Оглавление

Вступление. За закрытыми гермами

2018 год. Некий аноним загружает на Двач пост:

ЖИВЕШЬ НА 556 ЭТАЖЕ СТРОЕНИЯ П-46

@

ВЧЕРА НОЧЬЮ ОПЯТЬ БЫЛ САМОСБОР

@

ЗАХЛЕСТНУЛО ДАЖЕ ТВОЙ ЭТАЖ

@

БОИШЬСЯ ВЫХОДИТЬ В ПОДЪЕЗД, ПОТОМУ ЧТО ТАМ КТО-ТО СТОНЕТ

@

ЛИКВИДАТОРЫ ПРИБУДУТ В ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ ЧЕРЕЗ ПАРУ ЧАСОВ

@

В КОМНАТУ НАЧИНАЕТ ПРОСАЧИВАТЬСЯ ЗАПАХ СЫРОГО МЯСА

И тут понеслось.

Сеттинг моментально обрастает обширным легендариумом, все новые и новые безымянные авторы наполняют его жизнью сначала через бугурт-треды, а после и через короткие рассказы-зарисовки. В 2018-м у зарождающейся вселенной было чуть больше сотни активных поклонников, сейчас фанаты в крупных сообществах исчисляются тысячами. По «Самосбору» рисуются арты, пишутся рассказы и стихи, снимаются короткометражки, как минимум одна команда занимается производством игры.

И в то же время у «Самосбора» до сих пор нет четко прописанного, «железного» ЛОРа.

В чем феномен?

Гибкость внутренних правил мира компенсируется базовым каноном: тремя столпами, которые не принято нарушать.

1. Действие происходит в Гигахруще, откуда нельзя бежать.

Бесконечная хрущевка — единственное пристанище для героев, они рождаются и умирают здесь без малейшей надежды выбраться или получить достоверные сведения о внешнем мире. Да и есть ли этот мир? Кто, когда и зачем построил Гигахрущ? Никто уже давно не помнит, а если и врет, что помнит, это дает богатую почву для местного фольклора и фальсификаций.

Несмотря на всю свою абсурдность, невозможность, гипертрофированность — Гигахрущ узнаваем.

Ковры на стенах, разбитые лампочки на лестничных площадках, лифты с оплавленными кнопками — узнаваемы. Сосед-наркоман, от которого никогда не знаешь, чего ждать, или спятивший дед с нижнего этажа — узнаваемы. Абсурдные приказы «сверху», бюрократия и самодурство власть имущих — узнаваемы. Даже доносы, дефицит и жизнь по талонам узнаваемы, пусть далеко не все из нас подобрались к девяностым в осознанном возрасте. Целая эпоха не могла пройти бесследно, она осталась с нами, впиталась в наши дома, в разговоры родителей, в воспоминания бабушек и дедушек. Она — узнаваема.

2. Самосбор можно пережить только за исправной гермодверью. Его невозможно постичь или уничтожить.

Он случится. Рано или поздно, всегда не к месту. Никто не знает, когда именно и как долго он продлится, какие последствия оставит. И это вечное ожидание, предчувствие неизбежного, непредсказуемого сопровождает героев в каждой истории. Оно повлияло на их быт, их работу, их скудные развлечения, даже на ход их мыслей.

И это напряжение передается читателю. Это почти «дверь Хичкока» — когда нам даже не обязательно знать, что же там, за гермой, происходит во время Самосбора. Может, нам вообще лучше этого не знать.

3. Безысходность — основа антуража.

Здесь нет ни роялей, ни кустов. Никто не придет спасать. Никто ни за что не несет ответственности, никто не даст объяснений. Да и мало кому нужны эти самые объяснения, мало кто осмелится искать смысл, пригреть надежду.

Лучше не тратить время на ерунду, а лишний раз проверить надежность гермозатвора и позаботиться о том, чтобы получить следующий паек вовремя.

Гибкость ЛОРа, помноженная на фантазию и мастерство автора, позволяет создавать уникальные произведения на стыке разных жанров. Здесь старенькое, хриплое радио может соседствовать с голограммой, а из вентиляции слышится шепот древних существ, вызванных темными ритуалами.

Здесь легко обнажаются остросоциальные проблемы, выставляются напоказ во всех оттенках серого.

Когда мы проводили отбор в этот сборник, то не ставили авторам ограничений, кроме трех каноничных столпов, указанных выше. И это помогло нам собрать под одной обложкой по-настоящему разные истории с многообразием сюжетов и судеб. А также это снизило порог вхождения для новичков, ведь мы понимали, что нас будут читать не только поклонники вселенной.

