Пролог

«Горнозаводская цивилизация» — хорошо уравновешенная поэтическая фраза. Но это не фигура речи, а точная формула уральской региональной идентичности. Как высчитываются подобные формулы? Для освоения каждого региона определяют свой наиболее эффективный тип хозяйства. Например, на Русском Севере — промысловые артели, а на русском юге — казачьи станицы. В центре России — крестьянские общины. Урал же эффективнее всего осваивается промышленностью — горными заводами. Тип освоения диктует характер социума. А социум определяет главную ценность, через которую самореализуется человек. Для северных поморов-промысловиков главная ценность — предприимчивость. Для казаков-станичников с южных рек — равенство. Для мужиков-земледельцев важнее всего прочего собственность. А для горнозаводских рабочих — труд. Региональная идентичность — это не вера, не язык, не национальность, не культура, не форма государственности и даже не место проживания. В первую очередь региональная идентичность — это система ценностей, выстроенная иерархически, с главной ценностью как квинтэссенцией.

Академическую формулу «горнозаводская цивилизация» отчеканил молодой профессор Пермского университета, доктор наук Павел Богословский. Было это в двадцатых годах XX века. Богословский возглавлял кафедру русской литературы, изучал фольклор и этнографию. Он первым сказал, что горнозаводский Урал — уникальный феномен русского мира, а не просто провинция со старыми заводами.

В СССР, по логике лозунгов, должны были получить поддержку как минимум две идентичности — рабочая и крестьянская. На деле же дозволялась только одна идентичность — партийная. Прочие были упразднены, а краеведческое движение, которое актуализировало региональные смыслы, в конце двадцатых годов разгромили. Богословский лишился возможности работать и в 1932 году уехал в Москву.

Он стал сотрудником Центрального научно-исследовательского института методов краеведческой работы — разрабатывал эти самые методы. Но недолго. В 1935 году его репрессировали: отправили в ссылку под Караганду. Профессор Богословский освободился в 1945 году и вернулся в науку, но опаляющей темой региональных идентичностей больше не занимался. Россия лишилась стратегии самопознания. Осталась лишь яркая и загадочная формула — словно теорема без доказательства.

А без доказательств нельзя. На Урале огромное количество интересного и увлекательного, но реальный и абсолютный эксклюзив — один: «горнозаводская цивилизация». Всё остальное имеет разнообразные подобия в других странах и на других континентах, а вот держава горных заводов существовала только на Урале. Однако пока «теорема» не доказана, «горнозаводскую цивилизацию» не найти.

Она не потеряна в глухой тайге, будто города ацтеков в джунглях. Нет. Её руины — в центрах городов и посёлков Урала (а горнозаводских селений на Урале около двухсот): от хайтек-мегаполиса Екатеринбурга до какой-нибудь вымирающей деревушки. Но сложнее всего понять, что же такое находится прямо перед тобой. И снова проблема «горнозаводской цивилизации» не в поиске, а в идентификации.

Эта книга — набор параметров «горнозаводской цивилизации», перечень категорий для идентификации, инвентаризация явлений. В этой книге каждая глава — отдельный концепт: из таких концептов, словно здание из кирпичей, и сложен феномен уральской «горнозаводской цивилизации».

В 1622 году Богдан Колмогор, кузнец Невьянского острога, нашёл руду на берегу речки Ницы. Воевода повелел кузнецу ставить при руде заводик. Это было первое металлургическое предприятие Урала.

Такие заводики называли «мужицкими»: пара сыродутных горнов, кузница размером с баню, рудные ямы и десяток работников. Но доходов хватало, чтобы работники оставили пашни насовсем.

«Мужицкие» заводики разведали месторождения Урала и научили крестьян железному делу. По уральским слободам коптили небо около сорока мелких предприятий. На их основе потом возведут настоящие большие заводы — горные. А время «мужиков» закончится в 1717 году, когда государство запретит выплавку железа в «малых печах».

Глава 1
Горные заводы

Южный Урал, город Катав-Ивановск: пруд и плотина, под плотиной — завод, вокруг завода и пруда — город. Всё это и есть «горный завод», уральский градостроительный тип. А сам Ивановский горный завод на речке Катав был основан в 1757 году.

