Оглавление

«Небываемое бывает» — слова, которые российский царь Пётр Первый приказал выбить на памятной медали, выпущенной по случаю взятия русскими войсками шведской крепости Ниеншанц 02 мая 1703 года. С падением этой крепости, России стала принадлежать вся Нева — от истока до устья.

Вскоре к побережью подошла эскадра шведского адмирала Нумерса, который не знал о падении Ниеншанца и намеревался войти в Неву. Но по причине низкой воды временно встал на якорь. Два корабля с наименьшей осадкой — десяти пушечный бот «Гедан» и восьми пушечная шнява «Астриль» — подошли к самому устью Невы.

Пётр I посадил на тридцать лодок солдат-преображенцев, приказав им взять на абордаж шведские корабли. И это им удалось. «Флотилия» из тринадцати с пехотинцами, которыми командовал сам Пётр, захватила «Астриль», а солдаты на семнадцати лодках под командованием Александра Меншикова взяли в плен сам «Гедан».

В основу книги положены морские легенды балтийских флотоводцев, переданные автору его хорошим другом Евгением Павлюченко.

Глава 1

События, о которых пойдёт далее речь, если и имели место быть, то произошли они очень давно. Даже не так. Данная история приключилась очень-очень-очень давно. Три века тому назад. В те самые времена, когда Россией правил Пётр I (Пётр Алексеевич) — последний царь всея Руси и первый Император Всероссийский. Тот самый Пётр Великий, развернувший масштабные реформы российского государства и общественного уклада. Одним из главных достижений которого стало расширение территорий России, как на Западе (Прибалтийский регион), на Юге (Турецкая война, Каспийский поход), так и на Востоке (экспедиция Бухгольца с основанием в устье рек Омь и Иртыш, Омской крепости).

При этом повествовать книги будет вовсе не о Руси или Российской империи. Действие развернётся вдали от русских земель, в нейтральных водах Балтийского моря, а также у берегов Дании, Швеции, Голландии и Курляндии.

Итак, летом далёкого 1716 года, русская эскадра, из семнадцати кораблей, трёх фрегатов, трёх шняв и сорока пяти галер, прибыла в датский город Копенгаген, дабы именно оттуда, вместе с датским флотом начать военные действия против шведов, флот которых заперся в бухте Карскрона. Туда же, в Копенгаген, пришла и английская эскадра под командованием адмирала Нориса, состоящая из шестнадцати кораблей, трёх фрегатов и трёх шняв. Несколько позже к вышеозначенным эскадрам присоединилась и голландская флотилия из двадцати пяти судов.

Пятого августа того же года, когда все эскадры были уже в сборе, на русском флагманском корабле «Ингерманланд» был поднят российский царский штандарт, которому салютовали все суда и крепость города Копенгагена.

Копенгаген начала восемнадцатого века — это типичный европейский город с узкими улицами. Большинство зданий построены таким образом, что верхние этажи выступают над нижними. Расстояние между верхними этажами порой настолько мало, что можно перешагнуть с крыши одного здания на крышу другого. На нижних этажах, как правило, находились торговые лавки и магазины. В городе отсутствует уличное освещение и канализация. Мусор и отходы выбрасываются в соответствующие ямы. Загрязнённость средневековых городов, в том числе и Копенгагена, являлась причиной постоянного неприятного запаха гниющего мусора. Немудрено, что городское население часто болело опасными инфекционными заболеваниями, как и в любом ином типичном средневековом городе.

Центральная часть Копенгагена обнесена крепостной стеной. Судьбу города решает городской совет. Горожане выбирают членов городского совета, мэра, бургомистра. В городе действует суд. На совете назначают налоги и распределяют денежные средства, которые хранятся в городской казне. Ими управляет казначей. В городе имеется полиция. Полицейские имеют полномочия войти в жилище любого горожанина и произвести там обыск, но непременно в присутствии бургомистра.

Название города Копенгаген, состоящее из слов: «кёбен» — торговля и «хавен» — гавань, говорит само за себя. В гавани Копенгагена в любую пору полно пришвартовавшихся к пристани торговых и военных судов. К одна тысяча семьсот шестнадцатому году город только-только начал отходить от последствий бесконечных неудачных войн со Швецией, нанёсших городу значительный ущерб, а так же от эпидемии бубонной чумы (1711 г.), унёсшей около шестидесяти тысяч граждан Копенгагена. Постепенно начала налаживаться торговля, оживали морские пути.