Знакомство с Самосбором может начаться именно с этой книги. Не обязательно заранее штудировать материалы по сеттингу для удовольствия от чтения.

О преданных фанатах мы тоже не забыли и гарантируем, что каждый рассказ пропитан духом «Самосбора» и соответствует главной идее.

Остается лишь взять книгу и пройтись вместе с нами по этажам.

Олег Савощик

Ходить по потолку
Александр Ильющенко

— Добрый цикл, товарищи стажеры! — На выходе из шлюза нас встречает сияющий улыбкой плешивый дядечка в ослепительно белом халате. — Добро пожаловать в НИИ Слизи! Вы должны гордиться — Партия направляет в наш НИИ лучших учеников, кто заканчивает учебные блоки с отличием в области биологии и химии!

Мы — дюжина молодых специалистов, вчера получивших свои дипломы в учблоках, — ошалело озираемся и ощупываем на себе свежевыглаженные белые халаты, шапочки на волосах, теребим резину перчаток. Мы щуримся от съедающего тени света, белизны пластиковых панелей и сверкания разноцветных диодов. Никто из нас с рождения не видел подобного. Высоченный потолок вызывает ужас, как и шипение ионного душа в шлюзе. Шум аппаратов оглушает, а незнакомый запах чистоты и стерильности кружит голову не слабее грибного самогона.

Плешивый продолжает тараторить:

— Знаю, многие из вас хотели стать врачами и слегка разочарованы. Но рано расстраиваться! Партия распределила вас по рабместам согласно результатам выпускных экзаменов и профориентбесед. Ваши способности были тщательно проанализированы, так что скоро вы поймете, что ваше место — здесь. Исследовать последствия Самосбора, находить лекарства от заражений, разрабатывать детекторы ОВС…

Я вздрагиваю. Да уж, давно пора. Толковых детекторов остаточного влияния у нас нет — датчики работают только на приближение Самосбора. А вот того, что мои родители, однажды слишком рано выйдя из ячейки после зачистки, вернулись с работы двумя комками лиловой рыхлой массы — этого никто предугадать не мог.

Однако насчет врачей он промахнулся. Не знаю, как остальные, а я всегда хотел заниматься физикой. Но раз уж Партия никогда не ошибается, надеюсь, меня назначат работать на физические анализаторы. Вон их тут сколько.

Дядечка водит нас вдоль микроскопов, вискозиметров, спектрофотометров, биореакторов и испещренных цифрами экранов. Он объясняет назначение этих приборов, о которых мы из УБ знали только названия, и трещит, захлебываясь от восторга:

— Также вы будете изучать свойства и характеристики слизи — в различных отделах НИИ используется от семи до девятнадцати ее классификаций. Вот какое многообразие форм таит в себе эта, казалось бы, неказистая субстанция!..

— Да уж, до самого Бетоноворота изучать можно, — иронично хмыкает светловолосый парень рядом со мной.

— Бесконечно изучать, гм, да. — Дядечка кивает с натянутой улыбкой. — Бесконечное многообразие свойств! Из некоторых видов слизи можно делать лекарства, из других — еду, из третьих — да-да, к сожалению, даже наркотики…

— О, так можно будет на работе говняк варить?! — хихикает блондин.

— Гм, вряд ли. — Улыбка становится совсем вымученной. — У вас, товарищи, и без того будет много задач. К тому же использование рабочего оборудования в личных целях…

Светлый закатывает глаза и громко вздыхает. Меня не покидает ощущение, что скоро мы кого-то не досчитаемся.

Потом нас перепоручают толстому мужчине с черной бородой, совсем не похожему на ученого. Мы все впервые в жизни видим толстого человека, поэтому лупимся на него во все глаза, прослушав половину того, что он сказал. Я запомнил расположение чистых помещений и что огромный — этажей пять в высоту — зал НИИ, облепленный по стенам кабинетами, как грибами, автоматически герметизируется при первых звуках сирены, поэтому Самосбор работникам не грозит.

Затем он ведет нас через другой шлюз в купол поменьше в центре НИИ. Здесь свет горит еще ярче, вдоль стен выставлены шкафчики с костюмами химзащиты и противогазами, а в центре находится стеклянный куб размером с жилячейку, в котором стоит странный шкаф с кучей ящиков, стол и очередное незнакомое оборудование.

