Оглавление

1. Наливай и читай
2. Вступление
   1. Куркума латте
3. Бессрочно
   1. Чай матча с соевым молоком
4. Один год
   1. Томатный сок
5. А на Пасху обычно тепло…
   1. Горячий шоколад
6. Нико, Нина, Нико
   1. Джаму
7. Зигмунд, ты уволен!
   1. Пунш из клюквы
8. Эти нейронные сети
   1. Огуречный лимонад
9. Легкий способ научиться летать
   1. Сангрия
10. Самая лучшая женщина на свете
    1. Облепиховый чай (на 5 порций)
11. Одноклассники
    1. Ароматный чай с пряностями
12. Звезды говорят
    1. Вишневая наливка
13. Команда А
    1. Глинтвейн
14. Волшебные нити
    1. Кофе с халвой
    2. Кофе с лимоном
15. Тиндер и парочка призраков
    1. Кунжутно-апельсиновый смузи «Кальций ++»
16. Три «П»
    1. Лимоната (лимонад по-турецки)

Эту книгу я хотела подарить своим родителям,

но не успела.

И хотя отчаянно больно осознавать,

что мама прочтет ее уже без папы,

меня греет одна мысль.

Там, наверху, самые

мягкие и взбитые облака достаются тем,

кого любят и помнят на земле.

Я верю, что у тебя, папочка,

лучшие места в зрительном зале.

И пусть эта книга, пропитанная

благодарностью и любовью,

будет тому доказательством.

Посвящается вам,

мои дорогие мама и папа!

Вступление

В центре Мюнхена есть улица Sendlingerstrasse.

Когда я приехала в Мюнхен впервые, подруга посоветовала мне отель рядом с больницей, в которой мне предстояла встреча с врачом.

Я приехала совершенно разбитая физически и морально. Шел третий год безуспешного лечения рака молочной железы. За спиной были десятки курсов химиотерапии, операция, облучение, разочарование в моем враче из России, недоверие к профессору из Израиля. А впереди — только густой и жуткий, как переваренная манная каша, страх.

Страх, что я скоро умру. Страх, что мои маленькие дети даже не запомнят меня. Страх боли и мучений, которые эта болезнь, увы, может причинить.

Каждый день, после того как заканчивались в клинике все медицинские дела, я шла по Sendlingerstrasse в сторону Marienplatz — главной площади Мюнхена. Я шла медленно, хромая из-за постоянной боли в суставе, который пострадал от химиотерапии. На груди у меня была огромная незаживающая рана. Агрессивная опухоль расползалась по телу, а я отчаянно пыталась заклеить рану лейкопластырем, да получалось плохо, то и дело на одежде появлялись пятна крови.

В России вариантов лечения больше не было, поэтому я и приехала в Мюнхен и поселилась в отеле возле больницы. Я ухватилась за крошечную надежду, что профессор найдет выход, хотя умом понимала, что шансов практически нет.

Но когда я шла по Sendlingerstrasse среди сотен туристов, зевак и местных жителей, что прогуливались по магазинам, голова как-то сама по себе отключалась. Я смотрела на витрины, разглядывала красивые фасады зданий, роскошную Asamkirche, изысканную церковь XVIII века, и отпускала мысли на свободу.

Они сначала в растерянности толпились, боясь даже высунуться наружу, а потом, поняв, что я не начну снова прикрикивать: «Да о чем вы только думаете! Я тут умираю, понимаешь ли, а они тем временем глупостями занимаются и представляют себе, что живут здесь!» — выпрыгивали и неслись вперед.

Нет, серьезно, а каково тут жить? В городе с ратушами, прекрасными парками и озерами, дворцами и велосипедными дорожками. Выбегать с утра из дома, опаздывая на работу, и прыгать в трамвай. Садиться на велик и мчать на изумрудного цвета Изар — местную реку, чьи истоки находятся где-то на вершине Альп. А вечером уютно устроиться на открытой террасе итальянского ресторана и пить Rose.

Мысли прыгали, как веселые дети, которые улизнули со скучного урока и теперь хотят взять от жизни все, и я им не мешала.

