Смерть – пусть даже смерть [за императора] – представлялась ненавистным чудовищем. Война… война не казалась ему грехом. Грех был чем-то, по-человечески понятным, проистекавшим из человеческих страстей. Война же происходила исключительно [из-за высочайшего приказа]. И вот теперь он – да нет, не только он, все две тысячи человек, отобранные из разных дивизий в отряд «Белые повязки», должны умереть, не по своей воле, а лишь потому, что [император отдал приказ].
Ведь человеку, в отличие от обезьяны, рассчитывать на снисхождение не приходится.
Увы, никакие слова не изменят того, что произошло.
Будешь по мне скучать? – продолжал он разговор с котом. – Впрочем, кошки, говорят, всего три года добро помнят
Тургенев, почти пристыженный, сжал его руку. Что же стало главной находкой сегодня утром – вальдшнеп или Лев Николаевич? На глазах выступили слёзы – такая радость поднялась в сердце.
– И я не такой человек, чтобы врать. Взгляните-ка. Всё как я вам говорил: я выстрелил – и он камнем упал…
Два почтенных писателя переглянулись и одновременно расхохотались.
В человечьем сердце непроглядный мрак,
В нём огонь желаний ярко запылал.
Вспыхнет – и сгорает, гаснет без следа.
Вот и жизнь земная, краткая, прошла.
первую очередь, верить нельзя себе. Только на того, кто это твёрдо усвоил, можно отчасти полагаться. Иначе рано или поздно случается то же, что с Хэ Cяо-эром, – итогом благих намерений становится отвалившаяся голова. Вот чему нас учат китайские газеты.
Если бы мне удалось спастись, я бы сделал всё, чтобы искупить прошлое! – в слезах шептал он про себя.
Тогда и правда получается дилемма: либо усомниться в показаниях прибора, либо в ценности своих работ, – и то, и другое удовольствие сомнительное. …Впрочем, это всего лишь слухи.
