Мари К.

Шахматы

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Редактор Наталья Астанина

Корректор Сергей Барханов

© Мари К., 2018

Действие фантастического романа «Шахматы» разворачивается в атмосфере стремительно надвигающейся катастрофы. Спасти гибнущую планету под силу лишь загадочным и могущественным Большим людям. К ним и отправляются сестры Майя и Лилия. Им предстоит многому научиться: максимально использовать возможности своего мозга, развить в себе невероятные способности и постигнуть тайну бессмертия. Но какую цену придется заплатить за эти возможности, и кем на самом деле являются Большие люди?..

16+

ISBN 978-5-4493-6880-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Шахматы
2. Глава 1. В один конец
3. Глава 2. Игра с фортуной
4. Глава 3. «Боже, не дари мечту, подари силы бороться за нее…»
5. Глава 4. «…Это все неправда»
6. Глава 5. На грани
7. Глава 6. В поисках истины
8. Глава 7. Благородная сила
9. Глава 8. Прогулки по воде
10. Глава 9. Арабеск
11. Глава 10. Верить
12. Глава 11. Чужие
13. Глава 12. «…Не простить себе»
14. Глава 13. Пустота
15. Глава 14. Сильная слабость
16. Глава 15. Могу, но не хочу
17. Глава 16. Вместе с рассветом
18. Глава 17. Смотреть, но не видеть. Не видеть, но знать, что есть
19. Глава 18. «…И мудрый вздрагивает от холода»
20. Глава 19. Таким был тот миг. Такой была бесконечность
21. Глава 20. Те, кого нет
22. Глава 21. Всегда «всегда»
23. Глава 22. Слепая третьим глазом
24. Глава 23. Громовая тишина
25. Глава 24. Горячий чай с лимоном
26. Глава 25. Шахматы
27. Глава 26. «Прости меня, Небо…»
28. Глава 27. Шах и…

Глава 1. В один конец

— Истина? Она одна. А правд бывает много. Правда может существовать только для тебя одного, а Истина — для всех. Есть наше восприятие и отношение к определенным вещам, отчего следует полагать, что единой правды не существует.

— Как же так?

— Море синее?

— Конечно, море синее.

— Оно, может быть, и синее. Только одно слово никогда не передаст всей Истины. Ты никогда не увидишь синее море моими глазами. А мой синий может отличаться от твоего.

…Когда мне было лет восемь, отец поделился со мной этой интересной мыслью. Но в тот момент мне стало чертовски грустно от его слов. Я почему-то почувствовала себя очень одинокой, и мне стало обидно от того, что я не смогу разделить свое восприятие мира с кем-то еще.

Через пять лет нам с сестрой пришлось пережить необратимую жестокую разлуку со своими родителями. Мы стояли на платформе, дождь заливал все вокруг. Это был переломный момент, потому что нам откровенно признались: возможно, мы больше никогда не увидимся.

Я молчала, прекрасно понимая, что у меня остался последний шанс сказать что-то важное своим родителям. Но я молчала. Молчала, потому что мне было больно от слишком уверенной и спокойной улыбки отца, который пытался сделать прощание не таким угнетающим.

— Я не хочу и не смогу, — вдруг вырвалось у меня.

— Что ты не сможешь, девочка моя? — ласково погладив меня по голове, удивился отец.

— Не смогу понять твое синее море, потому что просто не хочу.

Мои губы дрогнули. В тот момент я осознала смысл папиной «Истины»: нужно учиться понимать взгляды другого человека, какими бы они ни были. Однако самое страшное крылось в том, что мне этого не хотелось. Не хотелось понимать людей, которые совершают жестокие вещи, потому что мир их глазами выглядит совсем иначе. Не хотелось понимать отца, который так легко отпускает своих дочек и ничего не предпринимает, чтобы удержать их хоть на минуту.

Я так и не сказала своим родителям, как сильно люблю их. Страшнее всего было от того, что я не хотела бы повернуть время вспять и произнести эти слова.

Мое молчание вовсе не говорило об отсутствии чувств. Думаю, напротив, оно передавало слишком большую их силу. Любое сильное чувство всегда хочется как-то проявить. Любовь часто выражают добрыми словами, красивыми поступками — словом, чем-то хорошим. А мне в тот момент хотелось показать всю силу моей любви только злостью и жестокостью.

В тот момент я винила весь мир в несправедливости: погоду — за ее суровость, отца — за поразительное спокойствие, маму — за излишнюю сентиментальность, сестру — за чрезмерную слабость, время — за быстротечность. Сильнее всех я винила саму себя — за то, что я не в силах удержать ни одного мгновения. И почему нельзя его поймать, закупорить в стеклянную банку и в периоды одиночества открывать, вдыхая ароматы воспоминаний?

— Никогда в жизни я не слышала ничего громче твоего молчания, — призналась мне потом сестра.

— Ты осуждаешь меня? — расстроенно спросила я.

— У меня нет на это права, Майя.

Лилия была как никогда терпима. А ведь я прекрасно знала, как тяжело ей это дается.

— Ты никогда не задумывалась над тем, что каждый день человек приходит в какой-то другой одежде? — ни с того ни с сего спросила я сестру, обратив внимание на собравшуюся на перроне толпу.

— Конечно, задумывалась!

— Нет, кажется, ты меня не поняла. Ты смотришь на человека в чистом, выглаженном костюме с синим галстуком. Он ходит туда-сюда, решает какие-то важные задачи. А когда наступает вечер, приходит домой. Вешает на спинку стула рубашку и пиджак. Ходит по дому в домашней пижаме и тапочках. Пьет горячий чай из чашки с изображением любимого персонажа детской сказки и словами «Самый лучший папа». Понимаешь меня?

— Не совсем.

— …И так каждый из нас. Независимо от статуса в обществе, возраста, характера. Все мы приходим домой. Снимаем с себя эту одежду и становимся откровенными, такими простыми и беззащитными… Мы не скрываем свою любовь к шоколадным батончикам и можем есть малиновое варенье столовой ложкой, облизывая липкие пальцы. Мы можем начать танцевать, услышав любимую песню. Мы становимся такими «одинаково» разными…

Поезд тронулся, и с каждой секундой мы становились дальше от родных мест, а впереди ждала неизвестность. Я смотрела в окно и пыталась осмыслить всю свою жизнь. Словно предвкушала начало сложной игры, в которой мне придется бороться до победного конца. Но для такой игры и борьбы нужна непоколебимая сила воли. А я была непростительно слабой. К тому же позволяла себе быть такой — и это непростительнее всего.

— Люди забыли, где живут, — вдруг неожиданно перебил тишину голос какой-то девочки.

Ее никто не спрашивал о том, что забыли люди, но она явно ждала развития начатой беседы. Ее глаза непонятно блестели, отчего смуглое личико практически сияло. Мне стало интересно, какая искорка заставила эту девочку гореть яркой звездочкой в скучном темном небе, поэтому я не побоялась заговорить с ней.

— Чему ты так радуешься?

И незнакомая собеседница лишь в очередной раз одарила нас своей хитрой улыбкой.

— Мне радостно от наивности глупых детишек в этом поезде. Тут остается только смеяться над безнадежностью.

— По-твоему, мы в твоих глазах безнадежны? — удивленно спросила Лилия.

­­ — Безнадежен мир. Смешны попытки что-то изменить. Весь этот поезд, полный наивной ребятни, совсем скоро попадет в руки тех, кто лишит нас права быть нами.

— Что ты такое говоришь? — Откуда-то появилась еще одна девочка, высокая и с блестящими от навернувшихся слез глазами. У нее дрожал голос, выдавая тщетные попытки сдержать эмоции.

Позже бойкая и уверенная девочка, которая представилась Линой, раскрыла нам правду, в которую не хотелось верить даже ей самой. Мне удалось уловить в ее голосе нотку неумолимого отчаяния и слабости.

­ — Прежняя система, царившая в нашем мире, разрушается. Перевернется весь мир, перевернется сознание. Наступило такое время, когда планета идет ко дну, а человечество не в силах что-либо изменить. Представьте Землю совсем-совсем крошечной. Она, словно пластмассовый шарик от пинг-понга, легко умещается в ладони. Этот шарик невероятно легкий, потому что пустой. И единственная польза от этой пустоты — возможность играть ею как вздумается.

— Кто заполучил такое право? Играть жизнями людей как вздумается? — отчаянно воскликнула Люся, та самая высокая девочка с печальными глазами.

— Те, кто сильнее нас, разумнее и мудрее. Эти люди не похожи на нас. Может, они и не люди вовсе…

Я взглянула на Лину и поймала себя на мысли о том, что фантастичнее всего звучит не ее история в целом — в нее даже можно поверить. Самое дикое — мысль о том, что наша планета пустая, как шарик от игры в пинг-понг.

— Как она может быть пустой? — осмелилась я озвучить свои мысли, упустив главную нить разговора. — Разве наша планета — не отражение нас самих? А мы сами разве похожи на пустышки? Так каким образом Земля может быть пустым игральным шариком, когда весь этот поезд наполнен детьми, у которых где-то позади остались семьи, не прожитое полноценно детство, мечты и цели? Я не отрицаю, что глобальное потепление лишило нас большей части территории. Я не отрицаю, что люди не видят будущего своих детей на ближайшие десятки лет. Но кто дал право кому-то решать нашу судьбу за нас? Кто дал право играть и управлять нами как хочется?

Никто из присутствующих явно не был доволен тем, что я сказала. Мало того, Лина завершила беседу не самым оптимистичным комментарием:

­ — Люди обессилены, чтобы что-то решать самостоятельно. Это очевидно. Каков смысл в моем счастливом детстве, в ваших целях, когда все в один момент может разрушиться? Я не знаю, куда именно везут детей. Однако совершенно точно знаю, что это место подарит хоть какую-то надежду на будущее. Я не знаю, чему именно учат странные люди, которые нас там ждут, по каким правилам нам придется жить. Но я знаю, что новая жизнь, обещающая перевернуть сознание и мировоззрение, заслуживает того, чтобы пожертвовать ради нее личными принципами.

Она говорила так, словно наперед знала все предстоящие события. В какой-то момент мне даже стало стыдно от своих нерешительности и слабости, которые вынуждали меня злиться и не принимать услышанное всерьез.

Нам с сестрой не рассказали про новую жизнь ни слова. Возможно, это упущение наших родителей. А возможно, попытка предоставить нам шанс самим принять и понять новый мир, людей, непривычную обстановку.

Лина говорила шаблонами, и мне становилось неприятно от того, что она не вкладывала в разговор ничего личного. Я всегда старалась быть чуткой к людям и даже в тот момент заставила себя разглядеть в глазах Лины свет отчаявшейся души, боль брошенного на произвол судьбы ребенка. И я была уверена в том, что эта девочка разделяла мою точку зрения, просто боялась сопротивления.

Эти мысли полностью меня поглотили, поэтому я отстранилась от внешнего мира, выйдя к окну в коридор и крепко взявшись за поручень.

Мимо меня пролетали пейзажи. Я стала осознавать беспомощность и ничтожность собственного существования. На это намекало величие природы. Бездонность звездного неба, сменяющаяся палитра летнего заката, зной июльского утра — все это вызывало во мне такие чувства всегда. Но вместе с тем было приятно чувствовать себя слабой. Ведь эта слабость сопоставима со слабостью ребенка в руках родной матери. Она неизбежна, она даже нужна.

­ — Я кое-что знаю, — вдруг подошла сестра, нежно дотронувшись до моего опущенного плеча.

Я взглянула в ее глаза, полные тоски и усталости, и сникла, ожидая, что она скажет.

— Сила обстоятельств может играть нашими судьбами как вздумается, — с дрожью в голосе отметила Лилия. — Однако это не отменяет того, что у меня всегда есть ты, Майя. Вот и вся правда.

Глава 2. Игра с фортуной

С приходом сумерек холодный дождь, ливший неустанно, решил на время отступить и дал всем нам возможность выйти из поезда.

Мне хотелось на миг превратиться в одну из дождевых капелек, лениво стекающих по запотевшему стеклу. Тогда среди миллионов таких же никто не заметил бы моего исчезновения.

Оказавшись в объятиях сурового ветра, мне захотелось стать невесомой, чтобы он унес меня с собой.

Меня окружала толпа незнакомых детей, и среди них было крайне неуютно. Возможность превратиться в нечто незаметное и невесомое избавила бы меня от угнетающей атмосферы, которую создавали испуганные и растерянные лица. Неприятнее всего было понимать, что я — часть этой толпы. И каждый из детей, не исключено, воспринимает меня так же, как и я их всех.

Густой туман окутывал нас своим холодным серым покрывалом, отчего все окружающее сливалось в бледную пелену. Несправедливо в такие моменты видеть мир заурядным только потому, что в нем недостаточно красок и тепла. Однако я позволила себе подумать об этом и поддаться чувству тоски.

«Мне тоже очень тоскливо!» ­ — вдруг послышался отчаянный крик мальчика, вслух не сказавшего ни слова. За него говорил его невероятно громкий взгляд. Глубина глаз мальчика была сопоставима с глубиной неба. Я утонула в этом «небе», откровенно признавшись себе, что до сих пор и не знала истинного чувства тоски.

Стало невероятно страшно: глубина его взгляда казалась недостижимой, а я не позволяла себе терять надежду ее достигнуть.

Я смотрела на него слишком долго. В такие моменты время обретает другую форму, и его просто невозможно контролировать.

Наверное, я бы так и стояла завороженная, если бы незнакомая девушка не привлекла к себе внимание, разбавив гнетущую тишину усталым, но невероятно красивым и мелодичным голосом.

Удивительно, но эта девушка была как-то далека от нас, несмотря на то что стояла совсем рядом. Она была привлекательна своей легкой походкой, умиротворенным взглядом, волнистыми русыми волосами, добрыми чертами лица. Но ей явно хотелось скрыться за маской равнодушия, чтобы этот мир не увидел ее настоящей.

— Я веду контроль над тринадцатой группой. Группы делятся по возрастам — пожалуйста, держитесь рядом со своими ровесниками.

Я радостно сжала руку своей сестры, осознав, что разница нашего с ней возраста составляет всего-то пару минут и позволяет быть рядом в такой волнующий момент.

Дорога повела нас через густую лесную чащу, и я с грустью осознала, что единственный светлый взгляд, магическим образом притягивавший меня, куда-то исчез. Вероятно, мальчик — источник моего вдохновения — попал в другую группу.

Вскоре темная палитра вечернего неба окончательно взяла власть над холодным осенним днем. Дорога казалась невыносимой во многом из-за того, что мы слепо следовали за нашей вожатой и не имели ни малейшего представления о том, что нас ждет впереди.

Мои плечи все сильнее чувствовали вес рюкзака, и каждый следующий шаг был невыносимее.

Меня переполняла злость. Никуда не хотелось идти. Я не чувствовала никакой мотивации и не видела смысла бороться с невыносимой усталостью.

Объявили привал, и я в ту же секунду легла на землю, запрокинув голову к небу в надежде отыскать помощь у Вселенной. Мне становилось страшно от того, что я позволяла себе быть слабой. Небо очистилось от серых облаков и открыло доступ к самому сокровенному — звездам. Быть частью этих космических глаз — самая лучшая привилегия. Я черпала из этого величия вдохновение.

— Как много нам не дано знать… — обреченно вздохнула сестра, оказавшись во власти звездного неба.

— Со временем ты найдешь в этом выгоду, — послышался голос нашей вожатой. Девушка села напротив нас с явным желанием познакомиться. Она пристально разглядывала нас, и вдруг я уловила в ее взгляде испуг, словно прежде мы уже виделись и она узнала в нас своих давних знакомых.

