В Гамельне же ежегодно во время торжественной обедни священник освящал сточные канавы и ночные горшки всего града, а также потроха всей своей паствы. Благодаря чему если и случалось какому ротозею омочиться или омараться зловонной жижей, то с помоями принимал он и святое помазание, полезное для спасения души.
— Вода-то у вас не чиста! — произнес он. Хозяин помрачнел. Бургомистр усомнился в порядочности его заведения. — Вода не чиста?! — воскликнул он. — Лишь пятеро омылись в ней прежде вас. Взгляните сами: и двадцати блох не будет!
Дайте юницам плясать и гулять по улицам града, хоть в нарядах, хоть без, а не то крепко поплатиться придется. Слушайтесь детей — они хоть и безотчетны, зато не ведают ни колебаний, ни сомнений, ни трепета. И остерегайтесь сказок. Кто знает, какая жуткая правда сокрыта за всякой шутливой побасенкой?
Какая-то девчушка, жалкая смертная, которая едва до плеча ему достает, — и вдруг дала отпор. Он всё еще чувствует щекой призрак поцелуя, в котором она отказала ему.
Мор видел, как улетает поцелуй. Он не успел ухватить его рукой, о чем теперь крепко жалел. Не говоря более ни слова, он склонил голову. Он вознамерился быть любезным и перед столь твердым и изящным ответом мог лишь отступить.
Прокаженному почудилось, что переменился ветер. Встревожась, он отступил вбок. Ему было строго заповедано заговаривать с кем-либо, стоя с ним по ветру, дабы воздух не донес тлетворные миазмы до тех, кто в добром здравии. Смутившись, шагнул он вправо, влево, но понял наконец, что ни единое дуновение не колебало знойный и тяжелый воздух, придавивший улицу еще с зари. Просто волоски на руках его встали дыбом от юницыной песни. Ее голос, прорезавший тишину пустынного града, вмиг увлек его.
Франц бил по стержням колесной лиры. А что гудела она по временам фальшиво – ну и пусть, зато живо! Кримхильда скребла смычком струну своей скрипки. Герфрид надрывал горло варганом. Криста теребила крóту за струны. Клаус с Кунибертом брюзжали и харкали в такт: кто крумхорном с гнутым концом, кто извивным корнетом. Были еще Кордула с волынкой и Кунигунда, что елозила кулисой своего сакбута, выдувая крикливые кантаты. Но разве беда, что сумятица, — при стольком-то веселии!
