Александр Матяш

По обе стороны добра и зла

Трансцендентальная алхимия мифа

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Редактор Татьяна Владиславовна Кормилицина

Редактор Ольга Николаевна Кузьменко

Редактор Вероника Анатольевна Матяш

© Александр Матяш, 2018

Что такое миф об Адаме и Еве? Почему имена его древних персонажей до сих пор у всех на слуху? Как глубоко в бессознательное уходит смысл этого мифа? Почему мы все до сих пор ощущаем на себе последствия этой Эдемской истории? И каков их характер? Каким образом события, случившиеся в Эдемском саду, повлияли на всю последующую историю?

Ответы на эти и многие другие вопросы читайте в книге психолога Александра Матяша «По обе стороны добра и зла. Трансцендентальная алхимия мифа».

18+

ISBN 978-5-4483-5495-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. По обе стороны добра и зла
2. Предисловие
3. Книга Бытия. Трансцендентальная алхимия мифа
4. Часть I Искушение плодом, или алхимическая амбивалентность мифа
   1. Глава 1 Метафора
   2. Глава 2 Символ
   3. Глава 3. Алхимия
   4. Глава 4 Голубиная простота и змеиная мудрость
   5. Глава 5 Вопрос о «падшем естестве»
5. Часть II Плоды искушения, или алхимическая многомерность мифа
   1. I PSYCHE
      1. Глава 1 Мера присутствия
      2. Глава 2 Сознание и реальность
      3. Глава 3 Страх смерти и памятование о смерти
      4. Глава 4 Интеграция безгреховной страстности
   2. II ПЛОТЬ
      1. Глава 5 На пороге жизни
      2. Глава 6 Цели и смыслы
   3. III Эволюция
      1. Глава 7 Эволюция как трансмутация
      2. Глава 8 Противоречия эволюции и эволюция противоречий
      3. Глава9. Универсальная Архетипическая Матрица (УАМ)
6. Часть III. Бессмертие. Преодоленная ветхость. Интегральная йога Изумрудной скрижали
   1. Глава1. Предназначение
   2. Глава 2 Трансмутация
   3. Послесловие

«Так сможешь познать тайны Божьи, скрытые от тебя как от ребенка. Ты поймешь, что Моисей писал о сотворении, ты увидишь, какими были Адам и Ева до и после грехопадения, каким был змий, каковы были деревья и плоды их: увидишь, каков рай и в каких телах воскреснут праведники, не в тех, что наследовали от Адама, но в тех, что мы получили от Духа Святого, а именно в таком теле как наш Спаситель принес с небес»

Jurain/ Hyle und Coahil. Hamburg.1732. цит по: К. Г. Юнг Психология и Алхимия гл.347, стр.264

Предисловие

Приведенные ниже строки Ветхого Завета представляют собой выдержки из канонического (то есть одобренного и утвержденного синодальной цензурой) текста Священного Писания, повсеместно принятого и в наше время в русскоязычной среде исповедующих православие христиан.

Опираясь на этот древний текст (традиционно почитающийся священным как у христиан, так и иудеев), описывающий тайну Божественного сотворения человека, а также историю его первого грехопадения и постигшего его наказания, мы можем совершить попытку погружения в это мифическое пространство, исследуя его внутреннюю логику и утраченный (или намеренно сокрытый) первоначальный смысл.

Анализ любого мифа — занятие весьма сложное и ответственное так как с одной стороны, миф как феномен уходит своими корнями в коллективное бессознательное[1] того общества, в недрах которого он был сотворен, а с другой стороны, варианты его интерпретации и восприятия могут сыграть чрезвычайно важную (подчас обновляющую и возвышающую, а подчас и трагическую) роль в истории развития породившего его социума. Но именно по этой причине такой анализ — дело крайне увлекательное и небесполезное, особенно с точки зрения понимания процессов, происходящих в человеческой душе, а значит — и весьма актуальное для нас в любой момент истории нашего развития (как личной, так и коллективной). Описываемые мифом процессы затрагивают каждого человека, хочет он этого или нет. У нас нет возможности не участвовать в этих процессах. У нас есть лишь выбор — либо присоединиться к заинтересованному созерцанию происходящего в нас, либо равнодушно пройти мимо самих себя, так и не узнав, кто мы такие и в чем смысл нашей жизни.

Миф о первородном грехе является одним из самых загадочных, интригующих и значимых мест Ветхого Завета…

[1] Коллективное бессознательное — понятие, заимствованное из аналитической психологии К. Г. Юнга. Было введено им для обозначения неосознаваемой части психики, единой для всех людей. Коллективное бессознательное служит как вместилищем коллективного опыта всего человечества, так и местом, где находятся базовые матрицы — архетипы — предопределяющие как само проживание, так и форму структурирования проживаемого опыта каждого отдельного человека.

Книга Бытия. Трансцендентальная алхимия мифа

«И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так.

И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо.

И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле.

И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их.

И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле.

И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя; — вам сие будет в пищу;

а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу. И стало так».

(1:24—30).

«И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою.

И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал.

И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла».

(2:7—9)

«И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его.

И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть,

а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь.

И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему»

(2:15—18).

«И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию.

И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку.

И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа.

Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть.

И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились.»

(2:21—25)

«Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?

И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрете

но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло.

И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел.

И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания.

И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая.

И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: где ты?

Он сказал: голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся.

И сказал: кто сказал тебе, что ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?

Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел.

И сказал Господь Бог жене: что ты это сделала? Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела.

И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей;

и вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту.

Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою.

Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей;

терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою;

в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься.

И нарек Адам имя жене своей: Ева, ибо она стала матерью всех живущих.

И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их.

И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.

И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят.

И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни.»

(3:1—24)

Часть I Искушение плодом, или алхимическая амбивалентность мифа

Адам погуби земский рай, и плачя искаше и: «Раю мой, раю, прекрасный мой раю.» Но Господь любовию Своею на Кресте даде ему иный рай, лучше паче прежняго, на небесех, идеже свет Святыя Троицы. Что воздадим Господеви о любве Его к нам?

Даждь нам, Господи, Адамово покаяние и Твое святое смирение.

Адаме, Отче наш, виждь: аз, чадо твое, страдальчествую на земли. Воспой нам песнь Господню да услышит вся земля, и сынове твои возвысят ум свой к Богу и усладятся гласы небесныя песни, и забудут горе свое на земли

Канон покаянный преподобнаго Силуана составлен иеромонахом Серафимом Бараделем

Глава 1
Метафора

— Ах, Ева, Ева, Ева!

О, искуситель змей!

Страшись Иеговы гнева, Из фиги фартук шей! — М. Кузмин, Адам

А.И: Что же называют «первородным грехом» и какой смысл в действительности скрывается за этим богословским термином?

Профессор А. И. Осипов указывает на то, что сам термин восходит к западной католической традиции. В православии этот «грех» принято называть иначе — «первородным повреждением» (св. Василий Великий) или «наследственной порчей» (прп. Макарий Египетский)[1].

В: А что значит «первородный»?

А.И: Совершенный первым родом, то есть, Адамом и Евой. Это означает, что их грех распространяется на всех их потомков, и все мы должны страдать от него и впоследствии стараться его искупить. То есть уже младенцы рождаются с печатью греха, совершенного первым человеком.

В: Это означает «первородный», а что значит «грех»?

А.И: Грех означает нарушение Заповеди Божией. По первом прочтении Библии, можно заключить, что в данном случае грех состоял в том, что Адам с Евой, послушавшись змея, вкусили плод…

В: Вкусили от древа познания добра и зла… И положили начало дуальности[2]…

В: А из-за чего их состояние стало падшим?

А.И: Если буквально следовать тексту, то из-за того, что был нарушен Божий запрет. Адам и Ева не были сотворены бессмертными, но если бы они, оставаясь в раю, продолжали вкушать плоды древа жизни, то постепенно обрели бы бессмертие. Это версия, на которой настаивает как иудаизм, так и православие[3], утверждая, что Господь, изгнав грешников из рая, осуществил акт милосердия — тем, что не оставил их бессмертными в том падшем состоянии, в котором они оказались, так как для них это состояние стало бы вечным адом. По сути же, конечно, падение состояло не в том, что плод формально был сорван и съеден. Иисус говорил: «Ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его; но что́ исходит из него, то́ оскверняет человека» (Мк. 7,15). Нас портит не то, что входит в наши уста, а то, что выходит из наших уст. Самое главное — это подмена, которую змею удалось совершить в сознании Евы, а затем и Адама. Это и есть суть грехопадения.

В: А как боги знали добро и зло? Что в представлении богов было добром и злом?

А.И: Православное богословие утверждает, что познать зло и не впустить в себя его порчу может только Бог. Все остальные, познав зло, тут же «портятся» — это и есть момент падения. В случае с Адамом и Евой познание добра и зла, по православию, произошло через возникновение зла и исчезновение добра. Таким образом, важность обретает не сам по себе факт познания добра и зла, а заплаченная за него цена. Возникновение зла произошло в результате того, что Ева поверила змею, отпадение от добра — в результате утраты веры, которую она при этом оставила[4]. Именно таким образом познание добра и зла несло на себе печать грехопадения.

В: Если зло возникло в этот момент, то откуда боги знали о нем прежде? И кто такие эти боги?

А.И: Боги могли знать, что такое зло, исходя из принципиально другого статуса своего бытия. Онтология их бытия принципиально отличается от человеческой в том числе и тем, что боги обладали и обладают атрибутом всеведения: нет чего-то такого, чего бы они не знали. Им открыто все, от них ничто не может быть сокрыто, в том числе и различение добра и зла. Это большая загадка: почему о богах говорится во множественном числе. Согласно православной ортодоксальной версии, Бог говорит Мы, Нас, обращаясь к двум остальным ипостасям Троицы — Богу-Сыну и Святому Духу; по другой версии, Он, произнося Мы, говорит о созданных Им Ангелах, воинстве Божием[5].

Здесь вполне резонно возникает вопрос, ответ на который, правда, мы получим несколько позднее, а именно: что же такое «древо жизни»? И почему Бог не хочет, чтобы Адам и Ева ели его плоды? Исходя из Его слов: «Вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно» — получается, что Он изгоняет их не за грех, а чтобы они плодов древа жизни не ели.

В: И Ева с древнееврейского переводится как «жизнь»…

А.И: Да, но вое им она получила уже после того, как случилась эта история, и даже после того, как Господь ее с Адамом изгоняет и ставит в качестве охраны херувима с обращающимся мечом. Давайте зададимся вопросом, зачем Господь стал «проводить расследование» и допрашивать Адама о преступлении заповеди? И что ответил Адам? Попытаемся понять, с позиций современной психологии, что могли чувствовать первые люди, попав в столь непростую ситуацию. Чувство стеснения от осознания своей наготы, возникшее после вкушения запретного плода — это зависимый взгляд на себя извне: когда мы перестаем быть самодостаточными, мы начинаем ориентироваться на то, кто и как на нас смотрит. Это — возникновение зависимости[6]. Обратите внимание на то, что и Адам и Ева ведут себя, как маленькие дети, пытающиеся оправдаться, спихнув ответственность на другого: «Жена, которую Ты мне дал…», «Змей обольстил меня…»

Взгляд из перспективы позволяет понять, почему Господь, прежде чем прибегнуть к столь суровым мерам, так подробно их «допрашивал». На самом деле, отсюда становится понятно, что ситуация грехопадения прошла через три стадии воплощения и материализации. Первой стадией, полностью невоплощенной, но уже готовившей дальнейшую реализацию мистерии грехопадения, был ответ Евы змею, передергивавший слова из Божественного запрета и добавлявший в них то, чего в них не было. Второй стадией была собственно сцена поедания плода, но она была промежуточной и не имевшей финального характера. Грубо говоря, после его употребления еще можно было все исправить. А можно было и наоборот, довершить грехопадение. Что, собственно, и произошло. Таким образом у нас выстраивается трехступенчатая модель грехопадения: первую ступень, полностью непроявленную, люди сами из себя изобразили, второй ступенью «отдирижировал» змей, причем надо признать, что все, что он сделал, это всего лишь помог проявиться еще непроявленному, но уже существовавшему. Ну и уже третью ступень, окончательной материализации и финишной фиксации, как самую важную, взял в свои руки Господь Бог, предварительно терпеливо дождавшись полного довершения второй ступени.

В: То есть Господь Бог провернул последнюю стадию мистерии грехопадения?

А.И: С одной стороны, да, с другой стороны, Он таким образом давал им последний шанс исправить ситуацию.

В: Как сочетаются обе эти стороны третьей стадии грехопадения?

А.И: Так уж устроен мир с его первых дней, что шанс исправить ситуацию всегда дается одновременно с шансом ее ухудшить. Это единственное условие, при котором сохраняется как ценность производимого выбора, так и свобода воли тварного создания, и тут уж ничего не поделаешь: свобода воли для Господа свята — святее, чем сохраненная невинность.

В: С последней стадией грехопадения понятно. А в чем заключался шанс исправить ситуацию?

А.И: Для того, чтобы им воспользоваться, Адаму и Еве нужно было сделать не что иное, как покаяться перед Богом. Самое поразительное заключается в том, насколько актуален и современен этот тайный смысл Божественного «дознания»: ведь если понимать это и по-настоящему принимать, то это означает реализовать то неосуществленное Адамом и Евой таинство покаяния, к которому направлял их Господь. Его (таинства) осуществление, для всех потомков Адама и Евы до сих пор сохраняет свою актуальность как первая стадия духовной алхимии. Таким образом обретение чистоты на другом уровне и возвращение в Эдемский сад ожидает любого из потомков Адама и Евы, любого из нас, потому что покаяние (по настоящему возможное только перед Богом) и есть не что иное, как преодоление зла и интеграция[7] с ним. Именно это чудо могло бы произойти с Адамом и Евой, именно оно составляет сокровенный стержень и суть того Завета, что принес нам на землю Иисус Христос, оно происходит с любым человеком, ведущим духовную жизнь и в своих выборах доходящим до конца.

В: Они не смогли принять зло в себе, потому что недооценили в себе силу добра?

А.И: В них не было готовности принять что бы то ни было: ни добро, ни зло. Они начали различать добро и зло, но для принятия их в этом различении у них не было внутренней духовной силы: ни для принятия зла, ни для принятия добра. Именно в этом состояло главное коварство и лукавство змия. Он сказал им правду: они познали добро и зло. Познали, но не приняли — и поэтому испытали стыд, комплекс неполноценности, чувство вины, непринятие, и как следствие — сужение сознания[8].

Почему так произошло? Мы устроены таким образом, что нечто внутри нас, глядя на зло, тут же говорит: это есть зло. Однако в том случае, когда «зло» находится внутри нас самих, восприятие его наполняется таким отторжением и непринятием, что увидеть его (то есть, осознать) оказывается выше наших сил — мы «закрываем на него глаза» (в прямом и переносном смысле) и перестаем видеть. Но откуда берется эта негативная оценка? Она есть прямое и непосредственное следствие того, что произошло с сознанием Адама и Евы после того, как они надкусили яблоко и увидели, что они наги[9].

То спонтанное (и не осознаваемое ими) движение их сознания, которое возникло сразу после нарушения запрета, оказалось матрицей механизма «отторжения зла внутри себя через его вытеснение»[10], — который с тех пор безупречно и бесперебойно «работает», как часы, в любом человеке, приводя, через искажение восприятия (неспособность видеть то, что видеть не хочется, потому что оно страшно не нравится) к искажению реальности — сначала внутри, а затем и снаружи. Этот базовый тезис — «страшно не нравится» — является ключевым в создании механизма, не позволяющего видеть зло. И организуется весь этот процесс психической структурой, называемой эго[11]. Не хочет наше эго, чтобы мы были плохими, но оно не обладает возможностями не желать этого алхимически, через интеграцию и преодоление темного начала. Оно просто не хочет его видеть. И это есть базовое последствие первородного греха.

В: Каким образом познание добра и зла оказалось связанным с «обнаружением» Адамом и Евой своей наготы? И почему нагота — это «зло»?

А.И: С наготой труднее всего: чего люди стыдятся в своей наготе? Вопрос глубоко психоаналитический.

В: Не все стыдятся собственной наготы. Дети не стыдятся и сопротивляются, когда их начинают одевать.

А.И: А почему остальные стыдятся?

В: Возможно, это чисто социальная условность, которая детям просто навязывается с рождения.

А.И: В том обстоятельстве, что познав добро и зло, Адам и Ева стали испытывать стыд за свою наготу, есть определенная глубина, и она заключена в отношениях сознания и самосознания. Почему ребенок не стыдится?

В: Потому что у него нет разделения.

А.И: Да, потому что он себя воспринимает в целостности — вот что самое главное; так же, кстати сказать, как и Адам с Евой до грехопадения. И у этого целостного восприятия имеются, на мой взгляд, как минимум две причины. Первая — общепринятая: невинное дитя, не испорченное социальной суггестией[12]. Не знает ребенок, что такое стыд, не объяснили ему еще, что надо стыдиться. Вторая причина — более психоаналитическая — заключена в том, что ребенку пока еще нечего стыдиться, так как его сексуальная сфера, собственно и являющаяся причиной возникновения чувства стыда, еще не созрела (хотя, по мнению большинства психоаналитиков, она уже имеется, но пока только в имплицитном, зачаточном виде). Он о ней ничего не знает и самое главное, никак не отделяет ее от остальной телесности.

Что такое «стыд своей наготы»? Он возникает, когда мы смотрим на себя и делим себя на, скажем, свое лицо и — свои половые органы. Деление происходит по позвоночнику, по вертикали[13]. И того, что находится внизу позвоночника, люди стыдятся, а то, что вверху, проявляют и показывают[14].

