Айседора

 
Написал на зеркале в гримерной
Золотоголовый парень в черном,
Непомерно влюбчив, в меру пьян,
Первый на Руси, как первый в Риме,
В час признанья прима-балерине:
«Люблю Айседору Дункан».
 
 
Всех на свете баб подмять готовый,
Золотоголовый и бедовый,
Сплетней уподоблен кобелю…
Сердцу не найдя до сих отрады,
По стеклу алмазом скреб-карябал:
«Айседора, я тебя люблю».
 
 
Русских кабаков без драк не сыщешь.
Серебро стихов – в пропойных тыщах.
Золото волос летит в стакан.
Хор цыганский весел безучастно,
И рыдает поутру участок:
«Люблю Айседору Дункан…».
 
 
Выплеснулась синь из глаз, как возглас —
Юношеский пыл – на женский возраст.
Плавает, не топится в хмелю.
Не роман – спанье при всех и в свете
Как стекло алмазом – сердце сплетни.
«Айседора, я тебя люблю…».
 
 
Что ж ты, жеребенок, бледно-розов,
Долго ли протянешь под извозом,
Непривычен к окрикам-пинкам?
Мил тебе галоп иль кнут мил злобный —
В имени ее твои оглобли:
«Люблю Айседору Дункан».
 
 
Целый мир готовый взять на глотку,
Волоком тащимый к околотку,
Миром загоняемый в петлю…
Зеркалу свою оставил тайну
Тихо и светло, и так скандально:
«Айседора, я тебя люблю».
 

1988 г.

Ангел – он не фея

 
Ангел – он не фея, он не птица —
Не стрельнуть его, не изловить.
Но коль птицей он оборотится —
Так гнездо захочет в сердце вить.
 
 
В славе я, в фаворе, в бубенцах я,
С чувствами взрывными нараспах,
Мне и ангел – цап-цап-цап-цап-цапля,
С клювом – вщёлк, и ноги – нараспах.
 
 
Ласковыми крыльями и – в танго,
В рупор неба о любви трубя, —
Выклюни глаза мне, милый ангел,
Чтоб не видел красивей тебя.
 
 
Чтоб кричало небо: – Вот, спою вам,
Как сорвался птицей ангел в мир,
Чтобы самым нежным в мире клювом
Губы рвать, и рвать, и рвать мои.
 

2013 г.

Апрельская капель

 
Я люблю глядеть на капель —
С крыш спадают, как в плечи волосы,
И хрустальный синий апрель
Шепчет мне твоим нежным голосом.
 
 
Я ловлю в каждой капле всхлип
Этой девичьей тайной радости,
Что не грустен и не тосклив
Я в апрельской своей парадности.
 
 
Я люблю глядеть на дворы,
Где влюбляются снова голуби,
Где, еще не прознав поры,
Все деревья бесстыже голые.
 
 
Все красивы, и все без сна,
В лужах плещется ночь глубокая.
Мостовая. А вдоль она
Каблучками так мило цокает.
 
 
Я люблю глядеть на тебя
И держать твои пальцы-веточки.
Ты, конечно – из голубят,
И, конечно, нет лучше девочки.
 
 
Пусть вопят, голосят, трубят,
Мол, за ней – хулиган по паспорту.
А еще не люблю себя,
Что я этим так много хвастаю.
 

2000 г.

Ария огня

 
Я огонь. Я без конца.
Я огонь. Я жгу сердца.
 
 
И мое дыханье – пламя,
Что мне – воздух, что – вода!
Если вспыхну между вами,
Все станет пеплом навсегда.
 
 
Я горю. И тем живу
И во сне и наяву.
 
 
Душу грею я в неволе,
Я не стану холодней.
И в любви я жгу до боли,
И сгораю вместе с ней.
 
 
Я огонь. Я горел. Я жег.
Я свеча. Я очаг.
Я – шок.
 

2012 г.

Ах, как плакала она

 
Ах, как плакала она,
Вся скривясь у алтаря,
Не молитву сотворя,
В пол холодный говоря.
В мини-юбке и в манто,
В окруженьи, и – одна.
Убиенного – за что?! —
«Новорусская» жена.
 
 
А как с кадилом вкруг ходить —
Как по-бабьи не завыть?
И на локоны – платок…
Что удумал ты, браток?..
 
 
А я в спину ей крестясь —
Я случайный. Я не с ней.
Купола, эх, купола.
Я здесь был. Я был не с ней.
Мне за завтрее – свеча.
И за прошлое – свеча.
Уповаю, лопоча.
А она молчит, крича.
 
 
Огласят вот-вот раба,
Да по ком прошла пальба.
Из руки к ногам – цветок.
Что удумал ты, браток?..
 
 
И стоим мы под причит,
И внимает купол пуст.
А у церкви ждет-торчит
Тот, который жал на спуск.
Да не ведает она.
И под святые слова
Мир присваивает ей
Званье черное – вдова.
 
 
Ладан сладкий подыша,
В купол бросится душа.
Кабы в церкви мы одни…
Ну, да бог тебя храни.
 

2003 г.

Ах, какая у бога дорога

 
Ах, какая у бога дорога —
Камни, крест, пика в ребра и кнут.
А ты ропщешь: как выпало много! —
Вроде, как и тебя волокут.
 
 
Что твой крест? – сирых дней бытовуха,
Разговоров прокухонных муть.
По сравненью с тобой – он был ухарь,
Под крестом пробивающий путь.
 