Потому что здесь, на улице Sendlingerstrasse, я каким-то тонким внутренним ощущением, имя которому я так и не могу придумать, понимала, что все происходящее со мной — это и есть мой путь. Это ощущение нельзя назвать надеждой — она-то как раз таяла на глазах. Не было это и верой в ее привычном значении. Мы же обычно верим в безоговорочное выздоровление, так и пишем до последнего дня умирающему человеку: «Желаем тебе здоровья и скорее поправиться!» Нет, если честно, я, видя, на что способен рак, в тот момент в выздоровление не верила.

И все-таки ощущение, что мне суждено пройти все это, было абсолютно четким. Я не задала вопросов, зачем и почему, понимала, что ответов мне пока не найти, но доверялась ему безоговорочно.

Ведь если принять всей душой тот факт, что все мы смертны и, сколько ни убегай от смерти, перехитрить ее вряд ли получится, — важными вдруг становятся совершенно неожиданные вещи.

Что вспомнят о тебе твои дети? Что ты всегда знала, как лучше, и теперь оставила их с ощущением, что сами по себе они ни на что не способны? Или что так верила в них, что, даже оказавшись без мамы, они всегда будут чувствовать в себе фундамент, который ты когда-то заложила?

Достаточно ли раз ты сказала мужу, какой он сильный и добрый, и что он обязан — да-да, обязан! — быть счастливым несмотря ни на что?

Знают ли твои родители, как сильно ты их любишь, или опять забыла позвонить им и сказать это?

Или вот еще: а что ты на самом деле любишь? Ведь если болезнь неумолима и времени осталось немного, на что бы ты их потратила с радостью? Что тебя радует и вдохновляет по-настоящему?

Вот такие вопросы крутились в моей голове, пока я доходила до Marienplaz, а потом разворачивалась и ковыляла с больной ногой назад, ведь сил на длительные прогулки в те дни у меня не было.

И мне все время казалось, что ответ затерялся где-то в детстве. Что с годами я его то ли забыла, то ли специально куда-то спрятала, чтобы не мешался. Я вспоминала себя в том возрасте, когда эмоции и впечатления еще были свободны от задач мозга стать лучше, эффективнее, успешнее. И вспомнила.

Я с книжкой. Читаю ее, и истории оживают в моей голове. Я плачу, переживаю, не могу заснуть. Истории проникают внутрь меня и остаются там жить.

А вот я рассказываю их подружкам. Добавляю от себя, конечно, что-то, допридумываю (так интереснее). И истории из меня переселяются в них.

Вот я слушаю. Рядом разговаривают взрослые, чьи-то судьбы проносятся перед глазами, и я проживаю их тоже.

Истории. Они были моим будильником, способным поднять меня ночью и снова придумывать, рисовать в голове сюжеты. Они были моей радостью: стоило только зацепиться за одну из них — и я знала, что сейчас будут новые эмоции, новые впечатления.

Так я поняла, что по-настоящему хочу именно этого: рассказывать истории. Но сначала мне предстояло рассказать самую главную из них — свою, полную отчаяния, боли и веры.

Когда я написала свою первую книгу «Стучитесь, открыто», это сработало внутри меня похлеще стоп-крана. Меня всю перетрясло, выдернуло из земного тела и, потрепав как следует, вернуло обратно. Я сожгла десятки слоев невидимой кожи, которую наращивала годами, чтобы она закрыла, защитила меня от внешнего мира.

Я вдруг поняла, что эта напускная защита только сдавливала меня, и, лишившись ее, я наконец-то задышала.

А потом я начала рассказывать другие истории. В каждой из них я видела надежду на лучшее и спасение от уныния. Мне хотелось, чтобы и другие это почувствовали, поэтому я стала писать рассказы.

И однажды одна из читательниц написала мне: «Как я жду вечера, чтобы налить себе чашку чая и прочитать новый рассказ!»

С этой фразы и началась моя работа над книгой. Я решила собрать истории в сборник и добавить к ним самые вкусные рецепты напитков. Сначала я собирала их среди моих читателей, а потом меня осенило, что будет интересно добавить также рецепты любимых напитков людей, которые саму меня вдохновляют и восхищают.