Давайте вернемся к вопросу: почему же все-таки обретение способности познания добра и зла вызвало в первую очередь ви́дение своей наготы, причем такое ви́дение, которое повлекло за собой желание ее сокрыть? Без понимания того, что нагота тесно связана с сексуальностью и ее сконцентрированным воплощением в генитальной области, дать ответ на этот вопрос, действительно, невозможно. Поэтому, чтобы двинуться дальше, нам придется ответить на такой пикантный вопрос: о чем же, собственно, говорят обнаженные человеческие гениталии, какую информацию несет в себе их открытый для глаз вид? И вот тут выясняется самое интересное: оказывается, нагота мужчины и нагота женщины имеют совершенно разные, даже можно сказать, прямо противоположные значения. Если нагота мужчины говорит о том, в какой степени сексуального возбуждения он находится, то нагота женщины осуществляет воздействие — и притом самое прямое — на эту самую степень мужского возбуждения. И таким образом, в точном соответствии с натурфилософской диалектикой китайских космологических начал инь и ян, мужская нагота обладает женской, пассивной природой, тогда как для женской наготы характерно мужское, активное начало[15].

Теперь зададимся следующим вопросом: что же объединяет эти, казалось бы, столь противоположные значения мужской и женской наготы? И вот здесь мы выходим на самую суть интриги, потому что то, что их объединяет, — это полная независимость реакций на наготу от сознания. И хотя созерцание этих процессов, и возможно через рассуждение, анализ и наблюдение, так сказать, со стороны, невовлеченным образом, но никак не тогда, когда сознание ими охвачено. В эпицентре реакций психики на созерцание человеческой наготы контроль сознания становится полностью невозможен, ибо контроль и охваченность — абсолютно противоположные и несовместимые друг с другом процессы.

Почему же эту независимость от сознания следует признать искомым результатом нашей попытки ответить на вопрос о связи наготы с познанием добра и зла? Очень просто: потому что dark side этой независимости — это наше бессилие, бессилие нашего сознания перед импульсами, идущими (или не идущими — в данном ракурсе это не имеет значения) из нашей генитальной сферы. Это бессилие также имеет сложную структуру и основывается на независимости от сознания сексуальной сферы, подчиненной не ему, а инстинкту. И это самая главная особенность отделенного от сексуальной сферы сознания, и заключена она, прежде всего, именно в этой отделенности, самой по себе имеющей амбивалентный характер. С одной стороны, сознание уже не зависит от инстинкта так тотально, как раньше (и поэтому былой, прежней слитности с ним нет), с другой стороны, оно пока еще не обладает достаточной силой, чтобы полностью подчинить его себе, при этом не сломав его (дурное дело не хитрое), а просинтезировав, проинтегрировав его в себя. И вот на этом пике, на этом острие уже возникшего, но еще не окрепшего, не прокаленного духовностью сознания и очутились наши бедные предки в результате змеиных происков и искушений. Можно только предполагать, как несладко им пришлось! Понятно теперь, что одна сторона этого пика была тем самым добром, а другая — тем самым злом, возникшими перед несчастными Адамом и Евой в их познании в совершенно понятной (но не им, а только нам!) их неотделимости друг от друга.

В: Почему же они восприняли происходящее как зло? Ну, происходит что-то непонятное, пусть непредсказуемое, пусть пугающее, но почему «это» — зло?

А.И: Внутри них обнаружилось нечто, им не подвластное — вот что было воспринято как зло. Эта фраза чрезвычайно многогранна, потому что ви́дение какой-либо неподвластности внутри себя есть первый шаг любой алхимии[16], ее prima materia. Без обнаружения внутри себя чего-то, нам не подвластного, мы в принципе не можем заняться никакой интеграцией. Но Адам с Евой, столкнувшись с этой неподвластностью, расценили ее не как открывающиеся возможности для внутренней работы, а как повод испытать чувство вины.

В: Почему?

А.И: Потому что в своем восприятии открывшегося ви́дения они сориентировались не на перспективу интеграции, о которой ничего не знали, а на прошлое, в котором они ощущали себя как нечто единое, целостное, само в себе неразделенное. Когда они обнаружили, что эта целостность оказалась разрушенной, они восприняли расщепленность своего сознания как некую роковую, неисправимо свершенную данность. И то, что они увидели это именно таким образом, послужило толчком к возникновению зла. Сначала — только в их восприятии, но затем, по нарастающей самоиндукции, и в объективной сфере психики. Иными словами, глубочайшая парадоксальность происходящего в мифе процесса заключается в том, что зло сначала было познано, и лишь затем, уже прямо из этого познания, возникло в душах Адама и Евы. Каким образом? В силу отсутствия понимания происходящего и вытекающей из него перспективы преодоления возникшего расщепления. А также, разумеется, в силу стремительно расширяющегося чувства вины, возникшего от подспудной мысли о том, что начало процессу положило нарушение запрета. В результате они испытали глубокий внутренний кризис и последовавшее за ним глубочайшее экзистенциальное отчаяние.

В: Но ведь такая реакция человеческой психики в подобной ситуации не является единственно возможной.

А.И: Конечно нет. Но заданная ситуация обладала своими особенностями, которые и определили столь пессимистический настрой наших предков. Внимательный анализ текста третьей главы Книги Бытия позволяет реконструировать состояние людей непосредственно перед и во время нарушения запрета. Посул змия — «откроются глаза ваши, и вы будете, как боги» — указывает на то, каковы были их ожидания: они явно рассчитывали на мгновенное обретение (так сказать, автоматически…) неких новых способностей, нового уровня восприятия, возможно, даже нового статуса. Одним словом, они надеялись стать чем-то более совершенным, увидеть мир другими глазами, с других высот… А вместо этого упали в яму. Возникла принципиально другая ситуация.

Оказалось, что первый этап познания — это всегда этап рефлексии, разочарования, обнаружения того, что все не так хорошо, как казалось. Этот этап всегда, в любом развитии является шагом вперед[17]. Но испытавшие потрясение Адам с Евой этого не знали, они инфантильно восприняли этот шаг как деградацию, и испугались этого, из-за чего, собственно, и «пали» (в этом месте имеется очень важная тонкость, заключающаяся в том, что «испугались» и «раскаялись» — это не просто разные, но в данном контексте — психологически прямо противоположные понятия). И когда они увидели это именно таким образом, они уже на сознательном уровне испытали чувство вины перед Богом из-за нарушения Его запрета, что окончательно их добило, лишив ситуацию всякой перспективы. Вновь открывшееся стало восприниматься как закрывшееся. Парадокс ситуации заключался в том, что результат вкушения плода от древа познания добра и зла очень во многом зависел от того, каким было бы отношение к этому результату. Если бы отношение к новому опыту продолжало оставаться благостным, то внутри Божьей благодати людям просто открылся бы следующий этап работы. Но из-за того, что они получили этот непростой опыт вследствие нарушения запрета, они, испытав чувство вины, оценили его как нечто разрушительное и лишившее их столь благодатной целостности. И в силу парадоксальной специфики ситуации, (которая, впрочем, является «общим местом» в устройстве человеческой психики — любого из нас мотало между Сциллой и Харибдой «за что боролись, на то и напоролись» и «чего боимся, то и получаем»…) она начала объективно становиться такой, какой ее субъективно оценили и восприняли. Таким образом познание добра и зла произошло в отсутствие Высшего разрешения, без Его направляющей воли… Что и повлекло, в общем-то, за собой все беды цивилизации.

В: Получается, что ви́дение зла одновременно с сильнейшим его непринятием под влиянием запрета, сформировало нечто вроде невроза у ребенка.

А.И: Да. Что такое одежда из листьев, которую они сделали? Желание прикрыть наготу. Нагота, срам никуда не делись, ее просто прикрыли, чтобы скрыть каким-то образом последствия вкушения запретного плода; и не просто скрыть — а уничтожить, свести на нет, сделать так, как будто ничего не произошло. Они захотели спрятать обнаружившееся расщепление прежде всего от самих себя. Разрушительным это действие стало потому, что в основе движения сшить опоясание лежало стремление вернуться к предыдущей утраченной целостности. Но ее нельзя вернуть: можно обрести новую, но к предыдущей уже не вернуться. Для того же, чтобы идти вперед и искать новую целостность, необходимо быть свободным от чувства вины за то, что было сделано.

Невинные души Адама и Евы, получив открытие того, что есть добро и зло, оказались не в состоянии это открытие переварить, они вынуждены были отреагировать на него невротическим образом — через вытеснение. Они сшили себе опоясания, спрятались в чаще от Бога, утратили свою невинность.

Зло стало немедленно обретать власть над Адамом и Евой просто в силу того, что стало ими отторгаться и вытесняться. И это — самое главное психологическое содержание первородного греха, потому что познать добро и зло по-настоящему можно, только дозрев до этого познания, взрастив в себе духовную силу ви́дения добра и зла. Они же увидели то, что не были готовы увидеть, а потому отреагировали невротично и деструктивно. Следовательно, для Божественного табу имелись весьма серьезные обоснования: Он не мог не знать, что результатом преждевременного «прозрения» станет вытеснение, а результатом вытеснения — появление зла: расщепленность, отсутствие целостности, которое, будучи воспринято, как зло, тем самым объективируется именно как зло, которое, будучи познано, но не будучи принято, моментально — в силу сочетания первого и второго обстоятельств — приобретает прочнейшие позиции в душах людей. А вот в какой мере и это сочетание, и (как следствие) эти прочнейшие позиции явились результатом глубокого и тонкого расчета змия, мы с вами увидим чуть погодя.

В: Почему же Господь ничего не делал, чтобы оказать какое-то воздействие на сознание Адама и Евы?

А.И: А каким вы мыслите себе это воздействие? Грозный окрик, битье по рукам? Если мы принимаем тезис о том, что все в Божией власти, то стало быть, принимаем и то, что без Его ведома ничего не происходит. В противном случае нам придется прийти к выводу, что Господь — как бы это выразить помягче — «опоздал» с прибытием на место происшествия. А это уже ни в какие ворота не лезет и вовсе было бы богохульством. Из чего неизбежно следует вывод, что на самом деле, Господь необходимое воздействие и оказывал именно через змия: это был первый этап задуманной Богом алхимической работы, алхимической трансмутации[18] человеческого сознания. И змий был Господу необходим для этой работы с людьми, для их внутренней подготовки через вкушение плодов от древа познания добра и зла. Просто эта работа была организована Богом, как всегда, через выборы. Первую часть этой работы люди провалили. Далее наступил второй этап, особенности которого зависели от того, как был пройден первый. Если бы люди смогли сказать змею «нет», тогда последующая работа Господа была бы одна, но они сказали «да» и съели плод, а стало быть, и работа предстояла другая. Их изгнание из рая и прочие «меры воздействия» были не наказанием, а продолжением работы с их сознанием, которая длится по сей день. Божественный ум уже тогда знал и понимал и приход Своего Сына, и исправление Им последствий первородного греха.

Итак, одним из главных последствий первородного греха является непринятие зла внутри себя, выражающееся в его вытеснении, в отказе от созерцания, в нежелании его созерцать, углубляющем по логарифмической экспоненте ту первоначальную (и тогда весьма невинную) расщепленность сознания, возникновение, а впоследствии отвержение и вытеснение которой у первых людей, и легли, как мы сейчас видим, в основу библейского процесса «познания добра и зла». Если бы Адам и Ева сказали змею «нет», непринятие зла произошло бы на уровне отказа от него, а не на уровне отказа от его созерцания. Неизбежное в дальнейшем знакомство со своей нецелостностью и расщепленностью не проходило бы под знаком чувства вины. В этом случае они получили бы возможность в дальнейшем созерцать это расщепление без его непринятия[19]. Но они, увидев нечто неподвластное в себе, решили, что это и есть зло и, тут же сделав себе опоясания, впустили его в себя, тем самым действительно его создав в этот момент (тогда как до этого момента «зло» было лишь иллюзией), и дальше оно стало шириться и распространяться. И вся остальная история человечества — это, по словам Ницше, «стыд, стыд, стыд»[20]. Непринятие имеющегося в себе зла, неприязнь к нему, слепота ко злу есть не что иное, как наиэффективнейший механизм самоувеличения зла, наимогущественнейшее из всех имеющихся у зла орудий для воздействия на душу человека.

Теперь, чтобы понять сущность зла, нам надо подробнее просозерцать работу этого механизма. Почему зло так трудно увидеть в себе? Мы уже упоминали о том[21], что человеческая психика устроена таким образом, что механизм, производящий различение добра и зла, одновременно является и механизмом непринятия зла, с одной стороны, и влечения к добру, с другой, что само по себе вроде бы совсем неплохо. Но при этом, будучи захваченным нашим эго, он — в силу этой захваченности — является также механизмом, внутри себя полностью искажающим картину происходящего, — и тем самым служит злу.

В: Потому что происходит не просто непринятие зла, а вытеснение…

А.И: Совершенно верно, непринятие превращается в вытеснение, а влечение к добру — в ложную оценку себя, своих мотивов и поступков, весьма далекую от реальности. И возникает ее (реальности) искажение. Именно через то, что это искажение, оно причастно ко злу. Именно это искажение создает объективное зло, причем самым парадоксальным образом — уже после того, как оно, вроде бы, было объективно воспринято[22]. Это важнейший парадокс и величайшая тайна возникновения зла, составляющая (будучи зашифрованной в мифе) один из сокровеннейших моментов эдемской истории. Влечение к добру и отрицание зла сами по себе ничего плохого в себе не несут. Но то, каким образом наша психика распоряжается и тем, и другим, производит увеличение зла и уменьшение добра. Тем не менее, влечение к добру и отрицание зла носят врожденный, глубокий, нативный, то есть присущий душе изначально, имманентный характер[23]. Просто в силу нарушения первыми людьми Божественного табу (вследствие чего было сотворено зло) эти природно-врожденные и сугубо положительные психические свойства перевернулись[24], превратившись: непринятие зла — в вытеснение, влечение к добру — в наклеивание ярлыков, приписывание и отождествление[25]. Таким образом происходит искажение первозданной природы человека.

В: То есть изначально все было нормально: мы не стремились ко злу, мы стремились к добру?

А.И: Мы и сейчас стремимся к добру, но делаем это виртуально — путем подмены понятий и создания системы ложных оценок: «то, что я делаю — хорошо» (я же не могу делать плохо…) А все остальное: «он плохой» и прочие проекции[26] — это сопутствующие обстоятельства, которые возникают в процессе искажения и переворачивания реальности по пути ее прохождения сквозь «черную дыру» нашего эго, суть которого (эго) и состоит в описываемой подмене. Эта подмена составляет квинтэссенцию эго, его глубинную и чистейшую сущность. Из чего вполне логично вытекает вывод о том, что эго появилось в результате того, что Адам и Ева съели яблоко… Этот вывод, надо сказать, отчасти подтверждается и самим текстом мифа: «И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: где ты?» — ведь такой вопрос можно задать только тому, кто так или иначе, чувствует себя отделенным от остального мира, то есть тому, у кого уже есть то, к чему Господь взывает: «где ты?»

В: …И продолжает взывать и по сей день, да только вот мы, в отличие от Адама и Евы, частенько уже не слышим этих взываний — то ли по душевной глухоте, то ли по общей одебенелости нашего духа…

А.И: Ну так, первородную порчу-то никуда не денешь. Все остальные события, описываемые мифом, происходили под воздействием этого перевертыша[27], включая разговор людей с Богом. Передергивание, переворачивание смысла именно на уровне оценок составляет суть того искажения мира, которое производит эго. С этой точки зрения, диалог змия с Евой и все последующие обстоятельства можно в метафорическом смысле рассматривать как точнейшее описание зарождения и становления структуры эго.

Эго производит передергивание и искажение, но они не являются самостоятельным и первичным злом. Это зло вторичное, появившееся в результате соприкосновения незрелых душ Адама и Евы с истинным, первичным злом, которое, исходя из символики первородного греха, заключается в том, что Ева, а вслед за ней и Адам, перестали рассматривать табу Бога как проявление заботы и стали воспринимать его как проявление запрета, проистекающего из нежелания (!) и опасения (!) Господа, как бы Его детища не познали чего-нибудь такого, что угрожало бы Его, Божественному, величию (!).

Такое восприятие Бога — как ограничивающего, авторитарного, карающего начала — было первым шагом на пути бунта и последующего падения Люцифера. Именно перевернув в своем сознании фигуру Бога и наделив ее чертами узурпатора, Люцифер созрел для того, чтобы начать свой бунт. Такое же отношение к Богу лежит в основе змеиных речей и самого желания змия транслировать это отношение людям. В этом смысле его отождествление с Сатаной в христианстве не случайно[28]. Люцифер, объявляя Бога узурпатором, которого надо свергнуть с его узурпаторского трона и установить царство свободы, хтонически[29] сближается с фигурой Прометея, бунтующего против Зевса… Люциферианский бунт ассоциируется с прометеевским бунтом, но не за счет того, что Люцифер становится бескорыстным борцом, а за счет того, что Бог мыслится узурпатором по типу Зевса, который просто не хочет, чтобы людям было хорошо. Соответственно, бунтарь автоматически становится героем, просто потому, что Бог, против которого он бунтует, зол и деспотичен. Бог начинает восприниматься через призму проекции на Него злого начала. И весь парадокс и в то же время драматизм происходящего заключается в том, что эта призма, независимо от воли проецирующего, сама начинает создавать злое начало в его душе. Люцифер стал дьяволом именно из-за того, что он позволил своему сознанию создать такую демоническую проекцию,[30] положившую начало первичному злу, которое затем метафизически перешло к Адаму и Еве от ранее, до них, падших слоев реальности, символизируемых в Библии змеем. Этот изначальный бунт родился из гордыни. А гордыня и является по своей сути восприятием воли Божией как деспотичной и узурпаторской.

Таким образом, первородный грех в своей глубинной сущности есть отпадение от воли Божьей, отделение себя от Бога, а уже вслед за этим — отделение себя от всех живых существ. Посмотрите на любое зло — оно всегда имеет одну и ту же формулу: я и мое благополучие находятся в абсолютной противоположности по отношению к благополучию другого, или других живых существ. Это — квинтэссенция зла.

Глава 2 Символ

У разбойника душа смутилася,

Возмутилася ужасом и трепетом.

Творил и он — земной поклон,

Земной поклон перед господом:

«Был я, господи, великим грешником,

Примешь ли ты мое покаяние!»

