Оглавление

Глава 1

ЗИМНЯЯ СКАЗКА

— Боже мой, снег! — восхищенно воскликнула Аня — В самом деле! Я его уже несколько лет не видела. Какая красота кругом!

На фоне освещенного невысоким декабрьским солнцем, величественного ландшафта Баварских Альп, отель «У Белого Лебедя», похожий на сказочный замок, стоял словно на границе царства зимы. Видна была четкая линия раздела — как будто ножом отрезало: ниже отеля темная масса скалы, а прямо перед ним и выше по склону — девственно белое покрывало.

В свои 28 лет Аня радовалась, как ребенок. Ей сразу же вспомнились встречи Нового Года в детстве, в России, с настоящей — морозной и снежной зимой. Живя с шестнадцати лет в Германии, она, по правде сказать, уже и подзабыла, как это выглядит. Вормс, в котором она провела десять лет своей жизни, не только самый древний, но и, согласно многолетним метеорологическим наблюдениям, самый теплый город Германии. В декабре перед ее домом все еще цвели кусты роз, и это было здорово.

Но на Новый Год так хотелось белых пушистых хлопьев, падающих на землю, сугробов, бодрящего морозца! В Вормсе все это можно было увидеть только на рождественских открытках. Лишь иногда с небес сыпало нечто мокрое, полностью стаивавшее за пару суток. А уж о еще более теплой Женеве, где Аня теперь жила и работала, не приходилось и говорить!

И вот: наконец-то они с Максом, как положено, со снегом проведут Рождество и Сильвестер. Этим словом немцы называют — 1 января. Для них это не самый важный праздник, и он находится в тени главного — Рождества. Рождественский вечер, когда по традиции вся семья собирается за столом, куда важнее новогодней ночи. А Сильвестер — это веселый ужин с последующим запуском петард и вообще интенсивным использованием всевозможных пиротехнических устройств. Не только дети, но и многие взрослые с нетерпением ждут фейерверка, потому что это единственный раз в году, когда можно пострелять и оторваться по полной. А у кого-то, как водится, нехватает выдержки, и они начинают приводить свою пиротехнику в действие еще до наступления Нового Года. Большинство, впрочем, все-таки дожидается двенадцати часов, и наступающий год встречается мощным залпом дымных петард, который, однако, лишь начинает шумовое шоу, длящееся несколько часов и постепенно затухающее к утру. А на следующий день улицы оказываются заваленными остатками былой роскоши.

Аня с Максом, живя в Германии, тоже усвоили этот обычай, но вместе с тем, они, выросшие в России, привыкли встречать Новый Год, как и их родители, под бой Кремлевских курантов, в хорошей компании с бокалом шампанского в руке. В отеле «У белого лебедя», если верить рекламе, телевизоры были подключены к интернету, так что была возможность смотреть российскую картинку и встретить Новый Год дважды — по Москве и по центральноевропейскому времени.

А потом можно будет подурачиться на морозе, поиграть в снежки и, пожалуй, даже построить снеговика. Короче говоря, ненадолго вернуться в детство. Ну, а в последующие дни тоже есть чем заняться. Например, попробовать сделать начальные шаги в горных лыжах, благо такая возможность, согласно рекламе, тоже была включена в пакет предложений пятнадцатидневной программы под названием «Зимняя сказка в Альпах». Макс купил ее тайком от Ани, с тем, чтобы сделать ей сюрприз и терпеливо ждал момента, когда она произнесла: «Ну, что будем делать на праздники?» Тогда он, как фокусник из шляпы, извлек купленный им тур. Он очень надеялся, что Аня будет этому рада, но ее реакция превзошла все ожидания: она пришла в восторг, и Макс был должным образом вознагражден.

После помолвки, состоявшейся в мае, в декабре они сыграли свадьбу, и эти две недели, которые им предстояло провести в горах, были их медовым месяцем. «Гостиный двор у белого лебедя», как он официально именовался, Максу порекомендовал Серж: он назвал его «пристойным отелем». И похоже, Серж, как всегда, был прав: слова рекламы: «живописное расположение», «изысканный дизайн, стилизованный под старину», «домашний уют», казалось, полностью соответствовали действительности.

— Интересно, почему «У лебедя»? — спросил Макс, глядя на вывеску, изображавшую царственную белую птицу.

— Отель, я думаю, называется так из-за замка, — ответила Аня.

— Какого замка? Нойшванштайн?[1]

— Естественно.

— Но ведь он довольно далеко, — возразил Макс.

— Не очень, — не согласилась Аня. — И по-любому, это достаточно близко для того, чтобы это обстоятельство можно было обыграть.

— Ну да, — заметил Макс, — это ведь главная достопримечательность в этих краях.

— Это памятник архитектуры общегерманского и даже мирового уровня. Он фигурировал как кандидат от Германии в конкурсе «Новые семь чудес света».

— И как, включили его в список?

— К сожалению, нет.

— А что включили?

— Ну, например, статую Христа на горе Корковадо в Рио-де-Жанейро.

— Эту здоровенную бандуру? По-моему, она ничем не замечательна, кроме размеров. Такая безвкусица!

— Да, — согласилась Аня. — Но выбирала общественность, а что ты хочешь от широкой публики? Эстетическое чувство у нее не развито. Зато размеры на нее производят впечатление.

Аня вздохнула.

— Размеры, объемы, суммы и тому подобное. «Это ж надо было такое отгрохать»! А вот такую изысканную красоту, созданную «Сказочным королем» Баварии Людвигом II, не оценили.

— Странный он был тип, словно не от мира сего.

— Ну почему? Просто он не очень вписывался в свое время.

— Правильнее сказать, в реальную жизнь. Можно подумать, что в Средние века он оказался бы к месту. Тебе ли не знать, что собой представляло подлинное Средневековье![2] Оно сильно отличалось от того романтического представления о нем, которым жил Людвиг II.