Что же касаемо августа одна тысяча семьсот шестнадцатого года, когда в гавань пожаловало несколько военных эскадр, то морское побережье в буквальном смысле ломилось от разномастных торговых и военных шхун, кораблей, галер, полугалер, скампавеев, бригантин. Качаясь в прибрежных водах, огромные суда, стояли друг от друга так близко, что их борта тёрлись друг о друга. В самом Копенгагене и его окрестностях наблюдалась примерно та же картина. На очень узких городских улицах и площадях было непривычно многолюдно. От разночинного и многоязычного морского люда, кое-где просто яблоку некуда было упасть. Все таверны, харчевни, трактиры и прочие питейные заведения были под завязку набиты подвыпившими, а порой и прилично перебравшими матросами. Повсюду слышалась разнородная речь. Англичане, датчане, голландцы — все перемешались в один общий шум. Моряки орали свои песни. Бородатые морские волки обнимались и братались с представителями иных держав. А впрочем, после жарких споров на морские темы, кое-кто из них, бывало, хватал союзника за грудки и откровенно бил тому морду. Под пивной и винный градус, каждый желал продемонстрировать свою силу и удаль. Там где пили, там же играли в карты, бросали кости, на спор заключались самые безумные пари — его величество Азарт и госпожа Фортуна правили нынче балом.

О том, что вино и пиво текли в городе бурной рекой, пожалуй, можно и вовсе не говорить. А вот о том, что вместе с морскими эскадрами, город так же наводнили представительницы «блудливого войска», пожалуй, можно удалить пару строк.

Всем известно, что со времён крестовых походов, вслед за рыцарским войском на Восток двигались толпы доступных женщин. На протяжении всего Средневековья множество представительниц древнейшей профессии кочевали с места на место. Их можно было видеть при дворах; а так же там, где происходили какие-либо пышные торжества: свадьбы, коронации, имперские сеймы, турниры, ярмарки. Иными словами, повсюду, где только можно ожидать повышенного спроса на их услуги.

Нынешний Копенгаген, с массовым наплывом «голодных моряков», конечно же, не стал в том списке исключением. Вместе с разноязычным пьяным песнопением то там, то тут слышался заливистый женский смех, либо весёлый девичий визг.

В общем, моряки, отпущенные на берег, ни в чём себя не ограничивали. Пили, гуляли, играли, искали доступную любовь. Ну, как ещё могут отдыхать люди, большую часть своей жизни, проводившие в открытом море, в замкнутом пространстве своей шхуны, на протяжении многих месяцев созерцавших одни и те же лица членов своей команды.

— …Ребята, к как вам вон та белокурая цыпочка? По-моему, вполне себе ничего… — мечтательно произнёс молодой человек в военном камзоле. Причём, данная фраза была произнесена им на чисто русском языке, да ещё и с Вологодским говором.

Именно так. Среди всевозможного европейского многоголосия, как-то совсем уж неожиданно прозвучала непривычная для данных мест славянская речь, к которой только-только начали привыкать, как датчане, так и голландцы с англичанами. Четверо русских офицеров, нынче были отпущены с фрегата «Полтава» на берег. В то время, как вышеупомянутую блондинку, которая в компании с иностранными моряками о чём-то мило щебетала по-немецки, подметил Семён Лазарев, молодой человек двадцати четырёх лет отроду.

Невзирая на свой юный возраст, Семён занимал на «Полтаве» должность корабельного комисара. Прошу учесть, что грамматической ошибки здесь вовсе нет. Именно так в начале восемнадцатого века именовался один из младших офицерских чинов. Корабельный комисар отвечал за продовольственное, вещевое и денежное снабжение; занимался учётом, контролем и выдачей всего вышеозначенного. Лазарев являлся непосредственным начальником купоров и ботелеров. По-современному, корабельный комисар был одновременно начпродом, начвещем и начфином корабля.

— Ты прав, Семён. Барышня, и впрямь не дурна собой… — согласился с Лазаревым, Мирон Русаков. — … Однако чтобы провести с этой милашкой ночь, для начала её следует отбить у того голландского капитана, за столом которого она нынче пьёт пиво. Примерно полгода назад, я имел честь, видеть этого самого голландца в бою со шведами, потому и не советую я кому-либо перейти данному господину дорогу.

Двадцати семилетний Русаков, в данной компании был не только старшим по возрасту, но и по должности. Лейтенант пятидесяти четырёх пушечного парусного линейного корабля «Полтава». В ряде статей Устава, данная должность так же именовалась, как порутчик (и вновь, нет никаких опечаток или грамматических ошибок). Лейтенант являлся помощником капитана. Говоря современным языком, в те времена лейтенант значился вахтенным офицером, начальником вахты, то есть, части экипажа, несущей корабельную службу в данный отрезок времени.

Компанию Семёну Лазареву и Мирону Русакову, ныне составили Глеб Демидов и Герман Говоров.

Двадцатишестилетний Глеб на фрегате «Полтава» занимал должность констапеля. Констапель — младший офицерский чин. Если быть более точным, то начальник артиллерии. По Уставу констапелю запрещалось вмешиваться в действия офицеров корабля. Он занимается исключительно артиллерией. И только в случае выхода из строя всех офицеров судна (штюрмана и шхипера) вступал в командование кораблём. Констапель отвечал за пушки, пушечные станки, ядра, гранаты, книппели, порох, насыпки, пыжевники, мерки пороховые, весы, гири, банники, картузы пороховые, клинья, тали. Именно он проверял качество пороха, размер и вес ядер, обучал прислугу при пушках, распоряжался людей по пушкам. В бою констапеля управляли огнём артиллерии корабля.