Горный завод — главная структурная единица Урала. Промышленный Урал состоял из горных заводов, как держава — из городов. Всего было возведено около 250 горных заводов. Первые два — Невьянский и Каменский — основали в 1699 году. Последний горный завод — Ивано-Павловский — вошёл в строй в 1875 году. И всё. Больше в мире уже не было горных заводов. Только металлургические.

Горный завод работал от вододействующих агрегатов. Вода вращала огромные водобойные колёса или гидротурбины, а от них по сложным системам трансмиссий движение передавалось на механизмы. В России для заводских машин сооружали пруды с плотинами, а в Европе заводские машины работали на каналах. Эта технологическая разница оказалась чрезвычайно важной. Европейский заводской городок осмыслял свой канал как улицу и потому в планировке ничем особенным не отличался от не заводского городка. А в России пруд менял планировочные решения промышленных посёлков, и потому русское горнозаводское селение — особый градостроительный феномен. Есть тип предприятия — горный завод, а есть тип поселения — «горный завод». И если завод из горного может стать металлургическим или вообще закрыться, то селение всё равно остаётся горнозаводским, сохраняя собой прежнюю схему мироздания.

Нижне-Иргинский завод прежде называли Шуртанским. Это образцовое горнозаводское поселение: пруд в распадке, крепкая плотина меж гор, под плотиной — площадка завода, на крутоярах — улочки посёлка. Шуртан — эталон. Формат.

Горный завод

Горный завод как тип поселения уникален, потому что лишь в России к горным заводам «приделывали» пруды. «Горный завод» — не «город при заводе», а нерасторжимая общность поселения и предприятия. Селение — всегда модель вселенной, поэтому «горный завод» — идеал промышленного мировоззрения: представление жизни как производственного процесса. Культурный комплекс горнозаводского Урала — эталон индустриализма, предмет изучения социологов и культурологов, а не только историков металлургии и знатоков вододействующих механизмов.

Горные заводы были разные: чугунолитейные, медеплавильные, железоделательные, передельные. Даже золотопромывальные. Но их специфика не влияла на структуру, всё равно они оставались горными — с плотинами и прудами. Сквозь плотину проходили водоводы, сделанные в виде желобов: по ним прудовая вода бежала на водобойные колёса заводских агрегатов, которые накачивали в плавильные печи воздух и выбивали шлак из слитков. Поэтому на горных заводах все цеха стояли на площадке под плотиной. Цеха назывались «фабриками».

Бывало, какая-либо «фабрика» уже не влезала на заводскую площадку, тогда подбирали место на реке, строили для этой «фабрики» новую плотину и наливали новый пруд. Такой «отделённый» цех считался «вспомогательным» заводом. Он не имел своей конторы, но был самостоятельным посёлком, организованным по тому же принципу уральского горнозаводского поселения.

А бывало, что мощь завода хотели удвоить. Для этого удваивали весь завод: строили второй завод с прудом, плотиной и промплощадкой. Подобная «двойня» называлась Верхним и Нижним заводами: Верхний и Нижний Тагил, Верхняя и Нижняя Салда, Верхние и Нижние Арти. Если же завод утраивали, то создавали и Среднего «близнеца»: Рождественские или Шурминские заводы — промышленная «тройня». Каждый из таких заводов был самостоятельным и полноценным, просто заводы находились близко друг к другу и со временем срастались окраинами в общее большое селение с двумя-тремя изначальными «горнозаводскими ядрами».

Вот так и сложилось на Урале, что в любом селении горный завод занял самое главное место — место храма, кремля или торжища. Завод заявил себя смыслом и целью жизни. Главная улица пролегла по плотине.

Прочие улочки селения протянулись по обоим берегам заводского пруда, огибали завод, тесно сгрудившийся под плотиной, и бежали дальше — вдоль дорог и речки ниже плотины. Горные заводы стояли в распадках — прудам удобнее лежать меж холмов, поэтому оба берега пруда и речки были крутые, улочки шли террасами. Жить здесь было неудобно, однако завод строили не там, где удобно жить, а там, где удобно работать.

Ради завода речку перегораживали плотиной, и получался крест — христианский символ жертвы.

И посёлок, загнанный на косогоры, жертвовал заводу радостью жизни. Но вот какая беда: горный завод не Господа восславлял, а шаманил с огнём, водой, землёй и ветром — с четырьмя языческими стихиями.

