автордың кітабынан сөз тіркестері  Между Северной и Южной

Ольга Серова

даже если ты мальчик

Как вам рассказать про самолет?

Если я захочу рассказать, как умный, я скажу так:

– Это самолет модели «Аэробус триста двадцать», и в него вмещается сто шестьдесят человек. Он может пролететь почти пять тысяч километров со скоростью восемьсот сорок километров в час.

Но мне ужасно хочется рассказать вам по-другому. Даже, если я покажусь вам глупым и несерьезным:

Моя мама – чемпион по возвращению радости. Она всегда знает, как ее вернуть, даже если она прячется. Или улетает в открытое окно.

Когда-нибудь я ее тоже буду кружить, сколько она захочет.

Мне зверей жалко. И от клоунов я не смеюсь. Мои друзья – лучшие клоуны на свете, и цирк мне совсем не нужен.

Вечером я делал домашку по математике и отмерял отрезки для параллелепипеда. Каждый по десять миллиметров. Я представлял, что год моей жизни – один миллиметр. Значит, сейчас я всего десять миллиметров? Один сантиметр? А когда я буду учиться в летном училище – будет всего два? А женюсь я, интересно, в двадцать пять или в тридцать пять миллиметров?

А исчезну с земли?

Нет, лучше буду чертить параллелепипед.

Дал ему обратно пустышку. Ванька жадно схватил ее ртом и быстро зачмокал. А потом посмотрел на меня, отрыл рот и улыбнулся. Пустышка завалилась в угол его рта, так смешно, что я не удержался и рассмеялся. А он еще сильнее улыбнулся, так широко, что она вообще вывалилась.
Я просунул через решетку кроватки руку, и через секунду маленькие горячие Ванькины пальцы крепко взяли мой указательный.
– Сынок, – папа зашел так тихо, что я вздрогнул, – как вы тут? Справляетесь? – он подошел к нам. – Да он тебе улыбается, видишь? Мишка! Это ж первая улыбка Ванина, твоя улыбка, сынок!
Когда-то давно мы с папой и его друзьями с детьми играли в племя иноземце мазали друг другу лоб краской. Каждая семья своей. Нам с папой досталась оранжевая. И мы бегали по лесу в платках и банданах и искали друг друга по этой оранжевой полоске на лбу.
И сейчас мне казалось, что в этой комнате у нас троих на лбу эта оранжевая краска нашего племени. У папы, у меня и у Ваньки.
– Я люблю тебя, пап, – сказал я, кажется, впервые за много месяцев. А может, и за все три года, как мы живем в разных домах.
И первый раз за много месяцев я заплакал.
Папа сел рядом на пол и большой теплой рукой прижал меня к себе.
– Мишка… Мой первый, старший сын. И я тебя люблю. И на целых одиннадцать лет всегда буду больше любить, понимаешь? Ты навсегда мой сын. На всю жизнь.
Я никогда не думал об этом, а ведь это правда. И то, что я навсегда буду его сыном, – это же здорово. Почему я об этом никогда не думал?
– Хочешь, зимой на каникулах вместе поедем куда-нибудь? – спросил папа, и мы стали вспоминать наши прошлые поездки.
«Выходит, можно мечтать и о чем-то другом, – думал я. – И эти мечты тоже классные. И я в них верю».
Но один вопрос меня все-таки мучил.
– Пап, я хочу на футбол записаться. Не хочу больше на каратэ.
Я думал, что сейчас он начнет говорить, что это глупости и полная ерунда, но папа присвистнул:
– Ого. Жалко, конечно, что ты решил бросить, но надо пробовать. Иначе никогда не поймешь, что тебе по-настоящему нужно.
А потом добавил:
– Лисичкин-старший, а у тебя уже есть мяч и бутсы?

– Сын, привет, – сказал он. – Ты у нас много чего забыл. Давай я за тобой заеду и соберем все вместе?
Я и не думал, что забыл что-то у папы на даче, но согласился.
– Хорошо, пап.
– Василисы с нами не будет, мы приедем, а она уйдет по делам. Часа нам хватит?
– Хватит, – говорю и иду собираться.
Час бывает разный.
Тихий час в садике длился целую вечность.
Час в кино пролетает за одну секунду.
Один час, когда я чего-то сильно жду, тянется по миллиметру.
Со Славкой и Макаром часы просвистывают с космической скоростью.
Я не представлял, что целый час буду искать и собирать забытые вещи. Откуда я помню, что мне надо искать? И что я с папой буду делать, тоже не представлял.
Все кончилось. Наши пятницы и субботы, когда мы валялись на диване и смотрели до ночи фильмы и папа ни разу не вспоминал про домашку.
Когда он показывал мне приемы каратэ на ютубе, и потом мы их отрабатывали.
Когда ели «Маргариту» в кафе, а папа, когда заказывал, всегда просил, чтобы туда на всякий случай не клали маслины.
Мне кажется, что я забыл наш с папой язык. Как раньше у меня говорить не получалось, а нового языка не было.