Наконец, Герман Говоров — молодой офицер, которому только-только исполнилось двадцать четыре года. На «Полтаве» он занимал должность ундер лейтенанта (в ряде статей именуется также подпорутчиком). То есть, младший помощник капитана. По порядку вступления в командование кораблём, при выбытии офицеров корабля из строя, последний из строевых офицеров. В этом отношении стоит выше констапеля, корабельного комисара и корабельного секретаря.

Компания русских офицеров уж битый час блуждала по узким улочкам Копенгагена в поисках более и менее тихого уголка в каком-либо питейном заведении с отдельным, чистым столиком.

Объединяла их не только служба Отечеству, принадлежность к одному флоту, кораблю, языку, вере. Но и, конечно же, молодецкий задор, удаль, азарт, желание приключений, стремлению к новизне и романтике. Они были в том самом возрасте, когда кажется, будто бы, всё тебе по плечу, когда кипит кровь и нет предела твоей внутренней энергии.

Ещё пять-семь лет назад никто из них, не смел, и мечтать о службе на офицерской должности и уж тем более, о путешествии к далёким землям Голландии или Дании. Однако, согласно упоминаемым ранее словам Пётра Великого: «небываемое бывает».

Глава 2

— Друзья, а ведь ещё пару лет назад, я учился в этих краях… — вдруг спохватился Глеб Демидов. — …Пойдёмте со мной, и знаю здесь одно весьма тихое и уютное местечко.

— Помниться, и мне проходилось учиться в здешней флотской школе… — усмехнулся в ответ Мирон Русаков. — …Однако по портовым трактирам с матросами и шлюхами, я вовсе не шлялся. Далее прибрежной черты мне и в голову не приходило отлучиться.

Тем не менее, предложение Демидова показалось сослуживцам весьма и весьма заманчивым, потому и потянулись молодые люди вслед за Глебом. Да, собственно, и деваться-то им было, попросту некуда — уж лучше довериться более знающему товарищу, чем попусту таскаться по чужим тупикам и непонятным закоулкам.

Вдоль прибрежной черты офицерам пришлось пройти порядка восьми кабельтовых, дабы найти ту самую харчевню, о которой ранее говорил Демидов. И действительно, это было вполне пристойное заведение, без пьяной толпы матросов и более и менее чистым залом.

К тому же, долгий путь был компенсирован ещё и добротным пивом и отлично прожаренным куском баранины.

Присели за отдельный столик, выпили за здравие Российского флота, потом за царя-батюшку. На душе повеселело и, как-то совсем уж незаметно, потянуло офицеров на фривольные и весьма скользкие мысли.

— Я тут вспомнил ту белокурую немецкую бестию… — в самый разгар пирушки заговорил Герман Говоров.

— Что, дружище, зацепила красотка? — усмехнулся в ответ Глеб Демидов.

— Я не об этом. Хочу поговорить о таком явлении, как продажная любовь.

— Честно сказать, я и сам удивляюсь, насколь глубоко коммерческий интим проник в жизнь цивилизованной Европы… — поддержал разговор Русаков. — …И уж в который раз убеждаюсь в лживости европейской морали.

— Ты сейчас о чём? — попытался уточнить Демидов.

— О том, что с одной стороны общественность большинства европейских городов продажную любовь осуждает. С ней вроде бы, как борются… — поспешил пояснить Мирон. –…С другой стороны, из соображений «меньшего зла», данное явление оправдывается, регламентируется и упорядочивается. Более того, даже церковь готова закрыть глаза на этот богохульный разврат.

— Ну, а чего ты хотел?.. — вставил своё слово Лазарев. — …Я слышал, что многими борделями владеют именно католические иерархи. При этом продажные девки соблюдают посты, участвуют в торжественных городских мероприятиях, порой выполняют какие-то представительские функции.

— В Голландии, где я учился… — припомнил Говоров. — …Имеются целые «женские улицы», граничащие с городскими стенами.

— Так ведь само слово «бордель»… — уточнил Лазарев. — …От французского «bord» — «край».

— Как только не называют эти дома терпимости, в той же самой Голландии… — продолжил свои воспоминания Герман. — …И «женскими домами», и «домами дочерей», и «общими домами», и «открытыми домами», и «домами распутниц»… В то же время распутных девок именуют общими жёнами, общими бабами, бродячими дочками, продажными женщинами, развратницами, распутницами, свободными дочерями или просто милашками.

— Ребята, о какой морали вы сейчас толкуете?.. — возмутился Демидов. — …Вам-то какое дело до европейской безнравственности? Лично я, обеими руками «за» «дома терпимости». Или кто-то из вас сейчас скажет, будто бы, ни разу не захаживал к продажным девкам? Не провёл в домах развратниц и полчаса, хотя бы из чисто мужского любопытства?

