вы только учитесь дружить. А дружба – это не только радость, а еще работа. Подстраиваться под кого-то, уступать, прощать. И обиды бывают, и злость, и грусть. Но хорошего гораздо больше, так ведь?
Анатолий Лукьянович как будто ждал этого вопроса, он даже подпрыгнул от радости.
– А ко мне сын приезжал из Австралии. Точнее, прилетал. С внуком. У них там зима как раз была, плюс пятнадцать, представляешь? Решили погреться у меня, в нашем лете, – засмеялся он. – Три недели жили.
Вот почему он такой счастливый.
– А у тебя что нового?
– У меня? – мысли и воспоминания поскакали в разные стороны. – У меня столько всего было… Я лучше вам потом расскажу, мама ждет. Какое-то срочное дело.
Это была чистая правда.
Она уже три раза звонила и спрашивала, когда я приду. И голос у нее был таинственный и радостный одновременно.
– Не раздевайся, – сказал она мне на пороге, хотя летом и раздеваться было ни к чему, только кеды скинуть. – Сейчас мы с тобой в одно интересное место съездим.
Мама вызвала такси, и мы поехали.
Таксист остановился около незнакомого высотного дома из красного кирпича.
– Мам, мы куда приехали? – я знаю, что иногда мама делает квесты, но сейчас ничего не понимал.
Она взяла меня за руку и, прихрамывая, повела к подъезду крас
у крики павианов, взамен того, что он поставил на меня собачий лай, и теперь эти павианы дико голосили на всю комнату. Ванька проснулся, завертелся и, пока я со Славкой разговаривал, взял и выплюнул пустышку.
Не надо так не надо, решил я и забрал ее.
Пусть вырабатывает силу воли.
Неужели все маленькие дети так орут? Со страшными красными лицами и голубой веной на виске? Она у меня тоже есть, но я никогда не видел, чтобы она так стучала. Тук-тук-тук-тук. Мне казалось, что он сейчас лопнет, и я не выдержал. Дал ему обратно пустышку. Ванька жадно схватил ее ртом и быстро зачмокал. А потом посмотрел на меня, отрыл рот и улыбнулся. Пустышка завалилась в угол его рта, так смешно, что я не удержался и рассмеялся. А он еще сильнее улыбнулся, так широко, что она вообще вывалилась.
Я просунул через решетку кроватки руку, и через секунду маленькие горячие Ванькины пальцы крепко взяли мой указательный.
– Сынок, – папа зашел так тихо, что я вздрогнул, – как вы тут? Справляетесь? – он подошел к нам. – Да он тебе улыбается, видишь? Мишка! Это ж первая улыбка Ванина, твоя улыбка, сынок!
Когда-то давно мы с папой и его друзьями с детьми играли в племя иноземце мазали друг другу лоб краской. Каждая семья своей. Нам с папой досталась оранжевая. И мы бегали по лесу в платках и банданах и искали друг друга по этой оранжевой полоске на лбу.
Уложила Ваню, спит. Я быстро, – сказала она папе и кивнула мне: – Привет, Миша. Там на кухне печенье творожное, утром пекла, угощайтесь.
И подмигнула мне.
Почему-то сегодня я был даже рад ее увидеть.
Я пошел в комнату, где жил до аппендицита, и сразу увидел на столе недоклеенную модель истребителя Су-30. Рядом были засохшая кисточка и маленькая банка с клеем. Где-то точно должны быть еще кисточки, и я стал рыться в ящиках.
– Миш, посиди, пожалуйста, с Ваней, – заглянул в комнату папа. – В сарае лампочку надо поменять.
Значит, папа специально меня сюда пригласил, чтобы я сидел с Ванькой, пока он занимается лампочками. Ну и ладно, думал я, раз просит – посижу.
На белом комоде в Ванькиной комнате стояла голубая рамка с фотографией папы и Василисы. Папа держал запеленатого Ваньку, а рядом улыбалась Василиса с букетом роз.