— Да, — вздохнув, согласилась Аня, — наверное, ты прав. Его картинка того времени была навеяна чтением романов и операми Вагнера. Кстати, я думаю, что и название отеля связано с Вагнером.

— «У белого лебедя»? — удивился Макс. — По-моему, мы уже пришли к выводу, что отель называется так по замку. Причем тут Вагнер?

— Притом, что есть у него такая опера — «Лоэнгрин». Не слыхал?

— Название слышал, но…

— Саму оперу я тоже не смотрела, но знаю, что главный герой там, рыцарь Лоэнгрин, прибывает на белом лебеде.

— Откуда?

— Из какого-то волшебного царства.

— Сказочки, значит. Ну-ну…

— Между прочим, благодаря этому любителю легенд и рыцарской литературы в Баварии стоят великолепные замки и дворцы, которые вполне реальны. И они не только украшают страну, но и представляют собой туристические объекты первой величины…

— И приносят прибыль, — договорил Макс.

— Само собой, — подтвердила Аня. — Это одна из главных доходных статей бюджета Баварии. И федеральному бюджету от этого тоже перепадает. Ведь это такой эксклюзив!

— Да уж, — заметил Макс, — романтика, рыцарь на белом лебеде и все такое. А в конечном счете все, как всегда, сводится к деньгам.

Прогулявшись по горным тропинкам и надышавшись свежего морозного воздуха, Аня и Макс почувствовали, как кровь заиграла в жилах. Когда, радостно возбужденные и уже сильно проголодавшиеся они к обеду пришли в ресторан, там было еще не много народу, что несколько удивило их, так как обычно в Германии на обед не опаздывают. Но долго размышлять над этим не было времени, поскольку к ним подошел метрдотель и, показав им их стол, предложил ознакомиться с меню.

Однако, прежде чем открывать книжечку, Аня осмотрелась — ее неутолимое любопытство оказалось сильнее чувства голода. И, надо сказать, было на что поглядеть! Все стены ресторана были покрыты красочными росписями на какие-то, как поначалу подумала Аня, сказочные сюжеты. Но присмотревшись, она сообразила, что это — иллюстрации к операм Рихарда Вагнера, о чем она и сообщила Максу.

— Ты думаешь? — с сомнением спросил он. — Ты же еще недавно говорила, что в операх не очень разбираешься[3].

— То было тогда, а теперь я этот пробел успела немножко восполнить.

— Ты прямо как губка воду, впитываешь в себя информацию.

— Увы, мне до этого далеко. Серж — вот где губка! И кстати, именно с ним я впервые побывала в опере. И не в какой-нибудь, а в парижской Опере Гарнье![4]

— Вот как. И что вы там смотрели?

— Представь себе, как раз Вагнера. Потому-то я и заинтересовалась Вагнером в первую очередь. Вот, смотри.

Аня еще раз обвела взглядом помещение. Всего тут было одиннадцать столов, и присмотревшись, она обратила внимание на то, что каждый из них стоял возле участка стены с росписью, посвященной какой-то одной опере. Это было оригинально — и интересно!

— Креативно, ничего не скажешь, — отреагировал Макс, когда Аня ему об этом поведала. — А наш стол — это «из какой оперы»?

Он посмотрел на стену возле себя. Там была изображена на фоне рыночной площади средневекового немецкого города большая веселая компания мужчин и женщин, группировавшаяся вокруг крепко сложеного бородатого малого — явно главного заводилы.

— Это — «Нюрнбергские мейстерзингеры», — немного подумав, ответила Аня. — Единственная комическая опера Вагнера.

— Вот как, — отозвался Макс. — Хотя все правильно — мы комики еще те.

— Вообще-то, мейстерзингеры, это народные поэты и исполнители из горожан. Что-то вроде нынешних бардов.

— Я так понял, что их не следует путать с миннезингерами, которые происходили из рыцарства и принадлежали к придворной культуре.

— Да, действительно. Слова похожие, а разница большая.

Макс внимательно рассмотрел изображение.

— А этот мужик в центре — это кто?

— Это самый знаменитый мейстерзингер — Ганс Сакс.

— Все-то ты знаешь. Ну, хорошо, хорошо, — быстро добавил Макс, видя, что Аня собирается возражать, — ты знаешь не все. Как там говорил Сократ: «Я знаю только то, что я ничего не знаю»?

— Примерно так.

— По-моему, глупость полнейшую сморозил. Извиняюсь, как в лужу… Все-все, не будем спорить! А остальные десять столов?

— Уже подсчитал? Правильно — а у Вагнера как раз одиннадцать опер.

— И ты можешь все назвать? — Макс кивнул на стенные росписи.

— Попробую. Надо подумать.

— Валяй, — согласился он, — а я пока выберу что пожрать. Доверяешь?

— Угу, — рассеянно ответила Аня, рассматривая помещение.

Только три стола, не считая их собственного, были заняты. Публика за ними была чинная и в высшей тепени пристойная: пожилые немецкие супружеские пары. Они, естественно, пришли точно к установленному времени, выбрали свой комплекс, уже успели его получить и теперь неспешно ели, беседуя о чем-то вполголоса, так что даже с ближайшего из этих столов до Ани долетали лишь отдельные фразы. Судя по ним, беседа шла о семейных делах. «Боже, скука смертная»! — подумала Аня. — «И вот в такой тоске две недели»! Ах, как она ошибалась…

Макс, тем временем, сделал заказ. Аня, слушая вполуха, поняла, что он выбрал комплекс номер три и, заглянув в меню, одобрила это решение: это был двойной венский шницель с картофелем-фри и салатом, а на десерт — яблочный штрудель.

— Молодец, — похвалила она его, — я выбрала бы то же самое.

— Я твои вкусы знаю, — сказал польщенный Макс. — Известно: муж и жена — одна сатана.

Аня обратила внимание на то, с каким удовлетворением и гордостью он произнес это и как вообще ему нравился его новый статус законного супруга.

— Нет, не одна, — пошутила она, — а две сатаны.