— А это наш банк слизи. Коллекция образцов. Черная слизь, бурая слизь, зеленая, красная, белая… Доступ согласовывается с завинститута, утверждается номенклатурой — сложный протокол, вам этого знать пока не нужно. Вот и товарищ профессор Вихров целую декаду ждал разрешения на получение нескольких образцов в НИИГРАВ.

Он указывает на фигуру в химзе, держащую на столе контейнер, в который двое лаборантов помещают пробирки с образцами, осторожно отбирая их из ячеек.

— Бюрократы клятые, — фыркает блондин.

— Ради безопасности, — жмет плечами толстяк. — Многие образцы крайне токсичны, мутагенны, источают ОВС. Стоит им опрокинуть пробирку — сработают детекторы и…

Он указывает на трубки, торчащие из четырех нижних углов комнатки и направленные в стол — дула огнеметов. По группе проносится нервный шепот.

Я с интересом рассматриваю Вихрова. Невысокий, крепко сбитый. Все. Стекла противогаза бликуют, не давая определить ни цвет глаз, ни возраст сотрудника НИИГРАВа.

Из всех исследовательских институтов Гигахруща этот — самый загадочный. Его окутывают тайны мрачнее, чем те, что витают над пресловутым НИИ Слизи. Про последний-то каждый ребенок знает, а вот НИИГРАВ некоторые жители до сих пор считают легендой. Место, где изобрели гравижернова — шутка ли! Интересно, зачем им нужны эти образцы?

— Системы безопасности НИИ Слизи, — чеканит белобрысый шутник, — — самые гуманные системы безопасности в Гигахруще! Спасибо, родная Партия!

— Вы, кажется, товарищ Малахов? — прищуривается толстяк.

— Аг-га…

— Мы передадим ваш отзыв наверх. Партия прислушивается к мнениям граждан о рабочей среде. Это крайне важно для руководства социалистическим обществом.

Остаток инструктажа проходит в тишине.

***

В очередной раз возвращаюсь с работы. Не оборвался лифт, не настигли на лестнице сирены, не прирезали беспризорники. Цикл прошел удачно.

Света с Теплиц еще не вернулась. Я вытаскиваю из холодильника пищебрикет, дергаю ленту на упаковке. Брикет шипит, нагреваясь. Кидаю его в миску, тыкаю кнопку радио — молчит. Сдохли, значит, батарейки. Меланхолично дожевываю пищконцентрат, напоминающий по консистенции клей. Достаю с антресолей банку мха, открываю герму, выхожу в коридор.

Мох новый насобираю. Нашел недавно хорошую полянку между 122-ым и 123-им. Каждую декаду на полстены разрастается — хоть ложкой жри. Без мха мы еще пару циклов потерпим, а вот без радио — никак. Хоть «Вестник Хруща», хоть радиоспектакль «Федя и волшебные грабли». Я бы и бетоноворотские проповеди врубил, если б знал, на какой волне. Лишь бы этих придурков за стенкой не слушать.

Вот они. Опять свои частушки затянули. С припевом народного творчества.

— Папа — плесень, мама — слизь,

Ликвидатор — в ро…

Хлопает герма за спиной. Иду по коридору, оставляя судорожный пляс гармошки за спиной. Этих братьев Лазукиных когда-нибудь заберут. Терпят, пока они барыжничают, но скоро надоест. Все мы были панками и хаяли свою тоскливую жизнь, ругали Партию, пьянствовали и дебоширили. Но от их криков аж штукатурка сыплется.

Я тоже осиротел рано — и ничего. С катушек не еду, говняк не курю. Женился, работаю в НИИ, спирт почти не употребляю. Еще немного — даже на чайный гриб накоплю, уже в Бионете присмотрел банку на сто первом — всего на десять этажей ниже. А Партию хаять лучше молча — этому меня еще случай с Малаховым научил.

Здороваюсь с этажником дядей Витей. Он кивает мне и продолжает мести пол, шаркая протезом. Подслеповато щурясь, смотрит на банку в моей руке.

— Мох, чо ли? — тычет в нее кривым пальцем. — Две декады его не видал. Уже и желудок подводит без етой… клетчатки-та.

— А у нас завалялись тут… излишки.

Он крякает, оценив шутку.

— Дядь Вить, а у вас батареек к приемнику не будет? Я бы вам эту банку…

— Целая пачка будет! Пойдем, Павлик, пойдем. Как работа твоя?..