Поэтому на протяжении всей книги я буду с вами. Буду рассказывать истории знакомства, а вы обязательно готовьте себе что-то вкусное и усаживайтесь поудобнее. Будет интересно!

Начну (скромно) со своего любимого напитка.

Когда я сажусь писать, мне необходимо держать под рукой кружку с чем-то вкусным. Меня это заряжает. Сначала я пила кофе, но потом решила поискать ему замену. Мне нужен был горячий ароматный напиток с насыщенным вкусом. Чего я только не перепробовала, но однажды нашла рецепт этого напитка и поняла: это любовь.

Я с удовольствием делюсь им с вами и надеюсь, что вы будете его пить с таким же удовольствием.

Куркума латте

Я обожаю готовить его с кокосовым молоком, но взять, конечно, можно любое.

Итак, нам понадобится:

— 1 стакан молока

— 1 ст. л. куркумы

— ⅔ ч. л. корицы

— ⅓ ч. л. имбиря (свежего мелко нарезанного или сушеного)

— по щепотке мускатного ореха и черного перца

Все смешиваем, нагреваем, не доводя до кипения (можно в кастрюльке, можно сразу в капучинаторе). Взбиваем блендером или в капучинаторе, так как я лентяй, просто все делаю в капучинаторе (и кастрюлю мыть не надо). Добавляем ложечку меда.

И пьем маленькими глоточками!

А теперь — история!

Бессрочно

Это потом Кристина полюбила радио. Сидя в пустой ненавистной квартире, откуда уже вывезли всю мебель, кроме стола, кровати, пары стульев и радио, она слушала его, глядя в темноту за окном. Чужой голос из динамиков и незатейливые песенки, что в середине 90-х знала наизусть вся страна, не дали ей сойти с ума безнадежно длинными северными ночами. А за несколько лет до того удушающего одиночества вокруг было столько звуков, что до радио просто не было дела.

Кристина уже окончила школу, училась в меде и как раз вступила в ту волшебную пору, когда комплексам и глупостям в голове приходят на смену новые ощущения. По нынешним меркам ее внешность была бы не в тренде. Невысокого роста, с покатыми плечами, мягким животиком, округлыми, по-девичьи крепкими формами, сегодня она бы, наверное, бросилась в спортзал, убиваясь на кардио, чтобы сбросить пять лишних килограмм, но тогда… В комплекте с белокурыми локонами, что подпрыгивали каждый раз, когда Кристина хохотала (а хохотала она постоянно, веселый нрав и смешливость были тому причиной), и зелеными глазами, ей досталась совершенно магическая способность очаровывать окружающих. И она вовсю наслаждалась собой и жизнью, легкой, беззаботной и такой многообещающей.

Кристина еще не осознавала всю глубину своей женской притягательности, но уже вовсю кружила головы парням, что дежурили у ее подъезда. Она с удовольствием флиртовала, кокетничала, бегала на свидания и замуж не торопилась. Пока однажды друзья не потащили ее в гости.

Она в тот вечер вообще никуда не собиралась — зима на севере России особенно лютая, метели заносили подъезды так, что дверь невозможно было открыть, вызывали подмогу из коммунальных служб и раскапывали снежные заносы лопатами. Но вот за окном немного прояснилось, пурга, взбесившаяся с самого утра, будто устала и успокоилась, и Кристина, капризничая скорее для галочки, дала себя уговорить. А когда зашли в чужую квартиру, на ходу стряхивая снежинки с меховых шапок и пряча мокрые варежки по карманам в надежде, что хоть в этот раз не потеряются, ее грудь сдавил ужас. А вдруг бы не пошла? И не увидела бы его? И не познакомилась? Как бы жила дальше?

Он сидел в душной прокуренной комнате, которую в связи с морозами проветривали редко, отчего дым перестал пугаться, что его выгонят, и по-хозяйски расположился повсюду. Вокруг пили и болтали незнакомые парни и девушки, а он играл на гитаре какую-то грустную песню, лишь изредка поднимая глаза и безразлично скользя взглядом по окружающим. По Кристине так же проехался, спокойно, ровно, и тут же вернулся к своим струнам, будто они были куда интереснее.