— Ну, значит, две, — покладисто произнес Макс. — Как твои наблюдения? Разобралась?

— Да. Вон тот незанятый стол, возле которого изображены девушки с длинными распущенными волосами…

— Русалки? — перебил Макс.

— Это дочери Рейна, я так думаю.

— А этот карлик, который держит кольцо?

— Это гном Альберик, и это явно опера «Золото Рейна» — первая опера тетралогии «Кольцо Нибелунга».

— Это — то самое кольцо, которое он держит?

— Именно.

— А вон тот стол? — Макс показал направление кивком. — Где изображена дама приятной полноты в кольчуге и доспехах, и с бюстом, пожалуй, пятого размера? Это кто такая?

— Пятого размера… — проворчала Аня, — Эксперт по бюстам. Знаток!

— Но это сразу бросается в глаза, — начал объясняться Макс. — Уж очень оно обращает на себя внимание. Я давно заметил, что немцы прямо задвинуты на большегрудых. А что, я ошибся, и это не пятый размер?

— Десятый! Макс, давай оставим эту тему — она меня раздражает.

— С чего бы это? Ладно, ладно! Закрыли дискуссию. Так кто это такая?

— Это валькирия — воинственная дева. Валькирии считались дочерьми Одина… и

— И они уносили викингов в рай, — вновь перебил Макс. — Так?

— Ну что у тебя за манера перебивать! Никак не могу тебя отучить!

— Что сделаешь? Грубый неотесанный мужлан. Как писал поэт, «таков я, и того ль искали вы чистой, трепетной душой»?

— Ох, Макс… Фонтанируешь, Пушкина цитируешь, напрашиваешься на комплимент? Да я и так знаю, что ты начитанный и продвинутый, можешь не сомневаться.

— Но где мне до тебя!

— Макс. Не выделывайся! Хорошо, ты — почти совершенство. Но с отдельными недостатками.

— Но они устранимы?

— В принципе, да, хотя пока избавиться от них не получается.

— Но ты не теряй надежды! Главное, упорно стремиться. Глядишь, годкам эдак к девяноста дело пойдет на лад.

— Девяноста? Это как-то расхолаживает.

— Да уж. Так что валькирии? Разве они уносили не в рай?

— В рай, но рай древних скандинавов — викингов был раем военным. Попадали в него далеко не все, а лишь эйнхерии — храбрые воины, погибшие в битве или в поединке с оружием в руках. Их после славной смерти валькирии переносили в Вальхаллу, что значит «обитель мертвых». Это — небесный чертог Одина, бога воинской дружины и верховного бога скандинавов. Причем именно Один решал, кому отдать победу в битве, а валькирии должны были его приказы непосредственно выполнять. Когда же одна валькирия посмела ослушаться Одина, то была наказана — отстранена от работы. Один погрузил ее в сон за то, что она, поддавшись личным чувствам, отдала победу не тому, кого наметил шеф. Вальхалла освещалась не огнем, а сверкающими мечами. Храбрые эйнхерии днем и ночью пировали там за столом, во главе которого восседал сам Один, как обычно, в пижонской шляпе, надвинутой на один глаз.

— Поддавали, значит. «Сбылась мечта идиота»…

— Ага! Мечта всех мужиков. «Шампанского и мамзелей»!

— Вина и фруктов! — добавил Макс.

— То есть?

— Ну, анекдот такой есть. Не знаешь?

— Нет.

— Приходит мужик в ресторан, садится за столик. Официант у него спрашивает: «Чего желаете»? Он отвечает: «Вина и фруктов»! «А именно»? Тот говорит: «Бутылку водки и соленый огурец».

Аня рассмеялась.

— Дурацкий анкдот, — сказала она.

— Так что же ты смеешься, если дурацкий?

— Так бывает — глупо, но смешно.

— Да, пожалуй, — согласился Макс. — Интересно, что эти, как их? — эйнхерии там пили?

— Они пили не иссякающую медовую брагу и ели не иссякающее кабанье мясо. Валькирии же прислуживали им за столом и следили за тем, чтобы чаши не пустовали.

— Неплохо они устроились, — проворчал Макс.

— Да уж, — ответила Аня. — Кстати, опера так и называеся — «Валькирия».

— А дальше?

— Вон те два стола, где насыщаются пожилые немецкие супружеские пары — это, я думаю, оперы «Зигфрид» и…

Макс уже открыл рот, чтобы вновь перебить Аню, но в последний момент сумел удержаться от реплики.

— Ну, что ты хотел сказать? — улыбнулась Аня.

— Я хотел сказать, что следующая опера — это «Лоэнгрин», рыцарь на лебеде.

На росписи действительно был изображен рыцарь, стоящий в лодке, которую тянул лебедь с короной на голове.

— Да, — ответила Аня, — все правильно. А вон тот занятый стол — это опера «Парсифаль».

— А это кто такой?

— Это отец Лоэнгрина.

— Отец? Однако же! Развели, понимаешь, семейственность. И что он?

Аня не ответила, так как им принесли заказанную еду, а чувство голода было уже просто всепоглощающим. Ей казалось, что если она сейчас же не съест что-нибудь, то просто умрет.

— Потом, Макс, — скороговоркой пробормотала она. — Все потом.

Некоторое время они молча ели, но конечно, это не могло длиться долго. Есть такие люди, для которых речь, общение являются важнейшей естественной потребностью, без удовлетворения которой они чахнут, и жизнь для них теряет всякую привлекательность, и Аня с Максом относились именно к таким. Поэтому, как только они чуть-чуть насытились, разговор возобновился: было бы желание общаться, а темы для обсуждения есть всегда. Тем более что в ресторане появились новые посетители.