Его лысина блестит в болезненном свете тусклых лампочек. Он хромает — протез не смазан, скрипит и не сгибается. Трясущимися руками достает ключ, с третьей попытки открывает свою герму. «А если Самосбор?» — ужаснулся я. И это этажник! Почетный член общества! Красный концентрат получает!

Я рассказываю, что вырос до МНСа за гигацикл, все ковыряюсь в слизи, выдаю образцы командированным из НИИГРАВа, рискуя поджариться при малейшей ошибке, красный концентрат получаю раз в квартал. Соседи-панки задолбали, дебилы. С женой все хорошо, спасибо, дядь Вить. Детей планируем. Боимся, а куда деваться. Это самое ценное, что мы можем сделать. Для общества, естественно. И для Партии, да. Очень смешно.

— А на соседей не серчай, Павлик, — примирительно поскрипывает дядя Витя. — Они так тоску топят. У всех свои средства-то!

Ясное дело, дядь Вить. Ты ж сам к ним иногда на самогон заходишь.

В жилячейке кидаюсь к приемнику, пока сквозь стену опять визжит гармошка и заходится пьяный рев:

— Встретил Изию впотьмах

Ликвидатор Федя,

И червяк в его штанах

Стал бетоноедом!

Судорожно снимаю крышку, впихиваю батарейки, выкручиваю громкость на полную — ничего. Радио сдохло. В сердцах разбиваю приемник об стену, грязно ругаюсь. Входит Света. Ни слова не говоря, собирает осколки на совок, несет к мусорке.

— Оставь, — говорю. — Детали продам. Сломалось. Придется дураков этих слушать пока. Чего задержалась-то?

— Валька с ТЖ-10, — вздыхает она, — сорвалась в лифте по дороге. Норму дорабатывали без нее.

Так проходит остаток цикла. Света греет концентрат, потом идет в ванную. Я ковыряюсь в останках приемника: осторожно скусываю ценные транзисторы, остальное выбрасываю. Загружаю объяву в Бионете. Много за детальки не выручишь — может, парочку пищебрикетов. Но тоже что-то.

Когда выключается свет, мы шаримся глазами по трещинам потолка, лежа на скрипучем матрасе, и пытаемся мечтать. Обычно мы строим планы: как бы переехать, или что бы выменять, или как бы мне перевестись в НИИГРАВ. А тут на Свету нападает меланхолия:

— Паш, а что за той стеной? Которая не в коридор ведет и не к соседям?

— Другая ячейка. В другом блоке. Туда идти минут тридцать.

— А за ней?

— Еще одна. Или коридор. Или завод. Может, даже заброшенный. Или вообще забетонированный этаж.

— А как думаешь… Есть что-то… совсем-совсем снаружи? — шепчет она взволнованно.

— Э-э-э… Как это?

— Ну где-то ведь кончаются все эти ячейки, заводы и все… Что там?

— Пустота, — пожимаю я плечами. — Что там может быть? Если только царство вечного Самосбора.

— Ужасно. — Она вздрагивает. Придвигается ближе, скрипнув пружинами матраса. — Нет, послушай. Вот коридор — он снаружи нашей жилячейки. А снаружи коридора?

— Лестничная клетка.

— А снаружи вообще всего?.. Всех этих коридоров, лестниц, лифтов… Вдруг где-то есть край Хруща? А за ним — все другое? Там просторно и сыто, коридоры широкие, как заводы, а жилячейки как…

— Как коридоры. А жители размером с бетоноеда, а крысы — размером с жителя, а тараканы — разме…

— Фу, Паш, какой ты мерзкий. — Света уязвленно фыркает и отстраняется. Понимаю, что ее задел.

Глажу ее по ломким волосам. Ведь она любит меня такого — язвительного и угрюмого никчемного младшего научного сотрудника никчемного НИИ Слизи. Что ж. Зато я умный, как когда-то говорила мама.

— Света, ну это еще в учблоке было. Гигахрущ бесконечен. Вернее, зациклен. — Я чешу подбородок, припоминая аналогию. — Мне один командированный на пальцах объяснял. Вот у тебя есть коридор. Если ты пойдешь по коридору, то упрешься в стену. Если каким-то чудом пойдешь по стене — упрешься в потолок. Пойдешь по потолку, потом по стене и вернешься туда же, откуда начал. Вот и Хрущ так же замкнут на себя в тысячах физических измерений.

— Значит, навсегда так?.. — Света грустно вздыхает. — А было бы здорово жить в мире, где много растений — как у нас в Теплицах, только без этого дурацкого розового света. И ничего не ломается… И пол покрыт… нет, состоит из почвы!..