 
Не нытьем, не провидьем калеки,
Не истошным исходом души.
Он оставил светло и навеки:
Крест несешь? – В честь него и дыши.
 

2017 г.

Ах, ты, жизнь – заплаты-клочья

 
Ах, ты, жизнь – заплаты-клочья,
Перешита на сто раз
Так красиво, да не очень
Что-то радуется глаз.
 
 
Пролетает на три счета
Под ударами хлыста,
Но считается чего-то
Все же длинною она.
 
 
Раз!..
И вот он – я родился.
Два!..
Любовь прошла и стать.
Три!..
С чем бился, чем разжился,
Побросал, да и явился
Перед богом щеголять.
 
 
Глянул бог и подивился:
Что ж в рубашечке к нему
В той, в которой ты родился?
Не сносилась почему?
 
 
Никакого в ней секрета,
Нет в ней блеска да тепла.
Но меня рубашка эта
Для тебя уберегла.
 

2010 г.

Барракуда

 
В жизни бывает так —
Ссора в десяток дней,
Выключим телефон
Или расстанемся.
 
 
Музыка бьет не в такт,
Бой на часах сильней,
Звякнет ледышка – в сон,
Но не растает вся.
 
 
И по аллеям – в пляс —
Ветер листвой кружит,
Плачет за всех одна
Осень-красавица.
 
 
А у двери как глаз
Кнопка звонка дрожит,
Но только тишина
К ней прикасается.
 
 
Ящик почтовый сдал,
Гулкий пролет молчит,
Штопает землю дождь,
Но не сшиваются
 
 
Ни с мостовой вода,
Ни от замка ключи,
И с ожиданьем дрожь
Не уживаются.
 
 
Как рыба барракуда от сказочных морей,
Ворвется в сердце грусть легко и ниоткуда.
И станет сердце грызть где было все о ней,
Под волнами из дней.
Как рыба барракуда.
 

2017 г.

Безработный музыкант

 
Ор вокзала украшая (или в переходе),
На рубли меняя ноты бесшабашно так,
Где кипит толпа большая, по слогам выводит,
Отбивая нос ботинку, безработный музыкант:
 
 
Женщина-конфетка,
Фантик золотой,
Жгучая брюнетка —
Не хочу другой!
 
 
А курсистка с кавалером под наркозом лета
Улыбнется и простится с денежкой смешной.
Бросит под ноги – примером – мятую монету
И к цветочнице умчится, отбивая такт спиной.
 
 
Женщина-картинка,
Фантик золотой,
Жгучая блондинка —
Не хочу другой!
 
 
А когда толпа растает, тертая без счета,
Без улыбки и без маски тихо, как всегда,
Точку звонкую поставит (волей звездочета)
В шапку брошенная наспех сердобольная звезда.
 

1995 г.

Белая горячка

 
Твой мир – большая клетка.
Мой – небо без конца.
Мы видимся так редко,
Мы – тени без лица.
 
 
То снимся, то садимся
Как голуби в чердак,
Но не уединимся,
Чтоб – допьяну! – никак.
 
 
Ты оплетаешь руку —
Как будто не моя.
Я каблуки по стуку
Сверяю, путая.
 
 
Но сладки-сладки дрожжи
Вдруг схватывают дых,
И мы с тобой похожи
На ласково-больных.
 
 
И все собой похоже
На сладкий белый рай,
Но ты в горячке тоже
Смотри, не умирай.
 
 
В обнимку балом правим,
А стыд нам – трын-травой.
Давай еще добавим
И – в омут с головой.
 
 
Белая горячка – белый локон
На руках горит моих —
У любви запой – не так уж плохо
На троих.
 
 
Белая горячка – ангел снежный
С факелом в руке
Наши души палит нежно, нежно
В костерке.
 

2009 г.

Белый голубь

 
Ах, как на балконе белый голубь ворковал,
Белый, будто снег, выпал на окно.
Если бы он вправду письма раздавал,
Перепало б мне тоже хоть одно.
 
 
Мелочи, пустяк, пару легких строчек,
Он принес мне, если бы хотел.
Просто забирать письма он не хочет,
Просто от кого-то улетел.
 
 
Как я верю этой птице, что в чужом дворе
Пары не найти, хоть светлым-светло.
И придется воротиться с грустью на крыле,
И в сердцах потом биться о стекло.
 
 
А телефон молчит, говорить не хочет —
Все слова он знает наперед.
Ах, лучше не звонок, лучше пару строчек —
Голубь полетает и найдет.
 
 
Не уколет грудь бумаге острие пера,
Мысли, будто птиц, ветром унесло.
И уснет – тобою брошен тоже до утра —
На столе листок, белый, как крыло.
 
 
Адрес выводить – с памятью возиться.
Ждать неделю, если повезет…
Ах, лучше не в конверт, лучше – в ноги птице.
Голубь не обманет, принесет.
 

1996 г.

Белый пароход

 
Завтра будет все не так.
Завтра в землю грянет дождь.
Завтра ты уедешь, улетишь, уйдешь.
 
 
А сегодня мы с тобой,
Птицу-Лето ухватив,
Жарко обнимаясь, попадем под объектив.
 
 
Белый пароход и синее море —
Пляжный фотограф, снимай скорей! —
Вот она в смешном головном уборе,
Ветреная чайка души моей.
 
 
Завтра будет свет не мил.
Выбросит на берег грусть.
Завтра я в тебя в который раз влюблюсь.
 
 
А сегодня бьюсь об мол
И шепчу тебе листвой,
И считаю чаек у тебя над головой.
 
