ГЛАВА 1
«Фазаны есть птицы загадочные и непонятные…»
(Из «Жизнеописания фазанов»)
Неприятности настигли меня за обедом. Точнее, еще до обеда — в виде обормота слуги, опрокинувшего на меня блюдо с фазанами в подливке. Как ни странно, я на него не обиделся, не стал волочь слугу за руку по замку, подвывая под каждой статуей: «Покалечили! Изуродовали! Мама!», как это сделал бы мой младший брат Леопольд. Вовсе нет. Я молча похлопал оробевшего слугу по лысине, после чего пошел отмываться. Ну а затем, как вы уже поняли, и начался обед.
За столом нашим царила непривычная тишина. Никто не скандалил по поводу разлитого супа, не чавкал, отправляя в рот сочные куски оленьего мяса, не производил ужасные звуки, обсасывая кости и собственные пальцы. Объяснялась подобная тишина простой причиной: все собравшиеся за столом грустили.
Я переживал свой позор — вспомнить только, как хохотали слуги, застав меня в коридоре с блюдом на голове, его содержимым на моем любимом голубом жилете, и фазаньими перьями, облепившими все остальные, необработанные доселе участки тела.
Моя матушка, которую при рождении нарекли не очень-то благозвучным именем Геранья, оплакивала безвременно ушедшего мужа Фенриха Маститого. Мало того, что Фенрих ушел в последний поход, не взяв с собой талисман (песочные часы весом в триста фунтов), так еще и пал в бою с ледяными великанами (хотя великаны считали ледяным самого Фенриха по причине его склочности, неуживчивости и привычки чуть что — кидаться камнями) год тому назад. Матушка же до сих пор обреталась в состоянии глубочайшего траура, что не мешало ей, впрочем, находиться в весьма деликатном положении. Геранья у нас мама дородная, могучая, так что рождение пятого ребенка, думается, не представит для нее особого труда.
Кроме меня, в число детей матушки входят, уже упоминавшийся, Леопольд, грустящий сейчас по закончившему свое бренное существование цыпленку, Хрунгильда — дева-воительница — отправилась выручать отца несколько месяцев назад. Да еще Матильда… О ней бы мне вообще не хотелось писать, но так уж случилось, что именно она стала одной из главных персонажей этой удивительной истории. Матильда — старшая сестра мне и Леопольду, но младшая — Хрунгильде, что не мешает ей быть почти такой же могучей и объемистой. Вообще, все женщины в нашем роду худобой и хилостью никак не отличаются. К тому же Тильда — рыжая! Ха! Нет лучшего повода для насмешек, чем огненная копна волос на голове у любезной сестрицы. А вот, скажем, я — не рыжий, довольно стройный… Но расхваливать себя неприлично, хотя и очень хочется. Лучше продолжить описание обеда.
Тильда, уперев полные руки в пухлые щеки, испытывала сейчас вполне объяснимую тоску, сходную с Леопольдовой, но не по каким-то там жалким цыпляткам, а по своему любимому блюду — фазанам. Изредка она кидала на меня такие душещипательные взгляды, что от этих щипков мне ужасно хотелось залезть в супницу и просидеть там до конца обеда.
Однако все эти мелкие печали были ничем по сравнению с тем, что обрушилось на нас в следующий момент. Матильда, уплетавшая третью порцию мяса по-франкски (еще одно любимое лакомство, для приготовления коего специально из Франкии были выписаны: специальный мясник, специальный повар и специальные франкские коровы) внезапно наклонила голову и прислушалась:
— Фто это фа вук? — спросила она с набитым мясом ртом. — Флыфыте?
— Ветер, — успокоила ее матушка, прихлебывая сок из громадного кубка. — Так воет только ветер.
— А еще волки, — добавил я.
— Средь бела дня, — кивнула Тильда. — Не смеши народ.
Леопольд, как по команде, хлюпнул в свой стакан.
— А еще, — не унимался я, — так воет наш старый слуга Никроскоп, когда у него забирают увеличивающие стекла, и пытаются из них сделать зажигатель для дров. А, Матильда?
— Я вот сейчас тебе такой зажигатель покажу, — пообещала, было, моя дорогая сестричка, но тут…
— Фаза-аны для ле-еди Ма… — начал объявлять слуга с блюдом в руках, возникший в проеме двери, как вдруг состроил весьма удивленную мину и полетел с ног. Фазаны шмякнулись на стол прямо передо мной — ну конечно! — окатив меня с ног до головы подливой и перьями. Матильда издала мощный крик. Но еще мощнее прозвучал вопль, который вырывался из глотки человека, сбившего с ног несчастного слугу и раскинувшегося сейчас на полу во фривольной позе.
Это был главный конюший — щуплый мужичонка с неожиданно луженой глоткой. До того, как стать конюшим, он исполнял обязанности главного овечьего, то бишь, чабана, и голос его, натренированный и зычный, мог соперничать с трубой глашатая (чьи обязанности он тоже исполнял в случаях болезни последнего, прекрасно обходясь безо всякой там трубы).
— Что за шум? — недовольно поинтересовалась матушка. — Ты испугал Матильду!
— Не говоря уже обо мне, — сквозь зубы заметил я.