— И какая тут может быть выгода? — поинтересовалась Лилия.

— Осознание — это контроль над собственными чувствами и эмоциями. Ты понимаешь, что вся твоя жизнь зависит от собственного восприятия и отношения к происходящему. Ты учишься управлять собой. Может быть, жизнь от этого становится проще, но тем самым человек губит в себе что-то живое и настоящее. Вы многого не знаете, однако ваша детская наивность делает вас такими живыми…

В нос резко ударил запах смолистых сосновых иголок, отчего мне стало одновременно радостно и тоскливо. Возможно, если бы я знала, как на физиологическом уровне происходит процесс восприятия ароматов или звуков, то эти ощущения перестали бы казаться столь прекрасными.

Я вдруг задержала дыхание, пытаясь остановить время. Мир на долю секунды замедлил свой ритм и позволил почувствовать власть над ним.

Было страшно — не от того, что кто-то может лишить меня возможности наслаждаться всем, что нас окружает, а от того, что я сама однажды разучусь видеть красоту в простых вещах. Я стала еще внимательнее приглядываться к деревьям, траве, листьям, небу — и неожиданно поняла, что мир, каков он есть, — продукт нашего сознания. А сознание манипулирует нашим восприятием как вздумается. И быть может, уже через пару минут мне будет ненавистен каждый листочек, упавший с самого изящного дерева.

Встревожившись, я почувствовала, что на мне слишком большая ответственность, к которой я была совершенно не готова. Порой мы даже не задумываемся над важностью совершенного выбора, за который мы впоследствии несем серьезную ответственность. Ведь даже такой, казалось бы, незначительный выбор между принятием собственной силы, веры и слабостью, загоняющей нас в тень бездействия, в будущем изменит наше настроение, людей, окружающих нас, и в результате весь ход событий жизни.

Мы продолжали идти, и с каждым последующим шагом я ощущала в воздухе привкус новой и чуждой мне жизни. Все были утомлены и подавлены, однако практически в каждом взгляде читался интерес к тому, что скоро произойдет.

Не знаю почему, но я не была охвачена любопытством. Возможно, я так тревожно представляла свою новую жизнь, переполненную чужими мне людьми и незнакомыми местами, потому что была не уверена в самой себе. Человек, пытающийся бежать от проблем, никогда не найдет успокоения в этом мире, пока не почувствует гармонию с самим собой. Пытаясь избежать новых знакомств, правил, обязанностей, я избегала той самой ответственности, которая была не по силам слабой девочке, не пришедшей к необходимой гармонии.

Постепенно я стала дрожать от резких порывов ветра. Создалось ощущение, словно кто-то в «лесной комнате» решил открыть форточку. Источником сквозняка оказались просторы черного озера, открывшиеся в конце лесной тропинки. Они привлекли все мое внимание. Непостижимость и величие подобной стихии начали придавать мне силы. Я вдруг вспомнила, как, прогуливаясь летним вечером вдоль берега реки, спросила маму:

— В чем смысл нашего существования?

— Смысл? — удивленно переспросила она. — Нет смысла в существовании. Потому что человек, который существует, не знает счастья.

Возможно, прежде я даже не задумывалась о столь значимой разнице таких двух понятий, как «существование» и «жизнь», потому что не верила, что в этом мире есть люди, не знающие, а уж тем более не желающие счастья.

Остановившись на мгновение, я взглянула на волнующее течение реки и увидела настоящий смысл: он таился глубоко на дне, не зависящий от ширины водоема, который не составит труда преодолеть за считанные минуты.

Я не отрывала взгляд от озера, прокручивая в своей голове детское воспоминание. Чувствовалось, что дорога близка к концу, а я совершенно не готова взглянуть в лицо своей судьбе.

— Интересно, какой теперь будет наша жизнь? — завороженно и в то же время обреченно спросила Люся, замедлив шаг перед водоемом.

— Все зависит от нас самих. Будут силы — будет счастливая жизнь, — не раздумывая ответила я.

— Ты рискуешь проиграть, Майя, — загадочно посмотрела на меня Лина. — Твое личное удобство, а уж тем более счастье никого интересовать не будет. Никакое счастье не будет стоить того, к чему могут привести твои попытки применить силу.

Я ничего не ответила. У меня не было достаточно мудрости и опыта, чтобы обосновывать свою точку зрения. Многие вещи я объясняю в большей степени сердцем, чем головой. Нужно всегда находить баланс между чувствами и разумом. Я постоянно стремилась к этому, но крайне редко приходила к желаемому результату.

Черное озеро пересекал мост. Я ступила на него и закрыла глаза, представив, что смогла развить в себе невероятную способность ходить по воде. Волны умиротворенно вздыхали и шептали деревьям о скором приходе октябрьских холодов. Брызги от неутихающего ветра касались моего лица, и мне казалось, что я танцую по просторам озера, как легкая водомерка.

Я часто любила играть со своим воображением, и мне всегда делалось легко в этих играх. Они спасали меня от одиночества и тоски, от переживаний и боли. Воображение никогда не разочаровывает, если уметь им пользоваться. Оно окрыляет и придает уверенности.

Мост привел нас к какому-то островку, и реальность тут же завладела моим сознанием. У нее не было ничего устрашающего, однако я совершенно точно почувствовала, что атмосфера этого острова мне слишком чужда. И за теплотой уютных деревянных домиков, рассыпанных по острову, кроется что-то неприветливое и холодное. Статичность и чрезмерное спокойствие этого места начали вызывать у меня непонятное раздражение.

— Все как-то не так… — прокомментировала Лилия, грустно оглядевшись.

Я взяла ее за руку, в очередной раз напомнив себе о присутствии родного человека в такое непростое время.

Обстановка действительно вызывала смешанные чувства. Ухоженность газонов, каменные дорожки, просторы черного озера — не они создавали угнетающую атмосферу. Словно кто-то надел на остров маску счастья, совершенно не имея представления о значении этого слова.

В этом мире никто не обязан быть таким, каким удобно тебе. Перед каждым последующим шагом никто не будет спрашивать: «А хочется ли тебе так? Нравится ли?» Но я не уставала уверять себя в том, что сила справедливости не позволит мне спасовать перед предстоящими проблемами.

Наивность тринадцатилетнего подростка неизбежна. Мне было страшно приближаться к огромному круглому зданию, от которого веяло холодом. Но, остановившись перед широкой белой аркой, я запрокинула голову, оценив несоизмеримость обстоятельств и собственной силы, — и решила дать себе обещание о личной ответственности за свое счастье и справедливость, даже если для этого придется с кем-то бороться и идти против правил.

Мне показалось, что луна, такая далекая и таинственная, в один момент устала быть одинокой и холодной и позволила себе отдаться власти чужих рук. Именно таким выглядело это здание, собравшее в себе большую часть людей этого мира. Белые стены были сделаны из непонятного материала. Я боялась к ним прикасаться — думала, что могу обжечься холодом.

Мне всерьез казалось, что Луна живая. Я чувствовала, как стены дышат холодом, как отовсюду веет ледяной ветер. В этой Луне я была ничтожно маленькой, и мне хотелось громко заявить о себе любым способом в любой подвернувшийся момент.

Сквозь широкий холл нас провели в зал, где уже располагалась незнакомая группа людей, похожих друг на друга заурядными серыми обтягивающими комбинезонами. Движения каждого были спокойными и умеренными, взгляды — холодными и легкими. Несмотря на то что все эти люди имели заметные индивидуальные черты, из-за одежды они воспринимались какими-то одинаковыми. На груди каждого из них был вышит номер, и мне вдруг стало смешно от возникшей ассоциации, словно эти люди — вещи с ценниками на магазинных полках.

Мы толпились в зале. Детей не приходилось утихомиривать, так как все были слишком обескуражены и заняты знакомством с новой обстановкой и окружением.

— Майя, не уходи далеко, пожалуйста, — схватив меня за руку, взмолилась сестра, когда вдруг потух свет и силуэты присутствующих стали едва различимы.

Я крепко сжала ее руку и зачем-то улыбнулась, прекрасно осознавая, что Лилия этого не увидит. Но я почувствовала, что она ответила на мою улыбку, и от этого мне стало спокойнее.

Неожиданно в центре зала загорелся свет, привлекший взгляды всех присутствующих. Его источником оказался высокий тощий юноша с бледным лицом, взъерошенными волосами и невероятно строгим уверенным взглядом. Его комбинезон светился, отчего этот юноша с вышитой единицей на груди вызвал у меня ассоциацию со светлячком.

Мне казалось, что худые ноги Светлячка вскоре подломятся под длинным туловищем и он больше не сможет шествовать перед нами гордой, но ужасно нелепой вальяжной походкой.

— Пустые взгляды. Наивные, глупые, пустые взгляды. — Я никогда не слышала такого бесчувственного, невероятно чистого голоса, вызвавшего во мне дрожь. — Ваши взгляды, наполненные целями, идеями, надеждами, подпитываются нескончаемым потоком чувств и эмоций. Космический вакуум не сравнится со столь нелепой пустотой ваших глаз. Ведь все, чем светятся ваши наивные взгляды, не имеет смысла, а соответственно — пусто.

Мне захотелось рассмеяться во весь голос, но я воздержалась. Не пустота наших взглядов вызвала это желание, а пустота его слов.

Светлячок словно это понял и, приблизившись ко мне, на миг замер, поймав своим синим взглядом. Я почувствовала, как от него повеяло жутким холодом. Мне стало страшно, к горлу подступил ком. Светлячок стоял очень близко, и я видела его тонкую белую кожу без единой морщинки и едва ли не каждый волосок на его голове. Признаться, именно беспорядочность его прически создавала равновесие во всем образе.

Взгляд Светлячка отличался от привычного человеческого. Синий цвет глаз как будто бы утаивал нечто сокровенное. Слишком неживой, черствый, далекий взгляд. Вдруг будто бы все, что когда-то было личным и недоступным для чужих глаз, открылось всему миру. Все мои мысли, чувства, желания теперь как открытая книга. Мне стало больно до слез.

— Иногда именно ограничения делают людей свободными. — И после этих слов Светлячок отвел взгляд в сторону, отчего мне моментально стало легче. — Вы во многом будете ограничены. Но только отказавшись от привычного, вы станете обладателями бесконечности свободы, которую подарит вам этот мир. Самой настоящей бесконечности! То, через что вы пройдете, будет лежать в основе многих правил. Самое первое — отказ от личности. Слова несут энергию, которую сложно представить. Именно поэтому при отказе от своих имен, от каждого слова, отражающего личность, открывается контроль над самим собой. В ваших руках — власть над целым миром. Единственное, что мешает ухватить этот мир, — слабость, которую порождают чувства и эмоции. Контроль над собой — самая сложная, но невероятно важная задача! Пройдя то, что ждет вас впереди, вы подарите шанс на жизнь не только себе, но и всей планете. «Непривычно» еще не значит «плохо». Это необходимо понять, и с этим бессмысленно бороться.

Эти слова навсегда впечатаются в мою память. Светлячок говорил очень много и очень странно. Например, никогда не называл себя личным местоимением, а говорил: «Номер Один». Он рассказывал о том, как все мы будем обучаться «жизни» и «свободе», одновременно запрещая нам заниматься тем, что лежат в основе этих двух слов. Он говорил о пустоте наших глаз, не замечая в собственном взгляде самую настоящую пропасть. Он называл себя сильным, когда насквозь светился слабостью и страхом.

Я перестала вслушиваться в смысл его слов, и этот голос стал пустым звуком. Своего рода защита, чтобы не сойти с ума. Я стояла и наблюдала за присутствующими. Странные люди в комбинезонах, несомненно, вызывали во мне интерес. Однако я всеми силами пыталась подавить в себе любопытство, так как чувствовала, что могу в любой момент провалиться в пропасть, разделяющую нас.

­ — Захватывающе! — восторженно шепнула Лина. — В нас раскроют невероятные способности. Наш мозг сможет работать на все сто процентов. Майя, ты вообще слушала, что нам только что сказали? — Мое безразличие было налицо.

Я взглянула на эту неугомонную девочку. У нее были невероятно красивые азиатские черты лица: восхитительная смуглая кожа, ровное гладкое личико, короткие, но невероятно густые волосы. Голосок звонкий, но отдавал легкой хрипотцой, словно у Лины был кашель. Все эти мелочи придавали шарм ее образу.

— Лина, ты очень красивая! — честно призналась я. — Ты только посмотри на этих Белолицых. В них стерлась природная красота. — Лина громко усмехнулась. — Они хотят убить в нас личности. Как несправедливо! По-твоему, это захватывающе, что когда-нибудь от тебя настоящей останется только имя?

— Имя? — усмехнулась Лилия. — Боюсь, нам придется и об этом забыть.

Мы вышли на улицу, и нас повели к домикам, где мы могли бы немножко прийти в себя и хорошенько отоспаться.

Было темно и зябко. Неприятная влажность буквально парила над землей, собираясь в густой туман.

— Посмотрите на соседнее здание, — вдруг подошла к нам вожатая. — Завтра в девять утра номер Тринадцать будет всех вас ждать у входа. Ни минутой раньше, ни минутой позже.

Я разглядела ее вышитый номер на груди и, усмехнувшись, не выдержала:

— Почему вы так говорите? Вам же это чуждо!

Вожатая кинула на меня глубокий взгляд, наполненный такой добротой и теплотой! Эта девушка была единственной из всех Белолицых, кто не утерял в себе сущность. Она пыталась быть строгой, дисциплинированной — и я не могла винить ее в этом. Она каждую секунду боролась, сдерживая в себе эмоции и чувствительность к миру. За ее спокойствием крылась целая буря. Боже, я это чувствовала! Она была очень сильной, но одновременно такой слабой…

— Впредь вам придется обращаться к Тринадцать именно так, — холодно ответила она.

Мы выбрали себе комнату на четверых в одном из двухэтажных домиков. Балкон выходил на черное озеро. Весь мир буквально дразнил меня своей красотой, а я чувствовала, как постепенно теряю его.

Лина стояла у окна, наблюдая за сумерками, словно пытаясь переосмыслить весь прожитый день.

— Большие люди — другие, — лишь прошептала она.

— Кто такие Большие люди? — удивленно переспросила Лиля.

— Вы правда ничего не понимаете? — изумленно воскликнула Лина и повернулась к нам, взволнованная. — Большие люди — это Белолицые. Они разумнее нас и имеют власть над миром. Я уверена, мы им нужны для чего-то очень важного. У нас появился шанс сохранить жизнь на этой планете.

— Да не нужна мне такая жизнь! — не выдержала я. Все присутствующие испуганно взглянули на меня и примолкли. Я стыдливо потупилась. — Не вижу смысла в ней. — Я чувствовала, как к горлу снова подкатывает ком. — Мне тяжело от мысли, что мои родители где-то далеко от меня. Но я смогу выдержать даже это, если буду знать, что они улыбаются, глядя в окно по утрам. Кто мне пообещает счастье моих близких, не говоря уже о собственном? Почему я должна верить этим людям? Что, если я не хочу? Меня никто не спрашивал об этом. Выходит, справедливости в этом мире больше нет? В таком случае не нужна мне эта жизнь!

Я растерянно села на кровать. Как будто бы весь мир разом рухнул. Так хотелось понимания со стороны девочек, но я не могла от них требовать слишком многого. Каждый борется с переживаниями по-своему и имеет на это полное право. Я совершенно точно знала, что Люся, спрятавшись в углу, словно мышонок, и зарывшись в свои длинные черные волосы, чтобы быть как можно дальше от этого мира, никогда не променяет свои интересы и собственное счастье на прихоти Больших людей, чьи истинные намерения нам никогда не будут известны.