 
Белый пароход и синее море —
Пляжный фотограф, снимай скорей! —
Вот она в смешном головном уборе,
Ветреная чайка души моей.
 
 
Завтра потеряет блеск
Самый белый пароход.
Завтра летний глянец с мира упадет.
 
 
А сегодня жмет на спуск,
Не обременен ничем,
Суетный фотограф с обезьянкой на плече.
 
 
Белый пароход…
Пляжный фотограф…
Вот она в смешном…
Ветреная чайка…
 

2000 г.

Блядь

 
У ночного клуба
Блядь, а не голуба
На крыльце.
И у этой бляди
Всплаканные пряди
На лице.
Кручены-верчёны
Под одежды черны,
Чтобы, – глядь, —
Проходили мимо —
Надо же как мило —
Блядь.
 
 
А она мне – крошка,
На соломках-ножках
В бантиках-губах
Зябится у входа
Слева от народа,
Вкуривая страх.
Ждет чего-то нервно,
И подруге стервной
Станет врать,
Что концы здесь рубит.
И его не любит.
Потому и – блядь.
 

2010 г.

Бог нам встретиться не дай

 
Мы с тобой давно простились,
Кто куда запропастились,
С кем – не ведай, не гадай.
 
 
Память нас на фотках сирых
Пропечатала красивых.
Бог нам встретиться не дай.
 
 
Ситчик манкий, хрупкий, тонкий
На фигуристой девчонке,
Время, тленью не предай!
 
 
Коль по шейке по лебяжьей
Складка ляжет – не промажет,
Бог нам встретиться не дай.
 
 
В белом омуте простынном
На остылом, под постылым
Клятву молча оправдай.
 
 
Облилась слезами свечка,
Носит правая колечко.
Бог нам встретиться не дай.
 
 
На кудряшливость височков
Время целит белой строчкой.
Стой, прошу, не увядай!
 
 
Ты ли замужем, за мужем?
А глаза – две мокрых лужи.
Бог нам встретиться не дай.
 
 
В душной камере спросонок
Ключ мерещится в засовах —
Выходи иль выбредай!
 
 
Не венчались, так на кой нам
Пастор с лязгом колокольным?
Бог нам встретиться не дай.
 
 
В коридорном стылом гуле
Нежных слов разбитый улей
По куплетам раскидай.
 
 
И на первом стыке рельсов
Хрусталем об пол разбейся…
Бог нам встретиться не дай.
 
 
Под сургучный глупый оттиск
Наши контуры и опись,
Память, в бездну не кидай.
 
 
Пусть мы так, в давнишней паре:
Ты, и мальчик – на гитаре.
Бог нам встретиться не дай.
 
 
Я опять полночный пленник
Вязну в щупальцах сирени —
Шестиструнная, страдай!
 
 
Далеки, как солнца пятна,
Вдруг слова твои понятны:
«Бог нам встретиться не дай…».
 

1988 г.

Бурлак

 
Куда ни бреду я – всё против шерсти,
Движения супротив.
И в каждом звуке, и в каждом жесте —
Кому-нибудь на пути.
И купол небес, запрокинув донце,
Мне спину дождями бьет
За то, что под ним волоку я солнце
С заката на восход.
 
 
Я – бурлак.
Я на лямке у баржи расхристанной – как на поводу.
Я – бурлак.
Где под крик, где под кнут, где под выстрелы – так и бреду.
Лямка моя, ты мне невеста, и епитимья, и флаг!
Горько мне в ней, одиноко и тесно, но я – бурлак.
 
 
И шепчет мне лямка: «Держи меня, милый,
Не гневайся и прости
За то, что твои отнимаю силы
И плечи тру до кости».
И там, где земле расступиться впору,
Мне ноги камнями рвет
За то, что свой крест волоку я в гору,
А не наоборот.
 

1998 г.

Был вечер тот

 
Был вечер тот не по-земному ласков,
А имя состояло из трех букв.
Она была красивой синеглазкой,
И я ее не выпускал из рук.
 
 
Был я куражной славой избалован,
Влюбиться мог и сгинуть на бегу,
И кувыркался чувствами, как клоун,
В азарте на курортном берегу.
 
 
Где волны с гребешком белее мела
Кидались в ноги и хлестались в мол.
Она мне тихо из-под мышки пела,
И целый мир улегся и умолк.
 
 
И был счастливый я и полупьяный,
И в лен волос ее заныривал рукой,
И ночь окуривали сладкие кальяны
Красивой синеглазенькой такой.
 

2005 г.

В Екатеринбурге

 
Вечер грустен и без песен вышел как обряд:
Светел, нем и свят – как крест на рясе.
Я бельмом в глазу ночного фонаря
Поторчу и двинусь восвояси.
 
 
По памяти, повдоль неонных знаков —
Под пестрой их водой мой путь так одинаков —
На те же улицы гребу, на те же переулки.
Я в Екатеринбу…
В Екатеринбу…
В Екатеринбурге.
 
 
Увязался, не отгонишь, пес-мотив простой,
Громыхает цепь стихотворений.
Первая же встречная мне девочка, постой,
Грех не наломать тебе сирени.
 
 
Года мои – в горсти изломанные ветки.
Сирень, меня прости, я только что из клетки.
Кричи, закусывай губу, ведь я приписан в урки!
В Екатеринбу…
В Екатеринбу…
В Екатеринбурге.
 
 
И погост, и дом казенный, и церковный звон —
Вот они, бок о бок неизменно.
Вечный Плен с Трезвоном Вечным сменит Вечный Сон —
Прав Есенин: все мы в мире тленны.
 