— Кто бы спорил. Конечно, ходили… — вынужден был согласиться Лазарев. При этом он мечтательно закатил глаза вверх. — …Эти бестии такое иногда вытворяют…

— В каком смысле «вытворяют»? — с искренней любопытством задал свой вопрос Говоров.

— О том, что проделывают эти блудницы. Как они порой опускаются на колени и своими нежными губками… — с нескрываемым удовольствием принялся объяснять Демидов.

Однако его тотчас же оборвал на полуслове Русаков.

— Срамота это всё, и бесстыдство…

— Heren, alstublieft…

Чужой посторонний голос, прозвучавший как-то совсем уж неожиданно, заставил офицеров замолчать и оглянуться.

Сразу за спиной Говорова стоял измождённый, небритый мужчина. Одет он был в старый, потёртый, а в некоторых местах и откровенно дранный военный камзол. Сложно было определить его возраст, что-то от пятидесяти до шестидесяти лет. Руки незнакомца дрожали. Судя по говору и произнесённой им фразе, которая в переводе на русский означала: «господа, будьте так любезны…» — тот престарелый мужчина являлся голландцем.

— Чего тебе, юродивый? — на правах старшего поинтересовался Русаков.

— Ik ben een voormalig Navigator van het fregat «Fortuna»… облизнув губы, кое-как выдавил из себя оборванец.

— Говорит, что он бывший штурман фрегата «Фортуна», — пояснил Говоров, за годы учёбы немного освоивший голландский говор.

— Скажи ему, чтобы проваливал… — усмехнулся в ответ Лазарев. — …У нас в России возле каждого кабака по дюжине таких вот штурманов.

В то время как Демидов и вовсе отпихнул попрошайку в сторону. Тот обречённо, медленным и шаркающим шагом направился к выходу из харчевни.

И только Говоров сжалился над убогим голландцем. Он догнал лоскутника и протянул тому золотую монету.

— Neem dit (вот возьми).

— Heel erg bedankt… — радостно залепетал бывший штурман. — …Ik weet niet hoe ik je moet bedanken. Neem dit tenminste…

При этом осчастливленный Германом старец протянул Говорову колоду игральных карт.

Герман попытался от неё отказаться.

— Nee, dat hoeft niet (нет-нет, не нужно)…

Однако оборванец оказался чересчур настойчив.

— In alle oprechtheid (от чистого сердца) … — назвавшийся бывшим штурманом, вложил в руку Говорова ту самую колоду. — …Mijn naam is Van dey Kuist. Accepteer (меня зовут Ван дей Кюйст; прими)…

— Oké, ik neem het (ладно, возьму), — Говорову ничего не оставалось, кроме как согласиться. Тем более что в харчевню на ту минуту уже успели ввалиться семеро бородатых моряков.

При этом Герману показалось несколько странной, последовавшая за тем реакция бывшего штурмана. Дело в том, что, передав русскому офицеру порядком затасканную колоду карт, Ван дей Кюйст выглядел гораздо счастливее, нежели парой мгновений назад, когда он получил из рук Говорова золотую монету.

Меж тем вошедшие в харчевню моряки вели себя чересчур по-хамски. Они были крепко выпившими и откровенно озлобленными. Говорову отчего-то показалось, будто бы этих горе-моряков ранее выгнали из иного питейного заведения. Вот и пожаловали они сюда, дабы добрать положенную им норму спиртного, а за одно и мстительно «почесать свои кулаки».

И, похоже, предположения русского офицера имели под собой реальную почву. Кроме того, что вели себя бородатые посетители, как последние свиньи: орали, сыпали вокруг себя похабными ругательствами, брызгали слюной, с каким-то особым остервенением отшвыривали, попавшие на их пути столы и стулья, под тяжёлую руку англичан, случайно попал и сам Говоров, на тот момент, замешкавшийся с голландским попрошайкой у самого выхода.

— Get out!.. — один из бородачей ударив Германа в плечо, бесцеремонно отшвырнул ундер-лейтенанта в сторону.

Герману не раз приходилось слышать о грозном «ударе английских моряков». Сейчас же, отлетев к столу, за которым сидели трое его спутников, похоже, он ещё и испытал тот удар на самом себе.

— Ах ты, сука британская! — вскипел Демидов.

Русские офицеры одновременно вскочили со своих мест, разом обнажив шпаги. Как не крути, а была задета не только офицерская честь их боевого товарища, а ещё и честь Державы, которую они ныне представляли.

К Русакову, Лазареву, Демидову успел присоединиться и Говоров, встав плечом к плечу со своими сослуживцами.

Блеск стальных клинков несколько остудил пыл подраспоясавшегося «английского флота». В некотором ступоре непрошеные гости замерли на месте. Тут-то, улучив благоприятный момент, и рванули, было, малочисленные силы «русского десанта» в решительную атаку.

