Red Violet. Темные миры

ЛИДИЯ ПЛАТНЕР

КОГДА ЗАСИЯЕТ ЖУРАВЛЬ

Москва
МИФ
2025

ИНФОРМАЦИЯ
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Книга создана при участии литературного агента Уны Харт и бюро «Литагенты существуют».

Платнер, Лидия

Когда засияет Журавль / Лидия Платнер. — Москва : МИФ, 2025. — (Red Violet. Темные миры).

ISBN 978-5-00214-970-4

Ава не знала, как очутилась в лесу, но смерть нашла ее именно там. Став неупокоенным духом, она попала на службу к сыну вражеского князя Торею, чтобы хранить ему жизнь вопреки своему желанию и его намерению.

Ошибившись в заклинании, княжич меняет ход судьбы — и своей, и своего государства. И лишь одним богам известно, куда их заведет дорога.

Книга не пропагандирует употребление алкоголя. Употребление алкоголя вредит вашему здоровью.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

ВОСХОДИТ НА ЗАПАДЕ МГЛА

 

 

История вдохновлена мифами и легендами народов Мордовии

1

ПЛАМЕННИК НА ВРАЖЕСКОЙ СТЕНЕ

Меня накрыли крышкой гроба.

Родители не поскупились и раздобыли для него дорогую древесину — дуб. Зимой они будут жить впроголодь, зато единственное дитя сгниет в роскоши. Мало кого на Великих равнинах клали в землю в объятьях нашего священного дерева, поэтому о моих похоронах еще долго будут судачить.

Доски были выглажены песком и камнем, оттого светились на солнце. Никто бы не сделал гроб лучше отца, а для дочери он постарался: засел в мастерской вскоре после того, как мое тело принесли домой, и вышел лишь на третий вечер.

Утро похорон было еще по-зимнему ледяным. Весна только-только пришла на наши земли, но холод не желал отступать без боя. Снег отражал солнечные лучи россыпью переливов на моем гробу.

Как только его опустили на дно ямы, к ней потянулась вереница людей в светлых одеждах, украшенных яркими нитями и лентами. Женщины — с красными платками на головах, цепочками с монетками из меди, бусинами, а мужчины — в расшитых кафтанах из выбеленного льна. И не скажешь, что в деревне случилось несчастье. Сколько знала себя, что похороны, что свадьбы оставались в воспоминаниях торжественными и однообразными, будто между этими событиями не было никакой разницы.

Снег хрустел под ногами.

Меня убили валгомцы1. Наверняка они. Кому бы еще быть ночью в лесу и говорить на чужом языке? Кому бы еще перерезать горло заплутавшей девке, молящей о помощи? Меня убили валгомцы, и шел уже четвертый день, как я твердила об этом. Только мертвую никто не слышал.

Все дни в доме звучали плач, отпевания, слова похвалы. Расхваливали так, чтобы боги без долгих дум приняли меня в Тоначи и не дали блуждать по владениям богини Светавы до скончания мира.

Могилу засыпали под истошные вопли матери. Она повторяла мое имя, цепляясь за рубаху отца.

Ава.

Так они назвали меня в надежде, что божественное имя дарует счастливую и долгую жизнь.

Отца под руку держал мой милый Тифей, облаченный в скорбный кафтан. Он был ему к лицу, и я бы схлопотала от жениха, услышь он такое.

Толпа обогнула могилу и двинулась прочь с кладбища. Скоро во дворе родительского дома загорится костер, и на нем сожгут все милые моему сердцу вещи, а я пропаду из этого мира. Бабушка перед смертью умоляла не забыть сжечь ее любимый платок — все боялась, что потянется к нему с того света. Смерть не была окончанием пути, так она говорила: мол, не нужно страшиться, когда дорога приведет тебя в Тоначи, — и я старалась поверить в то, что не боялась этого мига.

Родители остались лить слезы над единственным чадом. Мать лежала на могильном холмике, сгребая пальцами землю, и причитала так громко, что, будь отец в добром расположении духа, стукнул бы, чтоб замолчала. Но он стоял, низко опустив голову, и я не видела его лица.

Как им теперь быть? Кто поможет по хозяйству? Нынче волхвы предрекали хороший урожай за молитвы Светаве, а раз так, отцу придется самому убирать поле. Ему не повезло, что Кшай послал одно дитя, и то девку, а теперь и этих рук лишил.

От мыслей отвлекла рана на шее — она зудела. Я прикоснулась к ней пальцами и ощутила что-то влажное, теплое. Кровь. Она стекала по шее и пропитывала белый ворот свадебного покая2.

Как?..

Дыхание, замершее в груди в миг гибели, сперло, а тело словно проснулось. Оно болело, было тяжелым и тянулось вниз. Я захрипела и опустилась на землю, уперлась руками в рыхлый снег подле могилы.

Родители меня не замечали, для них я была там, под землей. Плач матери мешался с моим хрипом, но слышно это было лишь мне.

Мир вокруг зашумел, как проливной дождь, все громче и громче, а затем и солнце, и небо, и родители исчезли, оставив меня одну. Вместо полей, что окружали кладбище, перед глазами появилась каменная стена. Она расходилась в стороны, перетекая в пол и потолок. Рядом со мной стояли светцы, на ними плавно танцевал дым от погасшей лучины. Вокруг было темно. Где-то вдали капала вода.

