Язык превратился в рашпиль, царапающий сухое нёбо. Сердце молотом билось о грудную клетку. До Гуго дошло, что такое Аушвиц для врачей: место, где дозволено все, где подопытными служат люди, которых не нужно беречь. Вот почему сюда так рвутся они все, от именитого Брауна до вчерашнего выпускника Осмунда Беккера. Концлагерь стал единственной
Гуго посмотрел на собственное, и оно ему не понравилось. Сероглазый трус и честолюбец, пожертвовавший душой ради карьеры. Он вечно балансировал на тонкой грани между тем, что можно говорить, и тем, о чем лучше промолчать, между тем, что можно делать, и тем, о чем лучше забыть. Нацепил нацистскую повязку, спрятавшись за ней, точно за щитом. Будь жива мать, назвала бы его слизняком.
Должен наступить момент, размышлял Гуго, когда пьяный оказывается на краю. Легкий толчок — и человек утрачивает самоконтроль, несется, закусив удила. Этим двоим осталось недолго.
Зуб даю, американские лицемеры многое бы отдали, лишь бы попасть сюда. В обычной лаборатории приходится довольствоваться свинками и кроликами, а в Аушвице для опытов вам дают двуногих жидовских крыс, если вы понимаете, о чем я. — Он гнусаво хрюкнул.
У Гуго не получалось распознать человеческие существа в этой путанице рук, ног и голов. — Господь всемогущий... — пробормотал он. — Господь сюда не заглядывает, — наставительно сказал Молль