В отличие от всех прочих постояльцев, это не была компания близких или знакомых. Напротив, они были каждый сам по себе, и их, должно быть, свели вместе случайные обстоятельства, так как приходили они по отдельности, и только одна пара составляла исключение. И, кстати, за их столом она была единственной особой женского пола. Как правило, впрочем, этого оказывается достаточным для того, чтобы царило оживление, так как обычно присутствие женщины побуждает мужчин проявлять любезность и вести себя по-светски. Тут, однако, не было ничего подобного: все сидели с отчужденным видом, изредка обмениваясь предельно скупыми репликами. Заказ они делали без всякого энтузиазма, а когда еду принесли, они вяло ковырялись в ней с лицами настолько серьезными, словно явились на поминки. Все это так не вязалось с отдыхом, предпраздничным настроением, что невольно обращало на себя внимание. Складывалось такое впечатление, что они отбывают обязанность.

— Странные они какие-то, — заметил Макс, — как будто на работе.

— Ты имеешь в виду тех мужиков за столом «Летучий голландец»?

— «Летучий голландец», ну да, — удовлетворенно произнес Макс. — Я так и подумал, глядя на картинку: корабль-призрак, скитающийся по морям. Страшилка для детей младшего школьного возраста. Тебя пугают, а тебе не страшно.

— Мне кажется, — с напряжением в голосе возразила Аня, — что если бы ты увидел его своими глазами в открытом море, ночью, то не смог бы так легко к этому отнестись.

Макс удивленно посмотрел на нее.

— Что это с тобой? — спросил он.

Аня замялясь.

— Не знаю, — наконец ответила она. — Не нравится мне это.

— Что именно?

— Публика за этим столом, вот что. Тебе ведь они тоже не понравились, разве не так?

— Я просто сказал, что они странные.

— Ты еще добавил кое-что.

— Добавил? А! Что они будто на работе?

Аня задумчиво кивнула.

— Скорее, даже не на работе, а… — она не договорила.

— А что?

— Вон тот мужик в свитере… — продолжила она, не отвечая на вопрос Макса.

Он присмотрелся.

— В очках? — уточнил он.

— Да.

Этот тип действительно выделялся на фоне остальных, сидевших за столом «Летучий голландец»: если они все были в костюмах и галстуках, а дама — в платье, то он был облачен в заношенный свитер и джинсы. И если его соседи были одеты, пожалуй, чересчур формально для данных обстоятельств, то он, напротив, слишком небрежно.

— И что он? — вновь спросил Макс.

— Не знаю, — смутилась Аня. — Но что-то тут не так. В нем есть что-то… отталкивающее.

 Schwan — по-немецки «лебедь».

 Об этом читайте в романе Сергея Кургана «Песок вечности».

 Об этом читайте в романе Сергея Кургана «Маскарон».

 Об этом в романе Сергея Кургана «Оправа для бриллиантв, или пять дней в Париже».

Глава 2
Гений

Муравей-древоточец умирал — страшно, мучительно. Гриб пророс из его головы, его гифы проникли в мышцы и оплели внутренние органы, превратив его в жуткое существо — отвратительный гибрид гриба и насекомого, неподвижно сидящего на листе и медленно агонизирующего. Гриб высасывал из несчастного муравья все соки, выкачивал из его мышечных тканей энергию, нужную ему для того, чтобы смогли созреть его смертоносные споры, которые, в свою очередь, заразят новых муравьев и приведут их к мучительной гибели.

Муравей не хотел оставлять родное гнездо и покидать своих собратьев, но мерзкий паразит подавил его волю и управлял им, как хотел. Он заставил его взобраться на этот листок, изо всех сил вцепиться челюстями в жилку на нем и так сидеть, не двигаясь с места, пока не наступит смерть.

Но она не торопилась: гриб все не убивал свою жертву, потому что в ней оставались ткани, из которых можно было еще что-то выкачать. Гриб не позволит себе расточительности! Коэффициент утилизации хозяина должен быть близким к ста процентам.

Муравей на экране телевизора смотрел на Леню, как ему казалось, глазами, полными муки и немого укора, словно задавая ему горький вопрос: «За что»? Ответа у Лени не было, и он решил спросить об этом дядю Витю, двоюродного брата отца. Виктор Андреевич Михневич был ученым и работал в Институте экспериментальной ботаники Академии наук. Как правило, взрослые с раздражением отмахивались от Лени со словами вроде «Почему ты задаешь такие дурацкие вопросы? Нет чтобы спросить что-нибудь нормальное, человеческое! У всех дети, как дети, а ты какой-то вывернутый»! А друг отца дядя Рома как-то раз сказал: «Ты бы еще о смысле жизни спросил»! «А что, об этом нельзя спрашивать»? — поинтересовался Леня. Дядя Рома посмотрел на него и произнес странные слова: «Спросить-то можно. Только кто тебе ответит»?! Леня сначала подумал, что спрашивать об этом почему-то неприлично, но вскоре понял, что взрослые, к которым он обращался, попросту не знают ответа. Он долго размышлял над этим, а когда немного подрос, до него дошло, что у них у всех вообще не возникают подобные вопросы, а их головы забиты всякой ерундой, вроде того, кто кому что сказал, кто с кем спит и какая сволочь начальство.

В отличие от них, дядя Витя никогда не говорил, что Леня какой-то не такой или что он задает ненормальные вопросы. Наоборот, он считал, что Ленины вопросы интересны и говорят о живом уме.

— Живой ум? — переспросил Леня. — А что, бывает мертвый?

Дядя Витя улыбнулся.

— Представь себе, да, — ответил он. — Ты попал в точку. У большинства людей нет никаких интеллектуальных интересов, — продолжал он, — они ничего не знают, кроме того, что необходимо по работе, и не хотят знать. Их интересуют исключительно, как они сами это называют, «жизненные вопросы».

— А вы как их называете? — поинтересовался Леня, отчетливо сознавая, что уж у дяди Вити ум точно не мертвый.

— Это — «бытовуха», — ответил собеседник. — Ты понимаешь, о чем я?

— По-моему, я догадываюсь, — ответил, немного подумав, Леня.

— Вот видишь, — заметил дядя Витя, — прежде чем отвечать, ты подумал.

— Конечно! А как еще? — удивился мальчик. — Говорить, не думая?