Я в Тоначи? Царство мертвых выглядит как дно колодца?

Позади раздался раздосадованный вздох, и это заставило меня взвизгнуть и обернуться.

Поодаль стоял молодой мужчина, опускавший руку от зажженного пламенника на стене. На его лицо ложились тени, отчего оно казалось широким. Темные волосы растрепались, на щеках и подбородке — щетина. На незнакомце была черная рубаха, стянутая поверх кожаной безрукавкой. На плечах висел кафтан из меха не то медведя, не то волка. В руке он сжимал кусок пергамента.

Я сжалась и попятилась назад, словно могла выскользнуть через стену и сбежать. Взгляд зацепился за рисунок на его безрукавке: морда медведя, вышитая золотыми нитями у сердца. Знак врагов моего народа переливался на свету.

Валгомец.

Он поглядел на меня с недовольством и что-то злобно произнес. Это заставило меня еще немного отползти.

— Не понимаю тебя! — рявкнула я на едином языке.

Кажется, я впервые произнесла что-то на давигорском: раньше мне не приходилось встречать людей из чужого княжества. Но язык некогда единого царства так и не сгинул во времени, и говорил на нем любой, кто вырос на давигорских землях.

— Ты не похожа на великого воина, — ответил незнакомец низким голосом, изучая меня таким пронзительным взглядом, что я почувствовала, как от страха выступили слезы. — И нашего языка не знаешь.

— Да с чего бы мне знать валгомский? — Мой голос прозвучал тише.

Я оставалась на полу, но и отсюда видела, что мужчина выше меня головы на три, кабы не больше, и был широкоплечим и крепким.

Валгомец нахмурился и снова взглянул на пергамент, с виду переживший много, завидно много зим.

Я огляделась. За спиной мужчины находился деревянный стол с крошечными мешочками из светлой ткани. В углу комнаты была тяжелая на вид деревянная дверь.

— Где я?

— А где должна быть? — Он щурился в попытке что-то разглядеть на пергаменте при свете пламенника.

— В Тоначи.

— Тонаши, — вдруг поправил он и все же соизволил поднять голову. — Постой! Ты, — валгомец скривился, словно ему на стол швырнули освежеванную крысу, — шиньянка3?

Презрение в его голосе заставило меня пожалеть, что раскрыла рот, а потому отвечать я не спешила.

Он снова рыкнул и резко сунул пергамент за пазуху.

Я испуганно дернулась и заметила на левой руке веревку. Нет, это была нить! Тонкая, едва различимая, она тянулась от меня к левой руке валгомца.

— Что это? — на выдохе прошептала я и посмотрела на него. — Что это?

— Неужто не так заклинание прочитал и вместо духа великого воина призвал дух почившей девчонки-шиньянки? — задумчиво обратился он сам к себе.

От его слов в моей груди разгорался костер негодования. Я привстала на коленях, вгрызлась взглядом в его глаза.

— Какое заклинание? Что это за нить? Кто ты и что натворил, Таншай тебя задери?!

Он тяжело вздохнул, словно мое присутствие удручало. Ухмылка исказила лицо.

— Я Торей, а ты теперь мой дух-хранитель. Эта нить, — он приподнял левую руку над головой, — твой обет Кшаю защищать меня, пока не позволю уйти на покой либо не сгину сам.

Смысл слов обрушился на меня, когда я открыла рот, чтобы выругаться.

Наши народы враждовали много зим. Валгомцы лишили нас покоя, заставили жить в страхе перед скорой войной. Валгомцы вторглись на наши земли и убили меня.

А я оказалась на службе у одного из них.

2

МЕРТВАЯ НЕВЕСТА НА ПРИВЯЗИ

— И чтобы я ни слова от тебя не слышал, ясно? — прошипел Торей, бросив на меня грозный взгляд.

Он шумно толкнул тяжелую деревянную дверь и скрылся за ней, я же не сделала и шага. Душой чувствовала, что была в опасности, но тело мне не принадлежало. Рана больше не болела, и я не дрожала. Казалось, мне все почудилось, но сердце вопило: «Беги! Спасайся!»

Нить, невесть откуда взявшаяся на руке, казалась цепью. Она потянула меня за Тореем.

Долго мы шли в темноте, я — настороженно, мой недруг же ступал твердо, зная каждый поворот и закуток, и свет ему был не нужен. Когда мы добрались до широких ступеней, ведущих наверх, Торей с легкостью взбежал по ним, мне же пришлось семенить, приподняв подол платья. Я помнила, какой тяжелой была ткань покая, но не ощущала ее.

Как странно.

Ступени напоминали широкие плахи моего гроба, только из камня. Над ними будто тоже поработали умелые руки отца, сгладили все неровности и щедро обмазали смолой — в ступенях отражался свет из окон.

Я остановилась, разглядывая серые прожилки на камне, но меня тут же дернуло в сторону.

Нить натянулась.

Торей стоял на верхней ступени, и моему взгляду предстало его изуродованное лицо. Вдоль левой щеки от виска к челюсти тянулся и прятался в щетине рваный шрам, едва светлее кожи, но все же заметный. А по шее стекала багровая кровь.