 
Пока же мы не тлен, и наша жизнь не ретро,
Мы – ветры перемен, пусть корчатся от ветра
У пьедесталов на горбу державные придурки.
В Екатеринбу…
В Екатеринбу…
В Екатеринбурге.
 

1988 г.

В память о Е. Евтушенко

 
Хворь сделала свое дело —
Пришлось – и перо сложил.
В Америке жил он телом,
Душою в России жил.
 
 
Перо окунал в стакане
И строчки швырял на кон —
В России он хулиганил,
В Америке чтил закон.
 
 
Но в строчках среди истерик,
Признаний в любви и слез
Нигде не видать америк
За локонами берез.
 
 
И вот, улеглось, отпело,
Но, все ж, под исход тепла
Вернуть попросилось тело
Туда, где душа жила.
 

2017 г.

В солнечном порту

 
В солнечном порту, где все глаза раскосы,
Где седлает солнце мачты, словно кол,
Где дурной травой шпигуя папиросы,
Подмигнёт тельняшечник мне, пропит и гол.
 
 
В солнечном порту изогнута лекалом
Год назад, и два, и нынче точно так,
Дама на углу стоит, как и стояла —
Вспыхивает-гаснет «Мальборо»-маяк.
 
 
Весел я, но мне не ощупать порт,
Здесь не я один хочу ее обнять.
Выберусь и – прочь. Закачаюсь, горд —
На сто пальм березу мне не променять.
 
 
Хриплы голоса. Гудки из моря хриплы.
Льёт на плечи бронзу солнечный черпак.
Небо хочет птиц, но к глазам прилипли
Бронзовые чайки, севшие в кабак.
 
 
Якорь тяжко спит. Меня не ждут на трапе.
Поднял паруса я бы всей душой.
Белый и смешной в азиатской шляпе,
Брошусь на песок – тёплый, но чужой.
 

1994 г.

В то окно, где жил-был я

 
В то окно, где жил-был я, стучала ветка,
И в стекло ломились ветры и дожди.
Мне распахивала створки, будто клетка —
Вылетай, летай-летай, ходи-броди.
 
 
И катились мысли прочь по спицам улиц,
И шагал своей дорожкой лунный свет,
Где однажды с ней мы вдруг не разминулись,
Потому что двух дорог случайных нет.
 
 
Этот город был большой волшебной сценой —
То луны, то солнца диск горел околь.
Там сирень дворы топила сладкой пеной
И лететь, лететь хотелось на огонь.
 
 
И за то любой судьбы костить негоже,
Как негоже одному за здравье пить —
Все мы были удивительно похожи,
Всем однажды в жизни выпало любить.
 
 
В том окне, как в упоительном кристалле,
Вечной жажде – вдоволь всякого питья.
Оттого слетали песни птичьей стаей
На окно. А в нем когда-то жил-был я.
 

2017 г.

Вдоль по памяти

 
Вдоль по памяти бреду,
Вспоминаю, все как было.
Девочка, в каком году
Называла меня милым?
 
 
Сладкий мой ночной улов, —
Но Амур прицелил мимо, —
Нашептал красивых слов,
Да забыл назвать любимой.
 
 
И она ушла, как сон,
И пришла за ней другая.
Завертелось колесо,
Жаром тех же слов пугая.
 
 
И заноза, что вчера
Ночью вместо сердца ныла,
Поминала до утра
Ту, что называла милым.
 
 
На ветру холодном дрог
И с жарой несносной бился.
Слов красивых было впрок,
Что же я на них скупился?
 
 
Их теперь другой дарю,
Но в душе под сладким илом
Будто ими говорю
С той, что называла милым.
 
 
Лён её волос
Я вдыхал ладонями,
Блестки синих слез
Собирал в горсти.
И штормило плёс,
Тот, в котором тонем мы,
Из которого некуда грести.
 

2012 г.

Верстачная лирика

 
С утра вскочу, скривлюсь в зевке
И – марш бегом в столярную!
Успеть сточить на верстаке
Одну строку коварную.
 
 
Никак не взять её пером —
Вечор пришлось помучаться.
Но нынче – дудки! – топором
Хвачу, авось – получится.
 
 
А там – в тисы и под резец,
По-новому заточенный,
Поскольку – длинный образец,
А нужен – укороченный.
 
 
Один резец, потом другой —
Какая стружка пышная!
Гвоздей – в нее, загнуть дугой.
Ну, как? Есть что-то лишнее?
 
 
Давай стамеску, долото —
Долбить её, сучкастую.
Зачем – перо? Перо – не то!
Оно лишь мажет пастою.
 
 
А тут, гляди: запил, овал,
Резьба, заточка с фаскою.
«Гаврила хлебы продавал…» —
Пойду жене похвастаю.
 
 
Принес, а баба мне в ответ,
Проклятая изменница:
– И так топить поленьев нет,
Неси, дурак, в поленницу.
 

1988 г.

Весенний дождь

 
Весенний дождь – слепое окропило —
Шел от людей опустошать дворы
Где девочка красивая так мило
Меня под гром держала за вихры.
 
 
Проплачет дождь, а значит и отмолит
Наш малый с этой девочкой грешок.
Утонет мир, но нас ничто не смоет.
Мы выжгли ночь. Нам было хорошо.
 
 
Пролилось сто дождей. Холодным жезлом
Коснулась луж бесчувственно зима.
Не я пропал. Не девочка исчезла.
А просто, чувства были без ума.
 

2016 г.