Дядя Витя ответил не сразу. Он посмотрел на Леню как-то очень грустно, а потом вздохнул.

— Вот именно! — наконец ответил он. — Большинство как раз так и говорит — совершенно бездумно.

— Но почему?

— Я мог бы сказать: «Потому что не хотят напрягать мозги». Но ты умный, мыслящий парень. Скармливать тебе вранье было бы с моей стороны просто преступлением. А правда, видишь ли, состоит в том, что им нечего напрягать.

— У них нет мозгов? Но ведь так не бывает!

Леня рассмеялся, однако дядя Витя остался серьезен.

— Формально они у них есть, — ответил он. — Но их мыслительные параметры ограничены.

— Параметры — это возможности, да?

— Совершенно верно. Так что они особо не размышляют. Думать, с их точки зрения — это не работа. Поэтому, скажем, когда ты читаешь, а потом через какое-то время прерываешься, опускаещь книгу и осмысливаешь прочитанное, они убеждены, что ты просто сидишь и валяешь дурака, бездельничаешь.

— Но я же думаю! — с искренним удивлением и обидой воскликнул Леня.

— Конечно, — заверил его дядя Витя, — я это понимаю. У тебя как раз идет в этот момент самая главная работа, мыслительный процесс. Но дело в том, что они-то не знают как это так — сидеть и просто думать. В их представлении — это ничегогеделание, так как головой работать мало кто умеет. А каждый человек — запомни это, Леня! — судит по себе. Поэтому работой они считают только то, что предполагает какую-то физическую активность. Вот если бы ты не сидел в кресле, а, скажем, бегал бы, суетился, тогда, возможно, они согласились бы с тем, что ты работаешь. Был такой ученый, физик — Эрнест Резерфорд.

— Я знаю: он разработал планетарную модель атома!

— Да, правильно, — усмехнулся дядя Витя. — Так вот, у него был такой случай: один из сотрудников его лаборатории регулярно задерживался на работе. Девять из десяти начальников решили бы, что он очень трудолюбивый и добросовестный работник и по этим причинам заслуживает поощрения и вознаграждения. Но Резерфорд принадлежал как раз к тем самым десяти процентам, которые понимают, что такое мышление. Он спросил этого сотрудника, почему он не идет домой. Тот, естественно, ответил: «Я работаю, экспериментирую». «А вчера вы почему задержались в лаборатории»? «Я работал», — вновь ответил тот. Тогда Резерфорд спросил его… Ты сам не догадываешься, что он спросил?

— Он, наверное, спросил: «А когда же вы думаете?», да?

— Именно так!

— Я понимаю Резерфорда.

— Ни капли не сомневаюсь, — уверил Леню дядя Витя. — А теперь — твой вопрос. Ты не возражаешь, если я закурю? Мне под курево лучше думается.

— А почему?

— Точно не знаю, но, думаю, это оттого, что сигарета помогает сосредоточиться и отвлечься от окружающего.

— Понятно.

— Ты спрашиваешь про муравья: «За что»? Ответ такой: «Ни за что». Это просто жизнь, то есть, именно то, чем занимается биология — по-гречески, «наука о живом». Все живое хочет жить, все организмы стремятся к выживанию и оставлению потомства. Если хочешь, именно в этом — сущность жизни. И это не добро и не зло, не жестокость, не коварство, и ничто другое в этом роде. Просто всем нужно выживать, а как конкретно, тут уж кто как умеет. Кто-то приспособился выживать за счет других организмов — таких мы называем паразитами. Часто, в обыденной речи это слово употребляют для осуждения и как ругательство: живет, мол, за чужой счет, значит, мерзавец.

— А это не так?

— В действительности — конечно, нет! Гриб стремится выжить, как умеет, вот и все.

— Но папа говорит, что это аморально.

— Твой папа, — дядя Витя вздохнул, — функционирует на эмоциях, на иррациональном. Он — типичный гуманитарий. Ты меня понимаешь?

Леня задумался.

— Думаю, да. — наконец ответил он.

— В природе, — сказал дядя Витя, — моральные критерии неприменимы.

— Природа аморальна?

— Можно сказать и так. Или, если угодно, у нее иная мораль.

— И в чем она?

— Выживает сильнейший. И это справедливо, потому что в этом — благо.

— То есть, — после размышления уточнил Леня, — не обязательно самый сильный в смысле мускулов, а лучше подготовленный к борьбе за существование, да?

— Да.

После этого разговора Леня выбрал себе дядю Витю как образец для подражания и тщательно, как всегда, обдумав все, принял окончательное решение — он будет ученым-биологом. И поскольку его кумир был микологом, Леня также решил специализироваться на изучении грибов. Дядя Витя много рассказывал о грибах: о том, какие это странные и до сих пор малоизученные организмы — ни растения, ни животные, но обладающие признаками и тех, и других, почему их и выделяют теперь в отдельное царство. Царство! Это слово завораживало Леню: у него будет целое царство. Как здорово! Дядя Витя поощрял и опекал его, ненавязчиво, но уверенно вводя его в храм Науки.

Родители, конечно, скривились, узнав о том, чем хочет заниматься их сын.

— Изучать всякие лисички и опята — какая тоска! — эмоционально воскликнул отец, работавший на телевидении. — Это ж если кто меня спросит, чем занимается отпрыск, то придется сказать, что он грузди изучает. Тьфу ты! Их не изучать надо, а жрать! Под беленькую — это мировой закусон, а исследовать… Что там исследовать?!

Леня попытался было объяснить родителям, что то, о чем они говорят — это еще не собственно грибы, а лишь плодовые тела, а сам гриб располагается в субстрате — в земле, и занимает огромный объем, образуя своими нитями-гифами мощную трехмерную структуру, пронизывающую почву и оплетающую корни деревьев, и что вообще самые крупные и тяжелые организмы на нашей планете — это не слоны и не киты, а именно грибы. И что помимо базидиомицетов, вроде боровиков, подосиновиков, шампиньонов и тому подобных, существует еще множество других систематических групп грибов, что дрожжи и пенициллум, из которого был получен пенициллин — это тоже грибы. И что создатель пенициллина Александр Флеминг получил рыцарский титул и стал сэром, а главное — ему была присуждена Нобелевская премия! Отец только рассмеялся при упоминании о «Нобелевке», как он ее назвал.