— Шевелись, — почти одними губами произнес Торей и снова дернул нить. От этого я подалась вперед и запнулась о ступень. Длинные волосы, не стянутые лентой, упали на лицо, и я смахнула их, взглянув на Торея уже не с сочувствием, а с ненавистью.

Проклятый валгомец!

Все казалось сном. Не мог, ну не мог же Кшай и впрямь отдать меня на службу врагам? Я была покладистой, не перечила родителям, чтила богов, подносила дары на праздники и смерть приняла покорно, как и должно шиньянке. Я не заслужила такой участи!

Я сделала шаг и провалилась вперед. Мир смолк, осталась лишь давящая тишина, как будто я приложила ладони к ушам и с силой надавила — и вот Торей уже был позади меня.

Он был ошарашен, а правой рукой медленно провел по своей груди.

Я смотрела на него с не меньшим удивлением.

Я прошла сквозь него?

— Ты прошла сквозь меня? — отрешенно спросил он.

Я прошла сквозь него!

Торей зажмурился и толкнул дверь слева от себя со словами:

— Нет, не стану об этом раздумывать.

Мы оказались в светлой комнате. Сквозь два широких окна пробивался тусклый свет. Возле серых стен стояли сундуки, чуть поодаль — кадушки с травами. На стенах были развешаны сушеные веточки полыни, из котелка у окна шел пар, как от горячей похлебки. На двух столах лежали развернутые свитки, исписанные обрывки пергамента и гусиное перо. Место напоминало отцовскую мастерскую, только здесь мастерили не утварь, а снадобья.

У дальнего окна виднелся узкий проход, ведущий в еще одну комнату.

— Викай, поди сюда! — Торей уперся руками в стол слева от окна.

— Бегу, светлейшество, — раздался глухой ответ.

Светлейшество?

Я повернулась к нему.

— Ты из княжьего рода?

— Рот закрой.

Теперь, когда шрам на его лице был так заметен, Торей казался куда страшнее, и я умолкла.

Молодой, и для сватовства гож. Уж не тот ли это сын валгомского князя, который клялся жениться на княжне Равнин, да исчез?

Я отвернулась. Какая мне разница, кто он? Этот Викай разорвет наш обет, и я отправлюсь в Тоначи. Так заверил Торей по пути сюда, добавив, что ему мерзкие шиньянцы в услужении не нужны.

Казалось, уже ничего не могло удивить, но на стене комнаты, где каждый камушек пропитался ароматами трав, висело копье! Выглядело оно здесь нелепо, как бельмо на глазу. Этот… м-м-м, Викай был дружинником? Помнится, мать говорила: отец хотел положить жизнь на служение шиньянскому князю, хотел быть дружинником, но куда уж простолюдину! Вот и делал копья и мечи, пока со двора не погнали. Мама посмеивалась, мол, любовь к сказаниям о давигорских богатырях, прекрасных княгинях и великих битвах мне досталась от него. Я воображала себя, обычную деревенскую девку, верхом на вороном коне, в одеянии княжьего воина, скачущей по полю боя. Наш храбрый отряд непременно одолел бы врагов и увенчал победу славным пиром. Я воображала себя отважной и свободной. Ну не дуреха ли?

От этих воспоминаний копье на стене стало манящим. Длинное и толстое древко выглядело как крепкий сук, а наконечник был отлит из прочного металла, заостренный, хоть и покрытый пылью. Мне захотелось коснуться кончиком пальца острия, почувствовать его. Но когда я протянула руку — прозрачную, как лед на поверхности колодца, — она прошла насквозь.

На миг я позабыла, что умерла.

Из прохода у окна, покряхтывая, вышел старик. Судя по его виду, ему давно было пора почтить Кшая своим присутствием: серый балахон прибавлял прожитых зим, седые волосы переходили в длинную бороду, а та покоилась на широком брюхе. Густые брови торчали в разные стороны. Завидев меня, он сначала опешил, затем крепко зажмурился, надавил кулаками на глаза и распахнул их.

— Святая Видава, — вырвалось у него. Видать, проверял, не чудится ли.

Торей виновато склонил голову и указал на меня ладонью:

— Я ослушался и ошибся. Помоги.

— Ты и вправду ухо себе отрезал! — Викай бросился к нему и повернул голову Торея боком к себе. Курчавые темные волосы были перепачканы в крови и прилипали к шее, прячась багровыми дорожками за ворот.

Старик сокрушенно охнул:

— Как ты еще дух не испустил!

— Это всего лишь ухо. Я прижег рану.

Чем больше я слышала, тем дурнее мне становилось. Он отрезал себе ухо? Сам?

Ответом был вздох, полный негодования.

Торей же волнений Викая не разделял. Он протянул старику смятый пергамент и попытался задобрить улыбкой, но тот взмахнул руками и даже с некоторой обидой выдернул подачку.

— Украл у меня из-под носа, так еще и в крови испачкал, — проворчал он.

Теперь я заметила, как Торей сжимал левую ладонь, пытаясь скрыть порез.

— Ладонь-то зачем резал?

— Сначала я струсил кромсать ухо.

Разговор больше напоминал беседу двух соседей, которые решали, какую скотину прирезать на ужин.

— Чего вы не на валгомском говорите? — удивилась я. Когда мы зашли, Торей и позвал старика на давигорском языке, и теперь ворчал на нем, будто Викай на другом бы не понял.

