Оглавление

1 глава. Деревня

На путешественника, повернувшего с Павловского тракта в сторону леса, наваливается сумрачная тень корабельных сосен, и лишь солнечные пятна раскрашивают капот автомобиля и дорогу. Если недавно прошел дождь, то солнце блестит в лужах, а проезжая зимой, то на белом снегу голубыми разводами сверкают солнечные зайчики. Почему голубыми? Потому что в этих местах снег, как облачко на детском рисунке — безукоризненно чистый.

Бетонная дорога в полторы полосы прямой линией пересекает лес и выходит в поле. Старый, крепкий асфальт за многие годы немного прогнулся, но не треснул.

Ехать по такой дороге большое удовольствие. Спустившись в овраг, путник проезжает мост через прозрачный ручей, а потом поднимался в гору, откуда открывался вид на грандиозный простор. Ям на дороге нет, и можно разогнаться, но водители предпочитают соблюдать скоростной режим и любоваться природой.

Вправо от дороги уходит поле. Весной оно вспахано, чернеет, а вдали, создавая внутрикадровое напряжение, пылит трактор. Над пригорком кружатся птицы. Грачи садятся в борозду за плугом или бороной, за сеялкой или веялкой и выискивают червяков. Насытившись, они взлетают суетливой гурьбой. А черные огромные вороны, сидят на старых, густо измазанных дегтем телеграфных столбах и громко каркают.

После того как появляются всходы, поля становятся веселенькими и зеленеют до самого горизонта. Яркое солнце, яркое небо, яркая зелень яровых, — от такого контраста режет глаза, но смотреть приятно.

К осени, зерновые набирают вес и желтым морем колышутся на ветру, глядеть на это богатство необыкновенно радостно. Каждый колосок ощущается как самородок, приносящий ощутимую копейку в копилку. Когда хозяйский водитель Вася едет из города, как все называют уездную столицу, он обязательно останавливается в одном особенном месте и смотрит в поле.

— Хлеб, — выделяя «б», произносит он, мочится под колесо и едет дальше.

Трактористы из Нижней Ивановки, выезжая в поле, берут горсть земли, перетирают ее руками, и, отряхнув их о штаны, с вырывающимся из сердца криком: Погнали! — вскрывают землю, нанося ей неглубокий шрам. Народ называет это — первая борозда.

А осенью приходит пара уборки. Пыль над полями стоит, как песчаная буря в кинофильме о бедуинах в Сахаре. Кажется, что из этой бури выскочит Лоуренс Аравийский на белом верблюде. Но выезжал красный комбайн, из него выскакивал чумазый комбайнер и, размахивая руками, без мата накидывался на водителя грузовика, у которого из кузова просыпалось полведра зерна.

— Ля-ля-ля, — орал комбайнер. — Пи-пи-пи, это же хлебушек. Смотри, — выбив соплю в межу, комбайнер, как капитан крейсера, залазил в кабину и плавно выводил машину на следующий круг.

Чтобы крестьяне лучше работали, их умело мотивируют. Каждому трактористу на день работника сельского хозяйства дарят капитанскую фуражку с голубым околышем.

Зимой поля вспахивают сугробами. Трактор ползет по заснеженному полю, вскрывая снежный панцирь, и нагребает огромные волы, напоминающие волну-убийцу, пересекающую океан.

Симпатичный и суровый тракторист Петр, имеющий диплом техникума по специальности «ремонт двигателей внутреннего сгорания», мечтал выехать в поле, а не лежать в гараже под ржавым «Кровцом». В чистом поле, в мороз, глядя в бесконечное синее небо, он, выдавливая полный газ на гусеничном тракторе, и тащит снежный плуг, заворачивая валы. Петр хотел взять зятя, посадить его за руль своей нафаршированной «Нивы» и разогнаться по полю. Прицепившись веревкой к машине, стоять на сноуборде собственной конструкции и перепрыгивать с вала на вал, как серфер с волны на волну.

В этих местах зима сияла и сверкала все положенные три месяца: декабрь, январь и февраль. В марте снег проваливался, мутнел, появлялись розовые разводы, и начинало пахнуть весной.

По другую сторону от дороги, ведущей от города Барабульска в Главную Ивановку, были река с лугами, пруды и сады. Когда цвели сады, они сияли белым облаком радости на фоне дальнего темного леса. И пахло, как в раю. Плодовые деревья отражались в прудах, создавали многомерное за зеркальное пространство. А когда цвет облетал, пруды покрывались нежными лепестками, грустно умирающими на поверхности воды, легкий ветерок гонял их кругами и прибивал к берегу. На пляже, куда пастух Кирилл выгонял коров, в тине, перемешанной с говном, заканчивалась воздушная жизнь цветов.

Созревая, наливались яблоки, груши, сливы, абрикосы. Они раскрашивали сады в разные цвета. Бригады садоводов снимали урожай, бережно складывали плоды в корзины и пересыпали в телеги. Они как муравьи, целый день передвигали лестницы, поднимались, спускались, нагружали, таскали. И не уставали любоваться красными яблоками, темно-зелеными грушами, синими с седым отливом сливами и оранжевыми абрикосами.

Стадо пестрых коров после водопоя, истоптав пляж у деревенского пруда, входило в сад, и не было краше этой картины. Коровы лежали в тени деревьев, и жевали, производя литры молока. Их розовые вымя волочились по земле, и доярки стонали от восторга. Заслуженная работница фермы Вера прикидывала, сколько тон молока она сможет надоить, и какую получить премию. В прошлом году, когда на Ивановку обрушилась засуха, она смогла надоить рекордные семь тысяч литров. В этом году при благоприятных условиях она брала обязательства надоить восемь тысяч литров с одной коровы, а у нее их двенадцать голов.

Поправив белую косынку, обстучав с сапога навоз, Вера хватала в одну руку пустой сорокалитровый бидон, в другую — ведро с теплой водой и кричала:

— Ну, айда сиськи мыть! — и шла на трудовой подвиг.