Влюбился, девушка, в тебя

 
Плыл по ветру теплый вечер
И за горизонтом гас.
Ты попалась мне навстречу
В первый раз.
 
 
Твоя улыбка певчей птицей
Растаяла в ночи,
И замелькали встречных лица:
Ищи ее, ищи.
 
 
Помнил я, за ней шагая,
Все черты ее лица,
Но вела меня другая
Улица.
 
 
И полетело время свистом,
Как камень из пращи,
Аэропорт гудел и пристань:
– Ищи ее, ищи!..
 
 
Город в суете извечной
Вряд ли встречу принесет.
Кто я ей? Обычный встречный,
Вот и все.
 
 
Меняет мир свои одежды,
Но в огоньке свечи
Живет всегда тепло надежды.
Ищи ее, ищи.
 
 
Я влюбился, девушка, в тебя.
 

2008 г.

Во дворе

 
Во дворе, где радиола на конце иглы держала
Нить мотива и луны лимонный диск,
Пробивал гитарой-соло какофонию квартала
Такт за тактом ливерпульский гитарист.
 
 
А потом игла чихала, открывалась дверь балкона,
Дом полночный пестрой шторой делал вдох…
В послезвучье возникала темноглазая икона,
И отскакивали пальцы от ладов.
 
 
И шептал полночный идол в огорошенное небо
То ли имя, то ли рифму, то ли бред.
И казалось мне, обронит: «Милый мой, сейчас я выйду,
Мне родительское слово не запрет».
 
 
Мирно спал киоск с газетой, где объявлен был крамолой
Этот парень, что с пластинки хрипло пел.
Но парили над запретом эта девочка и соло,
И над ними – звезды, белые, как мел.
 
 
А вчера на углу, там где очередь кольцом,
Мы столкнулись с ней к лицу лицом.
– Я узнал вас по ногам и духам.
Не узнали и подумали вы: хам.
 
 
Вот ведь время лица как подправило —
Ни на ощупь не узнать, ни на глаз.
И разговор у нас по правилам:
Хвастайтесь, я радуюсь за вас!
 
 
…Толстый, глупый и довольный, вот он,
Как павлин, как майский мотылек,
Щурится со свадебного фото —
Ваш уже законный кошелек.
 
 
А фото мне не нравится, но я совсем не злюсь
За то, что на картиночке не я вас приласкал.
Но в складках платья вашего спит дорогая грусть.
И в кольцах изумрудных – зеленая тоска.
 
 
А вчера на углу без запиночки и в лоб
Оценили вы мне свой гардероб.
И что на скрипочках у вас детвора —
То ли дело! – А что я вам пел – мура.
 
 
Вот ведь слово – как назло застряло в горле —
Не пропеть, не выговорить враз.
И разговор у нас по форме:
Хвастайтесь, я радуюсь за вас!
 
 
…Звоном, хрустом и шуршаньем полный
Снимочек – не взять, не упрекнуть:
Катят вас брильянтовые волны
Золотому берегу на грудь.
 
 
А остальное мелочи. И я гляжу вдогон —
Всего тебе хорошего, пей сладко и до дна.
А все-таки та девочка выходит на балкон,
И в платье ее грошевом спит медная струна.
 

1990 г.

Воробьи

 
Проститутки на Тверской, как воробьи,
Жмутся с холода к шныряющим авто.
Подобрал бы кто, уж тут не до любви —
Под дождем стоять, распахивать пальто.
 
 
Поиграл бы кто хоть в теплые слова
(Ну, какие, к черту, «бабочки» в мороз!).
Где же ездишь ты, богатая братва —
Глазки синие, как медный купорос?
 
 
Где бы выловить, чтоб – денег три мешка?
Поделили, всем хватило бы расцвесть.
А что возьмешь с приезжего лошка —
На помаду да на пару раз поесть.
 
 
И столичная презлая суета
Не поверит ни слезам и ни словцу.
Время – за полночь. Ну, где ж вы, блатата?
Привезли бы, что-ль, богатую овцу.
 
 
Синим пламенем гори она, дыми,
Папиросочка кайфовая в горсти.
На Тверскую со студенческой скамьи —
Мать узнает, зарыдает, не простит.
 
 
И красива, и собой не лимита,
И с артистами могла бы покутить.
Может, просто улица не та?
На Лубянскую пора переходить.
 
 
Что за осень – на асфальте ни листка,
От неона ночи светлые, как дни.
Вот и розочки голландские с лотка
Тоже маются – приезжие они.
 
 
Тоже ввалятся сегодня в чей-то дом.
(Ну какие, к черту, жрицы от любви!)
Принцы… Ротшильды… Но это все потом.
А сегодня – на Тверской. Как воробьи.
 

1997 г.

Воспоминание

 
Смеется девушка чему-то у фонтана,
Ей все обыденное – сказочно и странно,
И провожатый – молод, мил и мимолетен —
Смешит ее стихом на самой верхней ноте.
 
 
Талдычат голуби и кланяются низко
На шпаги ног прелестной чудо-гимназистки.
Я – провожатый. В одиночестве – беда нам.
Горит июль. Мы оба в небо бьем фонтаном.
 
 
На кон замётано, что юность накопила —
Кривится девушка над горечью у пива.
Слова срываются с проворством воробьиным,
Улыбка мается собой в бокале винном.
 
 
И фонари вокруг в почтительном поклоне
Купают ноги в акварелевом неоне.
Две тени сходятся, и путаются космы.
Смеется девушка так ветрено и просто.
 