Завод в жертвенной позе

В XIX веке на Чусовой при перестройке завода Кын рабочие откопали литую бронзовую бляшку, на которой с гениальной простотой были изображены голова и лапы медведя — священная «выкладка» при шаманском камлании. Эту композицию историки потом назовут «медведем в жертвенной позе». Бляшке было полторы тысячи лет.

Аборигены Урала освоили металлургию уже в глубокой древности. Древнее литьё из бронзы — застёжки, гребни, рукоятки — переполнено образами животных и называется звериным стилем. Конечно, это лесное искусство было магическим, и практиковали его шаманы. Они-то и стали первыми металлургами Урала, и потому в культуре архетип Литейщика, Кузнеца, повелителя металлов — Колдун.

А медведь был священным животным. Но вовсе не из-за своей силы. Медведь умел ходить в мир мёртвых — под землю. Он уходил туда осенью, когда залегал в спячку, и забирал с собой тепло, а возвращался из берлоги весной — и приносил возрождение жизни. Медведь — таёжный Озирис, который умирает и воскресает.

На Урале умирать и воскресать умели карстовые речки, которые внезапно иссякали, проваливаясь в землю, а через какое-то расстояние вылетали на поверхность мощными родниками. Карстовые речки тоже считались священными. Получилось, что медведь и карстовая река священны по одному и тому же принципу, за общее умение. Следовательно, Медведь может символизировать реку, а шире — Воду.

Для шамана металл означал соединение всех стихий. Руда — стихия Земли. Жар плавильного горна — стихия Огня. Воздух, который нужно закачивать в горн, — понятно, стихия Воздуха. Не хватало стихии Воды. И шаман отливал из металла «Медведя в жертвенной позе», потому что Медведь символизировал Воду. Четыре стихии собирались воедино. Языческое мироздание бляшкой лежало на ладони.

Конечно, на горных заводах не отливали бляшки звериного стиля, а мастера не камлали в дремучих лесах на капищах, но металлургия по своим смыслам всё равно осталась языческим занятием. В доменной печи собирались вместе всё те же четыре языческие стихии — Земля от руды, Огонь от угля, Воздух от насосов и Вода от заводского пруда. И мастера-литейщики, подобно колдунам, имели много профессиональных обрядов и примет совсем не православного толка. Скажем, в фундамент домны хорошо бы замуровать человека — на жертвенной крови плавить металл сподручнее. А если ход плавки сбился, надо бросить в домну икону.

Вряд ли такие изуверства и богохульства практиковались в реальности. Они бытовали в качестве мифа металлургии — потому что вся горная промышленность была выстроена на основе законов природы, а не Божьего закона. По языческому принципу целесообразности, а не по христианскому правилу милосердия.

Былой завод Тирлян. Руины горных заводов стоят по всему Уралу, подобно руинам рыцарских замков. Только вместо стенобитных орудий и камнемётных катапульт на заводах водобойные молоты и зубчатые колёса.

Свобода или работа

Россия от Европы отличается не по культуре, а по ментальности. В Европе главная ценность для всех социумов — свобода, а в России главная ценность для любого социума — по его идентичности. На промышленном Урале главной ценностью по идентичности был труд. Работа. Дело. Через труд человек и реализовывал себя. Труд был мерой всех вещей.

На Урале свобода не была целью жизни. По Уставу горных заводов рабочий получал зарплату и различные вознаграждения и мог просто купить себе свободу. Свобода была вопросом денег — и всё. Для рабочего свобода была как яхта для миллионера — признаком статуса. В жизни рабочего свобода мало что меняла.

Горнозаводский Урал был толпой промышленных городков среди бескрайней аграрной страны. Куда отсюда убежать рабочему, который не умеет и не желает пахать поля, подобно крестьянину? Некуда бежать. Значит, свобода — не главное.

Даже крепостная зависимость на заводах была специфической. Крепостной рабочий был прикреплён к заводу, а не к заводчику. Заводчика власти могли прогнать, а рабочий оставался, не уходил с бывшим хозяином. И были нормы: к доменной печи приписывали сто рабочих, к молоту — тридцать пять. Или по-другому: на каждую тысячу пудов годовой выплавки меди начальство приписывало к заводу пятьдесят рабочих. Такая форма крепостного права поддерживала заводы, а не хозяев.