Однако бессмысленное кровопролитие меж нынешних союзников, всё же удалось предотвратить. Один из бородачей (более и менее трезвый) вышел вперёд, прикрыв своей широкой грудью, пьяное английское войско.

— That’s enough (всё, хватит) … — англичанин поднял вверх руки. — …I want to apologize for my guys. I think we went a little too far. We have drinks (хочу извиниться за своих ребят. Кажется, мы несколько перегнули палку. Выпивка за нами).

Английское слово «дринкс», как и русское «водка» — в особых переводах вовсе не нуждались…

Офицеры фрегата «Полтава» покинули харчевню достаточно поздно, когда на дворе уж совсем стемнело.

— Всё-таки хорошо, что мы не схлестнулись с этими англичанами… — в полумраке улицы, подметил прилично поднабравшийся Русаков.

— Не переживай. Если б дело дошло до реальной схватки, то будь уверен, мы бы не оставили британцам и шанса, — усмехнулся в ответ Демидов.

— И какой был бы в том толк… — тяжело вздохнул Говоров. — …Если разобраться, то англичане оказались вполне нормальными ребятами.

— Рассуждая так, как ты нынче рассуждаешь, очень скоро можно прийти к выводу, что и шведы могут быть вполне приличными людьми… — развил первоначальную мысль Лазарев. — …Уж точно, не хуже наших британцев.

— Эх, и разбередили вы мне душу своими разговорами о борделях… — всматриваясь в темноту, завертел своей головой Глеб Демидов. — …Пожалуй, прогуляюсь-ка я к своей старой зазнобе. Ведь не каждый день нас отпускают на берег до утра. Потому и грех, не использовать каждую минуту, предоставленной нам свободы.

— Не желаешь нас с собой взять? — как-то совсем уж издалека поинтересовался Семён Лазарев.

— Отчего же? Пошли… — недолго думая, согласился Демидов. — …Так уж и быть, покажу вам настоящий Женский переулок, Женскую слободу, Закоулок девственниц, Переулок роз с красными фонарями и удивительными барышнями.

— Глеб, я что-то не пойму… — усмехнулся Русаков. — …Ты здесь учился или бледовал?

— И то, и другое… — задорно ответил Демидов. — …В отличие от некоторых малахольных, сил и энергии у меня на всё хватало.

Глава 3

Как позже выяснилось, молодые люди напрасно потратили битый час на полуночную прогулку к одной из окраин города. Бордель оказался закрыт. Закрытыми были и соседние заведения аналогичного профиля.

Болтавшийся у крыльца вышеозначенного борделя: ни то дворник, ни то сторож (а может, ещё какой служака) пояснил следующее:

— С недавних пор, часы работы женских домов Копенгагена строго регламентированы. Запрещена работа в первой половине дня, а также в канун воскресений и прочих церковных праздников. Если вы не в курсе, то завтра празднование Успения Пресвятой Богородицы, посвящённое воспоминанию о кончине Божией Матери Марии, и её телесного вознесения на небеса. Данный праздник в католической иерархии имеет статус торжества, высшей степени. Потому, вы нынче и не найдёте в городе открытых домов терпимости. Так что, молодые люди, ищите свободной любви и доступных девочек на улицах города. Возможно, вам удастся заполучить кого-то из приезжих дам. Они нынче не только нарасхват, но и в хорошей цене.

— Выходит, не повезло… — тяжело вздохнул Глеб. Он уж собрался податься прочь, как спохватившись, вновь обратился к полуночному датчанину. — …Милейший, не подскажешь, как поживает мадмуазель Клотильда? Помниться, пару лет назад была здесь одна, весьма привлекательная куртизанка.

— Конечно же, я понял о ком именно идёт речь. Была здесь такая… — в знак согласия закивал головой служака. –…Да, только, увы… Полгода назад Клотильда скончалась.

— Как?.. Отчего?.. Что с ней случилось?.. — обескураженный Демидов схватил за рукав датчанина. Очевидно, весьма хорошо врезалась в его память та жрица любви.

— Негодная хворь… — как бы, между прочим, ответил местный. — …Данную хворь, так же именуют французской болезнью.

— Никогда ранее не слышал о подобном недуге… — ничего не понимая, тряхнул головой Глеб.

— Пошли-пошли… — Мирон толкнул Глеба в спину, увлекая того прочь. — …Я по пути тебе всё объясню.

Возвращаясь в центр Копенгагена Русаков, как умел, разъяснил соотечественнику то, что сам едва знал о заморской болезни, ныне известной под названием сифилис.

— …Короче, страшная зараза. К тому же, весьма коварная. Потому как поражает самое святое… — Мирон закончил своё долгое повествование, когда офицеры вновь вышли на пристань.