 
Все как в кино. Все на пределе, как на гонке.
И только нет ни тормозов, ни кинопленки,
И за пустяк в душе сражаются армады,
И вкус победы – вкус пронзительной помады.
 
 
Смеется девушка чему-то у фонтана,
Ей все обыденное – сказочно и странно.
И весь сюжет случаен, чист и мимолетен.
И оборвется он на самой верхней ноте.
 

1990 г.

Вот мы и допели

 
Вот мы и допели,
Дошагали, долюбили, как могли.
Давние капели
Нас дождями в эту осень занесли.
Как случилось, если
Не заладилось ни сердцу, ни уму —
Лето были вместе,
Ну а в осень забрели по одному.
 
 
Помнишь, пели птицы,
Наряжая в побрякушки тишину?
Как тут не влюбиться,
Как на мысли не повесить пелену,
Как не рваться летом,
Загоняясь на попутном лихаче?
И молчать об этом,
Засыпая ранним утром на плече.
 
 
Я к другому дому
Зашагаю по заснеженной поре,
Ты споешь другому
В позолоченном нагретом сентябре.
Тихими кругами
Подрожит и успокоится вода.
Все, что было с нами,
Не вернется ни за что и никогда.
 
 
Где же ты?
В далеком городе
Ветер кружит желтые листы.
След простыл —
Мы оба гордые.
Где же ты?
 

2009 г.

Вчера

 
Плясал вчера на крышах города
Со снегом дождь.
И мне казалось, из-за холода
Ты не идешь.
А мне казалось, что назавтра ради нас придет жара.
Но завтра кончилось вчера.
 
 
И звали ветки, ветром всклочены,
Тебя одну.
Орали трубы водосточные
Сквозь тишину,
Что завтра лето прошлогоднее опять придет с утра.
Но завтра кончилось вчера.
 
 
И никому на свете дела нет,
Где этот зной.
И почему похолодело – в снег —
Перед весной?
Наверное завтра всем черемухам цвести опять пора.
Но завтра кончилось вчера.
 
 
Под танго водосточных труб
Среди двора,
Гляди, танцуют на ветру
Мое с твоим Вчера.
 

2007 г.

Вы бросили якорь

 
Волны сдвинулись с такта,
И рассыпался в клочья прибой.
Вы, как белая яхта
С белокруглой вихлявой кормой,
 
 
Протаранили ночью
Все, что встало на вашем пути,
И якорь бросили прочно
До утра у меня на груди.
 
 
И глядел исподлобья
На меня солнцедиска колосс,
Как взрываю я хлопья
Золотых несусальных волос.
 
 
И, забывши про иней,
Холодящий рассудок виска,
Ниже всех ватерлиний
Опускается сладко рука.
 
 
Я в войне с целым миром,
Я собой над войсками – верховн.
Источаюсь, как миром,
Золотыми слезами стихов.
 
 
Я – поэзии дьякон,
Причитая, у моря бродил.
Вы здесь бросили якорь.
Так пришлось – у меня на груди.
 

2005 г.

Выпейте с поэтом

 
Девки в мини-юбках,
Выпьемте со мной,
Бляди ли, голубки,
Водки ледяной.
 
 
В этом шуме-гаме
Вам ли невдомек,
Что набит деньгами
Я, как кошелек.
 
 
Выпьем, девки, в сквере,
Просто, без спанья —
Нынче кто поверит
В слово без вранья.
 
 
Завершают сутки
Стрелки – скок-поскок.
Девки-проститутки,
Жены на часок.
 
 
К разъядреной маме
Гнать бы вас в пинки,
Да виной пред вами
Все мы, мужики.
 
 
Виноваты – слабы,
В чем-то знать хворы,
Коль хватают бабы
Негров за херы.
 
 
Горькие причины
По нутру скребут —
Ихние мужчины
Наших баб ебут.
 
 
Доллары-бумажки
Лэйблово шмотье.
Эх, вы дуньки-машки —
Катанье-мытье.
 
 
Злобой-беленою
Что тут исходить —
Сами мы виною,
Нам ли баб судить?
 
 
Поздно бунтоваться —
Век давил испуг.
Голь и гром оваций —
Дело наших рук.
 
 
Ах, вы сони-вари —
Круглища румян,
Тьмой бесполых тварей
Век наш обуян.
 
 
Сверху – кнут без меры.
Снизу – сплошь гробы.
Крестит поп без веры
Толоконьи лбы.
 
 
Потому, простите,
Каюсь, виноват.
Потому крестите
Нас в ядреный мат.
 
 
Выпейте с поэтом,
Чтоб вовек веков
Помнило об этом
Племя мужиков.
 

1990 г.

Гитара и шарманка

 
Гитара спорила до хрипоты
С невозмутимою шарманкой:
«Как можешь ты, как можешь ты
Одно и то ж до поздноты,
И в ясный день, и спозаранку?»
 
 
Терзался струнами потертый гриф,
Шарманка сонно отвечала.
Но иссякал ее мотив,
На полуслове прекратив,
И начиналось все сначала.
 
 
Я играю, я играю,
По чужим дворам шагаю,
Наша музыка – «шарман».
 
 
Жучка, шляпа вниз тульею —
Мы живем одной семьею,
Право-слово, не обман.
 
 
При свечах или при звездах
Звуки легкие, как воздух,
Слух ласкают и парят.
 
 
Для глухих, немых, незрячих
Верно служит старый ящик
Много, много лет подряд.
 
 
Я играю, я играю,
Не хвалю и не ругаю,
Мой хозяин мил-хорош.
 