Сказание о разбойнике В. Брюсов

А.И: Если посмотреть на ситуацию под таким углом, то можно понять, каким образом христианство вырастает из иудаизма, а именно — из мифа о первородном грехе. В ответе Адама и Евы Богу звучит сожаление. Да! — но не раскаяние. Плод древа жизни, который мог бы исправить ситуацию, — это был именно плод раскаяния и покаяния. И через них стало бы возможным возвращение в лоно Божьей воли, исцеление от перевертыша грехопадения. В свете сказанного становится понятным многое: и утверждение о том, что, «Христос пришел искупить грех Адамов»[31], и то, почему православие — это прежде всего религия покаяния, и то, каким образом она выросла из ветхозаветных представлений.

В: Для того и нужен был грех — чтобы прийти к идее покаяния?

А.И: Для того, чтобы произошло покаяние, грех, конечно, нужен, но для того, чтобы была чистота, совершенно необязательно предварительно пачкаться. Все, кто на эту тему размышляют, отмечают: конечно, возможность духовного взросления Адама и Евы без этого надлома в мире должна была иметься. Она не могла в нем не существовать, потому что если бы грех был именно нужен, это означало бы, что у Адама и Евы не было выбора (они сделали единственное, что только могли сделать), в этом случае с них снимается всякая ответственность. В такой ситуации нет свободы воли. Ведь свобода воли существует только тогда, когда есть вероятность альтернативного развития ситуации. Без вероятности альтернативного развития ситуации свобода превращается в фикцию. А раз так, следовательно, в рамках пространства мифа существовал альтернативный вариант развития человечества.

В: Но ведь в буддизме нет понятия греха? Там есть невежество.

А.И: Там есть процесс отпадения (от-падения). Понятия греха нет, но отпадение есть: этот язычок пламени, отделяющийся от огненного столба — реальности дхармадхату[32]. И, кстати, своим отделением полагающий начало процессу возникновения кармы — так что, хотя понятия греха в буддизме вроде бы и нет, процесс воздаяния при этом присутствует. Однако же вы лихо перепрыгиваете от христианства к буддизму. Такой переход от одной культурологической и религиозной символики к другой сопряжен с огромной опасностью и требует глубоких размышлений и аккуратности. Даже при восприятии религии греков римлянами немало было огрублено и напутано, несмотря на всю близость культур. Различия же между христианской и буддистской картинами мира гораздо более существенны.

В: Но если библейская история — это развернутая метафора каких-то универсальных процессов…

А.И: Я бы все же сделал поправку: скорее это развернутая метафора парадигмы осмысления культурного[33] развития. Понятие греха в буддизме, действительно, очень сильно отличается (так же, как и понятие чувства вины) от сложившегося в иудейской культуре. В буддизме все по-другому: прямых параллелей не провести. Это как в фильме «Сталкер»: «Стойте, не двигайтесь. Прямого пути нет»[34].

Итак, продолжим. Мы уже убедились в том, что первородный грех имеет несколько слоев. Первый уровень заключается в том, что Ева посмела засомневаться в истинности правоты Бога, из чего следует, что она заподозрила Бога во лжи, и таким образом змей оказался правдивым, а Бог — лжецом; а стало быть, Бог со змеем поменялись местами. Но это было как раз то, чего змей и добивался: он хотел поменяться с Богом местами, и у него это получилось.

В: Внутри Евы…

А.И: Да. В сознании Евы.

В: А для Евы все эти процессы были бессознательными?

А.И: Если бы она их осознавала, результаты ее выборов были бы другими. Кроме того, я думаю, что символичность этого мифа вообще заключается в том, что Ева выступает здесь как образ коллективного бессознательного*, и змей также не является индивидуальностью.

В: Почему?

А.И: Потому что это процесс. Мы встречаем в мифе отражение неких объективных процессов сознания, для описания которых другим языком в те времена не было возможности, так как не существовало еще никакого понятийного аппарата.

В: Все мифы отражают глобальные процессы?

А.И: Да, есть такая версия[35]. Думаю, она верна для большей части мифов. Итак, первый уровень грехопадения: Ева засомневалась. Второй уровень — она поверила змею. Представьте себе: Бог сказал: съешь — «смертью умрешь». А она откусывает! Какой эксперимент!

В: Что это — мужество или глупость?

А.И: Я думаю, что это бездумность и безответственность. В этом как раз и заключается второй уровень первородного греха: такое недорожение не только словами Господа, но и своей собственной жизнью.

В: Да… Живя в райском саду, вряд ли они понимали, что такое смерть. Чем для Евы было наполнено слово «умрешь»? Все наполняется собственным опытом.

А.И: Это было бы так только в том случае, если бы мы рассматривали миф как конкретную ситуацию. Но если мы рассматриваем миф как символ, то так быть не может. Ева пошла на нарушение запрета, переступив через страх смерти. Если бы эта ситуация была буквальной, она развивалась бы иначе. Психологически она недостоверна, она достоверна только как миф.

Третий слой первородного греха заключается в том, что Ева поспешила поделиться своим открытием с Адамом — дала ему поесть.

В: Чем она поделилась с Адамом в метафорическом смысле?

А.И: Прежде всего — двумя предыдущими грехами.

В: Получается занятно: вкусив от этого плода, она стала «ви́деть» то, чего раньше «не видела». Казалось бы, у нее открылось ви́дение.

А.И: Возник зажим. Такие ситуации у нас в жизни случаются постоянно: когда сознание сужается и мы вдруг начинаем что-то «видеть», чего раньше не «видели» Например, как «нелепо» и «смешно» в чужих глазах мы выглядим (в то время, как мы можем быть просто открыты и искренни в своих чувствах, или на самом деле до нас никому нет дела, и т. д. и т.п.) или как мы «неубедительны» etc. Практически всегда, когда такое якобы вновь открывшееся видение сопровождается негативными эмоциями, и особенно падением самооценки, на деле оказывается, что это никакое не видение, а самый обыкновенный психический зажим, или сужение сознания.

В: Чего же тогда сто́ит прежнее расширенное сознание, если оно так легко «схлопывается»?

А.И: Возможность падения существует для любого из нас в любой момент.

В: Я все пытаюсь понять: если Ева с Адамом жили в раю — были ли они просветленными? Или просто пребывали в девственном состоянии сознания?

А.И: Они не были просветленными — вне всякого сомнения.

В: Значит, сознание у них было девственно чистым. Поэтому и схлопнуться ему было легко — они его не удерживали…

А.И: Совершенно верно. Их изначально целостное ви́дение обладало огромной ценностью. Об этом говорит цена его утраты. Начало человеческой истории, переполненное горем, кровью, страданием, свидетельствует о том, что было утрачено нечто очень важное и цельное. Размышления о последствиях первородного греха приводят к пониманию важности следующего момента: то, что было утрачено изначально являлось Даром. И из этой дарственности совершенно естественно вытекала необходимость испытания, через которое Адам с Евой просто обязаны были пройти — здесь у них не было возможности выбирать. Они должны были пройти через это испытание как для того, чтобы узнать и понять ценность Дара, так и для того, чтобы хоть какую-то цену за него заплатить. Они могли бы лишиться девственности своей целостности, девственности неведения того, чем они владели, и понять ценность Дара, не лишаясь его, только если бы они не послушались змея.

В: Была ли у них в тот момент возможность выбора?

А.И: Считается, что была, но на мой взгляд, все зависит от того, откуда смотреть на ситуацию. Если смотреть на нее изнутри, из пространства мифа, то ее не могло не быть, ибо ее отсутствие лишает персонажей мифа свободы воли, а сам миф — экзистенциальной ценности. Если же смотреть на миф как на символ, то может оказаться, что процессы, охватываемые символикой мифа, своей глубиной и универсальностью далеко превосходят привычные нам рамки свободы человеческого выбора.

В: Возможность выбора была у Адама и Евы именно в тот момент?

А.И: Она только в тот момент и была. Ни до, ни после такой возможности уже не было. Если следовать внутренней логике мифа, второго шанса их соблазнить у змея не было. После того, как змей был бы отвергнут один раз, второй раз подступить к Еве он уже не смог бы[36]. Просветлиться их сознание могло одним-единственным образом — через отказ от предложения змея.

В: Но предложение от змея поступало только Еве. Как быть с Адамом? Если она отказывается, что происходит с его сознанием? Получается, что изначально возможность выбора есть только у Евы. Адаму не пришлось бы выбирать, если бы Ева отказалась.

А.И: Именно этим обстоятельством оправдывался — сначала на Ближнем и Среднем Востоке, а потом и на Западе — жесточайший патриархат: женщина — это дьявольское семя, через нее в мир вошло зло, поэтому ее надо держать в строгом и жестоком подчинении и воли ей не давать… В своих самых одиозных формах он проявлялся на Востоке и в Африке, где девочкам хирургическим путем удаляли клитор, что практикуется до сих пор в некоторых сообществах. Это очень тяжелая, жестокая и травматичная операция, имеющая одну-единственную цель — лишить женщину центра удовольствия. Основанием такого варварства служит убеждение в том, что женщина — существо до крайности распутное и совершенно не контролирующее себя. Откуда взялось такое отношение? А в том числе вот из этого самого мифа — через женщину в мир вошло зло, потому что дьявол действовал через нее, а добродетельного Адама «совратили» с пути истинного… Проникнитесь тем, насколько серьезное занятие — анализ этого мифа. Ведь его искаженным толкованием в течение тысячелетий вполне серьезно обосновывались очень тяжелые, малоприятные и часто весьма жестокие мероприятия — от ведьмовских процессов средневековья до отсутствия у женщин вплоть до середины 20-го века избирательного права. Любой миф, если он лежит у истоков цивилизации — очень серьезное основание, мощная платформа как для развития этой цивилизации, так и для отклонений в нем.

Итак, мы видим, что третий уровень первородного греха получается очень многоплановым. Ева решила поделиться с Адамом…

В: У которого в этот момент тоже была возможность выбора…

А.И: Была — он мог отказаться. Третий уровень состоит из двух слоев. Первый — Еве захотелось поделиться открытием: съела и осталась в живых. Второй слой более серьезный, потому что здесь Ева выступает по отношению к Адаму в роли змея — она берет на себя его функцию и тем самым отчасти его в себя впускает. И таким образом змею удается осуществить свою вторую цель — вселиться в Еву и говорить ее устами. Он в нее как бы воплощается, приобретает ее душу и плоть в тот момент, когда она передает плод Адаму и предлагает его съесть. Адам ест[37]. И, наконец, четвертый уровень — самый главный. Он раскрывается в сцене крайне важного диалога между Богом и провинившимися людьми, когда Господь призвал их к ответу. В чем его важность? Здесь миф предельно точно передает ту интонацию в настройке их сознания, за которую они были изгнаны из рая, — и началась человеческая история. Это, с одной стороны, сожаление и понимание своей соблазненности, а с другой стороны, — отсутствие раскаяния перед Богом. Где их ответственность? Ее здесь нет — по их представлениям. Что, конечно же, говорит о незрелости личности. А раз личность незрелая — придется взрослеть.

Что же получается на самом деле? Дерево познания и его съеденный плод, а вслед за ним и устроенное Господом дознание по поводу случившегося — это предоставленная Им Адаму и Еве возможность изменить ситуацию самым искренним и подкупающе сердечным образом — через покаяние. Спрашивается, возможно ли было такое разрешение ситуации падения? Ответ удивительный: с одной стороны, возможно, с другой — Адам с Евой явно не были на это способны.

В: Ощущение такое, что им это и в голову не приходило, они как будто и не догадывались, что такая возможность есть.

А.И: Думаю, да. Насколько велико изобретение христианской культуры! Насколько колоссален и грандиозен момент покаяния! С психологической точки зрения идея покаяния до сих пор не утратила своей актуальности, потому что все мы в чем-то такие же инфантильные проныры, как Адам и Ева — согрешили, испытали чувство вины, но не можем принести искреннего покаяния и поэтому выкручиваемся, как можем, пытаясь спихнуть это самое чувство вины с себя на что угодно: на другого, на обстоятельства и т. д. и т. п. Здесь самое интересное — это соотношение между возможностью, которая у них принципиально должна была быть (созданная Богом возможность сказать Ему: «Прости, нас, Господи. Мы искренне раскаиваемся», или еще проще: «Господи, буди милостив к нам, грешным»), и тем, что способности принести покаяние в них не оказалось. Это самое поразительное. Почему: возможность была, а способности не было? Это вопрос, на который трудно дать ответ, потому что ситуация соблазнения змеем находилась в рамках мифологического пространства, а ситуация диалога Адама и Евы с Богом перешла эту границу и вошла в рамки пространства исторического[38]. И вот там, в рамках исторического пространства ни у Адама, ни у Евы не было шансов принести покаяние — они ему просто не были обучены, они не знали, что это такое. Потребовалось пройти нескольким тысячелетиям развития иудейской культуры, прежде чем Господь послал на землю Своего Сына, который растолковал людям, что есть такая вещь, как покаяние.

В: А до Него на протяжении всей истории люди этого не знали?

А.И: Смотря какой истории. В иудейской культуре — не знали. Вся история Ветхозаветного Израиля есть не что иное, как путь имманентного развития от сожаления к раскаянию, а от него, в свою очередь, — уже к покаянию[39]. Это развитие шло через трансформацию еврейского понятия греха — «авера», что буквально переводится как «переход за грань дозволенного», к православному пониманию греха как отдаления себя от Бога. Такое, внешне, казалось бы, всего лишь преодоление формалистского подхода во взаимоотношениях с Богом на деле могло происходить только в рамках мучительного становления сотериологической концепции «спасения души», и потому плод, столь мучительно вынашивавшийся иудаизмом на протяжении тысячелетий, смог начать свое бытие, только полностью отпочковавшись от породившей его традиции.

В: В чем разница между сожалением, раскаянием и покаянием?

А.И: Психологически она очень простая: мы сожалеем о произошедшем из-за тех неожиданных и неприятных для нас последствий, которые свалились на нас после содеянного. Раскаяние по сравнению с сожалением — это уже более высокий уровень: мы раскаиваемся в содеянном не за те неприятности, которых не смогли предвидеть, а уже за само содеянное, за само его свершение безотносительно к той расплате, которую за это приходится нести. Покаяние же отличается и от сожаления, и от раскаяния тем, что в отличие от первых двух, содержит в себе не просто признание ошибки, но нечто гораздо большее, а именно — готовность к капитуляции и отречению от того душевного устроения, что привело к совершению данного действия. Именно поэтому покаяние выступает несравненно более внутренним действием, чем первые два, и именно поэтому оно единственное из них всех обладает алхимическим свойством «метанойи» — «перемены ума», ведущей к коренному преображению индивида.

В: А в чем тогда духовная разница между ними?

А.И: А вот духовная разница несравненно, несравнимо более глубока. И заключается она в том, что принести покаяние (а его именно несут, поскольку это алхимическая процедура, обладающая длительностью, в отличие от одномоментных первых двух) можно только из жажды духовного развития и желания быть ближе к Богу («Ибо печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть» (2 Кор. 7:10), выходящего, в своей трансцендентности[40], за рамки мирских ценностей. Именно поэтому техника покаяния чужда в основном посюстороннему в своей телеологии иудаизму, и именно поэтому же причинно-следственная связь в призыве Христа к покаянию носит столь отчетливо выраженный трансцендентальный характер: Покайтесь; ибо приблизилось Царство Небесное (Мф. 4:17). О том, насколько этот тезис важен для христианства, говорит хотя бы тот факт, что Иисус выходит с ним на проповедь после сцены искушения Его сатаною в пустыне. Кроме того, это первая прямая речь Христа в Евангелии от Матфея.

До четвертого уровня мне все было понятно, но здесь я столкнулся с противоречием: если древо жизни имело в качестве плода плод покаяния, то как Бог мог не хотеть, чтобы Адам его сорвал? «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно. И выслал его Господь Бог из сада Едемского…» Вот я и задумался над этим противоречием. В этом месте я понял, насколько нелинейно мифологическое пространство.

Глава 3. Алхимия

Змеиные, непрожитые сны.

Волнуют нас тоской глухой тревоги.

Словами змия: «Станете, как боги!»

Сердца людей извечно прожжены.

Lunaria (М. Волошин)

А.И: То расщепление сознания[41], которое произошло у Адама и Евы в процессе грехопадения, неким образом передалось и проникло в известную нам форму мифа. При детальном его изучении обнаруживается следующее: синодальный перевод отличается от древнееврейского текста; разница очень небольшая, но в ней ощутима четкая направленность. Обнаружив это, я задумался: к какому смыслу нас пытались таким образом «направить» и что хотели скрыть авторы перевода? В частности, в древнееврейском оригинале присутствует игра слов, отсутствующая во всех остальных переводах. Эта игра слов весьма любопытна.

В древнееврейском тексте сказано: Змей был самым умным (сообразительным) из всех зверей, созданных Господом Богом, тогда как в синодальном переводе находим «самый хитрый».

В: Недоразумения в переводах возможны, когда одно слово имеет несколько значений, и из целого ряда выбирается самое неудачное, в результате смысл полностью меняется. Но «умный» и «хитрый» — все-таки очень разные понятия. Мне кажется, здесь имеет место именно подмена, а не неудачный перевод.

А.И: Да, целенаправленная подмена. И не одна. (Вспомним, что плоды, которые, действительно, дали людям знание, никакой смерти не принесли, но зато сделали их «прозревшими». ) Есть в тексте и другие нюансы, указывающие на то, что смысл древнееврейского оригинала при переводе пытались несколько изменить. Но с какой целью и что именно? Причем второй вопрос мне представляется более интересным, чем первый.

Вот, например, еще одна загадка, заставляющая задуматься — многозначность древнееврейского слова «арум», столь различным образом переводимого в разных, но соотносящихся контекстах: «И были оба наги („арум“), Адам и жена его, и не стыдились» (Быт. 2, 25); «Змей был хитрее („арум“) всех зверей полевых» (Быт. 3, 1). Нагота и хитрость переданы одним словом. Д. Щедровицкий этот момент комментирует, в основном, филологически, смысловую же причину этой игры слов никак не объясняет.

