Оглавление

Пролог

Из моего дневника, февраль 1970 года:

«Ну вот я и приехала из Москвы. Сегодня утром в 6 часов вышла из поезда вместе с девочкой, её тоже зовут Таня. Её должны были встретить, но опоздали, и мы решили немного постоять на перроне вдвоём. И тут подходит мама, я даже не поверила своим глазам. Мы расцеловались, я страшно по ней соскучилась. Как бы и где бы ни было хорошо, всё же с мамой лучше…»

Созвонились с сыном:

— Денис, сегодня бабушке 109 лет, а в следующем году круглая дата — 110 лет. Хочу написать и издать книгу. Поможешь?

Часть 1.
Воспоминание о маме

Моя мама — удивительная женщина: всё, что она делала, было на все 100% правильно. Она готовила настоящее топленое масло «Гхи» из сливочного масла и только его использовала при приготовлении еды. Она топила свиное сало и только на нём, а не на подсолнечном масле, жарила картошку. Она приучала нас к усидчивости. С самого начала учёбы в первом классе отсчитывала 10 спичек и заставляла любой текст, даже в три слова, читать 10 раз. Делая что-то по хозяйству она никогда не стояла над душой, но при этом всегда замечала мои попытки тайком передвинуть спичку в кучку прочитанных. Какое-то время мы жили на Севере и однажды в нашу семью на несколько дней определили пожить девочку-двоечницу четырёхклассницу (что-то случилось с её матерью-алкоголичкой: посадили на трое суток или что-то ещё?). Мама усадила Катю за стол с десятью спичками. После еле-еле прочитанного по слогам все 10 раз текста, она не смогла даже его пересказать. На следующий день Катя бежит к нам домой, размахивает портфелем и кричит:

— У меня четвёрка-а-а-а!

Это была первая четвёрка в её жизни.

Иногда мама так проверяла нас:

— Открой пошире глаза, я узнаю, говоришь ли ты правду.

Я изо всех сил таращилась и старалась скрыть свою фантазию, а мама, улыбаясь и хитро прищуриваясь сообщала:

— Вот-вот, вижу, что ты говоришь неправду!

— Как? Я же широко открыла глаза! Как мама увидела, что я говорю неправду? — сокрушалась я.

В детстве мне мама часто повторяла:

— Лень впереди тебя родилась, — когда мне чего-то не хотелось делать.

— Давайте, побегайте! Почему вы всё время тихо сидите и играете? Мне сказали, что дети должны бегать!

Мы с сестрой три раза обежали вокруг стола, подбежали к маме и спрашиваем:

— Еще бегать?

Мама махнула рукой, поняв, что нам не интересно бегать.

Мама лежала на диване, я примостилась рядышком и подумала:

— Как я буду жить, если мамы не станет? — и спросила:

— Мама, когда ты умрёшь?

Мама рассердилась на меня и не разговаривала какое-то время. У неё была привычка не разговаривать, если ей что-то не нравилось. Это происходило неоднократно.

Моя прабабушка была княжной. Мой дедушка Джан Оганесов с бабушкой Сирануш жили в Западной Армении, и, когда в 1914 году случилась турецкая резня, из Трапезунда (сейчас называется Трабзон) на пароме бежали в Советский Союз. Так они оказались в Баку, где в 1915 году родилась моя мама. Оттуда семья перебралась в Кисловодск. Их было три миниатюрных сестры: хромоножка Арусяк, красавица Арфеня и самая маленькая — моя мама, прекрасная Мария. Куда только ни возил мой дедушка старшую дочку, но так она и осталась хромать. К Арфене сватался очень симпатичный парень, в которого влюбилась и Арусяк. Арусяк выкрала семейные драгоценности, отдала жениху сестры и таким образом «соблазнила» его. Они поженились. Дедушка простил Арусяк, а, может, и вовсе не сердился. Он был очень богат: ему, на правах долгосрочной аренды у государства, принадлежали Нарзанные ванны в Кисловодске (которые он модернизировал, чем привлёк в город больше отдыхающих), несколько ресторанов (славившихся отличной кухней) и гостиница «Парк» на Пятачке. Он любил весело проводить время с молоденькими красавицами, гулял на широкую ногу: бывало, с грохотом проезжал на фаэтоне по мощёным улицам, а люди вслед цокали языками, кивая головами в его сторону:

— Джан гуляет!

