автордың кітабынан сөз тіркестері  Фистула

Артём Серебряков

там, куда речь не заходит, начинается литература. она утаскивает жертв в своё логово, и они ничего не могут поделать. глуп тот читатель, что думает, будто он охотник

охотник давно уже мёртв и вынужден вести посмертные записки

не понимал тогда, что власть литературной традиции и классической интеллектуалистской культуры носит тоталитарный характер, подчиняет мой язык и содержание моих текстов служению пустой призрачной фигуре, некоторому литературному богу, который не имеет никакого отношения к реальному миру и вообще, будем честны, уже давно и справедливо объявлен мёртвым. Я видел себя функцией литературы, а не её субъектом.

Как ваше отчаяние? У каждого есть отчаяние. У нашего героя есть отчаяние. У нашего Автора есть отчаяние: Автор слаб, Автор болен, Автор обречён. У нашего текстика так много отчаяния, что он не знает, где бы себя остановить.

Скажите, как ваш сон? Как ваша тревожность? Как ваша потенция? Скажите, как ваше сексуальное желание? Как ваша жажда жизни? Как ваш лимфатический узел? Как ваш геморройный узел? Как ваш гордиев узел? Как ваша раковая опухоль? Как ваше об этом нельзя говорить? Как ваше психическое расстройство? Как ваше об этом неприлично спрашивать? Как поживает ваше желание скрыться от всего того потока негативной информации, который мир на вас выливает?

4. Когда будете дорабатывать роман, прислушивайтесь к внутреннему цензору — это принцип, который должны усвоить все молодые авторы. Старайтесь избегать лишней метафорики, вы же всё-таки не Вивиан Дамор-Блок. Сейчас все авторитетные критики говорят, что читатель устал от цветастого языка и вообще от переусложнённой прозы — писать нужно ясно, чётко и по делу. Однако не стесняйтесь увеличивать размер и плотность эпизодов — наши копирайтеры потом всё доработают и при необходимости сократят.

Мы повернули, как раз когда началась дождевая соната. Дождь был плотный, чрезмерный, каждой капле дал по паре, словно небо раскрыло сразу две раны, одну над другой.

Зелёные глаза её после пьяной ночи оставались немного заспанными, но настроение было до тупости прекрасным, улыбка — тоже какой-то глуповатой, хоть и ярче самого солнца; она и на этот раз продолжила оставаться странным двусмысленным существом, таким любимым и таким разочаровывающим.

если эта влажная пыточка не остановится, если шахта гипоталамуса продолжит бесперебойно добывать гормоны, а полосатое тело не прекратит дофаминовую бурю, то спину мою разорвут новооформленные крылья и я сам при желании смогу взлететь к облакам, не боясь икаровой судьбы

железная улитка крутилась, крутилась, крутилась, пряла мясную пряжу

работа кипела, мясо поступало в цех, мясо заполняло цех, мясо исчезало, вознесённое для заморозки и переработки, а Капитан выслушивал сорочьи отчётики с высокими процентами, редкими инцидентами, широчайшими перспективами, незначительнейшими замечаниями, и мы шагали по красной от крови плитки мимо красных от крови людей, отрезавших и перетаскивавших чёрное сочящееся кап-кап-кап кровью мясо, и потом путаным путём вслед за потным проводником под пытку хлоп, хлюп, хлоп, и гммммгммммгммгмм, и под призыв пил, уже не тех тихих пил, а пытливых цепных пил, мы вошли в цех с плотным мясом, с жилистым, жирным чёрно-белым мясом, — рыдающий цех, прошипел Шестёрка, — и твёрдое, крепкое мясо лезло из вырезов в стенах нехотя, туго, а когда руки хлопали по нему, раздавались тупые удары, тупые удары тупых тел в тупой работе, непрекращающееся тупое однообразие тупости