Слово ‹ару́м›, переведенное здесь как «нагой», восходит к глаголу ‹ара́м›, который означает «проницать», «быть проницательным». Поэтому главное значение слова «арум» в Библии — «мудрый», «рассудительный» (Прит. 14, 8 и 18 и др.). Этим же словом «арум» в Быт. 3, 1 характеризуется змей, и там оно переведено как «хитрый». Слово же «нагой» в библейском языке — ‹эйро́м›, ‹эйру́м›. Но глагол «арам», «проницать», может означать и «быть проницаемым», а отсюда — «быть видным насквозь», «быть обнаженным». Контаминация этих двух смыслов корня «арам» указывает на мудрость первых людей, делавшую их полностью открытыми воздействию Божьему («обнаженными» перед Ним) до тех пор, пока, согрешив, они не стали прятаться от Него.[42]

Почему же змея не хотят оставить «умным» и «изобретательным», а называют хитрым?

В: «Быть обнаженным» и «быть видным насквозь» — это разные вещи. Но второе хорошо ложится на то, что у первых людей не было «кожаных риз». Кроме того, это может означать и то, что души их были чистыми, проницаемыми: эго там еще не поселилось.

А.И: Но самой большой загадкой для меня было, почему мудрость змея и нагота людей переданы омонимами. Почему змей был «проницательным», а Адам и Ева были «проницаемыми, но не стыдились»? Все вместе создает странное ощущение, как будто поработал хороший фотошоп-мастер: ни животика, ни складочек, ни прочих деталей, отражающих правду жизни. Такие накладки говорят, на мой взгляд, об одном: текст серьезно «редактировали». И все это надо как-то свести в единство…

Сам миф, сама история грехопадения глубоко двусмысленна, в двойственности ее восприятия, в возможности ее понимания двояким образом уже заложен дуализм. И дуалистичность этого мифа сыграла огромную роль в последующем развитии культуры и истории. Посмотрим, каким образом этот дуализм реализуется. Первый вариант восприятия, благообразный: добрый и справедливый Господь заповедал людям такую малость ради сохранения райского блаженства, но они оказались настолько бестолковы, что поддались на уговоры лукавого злодея и заповедь нарушили, из-за чего и сами пострадали и всех своих потомков «подставили» под гнев Божий. Второй вариант — темный, подземный, хтонический, неосознаваемый, но от этого еще более устрашающий: Бог завистлив. Он не хочет, чтобы люди становились равными Ему, поэтому Он обманывает Адама и Еву, говоря, что, вкусив плод, они умрут в тот же день, и делает это для того, чтобы они не вкушали этого плода и не познавали ни добро, ни зло, продолжая оставаться в состоянии неведения. Но находится мудрый, проницательный змей, который хочет, чтобы люди поднялись и возвысились из невежества. Ради этого он говорит им правду о том, что они не умрут, вкусив от древа, но наоборот, «станут как боги».

Тут есть одна, чрезвычайно важная тонкость. Мы, интерпретируя миф тем или иным образом, не замечаем, что внутри него мы полемизируем с его собственной, мифа, вытесненной изнанкой. А это значит, что такое «разделение» мифа на вытесняемую и утверждаемую части — это уже полемический ход. Он может быть интересным, остроумным и глубоким, но он полемичен. И вся интерпретация мифа, будь она иудейской, православной или мусульманской, не важно — насквозь полемична. При этом полемичность эта не выводится на уровень сознания. Люди возражают той его хтонической изнанке, которая никем не осознается, но которая при этом играет огромную роль и в интерпретациях, и во всем последующем развитии культуры. За всю историю иудео-христианской культуры, пожалуй, только гностики-маргиналы подняли на щит эту хтоническую сторону мифа[43]. Да и то сказать, сделали это так же однобоко и догматично, как их «солярные» оппоненты (если не более) — без диалектического осмысления заложенной в мифе амбивалентности[44], просто выпятив хтонический аспект без какой-либо попытки его синтеза со своей солярной противоположностью[45]. Ницше, превративший миф об Адаме и Еве в эпатажный пасквиль в своем «Антихристе», я думаю, можно вообще в расчет не брать: для Ницше важно было создать культурологический скандал и провокацию, а не докопаться до истины.

Сама история рассказана так, что понять ее можно как минимум двояко. С «хорошим» Богом все, кажется, логично и ясно, но есть и темная сторона мифа, жестокая изнанка, злая, бессмысленная, насквозь дуалистичная, которая, тем не менее, формой рассказа мифа допускается, хотя эту форму стараются корректировать, чтобы темной стороны было как можно меньше. Эта темная сторона заключается в том, что Бог, увидев, что Его запрет нарушен, разъярился и испугался. Представляете, Господь (!) испугался того, что люди могут стать такими, как Он. А это уже никуда не годится! Для того, чтобы этого не допустить, злой и ревнивый Бог изгоняет их из Эдема — не потому, что они провинились, а для того, чтобы они плодов с древа жизни не съели и не стали «жить вечно» (Быт. 3:22) И ни слова о том, что человек «пал»!..

В: Соперники. А вся последующая история направлена на то, чтобы люди доросли до Бога… Противоречие. Почему же миф написан таким образом, что у него есть изнанка?

А.И: Да, это самый главный вопрос.

В: И каждый сам выбирает, каким образом ему понимать этот миф?

А.И: Ездра со товарищи решили за многих. Стараниями «редакторов» и «переводчиков» от изначальной амбивалентности мало что осталось, по всей видимости. Однако нестыковки и шероховатости все же имеются, что оставляет нам (а точнее нашему бессознательному) возможность выбора.

Наша интерпретация выбирает одну из версий и эту выбранную версию принимает для себя как единственно верную, отвергая другую, противоположную. Так же, как Лилит[46], превратившаяся в демоницу и супругу дьявола, ходит по земле только темной ночью, похищая маленьких детей и соблазняя мужей, так и эта темная сторона мифа таится во тьме — невысветленная, не осознаваемая, полностью отвергаемая. Но что происходит с этой стороной мифа именно из-за того, что она продолжает оставаться отвергнутой? В силу своей неосознаваемости она начинает приобретать власть над душами. И власть эта очень велика. Вся история Ветхого Завета демонстрирует власть этого мифа. Иегова, Бог жестокий, ревнивый, карающий — тот самый темный Бог из отвергнутой части мифа — именно вследствие этой отвергнутости получает признание, силу и власть над умами и душами.

В: Но почему миф написали именно таким дуалистичным образом? Может быть, для того, чтобы это увидеть и проработать?

А.И: Вне всякого сомнения — да. Дуальность мифа целиком и полностью, с зеркальной точностью отражает дуальность расщепленного сознания Адама и Евы. Почему змей из «умного» превратился в «хитрого»[47]? Почему нигде, ни в каких интерпретациях и версиях никогда не учитывалась вторая половина этой фразы: «Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог»? Ведь зачем-то указано, что он был создан таким Господом Богом? Там не написано: «ставшего таким в результате падения»… Вот Люцифер стал темным властелином в результате падения, он таким создан не был. А змей был умным и созданным таким умным. В «отредактированном» переводе — «хитрым», и из-за этого вторая половина фразы просто никем не замечается. (Господь же все создал, вот и змея тоже создал зачем-то, пакостника такого…) Согласитесь, что «змей был самым изобретательным, из всех зверей, созданных Господом Богом» — звучит совсем по-другому. Созданная Господом Богом смышленость змея дает интересный колорит, окраску, тональность. Зададимся вопросом: зачем Господу Богу создавать умного змея? И он, действительно, очень умный и сообразительный. Посмотрите, как он повел речь, когда ему захотелось соблазнить Адама с Евой. Он не задает прямого вопроса: «А вы знаете, что если вы это яблочко скушаете…» — «А что это ты нас про яблочки спрашиваешь?» — естественный ответ; понятно, что это вызовет подозрение и недоверие. Надо так построить фразу, чтобы про этот плод и дерево Ева сказала сама — только в таком случае подозрения не будет, и останется только эту тему подхватить и развить. И змей справился с задачей блестяще — недаром он был назван сообразительным. Он взял отдаленный повод: «Подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?» (Быт. 3:1). Гениальная фраза, тонкая и хитрая, это сеть, закинутая в сознание Евы с целью вытащить рыбку — ее упоминание о запретном плоде. В ответе Евы есть еще одна важная деталь. «Только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть!» (Быт. 3:2) Насчет прикосновений никаких указаний Богом не давалось! Почему Ева говорит «не прикасайтесь»?

В: Мне кажется, это уже ее личная интерпретация.

А.И: Естественно. А почему?

В: Она усиливает запрет, наложенный Господом, чтобы отбить у себя всякую охоту его нарушать.

А.И: Точно. Что же происходит на самом деле? Усиливая запрет, Ева подчеркивает и усиливает влечение к этому плоду, а не ослабляет его. В этом запрете изначально, еще до вмешательства змея, не было безмятежности. Таящееся за ним скрытое вытесненное желание, подчеркнутое этим оборотом, входит в резонанс со словами змея.

За таким дуалистичным изложением (и восприятием) мифа, за всеми оговорками, недосказанностями и «оплошностями перевода» ощущается некое цельное основание. Оно действительно имеется, и это не что иное, как третья, алхимическая сторона мифа, объединяющая первую (светлую) и вторую (темную). Это объединение становится возможным только тогда, когда обнаружены обе стороны, когда обе они осознаны и именно через это осознание осуществляется синтез. В истории же случилось иначе: алхимическая подоплека мифа не осознавалась из-за того, что его темная сторона старательно вытеснялась, и, будучи вытесняемой, оказывала колоссальное влияние на восприятие Высших сил[48]. Есть добро и есть зло, а между ними — пропасть, и никаких возможностей для взаимодействия. В то время как во фразе «Змей был самым умным из всех тварей, созданных Господом Богом» — заложена предпосылка для алхимического преодоления и синтеза двух противоречащих друг другу сторон мифа.

Каким образом? «Нагота» и «ум», переданные в оригинале омонимами — это два качества, которые в данном контексте должны быть каким-то образом объединены. Это возможно через их, как это ни странно, естественность. Нагота — это то, что дано нам при рождении. Смышленость змея точно так же создана Господом Богом — змей умен изначально. И эта изначальная сообразительность змея была создана Богом с единственной целью (вот он, алхимический синтез!) — подвергнуть Адама и Еву испытанию, организовать им искус максимально эффективным образом. Змей таким образом являлся орудием Божьей воли, через него происходила алхимическая работа Господа с Адамом и Евой. А стало быть, и искушение, с которым они столкнулись, не было нелепой роковой случайностью. Обратите внимание на то, что статус «роковой случайности» у искушения сохраняется в обеих доалхимических версиях — «доброй» и «злой».

И только через их алхимический синтез миф приобретает, наконец, свой глубинный смысл, тайный подтекст: дерево познания добра и зла было создано и поставлено и запрет на его плод был наложен именно для того, чтобы Адам с Евой получили искус и прошли через него так или иначе. Змей был создан вместе с людьми и вместе с деревом с конкретной целью, в рамках которой они представляют собой неразрывную троицу — именно для того, чтобы лишение невинности перволюдей произошло через проницательность змея.

Давайте посмотрим, какие еще детали создают темную сторону мифа. Бог произносит слова, подтверждающие то, что сказал змей: «Вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло» (Быт. 3:22). Он не говорит о том, что они пали. Он подтверждает слова змея: «будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3:5).

Каким образом можно проинтерпретировать слова Бога, не впадая в хтоническую изнанку мифа? Чем еще, кроме Божьей ревности и недовольства, можно их наполнить?[49]

В: Они могут звучать как простая констатация факта, а вторая часть фразы — «Как бы не простер он руки своей, и не взял также от древа жизни» — как проявление заботы о благе и о душе человека.

А.И: Именно так объясняет ее православное богословие. Однако такое объяснение приемлемо лишь для второй части фразы; первая же остается нераскрытой. Почему Господь сам себе противоречит? Не говорил Он им: «Плодов с древа познания не ешьте, а то станете, как один из Нас» — тут и змея не надо было бы, только Господь за поворот… Почему змей оказался прав? Как проинтерпретировать без хтонической изнанки фразу «Вот, Адам стал как один из Нас»?

Эти слова могут быть вырваны из пут хтонической стороны мифа только одним образом, а именно (и здесь вы правы, говоря о констатации факта): Господь принимает как исполнившуюся первую часть алхимической работы, проделанной с Адамом и Евой.

Теперь предстоит следующий этап: вкусить плодов с древа жизни. Но сделать это в том состоянии, в котором они находятся, им нельзя. Почему? Потому что познание добра и зла произошло не полностью. В сущности, они лишь приступили к познанию, прикоснулись, вкусили, но — не познали. В этом и состоит алхимическая подоплека всей истории. С помощью смышлености змея Адам с Евой были введены в состояние искушения, в котором они увидели добро и зло в себе, но узрев его, они его не приняли. Об этом мы уже говорили. Поскольку же принятия добра и зла не произошло, стало быть, им необходимо было научиться познанное принимать. А чтобы зло стало принимаемым, им необходимо было оказаться подверженным ему во всех его ипостасях: не только в соблазнениях, но и в страданиях, муках, расплатах. Только тогда зло может быть познано в полной мере и до конца.

Что это означает? В соответствии с христианским вероучением, самое большое зло, которое вошло в мир вместе с грехопадением Адама и Евы, это смерть. В этой фразе содержится мудрость более глубокая, чем может показаться изначально. Глубина ее заключается в том, что Адам с Евой не смогли покаяться в содеянном из-за страха перед наказанием, которым (в их понимании) была именно смерть: «В тот день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь»[50] (Быт. 2:17). Их нелепые попытки оправдаться перед лицем Божиим можно объяснить только одним — страхом перед наказанием разгневанным Господом. Таким образом, смерть вошла в мир не просто как процесс, как расставание с физической оболочкой, а как страх, она вошла в душу как фактор, искажающий реальность. Из этого страха перед смертью как наказанием, из страха перед Господом, который может наказать смертью, произошло падение — мощнейшее сужение сознания. И для того, чтобы этот страх был преодолен, он должен быть преодолен именно как страх перед смертью, а это возможно только одним единственным путем. Невозможно преодолеть страх перед чем-то, что находится очень далеко: никто из нас не боится тираннозавров (по крайней мере, пока не смотрит «Парк Юрского периода») … Поэтому Адам с Евой должны были пройти через обретение смертности своей природы — это был единственный способ довести до конца дело, начатое змеем.

Вся история человечества со всеми последующими поворотами ее колеса, довершают начатую алхимию. Сначала нечто нам открывается, затем оно должно быть познано в полной мере, мы должны преодолеть свой страх и зависимость от него, и только после этого становится возможным вкушение плодов с дерева жизни. Только при таком диалектическом подходе раскрывается смысл Божественных опасений о том, как бы Адам «не взял также от древа жизни». В противном случае фразы о «падшем состоянии» остаются общими фразами, не проясняющими сути Божественного замысла. Обнаружить же его возможно лишь при условии принятия мудрого змея как первого этапа алхимической работы.

Его смышленость/сообразительность взаимодействует с таким же образом созданной Богом наготой людей, они вступают между собой в алхимический контакт, и в процессе этого контакта все трое утрачивают свою невинность.

В: А почему змей ее утрачивает? Ведь он все сделал правильно…

А.И: Да. Но дальше Господь его наказывает и даже проклинает: «За то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей. И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту» (Быт. 2:14—15)[51]. Вот они слились, и в этом слиянии произошла взаимная аннигиляция. Понять, за что достается змею, можно, вникнув в смысл Божьего проклятия. «Тебя и женщину Я делаю врагами»[52] — что это означает? Змей проклинается Господом не за то, что он сделал, а за те намерения, которые он при этом имел. Будучи самым умным и проницательным, он, тем не менее, абсолютно безэговым[53] в этой своей проницательности не был[54]. Именно по этой причине он, скорее всего, действительно был всего лишь умным, но никак не мудрым. И соблазняя Адама с Евой, он имел свои, отличные от Высших, намерения.

В: Он мог искусить их как-то по-другому? Если он был создан как орудие Господа для того, чтобы Адам с Евой прошли испытание… Каким другим образом он мог провести их через это испытание, при этом не претендуя на место Бога в их душах?

А.И: Я думаю, что такой вариант гипотетически вполне был бы возможен при условии отсутствия его личной заинтересованности. Например, он мог бы сказать что-то вроде: «Не умрете, по крайней мере, сразу, в этот же день, но положите начало процессу познания добра и зла в себе, однако для его завершения вам придется обзавестись смертной природой и все-таки умереть, прожив жизнь, полную лишений. Познавая добро и зло, вы и ваши потомки тысячелетиями будете умываться потом и кровью, в несказанных муках и страданиях, прежде чем этот процесс придет к своему завершению. Да, и еще: не рассчитывайте, что вам все сойдет с рук! Господь разгневается, и изгонит вас из Эдемского сада в неуютный и суровый мир, и пойдете вы, стеная и казнясь, рожать в муках и добывать свой хлеб в поте лица, питаясь при этом волчцами и терниями. Ну а теперь выбирайте, не стесняйтесь!» Понятно, что после такой тирады Адам с Евой, мягко говоря, призадумались бы. Смех смехом, но таким образом становится очевидно, что если Бог упрощал ситуацию, чтобы создать условия и предпосылки для понятного внутреннего усилия первых людей, то змей упростил ее, потому что хотел, чтобы Божественное табу было нарушено. Для этого он Божественное упрощение представил как ложь, а свое собственное — тоже упрощение — как альтернативную истину. Однако, это всего лишь версия, не более… Для нас важно то, что нигде во всем остальном тексте о чувствах, мыслях и планах змея ничего не сказано. Сказано только в проклятии Бога — «положу вражду». Такое возмездие наводит на мысль о том, что змей действительно намеревался возвыситься в сознании Адама и Евы, чтобы занять там место Бога. Похоже, он хотел стать их учителем и наставником. Итак, что символизирует собою змея?

В: Змея — символ мудрости, власти.

А.И: Что в образе змеи создает предпосылку для того, чтобы считать ее символом мудрости? Это могут быть по крайней мере две вещи: ассоциация змеи с энергией Кундалини, поднимающейся по позвоночному столбу, и специфика устройства змеиного зрительного аппарата.