 
Как бы ручку ни крутил он,
Отвечаю я мотивом —
Мы поем одно и то ж.
 
 
А продаст меня другому,
Хоть плохому, хоть какому,
Как наскучившую кладь —
 
 
В ту же стойку встанет жучка,
Так же в руку ляжет ручка,
И начнется все опять.
 
 
Мой хозяин звезд не схватит,
Но зато за это платят,
И врагов не наживешь.
 
 
А вот твой – поэт ретивый —
Ищет новые мотивы —
Так и сгинет ни за грош.
 
 
Я играю, я играю,
Восемь нот перебираю.
Скажут: «Смолкни!..» – Я молчу.
 
 
А твоим певцам-страдальцам
Рубят головы и пальцы.
А я ручку, знай, кручу.
 
 
А я ручку, знай, кручу.
А я ручку, знай, кручу…
 

1985 г.

Голубок

 
Мир звенел победным маршем
И цветные видел сны.
Ей хотелось быть постарше
Аж на целых две весны.
 
 
Ну а мне – как на картинке —
Перекрасить мир в свое,
И податься к той блондинке,
И с порога взять ее.
 
 
А в небе белый голубок, перышком парящий,
Ищет пару, ищет пару – ту, что быть должна.
А над ним – бумажный змей, он не настоящий,
Потому что змею в небе пара не нужна.
 
 
А потом под звуки ночи
От блондинки брел к другой —
Ее юбки – всех короче —
Мне маячили ногой.
 
 
Все духи в одном флаконе,
Мир окрестный беленя,
Оживали на балконе
И спадали на меня.
 
 
А в небе белый голубок, перышком парящий,
Ищет пару, ищет пару, облетает свет.
А над ним – бумажный змей, он не настоящий,
И поэтому для змея пары в небе нет.
 
 
Летний дождь сбивает звуки
И смывает, как слеза.
Расцепились наши руки,
И упали в пол глаза.
 
 
Доиграла, как пластинка,
И оставила клише
Эта самая блондинка
Белым перышком в душе.
 
 
А в небе белый голубок, перышком парящий,
Ищет пару, ищет пару на лихой петле.
А над ним – бумажный змей, он не настоящий,
Потому что настоящий тот, что на земле.
 

2003 г.

Городской роман

 
Мы играем в городской роман
С белокудрой лахудрой.
У нее скрипмя скрипит диван,
И будильник душу режет утром.
Бросить бы – не больно-то роман заманчив, —
Но что-то есть в них, в этих кукольных кудрях. Шаркает, пиликает под ребрами шарманщик.
Сладко так пиликает внутрях.
 
 
Врет пластинка, перепачкана в вине,
Нерв последний надрывая.
И пальто мое, распятое в стене,
Ищет вешалка другая.
Голосом прокуренным погода ропщет,
Но хлопнуть дверью не поднимется рука.
Брось ее!.. Но жизнь ее растопчет.
Или в рог согнет наверняка.
 
 
Мы играем в городской роман
Так азартно и несладко.
И шарманщиков под ребрами шалман
Голосит, хрипит, вопит на все повадки.
Милая, орет будильник, уходить бы нужно.
Но миг побудь еще глуха, раздета и слепа…
Да выгонят тебя с постылой службы.
Сквозь очередь не даст шмыгнуть толпа.
 

1990 г.

Горожанка

 
Аэропорт переполнен,
И в суете бесполезной слепа,
Очередь ходит, как волны,
И нас разделяет друг с другом толпа.
А женщина просто красива,
Просто кого-то пришла провожать.
К ней так и тянет нечистая сила,
Но мне уезжать. Мне уезжать.
 
 
Что толку в прощании длинном,
Раз поцелуй не слетает с руки.
Взвоют по-бабьи турбины,
И промахнутся амуры-стрелки.
И все же на профиле этом
Взгляд невозможно не удержать.
Но я невольник, невольник билета.
И мне уезжать. Мне уезжать.
 
 
В раз первый и он же последний
Состроим смешные улыбки легко.
Ни слухов вокруг нет, ни сплетни,
И нет удивленья, конечно, ни в ком.
Но зеркальцем синим освечен,
Я стану в дороге себя ублажать.
А больше прикаяться нечем.
И мне уезжать. Мне уезжать.
 
 
Она улыбается в такт.
А мне так жалко,
Что снова колеса мои завертятся.
Красивая, просто так, горожанка
С глазами из синего зеркальца.
 

1999 г.

Давай, пиши

 
Ударит полночь, но не спится,
И не идет на ум строка.
Но раз не выпало влюбиться,
Есть пара слов, наверняка.
 
 
Их ангел с музой в танце нежном
В пустой нетронутой тиши
Произнесут легко-небрежно,
А ты пиши, давай, пиши!
 
 
Я знаю – женщина услышит
Два эти слова в тишине.
Сейчас перо их ей напишет,
Но этих слов так мало мне.
 
 
А вдруг откроет правду память —
А в ней я, кажется, грешил.
Грехи в два слова не исправить,
А потому, давай, пиши!
 
 
А этой женщине не спится,
Но знать того мне не дано
Как горько в пол слезам катиться
Через ресницы перед сном.
 
 
И ангел с музой, бедолаги,
Как копья взяв карандаши,
Кричат и скачут по бумаге:
– Давай, пиши! Давай, пиши!..
 
 
Как самой милой девочке
Цветов не подарил —
Цветы… Какие мелочи —
Ты голубем парил.
Как самой милой девочке
Крылом не вытер слез,
А ветер дрогнул веточкой,
Взмахнул да и унес.
 