А какая деревня без босоногих мальчишек, бегущих за огородами по утоптанным за столетия тропинкам. В драной майке, трикошках, вытянутых на коленях, в выгоревшей бейсболке с эмблемой завода «ЗИЛ» или футбольного клуба «Зенит» они бегут к реке, где в заводи, голыми руками ловят под корягами склизких сомов.

Выше по течению реки, на берегу с удочками в руках сидят знатные ветераны в капроновых шляпах, полвека назад завезенных в сельмаг. Такой шляпе ничего не сделается, если она не попадет в костер. Бывали случаи, когда игривый ветерок, налетая из-под тучки, срывал, бросал ее в огонь. Шляпа скукоживалась, старик ругался, и шел в промтоварный за новой шляпой.

Ровные заборы, крашеные дома, пионы в палисадниках, звонкие крики петухов, стук молотков, разговоры баб витали над Главной Ивановкой. Деревня на 500 дворов стояла в 400 километрах от четырех полосного тракта, связывающего город Барабульск с областным центром Новослободском.

Со всех сторон, во всех красках любого времени года, это была идеальная деревня. В центре ее, рядом со школой, выдержанной в строгом стиле позднего, начала первой четверти ХХ века досоветского кирпичного зодчества, стоял небольшой детский сад, выкрашенный в абстрактные голубые и розовые пятна. На крыше детского учреждения, на декоративной трубе было прилеплено деревянное тележное колесо, на краю которого стоял жестяной аист с ярко-красным клювом.

Чуть дальше в небольшом сквере с клумбами и живой изгородью, в уютном особняке расположилась администрация бывшего колхоза «Красный Ивановец» имени «Первого слета пионеров-героев». Теперь на вывеске справа от двери золотыми буквами на черном мраморе было выбито «Научно-экспериментальный, историко-культурный, природно-ноосферный заповедник «Красный Ивановец». Но ивановский народ называли ее просто — контора.

Напротив здания администрации на постаменте стоит памятник герою труда Георгию Иванову, а сразу за ним — большой магазин с огромными стеклянными витринами, в которых, как на выставке достижений народного хозяйства, висят связки колбас, громоздятся пирамиды сыров, причудливой башней составлены мыло и стиральные парашки. В соседней витрине сидит манекены с вопросительно вздернутыми руками. Они как бы просят:

— Остановись, посмотри на меня, делай, как я.

И люди останавливались, женщины разглядывали платья, мужчины пиджаки. Дети крутились у витрины, в которой были выставлены игрушки: медведи на велосипеде, обезьяна с гранатой, куклы Маши и Наташи, железная дорога компании КВЖД с двумя составами, солдатики всех армий мира и сорок моделей автоботов. А также человек-паук и все супергерои вселенной Marwe. Выпив кваса в соседнем ларьке, взрослые мужчины подходили к витрине и с мечтой, устремленной в прошлое, глазели на красоту.

— А у нас были автоматы и деревянные машинки, — вспоминал машинист котельной Осип Осипович и добавлял. — Зашибись.

Каждый месяц после зарплаты, полученной в конторе, он заходил в магазин и покупал дочке куколку или сказочную зверюшку. Осип очень любил дочь и был счастлив в семейной жизни.

Если смотреть с площади на запад, вдоль Большой сухой улицы на холме, в окружении дубов было видно господский дом. Между собой деревенские говорили: усадьба. Дом с колоннами, с высоким крыльцом, с широкими балконами и круглым окном в мезонине был выкрашен в теплый персиковый цвет. Он так правильно и удобно расположился, что редкий приезжий, попавший в Главную Ивановку, замечал его. А когда ему показывали, где живет хозяин, воспитанный гость приседал и присвистывал, а некультурный человек мог и блякнуть от неожиданности.

Ивановка Главная потому так именовалась, что в радиусе ста километров от нее были еще Ивановка Нижняя, Ивановка Старая и Дальняя Ивановка. Все они входили в образцовое хозяйство-миллиардер «Красный Ивановец».

История Ивановок уходила в середину 16 века, когда очередной русский царь, тишайший или милейший деспот, грозный или кровавый, а, может, просто первый, второй и так далее, наделил поместьем бравого война Георгия сына Иванова. Отвели ему земли в стороне от дороги, на отшибе в самой далекой провинции, чтобы стоял он на границе и не пускал врагов супостатов. Расширяясь, государство отодвигало границы, и поместье Иванова оказалось в центре самой исконной глуши, на краю обитаемого мира.

Четыреста лет ничего не менялось в этих местах. Раз в сто лет, следующий по наследству барин, перестраивал господский дом по новой моде, вел хозяйство, отправлял сыновей на войну, выдавал дочерей замуж, и время тянулось, как шерстяная нить в прялке Марфы-прядильщицы.

Всю до советскую историю Ивановки можно узнать в музее, открытом в пристройке к колхозной конторе. Там в картинках представлена прекрасная сказка о том, как все было хорошо, как под отеческой заботой помещиков Ивановых жил в полном достатке русский крестьянин, ел от пуза и зимой носил полушубок. Летом бабы наряжались в сарафаны, а мужики в рубахи, расшитые гладким узором. В другом зале музея большая экспозиция была посвящена трудовому подвигу ивановских крестьян в светлое время от красного террора до наших дней. Кончается музейная экспозиция рассказом о Георгии Михайловиче Иванове, первом герое труда Барабулского района Новослободской области, пожизненном директоре «Красного Ивановца».

Родился он в девяностом году девятнадцатого века, был третьим сыном барина Михаила Георгиевича, в десятилетнем возрасте поступил в Барабульскую гимназию. В двадцать четыре года ушел добровольцам на Германскую войну. Весной семнадцатого в звании подпрапорщика, с ранением в ногу вернулся в родную усадьбу. Жаль, что два его брата сгинули в горниле битв. Один сложил голову в Брусиловском прорыве, а другой, бездетный, с последними частями барона Врангеля эвакуировался из Крыма в ноябре 20 года и в лесу Амазонки умер от укуса ядовитой лягушки.

Собрав отряд солдат, участников войны, Георгий выставил на дороге пулеметы, на преобладающей высоте поставил артиллерию, купленную им по бросовой цене у отступающих Белочехов, и был готов к обороне.