— Кто знает. Быть может, и хорошо, что мы не попали нынче в бордель, — под сильным впечатлением от услышанного, высказался Семён Лазарев.

— Семён, если ты опасаешься благородного борделя, то и не хрен тебе было засматриваться на немецкую блондинку. Ту самую, что визжала на коленях голландца… — огрызнулся в ответ Демидов. — …Потому как подхватить негодную хворь, именно с ней было бы гораздо проще.

— По-моему, самое время вернуться в харчевню, которую мы совсем недавно покинули… — махнул рукой лейтенант. — …Продолжим братание с английскими моряками.

— И то верно, — поспешил согласиться Русаков. Его никак не могли покинуть тяжёлые мысли о диковинной заморской болезни. Потому и собирался он залить ту душевную червоточину приличной дозой спиртного.

Вслед за Мироном потянулся и Глеб с Семёном.

— Друзья, идите без меня… — чуть замялся Говоров, не тронувшийся с места. — …А я, пожалуй, вернусь на «Полтаву». Устал, да и в сон меня сильно тянет.

Если разобраться, то именно усталость была тут вовсе не причём. Просто пьяная ночь в абсолютно чужом городе, да ещё и в одном питейном заведении с бандой неадекватных англичан, Германа вовсе не прильщала. Тут могло случиться всякое. В то время как Говорову совершенно не хотелось огорчить своего престарелого отца, бывшего шаутбейнахта (табель о рангах относит этот чин к четвёртому классу; позднее данный чин будет переименован в контр-адмирала). Кроме того, Герман дорожил своей должностью, своим местом на судне. Морем он бредил ещё с детства. Более того, невзирая на регалии отца, он самостоятельно прошёл весь путь от простого матроса до ундер-лейтенанта крупного военного фрегата.

Потому и поспешил Герман, вернулся на «Полтаву».

Оказавшись в своей каюте, Герман снял камзол. Почувствовав несколько тяжеловатый вес верхней одежды, офицер опустил руку в карман и обнаружил в нём ту самую колоду карт, переданную ранее ночным попрошайкой.

В свете зажжённой свечи Говоров поворошил в руках атласные картинки. В принципе, в них не было ничего необычного. Стандартная колода из пятидесяти четырёх карт. А впрочем, был в ней и ряд довольно странных, пусть и малозначимых особенностей. К примеру, четыре карты, относящиеся к «двойкам», выглядели абсолютно новенькими, будто бы их только-только нарисовали. Ну, а далее, чем масть была выше, тем карта была более потёртой. Кроме того, если в привычных для Германа колодах, так называемые швальные карты (от двойки до десятки), обычно вовсе не имели картинок, то в колоде, которую он ныне держал в своих руках, на всех картах (даже самого низшего ранга) были нанесены свои изображение. Теми изображениями являлись портреты довольно-таки привлекательных представительниц противоположного пола.

«Наверняка, пригодиться…» — подумал в ту минуту ундер-лейтенант, бросив колоду на каютный столик.

Офицер прилёг на койку, закрыл глаза. Пытаясь уснуть, вдруг вспомнил недавние разговоры о домах терпимости, о распутных девках. Вспомнил он и о блондинке, звонко смеявшейся в компании с голландским моряком.

Медленно погружаясь в сон, слух Говорова как будто бы уловил посторонний шорох.

Чуть приоткрыв глаза, он заметил в темноте каюты нечто белое, сильно контрастирующее с корабельной ночной темнотой.

В определённой тревоге офицер привстал, потом присел, схватившись за шпагу. И лишь после вгляделся в то, что изначально привлекло его внимание.

«Не может быть!..»

Чувство опасности постепенно переросло в удивление и даже некоторую растерянность. Удивление Германа было вызвано тем, что в лунном свете он вдруг различил силуэт дамы. Точнее молодой девушки, стоявшей в самом тёмном углу каюты.

«Как она сюда попала?.. — таковой была первая мысль, пришедшая в голову ундер-лейтенанта. На всякий случай Говоров выглянул в пустынный корабельный коридор, там никого. — …Очевидно, это сон. Наверняка, я успел уснуть. Причём, данное сновидение, обещает быть, весьма и, весьма приятным».

— Ты кто? — поинтересовался Герман, обращаясь к ночной незнакомке.

Та промолчала, лишь немного повела своими худощавыми плечиками, дескать, не понимаю.

«Наверно иностранка».

— Как тебя зовут? Как твоё имя? — следующий вопрос был задан на голландском и немецком языках, которые Говоров немного понимал.

— Карин, — меж тем, ответила девушка на языке, который оказался ему абсолютно понятен.

«Нет, не иностранка».

Вглядевшись в лицо таинственной гостьи, Говоров нашёл её весьма привлекательной особой. На ней была лишь накидка из тонкого материала. Через ту прозрачную ткань просматривались девичьи приподнятые груди, плоский животик. А чуть ниже животика виднелся тёмный аккуратный треугольник. Именно этот самый бугорок в первую очередь и привлёк внимание Германа. Более того, тот треугольник его возбудил, в прямом смысле этого слова.