Я совершенно точно знала, что Лина, уверенно заявляя о предстоящих событиях и спокойно принимая неприемлемые факты, просто пытается бороться со своими переживаниями и слабостью. Это ее путь борьбы.

Ко мне присела Лилия. Я сразу поняла, что с ее стороны добиваться понимания не нужно. В одном ее взгляде я почувствовала целую бурю переживаний, которые она хотела разделить вместе со мной. Она меня понимала как никто другой на свете.

­ — Взгляни, что я нашла, — шепнула она мне на ухо и положила на мою ладонь две зеленые сережки нашей мамы. — Я обнаружила их у себя в рюкзаке. Они лежали в мамином футляре, специально для нас, представляешь?

— Удивительно… — И я провела пальцем по переливающимся камушкам. — Она же и близко нас не подпускала к ним.

Лилия подняла на меня заплаканные глаза и снова прошептала:

— Мне радостно, но в то же время так больно от маминого доверия! Знаешь почему?

И я знала. Наша старшая сестра незадолго до страшной аварии, в которую попала в юном возрасте, получила в подарок от мамы колечко с похожим зеленым камушком. Мама словно чувствовала предстоящие события и отдала дочери частичку себя незадолго до ее смерти. Неожиданный подарок мамы — знак необратимой разлуки. Вот где кроются боль и правда.

С той самой минуты эти сережки висели у нас на шеях, словно обереги. Они стали частичкой прошлого, теплоты и любви. Мне было очень страшно в какой-то момент потерять себя. Но эти сережки придали мне уверенность и спокойствие. Сжимая в кулаке свое сокровище, я понимала силу чувств. Самых теплых, самых добрых и искренних — тех, которые помогут мне бросить вызов противнику. Даже если им окажется сама судьба.

Глава 3. «Боже, не дари мечту, подари силы бороться за нее…»

«Счастье — относительное понятие. Оно лежит в основе желаний, в основе целей. Если ты проснешься утром и тебе не захочется смеяться, улыбаться — это ничего. Но вот если тебе не хочется даже злиться и грустить — ты самый несчастный человек на свете. Ведь с отсутствием всех чувств жизнь теряет всякий смысл…»

Воспоминания о разговоре с мамой разбудили меня дождливым холодным утром. Я была напугана: подумала, что когда-нибудь проснусь — и в самом деле почувствую, что мне больше не хочется радоваться или неистовствовать от того, что ждет впереди. С наивной радостью я обнаружила в себе оставшееся желание быть преданной своим интересам и принципам и почувствовала наслаждение от жажды оказывать сопротивление при любом ударе со стороны.

— Хочу быть сахарным кубиком, — призналась мне Лилия, когда мы оказались во власти суровой дождливой погоды. Я ухмыльнулась столь забавному желанию сестры. — Если бы я была сахарным кубиком, то растворилась бы под этими каплями.

Наверное, у каждого из нас бывают такие моменты, когда хочется стать сахарным кубиком. Но не стоит кормить эти желания в себе — ведь никто не знает, в какой момент жизнь и впрямь захочет заварить себе чай.

Вожатая нас встретила у входа какого-то белого двухэтажного здания. В нем не было ничего примечательного. Если когда-нибудь его снесут, этого точно никто не заметит.

Нас привели на завтрак. В душной комнате стояли запахи жареных яиц, плавленого сыра и сладкого чая. Я не могла не обратить внимания на Больших людей. Они уныло устремили взгляды в какое-то неизведанное пространство, словно их завтраком являлась сама пустота.

Мне не хотелось смущать их своим любопытством, но ноги сами замедлили темп шага, и я стала внимательно присматриваться к одному из этих чудаков, пытаясь отыскать в их занятии хоть какой-то здравый смысл.

Белолицый словно завис, как компьютерная программа, давшая сбой. Он сидел за пустым столом и не шевелился. Я пыталась найти в его облике хотя бы частичку чего-то разумного и близкого к своему пониманию мира. Но он был чужой. Они все были для меня чужими.

Эта мысль прозвучала в голове настолько отчаянно и громко, что будто обрела силу быть услышанной. Иначе как объяснить то, что именно в эту секунду Белолицый перевел взгляд на меня?

Я замерла от его взгляда. Боль, которую я вдруг ощутила, не была похожа на физическое недомогание или душевное расстройство. Ощущения вышли за рамки привычного. Словно душа превратилась в марионетку, а кукловод управляет ею как вздумается.

Наверное, я бы так и утонула в этих страшных синих глазах, если бы Тринадцать не схватила меня за руку, толкнув вперед.

— Никогда не смотри им в глаза. И сестре передай, — послышался шепот прямо возле уха.

Завтракать не хотелось. Я пыталась прийти в себя после долгого зрительного контакта с Белолицым. Вкус остывшего переслащенного чая скомкался в горле и добавил моему состоянию еще больше тревожных и неприятных ощущений.

Тринадцать вызывала у меня противоречивые чувства. Я стала внимательнее наблюдать за ней. Она была не от мира сего. Меня удивляло, как она нашла себе место среди Больших людей, как стала их частью. Она вызывала у меня настоящий интерес, но бдительность и осторожность брали любопытство под контроль.

Я не могла найти покоя. Лилия тревожно поглядывала на меня, а у меня с трудом получалось убедить ее в том, что все хорошо. Себя в этом убедить было еще сложнее.

Меня сводило с ума понимание того, какой теперь становится моя жизнь. Я ведь стала лишаться права выбора и слова. И хуже всего то, что я даже не пыталась с этим бороться, потому что пребывала в недоумении и растерянности.

После завтрака нас отвели в Луну, где, недолго томя, разделили на две группы — мальчиков и девочек.

Девушке с порядковой цифрой пять поручили сопровождать нашу группу. У нее были черные короткие волосы, которые служили, как мне показалось, главной особенностью ее внешности. Эта необычная прическа казалась настолько неестественной, что создавалось впечатление, будто девушка носит парик. Ее на редкость белая и ровная кожа вызывала непонятные эмоции. Мне казалось, будто передо мной стоит кукла, у которой все черты слишком идеализированы. Эта ассоциация позже породила и имя, и мы называли ее только Куклой.

Она отвела нас на второй этаж. В загадочном молчании Куклы таилось слишком много слов. Большие люди, как оказалось, довольно молчаливы. Вероятно, они чувствуют себя уязвимыми за излишним количеством разговоров.

Нас заключили в комнату, пространство которой было заполнено рядами коек. Я обратила внимание, что в местах обитания Больших людей детали исключены и все предметы несут в себе исключительно практичную функцию.

Я часто ловила себя на мысли о том, что именно детали являются главной частью любого образа, и именно поэтому всегда любила разглядывать мелочи, не бросающиеся в глаза.

В тот момент я осознала, что если придется долго жить в подобной обстановке, мне станет невероятно скучно.

Я не смогу прожить без блестящих камушков на оправе очков пожилой женщины, которые переливаются в лучах солнца, словно звездочки. Как разговаривать с человеком, у которого на клетчатой рубашке нет в районе груди маленькой заплатки в виде морского конька? Как сидеть за столом, на котором не разбросаны фантики от съеденных конфет со вкусом лимонной цедры и трюфеля? Если в суп добавить вермишель, которая не будет иметь форму букв и цифр, какой вообще смысл от этого супа? Как пить молочный коктейль без желтой соломинки? Если на каминной полке не будут висеть новогодние носки, наполненные карамельками, камин потеряет свое истинное предназначение даже в самую холодную зиму.

И вот, присев на белые простыни жесткой кровати, бросив взгляд на белую подушку и не обнаружив на ней не единого пятнышка, я почувствовала неимоверную тоску и пустоту.

Кукла, задержавшись у двери, громко объявила о том, что ровно через пятнадцать минут придет за нами. А за это время нам необходимо снять с себя всю одежду, накинув халаты.

Мы все испуганно переглянулись. Такого поворота событий никак нельзя было ожидать. Мне стало не на шутку страшно, и тут же появилась сумасшедшая мысль сбежать из этого места.

Во взгляде сестры я увидела такое же безумие. Я глубоко вздохнула и, слабо улыбнувшись, начала снимать одежду, пытаясь показать Лилии, что все хорошо.

Но на самом деле все было просто ужасно. Хотелось плакать. Застряв в воротнике свитера, я почувствовала, как по горячему лицу потекли слезы, но тут же смахнула их ладонью.

— Может быть, они просто хотят проверить наше здоровье? — предположила Люся.

— Я тоже так думаю. — Я сразу же решила поддержать подобную успокаивающую мысль.

Однако Лилия за все это время не сдвинулась с места.

Я затянула халат поясом и подошла к сестре.

— Не хочу быть их марионеткой, — только и прошептала она.

— Делать то, что не нравится, — еще не значит быть марионеткой, — тут же ответила я. — Победа состоит из большого количества поражений. Нужно это принимать.

— Я чувствую ответственность за нас двоих, понимаешь? Я не прощу себе, если что-нибудь случится. Мне кажется, у меня не получается быть сильной.

— Но стоит попытаться? Пожалуйста, Лиль, если мы не будем стараться, кто же еще нам поможет?

Лилия и не знала, что она самый сильный человек на свете. Она сильная, даже когда плачет, когда ничего не хочет делать, кроме как пустить все на самотек. Она никогда не изменит своим принципам, даже если признается в том, что сдалась. Она чистая и настоящая, как полевой цветок, который никогда не зачерствеет от непогоды, даже если с него опадут все лепестки. Непогода делает ее сильной, еще более открытой и светлой.

Что будет с нами завтра? А через год? А через минуту? Да никто не ответит нам на этот вопрос! От тебя зависит все, и от тебя ничего не зависит! Как бы это осознать… Ведь чтобы решать проблемы, надо действовать. Но когда внешние обстоятельства не предоставляют возможности выбора, надо просто ждать. Выходит, нет никакого смысла от переживаний?

Самое сложное — это сохранять себя. Именно поэтому я восхищаюсь своей сестрой, порою такой чрезмерно ранимой и эмоциональной… Она пропускает все проблемы и радости через себя до последней капли, но никогда не позволяет им себя сломать. Ее непоколебимость состоит не в железном контроле над собой, а в сохранении собственной сущности.

Меня схватила за руку какая-то девушка. Утонув в своих мыслях, я и не заметила, как нас уже повели в зал. Я потеряла сестру из виду, и меня охватило неприятное волнение. Я пыталась поспевать за быстрым шагом своей сопровождающей, шаркая белыми махровыми тапочками по полу.

В зале стоял неприятный запах какой-то вакцины, словно нас, как простых школьников, всего лишь привели на диспансеризацию.

Не хотелось делать вид, что происходящее меня не тревожит.

— Что происходит? — Я взволнованно взглянула на девушку, которая мертвой хваткой вцепилась в мою руку.

Безусловно, она не собиралась мне отвечать. Мне вдруг стало страшно от мысли, что я перестала воспринимать Белолицых всерьез. Они будто отрешены от этого мира. Как будто бы существуют и не существуют одновременно.

Я оглядывалась по сторонам и вдруг столкнулась взглядом с Люсей. У нее блестели глаза и дрожали губы. Белый бесформенный халат висел на ее худом теле. Я плохо знала эту девочку, но в ту секунду полностью ее поняла. Узнавать отчаянного ребенка в испуганных глазах и дрожащих губах. Понимать бессилие и отчаяние, которые поколебали ее мужество. Улыбка, которая расползлась по лицу сквозь навернувшиеся слезы, мне показалась настоящей надеждой. Надеждой на существование в этом мире искренних людей, которые до сих пор о чем-то мечтают и во что-то верят. Которые не забывают о дружбе и любви, как бы банально это ни звучало.

— Сними халат и ступай вперед, — вдруг скомандовала мне девушка, выпустив мою руку.

Меня ждали открытые дверцы прозрачной кабинки. Оттуда веяло холодом и страхом.

— Зачем мне туда идти? — с дрожью в голосе спросила я.

— Сними халат и ступай вперед, — повторила она.

Я давно не чувствовала себя так глупо. Меня не привлекала идея отправиться в неприятную кабинку совершенно голой. Но других вариантов никто не предоставил, поэтому пришлось согласиться.

Босыми ногами я почувствовала неимоверный холод. Дверцы кабинки громко захлопнулись, и я стала беспокоиться о возможном приступе клаустрофобии, которой у меня до сих пор не было.

Послышался какой-то звук, похожий на писк. Полоса синего света прошлась по всему телу, и я закрыла глаза.

— Открыть глаза! — послышалась команда мужским голосом откуда-то сверху.

Процедура повторилась. Я вновь почувствовала, что меня сканируют, как листок бумаги, а затем все замерло. Молчание и бездействие заставляли поддаться панике. Я вела себя смирно, но в душе происходила настоящая буря.

— Возраст: 13 лет. Рост: 155 сантиметров. Цвет волос: светло-русый. Цвет глаз: голубой. Цвет кожи: смуглый. Группа крови: вторая положительная, — начал перечислять мужской голос полученные факты. — Вы являетесь номером 1524, — послышалось заключение, и наконец настали секунды долгожданной свободы, когда меня выпустили из кабинки, как зверя из клетки.

Я скорее хотела схватиться за халат, но не тут-то было. Незнакомая девушка схватила меня за руку и крепко сжала в области локтя. Я не успела и пикнуть, как у меня взяли из вены целую колбочку крови. Затем поднесли шприц с какой-то непонятной розовой жидкостью и ввели ее мне так же быстро и незаметно.

Меня отпустили в тот момент, когда отчаяние зашкаливало. Я была готова голой упасть на пол и лежать без сил, насколько хватит слез и боли.

Я чувствовала себя униженной и обреченной. Вдруг стало ясно, что я позволила ненависти захватить себя, когда поймала в каждом встречном взгляде глубокую неприязнь и презрение. Да, я ненавидела каждого из присутствующих. Мне был противен каждый звук, каждое движение.

Я была несправедлива, знала об этом, и мне вовсе не было стыдно. Внешний мир, на который я обозлилась всем своим существом, видит меня молчаливой и сдержанной и совершенно не догадывается о том, что происходит в моих мыслях. Ошибочно верить в справедливость, тая от мира бурю, бушующую в голове. Скрывая злость, свое личное отношение к миру, применяя по максимуму силу деликатности, ты создаешь огромную пропасть, отделяющую тебя от жизни. Как же это неправильно — держать такие мысли в голове. И ведь сделать с ними ничего невозможно.

Я убежала, наивно веря в то, что могу убежать от всех проблем. Но они не покидали меня даже в тот момент, когда я легла на кровать, свернувшись в маленький комок. Иллюзия моего детства: спрятаться или зарыться куда-нибудь — и проблемы сами собой исчезнут. Это никогда не было так. Проблема — это собственное отношение к ситуации. Соответственно, от нее не убежать. Но мне было проще представить себя маленькой, чтобы проблемы уменьшились вместе со мной. Было проще винить все вокруг, нежели поменять собственные мысли и поведение.

— Майя, наши вещи забрали, — вкладывая в голос как можно больше уверенности, вдруг прошептала Лилия, усевшись подле меня. — Там были сережки мамы, а теперь их нет. Тринадцать сказала, что нам больше их не увидеть.

Я даже не дернулась, словно наперед знала, что так случится. Мне было тоскливо, но теперь я чувствовала, что злиться мне не хочется. Я испугалась, что вместе с радостью уходит и ненависть. Мое изнеможение позволяет брать верх равнодушию.