Жизнь рабочих строилась «по заводскому гудку», и библейский вопрос про «человека для субботы» имел однозначный ответ: конечно, человек для завода.

Заводы и заветы

Главным культурным героем на горных заводах стал атаман Ермак.

В 1574 году царь Иван Грозный «подарил» камским солепромышленникам Строгановым Сибирь — то есть всё Зауралье. Этот был «дар данайца»: провокация на войну с сибирским ханом Кучумом. Дело в том, что Москва и Бухара делили Сибирь, этакий пушной Кувейт той эпохи: пушнина тогда была одной из главных валют Евразии. Бухарский хан опередил московского царя, и на Иртыше в городке Искер воцарился ставленник Бухары хан Кучум. У Ивана Грозного не было войска, чтобы воевать у чёрта на куличках, и он натравил на Кучума купцов Строгановых.

Вздыхая, купцы развязали кошели и позвали с Волги и Яика казаков — речных разбойников. Казаки явились к Строгановым на Каму в Орёл-городок в 1579 году. И Строгановы оплатили головорезам отважный рейд с Камы до Иртыша — в Искер, столицу Сибирского ханства. Казаки пошли по рекам: Кама, Чусовая, Серебряная, Баранча, Тагил, Тура, Тобол. На впадении Тобола в Иртыш стояла гора с Искером.

В пути у казачьих ватаг определился лидер — атаман Ермак. Очевидно, Ермак разбирался в геополитике того времени и понял, что такое Сибирь. Он догадался, что быть князем Сибири — лучше, чем казаком, даже богатым. А рука у Ермака была крепкая, не подведёт. 800 отчаянных казаков в таёжном океане Сибири отыскали Искер и яростно бросились на многотысячное войско хана Кучума.

Кучум бежал. Ермак занял Искер и отправил гонцов к Грозному — «Сибирью поклонился». Мудрый Ермак понимал, что о сибирском троне ему надо говорить с царём, а не со Строгановыми. И царь назвал Ермака «князем Сибирским».

Но хан Кучум не потерял надежды на реванш. Его воины осадили Искер. Казаки заняли оборону. Три года Ермак удерживал городок — то есть всю Сибирь — под рукой Руси. Казаки погибали в боях, дичали, пухли от голода и жрали сапоги, но не сдавались, не сдавались, не сдавались. Сам грозный атаман Ермак в 1584 году попал в засаду Кучума и утонул в реке Вагай. А потом из Москвы наконец-то пришло подкрепление. Ермаковцев уцелело меньше сотни. Кучум убрался в тайгу.

Миссия Ермака — присоединение Сибири к Руси. Ермак пожертвовал собой во имя своей миссии. А европейское княжество «Московская Русь» приумножило себя Сибирью и стало евроазиатской «Россией» — сначала царством, а потом империей.

Путь Ермака через Урал в Сибирь — широкая полоса преданий о Ермаке, связанных со скалами и урочищами. Через полтора века на этой полосе грохотали четыре десятка заводов, и на каждом из них Ермака считали создателем мира и держателем неба.

Культ Ермака уводил рабочих Урала в просторы былинных времён, когда цари были мудрые, а люди вольные. Так казалось на первый взгляд.

Увы, «анналы» были вымыслом. Ермак стал культовым героем Урала не за подвиг и не за службу царю, не как памятник ушедшим идеалам. Ради своего дела на этой земле Ермак пожертвовал всем: свободой, выгодой, друзьями и самой жизнью. Тем самым Ермак дал понять Уралу: дело и призвание — важнее всего. Поэтому Ермака чтили как пророка. Его заветы были созвучны заводам.

Дьяки

Кажется, что Ермак неотделим от Урала. На самом деле Ермака на Урал и на горные заводы из Сибири и забвения вернул тобольский дьяк Семён Ремезов.