Кристине же этого взгляда было достаточно. Огромные синие глаза, густые ресницы, голос, что ломался где-то на границе чувственности и грубости, длинные пальцы, которые заставляли струны бежать вслед за песней. Она была счастлива, что щеки отмерзли на морозе и никто не обращает внимания на них, потому что они пылали, руки дрожали, голос вообще пропал. Она стояла неподвижнее пыльного шкафа, который здесь, как и в любой другой советской квартире, служил хранилищем хрусталя.

К жизни ее вернул стакан вина — невыносимо гадкого, приторного, но такого живительного. Она пришла в себя и тут же пристала к друзьям — пусть их познакомят.

— Это Роман — кивнула в сторону парня с гитарой подруга. — Поет как бог! Сейчас услышишь!

— Уже слышу, — еле прошептала Кристина и протянула ему руку. — Кристина.

Парень медленно прошелся взглядом по ее телу и остановился, глядя прямо в глаза. Невозмутимо, даже равнодушно, но долго. Так долго, что Кристина уже и побледнела, и покраснела, но — похвалила себя! — держалась и глаз не отводила. За окном снова поднималась метель, то тут, то там раздавался смех, какие-то обрывки стихов и песен, кто-то пил, кто-то ел, почти все курили, и только они молча смотрели друг на друга.

И закрутилось — так быстро, что оба ничего не поняли. Днями разбегались на учебу и работу, вечерами встречались, ища убежища у бесконечных знакомых и друзей. Уже все было понятно, что все эти раскаты грома и молнии в чужих крошечных родительских спальнях, это все совсем другое, невозможное в прежних нелепых романах. Тут все серьезно, тут кровь закипает и есть риск сгореть заживо. Только тем и спасались, что до рассветов, которые на севере отбиваются не светом, а часами, тонули друг в друге и спасали друг друга.

А потом Рому забрали в армию. Она бы сошла с ума, если бы не мысль: «Он мой, и там будет моим, и, когда вернется, будет со мной, это главное». Поэтому два года пролетели незаметно. Она научилась отличать шаги почтальона, он придумал десятки милых прозвищ для нее. Письма мчались наперегонки по всей стране и помогали зачеркивать дни в календаре. Настал день, когда Рома вернулся и Кристина, что с обеда караулила на вокзале, выдохнула: «Ну наконец-то!»

К свадьбе уже все было готово. Пустующее кафе, соседки, что помогали готовить, неожиданно найденный среди друзей родителей тамада, бесчисленные подружки и друзья — молодые, веселые, без денег, зато громкие. Гуляли весело и шумно, с гитарами, танцами, традиционными сервизами и модным видеооператором, который после отдал их первую семейную кассету.

Следом сразу пошли другие: вот Кристина беременная и они впервые едут вместе на море. Вот родилась их дочка, такая же светлая и кучерявая, как мама. Вот дочка на утреннике читает стихи, не выговаривая «р», отчего папа смеется, а запись прыгает. Вот Кристина снова ждет ребенка — кругленькая, счастливая, в новой квартире, что уже успели отремонтировать и даже обставить. То, что в этом доме все счастливы, чувствовалось сразу при входе, еще на пороге. Тут всегда пахло чем-то вкусным: Кристина переписала все семейные рецепты в толстую тетрадь и теперь пошла по знакомым, обогащая свою кулинарную коллекцию. Она всегда была дома — на работу так и не вышла, а суровая зима и неприветливое лето Заполярья прямо-таки шептали: «Да куда идти-то? Сиди дома, жди мужа, придет — порадуется». Муж приходил, ему навстречу выбегали девочки — две крошки и жена, которая уже еле помещалась в его объятиях. Кулинарные эксперименты обернулись парой десятков лишних килограммов, но худеть совсем не хотелось. Ведь рядом он, а больше ничего и не надо.

На лето решили вывезти детей к бабушке, в среднюю полосу, там все-таки солнце, тепло и витамины. Неработающая Кристина поехала с ними, мужа оставлять не хотелось, но мама с такими крошками одна бы не справилась. Так и осталась на все летние месяцы, по традиции загоняя почтальонов с письмами, полными их фирменным семейным юмором и признаниями в любви. Уже были куплены билеты назад, и закручены банки с вареньем, которые она планировала увезти с собой, когда пришло еще одно письмо. Кристина даже удивилась — успело же, а ведь задержись на пару дней в пути, так и лежало бы в одиночестве.