— Прости меня, Майя. — У Лилии дрожал голос, но она держала себя в руках, потому что ей нужно было быть сильной за нас обеих. — Тринадцать не хотела меня слушать, а я ее так просила… Но это ведь не страшно, правда? — И она с надеждой попыталась заглянуть мне прямо в глаза. — У нас есть то, что им не отнять. Оно непостижимо и неприкосновенно. Это наши воспоминания, наши чувства, ведь так?

Я крепко сжала руку сестры, пытаясь унять боль внутри себя. То, что сказала Лилия, — неоспоримо. Я знала, что никто не будет винить меня в том, что в данный момент ответственность за совершенные или несовершенные действия я не хочу нести. Но это будет до тех пор, пока сестра находится рядом со мной, позволяя мне быть такой отчаянной и слабой.

Глава 4. «…Это все неправда»

Я стояла у зеркала, расчесывая запутанные длинные пряди. Взгляд постоянно притягивал серый комбинезон, обтянувший все тело. На груди был вышит мой четырехзначный номер. Несут ли с собой какую-то энергию эти цифры? Если верить Светлячку, имена — поток энергии, который лишает нас самоконтроля. Неужели эти цифры — пустой звук?

Ко мне подошла Лилия. Выглядела она практически так же, как я, разве что номер на груди отличался. И лишь мне были известны ее привычки, делающие ее такой непохожей на меня. Например, щуриться от челки, лезущей в глаза, улыбаться одним уголком губ, прятать лицо в ладони от безудержного смеха, накручивать локон на кончик указательного пальца во время скучной беседы, говорить шепотом при выключенном свете, загадывать желание исключительно с закрытыми глазами, а самое главное — верить, верить в справедливость и доброту даже в самые тяжелые дни жизни…

— Мне кажется, наша вожатая другая, — ни с того ни с сего заключила Лилия.

— В каком смысле «другая»?

Сестра ничего не ответила, только протянула руку, сжатую в кулаке. До последней секунды я не тешила себя напрасными надеждами, что в этом кулаке кроется наше утерянное сокровище.

— Не сомневаюсь, что Тринадцать сохранила их специально. Я нашла их у нас под подушками. — И на ладони Лилии сверкнули две зеленые сережки нашей мамы.

Я почувствовала, как сердце взволнованно заколотилось в груди, восторженно ахнула и бросилась на шею сестры.

Необыкновенное чувство — счастье. Я совершенно точно знаю, что оно напрямую зависит от моего отношения к вещам. Счастье не требует золотых гор, оно может крыться в самом маленьком и неприметном камушке. Моя задача — просто уметь его находить.

Наверное, мне никогда не было бы так радостно, будь мне доступно все, что сердце пожелает. Ограничение — вроде бы несправедливая вещь. Однако порой только благодаря ему можно найти в себе все больше света, который согревает в нелегкие дни.

Теперь, сливаясь с толпой ребят, одетых в серые комбинезоны, я стала увереннее, ощущая на груди прикосновение маминой сережки — маленькой частички родного прошлого.

Мне стало полегче от того, что я все еще имею право на собственное счастье, даже если против него весь мир. Мое физическое тело может быть уязвимым, но мой внутренний мир будет недосягаем, если я сама этого хочу.

После обеда Тринадцать отвела нашу группу в аудиторию, чтобы познакомить нас с предстоящими испытаниями. Говорила она монотонно и безразлично, словно вела урок по какому-то скучному предмету. Меня смешили ее попытки быть похожей на Больших людей. Она больше напоминала котенка, который старается слиться с толпой свирепых тигров. Ее щеки наливались красным румянцем, который устранял искусственно нагнанный в аудиторию холод. Все ее тело не хотело принимать новый образ. Она выглядела такой несчастной!

Тринадцать рассказывала нам о том, как Большие люди каждый день будут вести с нами занятия, и если мы будем стараться, то разовьем в себе удивительные способности.

— Зачем они нам? — не выдержала я. Меня разозлило, что ни один из присутствующих не пожелал задать хотя бы один из миллионов очевидных вопросов.

— Чтобы стать такими же, как Большие люди, — равнодушно ответила Тринадцать.

­ — Зачем? А что, если мне не хочется?

— Вы должны быть благодарны за возможность сохранить собственные жизни, минуя предстоящую катастрофу на Земле. У этой планеты нет шансов на прежнее существование. Она переполнена наивными человеческими мыслями.

— По-вашему, причина неминуемой гибели целой планеты — чьи-то наивные мысли? — послышался взволнованный смешок в голосе Лилии.

— Когда-нибудь вы сможете посмотреть на эту жизнь совершенно с иного ракурса. Вы станете сильнее и мудрее. И это не просто слова. Сила и мудрость придут к вам с неожиданной стороны. Само слово «жизнь» после этого приобретет для вас другую форму.

— Но это не ответ на мой вопрос, — не побоялась возмутиться Лилия.

— Борьба с мыслями, эмоциями и чувствами — невероятно сложная задача! Именно по этой причине Тринадцать будет проводить вечерние индивидуальные беседы. Сопротивление — первый шаг к самоуничтожению. Если не хотите узнать, что это такое, даже не пытайтесь бороться.

Я понимала, что Тринадцать не может просто взять и сказать: «У вас нет выбора, ребята. Вас заставят забыть собственное имя, не говоря уже о прошлом».

Глупо ждать ответов, однако и молчать невыносимо. Смешно слушать, как вожатая скрывает очевидные вещи за сложными разъяснениями. Она только и делает, что прячется от внешнего мира. Как же можно так жить?

Когда всю группу отпустили, мы с сестрой решили остаться, чтобы удовлетворить любопытство.

— Тринадцать, — я пыталась быть как можно более откровенной в надежде, что вызову ответную искренность, — кто такие «Большие люди»? Они ведь питаются детской наивностью, правда? Мы не такие, мы не хотим им потакать.

— Девочки, — вожатая была терпелива, но явно раздражена, — у меня нет никаких полномочий откровенно рассказывать о том, что происходит. Любопытство — чувство, такое же недопустимое, как восторг или злость. Вы знаете правила. Я искренне желаю вам не узнать тех мучений, которые вас ждут, если вы пойдете наперекор правилам. Поэтому я не побоюсь взять под контроль ваше поведение.

— Вы ведь не такая, как они, — разочарованная ответом, добавила Лилия. — Мы надеялись, что вы дадите нам право знать правду. Ведь в каждом «наивном ребенке» есть уже сформированная личность. Ее можно разрушить одним ударом, и после этого ребенку станет все равно. Однако до тех пор он имеет полное право знать, ради чего отдает себя в жертву. — Лиля глубоко вздохнула. — Мне страшно от того, что мы так запросто рассуждаем о таких важных вещах.

Тринадцать молчала, не желая продолжать разговор. Но я чувствовала, как взволновала ее наша беседа.

— Не смотрите им в глаза, — практически шепотом сказала она, когда мы направились к выходу. — С такими мыслями даже молчать опасно.

Все очень странно. Этот разговор разрушил все мои убеждения по поводу нашей вожатой. Мне были непонятны ее намерения, и от этого желание довериться Тринадцать тут же угасло.

Перед сном я не могла успокоиться из-за кишевших в голове мыслей. Жизнь не готовила меня к такому. Страшно, когда у тебя отнимают любимую вещь, возможность видеть близкого человека, заниматься любимым делом. Но все это можно пережить. Однако как жить с мыслью о том, что отнимают тебя саму?

— Пешки, — вдруг громко усмехнулась Лина. — Правда, мы все похожи на пешки в их игре? Я чувствую, что существую для того, чтобы стать жертвой ради чужой победы. Как думаете, это справедливо?

Меня тронула искренность этой девочки. И ведь она чертовски права. Я вдруг поняла, почему мне так сложно. Не от условий, в которых мы оказались. Но от самой себя, как бы странно это ни звучало.

Всегда, когда мне было грустно, почему-то именно Вселенная, смотрящая на меня миллионами глаз, давала ответы на сложные вопросы. И вот однажды я снова обратилась за помощью к Вселенной. Разделяя с ней свою тоску и боль, я искала умиротворение и гармонию с собой.

­ — Это все неправда. — С этими словами подошел отец, и я удивленно на него взглянула, ожидая разъяснений. — Неправда то, что ты видишь и чувствуешь. Все существующее — ложь.

— Как так? — не могла понять я.

— Посмотри на небо, Майя. Что ты видишь?

— Звезды, — без капли сомнения ответила я.

— А теперь закрой глаза. Что видишь теперь?

Я промолчала, ведь стало совсем темно.

— Только от тебя зависит, будет ли этот мир реальным. Только от тебя зависит, будут ли гореть в небе звезды. Любые чувства, материальные вещи, все это — твое восприятие. Без тебя мир неспособен существовать.

Мне было нелегко понять это, однако я знала совершенно точно: папа хотел, чтобы я закрыла глаза на свою проблему, тем самым превратив ее в пустоту. Это оказалось несложно, но страшно было думать, что вместе с проблемами в пустоту может превратиться любовь или счастье.

— Я согласна быть пешкой, только если эта пешка будет иметь право сама выбирать свой ход, — ответила я Лине. — Но только это получатся уже не шахматы.

— И тем не менее мы в игре.

Глава 5. На грани

Проснувшись ранним утром, я вышла на балкон, чтобы осенний будоражащий холод прогнал сон. Босые ноги ощутили легкое покалывание инея, укрывшего ледяным одеялом весь пол. Неприятный озноб пробежал по всему телу, и я на мгновение попыталась представить, что вставшее из-за горизонта солнышко подарит этому миру сплошное жаркое лето.

Невероятно! Я и представить не могла, что такое холодное далекое место может быть таким красивым. С балкона нашей комнаты открывался вид на макушки снежных гор. Черное озеро волнующе вздыхало, шумя пенистыми волнами, а горы перепевали услышанную песню едва различимым эхом.

В душе возникло любимое чувство вдохновения, когда представляешь себя легкой птицей, парящей в белых облаках.

— А почему птицы летают, а люди нет? — как-то спросила сестра у мамы.

— Потому что птицы очень легкие.

Мамин ответ показался примитивным.

— А почему люди тяжелые?

— Они не тяжелые. У них слишком тяжелые мысли.

Мы не были довольны таким ответом, потому что слишком буквально понимали мамины слова. Ведь самым тяжелым порой оказывается то, что не поставить на весы. Я поняла это в тот момент, когда жизнь положила на блюдо моей судьбы огромный ломтик неприятностей.

Наверное, в жизни каждого случается момент, когда реальность настолько фантастична, что чувства начинают притупляться. Может нахлынуть волна ужаса от мысли, что все это происходит с тобой, а ты к этому не готов — но потом снова все затихает, и ты начинаешь воспринимать мир в бледных тонах сквозь темные очки, которые ты надел, защищаясь от ослепительного солнца.

— Сегодня мне приснился забавный сон, — поделилась с нами Люся за завтраком. — Я стою в каком-то классе в роли учителя. Передо мной всего один ученик в образе Большого человека. И только представьте, что происходит дальше. Я задаю ему вопрос: «Расскажите мне, как выглядит ваше сердце?» На что он мне молча указывает на лежащий за окном огромный тяжеленный булыжник.

Даже у меня, погрязшей в собственных мыслях, прорвался искренний, хотя и нервный смешок.

Расписание указывало нам идти в 114-ю аудиторию на первое занятие. Я себе и представить не могла, каким оно может оказаться. Моей фантазии для этого не хватало. Да и вообще не хватало многого: сил, физических и духовных, твердости, настойчивости и, конечно же, веры.

Аудитория выходила на южную сторону, отчего все стены были залиты солнечными лучами. Окна во всю стену открывали вид на стелющуюся лужайку к Луне.

Несколько недолгих минут спустя наше одиночество в незнакомом месте решил скрасить один из Больших людей. И несмотря на то, что он действительно был одним из них, я без особого труда разглядела в нем интересные уникальные черты. Когда я в первый раз его увидела, мне показалось, что передо мной башня. В его присутствии я ощутила себя беззащитным ребенком, который получит от этого человека огромным кулаком по голове, если вдруг ослушается. Выглядел он довольно молодо, хотя носил небольшую бородку. У него были коричневые взъерошенные волосы и яркие синие глаза, в которые, по совету Тринадцать, я старалась не смотреть. Холодный цвет глаз совершенно не сочетался с волосами, цвет которых привел меня в восторг, напомнив о теплых красках холодного времени года. Сам этот человек выглядел огромным, крепким деревом-каштаном, стоящим в холодном лесу среди множества других.

И пусть в голосе этого человека звучали знакомые ледяные нотки, пусть его лицо не подавало ни малейшего признака чувств и эмоций, непонятным образом он все-таки сумел завоевать мою симпатию. Теперь, глядя на него, я видела большой красивый каштан.

Совсем скоро у нас с сестрой вошло в привычку придумывать Большим людям имена. Эти клички словно скрашивали черно-белую палитру окружающего нас мира яркими красками, и в разговоре больше не употреблялись скучные цифры.

— Ответьте на один вопрос: способен ли каждый из вас добиться успеха в любом задании любого уровня сложности? — С этих слов Каштан начал наше занятие.

Все испуганно переглянулись. Никто не решался ответить. Ведь каждый чувствовал подвох в заданном вопросе, а учитель с нетерпением ждал, когда кто-нибудь из нас ответит неправильное «да» или «нет», чтобы самому остроумно решить поставленную задачу.

Я решила не затягивать нудную часть урока и, ответив во весь голос «нет», тут же услышала уверенное «да» из уст Лилии.

Каштан с усмешкой взглянул в нашу сторону и прокомментировал:

— Обе эти девочки правы.

Я предвкушала нечто подобное, однако все равно впала в легкое замешательство.

— Обе эти девочки правы, — повторил он для важности. — А правда заключается не в ответе, а в настрое, который вы сами себе задаете.

— Разве настрой не является частью чувств и эмоций? — В голосе сестры послышался ехидный смешок, и я невольно улыбнулась.

— Настрой заключается в хладнокровии перед тем, что предстоит. Вам просто необходимо видеть результат и идти к нему, несмотря ни на что. А результат будет таким, каким увидите его вы сами.

— Разве он не зависит от нашего желания? — не могла понять я.

— Результат зависит от нужды. А нужда не связана с чувствами. Нужда — это личное удобство, выгода.

Я знала одну вещь, которую решила скрыть от учителя — слишком меня возмущало, что нас лишили права выбора и никого не будет волновать мое личное отношение к происходящему.

Главная проблема заключается в том, что каждый из присутствующих — всего лишь часть массы, набор цифр.

— Номер 1524, выйди из группы, — послышался приказной тон учителя.

Я стояла и думала, почему этот человек не выходит. Так прошло еще какое-то время, пока я не осознала, что выйти из группы зовут меня.

Я подошла к Каштану, опасаясь, что он видит меня насквозь. Мой взгляд из-за разницы в росте упирался в его грудь, и я с облегчением вздохнула, поняв, что его синие глаза случайным образом не встретятся с моими.

— Вы этого не чувствуете, однако ваши тела издают постоянные импульсы от той или иной мысли, — продолжил он. — Эти импульсы скапливаются в энергетическую массу и способны повлиять на физический мир. Когда вы научитесь этим управлять, вы больше не будете зависимы от внешних обстоятельств. Вы сами будете творить свою судьбу.

Я ощутила легкое волнение от услышанного. Но я же никогда не смогу ощутить себя творцом собственной судьбы, так как завишу от Больших людей! Я растерялась. О какой судьбе идет речь, если мы больше не являемся личностями? Нас пытаются обмануть?

— Ваша новая одежда не так проста, как кажется. Она способна мгновенно воспринимать любые импульсы, так как плотно соприкасается с телом. Она реагирует на атмосферу и подбирает комфортную для вашего организма температуру.