— Помалкивай, сказано тебе! — Торей уселся на край стола.

— Не разговаривай так с юной девой! — Викай пригрозил ему пальцем.

— Она шиньянка!

— И потревоженный дух! Имей уважение, не позорь меня перед богами! — Викай зыркнул на Торея голубыми глазами, и тот потупился.

Я задиристо глянула на Торея. То-то же!

Викай притащил еще ткани, чистой воды и мешочки с травами, расставил все это рядом с Тореем и попросил его повернуться раной к свету. То, что раньше было ухом, теперь напоминало кусок свежего мяса, забытого на солнце. Кровь запеклась на месте среза, почернела, а кожа вокруг покраснела. Этот божедурье отсек себе бо́льшую часть плоти, оставив нетронутым только мочку, куда женщины обычно вдевали украшения. Старик свободной рукой сунул Торею мешочек с травой, приказал съесть горсть, а сам приложил смоченную тряпицу к ране.

Я вздрогнула — его прикосновение отозвалось болью в моем теле. Почудилось?

Торей зачерпнул траву и впихнул в рот, шумно похрустел и запил водой.

Викай тем временем уже расправлял на столе пергамент. Проведя пальцем по смятой поверхности, он указал на слово:

— Как ты прочитал это, светлейшество?

Торей вытянул шею, чтобы лучше разглядеть.

— Вайме4. Валгомский же.

— Не валгомский, а стародавигорский, — вновь заворчал Викай. — Ты бы знал, коли не прогуливал бы наши занятия. Правильно не вайме, а ойме, как у шиньянцев. Стыдоба-то какая, — добавил он себе под нос и вздохнул. Оплошность светлейшества его расстраивала.

Торей поморщился и помахал возле лица рукой, будто отгонял надоедливую мошкару.

— Будь добр, убери ее и помоги правильно прочесть заклинание. Мне нужен на защиту великий валгомский воин.

Я фыркнула:

— Великий, тоже мне.

Торей или не услышал, или решил не тратить на меня силы.

— Да как же ты не понимаешь! — негодовал Викай. — Это, — он стукнул по пергаменту пальцем, — заклинание давигорских волхвов, отвернувшихся от богов. Его писали кровью, в правильную луну, дабы оно свершилось, даже приносили жертвы, скрепляли кровью колдовство и слово. Я много зим провел за его изучением не ради твоей прихоти! Каждое слово несет смысл, чуть не так прочтешь — и вот что получается. Благодари Кшая, что к рукам не прибрал! — Он указал на меня. — Дева не просто бесплотная душа. Ты ведь уже чувствуешь жизнь, милейшая?

Он обратился ко мне так внезапно, что я растерялась. Здесь я слышала только брань поганого валгомца, и вот меня назвали «милейшей», будто я была не простолюдинкой, а из знатной семьи.

Когда я умерла, то не чувствовала ни скорби, ни обиды — ничего. Но теперь в груди бушевали негодование и ненависть к Торею. Я не могла касаться мира: я пыталась в родительском доме, пыталась и здесь, но ничего не выходило. А вот чувства… чувства вернулись.

Я кивнула, и Торей обреченно выдохнул, спрыгнул со стола и принялся расхаживать по комнате. Его сапоги раздражающе скрипели.

Викай благодушно улыбнулся, словно услышал вести о моем добром здравии.

Он совсем не походил на валгомца. При виде Торея мне хотелось убежать в поисках спасения, но стоило появиться Викаю, и сразу стало спокойнее. Его добрый взгляд успокаивал, приглашал довериться. И глаза цвета ясного неба… почему у него были такие глаза? У валгомца — и светлые?

— Понимаешь? — Викай взглянул на Торея. — Она связана с тобой духовно, твои силы и в нее вдыхают земную жизнь.

— Дух-хранитель беспрекословно повинуется своему хозяину. — Торей указал на меня рукой. — А эта несколько раз перечила. Какой толк от такого защитника?

— Заклинания читать нужно верно, божедурье! — Викаю явно надоело спорить. — Особенно те, что можно использовать лишь раз, да еще и расплатившись плотью. Ты хотя бы не додумался себе пальцы отрубить!

Глаза Торея испуганно округлились.

— Как это — лишь раз? — Он в два шага оказался подле Викая. Он был выше головы на две, и старику пришлось вздернуть подбородок, чтобы посмотреть на светлейшество. — Говоришь, отныне у меня в хранителях будет девка-шиньянка, да еще и мертвая невеста к тому же?

В груди кольнуло. Никто еще не называл меня мертвой невестой, а ведь так и было. В моих волосах виднелась красная тонкая лента с нанизанными камушками агата — знак того, что вскоре я бы стала женой. И похоронили меня в белоснежном покае, уже расшитом сермами5 нашей богини Светавы. И впрямь мертвая невеста.

Викай выждал и медленно опустил подбородок, а затем снова поднял.

— Сочти ее обещание исполненным и позволь уйти на покой — не терзай душу после смерти, богов ради!

— Тонар велел призвать хранителя, я не могу не внять его последним словам, — с жаром выпалил Торей и повернулся ко мне. — Ты! Меч или лук в руках держать умеешь?

От одного его обращения мне стало страшно. В голосе звучала только вражда, в глазах горело лишь безрассудство.