Весьма и весьма пикантная, если не сказать провоцирующая ситуация.

«Сон или явь?.. То, что сейчас происходит — это бесспорно сон. Или не сон?.. — в мыслях ундер-лейтенанта наступил определённый хаос. — …Наверняка, сновидение. Так чего ж мне теряться?..»

Бывали случаи, когда для поддержания разговора в чисто мужской компании, Герман мог прихвастнуть своими сексуальными похождениями. В действительности, этот самый опыт был у молодого офицера весьма не богатым. Два-три контакта, да и то отчасти случайных, связанных с горничными и прочей прислугой в его фамильном имении. Меж тем в бордели или ином сексуально-увеселительном заведении, ундер-лейтенант так ни разу и не был. Возможно, поэтому Говоров и отказался от продолжения нынешних ночных приключений в компании с сослуживцами. Он предпочёл вернуться на фрегат, опасаясь ударить в грязь лицом в присутствии друзей-офицеров.

Повторюсь, Говоров был совершенно неопытен. Учитывая данное обстоятельство, станет понятно и почему он, без каких-либо лишних прелюдий сразу перешёл к делу. Точнее, к телу…

Мужская рука бесцеремонно легла на самый низ женского бедра. После чего, начала медленно подниматься вверх, забираясь под ту самую лёгкую накидку.

Дама вовсе не пыталась остановить несколько нагловатую руку Германа. Более того, у офицера сложилось полное ощущение, будто бы молодая особа преднамеренно чуть подсела, дабы рука Говорова поднялась ещё выше. Причём, чем ближе его ладонь приближалась к верху, тем сильнее дама направляла её к внутренней стороне бедра. Наконец, ладонь коснулась того самого тёмного бугорка, который собственно и затуманил разум молодого человека.

Дама принялась бормотать что-то невнятное. Похоже, она пыталась попросить Германа действовать более напористо. Что, несомненно, придало Говорову уверенности. Его пальцы несколько раз потёрли даму именно там,… Незнакомка учащённо задышала, ундер-лейтенант почувствовал на своей щеке её горячее дыхание. Грудь девушки нервно вздымалась. При этом она принялась ёрзать из стороны в сторону. Когда ж пальцы Германа повторили своё действие, ночная гостья, прогнувшись всем телом, приглушённо застонала.

Говоров по-прежнему воспринимал всё происходящее как приятный сон. Меж тем, его ощущения были чересчур реальными и весьма сильными. Незнакомка была достаточно податлива, ничего подобного он ранее не испытывал. В некоем исступлении офицер сорвал-таки с партнёрши лёгкую накидку и быстро сбросил с себя всё, что было на нём надето.

В следующее мгновение Говоров уложил Карин на кровать, и нервно принялся разводить её ножки в стороны. Одновременно он ещё и навалился на неё сверху. Дама оказалась вовсе не против дикого по отношению к себе обращения. Она приветливо раскинулась на кровати, обвив своими руками тело молодого человека.

Без каких-либо сомнений Герман почувствовал под собой вполне реальное девичье тело. Вновь в душу офицера закрались сомнения: а сон ли это? Да, и женские губы, которые нежно прикасались к лицу ундер-лейтенанта, воспринимались им как нечто естественное. Так или иначе, он Говоров вынужден был признать, что данные, интимные приключения, как и его партнёрша, вовсе не сон. По крайней мере, его нынешние сновидения, в которых он прибывал на данную минуту, были весьма и весьма необычными.

«Да, и чёрт с ним!..» — более не в силах сдержать своей похоти, Герман принялся тыкаться своим достоинством, как слепой котёнок, в нечто мягкое и чрезвычайно нежное. Юное создание слегка приподнялось, дабы задать правильный вектор движения, наивно надеясь на то, что её возбуждённая плоть вполне справиться с мужским естеством.

Сквозь затуманенное сознание, Говоров предвкушал тот самый момент, когда он полностью овладеет дамой, и почувствует неописуемую благодать своей долгожданной разрядки. Ещё один толчок тазом, и вот, раздвигая нечто упругое, он всё же протиснулся вглубь. Ощущение были просто невероятные, от наслаждения офицер даже застонал.

Девушка вскрикнула, очевидно, от боли, и напряглась всем своим телом…

Глава 4

Говоров проснулся весьма рано, когда фрегат «Полтава» всё ещё спал. Только-только забрезжил рассвет.

Потянувшись, оглядел каюте. Сейчас он был один. То прелестное создание, с которым Герман провёл практически всю предыдущую ночь, куда-то исчезло.

«Ах, да. Ведь это был лишь сон. Весьма и весьма приятное, романтичное сновидение, наверняка навеянное вчерашними блужданиями по ночному Копенгагену, с непрерывной болтовнёй о девушках лёгкого поведения».