Только после этих слов я поняла, что все это время мне было максимально уютно и легко, несмотря на холодную осеннюю погоду. Плотная и облегающая на первый взгляд ткань совершенно не сковывает движения, и я чувствую себя физически подготовленной к любым внешним условиям.

Холодные длинные пальцы Каштана вдруг дотронулись до моей левой руки, и послышался короткий писк. Я отшатнулась и обнаружила там, где дотронулся Каштан, яркий экран с цветной шкалой. Это был некий спектр оттенков в строгом порядке от холодных тонов к теплым.

— Эта шкала показывает ваш уровень. Сейчас вы все находитесь на первом, синем уровне. В зависимости от ваших успехов самый яркий цвет будет бледнеть, а последующий — становиться ярче. Это означает, что вы переходите на уровень выше. — Быстрым движением учитель спрятал шкалу на моей руке.

Каштан отпустил меня и зачем-то прошел к окну. Все заинтригованно наблюдали за каждым его действием. Он начал занавешивать широкие окна темно-синими занавесками так, что вся аудитория наполнилась мраком. Теперь никто не в силах был разглядеть Каштана. Все молчали и, казалось, боялись шевелиться и даже дышать. Тут тяжелая холодная ладонь коснулась моего плеча, и яркая вспышка света вырвалась из силуэта позади меня. Я оглянулась и увидела, что это костюм учителя горит лунным светом.

— Кто сказал, что мы бессильны перед темнотой? Абсурд. Просто вообразите себя одной из миллионов звезд на небосводе. Вот вы зависли в воздухе высоко-высоко, и от вас исходят миллионы лучиков! — И в ту же секунду мой костюм загорелся светом луны и стал испускать лучи метра на два вперед. Следом загорелись все остальные костюмы, и мне в самом деле показалось, что я — маленькая яркая звездочка в небе. Это оказалось приятно и даже забавно, словно мне действительно подвластно все — и нужно лишь закрыть глаза и представить желаемый образ.

Но нам недолго позволили ощущать себя частью большой вселенной. Стоило лучам солнца проникнуть в аудиторию, как мы все потухли, словно задутые свечи, истекающие капельками воска и оставляющие после себя лишь легкий сизый дымок.

— Обратите внимание на то, как ваши костюмы мгновенно принимают ваши мысленные сигналы, даже несмотря на то, что они у вас крайне слабые. Вам понадобится большая сноровка, для того чтобы сигналы услышала сама Вселенная.

— Разве Вселенная способна воспринимать наши сигналы так же молниеносно, как костюм? — удивленно спросила Лилия.

— Разумеется. Но надо принимать во внимание тот факт, что Вселенная не просто освещает нам путь и показывает, который час. Она выполняет слишком сложные задачи, на которые необходимо время. При этом время — относительное понятие. Время мы определяем сами. Наше сознание определяет его длину. Таким образом, «сейчас» — это сегодня и, может быть, завтра. — Моя голова не успевала так быстро воспринимать информацию, а так хотелось все это понять! — Главная проблема людей заключается в рамках, в ограничениях, которые они сами же себе установили. Слишком большое количество чувств и эмоций лишает человека способности совершать великие дела.

Я вдруг представила себя такой же черствой и бесчувственной куклой, как Большие люди.

— Скажите, — взволнованно спросила я, — «великие» — это какие?

— Любопытство лишит номер 1524 возможности вообще когда-нибудь узнать о великом.

Меня разозлило, что обоснованный интерес так резко пресекается Большими людьми. Разозлило, что больше никто из присутствующих не задавал вопросов.

— Хладнокровие — это сложная работа над собой. Это умение контролировать свои чувства и эмоции. Однако если ему не придать должного значения, путь к успеху окажется слишком долгим. — На лице Каштана не дернулся ни один мускул. — Чтобы пробежаться по осколкам босыми ногами, достаточно просто не знать чувства боли и страха. Поначалу будет сложно укротить в себе чувства и эмоции. Попробуйте вылить их на страницы тетрадей, которые каждый из вас сейчас получит. Вы напишете самое сокровенное на пустом листе и сможете ощутить власть и контроль над самими собой.

Мне эта идея не показалась привлекательной, особенно когда Каштан вместе с тетрадью нацепил на мою руку тяжелый браслет, тут же обхвативший запястье.

— В чем наша задача? — не могла понять я.

— Пустые страницы необходимо заполнить яркими воспоминаниями из прошлого, — попытался объяснить мне учитель. — Любое написанное слово будет исчезать на бумаге, так как ваши чувства и эмоции, какими бы они ни были, — это то, что касается только вас. Браслет измерит ваш пульс и максимально точно передаст воспоминание.

Я подошла к сестре, которая растерянно уселась на широком подоконнике у самого последнего окна. У нее дрожали губы, глаза испуганно метались.

— Майя, мне страшно! — честно призналась она. — Я чувствую, что-то не так.

— И я, поэтому не буду ничего писать. Нас водят за нос, веря в нашу детскую наивность.

— Остальные почему-то этого не понимают.

— До остальных мне дела нет! — Я услышала в своем голосе злобу, которой сама себе не простила бы. — Они просто не хотят ничего понимать.

— Майя! — Сестра взглянула на меня с отчаянием. — Что, если мы напишем в эти тетради о своем прошлом и навсегда забудем его вместе с исчезнувшими буквами?

Я почувствовала, как к горлу подступил ком. В ту секунду я вдруг разозлилась на родителей, которые так легко отпустили нас. Несправедливо было с моей стороны винить их, не зная правды, но если они были в курсе, что нас ждет, — и все равно отпустили нас?..

Мне стало страшно от мысли, как тонка наша с ними связь. Она держится лишь на воспоминаниях и может оборваться в любую секунду.

Волна ужаса пришла вместе с пониманием всей силы моих воспоминаний. Ведь то, какая я есть, — это результат прошлого. Без него я стану совершенно другим человеком. Отдать свое прошлое — это значит отдать себя настоящую. Просто немыслимо!

— Какая я слабая, — только и выдохнула я, когда вдруг осознала, что вся моя сила — на грани пропасти.

Глава 6. В поисках истины

— Как думаете, делают ли воспоминания нас слабее? — поинтересовалась Люся, когда мы удачно пережили первое занятие.

— Разумеется, — без капли сомнения ответила ей Лина. — Я вдруг всерьез задумалась о собственной жизни. Что, если переизбыток чувственности лишает нас возможности идти вперед?

— Это куда? — не поняла я.

— К независимости, к новым неизведанным возможностям. Мы ведь даже не представляем, каким сильным может быть человек. И речь не о физической силе.

— А как же наши воспоминания? Как же доверие и любовь родных? О чем именно ты писала сегодня?

Лина на секунду замерла, словно прислушиваясь к своему внутреннему голосу. У нее заблестели глаза и побелело лицо.

— Я не знаю! — вскрикнула она. — Могу задать тебе встречный вопрос.

А что бы я ей ответила? Прежде чем что-то утверждать, надо быть уверенной, что ты честна перед собой. Я боялась, что Лина обманывала не нас, а себя.

Мы слишком много тратим времени на догадки о том, как правильно жить. Нам никто этого не скажет и не покажет, но мы не устаем искать правду. Наверное, она начинается с честности перед собой. Если внутри нет гармонии, то какой смысл в правде? Вот во мне гармонии не было, и это моя главная проблема.

Откровенно говоря, я надеялась на очередной разговор с одним из Больших людей. Ведь несмотря на то, что занятие с Каштаном вызвало у меня много противоречивых чувств, это странным образом упорядочивало все внутри. Собственные убеждения начинали оправдываться, и становилось легче.

Однако следующее занятие протекало несколько иначе. Не сказав не слова, Кукла усадила каждого за отдельный стол и выдала по чистому листу бумаги.

У меня возникло неприятное подозрение, что нас в очередной раз заставят описывать нечто сокровенное из личной жизни. Мозг, пережидая недолгую паузу, стал накидывать варианты того, что будет дальше. Фантазия не знала границ, так что реальность не оказалась столь удручающей.

— Сегодня вам будет предоставлена возможность познакомиться с собственными силами намного ближе. Кто-нибудь знает, что лежит в основе физической силы?

Все недоуменно пожали плечами. У меня возникла довольно забавная мысль: может, Большие люди просто потеряли контроль над собой? Физическую силу легко оправдать переизбытком чувств, однако ее основа — в контроле над собой, в контроле собственных эмоций.

— Основой физической силы является слабость! — Ответ был похож на утверждение.

Я вдруг серьезно задумалась над сущностью правды. Может, ее и нет вовсе? Любое утверждение спорно, ведь у каждого человека собственное «синее море». Все упирается в отцовскую «Истину». Если нарисовать на листе цифру восемь, то разве я не буду права, утверждая, что вижу перед собой цифру? Но разве будет неправ тот, кто скажет, что видит перед собой знак бесконечности? Возможно, этот человек просто видит мою восьмерку с другой точки зрения.

— Получается, что не люди властны над слабостью, а она над людьми. Проявление физической силы — посмешище.

Данное утверждение было для меня чуждо.

Вероятно, я просто неспособна разглядеть в своей восьмерке иной знак.

— Человек никогда не развивал в себе внутреннюю силу, ту, которая властна над целым миром. Она способна повлиять на материальный мир, изменить ход событий, сделать вас независимыми. Вы начнете с малого, но с невероятно важного. Вы начнете ощущать контроль над собой и полное сосредоточение на поставленной задаче. Для выполнения действия вам не понадобятся какие-либо предметы — нужна всего одна мысль. И если она окажется в вашей власти, то пустой лист бумаги наполнится чернилами, и это не шутка. Вам необходимо написать на листе слово или хотя бы букву, не шевеля ни одним пальцем. Будьте уверены: результат даст о себе знать, если вы приложите максимум усилий. Самое сложное — это эмоции и чувства, которые лишают вас возможности контролировать внутреннюю силу. Если вы сумеете всецело взять себя под контроль, то вам представится возможность управлять собственной жизнью.

После этого монолога мне стало не по себе, потому что попытки хоть как-то выполнить задачу ничего, кроме смеха, не вызывали. Все вокруг усердно устремили взгляды к пустым листочкам. Наивность ребят начала меня раздражать. Я взглянула на свой лист и вдруг вспомнила, как в моменты одиночества часто играла сама с собой в такую игру: брала любое понравившееся слово и повторяла его много раз. Постепенно я начинала замечать особый вкус, запах и даже тепло этого слова. Я прислушивалась к его мелодичности и порой даже влюблялась в него.

Никто ведь никогда не придает слову «зефир» особого значения, за исключением тех, кто без ума от этой сладости. Но смысл не только в значении слова — смысл и в буквах. «Зефир» мне всегда казался особенным. Если его повторять в голове по многу раз, непроизвольно расслабляешься. Ты словно оказываешься летним утром на прохладном песке, под лучами только что проснувшегося солнышка. Когда-то я могла повторять слово «зефир» по сто раз на дню.

Я на секунду попыталась визуализировать округлые буквы любимого слова на пустом листочке. Представила, как запах свежих чернил приятно ударяет в нос и слегка расплывается на последней букве в жирном пятне. Глаза сами собой закрылись от удовольствия. В моих представлениях «зефир» должен был быть написан только синими чернилами.

Приятный ветерок от окна вдруг обдул мое напряженное лицо, и я почувствовала, как сильно разболелась голова. В носу неприятно запульсировало, и стало тепло. Открыв глаза, я обнаружила на белом листе кровавые пятна, а под ними написанное слово «зефир». Я рассмеялась во весь голос и тут же испугалась: кровь из носа полилась ручьем. Кукла направилась в мою сторону.

— Что происходит?

«Зефир» был ровно таким, как я его себе вообразила. Сглаженные концы букв, аккуратный печатный почерк и синий цвет, за исключением кровавых пятен.

— У меня слабые сосуды. — Я не узнала собственный голос. — Позволите мне выйти?

— Разумеется.

Я выбежала из аудитории, захватив окровавленный листок с собой. Весь коридор был залит солнечными лучами из единственного окна. Где-то вдалеке наплывали серые тучки, рассчитывая отнять у природы шанс насладиться последними теплыми деньками. Но солнце продолжало сиять из последних сил, не намереваясь уступать.

Я присела на подоконник, укутавшись в теплые лучи. Боль мгновенно ушла, оставив легкую пульсацию в висках. Мне удалось прийти в себя и вместе с тем остановить поток крови.

— Быть такого не может! — Я редко разговаривала сама с собой вслух, однако вся эта история с зефиром чуть не свела меня с ума.

Правда была слишком фантастичной, чтобы называться реальностью. Я не могла поверить в собственные — явно сверхъестественные — силы, которым не удавалось дать никакого здравого объяснения.

В ту самую секунду я почувствовала, что что-то не так, словно бодрствующую меня поместили в чей-то сон. Стало страшно и неуютно в собственном теле.

Вдруг я смогла прочувствовать боль, которую ощущают сумасшедшие люди, способные на непростительные поступки. Эта боль похожа на отчаянный беззвучный крик, который никто не слышит, потому что не хочет этого. Ты болен, но тебя не жалеют, потому что твоя боль не выражена физическим недомоганием. Ты можешь причинить зло, быть несправедливым и бесчувственным и никогда не осознать собственного безумия. В подобном неосознании и заключается страшная боль. Ты проживаешь всю свою жизнь безумцем, которого никто не любит — мало того, тебе могут желать смерти. Вроде бы справедливо? Ты причинил зло чужим близким, подверг их мукам или унижениям, возможно, даже лишил жизни. Тебе нет оправданий, и тебе не знать теплоты добрых чувств. Ты этого не осознаешь, и это страшно, ведь ты болен — но твоя боль слишком некрасива, чтобы кто-то мог и хотел разделить ее вместе с тобой. Что может быть страшнее неосознания подобной жизни? Только ее осознание. Осознание произошедшего и понимание необратимого. Возможно, неосознанная боль в таком случае — лучшая, но слишком горькая награда.

Я не смогла дать объяснения возникшим мыслям и чувствам, однако стало так тоскливо! Я вдруг прочувствовала неосознанную боль всех, кто меня окружает. Больших людей, которые совершают необъяснимые вещи и принуждают детей становиться такими же бесчувственными. Детей, которые слепо идут у них на поводу и даже не пытаются бороться за справедливость.

По моим щекам потекли слезы — наверное, это была непростительная жалость к себе, слабость. Я плакала, ведь я просто ребенок. Ведь детям позволяют быть слабыми.

— Иногда хочется, чтобы за тебя решили все проблемы, сказали, как правильно поступить, и рассказали о том, как нужно жить в этом мире, — как-то сказала я своей маме, будучи уверена, что услышу достойный ответ.

Моя мама грустно улыбнулась, поймав мой наивный детский взгляд.

— Даже самый мудрый человек не сможет сказать совершенно точно, как правильно жить в этом мире.

— Ну почему? Ведь если бы люди знали все тайны этого мира, правду жизни и все, что за ее пределами, не было бы никакой несправедливости. Что, если я проживу неправильную жизнь?

— Если бы люди знали правду, то какой смысл в том, что ты умеешь любить, верить или помогать? Все это стало бы просто твоим пропуском в правильную жизнь. Никогда не подчиняйся чужим законам, если они чужды тебе и непонятны. Ты должна быть честна перед собой. Если ты будешь знать Истину, то ты никогда не будешь настоящей. Твои добрые намерения никогда не будут добрыми, если за ними стоит личная выгода.

— Но если у каждого человека будет своя правда — иными словами, свой Бог, — то будет ли единство в мире?