Ответить мне не дал жуткий вой: он вихрем ворвался сквозь окна, заполнил собой комнату. Нет, то был не вой, а протяжный трубный гул.

И Торей, и Викай ринулись к окну.

Мужчина охнул:

— Неужто воеводы вернулись?

— Вести с границ привезли! — Торей радостно хлопнул ладонью по стене и пролетел мимо меня к двери.

Нить потянула за ним.

Снаружи звук был громче. Он наполнял коридор, разбиваясь о стены.

Мы бежали, и мне приходилось подлаживаться под широкий шаг, чтобы не упасть. Вскоре мы оказались на площадке со ступенями — они вели вниз на все четыре стороны.

Вести с границ? У них на границах войска?

— Так вы все же развязали войну?

Я бросила вопрос ему в спину, и Торей остановился, посмотрел на меня через плечо и нахмурился, будто только что увидел.

— Вам земель мало? Это мы на клочках ютимся, так оставили бы нас в покое!

— Что ты мелешь, девка? Лесам ваши земли и даром не нужны.

Он повернулся ко мне, и я отступила. Теперь, когда, кроме него, рядом никого не было, страх в душе проснулся и заставил умолкнуть.

Послышался топот, и вот мимо нас пробежали шестеро мужчин в одинаковых одеяниях: рубахи цвета сухой земли, такие же безрукавки и штаны. К ткани были пришиты металлические пластинки, скрепленные между собой так, что не стесняли движения тела. На головах — шлемы, напомнившие мне глиняные миски под кашу. В руках — копья, похожие на то, что у Викая на стене висит. Увидев нас, люди замерли в поклоне перед Тореем. Один из валгомцев покосился на меня и даже приоткрыл рот от удивления. Торей заметил это и грозно рявкнул. Мужчины тут же двинулись дальше, и я проводила их взглядом. Со спин на меня смотрели морды медведей, вышитые серебряными нитями.

Мы же больше не спешили. Торей будто вспомнил, что я поплетусь за ним, и потому развернулся спиной и уперся руками в стену.

Нас окружали окна, забранные решетками, но сквозь них все равно виднелись задний двор и конюшня. Я шагнула к одному. Взору предстала округа, такая же мрачная, как и все остальное. Ни единого цветка! Моя шиньянская душа порадовалась бы даже ромашкам, всяко лучше этого мрака.

— Здесь все такое же темное, как и история вашего народа, — прошипела я на свою беду.

Слова заставили Торея опустить голову и издать не то смешок, не то проклятие.

Нить на моей руке дернулась и с силой притянула к его ногам. Сидя подле сапог, я еще никогда не чувствовала себя такой маленькой и ничтожной. Страх, сковавший меня, напомнил, как сильно я отличалась от той выдуманной Авы, скачущей по полю брани с мечом. Она никогда бы не позволила такому произойти. Она бы ударила обидчика, сбила с ног, придумала бы что угодно, но спаслась. Я же вжалась в пол под тяжелым взглядом валгомца. Он опустился на одно колено и склонился надо мной. Вблизи его лицо казалось еще шире, черты лица — грубее, а глаза стали черными. Пугающе черными.

Торей накинул мне нить на шею и сжал под волосами. Кожу больно резало, а я почувствовала, что не могу вздохнуть.

Пальцы царапали нить. Я хрипела. Воздуха не хватало, и невольно я начала извиваться под его отрешенным взглядом.

Торей не улыбался своему деянию — наблюдал. Я попыталась ударить его по лицу, но ладонь прошла насквозь.

— Тебе было велено не раскрывать рот. — Он приподнял нить и меня. — Теперь ты в моей власти и будешь делать то, что я сказал. А я сказал: «Молчи». Тебе ясно, шиньянка?

Все происходящее казалось ненастоящим, еще одним дурным сном. Но боль от удавки напоминала — все было наяву: я в плену у врага, и даже смерть не спасала от боли и страданий, на которые он меня обрек.

Я выцарапывала себе вдох, но все было без толку.

— Кивни, если поняла, — нашелся Торей. В его голосе слышалась усмешка, но разглядеть ее я не могла — перед глазами поплыли стены.

Я несколько раз качнула головой вверх-вниз и зажмурилась.

Удавка ослабла, и я рухнула на пол. В легкие с хрипом ворвался воздух, но тут же вышел наружу кашлем.

Я же дух, я дух, так почему я дышу и задыхаюсь?

Торей оскалился. Он поднялся во весь рост, отряхнул штанину у моего лица и зашагал по ступеням вниз. Нить между нами стремительно удлинялась.

Вот второе отличие меня от выдуманной Авы: даже после смерти мне не быть свободной.

3

ОБЕЩАНИЕ

Я старалась больше не дерзить Торею. Снова ощутить удавку на шее — нет уж. Сердцем чувствовала: он убьет меня, если пожелает, и на сей раз запугивать уже не станет.

Мы были в его покоях, темных и хмурых, как он сам. Но подумать только, целые покои — как вся родительская изба! Уместились бы и печка, и стол, и лавки, и сундуки с одеждой, и еще бы место осталось.

Я точно попала в руки либо богатого вельможи, либо и вовсе княжича.