— Ты это серьезно? — спросил он с непередаваемой иронией. — «Нобелевка» за грибочки?! По-моему, это неудачная шутка.

Леня собрался уже горячо возражать, но, подумав, махнул на это рукой. «Что с них взять? — вспомнил он слова дяди Вити. — Каждый может понять лишь то, что находится в пределах его умственных способностей. Выше головы никто не прыгнет». Больше он с родителями подобные темы не затрагивал, говоря только по необходимости и исключительно о «бытовухе». Но в душе он твердо решил: его цель — Нобелевская премия по физиологии и медицине. Поделился он заветным желанием только с дядей Витей. Тот его поддержал, сказав:

— Цель амбициозная, и это хорошо — тот, кто не имеет серьезных амбиций, тот ни черта не добьется. Нобелевская? Почему нет? Spiritus flat ubi vult. «Дух веет, где хочет». Ты вполне можешь потянуть, если напряжешься.

И Леонид напрягся.

Между тем, наступили новые времена — «перестройка, ускорение, гласность». Все стало разваливаться, в том числе наука и образование. Леонид, сцепив зубы, продолжал упрямо идти к поставленной цели, стараясь игнорировать то, что происходило вокруг: трескливую болтовню на съездах депутатов, разоблачительные публикации в «Огоньке», стремительно пустеющие прилавки. Родители Леонида поначалу с энтузиазмом восприняли «гласность» и бурно обсуждали очередные «разоблачения». Они даже готовы были закрыть глаза на пустые магазины, подкупленные тем, что, наконец-то, «говорят правду».

Дядя Витя на это не купился. Он сразу сказал Леониду, что эта «правда» в действительности имеет целью облить все грязью, что страну сознательно разваливают и как-то раз в пух и прах разругался с родителями Леонида, назвав их хунвейбинами. «Дурни! Чему вы радуетесь»?! — бросил он им. После этого дядя Витя больше у них дома не бывал. Леониду же он сказал:

— Я понимаю, что тебя грызут сомнения в том, правильный ли путь ты избрал. Знай, что такие сомнения были в свое время и у меня. Это вообще нормально на определенном этапе жизни: у кого-то это бывает раньше, у кого-то позже. У тебя это произошло еще в юности, во многом из-за того, что делается кругом. И, может быть, хорошо, что этот кризис настиг тебя сейчас, когда ты еще полон сил и энергии, и когда рядом с тобой есть человек, который тебя поддерживает и на которого ты всегда можешь опереться. Ничего, Леонид. Ничего. Сейчас все разрушается, включая и систему академической науки. Но этот бардак не будет длиться вечно. Впоследствии все будет восстановлено, потому что без этого, так или иначе, не обойтись. За временем разбрасывать камни всегда приходит время их собирать. Без науки мир не проживет. Не исключено, что тебе в некий момент придется покинуть нашу страну и продолжить работу именно у тех, что нашу науку разваливают. Что ж, значит, так. Если придется, ты должен принять это решение бестрепетно. Ученый работает там, где для его исследований имеются оптимальные условия. Главное для него — наука. Настоящий ученый должен быть одержимым.

И Леонид им был. Когда он уже учился в универе, наступило безвременье девяностых, борьба за существование, совсем «по биологии» — имено так он это и воспринимал. «Побеждает сильнейший — не в смысле мускулов, а лучше подготовленный», — помнил он. Он чувствовал себя готовым к преодолению препятствий, продолжая идти по раз избранному пути.

— Ты не должен уходить из науки даже сейчас, когда охватывает безнадега, — наставлял ученый своего подопечного. — Если сделаешь перерыв в работе, занявшись «выживанием», то все: считай, что «вылетел из обоймы».. Нельзя терять время на ерунду. Наука не стоит на месте. А эти «пляски» скоро закончатся, все устаканится.

Леонид окончил школу с золотой медалью, поступил на биофак в университет, который окончил с красным дипломом. Начал работать в Институте экспериментальной ботаники, защитил кандидатскую. Вскоре он убедился в правоте дяди Вити: все постепенно приходило в норму. А главное, впереди замаячила награда за упорство, за верность своему выбору: он, похоже, нащупал путь к решению проблемы, которой занимался. Нужны были эксперименты с животными — крысами и муравьями. Леонид «вгрызся» в энтомологию, перевелся в Институт зоологии. Жизнь постепенно налаживалась: он резал своих крыс и изучал их потроха. Порой он впадал в отчаяние. Но в конце концов наткнулся на то, что было нужно: модулированные электромагнитные пульсации. Пришлось вникать в физику. Преодолев и этот рубеж, он понял, что стоит на пороге открытия.

Остальное происходило «на фоне». Он женился, и поначалу все шло хорошо. Но через какое-то время жене надоело то, что она для Леонида идет, в лучшем случае, третьим номером: номером два был дядя Витя, а на первом месте всегда стояла работа. Супруга стала устраивать сцены, пытаясь добиться внимания, начала крутить романы. У Леонида это все вызывало досаду и раздражение: он как раз подходил к открытию, и голова его была занята этим безраздельно. Бросив ему в лицо: «Тебе крысы интереснее, чем женщины!», жена ушла, а спустя полгода, найдя кого-то, потребовала развода. Леонид развелся без сожаления: крысы, действительно, были ему интереснее.

С крысами было нелегко. Когда Леонид всерьез занялся исследованиями, то, естественно, возникла необходимость в экспериментировании. В ходе работы приходилось манипулировать с крысами по-всякому, резать их, изводя несчастных грызунов десятками. Не сразу Леонид сумел избавиться от жалости и отвращения, но он понимал, что без этого не обойтись. Ему необходимо было знать, как гриб развивается в теле хозяина, а это можно было выяснить только при вскрытии, и значит, никуда не денешься

«Это — просто материал, с которым я работаю, — говорил он себе. — Для ученого главное — это решение проблемы, которой он занят».