— Горе! — крикнул конюший с пола. Со стоящих возле стены рыцарских доспехов звонко ахнулся шлем.
— Перестань вопить! — грохнула кулаком по столу матушка. — Докладывай!
— Ээх! — горестно сказал конюший, попытавшись одновременно подняться по стене и вытянуться во фрунт. Давалось ему это с трудом, но постепенно он воздвигся перед вопрошавшими, пошатываясь и поскрипывая, как одинокая сосна на скалистом брегу… — Извините, отвлекся… Конь светлоокой девы-воительницы Хрунгильды вернулся нынче утром в конюшню родного замка без своей прекрасной всадницы!
Геранья от неожиданности подавилась ногой оленя, которую в данный момент ретиво обгладывала. Мы бросились спасать матушку. Конюший терпеливо ждал, переминаясь с ноги на ногу.
— Болван! — крикнула мама, еле отдышавшись. — Разве можно так пугать? Какая всадница? Какой конь?
— Кстати, я сомневаюсь, чтобы это был тот самый конь, — хладнокровно заявила Матильда, с ненавистью поглядывая на губителя фазанов. — У сестрицы Хрун был Бозо — самый глупый конь на всем диком Западе, не говоря уже о нашей родной Британии. Он бы, вряд ли, даже вспомнил, как его зовут, не говоря уже о далекой Великании, откуда он, якобы, добрался до дому один.
— Это же был любимый конь моего муженька! — зашмыгала носом матушка. — Как мой Фенрих славно возил его метлой по бокам! Ведь недаром предание гласит: «Бьет — значит, любит!». А уж как я любила моего Фенрюшечку! А Бозик! О! Он ведь был под вашим отцом в тот злосчастный день… Мы так надеялись, что он приведет… Привезет… Найдет убийцу отца!
— Да он не способен найти даже кормушку овса, не то, что убийцу отца!
— Тилли, не смей!
— Не называй меня «Тилли»!
— Мам, ну что ты, в самом деле, — вмешался я. — Ты же знаешь, как Матильда…
— И ты туда же? Тилли, Герми, разве вам не дорога память об отце?
— Мама!
— Мама!
— Тилли! Герми! Тилли! Герми! — по-обезьяньи скакал за столом Леопольд.
— Конь прибыл на рассвете, — начал конюший, — и они…
— Как — на рассвете? — повернулась к нему матушка, шелк ее платья угрожающе зашелестел.
— Дак — как? — стал оправдываться конюх. — Ну, так вот — на рассвете!
— Где ты шлялся все это время? Сейчас же уже обед! — пророкотала Геранья.
— Выпори его, мам, — попросил Леопольд. — Он все врет.
— Заткни фонтан! — рявкнула матушка. Лео покорно выполз из-за стола и поплелся в сад: требовавший починки фонтан уже давно грозил затопить наши георгины.
— И ничего наш дорогой Тристан не врет, — глядя на конюшего, сказала матушка самым ласковым голосом, от которого у того подкосились ноги. — Правда, ведь?
— У-э-ппп, — кивнул Тристан.
— Врет, — поддержала наказанного Лео Тильда. — И не краснеет. Выпороть и немедленно.
— Порют-то на конюшне, — возразил я. — А он — конюх. Сам себя он выпорет, что ли? Как вдова оруженосца?
— Рот закрой, — велела милая мама. — Не то пойдешь Леопольду помогать.
Тут появился Лео — мокрый, грязный, но веселый.
— Заткнул! — гордо сказал он, усаживаясь за стол.
— Рада за тебя, — кисло сказала матушка. — Ответствуй! — Бросила она слуге.
— Ага, — кивнул конюх. — Вернулся на рассвете. Весь в сбруе, со всем мылом. То-ись со всей всб.. сбвре.. Под седлом. И мыльный.
Его качнуло, но он продолжал:
— К седлу был приторочен верный оруженосец леди Хрунгильды, Причард Калидомский!
Матильда полыхнула пожаром. Она всегда так полыхала даже при упоминании, так называемого, друга детства, с которым они вместе росли — болвана-переростка Прича, самым главным достоинством которого были непомерной величины уши. Единственный сын многодетного семейства (как уже понятно, все остальные дети — девочки) из соседнего Калидома был давнишним воздыхателем Хрунгильды, готовый броситься за нее в огонь и в воду (скорее всего не бросился бы, так как огня он боялся до безумия, а плавать не умел, но всячески показывал, что всегда готов). Дабы жениться на Хрун, Причард увязался за сэром Фенрихом в качестве — кого бы вы думали? — оруженосца. Через месяц он вернулся, притороченным к седлу коня хозяина замка, но без последнего. Возвещая гибель отважного рыцаря, он так орал и бросал пламенные взоры на Хрунгильду, что та загорелась, прыгнула в доспехи и отправилась отмстить, а заодно и поискать по дороге Святой Грааль. Немудрено, что калидомец увязался за ней. «Дабы для женитьбы на наследнице Фенриха Маститого, заслужить гордое звание «Рыцаря», — как прокричал он с осла, уносящего его вслед за отважной девой. И вот этот липовый оруженосец вновь вернулся вместе с собратом по разуму — глупым конем Бозо. И, что всего обиднее — без осла. Ну, и без сестрицы, конечно.