У змей веко обладает интересной конструкцией: оно, с одной стороны, все время закрыто, с другой стороны — прозрачно. По этой причине у змеи немигающий взгляд. Для Ницше моргание символизировало глупость, видимо, как нарушение постоянства сосредоточения, мельтешение сознания… Неморгающий взгляд змеи производит впечатление — с биологической точки зрения, конечно, ложное, но с символической точки зрения абсолютное — постоянной концентрации; пристальный, пронзительный взгляд, видящий насквозь. (И вот этот змей с немигающим взглядом, с вкрадчивым шипением обращается к Еве: «Подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?» Посмотрите, как он вползает в ее сознание…) Если вдуматься, змей — весьма странная тварь здесь. Почему-то его слова не просто сбываются (как будто он обладал каким-то запретным знанием), но Господь, уже после того, как проклял его, их прямо подтверждает: «Вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло».

Змей — чрезвычайно, в высшей степени загадочная фигура; захотелось же ему зачем-то лишить людей их невинности, их наготы, захотелось в силу его хитрости, проницательности. Нагота и проницательность устремились навстречу друг другу. По какой-то причине первозданная чистота людей будоражила змея, ему хотелось вторгнуться в нее и ее разрушить. Он испытывал раздражение, глядя на них, и это чувство, по всей видимости, было чем-то важным, что заставило его вползти в сознание первых людей — вкрадчиво нашептывая, склоняя к сомнениям…[55] Эта фигура так же непроста и многозначна, как неоднозначны и нелинейны символизируемые ею процессы, происходящие в сознании. С одной стороны, он создан Богом и является орудием Его замысла, а с другой — обладает своей волей и своими собственными намерениями. Эти намерения, с одной стороны, не совпадают с Божественными, а с другой, сами они при этом не могут не быть известны Господу в силу Его всеведения… Кто такой (или что такое) змей на самом деле — чрезвычайно интересный и важный вопрос. Очень часто силы, будирующие и соблазняющие нашу невинность, только внешним образом противостоят ей, а на самом деле при этом находятся прямо внутри нее. Об этом ли древнееврейская игра слов или о чем-то еще большем — кто знает?[56]

В: Почему же тогда «вражду положу между тобою и между женою…»?

А.И: Здесь происходит смешение мифологического сознания и знания посвященных. Потому что, с одной стороны, это миф, в котором каждый персонаж является культурологическим объектом, а с другой стороны, это сказка, объясняющая, почему у слона хобот, а раньше не было, почему паук ткет паутину, а змей ползает без ног, почему мы его по голове бьем, а он нас жалит за пятки и т. д. Нам нужно увидеть, что стоит за символом.

В: Если змей — это кундалини, то он не потерял своей мудрости.

А.И: Да, но куда он с этой мудростью делся? В проклятии ничего не сказано об отобрании мудрости. И само проклятие можно прочесть так же дуально: с одной стороны, речь может идти об обычном животном, ползающем в траве, а с другой стороны — об энергии кундалини, которая у древних иудеев оказалась выброшенной в пыль. Здесь есть возможность увидеть указание на работу с телесными энергиями через межкультурные заимствования. Иудеи жили в достаточно насыщенной мифопоэтической среде: Змей Орий у египтян (из праафразийской общности с которыми они относительно недавно на тот момент (прим. 8 тыс. до н.э.) отделились), символический образ змея у шумеров, вавилонян, аккадцев, змеиные культы, эманирующие из Индии и доходящие до Ближнего Востока через Иран, персидскую ветвь индоариев. Эти заимствования — пусть глухие, отдаленные, не до конца понимаемые — но они были. Кроме того, змей обладает символикой на архетипическом[57] уровне: символ змея как запредельной мудрости, ползущей по позвоночному столбу — кундалини, — находится в коллективном бессознательном: это не есть нечто надуманное, это то, что поднимается из бездн психической энергии, и вход в эти бездны есть в каждой человеческой душе.

По крайней мере, то обстоятельство, что символика змея носит коллективный характер, поднимается из недр коллективного бессознательного, и контакт с энергетикой кундалини на протяжении своей жизни любой человек хотя бы раз, но имел обязательно, я думаю, ни у кого не вызывает сомнений. Оргазм — это всегда вибрация кундалини[58].

В: Почему в проклятии сказано: «…ты будешь жалить его в пяту»?

А.И: Уязвимость пятки также явно носит архетипический характер: по крайней мере, такие далекие друг от друга личности, как Сигурд, Ахиллес и Кришна погибли от раны в пятку. И душа «уходит» именно «в пятки» тоже неспроста. Я считаю, что в этой идиоме сохранился рудимент глубокого мистического знания, имевшегося и у наших предков, и проявляющегося в восточных телесных практиках типа тай-цзи или цигун — опускание энергии в ноги. Восточные (и особенно китайские) практики до сих пор считают, что сознание должно находиться в стопах. (рис)[59]

Символику «ужаливания в пяту» можно понять, вникнув в механизм человеческой ходьбы. Человек — единственное из всех живых существ, чья ходьба основана на перекатывании стопы от пятки к носку. Пятка — это та часть стопы, на которую человек ступает, а стало быть, она является первой точкой соприкосновения нашего естества с прахом земным, символизирующим материальность этого мира. А материальность, после того, как сознание Адама и Евы оказалось расщеплено в результате грехопадения, стала весьма чувствительно «покусывать» людские души своей кажущейся независимостью от сознания — коварством и соблазном, не уступающими библейскому змею. И то, какой характер носит воздействие этого «укуса» — ядовитый или исцеляющий, — больше зависит не от свойств «змеиного яда», а от нашего отношения к собственно ужаливанию. Отреагируем расщепленным сознанием — будем «отравлены» «змеиным ядом» и можем даже погибнуть; проинтегрируемся с «прахом» и «кусающим» из него «змеем», примем отвергаемую изнанку реальности — будем исцелены[60].

Получается, что ужаливание в пяту — это та обратная связь материального мира, которая приходит к нам в виде ударов судьбы и которая воспринимается, как правило, разрушительным и негативным образом. Таким образом раскрывается символ кусающего змея — настигающего нас рока, фатума — внешнего по отношению к нам зла, ранящего, а часто и вовсе убивающего нас. Конечно, оно является внешним по отношению к нам только до тех пор, пока мы признаем наличие дуальности: есть внутреннее, а есть внешнее, и в этой расщепленной дуальности та внешняя, материальная, враждебная по отношению к нам часть реальности символизируется именно кусающим в пяту змеем. Однако преодолеть этот дуализм и только таким образом лишить эту часть ее злого и разрушающего потенциала ох как непросто…

А если мы принимаем принцип недуальности и единства источника, то мы сразу вспоминаем, кем был создан змей…

В: И змей сразу становится мудрым…

А.И: По крайней мере, сообразительным. Из чего следует, что все удары судьбы в действительности носят глубоко неслучайный, и в случае их принятия — не враждебный и не разрушительный характер. Фигура змея в такой символической наполненности начинает играть своей амбивалентностью точно так же, как она играет ею в алхимичности мифа. За ней может стоять (в зависимости от нашей осознанности и прочих связанных с ней настроек и выборов) либо нечто, искренне воспринимаемое нами как сугубо внешнее и враждебное по отношению к нам. Либо нечто, только кажущееся внешним в силу того, что его глубокая внутренняя суть из-за нашей неспособности ее узреть в ее истинном виде, показывается нам своей внешней стороной. Сама же эта внутренняя суть, неотделимая от нас, сокрыта от нас до поры до времени — до тех пор, пока нами не будет преодолена эта самая дуальность. В эту внутреннюю суть входит и то, что мы не желаем видеть и не принимаем в себе, — изгнанная через двери вытеснения, она возвращается к нам через окна внешних обстоятельств. И то, какими наша самость хотела бы нас увидеть — не желая принимать свое предназначение, мы тем самым противимся судьбе, и она в ответ начинает тянуть нас за волосы, насылая на нас те или иные разновидности шаманской болезни[61], — в виде неблагоприятных обстоятельств или болезней. И в этом смысле змей, действительно — самая мудрая из всех тварей, созданных Господом Богом, потому что во всех ударах судьбы сокрыта необыкновеннейшая мудрость, приобщение к которой возможно лишь через смиренное принятие их (ударов) необходимости для нас, и заключающаяся в том, что «свои» удары мы получаем в силу глубоко протекающих именно внутри нас процессов.

В: Такой алхимический пинок…

А.И: Для того, кто сможет его преобразовать, он будет алхимическим, а для того, кто не сможет — кармическим. К сожалению, большинство людей разрушаются под воздействием таких ударов, причем именно в силу их непринятия из-за кажущейся несправедливости. Несправедливость, и особенно несправедливость того, что происходит конкретно с нами, — очень разрушительное переживание. И трудно избегаемое, к сожалению. Недаром способность к его преодолению ценится в православии очень высоко и носит весьма почетное название — смиренномудрия. Эта способность включает целый ряд высочайших духовных добродетелей: и готовность принять как заслуженное то, что на первый взгляд не заслужил, и упование и Вера в Силы Небесные там, где видится лишь слепой рок и чужая злоба, и неотделимость личного смирения и готовности к капитуляции от этой самой Веры… И лишь в том случае, если испытание на устойчивость Веры и Смирения проходит успешно, возможно и обретение плода — открытие того тайного и доселе сокрытого смысла удара судьбы, понимание которого становится возможным лишь после того, как душа выдерживает испытания на стойкость и мужество. Понимание это и есть та самая мудрость, сокровенное зерно которой, собственно, и составляет змеиный укус. Это понимание всегда обладает алхимической ценностью lapis philosophorum[62], так как возникнув однажды в результате вышеупомянутых духовных усилий, оно магическим образом преображает и внешние обстоятельства[63], и самого человека.

Таким образом, фигура змея оказывается символически глубоко наполненной и обоснованной: далеко перерастая чисто психологическую интерпретацию лукавого рассудка, она представляет собой максимально внешнюю по отношению к нам часть реальности в ее дуалистическом расщеплении, и максимально внутреннюю в ее истинном облике, которая таким образом с нами заговаривает, так же, как змей начал беседу с Адамом и Евой в Эдемском саду. Ту часть реальности, которая, будучи максимально овнешненной на своем поверхностном уровне, таким же видимым, кажущимся образом выступает как отщепленная часть нашего сознания, так же, как мифический змей, мудрость которого мы можем увидеть только в преодоленной дуальности, кажется, что подвигает Адама и Еву на расщепление их личности[64]. Эта «гадкая» и «коварная» часть, тем не менее, отщеплена от нас лишь внешним образом, внутренне же она находится полностью в русле недуальности, то есть создана Господом Богом так же, как и змей. И тогда то, что внешним образом воспринимается как расщепление сознания в результате нарушения Божьей заповеди, в своей внутренней, эзотерической части является не чем иным, как экспликацией, разворачиванием и воплощением уже имевшихся в душах перволюдей имплицитных, скрытых потенций к расколу и отпадению от Бога. С одной стороны, да, они возникли в результате сделанного выбора, ответственность за который с них нельзя снимать, ибо это будет означать лишение права на внутреннюю свободу, которой они изначально были наделены. С другой стороны, эти потенции, в силу своей невоплощенности и неосознанности (а в данном случае это почти одно и то же) никак не могли быть отработаны и переплавлены. И именно поэтому они нуждались в воплощении, обнаружении любым возможным способом: либо через преодоление соблазна, либо через впадение в него — в обоих случаях это был бы шаг вперед по сравнению с той инфантильной невоплощенной дремой, в которой покоились незрелые (именно по этой причине) души Адама и Евы. Ибо даже ситуация падения (а именно она и произошла), в конечном счете оборачивалась потенциальной возможностью, шансом, шагом вперед к обретению принципиально новой целостности через покаяние, раскаяние, через практику умаления. Здесь мы видим полное совпадение символики змея и сути процесса, который был запущен им через соблазнение Адама и Евы.

Змей, в отличие от Адама и Евы, был искушенным. Откуда у змея познания — вопрос, который интересовал Святую церковь почти с самого начала. Мы уже упоминали здесь о том отождествлении Эдемского змея с Сатаной, которое встречается в раннехристианском учении. Согласно святым отцам, в змея вселился дьявол. Падший Люцифер вошел в его телесную оболочку и использовал то запредельное трансцендентное знание, которым он обладал, будучи ангелом. А Господь, зная и понимая, что произошло и кто за кем стоял, свое проклятие разделил: Люцифер был низвергнут в преисподнюю, а змей за то, что позволил в себя вселиться Люциферу, попал в пыль и прах. Такой взгляд делает миф значительно более удобным[65]. Но! — фраза «Змей был самым хитрым (умным) из всех зверей, созданных Господом Богом» — не позволяет удовлетвориться таким объяснением. Мне захотелось посмотреть не туда, куда все смотрят, а на то, к чему мы стоим спиной. И тогда, кстати, становится понятнее и то, на что мы смотрим.

Я склоняюсь к тому, чтобы использовать в анализе мифа принцип Оккама[66]: не следует преумножать количество сущностей сверх необходимого. Вселение дьявола в змея — нарушение этого принципа, необходимое церкви лишь для того, чтобы полностью перечеркнуть хтоническую часть мифа. Это и понятно: Господь не должен быть злым и несправедливым.

Но… — без учета хтонической части мифа не происходит алхимии! Целые пласты мифа выпадают и перестают быть понятными. Накладки, нестыковки и вытеснение темной стороны мифа, с одной стороны, делают его восприятие плоским и поверхностным, а с другой стороны, не позволяют осуществить его трансценденцию*. Хтоническая часть мифа должна быть обнаружена и проработана. Это не значит, что ее, вслед за Ницше нужно выпячивать. Ницше нравилось эпатировать публику, чего он и добился, но он не увидел главного — того, что пришествие Христа и христианская теодицея являются прямым продолжением синтеза с этой хтонической частью мифа. Он не увидел его алхимичности и амбивалентности, хотя ему и казалось, что он совершил Бог весть какое открытие.

Элементы алхимии (слияния добра и зла) как будто бы даже присутствовали, потому что злые силы все-таки служат силам добра («Я часть той силы, что вечно хочет зла, но вынуждена служить добру»[67]), но при этом окончательной интеграции все-таки не происходило. Не осознавались главные смысловые составляющие — неслучайность падения, его необходимость, его алхимичность — этого осознания не происходило, а потому не было и принятия. А без принятия невозможно постижение той глубины смысла, которую мы сейчас вскрываем. Эта глубина включает понимание того, что изгнание из рая и вся последующая история человечества возникли не потому, что Адам с Евой познали добро и зло, а потому, что они его познали не до конца. Таким образом, причина изгнания и страдания полностью противоположна общепризнанной (как среди рядовых христиан, так и среди богословов), а стало быть, прямо противоположными должны быть и следствия. Любовь Бога к нам, Его благость и промысел заключаются не в том, чтобы человек беззаботно и инфантильно наслаждался жизнью, испытывая постоянное счастье, но также и не в том, чтобы он жил в парализующем всякие внутренние движения страхе Божьего Гнева, боясь нарушить многочисленные запреты, а в том, чтобы дать ему возможность расти и развиваться, преодолевая расщепленность и внутри и снаружи, взращивая в себе внутреннюю целостность и свободу (вот в чем главное отличие от доалхимического восприятия мифа), а уже через нее, и только через нее — блаженство единства со всем мирозданием. Развитие как подготовка души для бытия в ином статусе — послесмертном — заложено в православии. В иудаизме, несмотря на некоторую специфику представлений о посмертном бытии (которое в основном мыслится как воскресение из мертвых, более буквально, чем в православии), такой подготовке также уделяется большое внимание. И Бог, как жаждущий от нас какого-то совершенствования, все-таки мыслится — а это уже появление алхимического принципа и начало его становления.

Таким образом, если попытаться охватить единым взглядом и сам миф, и различные версии и уровни его интеграции и понимания, можно прийти к удивительному выводу: миф полностью воспроизводит структуру падшего человеческого сознания — вот самая главная его глубинная особенность. Причем в данном случае и сам миф и его интерпретации неотделимы друг от друга — ибо миф провоцирует именно такие интерпретации у именно таких уровней сознания, подобно змею обнаруживая в этих толкованиях их собственную латентную расщепленность. У обыденного сознания, базово обремененного комплексом вины, эдемская ситуация не может вызвать ничего, кроме как его (комплекса) активизации и инспирируемого им же сожаления, в рамках которого алхимической компоненте нет и не может быть места. При таком положении дел оно не может обойтись без расщепления на сознательную и бессознательную составляющие, которые связаны между собой и которые находятся в состоянии нарушенной целостности. В рамках этой нарушенной целостности Адам и Ева вызывают раздражение и досаду своей бестолковостью, змей вызывает ненависть и гнев своим иррациональным (в рамках демонической проекции) стремлением причинять зло, Господь поражает своей суровостью и безжалостностью (тоже в рамках проекции, но на сей раз тиранической). В целом с такой позиции вся история воспринимается как иррациональная и жестокая («злая сказка»), при этом привнесение этой иррациональности из бессознательного ее читателем даже близко не допускается. Эмоции также делятся на допустимые и недопускаемые (змея клеймим, поскольку в него вселился Сатана, Господь… э-э-э… ну, в общем, сами виноваты, и т.д.). В итоге получается густой замес из чувства вины, вытесненной (и невытесненной) агрессии и свирепствующей цензуры суперэговых фильтров[68]. Будучи вроде как реакцией на миф, этот замес, как ни странно[69], отражает саму структуру падшего сознания, в силу такого распределения болевых точек в мифе, что идеально очерчивают его (падшего сознания) контуры. И в этом также заключается гениальность этого мифа[70]. Для того, чтобы преодолеть эту самую структуру падшего сознания, необходимо сначала извлечь из мифа проекции на него (для последующей интеграции с ними), после чего становится возможным извлечение из бессознательного вытесненных содержаний, как психических, так и мифологемных. Обе части (амбивалентно — и воспринимающего сознания, и воспринимаемого мифа) — осознаваемая, фиксируемая и отторгаемая, отрицаемая — должны между собой объединиться для того, чтобы родилась новая целостность. И это является самым глубоким уровнем психологического смысла анализируемого нами мифа, наделяющего его алхимическими особенностями и свойствами.