Деревенские мужики поддались общему бузотерскому настроению, хотели было спалить барскую усадьбу, но к ним на вороном коне выехал, тогда еще бодрый барин Михаил Георгиевич и громко сказал, чтобы слышал последний пастух на лугу:

— Холопы мои родные, если что задумаете гадкое, да не дай Господь сотворите, всех от первого до последнего вот этой рукой запорю. Никого не пощажу, от малого дитя до последней старухи буду пороть до смерти. Берегите барина: будет барин, будет у вас добро, а без барина пойдете по миру нищими голодранцами. Даже не вздумайте! —

Конь его вороной встал на дыбы, взгляд барина прожег дыру в красном знамени, и крестьяне упали на колени.

— Помилуй, батюшка Михаил Георгиевич, разве можно так стращать, ноги отнялись, как работать будем.

— Мамой клянусь, — взмолился староста Захар. — Будем ценить и оберегать. Прости барин, еслив чо не так. Живота за тебя не пожалеем.

И все ивановские запели:

— Не пожалеем, батюшка!

Прогремели годы Гражданской войны, ивановские мужики смогли под командованием младшего отпрыска Иванова отбиться от белых, от красных, от интервентов, от партизан, пришедших из соседней губернии. Выстояли в суровую годину. Почуяв вовремя, куда дует ветер, Георгий Иванов вступил в партию и первый в уезде объявил Ивановку Красной коммуной.

И потекла новая жизнь. На школу повесили красное знамя, на контору новую вывеску, через дорогу перекинули транспарант «Славься, власть Советов!» Учителя вступили в партию, воспитатели детского сада в комсомол. Дети стали пионерами и кричали, стоя на линейки, речевки:

— Да здравствует дело Ленина и Сталина, на веки веков!

В эпоху тотального колхозного строительства из числа самых грамотных крестьян отобрали лучших и отправили учиться в город. Самого умного выбрали секретарем партийной организации и выделили ему мотоцикл, чтобы он гонял на нем между всеми Ивановками.

В тридцать седьмом умер старый барин Михаил Георгиевич. В старости он был добрым дедушкой, любил сидеть на крыльце усадьбы, гладить кошку и вглядываться подслеповатыми глазами, кто там бредет по дороге. Похороны были скромными, речей почти не говорили, женщины плакали, затыкая себе рты концами черных платков.

Мужчины взяли гроб на плечи и три версты несли на кладбище. Древний склеп дворян Ивановых принял тело барина, как родная мать встречает дорогого сына, вернувшегося домой. Три дня траура закончились с приездом начальника областного НКВД. Товарищ Томашевич стаканами пил горькую за упокой души бывшего дворянина, не дождавшегося ареста и расстрела. А потом чекист резко собрался и умчался на экспроприированном у сахарозаводчика Полозова автомобиле.

Колхозники устроили митинг во славу чекистов, отслужили партийное собрание и постановили: «направить в областное НКВД продовольственную помощь в виде копченой свинины, сыра, соленой рыбы из барских прудов, сливового варения и абрикосовой настойки».

Когда до Ивановки дошли слухи, что Томашевич объявлен врагом народа, мужики по барскому приказу, собрали следующую посылку для сирот и беспризорников и отправили ее в сопровождении комсомольцев-добровольцев в областной партийный комитет.

В том же тридцать седьмом году у Георгия Михайловича родился сын Андрей.

Поначалу не просто складывалось личное счастье ивановского барина. Война и революция не дали времени свить семейное гнездышко. Свою Надю он встретил в голодном послевоенном двадцать пятом году на станции Арбузовка, куда прискакал со своим отрядом отбивать у взбунтовавшихся иноверцев, торгующих восточными специями, паровой двигатель английской фирмы «Смит и сыновья».

Порубав шашками бунтовщиков, Георгий в конце перрона заметил прислонившуюся к стене пакгауза женщину в потертом пальто с лисьим воротником.

Женщина качалась на легком ветру. Из-под шляпки торчали криво обстриженные волосы, весь вид ее умолял: пристрелите, не мучайте меня.

Бывшая студентка Смольного института Наденька, дочь промышленника, владельца обширных земель в туркестанских территориях, депутата государственной думы графа Владимира Александровича Саранского сбежала из тифозного барака, потому что хотела умереть на свежем воздухе.

При переходе границы в южном Памире ее отца пограничники затравили псами. От всех дел его жизни ни осталось ничего, кроме нескольких картин неизвестных европейских мастеров и ювелирных украшений, попавших в хранилище государственного музея Вышнего Урюпинска. Квартиру в Петербурге экспроприировали для комитета по физической культуре, заводы перешли в пользование наркомата промышленности, пароходы танкерного флота приспособили для перевозки заключенных.

Надежда Владимировна, еще в гимназические годы прониклась идеями просвещения, и после октябрьского переворота вынуждена была записаться в движение тысячников, и отправится учительствовать в степях северного Приаралья. Кишлак, в котором она преподавала русский язык и литературу, разграбили басмачи. Она чудом уцелела, спрятавшись в куче кизяка. Городская девушка, познавшая за полгода азы выживания в знойной степи ледяной зимой, под разрывающим грудь ветром преодолела седую полупустыню с одним узелком, в котором бережно хранила Манифест Коммунистической партии и Библию. Материнский медальон и часы отца она носила на себе, в потайном кармашке, пришитом внутри корсета. Это были символы ее прошлой счастливой жизни в благородном обществе, в доме на набережной Мойки.

Когда она добралась до людей, на нее даже не лаяли голодные собаки. Выпив воды из колодца, Надя упала на крыльце бывшей богадельни, перепрофилированной новой властью в госпиталь для раненых красноармейцев. Выходил ее санитар, фамилию бледного юноши она не спросила. Двадцать один день он прятал ее в бельевой каптерке от легкораненых красногвардейцев. Когда Надя смогла стоять, он ее выпроводил и не сказал своего имени, чтобы ненароком, не выдала его на допросе в контрразведке.

На станции Арбузовка Надя хотела попасть в состав, идущий на запад. Она представляла себе, что сможет устроиться в столице, где остались не расстрелянные знакомые. Но силы ее покинули, падая в обморок, она в расплывающейся реальности увидела всадника.