Привычно и аккуратно вскрыла конверт, достала лист, исписанный почерком, в котором она знала каждую букву, чуть удивилась, что уж очень оно короткое, и начала читать. И только когда на крик прибежала мама и от страха со всей силы тряхнула ее за плечи, пришла в себя. Рома написал ей, что приехать она должна одна, без детей, потому что он от нее уходит к другой и им надо продать квартиру.

Пришла в себя и бросилась заказывать межгород. Как выждала эти гудки — не знает, будто и не было их, а может, и правда он сразу взял трубку.

Голосом бесцветным, будто выстиранным с хлоркой, он сказал:

— Давай только без истерик. Возьми себя в руки. Я тебя больше не люблю и жить с тобой не буду. Приедешь, продадим квартиру и разбежимся.

Кристина с испугом подумала, что стена, на которую она облокотилась, падает, но нет, стена на месте, это она сама летит в пропасть.

— Рома, ну как же, у нас же дочки, они же тебя так любят? — всхлипывая, силой зажимая себе рот, чтобы не разрыдаться, застонала в трубку.

— Ничего, привыкнут, они еще маленькие и ничего не понимают. И не дави на жалость, я не вернусь, и унижений твоих мне не надо. — И повесил трубку.

Как собиралась — не помнит, детские билеты ее мама, всегда такая шумная и громкая, а тут серьезная и молчаливая, сдала. Вообще мир вокруг вдруг стал как-то тише. Если дети начинали плакать, кто-то из родственников их тут же уводил в другую комнату, шепча на ходу, что надо быть потише. Не работал телевизор, не сплетничали ее тетки, не бесились соседские дети, что бегали по общему двору. Тишина эта была такая ощутимая, что Кристина, сама того не желая, громко и отчетливо слышала каждую свою мысль: «Не нужна ему, не любит больше, я осталась одна», «Он ушел к другой, он с ней спал, он ее любит, а меня нет», «Все кончилось, не будет больше его губ и рук, и глаз, и ночей, ничего, ничего больше не будет» — будто кричала она сама себе во весь голос. И заткнуть себя было невозможно. Тишина была вокруг, но не внутри нее.

Спустя двое суток дороги в трясущемся, уставшем от пьяных пассажиров поезде доехала до места назначения. Дальше поезд не шел, дальше была только тундра, но будь у нее хоть малейшая возможность не сходить на нужной станции, а уехать туда, в безмолвие севера, она бы так и сделала. Но вместо этого взяла чемодан и поплелась на автобус, который привез ее прямо к дому, в котором она была так счастлива несколько лет вплоть до этого страшного августа, который никак не хотел заканчиваться.

Кристина втайне от всех уже сто раз проиграла в голове сцену встречи с Ромой, в которой он хватает ее в охапку и хохочет: «Неужели поверила? Нет, ты что, серьезно во все это поверила?» Но прямо перед выездом был еще один звонок, на этот раз от близкой подруги, которая дрожавшим от волнения голосом рассказала, что Рома позвонил ей и попросил быть на всех встречах во избежание проблем. Какие проблемы могут быть между ними, Кристина так и не поняла, но это условие никак не вписывалось в придуманный сюжет, и от этого ей было особенно страшно. Поэтому, когда она зашла в квартиру и увидела там подругу, тут же бессильно опустилась на тумбочку у двери.

Подруга заплакала, запричитала:

— Как же так, у вас же дети!

Но Кристина за последние несколько дней выплакала столько слез, что, казалось, высохла. Лицо ее, всегда такое светлое и жизнерадостное, застыло картонной маской, на которой живыми были только глаза, да и те были наполнены такой болью, что потемнели и выглядели чужими.

— Говорят, у нее трое детей, и все от разных мужиков, — шептала подруга, словно боялась, что Роман стоит за дверью и все слушает. — И что старше его лет на десять, не меньше. И что приворожила, ее видели в начале лета ночью одну на дороге, точно приворот делала.