Ремезов жил на переломе эпох — от воеводской, суеверной, кряжистой Руси времён царя Алексея Михайловича к свирепому дворянскому новоделу императора Петра. Сын стрельца, Ремезов был и швец, и жнец, и на дуде игрец. Он собирал ясак и дрался с немирными инородцами, искал селитру и рыл древние курганы. А ещё он был великим знатоком своей земли. Он составил карты Азиатской России, написал историю Сибири и построил каменный кремль в Тобольске. Ремезов, конечно, не освободился полностью из объятий старины: его карты напоминали картины, его хроники были полны чудес и знамений, а его барокко выглядело не помпезно, а потешно. Но Ремезов за бороду втащил дикошарую Сибирь в век Просвещения.

Ермака к концу XVII века почти забыли. Ремезов напомнил о нём. Собрал все предания и написал летопись великого похода. Рыскал по таёжным становищам сибирских татар в поисках чудотворной кольчуги Ермака. А Tобольский кремль с Алафейской горы освятил собою берег Иртыша, где прогремела решающая битва.

В 1702 году государь Пётр направил на Урал думного дьяка Андрея Виниуса. Дьяк должен был осмотреться и разработать план, как государству далее строить здесь горные заводы. Сомнений было ещё предостаточно. И Виниус решил взять в советчики и проводники по Уралу главного знатока — Семёна Ремезова.

Виниус был русским голландцем из московской Немецкой слободы. Он служил послом и чиновником по разным ведомствам, а в 1700 году возглавил Пушечный приказ, то есть стал ведать всеми вопросами артиллерии и горных заводов. Пётр не случайно поставил Виниуса на этот пост: тот сызмальства был знаком с оружейным делом, потому что его отец основал первый завод в Туле.

А теперь Виниус потащился через полдержавы в Тобольск и засел в избе воеводы над картами Ремезова. Дьяки решали, где строить заводы. Построить-то их по силам, но какой натугой потом допереть до Центральной России тяжеленный чугун? И Ремезов предложил: надобно раз в год в бурное и многоводное половодье сплавлять заводской караван по реке Чусовой. То есть по пути Ермака.

В начале 1703 года Ремезов и Виниус поехали из Тобольска на Чусовую и на речке Утке возле Чусовской слободы заложили пристань. Весной отсюда отчалил первый караван, который унёс к Волге первые пушки и хитроумных дьяков.

Дьяки блестяще справились с задачей государственной важности. И Виниус должен был стать тем, кем потом станет Татищев, — но увы. Проворовался. Вскоре его поймают за руку и бросят под кнут, а потом Виниус убежит из России. Правда, в конце концов Пётр простит жулика. А сибирский титан

Семён Ремезов завершит всё, что задумал, и «сгорит в трудах». Но зато он проложит главную дорогу Урала — трассу «железных караванов» по Чусовой. Ремезов повернёт горные заводы лицом к Чусовой — то есть лицом к Ермаку, который первым проторил этот путь.

И Ермак станет путеводной звездой Урала. Пророком ценности труда.

Симеон Верхотурский

В старину идентичность социума определялась и по его самым почитаемым святыням и святым. Тихие лесные крестьяне-инородцы Камы и Вычегды молились святому Стефану Пермскому. Пахари из слобод хлебного Зауралья чтили святого Далмата Исетского. Лесные зверовики кланялись святому Василию Мангазейскому. Уральские и оренбургские казаки почитали икону Табынской Богоматери. А на горных заводах главным святым был Симеон Верхотурский.

Симеон жил в первой половине XVII века и был простым портным на отхожем промысле. Отличало его нестяжание. Он старался работать без денег. Бывало, не пришьёт пуговицу к готовой шубе и уйдёт без платы: якобы не доделал дело и платить не за что. Однажды прошёл триста вёрст, чтобы вернуть ненароком унесённую иголку. Однако никто на Симеона не обращал особенного внимания.

Он умер в 1642 году и был похоронен в деревне Меркушино. В 1692 году гроб с его нетленными мощами всплыл из земли. Мощи оказались чудотворными, а имя усопшего митрополит услышал во сне. Но клирики долго не могли понять, в чём святость Симеона. При жизни-то он не был богомольцем! Вскоре всё прояснилось.

В 1699 году власти заложили Каменский и Невьянский заводы. В 1702 году государь отдал Невьянский завод Никите Демидову. В 1703 году дьяки Ремезов и Виниус построили пристань Утку и пустили первый «железный караван», тогда же на Быме случился и первый бунт против приписки. В 1704 году власти основали Алапаевский и Уктусский заводы. В общем, стало понятно, что на Урале родилось новое, небывалое сообщество — горнозаводское. И ему нужен небесный пестун.