— Единство заключается в уважении к человеку, у которого своя истина, который верит в свою истину честно, но не безрассудно.

Никогда не забуду тот разговор с мамой. Только совсем недавно я смогла ясно осознать смысл ее слов. Нужно стремиться к пониманию друг друга, несмотря на то что каждый видит Бога по-своему. Только таким образом мы будем близки к Истине, будет единство в мире. А соответственно, не будет страха сбиться с пути.

День близился к концу. Столько всего произошло, что этот день ощущался целой неделей. Последним штрихом была беседа с нашей вожатой. Мы ждали своей очереди у себя в комнате.

Лиля и я стояли на балконе, оказавшись во власти удивительного пейзажа в образе снежных гор.

— Удивительно, правда? — Лилия была заворожена. — Сколько неизвестного таится в природе этой планеты. И ведь мы не задаемся вопросом, отчего деревья живут дольше людей, а люди дольше птиц? Некоторые бабочки живут всего день, представляешь? И для них этот день равносилен нашей жизни. В природе столько сложного…

— К чему ты ведешь? — не могла понять я.

— Каждый человек — отдельная природа. Если мы не можем ее познать, то, может, и не стоит?

— Мне и не хочется, — честно призналась я. ­ — Но мне также не хочется как-нибудь проснуться утром и не узнать тебя. Подойти к этому балкону и не задержать глаз на горах, как на чем-то не имеющем значения.

— Я знаю, что с тобой случилось сегодня. И это будет с нами происходить постоянно, пока мы здесь.

— О чем ты говоришь? — испугалась я.

— Я просто чувствую так, Майя. Ничего не знаю, просто чувствую. С нами что-то не так. Мы смотрим на этот мир через призму своего сознания, понимаешь? И события, которые происходят с нами, зависят от нашего взгляда. Я чувствую, наша вожатая хочет нам помочь, потому что тоже видит это.

— Что же это за чувство такое?

— Ему нет названия, как и многим другим. — Мне была как никогда приятна ее уверенность. — В этом и заключается главное заблуждение Больших людей. Они знают только то, у чего есть имя. А самым настоящим чувствам нельзя дать имен.

Сестра растрогала меня до глубины души. Чувства действительно бывают настолько таинственны и сильны, что неспособны как-то называться. Порой, чтобы выразить свои чувства, я не нахожу слов. Наступает момент, когда все-таки необходимо объясниться, и я выбираю самое нелепое слово, которое ничуть не способно передать то, что творится у меня в душе.

Наш разговор и мои размышления перебил громкий хлопок двери. Вбежала Лина, уставшая и изнеможенная. Она потупила взгляд, в очередной раз пытаясь избежать контакта с нами.

Люся пожала плечами в ответ на наши вопросительные взгляды и спряталась в углу своей кровати.

— Лина, — с дрожью в голосе сказала сестра. — Тебя что-то беспокоит? Почему ты избегаешь нас?

У Лины блестели глаза, однако злость сменилась обреченностью.

— Проблема в том, что все это время я лгу сама себе. — Никто из присутствующих не мог уловить ход ее мыслей. Мы все с любопытством придвинулись к ней в ожидании откровенного разговора. — Я ведь знала обо всем. Знала, кто такие Большие люди, знала, как относиться к тому, что будет, — до тех пор, пока не оказалась здесь. Отец повторял мне каждый день одну и ту же фразу: «Быть может, именно ты — связующее звено будущего людей». Он верил в мои силы и желание измениться. Он верил, что я смогу стать последовательницей Больших людей и узнать их сущность. Но их сущность скрыта в глубинах космоса и никогда не будет досягаема — просто потому, что я сегодня поняла, что не хочу их узнавать. — Лина сделала небольшую паузу, и я почувствовала, как нелегко ей это говорить. — Сегодня я поняла, что мне безразлична вера собственного отца. Я называю жизнь Больших людей «живой смертью». Когда отец в первый раз рассказал мне о них, я засомневалась в том, что они люди. Не исключаю, что они из другой вселенной, потому что наш мир держится на чувствах и глубине человеческого сознания.

­ — Что тебе говорил отец? — Глаза Люси загорелись любопытством.

— Мы обязаны подчиняться Большим людям, если хотим сохранить свои жизни. Он хотел, чтобы я смогла зажечь звезду в небе.

— Что это значит? — усмехнулась сестра.

— Отец говорил, что каждая звезда — это бесконечность. Если я стану последовательницей Больших людей, то смогу создать собственную бесконечность.

— Лина, — я положила руку на плечо девочки и почувствовала, как ей захотелось кому-то довериться, — ведь неважно, что хотел твой отец. Важно то, чего хочешь ты.

— Я хочу поступить правильно, — взволнованно ответила она. — Что, если, ослушавшись указаний отца, я поступлю неправильно?

­ — А кто знает, что правильно для тебя? Лина, это ведь твоя жизнь. Даже те, кто нас любит и желает нам добра, порой ошибаются в том, что для нас лучше. Просто потому, что твоими глазами на мир больше никто не смотрит.

— Не стоило сегодня ничего делать, когда нас попросили записать воспоминания в тетради. Я чувствую, что-то пошло не так, — послышался обеспокоенный голос Люси. — Все, о чем мы сегодня писали, стерлось из моей памяти навсегда.

Мы с сестрой грустно переглянулись, и в моей голове тут же возникла ужасная мысль.

— Если мы не будем пытаться бороться с этим, вскоре каждая из нас забудет даже собственное имя. Большие люди этого и ждут.

— Но какой смысл от наших жизней, если мы не будем осознавать самих себя? — У Люси был как никогда испуганный взгляд.

— У Больших людей определенно есть цель. — Голос Лины прозвучал твердо и решительно. — Наши жизни им необходимы для личной выгоды. У них на нас планы. Пустые головы наивных детишек как нельзя лучше реализуют их цели. Они пользуются детской наивностью — ведь обхитрить ребенка куда проще, чем зрелого человека с осознанием собственной сущности.

— А что, если они просто хотят нам помочь? — Люся не оставляла надежд.

— Мне тоже было бы проще так думать.

Глава 7. Благородная сила

В комнате вожатой было душно и мрачно. Тусклые керосиновые лампы заполнили углы комнаты. Благовония защекотали ноздри, но затем я распробовала приятные и интересные тонкие нотки муската.

Тринадцать приветливо встретила меня и усадила в мягкое кресло. Любезно предложив мне чаю и проигнорировав отказ, она начала насыпать заварку в сито и наливать в чашку кипяток.

Ее пальцы судорожно хватались за предметы и почему-то дрожали, словно внутри девушки было мрачно и холодно. Мой взгляд привлекла белая марлевая повязка вокруг ее среднего пальца. С нее постоянно сыпались распустившиеся ниточки, и двигать пальцем Тринадцать явно было неудобно.

— Ты не голодная? — Голос прозвучал вроде бы твердо и уверенно, но нотки беспокойства и заботы я распознала без труда. В ответ я помотала головой, погасив во взгляде любопытство. — Ты хорошо ешь? Твоя сестра жалуется на отсутствие аппетита.

Я соврала, что отлично себя чувствую и полна сил, в то время как пульсирующая боль в висках напоминала о сложности прошедшего дня. Я не была настроена на разговор, однако эта девушка была мне непонятна и, безусловно, вызывала интерес.

— Твои попытки скрыть свои чувства обречены на провал, Майя.

Я взволнованно подняла взгляд и встретилась с серьезными настойчивыми глазами вожатой.

­ — Точно так же, как и ваши. ― Я удивилась собственной смелости.

— Я хочу помочь вам и не пытаюсь этого скрывать, — хладнокровно ответила Тринадцать.

— Почему вы другая? Почему вы не такая, как они?

— Ты ошибаешься, я такая же, как они. Иначе мое присутствие здесь было бы недопустимо.

— Мне кто-то сказал, что через глаза можно распознать человеческую сущность. Большие люди — прямое доказательство. Мне больно смотреть в их глаза. Их взгляды словно желают власти, они оголяют мою душу и врываются в ее запретные уголки. У вас не такой взгляд, Тринадцать. Не пытайтесь меня обмануть.

— Я такая же, как они, Майя. И я не устану это повторять. Если я позволю себе, то смогу точно так же смотреть на тебя, как они. Но я этого не сделаю, потому что хочу помочь вам. У вас с сестрой особенный взгляд, и именно поэтому прямой контакт с Большим человеком вызывает у вас боль. Особенность заключается в цвете ваших глаз. В них скрыт цвет, подобный цвету глаз Большого человека. В вас скрывается сила, которая при контакте с Большим человеком невольно оказывает сопротивление.

— Я не понимаю, ­ — обреченно призналась я.

— Это естественно, вы ведь совсем дети, а вес проблем, свалившихся на ваши хрупкие плечи, не по силам порой и зрелому человеку.

— В этом и суть, правда? Взрослого человека невозможно обмануть так же наивно, как нас. Ребенку можно приказать и выбрать его жизненный путь за него. Именно поэтому в число обучающихся не входят взрослые. Потому что более осознанная и сформированная личность неспособна легко поддаваться влиянию.

— Не нужно думать, что Большие люди — отражение зла. Они не занимают плохую или хорошую позицию.

— Оставаясь на нейтральной стороне между добром и злом, человек невольно выбирает зло. А неосознание своего выбора не снимает с человека ответственности.

— Майя, я хочу помочь. Мне нужно ваше доверие, чтобы облегчить вес предстоящих испытаний.

— Как вам верить, Тринадцать? Вы такая же, как они. А я не могу доверять Большим людям.

Наш разговор зашел в тупик. Я смотрела на Тринадцать и чувствовала, как хочу довериться ей, но не могла позволить себе подобную слабость. Этому миру стало сложно доверять. Именно в таких искушениях чаще всего кроется самая жестокая ложь.

Я направилась к выходу, чувствуя в ногах неимоверную усталость. В душе было тоскливо от чувства собственной несправедливости.

— Это я, — сказала Тринадцать. — Это я спасла сережки вашей мамы.

— Мы с сестрой забыли их в комнате. Никто их не спасал. — Я была вынуждена солгать, мне хотелось ее оскорбить.

Я была несправедлива, но непоколебима в своих решениях. Люди часто обвиняют во лжи весь мир, будучи обманутыми одним человеком; перестают верить в добро, однажды столкнувшись с жестокостью зла. Страх оказаться брошенным и оскорбленным лишает желания доверять. И мы слишком часто оказываемся несправедливы к большому количеству людей, которые честны и добры с нами.

Я всегда давала шанс людям. Потому что они — не масса. Каждый человек особенный. Но сейчас я находилась на грани пучины и могла увязнуть навсегда. Я не хотела рисковать доверчивостью, которая в любой момент могла обратиться против меня самой.

Каждый день я искала в себе силы бороться за собственное счастье. Иногда я давала слабину, обвиняя весь мир в несправедливости. Искала свои грехи, за которые жизнь требует столь высокую цену. Смотрела в окно и просила прощения у природы за осознанные и неосознанные поступки, в которых крылось то самое зло, за которое мне приходится платить.

В жизни человека никогда не случится то, что может сломать его. Человек сам себя ломает. А испытания судьбы никогда не пересилят человеческую веру. Об этом нельзя забывать. Иначе слабость когда-нибудь поглотит тебя.

Никогда не подумала бы, что смогу согласиться с мыслями и идеями Большого человека. Раньше мне казалось это абсурдным и недопустимым. Но однажды я столкнулась с волнующей сценой, где участвовал неизвестный мне мальчик и один из Больших людей.

Мальчик внимательно смотрел на своего учителя, но в его глазах таилась ужасная боль. Было видно, как он пытается справиться с ней и как ему сложно. Светлые пряди волос постоянно падали ему на глаза, и он нервно поправлял их. Он сжимал зубы и щурился, словно боль грызет его изнутри.

— Боли нет, есть только знание о существовании подобного чувства. — Белолицый говорил умеренно и хладнокровно. — Человек сам не осознает, как подпитывает боль силой собственных мыслей. Болезнь существует только в мыслях, в страхах, в ненависти, в слабости. Контроль над мыслями и чувствами поможет создать баланс и гармонию в теле.

Мальчик присел на колени без сил. Он терял связь с миром и с самим собой. Он падал и больше не хотел подниматься. Он начал хрипеть и задыхаться.

Я почувствовала себя бессильной перед этой ситуацией, а неизвестный мне мальчик стоял в шаге от неминуемой гибели. Он был тяжело болен, а единственным его лекарством было слово Большого человека.

— Боли не существует! — внушал ему Белолицый. — Как не существует света, пока глаза закрыты. Отправь мысли о боли в бездну, вырви эту боль с корнем из своей головы и брось гореть в самое жаркое пламя. Дай волю собственному телу, дай ему шанс продолжать жить.

Мальчик устало сидел на коленях, и слезы непроизвольно лились из его глаз. Он боролся каждую секунду, но был недостаточно уверен в собственных силах.

— Сила никогда не будет на стороне человека, пока он применяет ее против собственной слабости. Сила — это не борьба. Это баланс между плохим и хорошим. Это единство. Это осознание собственного бытия.

Я вдруг почувствовала, как мальчик прекратил жадно ловить воздух. Его тело перестало нервно вздрагивать и расслабилось, глаза закрылись. Мальчик не был мертв, но не дышал. Он искал глоток воздуха не у мира, а у самого себя. Он не дышал, хотя был жив. Он не шевелился, но не переставал бороться.

Мне стало страшно от того, что я здесь просто зритель. Я знала, что не должна ничего предпринимать, иначе только усугублю положение. Этот мальчик был слишком мал для такой огромной боли, и я закрыла глаза, пытаясь забрать на себя хотя бы часть того, что ему приходится переживать.

Мальчик не был мертв, хотя не дышал уже больше минуты. Он был сосредоточен на самом себе, а не на внешнем мире.

Мальчик жадно поймал воздух и открыл глаза. Его взгляд был спокойным, но полным силы. Настоящая победа о себе не кричит.

Я вдруг ощутила разницу между желанием и попытками изменить свою жизнь. Я ощутила источник этой жизни внутри себя, а не снаружи, почувствовала власть и контроль над собственной судьбой. Мне стал приятен вкус честной и искренней победы над всеми предстоящими испытаниями. Осознание власти было красиво и справедливо.

В ту самую секунду Большой человек стал для меня не так далек. Я увидела его таким же слабым и немощным, как минуту назад этот мальчик, отчаянно задыхавшийся, умиравший. Большой человек не дает волю собственной слабости. Он справедлив к себе и гармоничен со своим телом.

Эта сцена навсегда отпечаталась в моем сознании. Слова Большого человека нередко направляли меня на нужный путь, и я переставала терять контроль и саму себя в этом мире. Я не тешила себя напрасными надеждами, что когда-нибудь смогу найти контакт с Большими людьми, но я пыталась быть терпимей и справедливей к ним.

Когда нас учили избавляться от страха, я вдруг представила, как в какой-то момент перестану бояться одиночества. Тогда я больше не буду нуждаться в любви и понимании.

Каждый день меня терзает страх за жизнь родной сестры. Это невыносимо, но необходимо. Иначе в какой-то момент вместе с отсутствием страха придет безразличие. Страх делает меня сильнее, потому что напоминает о важном и ценном.

Когда нас учили избавляться от страха, нам нужно было представить его в образе дома, а себя — великанами, способными одним шагом раздавить этот дом. Я знала, почему Белолицые просили именно об этом. Потому что за стенами страха живут самые важные чувства. Они нуждаются в его защите.