Миф точно так же, как человеческое сознание, с одной стороны, обладает расщепленностью, с другой стороны, способностью как эту расщепленность в его восприятии наращивать, так и преодолевать ее в синтезе — через принятие отторгнутых, вытесненных частей и интеграцию с ними. Отторгаемое содержание мифа предопределяет (именно в силу непринятия) все последующие культурологические тенденции в перекосах развития как иудаизма, так и религий Книги, изошедших из него; однако в той же степени оно предопределяет и тот алхимический синтез, который в дальнейшем становится возможным, и оказывается способным преодолеть эти культурологические тенденции, несущие ответственность за однобокость и ограниченность авраамических религий и всей культуры, основанной на иудаизме. Это преодоление происходит в процессе алхимического слияния наконец-то осознанного хтонического содержания мифа, с его утверждавшейся солярной частью и их последующего синтеза, что, в свою очередь, создает условия для преодоления подпольного инфернального влияния мифа, основанного на дуализме как самого мифа, так и нашего способа восприятия. В результате мы приходим к тому принятию добра и зла, которое не есть равнодушие и к тому и к другому, а наоборот — является смиренным (то есть спокойным и мудрым) принятием своей падшей природы. А через это — к пониманию и принятию алхимической, преобразующей и воспитующей роли зла (через отрицание его внешней природы)[71], что в полноте своего постижения несет в себе возможность дальнейшего полного преодоления дуализма добра и зла и нашего, основанного на нем, дуалистичного восприятия.

В: К чему ведет это преодоление?

А.И: Оно ведет к совершенно другому взгляду на все: на ситуацию, на себя, на своего близкого, вообще на весь мир. Таким образом, объединив эти расщепленные части мифа, подобно расщепленным частям сознания, мы наконец-то преодолеваем подпольное влияние злого Бога, существовавшего в хтонической, вытесненной версии. (Из которой следует, что дьявол — это не змей и не тот, кто в него вселился, а тот же самый Бог, но из хтонической части мифа, в хтоническом ее понимании[72].) Он может быть преодолен только после того, как расщепление изначально единого Бога на злого вытесняемого деспота и доброго, но при этом несколько наивного Боженьки (бесхитростно желавшего от Адама и Евы «всего лишь» беспрекословного послушания, да еще, пожалуй, отсутствия всякого интереса к такой двусмысленной и потому опасной штуке, как познание, и простодушно не ведавшего, что вытворяет подлый змей за его широкой спиной…) наконец изживает себя. Именно это преодоление делает возможным достижение, обретение целостности холистического толка, потому что только таким образом вытесненное лишается того разрушительного импульса, который был в нем заложен, а осознававшееся — той однобокости, которая возникала в нем из-за этого вытеснения. Обретение этой новой целостности дальнейшим этапом должно дать именно такое познание добра и зла, которое, наконец-то, повлечет за собой полное преодоление дуализма этого самого добра и зла. Это полное преодоление в корне отличается от того состояния неведения, в котором находились первые люди, когда к ним приступил искуситель. Оно позволяет человеку вернуться обратно в Эдем и в конечном счете вкусить от плода древа жизни, так как является полным преодолением страха смерти и его разрушительного, расщепляющего воздействия на человека.

В: В чем тогда заключается алхимический смысл наложения запрета на плоды древа жизни? Инфернальный смысл ясен: Господь боится того, что «жалкие людишки», не дай Бог (простите за невольный каламбур), с ним сравняются, да и вообще, сами эти плоды в хтонической версии ему явно милее и дороже людей. В однобоко выпячиваемой солярной версии Адам и Ева, напротив, несут вполне заслуженное ими наказание. А каков алхимический смысл этого запрета и следующего за ним изгнания?

А.И.: Его алхимический смысл гораздо сложнее и глубже, чем две предыдущие версии. Для того, чтобы на него выйти, нам придется глубже погрузиться в последствия первородного грехопадения и попытаться постичь смысл православного понятия первородной порчи. Пока предварительно можно только сказать, что то покаяние, которое мы, не повторяя Адамовой ошибки, должны будем принести Богу, — это только первый шаг на пути к плодам дерева жизни.

В: Получается, что тогда, будучи в Эдемском саду, Адам не мог сорвать этот плод из того состояния, в котором он находился?

А.И: Да. Но почему? Что означает покаяние на психологическом языке?

В: Капитуляцию[73].

А.И: А что такое капитуляция? Почему так тяжело капитулировать? Потому что это маленькая смерть. Адаму нужно было именно «умереть смертью».

Вот как все, оказывается, неоднозначно в словах Господа: один уровень Его слов — «смертью умрете» — означает выпадение из состояния невинности, а второй уровень — необходимость «умереть» в акте капитуляции. Для того, чтобы капитулировать (= покаяться), Адаму нужно было полностью перестать держаться за жизнь[74]. А сделать это по-настоящему можно, только растворив ограниченность своего эго в высших потоках сознания. А оно у него только что возникло! Какие уж тут растворении в высших потоках! Дай Бог, чтобы обратно не исчезло!. Вспомните, в каком состоянии находился Адам — в сильнейшем страхе перед наказанием смертью (о чем свидетельствуют его неловкие попытки оправдаться: «Жена, которую Ты мне дал…»). И вот Адам в спазме страха боится признать свою вину и раскаяться в том, что он был неправ, потому что ему кажется, что если он это сделает, тот Бог, каким он Его стал видеть после грехопадения, должен будет его просто уничтожить. Поэтому он сожалеет, но раскаяться не смеет, ибо слишком боится довериться Богу, слишком боится смерти. В этой фразе — ключ к самому сокровенному пониманию произошедшего грехопадения. Ибо, с одной стороны, ни Адам, ни Ева, действительно, вроде бы не умерли, — но при этом в самом глубоком их естестве произошла некая разительная перемена — перемена, составившая суть первородной порчи. А именно: в них возник и начал оказывать свое воздействие страх смерти — воздействие, сужающее сознание, способствующее в непреодоленном своем виде возникновению всех имеющихся разновидностей лукавства и греха. На более глубоком уровне страх смерти тесно связан с ощущением своей ограниченности и отделенности. В реальности эволюции жизни это — обособленность живого существа, в рамках же пространства мифа она возникает в результате ослушания и отпадения от Божьей воли.

В: Двойной защелк…

А.И: Да — в результате искажения восприятия: дважды неправильно понятых слов Господа.

В: Вот он, откуда Бог иудеев — жестокий, карающий… Самое интересное, что даже после прихода Христа в иудаизме ничего не изменилось.

А.И: А это вторая ситуация выбора. Любимейшее, сокровеннейшее, сакральнейшее, порожденное из самых недр — не было принято. Не была принята не личность Христа, а сокровеннейшее зерно их собственной культуры, произрастающее из первичного пра-мифа о первородном грехе, который иудейской культурой ныне полностью не понимается. И вот иудеи, вслед за Адамом, продолжают смотреть на Бога глазами падшего человека, и Он продолжает оставаться для них ревнивым, карающим существом, доброжелательным только к избранным. Вы правы, вот откуда взялся образ ветхозаветного Бога. Вот оно — пространство мифа.

И таким образом, грозные слова, произносимые Господом, на самом деле являются не словами самого Бога, а проекцией на Бога падшего сознания Адама. И только таким образом различные части обнаруженного противоречия получают свое примирение. Кроме того, дальнейшее объяснение получает высылка Адама и Евы, одетых в «кожаные одежды»[75] за пределы сада, фигура херувима и необходимость развития истории. Диалог происходит в рамках исторического пространства. Эти рамки имеют границу слева — пространство мифа, но границы справа у них нет — это историческое пространство продолжается до сих пор. Что происходит дальше? Начинает разворачиваться эпоха христианства — и это несмотря на то, что история Ветхого Завета только что возникла — потому что Бог высылает Адама и Еву за пределы райского сада с одной-единственной целью: для того, чтобы они всеми терниями, волчцами, родами в муках и трудом в поте лица научились смирению и покаянию. Или по крайней мере для того, чтобы их сознание подготовилось к самой идее покаяния. И в этом смысле приход Иисуса Христа был не чем иным, как продолжением мифа о первородном грехе. И это второе, после проницательности Божьего дознания, что не может не изумлять в мифе об Адаме и Еве. Православие это всегда чувствовало, хотя и не объясняло детально. Земная история Христа — Его приход, жизнь, жертва — есть не что иное, как искупление греха Адама. А Его учение с содержащейся в нем идеей покаяния — того самого, на которое оказались неспособны наши прародители (Отцы и сравнивают его с плодом дерева жизни, а крест — с самим деревом жизни) предоставляет возможность к исправлению последствий первородного греха всеми ныне живущими человеками[76]. И если взглянуть на мистерию первого пришествия Христа под ракурсом мифа о первородном грехе, то мы обнаружим, как удивительно она резонирует со всеми его основными компонентами — это и преодоление всех разновидностей лукавства, старательно подсовываемых Христу правоверными иудеями, и победоносный (в отличие от прародителей) диалог с искусителем, и полнота преодоления страха смерти — от преодоления его сужающего воздействия на сознание, до последующего Воскресения и обретения утраченного Адамом и Евой бессмертия. И, наконец, самое главное завещание Спасителя — Божественная и бесподобная техника капитуляции и покаяния, помогающая, как теперь стало понятно, преодолевать на психологическом и духовном уровнях все последствия именно первородной порчи[77]; техника, знания которой — увы! — так сильно не достало в свое время нашим пра-пра-пра…

В: Мы же, каждый раз не прощая себя, разыгрываем эту мистерию вновь и вновь, собственными руками отрезая себя от Царства Божьего.

А.И: Именно так и есть.

Глава 4
Голубиная простота и змеиная мудрость

Вещее слово скажите!

Жемчуг свой в чашу бросайте скорее!

Нашу голубку свяжите

Новыми кольцами древнего змея.

Вольному сердцу не больно…

Ей ли бояться огня Прометея?

Чистой голубке привольно

В пламенных кольцах могучего змея.

Вл. Соловьев, Песня офитов

В: Что же случилось с главным виновником Эдемского переполоха?

А.И: Что касается солярной версии мифа, то дальнейшая судьба змея, как нам известно, печальна. Сначала ему в качестве мотива приписали зависть, а затем и вовсе отождествили с Сатаной, врагом рода человеческого. Некоторые толкователи утверждали даже, что Дьяволу, прежде чем ему удалось соблазнить Еву, пришлось сначала… соблазнить Змея! По крайней мере, сцена такого соблазнения имеется в греческой и армянской версиях «Жизни Адама и Евы».[78]

Позднейшие богословы, впрочем, отошли от подобных ухищрений и просто отождествляли змея с Дьяволом.

Если говорить о хтонической версии, то легенды о соблазнении змеем Адама и Евы из «добрых» побуждений, действительно, имели место (см. прим. на стр.). Разумеется, в них либо обязательно присутствовала фигура «злого» демиурга. Либо на него самого отчасти падала тень проекции «соблазненности» перволюдей[79]. Такая робкая попытка «обелить» змея свидетельствует о том, что неоднозначность фигуры змея все же чувствовалась, однако дальнейшему развитию этого чувства зачастую мешали господствовавшие в этой теме (пред) убеждения.

В: А какова участь змея в алхимической версии? И отражен ли подобный вариант восприятия этого символа в каком бы то ни было источнике?

А.И: Конечно, наверняка судить сейчас об этом мы не можем; тем не менее, в Евангелии есть по крайней мере одно место, намекающее на то, что вероятность такого восприятия, возможно, была. Это знаменитое изречение Иисуса: «Будьте мудры, как змии и просты, как голуби» (Мф. 10:16.).

Понятно, что Его призыв к змеиной мудрости никем не соотносился с Эдемским змием: змей из Эдема был ведь не «мудрым», а «хитрым». Но, во-первых, мы теперь, благодаря древнееврейскому первоисточнику, знаем об уме и сообразительности созданного Господом змея и нам становится понятно, что по крайней мере одной из целей превращения «умного» в «хитрого», была как раз задача не допустить подобного соотнесения[80]. А во-вторых, как нам теперь становится понятно, «мудрость» — это то качество, до которого змею еще только предстояло дорасти. В рамках мифа он, действительно, не более, чем умен. А вот для того, чтобы стать мудрым[81], змею потребовалось бы освободиться от тесной «шкуры» собственного эго, что действительно становится возможным только в алхимическом синтезе (см прим 2) Увидеть эту алхимическую трансформацию (а ведь речь в данном случае идет именно о ней — даже «сбрасывание кожи» само по себе является распространенным алхимическим термином) в образе именно библейского змея мешала всегда присутствовавшая нота сильнейшего осуждения — отношение к нему как к неисправимому злодею. Вот уж воистину, ничто так не мешает духовному росту, как эманация осуждения. («Не судите, да не судимы будете»[82] и т. д.)

Попробуем теперь взглянуть на этот афоризм («Будьте мудры, как змии и просты, как голуби») именно с алхимической точки зрения. Для этого рассмотрим поближе образ второго персонажа, упоминаемого в нем — голубя. Как ни странно, слово «голубь» в своем прямом значении, а не в составе метафоры или сравнительного оборота (напр.: «стал Ефрем как глупый голубь» (Ос. 7.11.)) упоминается в Ветхом Завете всего один раз. И где же? Все в той же книге Бытия, на пару страниц дальше; это голубь из Ноева ковчега, посланный Ноем на поиски освобожденной от вод земли.

Потом выпустил от себя голубя, чтобы видеть, сошла ли вода с лица земли, но голубь не нашел места покоя для ног своих и возвратился к нему в ковчег, ибо вода была еще на поверхности всей земли; и он простер руку свою, и взял его, и принял к себе в ковчег. И помедлил еще семь дней других и опять выпустил голубя из ковчега. Голубь возвратился к нему в вечернее время, и вот, свежий масличный лист во рту у него, и Ной узнал, что вода сошла с земли. Он помедлил еще семь дней других и [опять] выпустил голубя; и он уже не возвратился к нему.» (Бытие, 8: 8—12).

По традиции при толковании Иисусова изречения образы голубя и змия противопоставляются друг другу[83]. Мы же, дабы попытаться разгадать тайное, алхимическое послание, заключенное в этом афоризме, зададимся противоположным вопросом: что в фигурах голубя и змия может быть общего? Более того, конкретизируем и уточним этот вопрос: что может быть общего у Эдемского змия и Ноева голубя?

Конечно, если иметь в виду общепризнанную трактовку образа змия, то с голубем из ковчега у него нет и не может быть ничего общего: первый совратил первобытное человечество, второй послужил посланием того, что земля освободилась от вод — какое тут может быть сходство?

Однако, если мы вспомним символическую наполненность образа змея из алхимически целостного мифа и зададимся тем же самым вопросом, то результат сопоставления будет уже совсем другой. И тогда, при такой постановке вопроса, ответ начнет вырисовываться сам собой: и Эдемский змей, и Ноев голубь схожи в одном — в том, что оба они, выражаясь метафорически, были первооткрывателями новых и неизведанных земель, выводящими людей за пределы крохотных и благоустроенных мирков, в которых они (или, если говорить, о символической стороне, то, конечно же, их сознание) обретались прежде. Различие же между ними, пожалуй, состоит в степени контролируемости и осознанности протекаемых процессов. Змей инициировал разрушение микроскопической благоустроенности Эдема Адама и Евы, тем самым заставив их выйти в Большой мир и начать тот самый процесс алхимической интеграции и взросления, о котором говорилось выше. Голубь улетел и не вернулся, тем самым дав Ною знак, что время благополучной и уютной защищенности ковчегом закончилось и пора искать место, чтобы причалить и начать новую жизнь на обновленной потопом земле. Змей инициировал неконтролируемые процессы с непредсказуемым результатом, голубь вполне осознанно использовался в разведывательных целях. При этом, однако, сам змей действовал холодно и расчетливо, голубь — спонтанно и по наитию. Символики голубя и змея таким образом переплетаются между собой, то сходясь, то расходясь в противоположные стороны, как змеи на кадуцее у Гермеса.

Призыв «стать простым, как голубь» вовсе не так прост сам по себе, как те сравнения, которые употребляются в Ветхом Завете. Стать простым, как голубь совсем не просто, а стало быть, и простота голубя не является чем-то очевидным. Чтобы в этом разобраться, нам необходимо погрузиться в созерцание фигуры голубя во всей ее символической наполненности.

В: Мне не очень понятна связь с ветхозаветным голубем из Ноева ковчега.

А.И: Эта связь становится яснее, если вспомнить голубя из мистерии крещения Христа — этот образ является промежуточным звеном, позволяющим восстановить символическую преемственность библейского текста. Особенно ясно и отчетливо это видно на примере первого, по всей видимости, употребления этого символа Святого Духа в христианском контексте («И, крестившись, Иисус тотчас вышел из воды, — и се, отверзлись Ему небеса, и увидел Иоанн Духа Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на Него» (Мф. 3:16.)). Иисус, выходящий из крестильных вод Иордана, тем самым уподоблен здесь суше, выступающей из вод библейского потопа, а Святой Дух, опускающийся на Него, уподоблен голубю из Ноева Ковчега. «Местом покоя для ног» голубя-Святого Духа может быть, конечно же, только земля души Иисуса, очищенная и обновленная водами Крещения[84].

Следующим шагом нашего размышления должно быть обнаружение символической связи между голубем-Святым Духом и голубем из Иисусова изречения, которая начинает проступать в тот момент, когда мы задаемся вопросом: как мы понимаем простоту, призыв к которой в этом афоризме содержится? Что такое эта простота?

Вся прежняя комментаторская традиция указывает на то, что простота голубя — это, прежде всего, его незлобивость. Предлагаемая здесь концепция позволяет увидеть простоту (через фигуру голубя из мистерии крещения) как непосредственность восприятия и постижения опыта, расширяющего сознание. Простота опыта заключается в пассивности его постижения, сколь бы удивительно это ни звучало поначалу, — в отсутствии усилия в его осмыслении и концептуализации, то есть, в непосредственном умаленном его восприятии, когда опыт нисходит на нас сам, а мы воспринимаем его в простоте и чистоте — не осмысляя и не концептуализируя его, скорее наоборот, проникаясь и растворяясь в нем.