Я не помнил такой фотографии у нас дома – где я запеленатый у папы на руках. Надо спросить у мамы: может, все-таки есть?
Ванька спал с пустышкой во рту, с закинутыми за голову руками, как будто кто-то ему велел сдаваться. Я лег на пол и растянул руки так же, как он. Да я и минуты не смог бы спать в такой позе.
а улице мама лихорадочно стала рыться в сумке и что-то искать, – мы, кажется, полис твой забыли. Сходишь сам? А то пока я доковыляю… Вот, держи пропуск, чтобы впустили.
И я побежал обратно.
В пустом коридоре я столкнулся с Василисой. Она была растеряна – наверное, не ожидала меня здесь увидеть.
– Миша! Привет. Как ты? Сняли швы?
Я замер.
– Миша? Ты чего молчишь? Миш? – Василиса трясла меня за руку.
На плече у нее висела большая тряпичная сумка, из которой во все стороны торчали игрушечные звериные мордочки. Я пялился на эти мордочки и пытался мысленно связать Василису в больнице и ее сумку, полную игрушек.
– Нет, – сказал я, – они развелись. Давно, – я сильно потер нос, который почему-то сильно и не вовремя зачесался. А потом у меня зачесались уши и ноги одновременно. Бабушка Оля говорила, что все чешется от нервов.
оторного разбудил мой сон. – Сейчас пара волшебных объятий – и пойдешь на поправку.
Я открыл глаза и увидел… маму. В новом бежевом спортивном костюме и на костылях.
– Мишань, – тихо сказала она, чтобы никто не слышал моего тайного имени, – оказывается, костыли прекрасно помещаются в самолет.
И неуклюже обняла меня одной рукой.
Но чудеса на этом не закончились, потому что через пять минут в палату зашел папа.
Я потащил их в холл. Посадил на кресла, а сам сел на стул, чтобы видеть их обоих. Мы болтали и болтали. Я шутил изо всех сил, старался рассмешить папу и маму. Он вправду смеялись. Никто не вспоминал про Василису, Ваньку и про все остальное.
Все, чего я боялся, это спугнуть их настроение.
Через два дня доктор Моторный торжественно выписал меня и вручил маме. Она здорово помолодела, пока лечила сломанную ногу, я даже сам удивился.
– Даже не знаю, кто из вас больше нуждается в уходе, – шутил доктор, – вот папе вашему достанется бегать за вами.
– Точно! – засмеялась мама.
Я много слов пропускаю мимо ушей, я знаю, что ужасно рассеянный и часто все забываю и теряю
– Ты чего не ешь свой бульон? – Максим подошел к моей кровати. – Если не хочешь, я похлебаю.
– Забирай, – ответил я.
Есть мне больше не хотелось.
Вечером позвонил папа и сказал, что не успевает. И что Василисе с Ванькой надо помочь. Интересно, а кто сидел с Ванькой, когда она приходила в больницу?
Доктор Моторный был не очень доволен моей дыркой в правом боку. Он нахмурил брови, поцокал и покачал головой.
– Не волнуйся, летом все дольше заживает. Настройся, тезка, чтобы все побыстрее зажило как на собаке, слышал, так говорят? – он потрепал меня по волосам. – У тебя есть собака?
Нет у меня никакой собаки.
И как будто никого нет. Только эта голубая стена с проводами и выключателями.
Нет, думаю, не буду кукситься. Хватит. Маме еще хуже, чем мне. И дедушке, у которого руки с выступающими венами, и мне всегда жалко смотреть на его руки. И даже Максим с его кишками – ему тоже хуже. Тринадцать лет, а выглядит всего на десять или одиннадцать.
– Нет у меня собаки. Но будет. И заживет все быстро, я поколдую, – выпалил я и, кажется, сам во все это поверил.
Весь следующий день шел дождь, и у нашей больничной тр