В покоях было два окна, узких и высоких, тянувшихся почти от пола до потолка. Они были занавешены тяжелой синей тканью, отчего света мучительно не хватало. Широкая кровать, на которой могло спать целое семейство, была застелена медвежьими шкурами. Подле нее — громоздкие сундуки, а поодаль — деревянный стол, заваленный свитками. Но больше остального меня поразила открытая печка, где пламя плясало на поленьях. Торей назвал это камином и велел сидеть подле него, а сам достал из сундука темную тряпицу, разорвал ее на лоскуты и принялся перематывать раненую ладонь. От движений наша нить поднималась и опускалась, поднималась и опускалась. Я задумчиво провела по ней пальцем, обогнула запястье и стукнула по узлу. Крепко завязан.

Навечно завязан.

— Вот как чувствуют себя псы.

Торей вскинул голову, словно позабыл, что теперь его жизнь омрачала шиньянка.

Я приподняла запястье.

— На привязи.

Он на миг воздел глаза к потолку и продолжил обматывать руку.

Чего к лекарю не сходит?

— Ты отпустишь меня?

Он молчал. Закончив с перевязкой, он уселся на кровать и уперся локтями в колени. Вид у него был задумчивый, но каждое мое слово, напоминание о себе — злило: он хмурился, шумно вдыхал. И все же я произнесла:

— Отпусти, прошу. Ты же дал мне слово.

— Сколько раз надо обвить твою шею нитью, чтобы ты умолкла? — Он все-таки поднял взгляд: так хозяева смотрят на больной скот, от которого хлопот больше, чем пользы.

Я прикусила язык и потупила взгляд. Если Торей поднимется с постели — я забуду, как дышать.

Отец поколачивал маму, и я знала: тишина и покорность не спасали. Даже молчание могло породить желание ударить, и потакание каждому слову — тоже. Так было у родителей, но меня отец никогда не трогал, да только всегда так быть не могло. Я знала, придет день, и я тоже попаду под его руку. Так почему же это не взрастило во мне опаску к мужчинам? Почему я все равно подошла в поисках спасения в лесу к незнакомым людям? Почему теперь не могла умолкнуть и вымаливала свободу?

Торей поднялся, и я дернулась в сторону, но ему было не до меня — он шагнул к окну и отдернул ткань. Тусклый свет ворвался в покои.

— Ты внимательна? — Торей все же повернулся. — Что умеешь делать? Быстро назови!

— А… я… готовлю вкусно и дом в чистоте содержу, — выдала я первое, что пришло на ум.

Негодование на его лице сменилось удивлением. Он моргнул, и я решила, что с испуга ответила на шиньянском языке, но тут Торей рассмеялся.

— Пища и порядок, — он покивал, — за это стоило расплатиться ухом.

— Да не принесу я тебе никакой пользы! — Я поднялась. — Ты мой враг. Хранить твою жизнь я не стану. Отпусти.

Он дернул бровью и нахально скривил губы.

— Неудивительно, что ты мертва. Твой язык явно живет отдельно от головы.

«Дочка, прибьет тебя однажды за твой язык либо батюшка, либо Тифей», — вспомнились причитания матери.

И хоть мой голос дрожал, смолчать я не смогла:

— Я мертва из-за вас, дикарей. Клятва для вас была пустым звуком, раз на наши земли вторглись! И так отхватили себе бо́льшую часть давигорских земель во время Братской войны, оставили нам клочки. Ты хоть знаешь, что такое голод? Попробуй вырастить пшено на тех пожитках, что нам достались!

Торей сделал шаг ко мне, и я попятилась. Он глядел исподлобья, но ухмылялся. Мой страх забавлял его, как дикого зверя — беспомощность раненой жертвы.

— Ты что несешь? Наши воины не пересекают границу, только охраняют ее.

— Меня убили валгомцы.

— На ваших землях?

Я смотрела на него с таким же удивлением, что и он — на меня.

— Валгомцы не просто перешли границу — они топчут почти середину Равнин! Моя деревня далеко от выжженной полосы, но я встретила их в нашем лесу.

Торей уже не пытался меня перебить. Он слушал, казалось, внимательнее.

— Я знаю историю своего народа, знаю, как ваш князь столетие назад продал страну соседней Иирдании, пошел против брата и уничтожил Давигор. Теперь же вы пытаетесь прибрать к рукам все земли. Да будь я проклята, если стану помогать тебе!

— Умолкни, — холодно произнес он и взмахнул рукой, отчего я вздрогнула и затихла.

Торей задумчиво посмотрел в окно, и я невольно проследила за ним взглядом. А там меня ждало диво. За окном виднелась огромная река, уходящая вдаль. Ветер с силой толкал к краям земли темную воду, и она билась о подножья высоких бугров, тянущихся к небу.

Уж не вижу ли я пристанище валгомской богини Видавы? Говорили, что она обитает в самой большой воде на давигорских землях.

У берега стояло два деревянных изогнутых сооружения с синими полотнищами на высоких толстых палках, на каждом была вышита морда медведя. Рядом, на земле, ходили валгомцы — перетаскивали бочки с рыбой, отмахивались от прожорливых птиц. Я привыкла к солнцу, зеленым полям, цветам и теплу. Здесь, на валгомских землях, тепла словно никогда и не было, и все же этот вид из окна, он был… прекрасен.