После 1917 года его репрессировали, всё отобрали, семью выселили в лачугу с земляным полом. Когда его забирали, он крикнул бабушке:

— Сирануш, позаботься о нашем дереве (во дворе)!

Бабушка перекопала всю землю вокруг дерева, но ничего не нашла. Через какое-то время на этом месте при рытье котлована для здания под санаторий обнаружили клад, на него и построили санаторий «Москва» в Кисловодске. Без дедушки семье жилось плохо, голодно. Работали все, и моя мама тоже: убирала у соседей квартиры, мыла бутылки в нарезанной галерее. Бутылки, порой, разбивались и мамины руки были все в порезах. Честность у мамы в крови. Её как-то проверили: положили под кровать деньги. Мама мыла пол, обнаружив деньги, не присвоила их тайком, а отдала хозяевам. Дедушка вернулся из ссылки больным и бессильным, женился второй раз на польке, прожил совсем недолго. Я интересовалась у мамы:

— От чего умер дедушка?

Она отвечала:

— Он стал портным. Шил штаны, положил ткань на колени, иголка вошла в тело и попала в сердце…

Странная история.

У моей бабушки были синие-синие маленькие ясные глазки. Глубокие морщины на мягких щёчках. В свои 74 года с горбиком на спине она выглядела на все 90 лет. От неё пахло парным молоком. Этот запах я всегда чувствовала, когда целовала и обнимала её. Бабушка до последних дней жизни работала: ходила по соседям, мыла полы; стирала, сушила и пушила баранью шерсть для армянских одеял. По-русски произносила только одно слово:

— Елена! Елена! — так звали мою среднюю сестру.

Она её нянчила, когда та была крошечной.

Нас тоже было три сестры: старшая Белла — сестра по маме, средняя Лена и я, Татьяна. Был ещё брат, тоже по маме — Эдик, они с Беллой одногодки. Он умер, когда маму с двумя детьми перевозили по Ладожскому озеру из блокадного Ленинграда и «выбросили» в озеро, так говорила мама.

Как-то в Кисловодск «на воды» приехал молодой главный инженер одной из судостроительных верфей Ленинграда по фамилии Крутиков, увидел мою ладненькую маму и… влюбился. Они виделись каждый день, гуляли по городу, а в день отъезда он предложил маме посмотреть на поезд. Вошли они в вагон, сели.., а поезд и поехал. Вот так он увёз мою маму в Ленинград. Жили они на Невском проспекте (дом 10? 12? 14?), в огромной квартире, с помощницей по хозяйству.

— Роды тяжёлые, Белла и Эдик родились крупными, я вся порвалась, — рассказывала мама.

Крутикова репрессировали. Во время блокады Ленинграда во дворах сваливали кучи мусора вперемешку с трупами. От отчаяния мама не раз ложилась на одну из них, но, почувствовав, что ещё есть силы жить, вставала и уходила. Мама не любила вспоминать блокаду, очень тяжело, так и не смогла вернуться после войны жить в Ленинград. Когда переправлялись через Ладогу, Белла потерялась, но потом нашлась. Путь они держали обратно в Кисловодск.

В Кисловодске мама с Беллой жили в маленьком домике с земляным полом, очень тяжело жили, мама не выдержала и написала письмо Сталину. Через несколько дней в дом зашёл мужчина в длинном кожаном пальто:

— Вы такие-то? Собирайтесь!

Он перевёз маму с Беллой в прекрасную квартиру. Мама всю жизнь по-настоящему любила и верила в силу Сталина. О Крутикове не было никаких известий. После войны мама работала сестрой-хозяйкой в санатории. В Кисловодск на отдых приехал мой будущий отец Николай Евстафьевич Скрынник — молодой инженер, служивший во время ВОВ в танковых войсках. Он влюбился в мою маму, женится на ней, удочерил Беллу. Подходящей работы для отца по специальности не нашлось, и семья переехала в Орджоникидзе — столицу Северной Осетии (ныне Владикавказ).