Симеон вернулся на землю не случайно. Он явил чистый, ясный идеал труда и поэтому стал главным святым трудового горнозаводского Урала. В 1704 году крестный ход перенёс мощи Симеона из деревни Меркушино в город Верхотурье.

«Заводские промыслы»

Горные заводы безжалостно меняли мир вокруг себя. Да, они губили деревни припиской, но деятельных и волевых крестьян заводы превращали в купцов и промышленников. Механизмом такого преображения были «заводские промыслы».

Первым стал «пермский рудный промысел»: его в 1722 году специальным указом учредил генерал де Геннин, командир заводов. Указ гласил, что крестьяне могут сами копать руду, привозить на заводы и продавать. Генерал разослал по деревням и слободам образцы руды. И вскоре появились «рудопромышленники».

Мужики бросали пахать тощие поля и начинали рыть суглинки в поисках медных гнёзд. Трудолюбивые и сметливые богатели. Через полвека после указа Геннина в лидеры выбился башкир Исмагил Тасимов из деревни Кояново. Он наладил поток руды от своих копателей на Юговские казённые заводы. В 1771 году он обратился в Берг-коллегию и вложил свой капитал в создание Горного училища — будущего Института корпуса горных инженеров, кузницы горнозаводской элиты России.

«Заводских промыслов» было много. Коневоды-башкиры уважали заработок извозом, для него и пускали на свои земли заводчиков. Дюже выгодным и скорым был заработок бурлаков на «железных караванах», однако он случался лишь раз в году и на барках можно было покалечиться, а то и утопнуть в ледяной стремнине.

Вернее всего к выгоде вела торговля. На заводах торг крепостных крестьян был весьма прибыльным, ибо крепостных не облагали налогами. Бывало, мужики расторговывались в таких воротил, что и заводчики брали в долг у своих холопов.

В 1849 году крепостной хлеботорговец Клементий Ушков из Нижнего Тагила бесплатно построил своим господам Демидовым огромный канал — Ушковскую канаву, лишь бы его отпустили на свободу. Свобода была нужна Ушкову, чтобы брать в банке кредиты, ведь кредит — залог развития крупного бизнеса.

«Заводские промыслы» вытаскивали крестьян из феодализма в капитализм.

Работники ножа и топора

Заводчик нередко притеснял рабочего, хватал за горло. Восстановить справедливость, точнее, отомстить за обиду рабочий мог диверсией. Но порча заводских агрегатов оставляла весь завод без работы и без хлеба. Сбежать рабочий тоже не мог: пахать он не умел и не хотел, а других заводов мало, везде найдут. Поэтому в заводском мире социально важен был разбойник: он компенсировал недостатки системы, он мстил не заводу-кормильцу, а заводчику-людоеду.

Разбойники гнездились возле трактов и рек. Основательно и по-хозяйски они обустроили свой промысел на Каме. Лодейными ватагами командовали атаманы, добычу сбывали на «станах» — у тайных скупщиков по пристанским сёлам. Разбой был организован подобно сезонным работам: в навигацию злодеи грабили, к зиме расходились и нанимались в наёмную работу — порой к тем же, кого и ограбили.

Если была нужда, рабочие могли нанять разбойника. Так случилось в 1771 году на Чусовой. Здесь орудовал лихой атаман Рыжанко. Зимой он был Андреем Плотниковым, конторщиком из Усолья и грузчиком на плотбищах, а летом громил «железные караваны». На Шайтанских заводах залютовал новый хозяин — купец Ширяев, работать стало невмочь, и рабочие наняли Рыжанко решить проблему.

Рыжанко явился с ватагой, вынес ворота ширяевской усадьбы гирей на цепи, выволок купца во двор и при всём честном народе расстрелял, потом разграбил жильё, разбросал деньги зрителям и ушёл в скалы Чусовой. Власти вскоре нашли Рыжанко и казнили, но этот случай всё равно показателен: профессиональные рабочие убрали непрофессионального управителя руками профессионального киллера. Дело превыше всего, и завод-кормилец не пострадал.