От страха тянется несколько дорог, и только ты сам выбираешь, по какой именно идти. Он может быть опасен, если выбирать дорогу вслепую. Белолицые пошли вслепую и, столкнувшись с неудачей, решили просто избавиться от этого чувства навсегда.

Я не могла поступить так же, иначе с моим страхом разрушатся остальные чувства.

Когда я стояла, невероятно высокая, перед своим ничтожно маленьким домиком, я боялась оступиться и случайно раздавить его.

Без страха я никогда больше не распознаю ложь. Я смогу идти вперед и достигать вершины, но в этом исчезнет всякий смысл.

— Вы даже себе не представляете, какой силой обладает пустота, — как-то сказал нам Каштан на очередном занятии. — Умение избавляться от всех мыслей, чувств и эмоций сразу заставляет тело погружаться в крепкий сон. У вашего тела слишком чуткий слух, потому что оно — ловец всех сигналов вашего мозга. Ваше собственное тело докажет силу пустоты, а также слабость и ничтожество чувств.

Каштан подзывал к себе каждого из нас по очереди, объясняя суть данного феномена. Мне были смешны попытки ребят уснуть на ровном месте без подушки под головой.

— Отсутствие всех мыслей сразу — сложная задача, потому что вы все еще зависимы от чувств и эмоций, — продолжал он. — Вообразите в своей голове образ, к которому не испытываете ни малейшего чувства. Им может оказаться любой неодушевленный предмет. Пусть это будет камень. Сосредоточьтесь на нем. Представьте, что все ваше прошлое, настоящее и будущее — этот жалкий камень. Он никогда не будет отражением ваших чувств и порождением сложных мыслей. Смотрите только на него и наполняйте свой мозг пустотой.

— Мне как-то снился сон, — мечтательно запрокинула голову Люся, абстрагировавшись от наставлений учителя. — В этом сне я писала свои чувства в ту самую тетрадь с полным осознанием того, что больше никогда не вернусь к своим воспоминаниям. С каждым написанным словом я чувствовала, как мое тело становится легче. Когда мой мозг освободился от всех чувств и эмоций, которые порождались прошлыми воспоминаниями, я поняла, что превратилась в бабочку. У меня выросли крылья, и я улетела из этого места навсегда.

— Это искушение, — послышался испуганный голос Лины. — Мне отец рассказывал о таких вещах. Это не просто сон, это искушение.

— О чем речь? — Лилия явно была обеспокоена.

— Наш организм испытывает стресс от нагрузок, которые нам задают Белолицые. Мозг начинает применять защитную реакцию. Если научиться управлять собой во время сна, можно когда-нибудь в действительности превратиться в бабочку, как Люся, и больше никогда не проснуться.

— Мне Тринадцать говорила о чем-то подобном, — с дрожью в голосе вспомнила Люся. — Она рассказывала о последователях Больших людей, которые использовали полученные навыки для создания собственного идеального мира.

— И каков этот мир? — Мною овладело любопытство.

— Для человека, который создал такой мир, он реален так же, как и этот. В нем живет только то, что ему нравится или необходимо. Но есть риск, что к человеку вернутся его страхи и разрушат идеально созданный мир. Тогда он сойдет с ума и, очнувшись, больше никогда не найдет покоя в реальности.

Что, если настоящее, в котором я нахожусь, — всего лишь иллюзия, порождение моего мозга? Где гарантия того, что вчера я не жила жизнью совершенного чужого человека, а сегодня просто осознаю себя под действием ложных воспоминаний?

Теперь мне стал близок мир сумасшедших. Такие люди просто теряются в реальностях, которые создает их мозг. Какой же волей надо обладать, чтобы не заблудиться в самой себе…

— Номер 1525, — послышался зов учителя.

Мы все еще находились на уроке Каштана и учились освобождать свой мозг от мыслей и чувств. До нас дошла очередь, и Лилии необходимо было встать рядом с учителем, чтобы опробовать услышанную теорию на практике.

Сестра была непоколебима, стояла ровно и уверенно. После каждого наставления Каштана она опускала свои веки, словно впадая в легкую полудрему.

Я не имела представления, о чем она могла думать в тот момент. В действительности ли сосредотачивала свои мысли на камне, создавала пустоту в собственной голове? Быть может, она думала о реальности, в которой находится ее сознание, или о власти мыслей, которые вертят им как вздумается?

Я смотрела на Лилию и чувствовала, как держу свои страхи и эмоции под контролем, как уверенна и непоколебима перед любыми испытаниями. Я пыталась больше не ставить под сомнение правдивость собственного существования и осознания, потому что любовь к уникальной и невероятно хрупкой девочке, которая уверенно стоит напротив меня, способна перемещаться через все существующие и несуществующие реальности.

Я смотрела на Лилию и видела часть себя, часть своей души и тела. Я видела смысл своей жизни, свои силы и страхи. Я знала, что способна владеть собой только до тех пор, пока в этом мире есть доказательство любви и красоты в образе моей сестры.

В аудитории вдруг повисло безмолвие. Тишина была оглушительнее грома. Лиля стояла, опустив веки, пошатываясь на мягких ногах. Каштан, не отводя глаз, наблюдал за ней, не говоря ни слова.

Так продолжалось слишком долго. Я с нетерпением считала секунды, отведенные Лилии на выполнение задачи. Минута казалась настоящей вечностью. И в тот момент, когда мое терпение стало подходить к концу, сестра, так и не открыв глаз, шумно упала на пол.

Я ошеломленно застыла в ужасе. Казалось, что я во сне. Тревожные возгласы вернули мое сознание к реальности, и я заставила себя со всех ног побежать к сестре.

Бездыханное тело Лили словно находилось в трансе, лежа естественно и спокойно, будто сестра просто решила вздремнуть часок-другой.

— Почему так произошло? Что с ней? — Я не могла унять ярость к учителю. — Сделайте так, чтобы моя сестра проснулась! — вскрикнула я.

Каштан вел себя как ни в чем не бывало. Он равнодушно присел на пол, осторожно приподняв голову Лилии. Мне стало неприятно от того, что эти холодные бесчувственные руки позволяют себе прикасаться к столь прекрасному и чистому созданию. Но я знала, что в данную секунду здоровье, а может, даже жизнь моей сестры зависит только от него.

Я пыталась держать эмоции при себе, чтобы не усугублять и без того тяжелое положение. Но меня не могло не выводить из себя бездействие учителя, который ничего не пытался предпринять, а только молча смотрел на Лилию.

Наверное, еще минута, и я бы с ненавистью заорала на Каштана, но сестра пришла в себя, тяжело подняв уставший взгляд.

Все произошло так внезапно, что я совершенно растерялась.

— Майя, я в порядке, — сразу сказала сестра, сжав мою дрожащую руку.

Я помогла ей подняться на ноги, чувствуя, как едва поддерживаю свое тело.

— Именно такой молниеносный эффект оказывает сила пустоты мыслей и чувств, — прокомментировал Каштан, не отводя взгляд от Лилии. — Человек сам задает себе установки и решает, способен он выполнить поставленную задачу или нет. Самое феноменальное заключается в том, что в любом случае он окажется прав.

Философия учителя мне показалась неуместной, но я не забывала о том, что Белолицые в душе черствее камня. Поэтому мне показалось бессмысленным требовать от Каштана хоть каких-то чувств.

Я постоянно следила глазами за Лилей, убеждая себя в том, что ей не грозит опасность.

Пустота — это страшно. Даже зло не так страшно, как пустота. Потому что у зла всегда есть обратная сторона. Но существует какая-то неизведанная, поистине благородная сила, которая всегда оставляет за человеком выбор. Выбор самого себя. Даже если в нем больше ничего не осталось…

Глава 8. Прогулки по воде

— Что будет, если остановить эту бессмысленную игру, в которой мы рискуем потерять так много? — как-то поинтересовалась Лина, устало укрывшись одеялом холодным осенним вечером.

— Не хочу знать, — резко ответила Лиля. — И тебе не советую.

— Почему же? — равнодушно ответила Лина. ­ — Не вижу смысла продолжать играть. Я простая пешка. Вспомогательная фигура, за счет смерти которой возможна победа в игре.

— В нашей игре не существует вспомогательных фигур. Жизнь каждой из нас бесценна! — Лилия была крайне возмущена.

— Я хочу смотреть на вещи реально. Наверное, любую «пешку», как и меня, когда-то тешили бессмысленные надежды.

— О чем ты говоришь? — не могла понять я.

— Всем хочется быть особенными. Все думают: «Мне это удастся, потому что я не такой, как все. В моей жизни этого не произойдет, потому что это я, а не кто-то другой». Люди питают бессмысленные надежды на собственную силу, которой нет. Они считают, что смогут найти себя в чем-то, — и не находят. Они зачем-то ждут случая, чтобы показать себя. А случай не приходит. Забавно, правда?

Я почувствовала в голосе Лины глубокое разочарование в самой себе. Я знала, что она обессилена и шокирована случившимся. Эти чувства мне были абсолютно знакомы.

— «Пешка» живет в каждом из нас, — с усмешкой ответила я. — Человек остается примитивным и невероятно слабым, пока им управляет толпа. Желание быть особенным — тоже влияние толпы. Нужно быть преданным себе настоящему и не сравнивать себя с другими.

— Есть ли смысл в нашем сопротивлении? — Голос Люси был полон сомнений и разочарования. — В этом мире больше нет места для моих желаний, чувств и эмоций. Есть только физическое тело. Мы настоящие можем только уснуть и остаться жить в собственных снах. Что, если это последний шанс сохранить себя?

— Я не хочу быть персонажем придуманной истории. — Мне стало как никогда грустно после того, что я услышала. — Я хочу жить в реальном мире. Ни один, даже самый красивый придуманный мир не заменит то настоящее и живое, что создано Вселенной в этом мире.

— Наши жизни не игрушки. Мы не можем жить в придуманном мире, даже если он будет реальнее этого. Наши чувства и эмоции будут равносильны пустоте, которая захватила власть над сознанием Больших людей. Где же справедливость к самим себе, когда однажды вы проснетесь и поймете, что, в сущности, вы просто оболочка с придуманной судьбой?

— Как забавно, — Лиля громко усмехнулась, однако в ее голосе скрывалось отчаяние, — жить в придуманном мире. Все равно что построить дом внутри собственного дома. Променять реальность на иллюзию и играть с жизнью в игрушки. Чем мы лучше Больших людей?

Человек на ровном месте может оступиться и повредить ногу. Никто не гарантирует, что на его пути не будет кучи осколков. Но это не вынуждает идущего садиться в инвалидное кресло только из-за того, что шанс лишиться возможности ходить равен шансу всю жизнь проходить здоровым.

Я не злилась на девочек, потому что желание спрятаться под зонт в дождливую погоду естественно. Так уж вышло, что у людей не получается создать гармонию друг с другом, с внешним миром, не говоря уж о самих себе. Каждый выживает как может.

Однажды чудесным солнечным днем я открыла для себя простую истину. Я часто ловила себя на мысли о красоте холода и его гармонии с солнцем. Сидя на улице, я наблюдала за шелестящими листиками. Оттенок каждого из них был неповторим и красочен. Словно талантливый художник разбрызгал холодное время года яркими красками самого нежного заката.

Истина крылась именно в подобной красоте. В удивительной способности природы подстраиваться под любые условия. Она всегда остается прекрасной и защищенной. Она не зависит от настроения человека, даже когда он обозлен на весь мир. Природа никогда не предаст свою сущность. И она доказывает человеку, насколько зависимо его счастье или отчаяние от личного восприятия.

Эта истина — моя любовь к неизменности природы. К постоянности жизни и движению, которое основано на смене старого новым.

Большой человек — не Бог, его время — не вечность без конца и начала. У него должно быть как минимум «предисловие» холодной и выходящей за рамки привычного образа жизни.

Я пыталась понять, откуда берет начало холодный, но такой проницательный взгляд синих глаз. Откуда столько знаний о человеческой сущности, когда сердца этих «инопланетян» бьются в чужом, отличном от нашего ритме. Как выглядит их мир, не имеющий сочности красок, остроты вкуса и теплоты прикосновений?

Что, если Белолицый — это вирус, который овладел сознанием простого человека и лишил его самообладания, отняв саму важную часть его существа — чувства? И этот вирус передается через искушения вроде возможности навсегда сохранить себе жизнь и здоровье?

Мои попытки добраться до истины, которая целиком раскрыла бы сущность Большого человека, были равносильны попыткам поймать луч солнечного света голыми руками. Однако даже луч света может оказаться подвластен человеку, если он увидит этот луч глазами тени.

Как-то раз Кукла вывела нашу группу к озеру и начала довольно необычный урок:

— Человек привык к рамкам. Эти рамки ограничивают сознание, и он становится зависим от еды, воздуха, времени, боли или радости. Какую власть имеет озеро над вашим существом? Оно может вас напоить или умыть. А может лишить всего, забрав на дно. Все потому, что человек никогда не подойдет к берегу с ощущением силы и власти своего существа. Он не ступит на волны с полной уверенностью, что никогда не провалится на дно. Человека никогда не отпустит сознание, потому что у него есть рамки и зависимость от внешних условий. В воде можно утонуть, а без еды — умереть от голода. Огнем можно обжечься, а звезды в небе далеки и непостижимы. Волчья ягода может отравить желудок, а малиновое варенье вылечит простуду. Вы знаете, что вызывает боль от кровоточащей раны? — Кукла не дала нам подумать. — Ваши глаза, видящие кровь.

Рассуждения и наставления Большого человека не переставали меня завораживать, но чуждость идей и ценностей избавляет от желания развивать навыки. Безграничные возможности человека, которые могут избавить его от болезней и страданий раз и навсегда? Звучит очень привлекательно. Но что стоит за этими возможностями? Отсутствие вкуса к жизни? Власть и сила, которые внесут дисбаланс в природу? Мне нравится чувствовать себя ребенком этой планеты и давать волю своей слабости. Я хочу смотреть на этот мир глазами младенца и ощущать связь с ним и зависимость от него.

Кукла наклонилась к своим ногам, чтобы снять тяжелую обувь и встать на землю босиком. Белые длинные пальцы ее ног поджались перед нахлынувшей волной. Однако я не заметила на ее лице страха или дискомфорта. Вероятно, ее тело все еще подчиняется законам природы и находится под защитой неосознанных рефлексов. Но эта девушка больше никогда не сможет испытать чувство холода или волнения в полной мере.

Кукла осторожно вступила в воду, уделяя каждому шагу как можно больше внимания, однако ее походка и движения казались легкими и воздушными.

У меня возникло ощущение, словно сила холодного ветра способна унести с собой тело этой хрупкой девушки. Она подобна воздушному шарику, слишком легкому от пустоты внутри.

Когда тело Куклы, к всеобщему удивлению, не провалилось в глубины дна, я осознала невероятную силу и безграничность возможностей человека, ошарашенно наблюдая за вольностью движений этой девушки.

Сказка о невероятном таланте человека, умеющего разгуливать по поверхности воды, звучит слишком привлекательно, но от увиденной сцены я восторга не испытала. Эта была ошеломляющая реальность, которая вызвала во мне бурю противоречивых эмоций. Безграничность возможностей прекрасна, когда сочетается со вкусом и чистотой намерений.

А Кукла ходила по воде бесчувственно, но властно. Словно осознанно разорвала нить, связывающую человека с природой. Я ощутила боль озера, и по моим щекам потекли слезы.

Большой человек никогда не подарит миру силу любви и благодарности. Она когда-нибудь останется в книжках, как легенда. О человеке, умеющем смеяться или плакать. О человеке, который испытывает дрожь от дуновения ветра. Большой человек разучился говорить на языке природы.

