Жан с Анжель остались на месте, ибо давно уже усвоили простую истину: жизнь — это путь от страха к страху, от опасности к опасности, а значит, нужно утолять жажду каждой передышкой, каждым глотком покоя, ибо мир обязательно нашлет новую напасть.
жизнь — это путь от страха к страху, от опасности к опасности, а значит, нужно утолять жажду каждой передышкой, каждым глотком покоя, ибо мир обязательно нашлет новую напасть
Все это время трое щенков бродили туда-сюда возле сосен, исследуя опушку, и наткнулись на кортеж ползущих гусениц — длинную ленту, извивавшуюся у древесных корней. Завороженные этим зрелищем, они сперва потрогали лапками занятные игрушки, а потом принялись их глотать… в глотках вспыхнул пожар, щенки заверещали как резаные, будто наглотались раскаленных репьев.
теперь военные самолеты выполняют одни лишь гуманитарные миссии, его почему-то от этого мутило, противно было сознавать, что один только страх способен пробудить рассудок и разбередить совесть.
А ведь это была его семья, эти люди, сидевшие вокруг стола, были его семьей, но ему они казались совсем чужими. С сестрами он провел здесь все детство, вот в этой столовой, и вот теперь они ужинают в трех отдельных комнатах, причем не только из-за вируса. Семья — она ведь как любовь: сперва увлечение, потом оказывается, что уже нечего больше друг другу сказать, и это означает, что нужно все менять, причем кардинально. Александру очень хотелось что-то им всем сказать, найти слова, после которых все наконец-то согласятся сесть за один общий стол — ну хотя бы на это. Ему очень хотелось сообщить что-нибудь непринужденное, снять это взаимонепонимание, но он знал, что рискует только усугубить ситуацию. Обрести мир в душе — он и для себя-то этого не может, а уж для других…
Кстати, с момента своего приезда сестры уже раз десять упрекнули его в том, насколько он одичал. И все потому, что он остался жить здесь. Никогда не стремился путешествовать, уезжать, странствовать по миру…
Они поужинали вдвоем за большим общим столом. Шенки без устали носившиеся всю вторую половину дня, теперь лежали вялые и грустные, с видом едва ли не отчаявшимся, и время от времени испускали судорожные вздохи. Александр уже понял суть этих крошечных существ: им постоянно требовалось человеческое тепло. Собачки оказались беспокойные, эдакие грустные клоуны, которых едва ли не все время одолевает глубинное предчувствие, что все обязательно кончится плохо. В тот вечер они, похоже, переживали, что рядом нет Анжель и Жана: верный знак, что они успели привязаться к новым хозяевам.
По дороге вниз, в город, Александр обдумывал слова ветеринара, думал про свою семью как про «родственников», которых положено оберегать, ведь об этом-то и идет речь, о том, чтобы обезопасить стадо, не только здесь, но и по всему свету. Все эти человеческие существа, приговоренные к изоляции, миллиарды людей, запертых каждый в своей норе, — все они так или иначе подчинялись древнейшему инстинкту спасения собственной шкуры, потому что ведь для того и существует эпидемия, чтобы проредить стадо, отрегулировать численность — разумеется, за счет истребления самых слабых.