Родители, узнав о том, чем занимается их сын, были шокированы, особенно мать.

— Боже мой, — воскликнула она, — какая мерзость! Как тебе не противно?! — и посмотрела на него с какой-то гадливостью.

— В науке нет мерзости, — сухо парировал Леонид.

— Наш гений стоит выше морали и брезгливости, — съязвил отец. — А что есть в твоей обожаемой науке?

— Есть экспериментальные объекты и методика проведения эксперимента, и только.

— Ты стал ужасным циником, — сказала мать. — Ты не был таким в детстве.

— Детство давно прошло, — холодно заметил Леонид.

Он, как броней, прикрылся цинизмом, но за ним скрывался страх. Он страдал от одиночества, неустроенности, чувствовал нарастающий пресс перегрузок. Сказывалось постоянное напряжение: появилась новая и тревожная проблема — бессонница. Нередко ночью, один в своей холостяцкой квартире, он никак не мог расслабиться и лежал без сна, и тогда что только не приходило в голову!

И вот, однажды случилось то, чего он боялся: крыса явилась, в самый глухой ночной час, когда он был особенно уязвим, почти беззащитен. Та самая крыса…

…Он тогда только начинал эксперименты с пульсациями и еще не определил правильную дозу облучения, из-за чего и допустил перебор. Гриб словно взбесился и стал совершенно неуправляемым: он перестал реагировать на импульсы и вел себя абсолютно непредсказуемо. Выглядело это так, как будто «Кордицепс унилатералис» действовал по своей собственной программе. Леонид пытался восстановить потерянное управление, воздействуя на гриб различными способами: попробовал применить излучение других диапазонов. Благодаря связям и авторитету дяди Вити — Виктора Андреевича, который стал к тому времени действительным членом Академии наук и директором института ботаники, Леонид смог «разжиться» у физиков аппаратурой и использовал лазер, затем мощное магнитное поле. Однако ничто не срабатывало. Он понял, что перестимулировал гриб, и контроль восстановить не удастся. Но почему? Что конкретно произошло? Чтобы двигаться дальше, в этом необходимо было разобраться. Ситуация требовала осмысления, поэтому Леонид взял отпуск за свой счет на три дня и думал, думал…

Когда он, спустя трое суток, вновь пришел в лабораторию, то обнаружил останки крысы, разбросанные по всему террариуму: гифы Кордицепса разорвали ее на куски. Первое, что почувствовал Леонид, это отвращение. Затем где-то на самом донышке его души зашевелилось что-то похожее на жалость, но он сумел это отбросить и заставить себя отнестись к этому холодно-нейтрально, как к рабочему моменту.

Тогда крыса явилась к нему, и произошел тягостный разговор, который вымотал Леонида буквально до предела.

И вот, крыса снова была здесь. Она сидела на компьютерном столе и смотрела на него своими глазами-бусинками. Леонид почувствовал, как его охватил леденящий ужас, безумный крик застрял у него в горле. Живот схватило, а сердце застучало глухо и тяжело.

— Что тебе нужно? — собрав все силы, с трудом спросил он.

Крыса молчала.

— Что тебе нужно, тварь?! — истерически выкрикнул Леонид.

— Тебе не кажется, что ты поставил не на ту лошадь? — риторически спросила крыса мерзким скрипучим голосом.

— О чем это ты? Ты не должна говорить такое. Ты вообще не должна говорить! Это невозможно!

— Ах, вот как! Много ты знаешь о том, что возможно, а что невозможно!

— Знаю. Есть вещи, которых быть не может!

— Но ты же сам себе противоречишь.

— Это еще почему?

— Ты заявил, что каких-то вещей быть не может, но в то же самое время ты сказал, что они есть. То есть, ты утверждаешь, что есть то, чего нет.

— Не цепляйся к словам! Это просто формулировка такая. А в действительности, чего не может быть, того не может, и все.

— Знаю, ты еще в детстве прочел ученую книжку под названием «О возможном и невозможном в науке» и до сих пор живешь представлениями, содержащимися в ней. Может быть, этого не бывает в науке, пускай. Но не все в этом мире делается по науке. Мир сложнее, и не все в нем охватывается рациональным мышлением.

— Ах, не дури мне голову своими сказками!

— Ты сам не веришь в то, что говоришь. Кроме упертого материализма и циничного прагматизма, на свете есть еще кое-что, и оно имеется как раз у тех, кого ты так презираешь. Эти люди, может, и не интеллектуалы, но они в контакте с тем, что недоступно тебе.

— Как же, как же, они посвящены в сакральное. Чушь! Несчастные йеху.

— А ты-то счастлив, что ли? Много у тебя радости в жизни от твоего морального релятивизма? «Для ученого главное — это решение проблемы, которой он занят» — тоже мне. Ему, видите ли. нет дела до возможных последствий того, над чем он работает. «Мы пойдем по трупам к великой цели»! Гений с гнильцой…

— А! Ну-ну. «… гений и злодейство — вещи несовместные»[1], так? Бред!

— Вовсе не бред.

— И о чьих это трупах ты говоришь?

— Хотя бы о моем. А больше о будущих.

— Ты — всего лишь жалкая крыса…

— Ой ли? Как бы не так.

— Не пугай меня! Я тебя не боюсь.

— Боишься. Еще как боишься. У тебя уже истерика.

— Тебя на самом деле нет!

— Я есть. И ты правильно боишься: знай, что как меня разорвали гифы гриба, так и тебя погубит твой ненаглядный «кордицепс однобокий». Сколько не застегивай ремень, это тебе не поможет, ха-ха-ха!

Крыса разразилась сатанинским хохотом.

— Причем тут ремень?

Крыса промолчала.