Моя очередь вздрагивать. Такого кощунства я даже вообразить не могу. У нас тут этажники каждый совочек с пылью запаковывают и в НИИ Почв отправляют или сразу в Теплицы — где из них эту почву месят, сам не знаю как, — я ее в жизни не видел. А тут — целый пол!..

— И потолок высокий — такой, что теряется из виду… И стен не видно. Всюду светлое пространство, но такое огромное, что Теплицы рядом не стоят. И…

— А лампочки где будут? Если потолок так высоко и стены широкие?

— Ну… Пусть снизу… Или там, где-то вверху, горит такая мощная лампочка, что все видно. И от ее света деревья растут сами по себе. И там…

— Фантазерка.

— Зануда.

— Люблю тебя.

— И я тебя.

Теплые губы касаются моей щеки. Чувствую жар ее груди под холщовой сорочкой. И такое накатывает необъяснимое счастье, что хочется отчебучить какую-нибудь дурацкую шутку.

— Товарищ жена, — торжественно декламирую я, передразнивая партийные лозунги. — Пришло время отрабатывать свой гражданский долг перед Партией! Сымайте исподнее — приступим к зачатию детей!

— Так точно! — в тон мне отчеканивает Света и, не выдержав, прыскает со смеху.

***

А потом я познакомился с профессором Вихровым. Очередное мое прошение о переводе в НИИГРАВ наконец рассмотрели, и вместо похода в осточертевший банк слизи меня ждал полет на скоростном лифте и несколько переходов по нижним строениям.

НИИГРАВ изнутри выглядит почти так же, как и наш институт. Разве что приборы в большинстве другие, да и чистых помещений всего парочка. Так что таскаться в жаркой тяжелой химзе мне не грозило.

Меня сопровождает сам Петр Аркадьевич Вихров — седой коренастый мужчина с глубокими морщинами и ясными глазами. Он идет со мной по помещениям НИИ, заложив руки за спину, и вещает своим певучим баритоном о работе отделов. Его тонкое чувство юмора скрашивает унылый инструктаж, и я даже не возмущаюсь его фамильярному «ты».

— НИИГРАВ — это физика сил притяжения и многомерных пространств, — размеренно говорит он. — Сейчас мы в основном занимаемся разработками техники для ликвидаторской службы — на благо Партии, знаешь ли. Но изначальный смысл института не в этом. Когда-то здесь цвела фундаментальная наука — мы изучали, допустим, законы существования Хруща, его строение, физические аномалии…

— Например?

— Например, при изучении некоторой… гм, фауны Гигахруща… мы открыли принцип искусственной гравитации. Именно он используется, допустим, в жерновах, силовых полях и гравиботинках. Но приручить — еще не значит понять. Мы не знаем, откуда в Хруще берется гравитация естественная.

— У Хруща есть верх и низ. И гравитация… Э… Она внизу.

— Исчерпывающе, — усмехается Вихров. — Гравитация — она внизу. Дело в том, товарищ Одинцов…

— Можно просто Павел.

— …Дело в том, товарищ просто Павел, что на всех этажах приборы регистрируют наличие исграва в полу. Но попытки обнаружить его источник ни к чему не приводят. В межэтажных перекрытиях нет ничего, что может генерировать гравитацию — их много раз ломали, но без толку. Потом искали источник в самом низу — в минус тысяча каких-то этажах. Был проект скважины — бурили сквозь пятьсот… тридцать этажей, кажется. А потом там грянул Самосбор.

Меня передергивает.

— Они все…

— Нет, нет, что вы, Павел. Не все. Где были сломаны датчики или, допустим, сирены, было слышно вой с соседних этажей. Пара сотен не успела добежать до герм — бывает. Еще треть выживших умерла от голода, пока устраняли последствия. Недели две ушло, шутка ли — пятьсот этажей. Плюс, допустим, потери среди ликвидаторов. Производство встало: население мобилизовали на закупорку межэтажных перекрытий… Партия запретила упоминать этот инцидент, вымарала все данные из архивов. Даже в Бионете, допустим, уже ничего не найдешь. Не удивляйся, что рассказываю — срок давности уже истек, все скажут, мол, легенда Хруща, панки с сектантами выдумали, антипартийная пропаганда.

— А вы тогда откуда знаете?

— Мой отец руководил тем проектом. — Профессор вздыхает, протирая очки. — Потом его сослали на восстановительные работы. А как объявили по радио, что последствия варварского опыта Аркадия Ивановича Вихрова устранены… за ним пришли.