Я поднял их. Это были театральные куклы на руку. Когда-то в детстве я играл в похожий театр, он назывался «Заюшкина избушка».
Я надел ушастого зайца на руку. У него смешная морда с двумя длинными передними зубами и приклеенная к лапе морковка.
– Вы для Вани их купили?
Василиса подняла сумку, выдохнула и улыбнулась:
– Нет. Это кукольный театр. Я показываю маленькие спектакли для больных детей. Нас целая команда, но сейчас многие в отпуске, я в городе одна осталась. А Ванька сейчас с моей мамой. Вот вырвалась на час.
Вот, оказывается, зачем она ходит в больницу.
– Знаешь, что такое травматология? Детская? Пойдем, если хочешь, покажу.
В кармане толстовки зажужжал телефон.
Мама. Полис.
Как я все забыл?
– Миша! Все в порядке? Ты чего так долго? – мама волновалась, и я почувствовал, что разрываюсь.
Она ждет внизу. Но мне интересно, что покажет Василиса, потому что мне очень хочется увидеть, что она… хорошая. И кажется, я ничего не знаю про больницу и детскую травматологию.

В пустом коридоре я столкнулся с Василисой. Она была растеряна – наверное, не ожидала меня здесь увидеть.
– Миша! Привет. Как ты? Сняли швы?
Я замер.
– Миша? Ты чего молчишь? Миш? – Василиса трясла меня за руку.
На плече у нее висела большая тряпичная сумка, из которой во все стороны торчали игрушечные звериные мордочки. Я пялился на эти мордочки и пытался мысленно связать Василису в больнице и ее сумку, полную игрушек.
Странная она какая-то. Ходит тайком в больницу, непонятно к кому и зачем. Скрывает что-то. А кто сидит с Ванькой?
И вот всегда, когда у меня радость заводится, она тут как тут.
Я подумал о маме, которая стоит сейчас и устало опирается на черную палку.
И вешалку пустую вспомнил. И обувницу. И папину серую футболку, которую я случайно нашел в своем шкафу и потом спал с ней, а утром прятал, пока мама не нашла ее. Я молчал, а внутри у меня все закипало. Я теперь хорошо понимаю, как это «все кипит». Как тогда, когда у меня случилось «нашествие» с Макаром. Мне казалось, что если я сейчас не спрошу ее, о чем хотел давно спросить, то умру прямо здесь, в этом вестибюле.
И я спросил:
– Зачем вы к моему папе переехали? У вас же есть дом? Зачем вы родили ребенка? Теперь папа точно не вернется.
Василиса смотрела на меня во все глаза. А я не выдержал и отвернулся. Дурацкие слезы были совсем рядом, и я держал их изо всех сил.
– Давай присядем, Миш, – она взяла меня за локоть, но я вывернулся. – Не злись, – и села на диван. – А может, и лучше, если ты будешь злиться. Злись, Миша, злись. Ты имеешь полное право меня ненавидеть. Если хочешь. Наверное, я бы сама то же самое чувствовала, если б была на твоем месте.
– Я не ненавижу, – сказал я и хотел уйти. Но вместо этого сел на другой конец дивана.
Я ожидал чего угодно. Что Василиса будет утешать меня, говорить, что все наладится, как все они говорят. Даже что разозлится на меня и уйдет.
Но совсем не ожидал, что она скажет мне «злись» и «ненавидь».
Я еще никого не ненавидел. Для меня это слово, как «умри»: невыносимое и злое. Нет… Пусть живет. Тем более у нее теперь Ванька.
У них.
– Миша, я не знаю, что сказать, – Василиса мяла длинные пальцы, на которых сегодня не было разноцветных колец. – Я не думала, что мальчики так переживают, правда. И так долго… Наверное, мы обрушили твой мир и надежды. Прости…
Она шмыгнула носом и достала салфетку вытереть глаза. И тут большая сумка с игрушечными головами упала с дивана на пол, и ушастый серый заяц с желтым цыпленком вывалились прямо к моим ногам.

– …Ну, тезка, пришла твоя фея здоровья, – веселый голос доктора Моторного разбудил мой сон. – Сейчас пара волшебных объятий – и пойдешь на поправку.
Я открыл глаза и увидел… маму. В новом бежевом спортивном костюме и на костылях.
– Мишань, – тихо сказала она, чтобы никто не слышал моего тайного имени, – оказывается, костыли прекрасно помещаются в самолет.
И неуклюже обняла меня одной рукой.
Но чудеса на этом не закончились, потому что через пять минут в палату зашел папа.
Я потащил их в холл. Посадил на кресла, а сам сел на стул, чтобы видеть их обоих. Мы болтали и болтали. Я шутил изо всех сил, старался рассмешить папу и маму. Он вправду смеялись. Никто не вспоминал про Василису, Ваньку и про все остальное.
Все, чего я боялся, это спугнуть их настроение.
Через два дня доктор Моторный торжественно выписал меня и вручил маме. Она здорово помолодела, пока лечила сломанную ногу, я даже сам удивился.
– Даже не знаю, кто из вас больше нуждается в уходе, – шутил доктор, – вот папе вашему достанется бегать за вами.
– Точно! – засмеялась мама.
Я много слов пропускаю мимо ушей, я знаю, что ужасно рассеянный и часто все забываю и теряю, но есть слова, для которых у меня все готово. В смысле, место их принять. Они падают точно в цель, и я их всегда слышу. И когда мама сказала «точно», я решил, что папа на самом деле будет нам помогать и заботиться.
Они просто мне об этом не сказали.
Мы ехали домой на такси, и я считал секунды до того, как зайду в квартиру на Южной. Я зайду и сразу посмотрю на вешалку. И на обувницу. Если там будут стоять папины кроссовки, а на вешалке висеть бейсболка, значит он опять с нами.
Кроссовки и бейсболка.
Кроссовки и бейсболка.
Кроссовки и бейсболка.
Но обувница стояла голая.
И только на вешалке зачем-то висел мой старый коричневый ремень со сломанной пряжкой.