— Я не отпущу тебя.

Чуть обернувшись, он смотрел мне под ноги, и на мгновение мне почудилось, будто ему жаль произносить это.

— Пусть ты и не воин, от тебя может быть толк. Либо тебя в хранители, либо совсем ничего не получить, а я все же себе ухо отрезал. Так что ты останешься.

Его слова обжигали душу, оставляли на ней шрамы, болезненные, нестерпимые.

Мне захотелось позвать маму, убежать к ней, спрятаться в ее объятьях от страшного мира, в котором я очутилась. Никогда еще я не чувствовала себя такой беспомощной, такой безвольной. От этого на глазах выступили слезы, и я подняла лицо к потолку, чтобы они не побежали по щекам.

Я здесь. Я правда здесь. Это не сновидение, я умерла и теперь привязана к незнакомому мужчине из вражеской страны. Милостивый Кшай, за что?

— Да… да не реви ты! — вдруг пробормотал он. — Это же не на всю жизнь… мою… Не реви, дуреха! Разберусь с угрозой, и уйдешь в Тонаши.

— Врешь, ты меня никогда не отпустишь. — Я закрыла лицо ладонями. Остановить плач я уже не могла, а если бы Торей меня ударил, разрыдалась бы еще громче. Казалось, он тоже понимал это, поэтому не трогал. — Валгомцы слов не держат!

Это была последняя попытка обрести свободу — через жалость и слезы. Мадага говорила, что молодые мужчины не выносили девичьих слез и делали все, лишь бы те прекратили плач. Подруга сама так часто поступала перед женихом.

Сквозь пальцы я все равно видела, каким напуганным выглядел Торей, а когда заплакала еще громче, растерянно произнес:

— Сказал же, что отпущу. Послушай, всего семиднев, и будет тебе свобода, даю слово.

Я притихла.

Торей стоял с поднятыми ладонями.

— Сдалась ты мне, право слово, — буркнул он и опустил руки. — Но о своей гибели ты должна мне рассказать.

— Потехи ради?

— Хочу понять, что происходит.

Я утерла рукавом щеки и шумно вздохнула.

А Торей вдруг улыбнулся, и на мгновение его лицо перестало пугать. Это был обычный мужчина, чуть старше меня, с усталым взглядом и шрамами, у каждого из которых была своя история.

Он поморщился — от улыбки заболела рана, — и присел на край кровати.

— Напомни имя, — попросил он.

Я опустилась на пол, поджав под себя ноги.

Семиднев? Куда он потащит меня за семиднев? Что заставит сделать? Неужто решил, будто я поверила ему, что войны нет? Что ж, пускай думает, но защищать я его не стану. Я никогда не предам свой народ.

Торей наклонился и пощелкал перед собой пальцами.

— Эй, если имя слишком шиньянское, получишь новое, — не то пошутил, не то всерьез сказал он.

— Ава. Меня звали Ава.

— Ава, — протянул Торей, будто пробовал имя на вкус. — В честь всех богинь?

Я кивнула.

Покои снова погрузились в тишину: мы будто обдумывали, что делать дальше, ведь доверия между нами не было и быть не могло. Хранитель из меня тоже не выйдет — мне попросту безразлична его жизнь.

Я перевела взгляд на нить. Она была такой же призрачной, как и мое тело, и все же и я, и Торей могли касаться ее.

Касаться друг друга через нее.

В дверь громко и отрывисто постучали.

Торей произнес непонятное слово, грубое на слух, и в спальню вошел молодой мужчина, такой же высокий, но куда худее Торея. Он замер на пороге. Взгляд темных глаз пробежался по хозяину покоев, и тот поднялся. Незнакомец что-то ему сказал и возмущенно взмахнул рукой. Он казался моложе Торея, на лице не было ни бороды, ни щетины. Волосы, собранные в низкий хвост, напоминали огонь в камине. Несколько прядей падали на лоб и щеки.

Я тоже поднялась, и сначала взгляд незнакомца прошел сквозь меня, будто девушки в этой спальне не были редкостью, а затем его глаза округлились. Он приоткрыл рот, но так и не задал вопрос, только взор его метался с меня на Торея и обратно.

Торей устало вздохнул. Он выглядел недовольным.

— Эй! — Этот возглас я поняла. Дальше последовала валгомская речь. Незнакомец отвечал на вопросы, пояснял, но поглядывал на меня. Я же от смущения обхватила себя руками и отвернулась к окну.

Они недолго о чем-то спорили, а когда дверь захлопнулась, я услышала:

— Вызывают на военный совет.

Торей распахнул сундук и нырнул туда, вынул простую белую рубаху. В темных покоях она казалась луной на черном небе. Бросив ее на кровать, он распустил шнуровку на своей безрукавке, стянул ее и бросил туда же, а затем принялся расстегивать пуговицы.

Внутри меня что-то дернулось, когда оголился смуглый участок кожи.

— Эй, эй! — Я прикрыла глаза ладонями. — Совсем стыд потерял? Я же здесь!

Послышался ехидный ответ:

— Ты что же, не видела мужчин без рубахи?

Я прижала ладони к глазницам сильнее. Провалилась бы сквозь землю, кабы могла.

— Не обязана смотреть на тебя нагого. Будь так добр, не забывай, что я теперь тоже здесь!