Георгий, наскоку, успел схватить девушку за воротник пальто и, как куль с овсом, перекинуть впереди себя. Придерживая умирающую, он пришпорил лошадь и, насвистывая удалую песню разбойника, поскакал к бывшему тюремному лекарю, жившему при развалившемся царском остроге.

Надю помыли, отогрели, привели в чувства и, накрыв тулупам, повезли в Ивановку.

Семья снисходительно приняла девушку, но узнав ее родословную, Иванов-старший стал готовиться к свадьбе, которая не заставила себя ждать. Спасенная дрожала перед алтарем, как осиновый лист. В васильковых глазах светилась надежда на счастливую старость, перемешенная со страхом за страну.

Жизнь в Ивановке была сытной, Надежда Владимировна, молодая хозяйка, как стали называть ее деревенские, раздобрела и родила девочку, белокурого ангелочка, но ребенок не выжил.

Георгий не перестал любить и лелеять Надежду Владимировну. В семье царило уважение и терпение. Надя обращалась к мужу только на вы, а он к ней:

— Милая, дорогая, Надюшенька. Наденька, лучик мой ненаглядный.

— Любят они друг друга до глубины души, — говорила горничная Инесса на вечерках, выпив яблочной самогонки.

Ивановские девахи слушали ее, открыв рот, но не всему верили. И как можно было поверить, что благородные могут заниматься этим при таком почтении друг к другу. Ведь никто из колхозников не видел, чтобы Георгий Михайлович даже косо взглянул на свою любезную Надежду Владимировну.

— Там такая страсть, девки, — делилась барской тайной Инесса. — Такая, что стены дрожат. Когда они после ужина по светлым праздникам уходят в спальню, кажется, Господь их слышит.

Инесса, пользуясь благосклонностью хозяйки, в сладкие майские ночки приводила в сад ухажеров послушать, как надо любить. Парни не выдерживали и убегали в амбар, куда медленно, с достоинством входила Инесса и плюхалась на душистое сено.

— Девки, это божественно, это как Шаляпин в Гранд Опера, только с таким счастьем, что ни в сказке сказать, ни пиром описать, — восхищалась горничная. — Она так стонет, так громко стонет, что плафоны в ночниках трескаются. А он с ней соглашается. Его басовитое: Да, да, да, дорогая, — откалывает изразцы на печи.

И старания четы Ивановых не прошли даром, сыночек получился на зависть врагам. Андрей рос крепким, смелым, очаровательным сорванцом. Отец его обожал, а мать берегла, как волчица оберегает волчат. Однажды она криком остановила трактор, сорвавшийся с тормозов.

Тракторист Петр Петрович поставил машину на бугор, чтобы она легче заводилась, и пошел выпить кружку кваса в колхозную столовую. Деревенские мальчуганы, выгоревшие на солнце, как растрепанные воробьи, крутились вокруг нового красивого иностранного трактора. Кто-то из них дернул за ручной тормоз, или сломался механизм, но трактор покатился. Пятилетний хозяйский сын, смотрел на это чудо, выпучив голубые глазенки. Машина набирал скорость, и через мгновение должна была раздавить ребенка.

Хозяйка Ивановки, увидев это, так громко взвизгнула, что у трактора лопнула передняя шина, и он резко отвернул. Схватив сына на руки, барыня метнула глазами молнии во все стороны. Буфетчица в столовой спрятались под стол, а посетители смылись через пожарный выход.

После этого случая жители четырех Ивановок хлебнули горя. А для трактористов ввели обязательное получение прав на вождение тракторов. И детям с детского сада стали объяснять правила дорожного движения.

Суровые дни миновали. Пришла война. В три смены трудились колхозники «Красного Ивановца». Повышали надои, намолачивали сверх нормы зерновых, добывали и сдавали. Мужчины, собрав волю в кулак, уходили в Красную армию. Женщины плакали и продолжали работать. Не все вернулись с фронта, погибшим поставили памятник на высоком берегу реки, на фоне синего неба, с видом на темный лес.

В родительскую субботу деревенские жители приходили помянуть павших героев, на этих молебнах председатель говорил душевную речь и награждал премией вдов и сирот. Они, кланяясь в ответ, клялись беречь и приумножать.

Сын старого старосты, безногий Захар Захарович, сменивший отца на ответственном посту, от всего коллектива заверял Георгия Михайловича:

— Прости, председатель, позволь слово молвить. Да чтоб мы, рабы божьи, чадо твои, если что по недосмотру не доделали, ты не держи в себе, сразу скажи! Мы всем народом встанем за тебя, за супругу твою, матушку нашу Надежду Владимировну, за сынка твого встанем. Не вели казнить, прими в благодарность от колхозников обязательства выполнить пятилетний план за четыре года. Правильно я говорю? — обращался он к народу, выставив вперед кулак, в котором была зажата дорогая драповая кепка-восьмиклинка.

Народ хором вздыхал:

— Да здрав будь, барин-председатель!

После смерти Сталина, в клубе организовали концерт в честь того, что пронеслось лихолетий мимо, не затронула косой репрессий, не схватили опричники тирана людишек Ивановских.

И началась в колхозе еще более счастливая жизнь, посеяли кукурузу,

пристроили к свиноферме мясокомбинат, наладили производство Баварских сосисок, Краковской колбасы, Пармской ветчины. Купили новенький рефрижератор на базе автомобиля «Колхида» и повезли деликатесы в большие города. При МТС открыли профессионально техническое училище, а на молочной ферме запустили новый цех по производству йогурта и мороженного пломбир. На заработанные деньги в Дальней Ивановке для тружеников села построили санаторий-профилакторий на 300 мест с медицинским персоналом.

В середине шестидесятых начались проблемы, затруднился сбыт готовой продукции и в некоторых сферах производства наступил застой. Умудренный опытом Георгий Михайлович Иванов, награжденный к тому времени орденом Трудового красного знамени, орденом Ленина и Золотой звездой Героя социалистического труда, понимал, что необходимо, что-то менять, но что, не мог понять. Казалось, все шло прекрасно. Модернизировали парк сельхозмашин, внедряли интенсивные методы ведения хозяйства, закупили породистый крупнорогатый скот, обновили поголовье тонкорунных овец и приобрели высокопродуктивных свиней. Построили гидроэлектростанцию, запустили новейшую систему мелиорации. Тихо, без шума открыли тепличное хозяйство.