2013 г.

Два «прощай»

 
Состав вздохнет и тихо тронет,
Устало визгнут тормоза,
И на задымленном перроне
Твоя останется слеза.
 
 
А впрочем – капля непогоды,
Из глаз слетевшая мельком,
Где два «прощай» – слова-уроды —
Согнули шеи под гудком.
 
 
И через миг слоны-подошвы
Ее растопчут по пыли.
Ну вот и все. Хандра о прошлом
Уже не встанет из земли.
 
 
Но память, ты одна по крохам
Готова все перетряхнуть.
Я знаю: фразам-скоморохам
Уже проделываешь путь.
 
 
И вслед готова хоть по шпалам,
Не озираясь на флажки.
Но слишком вялы, слишком малы
Ее наивные шажки.
 
 
И стыкам в такт мигая пьяно,
Фонарь – полуночный синяк,
Под рев фальшивого баяна
Вдруг плюнет светом в товарняк.
 
 
И дым ушедшего, клубами
В зрачки пролившись, невесом,
«Прощай» с «прощай» ударит лбами
И зло швырнет под колесо.
 

1986 г.

Два сна

 
Я вчера тебя катал во сне на своей яхте,
Даже личный самолет был, облака мотал на винт.
И светился Млечный Путь, но на аллеях было ярче,
И звучал над всем сто раз хит, где ни слова про любовь.
 
 
Я вчера тебе в своем сне подарил остров
И на мраморный причал свез кораблей заморских груз.
Сотни пушек попалят пусть в нашу честь, просто.
И услышал: «Дорогой мой, лучше я с тобой без них проснусь».
 
 
А сегодня был другой сон – по пустым трущобам.
Зарешеченных окон грусть, грохот кованых дверей.
И насущный хлеб у нас был, но добыть еще бы,
А звезде над головой так не хватало фонарей.
 
 
И без счету раз во сне твою я терял руку,
Резал пальцы о стекло луж и для замков греб песок.
И просил меня простить – в крик! – за твою муку.
И услышал: «Дорогой мой, лучше будет пусть таким сон».
 
 
Бей в барабан. Но гром громче раскатит.
Струны терзай – не хватит ладов.
В клавиши бей. Но и клавиш не хватит,
Если на них не играет любовь.
 

2014 г.

Две чашки

 
Лощеный хмырь – дитя стилистов —
Глядел с обложки в небеса,
И вы журнал листали быстро,
Присев в кафе на полчаса.
 
 
А я сидел, томясь в окошко,
Напит и, кажется, небрит,
Приняв в сравнении с обложкой
Непрезентабельнейший вид.
 
 
Но красота – страшней нет силы —
И нервность ваших сигарет,
Она толкала и манила
Придвинуть к вам мой табурет.
 
 
И в миг, когда в кофейной чашке
Вам увидался отблеск дна,
Я взял манеры, взял замашки
И оторвался от окна.
 
 
Как карандаш цветной в пенале
Я был заточен рисовать.
Я рисовал, а вы кивали
Про жизнь, и снова, и опять.
 
 
И карандаш вам тоже нужен,
Ломая грифель, расчеркать
Про нелады с жильем и мужем,
Чтоб тушью вхлип не растекать.
 
 
Все как в кино. Но рвется пленка.
И я от выхода взгляну —
Вдруг две кофейных чашки звонко
Уложатся одна в одну.
 
 
Но стол тих-пуст. Что пил, что не пил.
Лощеный хмырь журнальный – вслед.
Две чашки порознь. И пепел —
Свидетель нервных сигарет.
 

2013 г.

Девочка-иголка

 
Чего тебе от жизни не хватает?
На чем тебя поймала наркота?
Душа парит, а тело пропадает —
Лишь год прошел, а ты уже не та.
Есть прозвище тебе – любовно и надолго:
В компании своей ты – «девочка-иголка».
 
 
Твой крепок сон, а рядом спит безбожник.
И кажется хоромами нора,
Где каждый вечер дьявольский художник
Отравленные краски подбирал.
И ангелы, что вслед кружили белой стаей,
Синими, зелеными на небе стали.
 
 
Уколется по вене,
Заботает по фене
Золотая молодежь.
Покорно и без толка,
Девочка-иголка,
Зачем ты вновь сюда идешь?
 

1995 г.

Девочка-огонь

 
Как время пролетает быстро,
И, кажется, забыл ее.
Она живет и мечет искры
Уже на сердце не твое.
 
 
Но, вдруг, она опять навстречу,
И, вот, опять мы говорим:
Давай, как было, в летний вечер
Пожаром погорим.
 
 
А звезды в небе одиноки —
Так много их и все – ничьи.
А в жизни после рек глубоких
Так хочется нырять в ручьи.
 
 
И ты опять стоишь так близко —
Руки коснулся – и пропал.
И, вот, опять слетает искра
На пушечный запал.
 
 
Ты – девочка-огонь,
Чтоб завтра не жалеть
О том что ты была…Была.
Ты – девочка-огонь,
Давай с тобой гореть
Дотла… Дотла.
 

2017 г.

Девочка в четырнадцать с любовью

 
Говорила мне когда-то это
Девочка четырнадцати лет —
Задохнуться в запахе букета,
Слиться в танце белом – на паркет.
 
 
И так в шею мне впивала пальцы,
Что уже не вырвать, не отвесть.
Белый танец и цветы-страдальцы
В память камнем канули – бог весть.