— Будто ты дашь забыть, — хохотнул Торей. Позади меня шуршали ткани. — Тебе тоже надо переодеться. Я попросил Кисея принести одежду. Тебя что, прямо во время свадьбы убили?

— Нет.

— Почему тогда в свадебном покае?

Отвечать я не собиралась, и чуть погодя Торей тоже это понял.

— Ладно. Но отныне ты в Овтае6, и будешь выглядеть как валгомка.

В столице Великих лесов?

Я повернулась, но его нагота заткнула мне рот. Торей стянул с себя рубашку. Лучи солнца скользнули по обнаженной груди. Его кожа была куда темнее моей, напоминала хлебную корку, хорошенько запеченную в печи. Живот Торея перечеркивал шрам, длинный и неровный.

Я замерла от смущения. Торей явно не заметил этого, потому что спокойно натянул на себя рубаху и безрукавку.

— И как же я переоденусь, коли я дух?

— Перетянешь к себе, как в легенде о давигорском князе-духе. — Торей поправил повязку там, где раньше было ухо.

Я глядела на него в ожидании.

— Ты же слышала эту легенду?

— О Ранее, что после смерти заключил со Кшаем сделку на десять зим?

— И мог вытягивать душу из любых вещей, — кивнул тот. — Да, я о ней. Ясно представь, что вещь уже у тебя в руках, и так и станет.

Торей огляделся и схватил с кровати медвежью шкуру, протянул мне с приказом: «Попробуй!»

Отец рассказывал мне легенду о князе-духе так часто, что она стала едина со мной, будто воспоминание из иной жизни. Теперь же я стала этим князем, только без выбора и воли.

Моя ладонь замерла над шкурой, а я постаралась представить, какая она на ощупь. Наверняка мягкая и густая, будет щекотать ладони и тянуть к полу своей тяжестью.

Я опустила руку, и она скрылась под шкурой, а я почувствовала твердость в ладони, сжала пальцы и потянула ее к себе. И вот у меня в руках была такая же шкура, что и у Торея.

— Милостивая Светава, — сорвалось с моих губ.

Я не ощущала ни тяжести, ни мягкости, но она была в моих руках.

— Все же удивительно, — выдохнул Торей. Хоть он и ожидал чуда, скрыть удивление не смог.

В дверь снова постучали, но не стали ждать разрешения. В покои вошел Кисей со стопкой одежды. Ни единой яркой ткани там не было, лишь земляные, черные и серые тона. Они будто напоминали, что жизнь валгомцев была такой же мрачной, как они сами. Будь на мне наша одежда, я бы стала ярким пятном среди этих унылых стен.

Кисей положил одежду на кровать и поспешил уйти, напоследок бросив на меня внимательный взгляд.

— Одевайся, — снова приказал Торей и принялся стягивать завязки на своей безрукавке.

Я посмотрела на него, как родители — на детей в ожидании верного ответа, но Торей был слишком занят завязками. Пришлось прокашляться.

Он вскинул брови, заметив мою нерешительность.

— Смущаешься? — серьезно спросил он.

— В отличие от тебя — да. Исчезни куда-нибудь. — Я помахала ладонью в сторону двери.

— Но это мои покои, — напомнил Торей. Ему понравилось меня злить или что?

— Тогда будешь объяснять, почему у тебя на привязи мертвая невеста-шиньянка. — Я нежно улыбнулась.

Он закатил глаза, взъерошил волосы и отвернулся.

Я обошла кровать, подступила к одежде и тут меня осенило. Нить! Как он умудрился переодеться с ней на запястье?

— А как…

— Нить? — Он чуть повернул голову, и мне снова стал виден шрам. — Она заметна лишь нам, и касаться ее можем только мы. Ни люди, ни предметы, лишь мы.

Вытянув в свой мир вещи, я огляделась в поисках любого укромного уголка, но в этих покоях не было ничего подходящего.

Ты ничего не можешь сделать. Ты никогда ничего не могла сделать. Смирись с этим так же, как смирилась с замужеством.

Стало противно от собственной беспомощности, да только сделать я и вправду ничего не могла. Что живая и дома, что мертвая и у врага за спиной, я оставалась духом: без выбора, без воли.

— Ава. — На сей раз его голос был мягок. — Знаю, как неприятен тебе, но ничего не поделать.

Я сняла бусы, которые мать надела на меня перед самым погребением. При жизни красные, теперь они ничем не отличались от новой меня: бледной и прозрачной. Опустив украшение на кровать, я едва сдержала удивленный вздох, когда оно исчезло. Прямо как я из маминой жизни.

— И я хочу услышать, что с тобой случилось и как ты оказалась здесь.

Ты меня призвал!

Я стянула с себя покай и прижала к себе на случай, если Торей все же повернется. Одной рукой надевать платье было неудобно, зато я чувствовала хоть какую-то безопасность.

— Ты же поможешь мне разобраться?

— Да помогу, помогу.

— И вредить не станешь?

Я усмехнулась от его наивности. Будто бы я могла ему навредить!

— Не стану.

— Обещаешь? — все так же мягко протянул Торей.

Покай выпал из рук, и я выругалась, на мгновение оставшись почти голой. Наспех надернув платье, я завязала на талии пояс.

— Да обещаю!