В опытных полях, по настоянию Надежды Владимировны, выращивали лекарственные растения, а в Старой Ивановке на новейшем импортном оборудование, приобретенном на Американской ярмарке, делали лекарственные пилюли.

Но не было спокойно на сердце депутата Верховного совета товарища Иванова, он понимал, что грядет смена поколения. Он ждал сына. Андрей должен был приехать на каникулы. Семейная надежда на светлое будущее учился на экономическом факультете в сельскохозяйственном институте. Он переходил с курса на курс, оставаясь в середнячках. Андрею в городе было откровенно скучно.

— Отец, — жаловался он. — Тесно там, в общаге комнатки маленькие, коридоры узкие, профессора в институте трусливые, улицы в городе грязные, дома облезлые, трамваи громкие. Нет размаха, как у нас в Ивановке. Глаз все время упирается в стену. Закончу эту шарашкину контору и сразу вернусь. Эх, развернусь.

— Только помни, сын, о народе и не забывай о государе.

— Все поменялось, пап, — по-юношески возразил Андрей.

— Что поменялась? Только имена да звания. Раньше был уездный предводитель дворянства. Было уездное земство, управа. А теперь секретарь районной парторганизации, Совет депутатов, да Исполком. А еще в уезде был исправник. А теперь начальник милиции, прокурор и ГеПеУ.

— Частной собственности не осталось.

— У кого не осталось? У бывших помещиков и промышленников не осталась, она теперь у председателей колхозов и красных директоров.

— Ее нельзя передать по наследству или продать.

— Да, это фундаментальные перемены. Передать нельзя, но украсть можно.

— Государство должно что-то давать?

— Сынок, оно может дать от десяти до двадцати пяти лет без права переписки.

— А ты, отец, не боишься так шутить?

— Я всего боюсь, но так всегда было. Есть царь или генеральный секретарь, есть боярская дума — Центральный комитет партии, есть опричники, чекисты по-нашему. Все как триста лет тому назад. И отобрать все нажитое могут, и голову отрубить. Народу легче, его гонят, он идет, а благородному человеку надо под каждого царя приспособиться и сохранить имущество, чтоб народишко жил. Подохнет народ, и мы по миру пойдем.

— Куда идти, закрыт мир? — с горькой иронией ответил Андрей.

— Люди везде живут, и в Магадане, и на Мадагаскаре. Сколько сил положили на то, чтобы жить в мире, а не берет он нас. Все кругом корчится от боли и страха. Что делать? Продолжим родной надел окучивать.

— Посмотрим, отец. Одного демона пережили, к этому самодуру приспособились, кукурузы посеяли, целину распахали. Придет следующий царь, будем с ним уживаться. Ты много сделал, удержал поместье, людей не растерял, и я постараюсь. Есть у меня мыслишки. Развернуться хочу.

Георгий Михайлович смотрел на сына и верил, что Андрей развернется, был у парня талант. Он мог так все обделать, что до него такое никому в голову не приходило. Еще в школе он предложил, организовать совместное предприятие с участниками стран содружества. У Болгар купили консервный завод и стали выпускать абрикосовый компот. Венграм стали отправлять лекарства, во Вьетнам ванильное мороженое, в Монголии покупали шкуры и производили кожи, которые экспортировали в ГДР на обувную фабрику. Польша покупало сырье для парфюмерной продукции, а на Кубу вместо ракет отправляли пшеницу. Но главное он придумал, как колхозные доходы конвертировать в твердую волюту и прятать на счетах Швейцарских банков.

На рождественские каникулы 1964 года Андрей приехал не один. Не предупредив родителей, он привез в усадьбу девушку.

Вела она себя сдержано, скромно, немного подавлено. Как потом оказалась, она представляла Ивановку как обыкновенную советскую деревеньку, забытую на краю провинции. До этого один раз она видела село: На первом курсе их гоняли на картошку в соседнюю область. Она читала рассказы модных писателей-деревенщиков в молодежном журнале «Юность». В ее представлении деревня это кривые улочки, покосившиеся заборы, коровьи лепешки и старухи в ватниках. А когда на барское крыльцо вышел хозяин с прислугой, когда хозяйка вынесла каравай с золотой солонкой, Галя потеряла дар речи и присмирела.

Барыне Надежде Владимировне девочка понравилась. Она долго расспрашивала, умеет ли она шить, вышивать, варить крыжовниковое варенье и чем может быть полезна в хозяйстве. А узнав, что девочка журналистка, посмотрела вдаль, окинула взглядом Ивановку, представила объем работы и приказала делать ремонт в кабинете директора библиотеки.

Георгий Михайлович сразу проникся симпатией к барышне и по-другому ее не называл.

— Какая милая современная барышня, — восхищался он, глядя, как она старается перед Надеждой Владимировной.

— Галя хорошая, — бубнил Андрей и улыбался.

Матери он признался:

— Я бы женился. Но она не хочет жить в деревне. Мечтает уехать в Москву, работать в ТАСС.

— Сынок, не переживай, все будет так, как ты захочешь. Девушка она, конечно, городская, не приспособленная к сельской жизни, но мы что-нибудь придумаем. Построим ей типографию. Будет выпускать журнал «Ивановская явь». Тебе нравится название?

— Название красивое. Журнал — лишние затраты, думаю, она займется домашними делами, а тебе пора отдыхать.

Надежда Владимировна положила голову на плечо сыну, вспомнила, как сорок пять лет назад ее истощенную и тифозную привезли в этот дом. Вспомнила, как она со временем стала хозяйкой в усадьбе, как угасала старая барыня.

Мать Георгия Михайловича была властной и сильной женщиной, но время не пощадило и ее. Никуда не денешься, придется и ей отдать дом в руки этой девочки.

Три дня Андрей возил Галю по имению, показывал свои любимые места: Тут он упал с велосипеда, там сломал лыжу, а в этом овраге его сбросил жеребец. Он рассказывал ей, как много дел впереди, как важно жить на земле.