— Застегните ремень…

— Зачем?

— Застегните, пожалуйста, ремень! Мы подлетаем.

— А?

«Наш самолет заходит на посадку в международном аэропорту „Франц-Йозеф Штраус“, Мюнхен, — проговорил через динамик женский голос. — Пожалуйста, оставайтесь на своих местах и пристегнитесь»!

Прямо над Леонидом стояла девушка в синей униформе стюардессы. Он быстро пристегнулся и обвел взглядом салон самолета. Его кресло находилось у прохода. В иллюминаторе видны были облака. Соседка, сидевшая возле него, смотрела на Леонида странно, словно с опаской.

— Спасибо, — сказал он стюардессе. — Я сильно устал и слишком глубоко заснул.

Затем он повернулся к соседке.

— Я, наверное, что-то бормотал во сне, — произнес он и улыбнулся. — Извините, если я вас напугал. Мне приснился кошмарный сон.

— Понятно, — ответила девушка, успокаиваясь, и улыбнулась в ответ.

Леонид откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.

«Черт бы побрал эту крысу и все эти рефлексии, — подумал он. — Я переутомлен, вот в чем дело. Но ничего: неделя-две отдыха в отеле, который мне заказал Гюнтер, и я приду в норму, а там с новыми силами… Осталось сделать короткий энергичный спурт, и я у цели! Черт с ним! Разделим премию с Эппом. Это нормально». Успокоенный этой мыслью, он улыбнулся.

— Куда? — спросил таксист.

— Гостиный двор «У белого лебедя», пожалуйста, — ответил Леонид, поудобнее устраиваясь на переднем сиденьи.

 А.С.Пушкин, «Моцарт и Сальери».

Глава 3

Лига полной свободы

Аня провела рукой по лицу, словно отгоняя минутное наваждение. Что конкретно вызывало у нее такое чувство отторжения, было непонятно.

— Да черт с ними! — недовольно воскликнул Макс.

— Черт с ними, говоришь? — Очень даже может быть…

— Кончай! Что нам до них за дело?!

— Ладно, — решительно произнесла Аня, — ты прав. В конце концов, мы приехали сюда отдыхать.

— Именно! — одобрил Макс. — Вот интересно, кто еще сидит за нашим столом?

Аня взглянула на стоявшие перед каждым местом таблички с именами. Их было пять, несмотря на то, что мест за их столом было шесть: недокомплект! На двух табличках, естественно, стояло: «Hеrr Maxim Kudinow» и «Frau Anna Kudinow». На остальных трех было написано: «Frau Inna Schatz», «Herr Michael Nekhamow» и «Frau Viсtoria Nekhamow».

— Погоди, — сказала Аня, прочтя это, — Инна Шатц… Что-то знакомое.

Она задумалась.

— А! — внезапно вспомнила она. — Ну конечно! Это та самая женщина-психолог, что так помогла мне четыре года назад, когда я во сне погружалась в другую реальность, и совсем измучилась. Помнишь?

— Еще бы! Это ведь я настоял, чтобы ты к ней обратилась. Тебя во время этих «погружений» кто-то преследовал.

— Да, и Инна работала со мной.

— Она тебе тогда здорово помогла, что и говорить. Ты думаешь, это она?

— Наверное. Кто еще это может быть? Еще одна Инна Шатц? Маловероятно.

— Интересно, такое совпадение, что она тоже здесь… Она тебя, наверное, помнит?

— Думаю, да. Хотя кто знает? Давно это было, и у нее с тех пор наверняка были десятки клиентов.

— И еще эти герр и фрау Некамов. Тоже русские? Специально они, что ли, подобрали?

— Возможно. Только это не «Некамов», потому что через «kh» передается русская буква «Х».

— Нехамов?

— Да.

— Еще одна супружеская пара. Наверное, уже в возрасте.

— С чего ты решил?

— Не знаю, мне почему-то так кажется.

— Это совсем не обязательно. Может, они молодые?

— Хорошо бы! Было бы веселее.

Аня промолчала, глядя Максу за спину. Он обернулся и увидел, что к их столу приближается слегка сутулый лысеющий мужчина за сорок с мягкими чертами лица и с рассеянным взглядом. Возможно, впрочем, последнее лишь казалось из-за очков. Однако не приходилось отрицать, что эти очки в тонкой оправе очень шли ему.

— Похоже, это и есть герр Нехамов, — заметил Макс вполголоса.

Тут мужчина подошел к столу и, мягко улыбнувшись, произнес по-русски:

— Добрый вечер. Меня зовут Михаил. Я сижу за этим столом уже третий день.

— Очень приятно, — улыбнулась в ответ Аня: этот человек сразу расположил ее к себе. — Вы тоже из России?

— Нет, я из Харькова, с Украины. Или, как теперь положено говорить, из Украины. Какая нелепость! — он поморщился. — Это абсолютно не по-русски.

— Вы полагаете? — спросила Аня. — Мне кажется, это вопрос привычки, но может быть.

— Именно так и есть! — заверил собеседник, — в самом деле, «в Украине» — ну куда это годится! В конце концов, есть традиция, есть сложившаяся практика. Не требуют же немцы, чтобы мы их называли «дойчами»! Как говорили «немцы», так и говорим. И никто по этому поводу не предъявляет претензий!

Ане подумалось, что он, пожалуй, чересчур консервативен, и ему недостает гибкости, но она, разумеется, не сказала этого, а ушла от темы, ответив:

— Это все игры политиков. В официальных случаях приходится с этим считаться, а так каждый все равно говорит, как привык и как ему удобней. Мне кажется, это не так уж важно.

Михаил не стал возражать, но по-прежнему стоял у стола. Аня ощутила неловкость.

— Ой, извините, Михаил, — произнесла она, — мы так и не завершили процедуру знакомства. Хотя вы и так знаете, как нас зовут — по этим табличкам. Но порядок есть порядок. Аня, — она протянула руку.

Михаил пожал ее и вопросительно