Когда мы с мамой ходили на базар за продуктами, она общалась с грузинами на грузинском языке. Я поинтересовалась, откуда она знает грузинский, и мама рассказала: оказалось, совсем недолго она была второй раз замужем (до моего папы) за грузином-мегрелом по фамилии на букву «Ц» (точнее не могу вспомнить), похоже на Циклаури. Жили они на какой-то горе, он заставлял маму таскать на спине бочки с водой на вершину, и она сбежала от него. В Орджоникидзе родилась моя сестра Лена.

В Орджоникидзе родилась моя сестра Лена. У Арусяк трое детей: Георгий, Роза и Сергей. Я видела Арусяк один раз в жизни в престарелом возрасте, когда мы с мамой пошли к ней в гости. Невысокого роста полная седая Арусяк о чём-то поговорила с мамой по-армянски у калитки её дома, и мы ушли. Мама почему-то очень жалела Сергея. Роза однажды зашла ко мне в гости, когда я жила в Москве на Садово-Каретной улице, и мы немного погуляли по улице Чехова (сейчас Малая Дмитровка). У Арфени выразительные серо-голубые глаза с каёмочкой — бабушкины глаза. Она к 60 годам располнела, тёмно-коричневые волнистые волосы коротко стригла, носила на пробор. Её младший сын Эдик, ровесник Беллы, военный, окончил военно-воздушную Инженерную Академию имени профессора Н. Е. Жуковского и преподавал в ней. Старшая дочь Тереза окончила медицинский институт и работала заведующей отделением санатория в Кисловодске. Их сын Алик, Аликжан, так звала его тётя Арфеня, а он называл её мамой, — она его вырастила и очень баловала, младше меня на один год, окончил Ростовский государственный медицинский университет. Мы часто приезжали летом в гости к тёте Арфене, а когда я училась на третьем курсе медицинского университета, Тереза договорилась и меня устроили в Кисловодскую городскую больницу проходить летом сестринскую практику. Когда собирались вместе, мама рассказывала, что когда Эдик был маленький, он стащил у неё гуся, которого она собиралась запечь, и когда его спросили, где гусь, он ответил: «Убежал». — А откуда взялся гусь у Арфени?

Он сообразил:

— Прибежал!

Все дружно смеялись.

Алик умер рано, отказали почки: он попал в авто аварию за окружной дорогой Москвы и долго пролежал на мёрзлой земле, возник нефрит, развилась острая почечная недостаточность. Уже никого нет в живых, ни Арусяк и её детей, ни Терезы, ни Эдика.

— Таня, возьми меня к себе, ты моя любимая племянница, я тебе всё отпишу, — кричала тётя Арфеня в трубку.

Она находилась в своей квартире в Кисловодске одна после перелома шейки бедра, Эдик нанял ухаживать за ней сиделку.

— Тётя Арфеня, куда я вас возьму, у меня дома лежит мама после инфаркта…

— Вот и хорошо, мы будем вместе, и Маруся будет лежать и радоваться.

Эдик объяснил мне, что тётя Арфеня отказывалась много раз от его предложения переехать жить к нему в Москву. Тётя Арфеня и мама умерли в один год с разницей в несколько месяцев, сначала тётя Арфеня, затем мама.

Часть 2. 
Отец

Врачи назначили мне пить противный рыбий жир, но я отказывалась, воротила нос. Отец нарезал лук, смешал с томатной пастой, полил рыбьим жиром — и стал с аппетитом есть. Да с таким аппетитом, приговаривая и причмокивая:

— Очень вкусно, ах как вкусно! — что и мне тоже захотелось.

Я и не заметила, как выпила столовую ложку рыбьего жира.

У отца было две сестры — Варвара и Наташа — и младший брат Павел. Варвара «скупердяйка», мама её не любила, Наташа — очень милая и приятная, у них появилась взаимная симпатия.

Из дневника, июль 1971 года:

«С утра лил дождь. Дверь на улицу открыта, я сидела в комнате. Послышался шум проезжающей машины. Вдруг что-то зашуршало за дверью комнаты — так обычно моя подружка Алка возится с дверной ручкой. Посидев немного в ожидании, что Алка позовёт, и, не дождавшись, я встала, подошла к двери, открыла её и столкнулась с большим животом крупного человека. Взглянула на его лицо и опешила — лицо было очень похоже на папино.

— Здравствуй, ты Таня? Не узнаёшь меня? — немного с расстановкой с добродушной улыбкой спросил толстяк.