Катаясь с горки в Рождественскую ночь, Степка Степанов, толкнул случайно Галю в коленку, и она упала прямо на руки Андрею. И только в этот миг Господь включил тумблер любви. Как при коротком замыкании вспыхнула искра. И Галя сказала:

— Андрей, я хочу быть твоей женой.

— Я согласен, — ответил Андрей и поцеловал девушку на глазах всего честного народа.

Народ возликовал, женщины запели и закружились парами, мужчины кричали:

— Ура, ура, ура, — и бросали в небо шапки.

Надежда Владимировна, наблюдавшая эту сцену со школьного крыльца, расплакалась, а Георгий Михайлович велел накрывать столы и запускать фейерверки.

В город молодые не вернулись. Андрей перевелся на заочный факультет, а Галя этой же ночью забеременела. Она была хорошей девушкой из достойной семьи советских работников управления коммунального хозяйства, привыкших скрывать свою родословную. Отец ее был из образованных разночинцев, а мать из купеческого рода с берегов Амура. Совдепия не пощадила их, родственников у них не осталось. Галин отец сильно хворал, мать безотлучно была при нем. Из-за болезни Федора Исааковича они не смогли приехать на свадьбу. Им отправили подарки и большое письмо с пожеланиями здоровья и со словами благодарности за дочь. А также просили скорее быть в гости, пообещав предоставить двухместную палату в санатории-профилактории, где работают квалифицированные врачи, медицинские сестры и современные аппараты физиотерапии.

День в день, ровно через девять месяцев, в два часа по полудню Галина Федоровна разродилась девочкой пятидесяти сантиметров ростом и трех килограммов веса.

Ивановки восторгались. Деревья вдоль дороги, ведущей от усадьбы к санаторию-профилакторию, украсили розовыми лентами. Молодежь на главной площади устроила танцы, между Ивановками пустили автобусы и до утра развозили загулявших людей.

В Старой Ивановке провели крестный ход, поп Макарий отслужил торжественную литургию. В Нижней Ивановке шахтеры обещали не выходить из забоя, пока не нарубят руды на 100 процентов сверх дневной нормы. А директор клуба разучил с хором песню «Пусть всегда будет солнце», и школьники исполнил ее перед окнами детской у господского дома. Ребятам вынесли конфет, а директору клуба рюмку сливовой водки.

В этот день над Ивановкой стояла радуга и переливалась всеми цветами, как ворота в рай. На крестины приехали родители Галины и поселились во флигеле. Передовая ивановская медицина подлатала Федора Исааковича. Он стал веселее смотреть на мир, супруга его Александра Сергеевна, стала бодро исследовать окрестности. Она полюбила бывать в темном лесу.

Но как бы старики не крепились, годы брали свое. Федор Исаакович не пережил следующую зиму, его похоронили на Ивановском кладбище.

— Еще сильнее ты приросла теперь к Ивановке, — прижимая Галю к груди, сказала Надежда Владимировна.

— Да, теперь тут и мои могилы, — утирая глаза, ответила невестка.

Через пару лет, теплым апрельским вечером в загробный мир ушла и мама Андрея.

Георгий Михайлович резко сдал и стал капризничать, отказываться от лекарства и процедур, но лето прошло в заботах и, казалось, он выправился. В одно особенно радостное воскресение он позвал сына в кабинет, усадил в кресло и сказал:

— Смотри, сын, — и открыл потайную дверь в стене за портретом Брежнева. — Здесь в сейфе лежат документы, которые пока тебе не надо знать. А как умру, ты все прочитай и глубоко задумайся. Запомни, ключ я прячу в прачечной.

— Перестань пап, — успокаивал Андрей старика. — Ты еще поживешь, ты крепкий, у тебя порода.

— Не старайся сынок, порода есть, а сил не осталась. Хорошо живем, дом полная чаша, деревня процветает, почти пять тысяч душ у нас, их всех надо занять. Хозяйство разрослось, как вспомню, что у нас было и что теперь есть, самому не верится, а все своими руками создал. Не на пустом месте, конечно, отец и дед много оставили, но через модернизацию мне самому пришлось проходить. Думай, сын, как дальше жить. Чувствую, надо делать следующий шаг.

— Отец, я решил назвать наш колхоз научным экспериментальным хозяйством. А темный лес объявить заповедником и у поворота поставить КПП.

— Интересная идея, — выпустив облако дыма из трубки, протянул мудрый старик. — Поэтому вам, молодым, дальше руководить. Вы смелые, ты по-новому смотришь на жизнь. А мне, старику, пора собираться к моей разлюбезной Наденьке. Заждалась она меня на облаках.

Но Господь не сразу призвал Георгия Михайловича Иванова, дворянина, орденоносца, депутата, председателя колхоза «Красный Ивановец». Старик прожил еще полтора года. Он также, как батюшка, выходил на высокое крыльцо барского дома, садился в кресло и наблюдал за деревней.

Домашнее хозяйство давно всем своим весом легло на хрупкие плечи Галины Федоровны. Народ стал перед ней раскланиваться, как раньше делал это перед барыней Надеждой Владимировной.

— Матушка барыня, — обращались к ней пожилые женщины. — Приходите к нам на посиделки, порадуйте старух!

Особенно жалобно просила бабушка Инесса:

— Галина Федоровна, одарите вниманием пенсионеров, не побрезгуйте. Выпейте с нами чаю с варением. И матушку вашу Александру Сергеевну приводите.

— Кто же ее в лесу поймает. Мне кажется, она оттуда и не выходит. Перебралась в Старую Ивановку поближе к темному лесу. Я приду, к вам на Восьмое марта и посадим, — обнадеживала она старух. А потом отводила в сторону старую Инессу и шептала:

— Скажи дочери, чтобы она кровать заправляла так же, как ты делала при родителях.

— Галина Федоровна, так наорите на нее, это в вашей власти, она горничная бестолковая, а вы, небось, барыня.

— Как же я на нее кричать стану, она же человек.