В: Но в мистерии крещения голубь — это то, что нисходит на нас. Получается, что мы должны быть как тот, кто нисходит, а не тот, кто воспринимает…

А.И: Здесь реализуется тот же смысл, что и в призыве уподобиться Отцу нашему Небесному: уподобиться этому опыту в его простоте и непосредственности.

В: Но ведь нельзя сказать, что это опыт нисходит на нас в пассивности?

А.И: Нет, конечно, но сознание вмещающего Его в себя находится в пассивном, причем, в специфически пассивном — умаленном и открытом состоянии.

В: Тогда здесь уместнее говорить об уподоблении Христу, чем голубю в его простоте.

А.И: Давайте попробуем понять, каково значение голубя в сцене крещения. Почему он снизошел на Христа? Потому что это — Реальность, которая увидела наконец-то клочок земли, освободившийся от потопа страстей; увидела и опустилась на него. Это мистический опыт особенного свойства, заключающегося в том, что в нашем непосредственном устремлении к этому опыту нет смысла, ибо мы не можем самостоятельно, по собственному произволу его создать или сконструировать. Это опыт, к которому мы можем стремиться лишь опосредованно — подготавливая наше сознание через покаяние и умаление к тому, чтобы оказаться способным его воспринять, когда он сам снизойдет на нас. Выражаясь по-чаньски, наше сознание изначально обладает природой Будды, и все, что нам надо сделать — это устранить препятствия, которые мешают ей проявится. В христианстве то же самое понимание последовательно реализуется через твердое представление о том, что даров Святого Духа невозможно достичь, добиться, завоевать. Эти Дары обретаются умалением, покаянием, очищением души, прошедшей через покаяние, и снисходят на нас сами, подобно голубю, который находит отдохновение для ног своих просто потому, что мы освободили землю своего сознания от вод своей страстности. Это понимание также находит свое воплощение и в христианском ритуале как психопрактике: сначала исповедь, покаяние и только после этого, в самом конце, как апофеоз и финал — причащение.

Непосредственной практики для достижения этой благодати не существует — только покаяние, умаленное ожидание. Как земля не могла притянуть к себе голубя из Ноева ковчега, а могла лишь обратить на себя его внимание выступанием из-под вод потопа, точно так же сознание Христа находилось в состоянии настолько очищенном и умаленном, что Дух Святой, подобно голубю, снизошел на Него, поскольку со Своей Божественной высоты увидел наконец землю, на которой может отдохнуть, то есть куда Он может войти и воплотиться. (Об этом же говорит цитата из Евангелия: «Огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие не совершится!» (Лк. 12:49—50).) Но поскольку нисхождение Святого Духа возможно лишь в умаленное в простоте, пассивное, не активномудрствующее, лишенное элемента активного конструирования состояние сознания, то именно этот аспект символики голубя как Святого Духа, опирающийся на символику голубя из Ноева ковчега раскрывается в афоризме Христа: «Будьте мудры, как змеи и просты, как голуби». Другими словами, речь здесь идет о различных путях обретения опыта, уже упоминавшихся в нашем рассуждении: через активное конструирование змеиной мудрости и через пассивное кроткое и смиренное внимание, подобное голубиной простоте.

Другими словами, мудрость змея и простота голубя относятся к различным модальностям, различным уровням реальности. Мудрость змея реализуется скорее на психологическом и ситуативном плане — эта мудрость, проницающая и просчитывающая ситуацию, конструирующая ее таким образом, чтобы получить желаемый результат[85]. Простота голубя соотносится с состоянием, необходимым в большей степени для обретения нового внутреннего опыта, мистических постижений, чем для просчитывания ситуаций. Конечно, это не означает, что мудрость змея бесполезна для мистического опыта, а простота голубя не «работает» в конкретных ситуациях. Все как раз наоборот. Этот афоризм глубоко голографичен и изоморфичен. Мудрость змея необходима для дальнейшего обоснования и интеграции полученного опыта; без простоты голубя невозможны непосредственные, наиболее точные и обескураживающие, интуитивные реакции в какой бы то ни было психологической ситуации. Соединенные вместе мудрость и простота создают возможность достижения принципиально нового состояния сознания, являющегося плодом алхимического синтеза осознанности разума и мгновенной спонтанной реакции интуиции. Во всей полноте этот плод обретали, пожалуй, только выдающиеся святые да еще, наверное, чаньские просветленные (недаром же они признавали Иисуса за «своего»! ) … Необходимость слияния голубя и змея, их взаимодополняющее воздействие составляет суть Иисусова изречения, внутренняя форма которого выстроена на ветхозаветных символических заимствованиях: расчетливость и проницательность змея восходят к трикстеру[86] из мифа о первородном грехе, простота голубя — к естественному, спонтанному поведению Ноева голубя из мифа о всемирном потопе.

Я чувствую, что добавилось змеиной изощренности в обоснование этой связи, хотя мне хотелось оставить больше голубиной простоты интуитивного постижения. Если рассматривать изречение Иисуса с этой точки зрения, то оно обретает неожиданную и новую глубину. Воспринятое таким образом, оно звучит как призыв к расширению границ сознания и обретению новой его целостности, причем — что особенно важно и ценно — целостности в подходе к обретению этой самой новой целостности, сочетающей «голубиный» и «змеиный» полюса мудрости, то есть целостности не только как цели, но и как средства в обретении само́й цели. Такое взаимопереплетение средства и цели придает целостности новую, неслыханную доселе объемность и глубину.

В.: Что можно считать, хотя конечно, и не главным, но все же важным достижением христианства.

А.И.: …И это только первый пласт символики змея и голубя.

В.: А что, есть и еще?

А.И.: Есть, но они носят более глубокий, более архаический, а стало быть, и более архетипический и нуминозный характер.

В.: И с чем же он связан?

А.И.: Как ни удивительно, все с тем же Деревом Жизни.

В.: Каким образом?

А.И.: Через универсальную архетипическую символику вертикали Древа Жизни, или Мирового Дерева, если говорить о мифологии индоевропейских народов. Вообще говоря, миф о Мировом дереве носит общепланетарный характер, и имеет самое широкое распространение — от аборигенов Австралии до индейцев Южной Америки[87]. И у семитов, и у индоевропейцев ось Древа Жизни определялась символами змея и птицы, — змей обитал внизу, в корнях Древа Жизни[88], птица жила наверху, в его ветках.

В.: То есть получается, что ползти ему для того, чтобы пообщаться с Евой, далеко не надо было?

А.И.: Получается, что и вовсе не надо было: Ева сама подошла туда, где ее уже поджидали, — еще одно свидетельство того, насколько все готовы были «упасть» в алхимические «объятья» друг другу.

В.: И как тогда меняется смысл изречения Христа через призму этой универсальной мифологемы?

А.И.: Через ее призму оно приобретает алхимический и поистине космический масштаб и размах, через коннотацию с первым афоризмом «Изумрудной скрижали» Гермеса Трисмегиста,[89] превращаясь в призыв к алхимической трансмутации, которую мы более подробно обсудим несколько позже.

В.: Интересно, а можно ли было бы и саму эту трансмутацию попытаться передать с помощью Эдемской символики?

А.И.: Наверное, можно, боюсь только, что полученная картинка рискует выглядеть несколько экстраординарно. Скорее всего, на ней мы увидим Эдемского змея, выползающего из-под корней дерева познания добра и зла. И мы увидим, как он, обвившись вокруг его ствола, ползет по спирали по нему наверх, к кроне, туда, где на самом верху его ждет сидящая на ветке птица. И пока он по нему ползет, в процессе этого восхождения змей становится все менее хитрым и все более мудрым, птица становится все менее хищной и все более кроткой[90], а дерево понемногу, с каждым нарезаемым змеем кольцом спирали, постепенно превращается из Древа познания добра и зла в Древо Жизни. И как только он доползает птицы, его мудрость и ее кротость достигают своего апогея, в котором они сливаются, в процессе этого слияния превращаясь в плод бессмертия, висящий на ветке Древа Жизни.

В.: А Адам и Ева?

А.И.: А Адам и Ева смотрят на всю эту картину и взирают на нее до тех пор, пока не поймут, что вся эта сцена происходит у них внутри. И как только они это понимают, плод Древа Жизни также оказывается у них внутри, при этом оставаясь висеть на ветке. Ибо только так, а не иначе, он и может оказаться внутри у человека.

В.: Картинка, действительно, похожа на те, что рисовали в старинных алхимических трактатах

А. И. И рисовали, и подписывали соответствующим образом[91], — для алхимиков эти параллели не были ни секретом, ни откровением, скорее практическим руководством к действию.

В. Можно ли из этого сделать вывод, что змей — это Кундалини, ствол дерева — позвоночник, его крона — мозг, а сидящая на его ветвях птица — наша самость?

А.И.: Это только одно из многочисленных значений символики этого мифа. Мы сможем ее лучше понять, когда доберемся до собственно самой трансмутации[92]. А пока давайте подведем предварительный итог.

Итак, следующий этап мифа о первородном грехе — это первое пришествие Христа, когда Он возвестил Свою Благую Весть. Начинается отсчет новой эры. До нашей эры подготавливалась почва для принятия идеи покаяния, с началом новой эры пошел отсчет времени, внутри которого эта идея начинает внедряться в сознание человека. А второе пришествие Христа и становление Царства Божьего ознаменует окончательное преображение нашей психики и способность капитулировать без тяжелых надломов и скруток[93], в которых пока мы, как ветхозаветные люди, продолжаем преобразовывать свою падшую природу.

Глава 5
Вопрос о «падшем естестве»

Все было дико и мятежно:

И лики грешные убивших,

И плач толпы, и стражи спор.

А Вы молились слишком нежно

За Ваших братьев согрешивших

И за тоскующих сестер.

И. Эренбург. Христу

В: Что все-таки стоит за понятием «падшее естество»[94]?

А.И: На мой взгляд, на психологическом уровне это бессознательность, причем в самом широком смысле слова — от ментального шума[95] до эгоцентрического мировосприятия. Что это значит? Начну издалека.

Очень многие пациенты (и не только пациенты — это вообще распространенное заблуждение), проходя анализ, начинают отсчитывать всевозможные проблемы и травмы от времени своего детства, пребывая в полной уверенности в том, что когда они были детьми, они были чисты, незапятнаны и идеальны. Отсюда — очень часто встречаемая ошибка перекладывания ответственности за все свои поступки на родителей. На самом деле это не совсем так. И многим заботливым и любящим матерям это известно. Ребенок не рождается идеальным, бессознательно он любой родительский импульс стремится обыграть выгодным для себя образом. Эгоцентризм является врожденным качеством всех детей, а вот способности к развитию, невозможному без преодоления этого эгоцентризма, у разных детей весьма существенно отличаются. Одного ребенка инстинкт развития подталкивает изнутри, и его достаточно лишь слегка направлять; с другим требуются колоссальные усилия родителей, а отдача часто весьма незначительна. Эта субстанция, которой в ком-то больше, в ком-то меньше — это именно субстанция первородного греха[96].

В: Притяжение, склонность к бессознательности?

А.И.: Да, эгоцентрическое стремление ни о чем не думать, ничего не знать, кроме своих собственных желаний, эгоцентрический принцип удовольствия и желание придерживаться только его. Это все для детей очень характерно, они совсем не такие ангелочки, как мы часто иллюзорно их себе представляем — да и себя на их месте тоже.

В: Отчего человек так эгоцентричен? В чем причина падшего естества?

А.И.: Она заключается в нашем отношении к боли.

В: Или к страху?..

А.И.: Нет, именно к боли. Страх — это уже вторичный феномен, он как раз больше принадлежит к сфере уже отношения.

В: К телесной боли или к душевной?

А.И.: К телесной.

В: Но ведь способность испытывать боль заложена в нас телесно тем, что у нас есть нервная система. Получается, что мы за это никакой ответственности не несем.

А.И.: За то, что боль в нас вложена, конечно, не несем. А за то, как мы к ней относимся, — по крайней мере, в соответствии с христианской интерпретацией мифа о первородном грехопадении — несем.

В: Почему человек за это ответственен, если противостоять боли не в его власти?

А.И.: Почему? Есть люди, которые преодолевают зависимость от боли.

В: Да, но это уже духовный путь, духовный рост. Почему эту зависимость назвали именно грехом, ведь грех есть нечто, за что человек испытывает чувство вины? По сути это никакой не грех, а изначально присущее человеку свойство. Это естество человеческое, и если не называть его грехом, с ним гораздо легче управляться. Если я правильно понимаю, буддисты именно так к этому относятся.

А.И.: Во-первых, грех — это то, за что надо испытывать раскаяние, а не чувство вины. Эти переживания, похожие только по видимости, по сути же зачастую прямо противоположны. Во-вторых, с одной стороны, да, естество, а с другой стороны, те же буддисты утверждают, что каждое живое существо прошло через этапы падения и инволюции и несет за это персональную ответственность[97].

В: Когда эта «поврежденность» объявляется грехом, человечеству сразу выставляется такая планка…

А.И: Эту планку человечеству ставили еще в самые дикие и первобытные времена. В подавляющем большинстве первобытных племен существовала градация их членов: были дети, и были взрослые. И взрослые обладали такими правами, которыми дети не обладали. Например, они могли позволить себе завести жену, детей и очень многое другое. А знаете, как осуществлялся переход от детской стадии жизни к взрослой?

В: Через какую-нибудь инициацию.

А.И: Да. Знаете, в чем она заключалась?

В: Должно было быть какое-то очень жестокое испытание.

А.И: Настолько, что многие подростки не выдерживали и умирали. Во многих сказках мотив такого испытания-инициации присутствует, как отражение первобытных языческих обрядов[98].

В: И надо было так укрепиться духом, чтобы через него пройти…

А.И: Да. Поэтому планка задавалась с самого начала.

В: Похоже, в современном обществе это, к сожалению, утеряно, мы такие амебные растем… Поэтому и не вырастаем, видимо, остаемся инфантильными до седых волос.

А.И: Да, есть такое мнение, что глобальная инфантилизация общества — это самая большая проблема Запада, в том числе — «сюсюкание» со своими психотравмами и категорическое нежелание брать на себя ответственность за свою жизнь.

В: Значит, первородный грех в том и заключается, что человек боится боли?

А.И: В том, что он ее не просто боится, а реагирует на нее сужением сознания, эгоистическими мыслями только о себе, о том, как от нее избавиться. Если вам приходилось испытывать сильную мучительную боль, вы понимаете, о чем я говорю, и не бросите камень в тех, кто не выдерживал пыток. Когда очень больно, сознание очень сильно сужается.

В: До себя одного… Или вообще — до точки боли.

А.И: Наше тело уже одним только фактом своей смертности (придающей ему онтологический статус посюсторонности) властно зовет нас в животный мир, на нижние этажи сознания, туда, где нет никаких моральных или этических принципов, трансцендентально связанных с запредельными телесному бытию планами мироздания, туда, где правит один закон — инстинкт выживания любой ценой. Ну и разумеется, все обслуживающие этот инстинкт и наросшие вокруг него оболочки эго — жажда присвоения, очень близко стоящий к ней инстинкт самоутверждения… Откуда вообще все грехи? Продажность, склонность к предательству…

В: А желание власти тоже из тела?

А.И: Конечно. Это как раз и есть инстинкт самоутверждения, но не только. Знаете, чем Сталин занимался по ночам? Проверял и утверждал списки приговоренных к расстрелу[99]. И требовал, чтобы расстреливали больше.

В: И это жажда тела?..

А.И: Да. Что стало бы с великим вождем, если бы он не избавлялся от своих политических врагов?

В: Уничтожили бы. Но он же не от врагов, а от обычных людей избавлялся. Или он всех считал врагами?

А.И: Конечно, это паранойя. Такая параноидальная жажда уничтожения, которой были одержимы все тираны, имеет очень четкую параллель в Священном Писании: приказ царя Ирода об убиении двадцати тысяч невинных младенцев (Мф. 2.16.). Понимаете, из каких недр поднимается это безумие?

В: Из страха смерти…

А.И: Да. Это именно страх смерти. Именно он стоит за любыми параноидальными проявлениями личности. Жажда продлить собственное телесное существование настолько велика, страх, цепляние за свою жизнь настолько властно и безоговорочно сужают сознание, что ценность чужой жизни парадоксально (но на самом деле — компенсаторно) утрачивает всякое значение. От высших ценностей, а порой даже и высших уровней личности не остается и следа. И это, конечно, патологические крайности. Однако влияние страха смерти далеко не исчерпывается только ими. Можно сказать, что оно разлито по всему житейскому морю. Просто где-то оно грубое и выпяченное, а где-то более тонкое и неявное. Например, наше сознание сужается и тогда, когда мы испытываем, пусть даже и в лечебных целях, уже нам почти не знакомое чувство голода. В общем, можно сказать, что оно сужается всегда, когда для тела встает вопрос о жизни и смерти, вопрос о выживании — неважно, мнимом и надуманном, или реально угрожающем. И эта склонность нашего сознания к сужению в такие моменты как раз и есть печать первородного греха на человеческом естестве (или существе). То, каким образом Христос преодолел и искупил этот первородный грех, имеет самое прямое отношение к нашему рассуждению. Я имею в виду то, каким образом Христос перенес свои крестные муки.

Ключевым моментом гонений и казни Христа было то, что Его терзали и предавали распятию в Его человеческом облике, в Его человеческом теле. В акте распятия сконцентрировалось все зло: со времен Эдемских не было сотворено бо́льшего зла в мире людей, включая и падение Адамово. В Евангелии это хорошо отражено в том месте, где толпа в едином порыве отвечает Пилату: «Кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27.25). Все темное, что в исступленном сатанинском экстазе выплеснуло свою ненависть на Христа, ополчилось не на некий абстрактный свет, не на изображение Господа, не на Заветы Его, а именно на конкретного человека, которого они захотели распять; и поскольку все это происходило внутри человечества, то один из людей (вот что сотворило соединение человеческого и Божественного!) — не Бог, а один из людей — взял на себя грехи всех остальных. Вполне вероятно, что мы до сих пор не стерты с лица Земли, несмотря на всю бездну человеческой греховности именно благодаря тому, что сделал Иисус. И если это так, значит, в нем же — залог того, что первородная порча, возникшая от падения Адамова, будет когда-то преодолена всеми его потомками.