Я хочу спросить, как же он тогда стал профессором, но боюсь вслух усомниться в Партии. Этот вопрос, очевидно, Вихрову задавали много раз, и он его не дожидается.

— Если вас интересует, почему же тогда я достиг успеха, ответ прост: талант. — Видя мое замешательство, он с усмешкой поясняет: — Сперва за мной наблюдали, проводили беседы, проверяли на детекторе лжи — спрашивали, что я думаю об отце. А я думаю, он не был ни героем, ни предателем — он просто ошибся. А потом, исходя из результатов окончания учблока, Партия направила меня сюда. Иронично, правда?

— Весьма.

— Потом всё решили дальнейшие успехи. Мне удалось увеличить мощность жерновов, заряд питания гравиботинок, потом мы с коллегами доработали силовые поля… Словом, все на благо Партии, никаких фундаментальных исследований. О них я заговорил, только когда заслужил безупречную репутацию и доказал, что совсем не похож на отца, а инцидент с шахтой забылся.

Мы молча идем по узкому коридору, отличающемуся от жилого лишь сухими стенами и целой штукатуркой. Я решаюсь наконец задать вопрос.

— Петр Аркадьевич, а зачем вашему НИИ все это время была нужна слизь?

— Хороший вопрос, Одинцов. Итак — физика многомерных пространств. Ты знаешь, что мы живем среди четырех измерений: длина, ширина и высота вот этого, допустим, коридора плюс время. Но Гигахрущ охватывает гораздо большее количество измерений и невидимых нашему глазу пространств.

— Спасибо, это я еще в учблоке узнал, — вежливо откликаюсь я. — А вот сли…

— А слизь обладает способностью смешивать эти измерения, — невозмутимо продолжает Вихров. — Давай по порядку. Слизь — это смесь сложных молекул, состав которой не поддается точной идентификации. Это ты тоже знаешь. Но иногда, у некоторых ее видов, связи в молекулах не подчиняются физическим законам.

— То есть?

— То есть мы знаем, что между углеродно-водородными связями в молекуле, допустим, этанола, должен быть определенный угол — он всегда одинаков, потому что это непреложный закон физики. Мы ведь знаем?

— Допустим, — невольно копирую я его.

— А здесь — нет! Эти углы неправильные! — оживленно разводит руками Вихров. — Или, возможно, правильные — но в каких-то других измерениях. В некоторых видах слизи присутствуют неизвестные… м-м-м… допустим, фундаментальные силы, которые мы не можем определить. Нашего четырехмерного восприятия и убогого инструментария не хватает, чтобы вычислить, что именно заставляет эти молекулы принимать конкретно такую форму.

— Странно, что в нашем НИИ никогда этого не изучали.

— Странно, что ваш НИИ вообще все еще стоит, — печально усмехается профессор.

Мы молча проходим через очередную гермодверь и оказываемся в тоннеле, подобных которому я не видел раньше. Идеально круглый в сечении, не меньше двух этажей в поперечнике, он простирается в обе стороны от нас и заворачивает где-то вдалеке почти незаметно для глаз. Через тоннель тянется странная труба, утыканная какими-то датчиками и экранами.

— Потребовалась вся моя жизнь, чтобы вернуть НИИГРАВ к настоящей науке, — гордо заявляет Вихров. — Десять гигациклов я боролся за этот проект с партийными крючкотворами и наконец выбил разрешение. Еще столько же ушло на постройку. Заметь — для этого использовали готовый тоннель, прогрызенный в Хруще червем-бетоноедом.

— Так они существуют?!

— О да! Но встречаются крайне редко. Этот был последний из известных — ликвидаторы перемололи его двенадцать гигациклов назад. Из тридцати человек вернулись шестеро.

— А что это за труба?

— Труба?! — Лицо профессора обиженно вытягивается. — Это, Павел, основа будущего научного прорыва — Большой Ускоритель Слизи!

***

Шестьсот этажей, разделяющие НИИГРАВ и мой родной блок, я пролетаю на скоростном лифте, пританцовывая от нетерпения. Ласково ощупываю в кармане выданную Вихровым ключ-карту от этой блестящей кабины, слушая мерное жужжание тросов — уж не чета скрежету старой развалюхи, с риском для жизни таскавшей меня раньше на работу.

Выхожу в соседнем блоке, теперь пройти через коридор, подняться по лестнице — и я дома. Света уже должн