— Эх, госпожа матушка, не выветрился из вас ихний комсомол с человеческим лицом. Коль не по-вашему, всыпьте ей ремнем, и прикажите, как делать. Мне вас не учить. Вы человек взрослый. Ой, помню, как Георгий Михайлович любил Надежду Владимировну. Дай Бог ему еще пожить.

Но Господь распорядился по-своему. Однажды мужики принесли старому барину трехпудового осетра из его любимого пруда, встретил Георгий Михайлович делегацию, похвалил за доблестный труд, наградил всех сторублевкой. Разговорились о делах, о временах, судачили о международной политике. Дворецкий Максим вынес мужчинам по стопке, выпили, крякнули, поклонились до земли. Староста Захар Захарович прочитал заготовленную речь.

— Глубокоуважаемый и горячо любимый товарищ Иванов. Наш дорогой Георгий Михайлович. Отец родной. Мы делегаты от всех жителей наших Ивановок сердечно благодарим вас за счастливую жизнь, которая благодаря вашим усилиям выпала на наши головы. Вашим усердием, под вашим чутким руководством мы пришли к изобилию. Наши дети имеет возможность ходить в школу, наши женщины имеют оплачиваемый отпуск по уходу за малолетними детками. Наши старики получают от вас пенсию. С вашим именем мы каждый день встречаем солнце. Мы спать ложимся, молимся за вас. Прости, батюшка, если мы по недосмотру глупые холопы, что не так сделали. Клянемся оберегать твой род до скончания времен. Благослови, благодетель.

Выслушав Захара, Георгий Михайлович повелел поднять себя. Он встал, оперся на плечо дворецкого, оглядел родную землю, перекрестил сельчан, дал всем пришедшим поцеловать руку, некоторых похлопал по щеке и произнес:

— Посему быть.

Утром сиделка Лукерья, зайдя в спальню к старому барину, увидела на его челе мертвецкую желтизну. Потомок рода Ивановых на склоне лет безмятежно скончался в своей теплой кровати. Были пышные похороны. Даже те, кто помнил похороны царского барина, как теперь называли Михаила Георгиевича, не представляли, что можно хоронить с такими почестями. На церемонию собрались все жители Ивановок, только телятницы и свинарки остались на работе, потому что нельзя бросить приплод. Шахтеры поднялись из рудника, взяв знамена в руки, они склонили их пред гробом покойного. Химики и фармацевты, механики и скотники, трактористы и пилот сельхоз авиации Вадим Вадимович, врачи, учителя, доярки, овощеводы, конторские сотрудники, библиотекарь вышли на площадь. Пионеры на три дня повязали черные галстуки, санитарки надели черные маски, во всех домах закрыли зеркала и выключили радио.

В семейном склепе Ивановых было приготовлено место. Чугунные ворота замогильного царства скрипнули и с воем пяти тысяч людей, убитых горем, дубовый гроб с золотой инкрустацией накрыли мраморной плитой.

От барского дома, до церкви на другом краю села выставили поминальные столы. Ни одного чужого человека в этот трагический день в деревне не было. Ивановка закрылась и превратилась в особо охраняемую территорию.

Отстояв на девять дней службу, Андрей Георгиевич собрал членов правления, то есть руководителей подразделения, и объявил волю отца. Теперь он был полновластным хозяином.

— Да кто же сомневался, — не выдержал Захар Захарович. — Вы барин, вам казнить и миловать. Забудьте, чему вас в институтах учили. Мы все понимаем. Жизнь она не по учебнику политэкономии идет, а по сердцу. Дед ваш нас терпел, за глупость нашу, отец ваш терпел, пришло время вам нас уму-разуму учить. А мы не посрамим, век роду вашему верны будем. За родину, за Ивановку, товарищи!

И все присутствующие встали и поклонились в пояс.

— Разрешите высказаться по делу, — подняв палец к небу, попросил главный экономист хозяйства.

— Говорите, — разрешил Иванов. — Садитесь, товарищи.

Сергей Сергеевич, тем же пальцем, что указывал в небо, поправил очки в толстой роговой оправе, вынул из кармана блокнот, положил его на стол, открыл, причмокнул губами и сказал:

— Я все понимаю, инвестиции, новации, интенсивное хозяйство, интеграция в общий рынок, с этим мы далеко пошли, но, товарищи, я предупреждаю, что пора вводить принципиально другой подход к распределению прибыли.

— Так, так. Ты это, Сергей Сергеевич, о чем? — спросил Андрей Георгиевич.

— Мы всю прибыль вкладываем в нашу землю, я предлагаю вкладывать прибыль в новейшие разработки мировых лидеров высоких технологий. А то так и будем копаться в навозе.

— У вас есть конкретные предложения?

— Есть, Андрей Георгиевич, наш отдел набросал план на следующую пятилетку, у нас получилось следующее.

Сергей Сергеевич послюнявил палец и перелистнул страницу в блокноте.

— Не сейчас, — остановил его председатель. — Подготовьте соображения к планерке. Будем решать в рабочем порядке. Еще есть вопросы? — обратился он к присутствующим.

— Есть вопрос по порядку отчуждения территории и правомерности внутренних распоряжений, — вставил главный юрист.

— И это, пожалуйста, в рабочем порядке. Что еще?

— Еще, уважаемые товарищи, — поднимаясь со стула, произнес парторг, — Надо нам окончательно утвердить ревизионный отдел партийной организации. Не перебивайте, пожалуйста. Я знаю, как все ответственно относитесь к партийной работе, не пропускаете собрания, но мне надо отчитываться в областном комитете. Они задают вопросы, когда будет готов список членов ревизионной комиссии.

— Илья Ильич поднял серьезный вопрос, садитесь, товарищ парторг. Я буду строго спрашивать с каждого участка о партийной работе, на следующей неделе мне надо быть на Съезде депутатов Верховного совета. Вернусь, проверю. Чтобы список был. И кстати. Илья Ильич, говорят, в столице очень популярны бобровые шапки, добавьте в каждую подарочную корзину по шапке. Зайду в Минсельхоз, в Мингеологию и к товарищу Суслову.

— Извините, если речь зашла об идеологии, в Старой Ивановке пора менять ретранслятор, пастухи на дальних лугах и трактористы на крайних полях жалуются, «Маяк» стал плохо принимать.