Ещё раз потянувшись, офицер встал с кровати. На растрёпанной простыне, он вдруг обнаружил небольшие пятнышки засохшей крови.

«Она что ж, действительно, была здесь?.. Более того, Карин оказалась ещё и девицей?.. — в некотором замешательстве призадумался ундер-лейтенант. — …Помниться, именно об этом и призналась мне чудесница, когда я засыпал в её сладких объятиях. Стоп. Значит, то был вовсе не сон…»

Размышляя о тайносплетениях минувшей ночи, Говоров прошёлся по каюте, приблизился к столу и взял в руки лежавшую на нём колоду карт. Машинально перетасовал её и вытянул наугад одну из атласных картинок. То был покер. Вытянул ещё одну. Пятёрка пик. Развернул колоду веером. И тут вдруг внимание ундер-лейтенанта привлекла карта под мастью: «двойка бубей». Дело в том, что лицо девушки, изображённое на той самой карте, было чрезвычайно схоже с лицом нынешней ночной незнакомки. Точнее, между ними, вовсе не было никакой разницы.

Причём, если вчера Говоров подметил, что все двойки в данной колоде были сравнительно новенькими, то, теперь одна из них (именно «двойка бубей») выглядела несколько потасканной. А, впрочем, то было лишь предположением, наверняка вызванное исключительно мнительностью самого Германа, а также ранее пережитыми волнительными моментами минувшей ночи.

С утра стало известно о том, что трое офицеров отпущенных на берег вместе с Говоровым, на фрегат так и не вернулись. Герман, вызванный к капитану, что-либо пояснить по данному поводу, не сумел. Да, и что Говоров мог сказать, если расстался он со своими спутниками около полуночи, потому и не ведал, куда те далее подались.

Чуть позже, когда капитан судна успел выдать распоряжение о начале поисков пропавших офицеров, на борт фрегата было передано официальное послание, в котором власти города Копенгагена уведомили командование линейного корабля о том, что офицеры с судна «Полтава»; а именно: Лазарев, Русаков и Демидов — минувшей ночью были арестованы за неподобающее поведение.

С ночными спутниками Германа, похоже, случилось то, чего изначально и опасался Говоров. Наверняка они напились, затеяли склоку и как результат попали под арест, со всеми вытекающими из того последствиями.

На вызволение опальных офицеров отправили довольно-таки серьёзную делегацию. Возглавил её тридцати пятилетний лейтенант Наум Аничков. Компанию лейтенанту составил корабельный секретарь Борис Стародубский, сорока лет; а также лекарь Николай Муромский. Вместе с ними был откомандирован и Герман Говоров, как офицер, последним, видевший вышеозначенных арестантов.

Если о должности лейтенанта читатель уже имеет некоторое представление, ну, а корабельный лекарь в каких-либо дополнительных комментариях и вовсе не нуждается, то о должности корабельного секретаря, пожалуй, стоит сказать пару дополнительных слов. Секретарь в русском флоте той поры, по сути, являлся помощником капитана по учёту личного состава и штабной работе. Он контролировал работу всех служб снабжения, переписки. Секретарь вёл бортовой журнал, знакомил экипаж с Уставом, письменными приказами и распоряжениями старших флотских начальников, вёл судебные протоколы, составлял контракты на поставку припасов. При этом корабельный секретарь не имел права, покидать борт корабля пока тот не будет поставлен на длительную стоянку и не будет разоружён. Исключением являлся, как раз тот самый случай, о котором и идёт ныне повествование. То есть тогда, когда секретарь должен был исполнять свои обязанности непосредственно на берегу.

— Когда мы можем забрать наших офицеров? — как, и положено, переговоры вёл лейтенант Аничков, старший по должности. С переводом ему помогал Стародубский.

— Да хоть сейчас… — усмехнулся в ответ начальник полицейской службы. — …Главное, чтоб вы их сразу доставили на борт корабля, и более не отпускали на берег. Уж больно они задиристые и драчливые. Задержанных выведут минут через пять-семь. Пока ж вы можете забрать их оружие.

После чего, Аничкову были переданы шпаги и кортики.

В помещении полицейского участка, кроме русских офицеров, прибывших за своими сослуживцами, присутствовали ещё трое. Судя по морской форме, Говоров сразу определил их принадлежность к голландскому флоту. Похоже, голландские офицеры так же прибыли за своими сослуживцами, успевшими набедокурить минувшей ночью.

Пока ожидали задержанных, Герман внимательно вслушивался в разговор тех голландцев. Ундер-лейтенант хорошо понимал, о чём те говорят. И в первую очередь, внимание Говорова привлекло упоминание шхуны «Фортуна». Слово «Фортуна» они упомянули не менее десяти раз. Именно поэтому ундер-лейтенант и посчитал, что голландцы имеют самое непосредственное отношение к данному кораблю. А ещё Герман вспомнил о том, что именно об этом сам