Последние двенадцать часов жизни Христа четко делятся на две части: первая — с момента Его пленения римскими воинами до поднятия креста в вертикальное положение, и вторая — это время, которое Он провел на кресте до наступления смерти. Что же там происходило?

Суть того Делания, которым был занят Христос, можно назвать квинтэссенцией бхакти-йоги — йоги любви. Самое главное для Него заключалось отнюдь не в том, чтобы стойко перенести все страдания. Это многократно совершалось и до Него, и после. Самая главная задача Христа, от которой зависела вся дальнейшая судьба человечества, состояла в сохранении того состояния сознания, в котором Он не утратил бы любви к своим мучителям до самого последнего момента, несмотря на то, что мучители Его испытывали к Нему лютую злобу и подвергали Его непрерывным жестоким издевательствам. Такое глумление бывает в зоне и других столь же тягостных и неприятных местах, где человеку не просто причиняют боль, а где его хотят унизить, растоптать и делают это смачно, всей душой, наслаждаясь происходящим. Все эти люди, ставшие толпой, вдохновлялись на выражение крайне отчужденных и враждебных чувств по отношению к Христу, по позднейшему преданию, не кем иным, как Сатаной — с одной-единственной целью: чтобы Христос это испытание не выдержал, не прошел. А не пройти его было очень легко: достаточно было испытать хотя бы маковое зернышко ответных чувств, на долю секунды позволить себе хотя бы тень негодования, презрения, ответной агрессии. Именно поэтому то, чем занимался Христос, проходя свои крестные муки было непрерывной йогой самого высокого уровня посвящения[100], который только может быть: все это время Ему нужно было держать сосредоточение на одном — на любви ко всем своим гонителям, видеть Божий свет, пробивающийся в каждом из них. Это очень высокий уровень йоги, доступный очень немногим просветленным или святым. Видеть Божественный свет в самых темных проявлениях мироздания — это именно то, к чему призывает буддизм и что считается высшим проявлением йогического совершенства как в буддизме, так и в индуизме.

Из чего состоит первая часть страданий Христа? Это давление двух взаимоусиливающих факторов: непрерывной тяжелейшей физической боли, которая заставляет думать только о себе, и такого же постоянного психологического глумления, которое, по идее, должно перекрывать все каналы. Как вытерпеть чужую агрессию? — Сразу закрыться; нам всем это хорошо известно: ответная агрессия или бегство — это средства спасения. Таким образом, все условия, вынуждающие человека закрываться и переставать испытывать какое бы то ни было чувство любви, были соблюдены, и задача Христа состояла в том, чтобы продолжать испытывать любовь вопреки этим условиям. Пройти через такое испытание, сохранив свое сознание и сердце максимально открытым, излучающим Любовь, возможно только находясь в непрерывной медитации очень высокого уровня. Это было единственным шансом для человечества на тот момент. Это было единственной возможностью победить Сатану. Именно сохранив любовь ко всем своим гонителям и мучителям, Он спас человечество от вечной гибели. Божественная любовь, изливающаяся на грешных и несовершенных людей из недосягаемых для их плевков высот, может стать предметом дьявольского упрека: конечно, легко любить малых сих оттуда, с высоты, а ты попробуй сунуть хотя бы палец в этот муравейник, тогда посмотрим, как ты сможешь их любить… Его духовный Подвиг — это во многом ответ дьяволу. Это битва сверхъестественных сил. Надо правильно понимать, что в тех давних по времени (но всегда актуальных!) событиях люди играли роль второстепенных статистов, совершенно незначимых персонажей. Эти люди тогда сами по себе ничего не могли сделать. В этом — главная суть происходивших событий: разыгрывалась битва Сил Света с силами тьмы. И для того, чтобы результат был убедительным, она могла произойти только по одному-единственному сценарию: Силы Света отдаются на попрание, растерзание силам тьмы и при этом не утрачивают силы своего света. Все! Никакие другие условия в этом случае не работают. Если дьявола побеждают силой — для него это не победа, он и так силу уважает, и ничего, кроме нее, не признает. Поэтому Сила Света могла победить, только став предельно слабой, но при этом оставаясь Силой Света — вот чего дьявол никак не мог принять. Я как-то в прессе натолкнулся на любопытную статистику: огромный процент россиян ненавидит олигархов лютой ненавистью, но ровно такое же количество людей и сами очень хотели бы стать олигархами. Ну или хотя бы их родственниками. Это дьявольская логика: вы там, наверху, такие классные и светлые, просто потому, что вам повезло со стороной баррикады (ну, или со статусом…). Вот эту дьявольскую логику можно было опровергнуть только так, как она была опровергнута в мистерии страстей Христовых. Такова первая часть. Вторая часть является гораздо более короткой, но по значимости своей первой части как минимум не уступает. Помните ли вы две заповеди, в которых полностью выражается сущность христианства?

В: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим… Возлюби ближнего твоего как самого себя.

А.И: Вторая часть финальной мистерии — это богооставленность на кресте. Когда издевательства заканчиваются, крест поднимается, и Христос как бы изымается из мира людей. Все Его мучители оказываются ниже — их головы теперь у Его ног. Это очень интересный момент. С одной стороны, мы видим казнь, а с другой стороны — человека, который, будучи казнимым, поднимается над этим мирским уровнем. И вот Христос остается один на один с самим собой. Людям там, которые внизу, до Него уже нет дела: солдаты начинают играть в кости, мать с апостолом Иоанном не имеет возможности к Нему приблизиться, а остальные потихоньку расходятся. Его последние слова: «Господи, Господи, зачем Ты меня оставил?» выражают состояние предельной богооставленности. Она загадочнейшим образом отзеркаливает ситуацию изгнания Адама из Эдема, когда он в наказание за совершенный проступок так же был лишен общения со Всевышним. Но теперь, в ситуации на кресте, лишение, оставление Господом Своего Сына служит наполненной глубочайшим смыслом платой за вход обратно, за возвращение в Рай и последующее воссоединение с Богом. Это одна из модальностей Искупления, выкупа Христом тяжести совершенного Адамом первородного греха.

Эта сцена является одной из самых загадочных в Евангелии: в ней Бог оставляет Самого Себя и при этом остается Богом. Понять это без сатанинской антитезы, изложенной выше, конечно, невозможно. Причем, надо заметить, что в мифе об Адаме этой антитезы изначально нет, она там полностью отсутствует. Змей из Эдема — типичный трикстер наряду с прочими первобытными Кроликами, Воронами, Пауками и т. д., но не более того. В чем-то он невероятно смышлен и отлично соображает, как можно напакостить, отманипулировав Адамом и Евой, а в чем-то — так же, как и большинство его мифических собратьев — удивительно бестолков, будучи не в состоянии просчитать последствия собственных поступков, за что в конце концов и расплачивается, настигаемый Божественным проклятием. Но до того расщепления мироздания на силы Добра — Света и Зла — Тьмы, которое присутствует в Евангелии (прежде всего, конечно, в сценах дебатов Христа с Сатаной), он, конечно, не дотягивает.

Церковная традиция, однако, именно в стремлении провести параллель между Христом и Адамом, наделяет Эдемского Змея богоборческими чертами, которые позволяют, отнеся его к силам космического Зла, воспроизвести Евангельскую антитезу. Для этого, собственно, и объявлялось, что в змея вселился сам Дьявол[101]. Этот ход, с одной стороны, сближал между собой Евангельскую мистерию и Эдемскую историю, делая как бы одну наследницей второй, а с другой стороны лишал Эдемский миф самой ценной его части — его алхимической недуальности, делая его расщепленным и тем самым плоским.

Это происходило и продолжает происходить по сей день, в первую очередь, потому, что такое дуалистичное расщепление сохраняется прежде всего в восприятии Евангельского рассказа, а уж потом, естественно, переносится на миф о первородном грехопадении. Дуализм традиционного христианского восприятия выражается в том, что дьявол, даже будучи посрамлен, тем не менее, оказывается посрамленным не как иллюзия, а как реальная сила, и тем самым даже после посрамления сохраняет за собой атрибут реальности. Такое восприятие природы зла гипостазирует это самое Зло в христианстве, хотя и при условии его неравноправности Добру[102]. Тем самым закладывается мощнейшая культурологическая мина под самый фундамент всего вероучения. Последующие негативные явления и перегибы, наблюдавшиеся в истории христианства, — от инквизиции до игнорирования плоти — так или иначе ведут свое происхождение от этой мины. Даже нынешнее проигрывание христианством духовной битвы за людские сердца восточным религиям — прежде всего, буддизму (просто потому, что буддизм находится гораздо ближе к истокам недуальности) — также связано в том числе с восприятием природы зла.

Все же, возвращаясь к сцене Распятия, следует признать: Крест — место особенное, и где здесь Иллюзия, а где — Реальность, Там определиться не так-то просто[103]. Для этого требуется колоссальная, поистине нечеловеческая сила Духа. И именно она, эта сила и явилась ответом сатане — тем силам бунта, распада и деградации, что символизируются его фигурой. Продолжается диалог Господа и Люцифера, причем он продолжается именно тем, что Христос остается один, Его покидает вся Его Божественная сила. Бога нет — Бог (Сын Божий) остается умирать как человек, просто слабый человек. И эту Чашу тоже надо не просто испить, не уронив своего Божественного достоинства, но остаться Богом и на кресте, доказав тем самым что Бог является Богом не в силу Всемогущества и Вознесенности над мирской пылью, подобно надменным языческим Богам Рима и Греции, а в силу того внутреннего, духовного и морального превосходства, которое не зависит ни от каких внешних сопутствующих условий и обстоятельств. Какое, к примеру, сильнейшее желание возникает, когда человек оказывается в состоянии богооставленности? Впасть в претензию к Богу — в лучшем случае. В худшем — Господа проклясть.

В: Как можно предъявлять претензии к тому, кого нет?

А.И: Возненавидеть.

В: Возненавидеть того, кого нет? Как? Или Он все-таки есть, но Он такой плохой, что оставил?

А.И: А если мы говорим, что Его нет, то в таком случае мы начинаем ненавидеть иллюзию…

В: Которая была?

А.И: Да, и которой теперь нет. И мы ее за это ненавидим[104].

В: Тем самым примыкаем к сатане… И он побеждает в нас…

А.И: Да. Это было очень важно — не примкнуть к сатане — это было последней и самой важной частью той миссии, которую Христос должен был исполнить на земле. Как это страшно — умирать на позорном столбе… Почему здесь все решается? Потому что малейшее сомнение в Господе и Его силе — это сомнение в Воскресении, а сомнение в Воскресении — это уже его отсутствие. Если бы Он допустил хотя бы крошечную долю сомнения, Он бы не воскрес. Это потрясающая йога веры. Господь оставил Его специально для того, чтобы каждый из нас, будучи оставленным Господом, знал, что такая оставленность не есть признак Божественной нелюбви. Так же, как не было ею то стародавнее изгнание Адама и Евы из Эдема. Чтобы мы знали, что такая оставленность возникает как испытание, которое нужно и можно пройти, которое до нас уже было пройдено. Это — самое главное в мистерии Распятия.

В: Такое испытание, наверное, лучшее, что может вырвать человека из пучины обыденщины.

А.И: Тем, кто живет в пучине обыденщины, такое испытание не посылается, потому что там Господа с ними и так нет. Богооставленность — это испытание, которое надо заслужить, оно означает, что до него Бог был с человеком, наполняя и поддерживая его. Это испытание определенного уровня. Это честь — пройти через испытание богооставленностью. Чувствовать себя на гребне волны правого дела (и действительно быть на гребне волны, а не просто так думать), чувствовать за собой Господа, чувствовать, что удается всякое дело, потому что ты находишься внутри воли Божьей, следуешь за ней… И в какой-то момент — все исчезает, ты остаешься один.

Что делает в этом состоянии Христос? Он не только не ропщет, но утешает страждущего рядом человека, обратившегося к Нему: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк, 23:43). Казалось бы, что здесь такого? Но лишь впустив в себя, осознав весь ужас крестных мучений, можно понять, что эти слова, сказанные в той ситуации, были самым настоящим духовным подвигом. Что происходит с нами в тот момент, когда мы действительно жестоко страдаем?

В: Мы как будто каменеем и ничего не видим вокруг.

А.И: Да! Насколько надо быть децентрализованным и безэговым, чтобы в этом состоянии почувствовать боль другого человека и произнести слова любви — практической, истинной, преодолевающей эгоцентрическую замкнутость на себе, утешающей, ободряющей ближнего, поддерживающей порыв, способный изменить всю его карму — настолько, что посмертное воздаяние повернется на 180 градусов. Уму непостижимо, какая сила кротости и любви нужна для того, чтобы обратить на это внимание и спасти перед самой своей смертью — тяжелейшей, позорной, мучительной — еще одну человеческую душу. Это был подвиг. Для нас эти сюжеты настолько «знакомы» и «очевидны», что мы перестаем воспринимать их глубину.

Самое главное, что я понял — вопрос о том, произойдет Воскресение или нет, решался Христом каждую секунду, каждый миг Его испытания. С высоты космической или исторической никто не сомневается, что Христос его прошел бы. Но Христос был живым. И это так же верно, как и то, что если бы у Адама и Евы не было бы свободы выбора, то не было бы и никакого грехопадения. Если бы результат от Него не зависел, то не было бы величия подвига. Эту силу подвига можно почувствовать, только допустив сомнение. Вот почему в русле христианской традиции не всегда до конца понимается значение последних двенадцати часов жизни Христа (речь, разумеется, идет не о церкви и святых отцах): Он мог воскреснуть, только до конца выдержав испытание. Это то, над чем надо размышлять, глядя на ситуацию изнутри. Понимание этих последних часов крайне важно для любого христианина, потому что оно ведет к правильному восприятию любых житейских ситуаций и, составляя живое ядро христианского миросозерцания, помогает проходить через все испытания. А для чего еще нужна религия, как не для этого?

Бог взглянул на человечество из самой невыгодной точки — из гонимого и распинаемого существа, и в этом своем взгляде сохранил к человечеству любовь. Безусловная любовь к людям, собственно, и была тем, из-за чего и ради чего и возникла эта точка и вся связанная с ней мистерия, и что наполняет глубоким смыслом слова о том, что Христос всех нас спас — нас всех все равно любят. Это «все равно» — очень интересный момент. В «Старце Силуане» он описывается следующим образом. Был один подвижник, который очень глубоко переживал последующую гибель человечества в адских безднах после Страшного суда. И однажды ему явился Господь и спросил его: неужели ты думаешь, что я настолько злобное и бессердечное существо, что дам погибнуть людям за то, что они были в своей слабости несовершенными и даже порочными? Если хочешь знать, я спасу от адских мук любого, кто хотя бы один раз в жизни обратился ко мне. Отшельник недоумевал: зачем же мы тогда так изнуряем себя? Господь ответил: всех остальных я просто спасу от адских мук, но рядом со мной, в моих друзьях, окажутся лишь немногие избранные. Эта фраза была произнесена Господом благодаря тому, что Христос, сохранив любовь к людям на кресте, добился нашего всеобщего спасения.

Что получилось таким образом? Христос не просто обличил тьму, рассеянную в человеках. Самый главный удар, ради которого и снизошел Святой Дух, и самое важное, что Он сделал (Христос ведь по большей части воевал не с людьми), было направлено на нижние слои мироздания. Он, если можно так выразиться, их «переиграл». И вся Его земная жизнь была посвящена по большому счету именно этому. Благодаря соединению Божественного и человеческого начал Христос смог попасть туда, куда до этого Бог проникнуть не мог. Господь, будучи Светом, именно в силу этого не предпринимает никаких шагов, чтобы вторгнуться в то царство тьмы, которое суммой своих свободных, но отвернувшихся от Него воль создали те или иные существа (потому что ими могут быть не только люди, но и духи), — царство, называемое адом, или преисподней. Оно было создано как тьма, которая есть свободно изъявленное отрицание света, и поэтому свету туда проникать было нельзя — именно по этому принципу свободы воли. Эта тьма не была чем-то пассивным (как, например, физическая тьма): она стала началом духовно активным. Ад стремился завлечь в себя как можно больше душ. И именно против этой активности трансцендентного по отношению к человеческому мира, именно против нее был направлен по большому счету приход Христа на землю. Хотя Он воплотился на земле, ходил по земле и имел плоть человека, на самом деле Он воевал в других мирах и с другими мирами — более могущественными, чем жалкий синодик с его жалкими первосвященниками.

Итак, ад хотел, чтобы каждый человек попал после смерти туда. И со времен Адамовых у него была возможность это сделать, искусно используя все возникшие в результате грехопадения человеческие пороки: бессознательность, невежество, страсти и прочее; он, в алчном исступлении потеряв уже всякую меру, жадно сгребал в себя все, что умирало на земле. И все праведники томились там, за исключением нескольких человек.

И вот происходит следующее: Христос, будучи человеком, спускается после смерти в ад вслед за всеми остальными людьми. Именно здесь самый большой просчет инфернальных сил и обнаружился. Само по себе Божественное начало в ад спуститься никак не могло. Человеческое начало, спускающееся в ад, было ему не страшно, а вот Божественное начало, прикрепленное к человеческому… Понимаете? Не пропустить-то нельзя…

В: Это же просто диверсия получилась!

А.И: Вот так Он туда и прошел через смерть на кресте. Не меняя, казалось бы, правил игры… С человеческой точки зрения одно восприятие: Он предал себя на распятие. Произошел акт капитуляции, и вследствие величайшей глубины и чистоты этой капитуляции Воскресение произошло не только на психологическом уровне, как у обычных людей, но даже и на физическом, по герметическому принципу[105]: чем дальше вверх, тем глубже вниз. А если посмотреть с точки зрения трансцендентных сил, то картина получается совсем другая. Битва сил Света и сил тьмы за искупление греха Адамова, за возможность преодоления печати первородной порчи, а стало быть, за перспективы эволюционного развития всего человечества…