— Эти вопросы на планерке. Я собрал вас, для того, чтобы объявить решенье: пора идейно пересмотреть наши отношения с государством. Но если вы подняли рабочие вопросы, то слушайте. Всем отделам подготовить записки с предложениями на тему, как нам отгородиться от влияния государства, не потеряв в качестве жизни. Экономисты, юристы и образование, к понедельнику доложите.

В огромной столовой господского дома горели огни, ждали к столу хозяина. Заслышав мягкие шаги Андрея Георгиевича, дочка Любочка выбегала к нему, топая по дубовому паркету босыми ножками, и кричала:

— Мой папка приехал.

Андрей хватал ее, поднимал к потолку, украшенному позолоченной лепниной, и целовал.

— Как дела егоза? — спрашивал он дочь, вылитую куколку, разодетую в платье с кружевами.

— Я кота нарядила Бармалем, — взахлеб хвасталась своими делами Любочка. — А еще мы с нянькой Юлей гусей выбирали, а потом им на дворе головы отрубили. Пап, а пап, ты на съезд поедешь, привези мне велосипед с надутыми колесами? Как у большой.

— Все к столу, — приказывала Галина Федоровна, и никто не смел ослушаться. За барским столом прислуживал вышколенный потомственный мажордом Максим Максимович. Нынче подавали тушеного с авокадо гуся, салат из морской капусты и взбитень.

— Папа, а мы с бабой Шурой в лес пойдем, она обещала.

— Только не забудьте предупредить егерей.

— А они уж меня все знают, — подавала голос теща Александра Сергеевна, сухонькая, но бодрая старушка. Последние годы она редко бывала в усадьбе, для нее на краю темного леса построили крепкую высокую избу с большими окнами и резными наличниками.

— Времена меняются, дорогая Александра Сергеевна, я вас настоятельно прошу, предупредите, а то я буду вынужден приставить к вам денщика.

— А вот и представь, зятек дорогой, пусть ходит за бабкой, корзинку носит, все мне подмога будет. А то ключница со мной по лесу отказывается ходить, дом охраняет. От кого его стеречь, когда за десять верст никого нет?

— А хотите, поросеночка зарежем, холодца сварим. Кто хочет холодца? — поменял тему Андрей.

— Я хочу, хочу. Папа, а ты надолго на съезд поедешь? — Люба ерзала на большом стуле, обтянутым голубым шелком, и мусолила косточку от гусиного крылышка.

— Я быстро, и обязательно привезу тебе велосипед с надувными колесами, как у взрослой. А ты себя хорошо веди, маму не расстраивай, учителей не доводи, бабушку слушай. Договорились?

— Слушаюсь, папенька.

— А теперь беги умываться и спать.

Люба соскочила со стула, пробежала по кругу, поцеловала маму, бабушку и отца. В столовой оставались взрослые. Входил Максим Максимович и объявлял:

— Господа, проследуйте в гостиную. Карты, телевизор, лото.

— А подай туда ликеру, — просила Галина Федоровна. — Не пьянства для, а здоровья ради. Чтобы спалось крепче. Ты как, мама?

— Я за, — соглашалась Александра Сергеевна. — По стопарику на сон грядущий.

Все вставали и шли в гостиную, где мягко светли торшеры, стояли диваны и кресла. А за окном была распрекрасная Ивановка, чудо чудесное, опоясанное темным лесом, а в деревне жили добрые люди и трудились на благо родины и барина Андрея Георгиевича Иванова.

От Главной Ивановки до Старой Ивановки и дальше к Нижней Ивановке через Дальнюю Ивановку ходили слухи, что нет в мире красивее и спокойнее места, чем земли помещика Иванова. Тут тебе и красота природы, и широта человеческой души. Кого не встретишь на улице, каждый поздоровается, пожелает всего хорошего, а если есть семечки, то обязательно поделится. Ивановские старики и старухи ничего, кроме доброты, не помнили, молодые ничего, кроме счастливого детства, не знали.

Если все молоко с ивановской фермы вылить в речку, то река станет молочной, а если на весь хлеб, выращенный в Ивановках, положить сало, приготовленное в этой деревне, то таким бутербродом можно накрыть Португалию.

Великое счастье проживать в такой Ивановке. Люди жили и радовались, любовались садами, лугами, полями, рекой и прудами. Девки целовались с парнями, мальчишки дергали девчонок за косички, старики играли в домино, старухи пряли под окном, мужчины трудились, женщины работали, и никто не думал сбегать. Во-первых, ни у кого не было паспорта, а во-вторых, по периметру научно-экспериментального, историко-культурного, природно-ноосферного заповедника «Красный Ивановец» стояли военизированные егеря помещика Иванова. Благодать.

2 глава. Люба

Утром 22 июня Люба проснулась до восхода солнца.

— Да прибудет со мной благодать! — сказала она, глядя на икону Богородицы, прибитую ровно над телевизором и прибранную белым рушником.

Как всегда, ей не хотелось вставать, да и незачем было просыпаться в такую рань. Но, видимо, с возрастом что-то в организме меняется, или так на нее воздействуют магнитные бури, о которых сообщает канал «Россия» после сводки погоды. Закрыв глаза, Люба сконцентрировалась на темноте, потом постаралась различить в ее сгустках яркие искры и представить расстояние до ближайшей звезды. В этот момент в большой гостиной ударили часы, и она услышала их бум в утренней домашней тишине.

Обычно она не обращала внимания на громкое тиканье и звон часов, но сегодня стаяла тишина, что можно было услышать, как в парке из муравейника выполз первый разведчик, посмотреть на восход солнца. Очаровательные мелочи как звон часов в гостиной, треск дров в камине, шелест осоки в пруду, скрип колеса, звон тарелок на кухне и хлопок дверей холодильника стали симфонией ее взрослой жизни. В детстве звон часов был важен только раз в году. Тридцать первого декабря все поворачивались к ним и считали; десять, девять, восемь, семь, и когда они начинали бить, домашние кричали Ура и чокались бокалами с Шампанским.

— Пап, мама, с Новым годом! — объявляла Люба и целовала родителей.

А всякие друг