Так взрослый уже вроде мужик, а туда же: что я один делать буду да не смогу, тьфу — он сплюнул зло.
Мама потрепала его по волосам:
— Как же ты на отца похож. Тот тоже ничью слабость признать не мог. А люди разные, сынок. Сильные и слабые, смелые и нет, злые и добрые… разные. Нельзя всех одним аршином мерить.
И еще он был очень смелым, ничего не боялся. Не медведя, ни волка, ни дурного человека. Я не такой, мне бывает страшно…
— Глупенький, всем бывает страшно. И отец твой боялся. Смелость ведь не в том, чтобы не бояться. Смелость — это посмотреть в глаза своему страху и преодолеть его. Совсем бесстрашных не бывает, сынок. Смелость — это крепость твоего духа. Когда ты не отступаешь несмотря на страх. И тогда отступает страх. Твой отец умел не отступать ни перед кем. За это его и уважали все вокруг. Он был надежным и честным, а это главное, сын.
— Да понимаю я все. Головой понимаю, а сердцем нет. Зачем?
Дед Савелий поднялся:
— То, Матвей, нам знать не дано. Да только отец бы хотел, чтобы ты был сильным. Ты главный в семье теперь, за мать в ответе.
— Ну да, и за девчат.
Дед внимательно и очень серьезно посмотрел на Матвея и сказал:
— Да, Матвей, и за девчат тоже. Но ты можешь им только помогать. Помогать означает поддерживать в том, что человек делает сам. Не ты за него делать, а он делает, а ты помогаешь. Плечо подставляешь в трудную минуту, на защиту встаешь.
Дед помолчал, глядя на Матвея, затем спросил:
— Кто они тебе, Матвей?
Матвей посмотрел на деда и… промолчал.
— То-то и оно, сынок — дед присел рядом. — Ты сначала в себе разберись, а потом и за чужую судьбу ответственность бери. Иначе ни тебе жизни не будет, ни им.
Алёнка быстро шагнула к печи, вынула чугунок, в котором, судя по запаху, напрела каша, выставила его на стол. Так же быстро достала три глубокие миски, ложки, хлеб. Затем спустилась в подпол и вернулась оттуда с полной миской соленых огурцов и помидоров. Затем открыла дверь и звонко крикнула:
— Деда, обед поспел!
Дед Савелий прогудел в ответ:
— Иду уж, а вы снедайте, меня не ждите.
Но Алёнка заупрямилась, даже ногой притопнула для убедительности:
— Без хозяина за стол садиться не моги, и мы не станем.
Матвей хотел пожать плечами, но вовремя спохватился — не стоило еще больше бередить раны. Просто молча шагнул за дверь, спустился по ступеням на покрытую травой небольшую полянку перед домом, остановился. Тут же под ноги ему выкатилась некрупная лайка, остроухая, на высоких ногах. Обнюхала его осторожно, ткнулась лбом в колено. Следом за лайкой из-за угла дома прихрамывая на все лапы вышел Серко. Он брел, виновато опустив голову и негромко поскуливая. Забыв про свою спину, Матвей бухнулся перед другом на колени, обхватил его шею руками, зарылся носом в густую шерсть, и принялся гладить его, приговаривая:
— Живы, Серко, уже хорошо. А это все пройдет, я точно знаю.
Серко облизывал ему руки и лицо, легонько прикусывал пальцы. Дед Савелий улыбался, наблюдая за ними с крыльца. Подал голос, глядя как на спине и плечах Матвея набухают кровавые пятна:
— Матвей, шел бы ты в дом. Раны вон опять пооткрывались.
— Но ты ложись все же. Тебе сейчас спину нельзя трудить. А что до твоих вопросов… реши для себя — готов ли ты стать зверем? Только не забудь, когда решать станешь, что из человека в зверя перекинуться просто, а вот обратно — никак. Совсем. Это как клеймо каленым железом на душу положить. Спи пока — он поднялся неслышно, уселся у печки и вновь взялся мастерить что-то.