— Я не верю, что Белолицые с другой планеты, — призналась мне потом Лиля. Ее голос взволнованно дрожал, однако на лице сияла светлая улыбка.

— Спорно. — Я не могла сдержать эмоции от безумствующих противоречивых мыслей. — Никогда бы не назвала человеческим именем таких хладнокровных существ.

— И все же только настоящий человек может так откровенно высказываться о чувствах, в которых, бесспорно, заложена могущественная энергия, способная повлиять на судьбу, а может быть, даже разрушить ее. Но Белолицые никогда не признаются в силе этой энергии. Все потому, что человек никогда не сможет взять их под свой контроль. По мнению Большого человека, чувства — не более чем унижение в собственных глазах. Потому что мы не властны над ними, а значит, слабы.

— Что, если именно в подобной слабости заложена настоящая сила человеческого существа?

— Объясни же мне, Майя, — Лиля продолжала улыбаться, однако я разглядела в этой улыбке отчаяние и даже боль, — почему мы постоянно что-то разделяем в этом мире? Определяем большое или маленькое, судим добро и зло. Ищем лидера и подчиненного, делим землю на территории. Почему что-то достойно зваться красивым, а что-то не заслуживает и секунды внимания? Откуда взялись эти ярлыки, порождающие бесконечную борьбу? Как вернуть гармонию в мир? Я вдруг поняла, что больше не хочу бороться за нас. Я хочу, чтобы человечество вступило в новый этап жизни, который основан на гармонии с миром и с самими собой в первую очередь, как бы громко это ни звучало. Меня не привлекает жизнь Больших людей, но жизнь Маленького человека мне тоже не близка.

Каждое слово сестры рыло яму, в которой я увязала все глубже и глубже. Я понимала, что во многом с ней согласна, однако следующий ход в «игре в шахматы» будет невозможен, потому что любая такая попытка обречена на провал.

Было понятно, что чувствовала в тот момент моя сестра. И своими словами она не предавала семью или наш дом. В ней было нечто более глубокое и далекое, что непостижимо взгляду, привыкшему к обыденности.

Желание объединить красоту, силу, умение и правдивость Большого и Маленького человека, возможно, смогло бы перерасти в нечто большее, чем простое существование на этой планете. Правильная расстановка приоритетов, уважение к природе своего существа, гармония с собой и чистота намерений могли бы стать фундаментом нового этапа жизни человечества.

— Так много хочется, правда? Хочется непостижимого и в то же время такого простого: слышать, как играет капель мартовским днем, наблюдать за едва различимыми пылинками в воздухе, плавно танцующими в лучах утреннего солнышка. Плести венки из одуванчиков и чувствовать на пальцах их липкий сок. Ощущать присутствие близких, которые заставляют искренне радоваться возможности жить не только для себя.

— Майя. — Сестра обратилась ко мне шепотом, потому что о важных вещах нельзя говорить громко. — Я хочу, чтобы наши «шахматы» обрели новую форму игры. Я не хочу бороться, потому что борьба — это война. Я хочу мира, а настоящая победа — это единство.

Лилия похожа на цветок. Только по-настоящему чистый и добрый человек способен разглядеть в сопернике товарища. Отсутствие борьбы не говорит о бездействии, и в этом поразительная мудрость. Война не поглотит человека, пока он стремится к миру.

Этой ночью я избавлялась от эмоций через нескончаемый поток слез, вспоминая Куклу, гулявшую по воде. Я подавляла в себе жалость, обиду и злость, но ничего не могла с собой поделать. Бессмысленность силы, заложенной в человеке. Вольность и жажда власти над всей Вселенной. Власть, овладевшая сознанием Большого человека, больше не зовется чувством, и это страшнее всего. Потому что власть стала его частью. Власть стала его дыханием, слухом и взглядом. Именно поэтому так низко и некрасиво выглядела эта прогулка по воде.

Как же все-таки важно не поддаваться гневу и раздражению. Ведь грань между рассудительностью и безумством ничтожно мала. Однако наступает такой момент, когда становится чертовски страшно потерять даже подобную возможность — находиться на грани рассудительности и безумства. Ведь однажды Большой человек может, не спросив, лишить мою жизнь всего. А о прошлой жизни я даже не вспомню. И минуты слабости в очередной раз напоминали мне: «Ты все еще часть этого мира. Ты живешь, а не существуешь, даже если в твоей жизни ничтожно мало расстояние между началом и концом…»

Глава 9. Арабеск

В четырнадцатую осень своей жизни, в самый разгар сентябрьских холодов, я вдруг почувствовала, какими далекими стали беспечные детские годы.

Во мне стала просыпаться неодолимая тоска по родным местам. Захотелось поддаться непростительной слабости и забыть обо всем, что случилось. Ведь если мне представится шанс вернуться домой, я взгляну на прежний мир слишком осознанными глазами, а этот взгляд навсегда погубит искренность и беззаботность души.

Я теряла контроль над собой, когда стала осознавать силу своих способностей. На решение задач мы с сестрой всегда тратили минимум времени и стали выделяться невероятным талантом.

Все чаще я чувствовала на себе сомнительные взгляды Белолицых, которые пытались найти подвох в наших действиях. Но мы с Лилией не искали объяснений, а просто верили в силу нашего желания.

Тринадцать смотрела на нас с сестрой уверенно и с пониманием. В ней что-то бушевало — некая тайна, которая была слишком велика для нее одной. И мне было любопытно, но не хотелось разделять эту тайну вместе с ней. Потому что я остерегалась вероятности оказаться подавленной и покалеченной информацией, которую мой мозг пока не готов принять.

— У нашей вожатой есть план на нас, ты так не считаешь? — Лиля, как и я, не могла не замечать очевидных вещей.

— Ей просто нужно наше доверие. А за этим может случиться то, что погубит в нас все живое.

— Когда я смотрю на Тринадцать, мне почему-то кажется, что она знает обо мне все на свете. Ей почему-то хочется верить. Я словно чувствую свое спасение в ней. Как будто все не просто так.

— Все и есть не просто так, — повторила я следом. — С самого первого дня, как мы попали сюда.

— Мне страшно от того, что рядом находится человек, который видит всю мою судьбу от начала до конца. Я хочу ей довериться, но надо быть осторожными. Так больше нельзя.

Да разве я не верила, что Тринадцать действительно искренне хочет нам помочь? Я отдавалась этому всей своей верой. Но одного боялась: наша разрушительная сила в любом случае погубит нас самих. Я чувствовала, что Тринадцать когда-то, как и мы, прошла через это. И слишком дорого поплатилась за попытки сопротивления. Она видит, как повторяется ее судьба, и хочет избавить нас от таких же мучений.

Наши необъяснимые способности были неопровержимы. Я не забуду урок у Каштана, когда, подозвав меня к себе, он велел мне закрыть глаза перед пустым листом бумаги.

Задача оказалась весьма любопытной, потому что образ из моего подсознания должен был перенестись на бумагу.

Мне необходимо было расслабиться и не концентрироваться ни на чем, чтобы дать возможность открыться подсознанию. Страшно не было, хотя я рисковала случайно раскрыть свою сущность и навсегда себя потерять.

Я долго пыталась расслабиться, и, когда тело поддалось легкой дремоте, мое сознание выдало удивительную картинку.

Я стояла на огромной шахматной доске, части зеленого цветочного луга. Игральных фигур возле меня не было, однако я чувствовала, что частью моей игры является каждое живое существо. Запрокинув голову к небу, я стала искать солнце — и разочаровалась, когда не увидела его. Вместо него в синем небе сияли миллионы маленьких огненных солнц. Я чувствовала силу их тепла. Блеск лучей падал легкими изумрудами на мои ладони и растворялся на коже, как волшебная пыль. Прикосновения этих лучей согревали каждую клеточку моего тела. Однако я чувствовала, что неверный шаг вперед заставит огненные светила вылить на меня всю свою мощь и я просто сгорю.

В ногах ощущался приятный холодок. Посмотрев вниз, я обнаружила, что мое тело поддерживает волнующее течение реки, в которой отражается вселенная синего неба.

На мое плечо сел махаон величиной с ладонь. Крылья этого удивительного существа были цвета летнего заката, будто вечернее солнце медленно засыпало, проваливаясь в даль горизонта. Я осторожно коснулась пальцем левого крыла бабочки в предвкушении тепла и мягкости. Мой палец провалился в краски уплывающего заката, и я ощутила, как яркая оранжевая капля скатилась по руке.

Пошел грибной теплый дождь, оставляя на моем теле голубые слезы акварели, и я вздрогнула от неожиданности. Радужные струи полностью заслонили небо, и я почувствовала, как постепенно растворяюсь в красках этого мира, рискуя потерять саму себя. Ни в коем случае нельзя было поддаваться подобной слабости, но постепенно накатывающая невесомость в теле вызывала невероятное наслаждение.

На шахматной доске никого не было. Однако участниками этой игры являлось каждое живое существо, а я боролась сама с собой.

Меня разбудило холодное прикосновение Каштана. Дневной свет показался мне слишком ярким, и какое-то время приходилось вглядываться в окружающее, щурясь и с трудом поднимая веки.

— Безумство, ­­­ — заключил Каштан. — Не более чем.

Он смотрел на холст, который сочился свежестью красок моего подсознания. На нем был изображен мир, в котором я рисковала погрязнуть навсегда, и я опешила от осознания своих безграничных возможностей. Каштан, недолго думая, разорвал холст в клочья, и внутри меня что-то потухло. Я не сожалела о совершенном, ведь искушение в образе красочного мира с шахматной доской и бабочками-махаонами могло забрать мою волю, и тогда я больше никогда не буду прежней.

На душе было тоскливо, однако я знала, что с этого момента больше никогда не поддамся слабости, променяв горькую реальность на сладкий сон.

Несмотря на то что образы моего подсознания оказались во власти рук Большого человека, я знала, что выбор по-прежнему остается за мной. Наверное, в этом и заключается настоящая мистика. Никакие физические и духовные силы не властны над тобой. Ведь именно ты сам, поддавшись слабости и страху, невольно убиваешь себя. Ты не будешь ранен или покалечен до тех пор, пока не позволишь себе признать это и смириться.

События происходили так быстро, что становилось жутко. Как-то нам с сестрой поручили сходить в библиотеку, вручив целый список необходимых книг. Неспешно идя по пустым коридорам, мы вдруг замерли у окна, за которым неустанно лил осенний дождь. Мы пытались остановить время, затаив дыхание, оказавшись бессильными перед бегом сменяющих друг друга явлений. Мы стояли и пытались дышать размеренно и ровно. Мы пытались моргать как можно реже и не шевелиться. Мы пытались замедлить суматоху этого мира хотя бы на долю секунды, чтобы не сойти с ума.

Неутомимый плач плывущих туч, смена температуры, дня и ночи, замена старого новым — бегущая стрелка невидимых часов. И как не сойти с ума от мысли, что статичность является неотъемлемой частью движения?

В совсем юном возрасте я никак не могла понять, отчего так несчастны взрослые. Ведь в их власти опыт и знания о мире, любые возможности и право выбора.

За свою недолгую жизнь я познала ничтожно мало. Однако, узнавая себя и этот мир, я чувствую страх непостижимости всего существующего. Не хочу, чтобы он делал меня несчастной.

Источник знаний, так сильно пугающий своей незнакомостью, привел нас на чердак. В окружении книг мне стало по-детски радостно и легко на душе. Атмосфера в библиотеке царила сказочная. Стеллажи с книгами смотрели на нас своими цветными корешками, одурманивая до боли знакомым запахом переплетов и пожелтевших запыленных страниц.

Мне нравилось переходить из комнаты в комнату, пригибая голову под слишком низким потолком. Источником света были тусклые керосиновые лампы, от которых в воздухе собиралась легкая мутная дымка.

Я чувствовала себя так, словно попала в самый настоящий источник утешения. В этом окружении мне позабылась прежняя жизнь, в которой так сложно найти гармонию с миром, не говоря уж о самой себе.

В углу самой большой комнаты, незаметно спрятавшись в просторном кресле с порванной обивкой, под лучами постоянно мерцающего торшера сидел маленький седой дедушка. Его колени прикрывал колючий зеленый плед, а пухлые дрожащие пальцы переворачивали страницы какой-то старой потрепанной книжки. Создавалось ощущение, будто старичок только что спрыгнул с волшебных страниц книги. Он напоминал доброго гнома, который не способен причинить вред даже врагу.

Старичок был поглощен чтением, однако его глаза были направлены в воздух, где образовалась непонятная картинка. Я увидела маленького дракона, который парил в дымчатом небе. На спине у него сидел какой-то человечек, но по тому, как он надменно и величаво взмахивал сверкающим мечом, в нем можно было смело признать главного героя фантастической истории. Возможно, он летел навстречу страшному бою, его храброе сердце охраняли эти огромные чешуйчатые крылья дракона, а может, он летел навстречу своей спутнице, чтобы пасть перед ней на колено.

Старичок с любопытством ребенка наблюдал за движущейся картинкой, не уставая смеяться после каждой перевернутой страницы.

Наконец, ощутив чужое присутствие, он не без сожаления захлопнул книгу. Оценив нас, он снова поддался волне безудержного смеха, и мы с сестрой обменялись удивленными взглядами.

— Что вы делали только что? — перебила я его смех.

— «Что» — это что?

— Ну, что парило в воздухе над вашей книгой?

— Я просто мирно читал. А потом пришли две наглые девочки и даже не постучались, хочу заметить.

— Простите. — Лилия скромно опустила голову.

— А что мне еще остается? — улыбнулся он и вернул книгу на полку. — Так, может, вы все-таки скажете, чем я обязан столь неожиданному визиту?

Мы протянули ему список. Он нехотя начал искать среди ужасного бардака на столе футляр, а когда поиски благополучно завершились, он вынул из футляра старые очки в толстой оправе и водрузил их себе на нос.

Постоянно кряхтя, он заставил свое тело подняться с кресла и, похрустев костяшками пальцев, медленно зашаркал по комнате в больших красных тапочках, переводя лампу от одного стеллажа книг к другому.

— Все эти книги я знаю наизусть. — В тот же момент он усмехнулся, вытягивая с полок нужные книги. — Думаете, наверное: «Да что ты, старая голова, помнишь?» Поверьте уж, помню все! — И он радостно протянул нам отобранную пыльную стопку.

— Вы не такой, как они, — отважилась заметить Лиля.

— Как они? О, бедные вы мои детки, бедные детки… — начал он ворчать себе под нос, возвращаясь в свой уютный уголок.

— Разрешите спросить, — остановила его я, — как вас зовут?

Он развернулся и положил руку мне на плечо:

— Для вас я просто дедушка.

— А можно я буду приходить к вам читать?

— Читать? Вас уже и этому научили?! — удивился он.

— Научили? — не поняла сестра. — А нас этому надо учить?

— Если нет, то смело могу сказать, что всегда рад видеть вас в своем мире. Я готов разделить его с теми, кто читает по-настоящему. — И, в очередной раз усмехнувшись, он зашлепал обратно к своему креслу.

— Дедушка, — мне не хотелось заканчивать разговор, — вы красиво читаете.

— О, вы мои золотые. — Его голос слегка дрогнул. — Всего вам хорошего! — И он радостно улыбнулся, обнажив рыжие зубы.

Нам давно не было так легко и тепло на душе. Наверное, именно в этот день нам удалось остановить время и ощутить всю глубину жизни.

Я вдруг взглянула на мир в постоянном движении, как на танец красавицы-балерины. Эта балерина переполнена красотой и легкостью. Именно сейчас она замерла на одной ноге в предвкушении долгого, но невероятно красивого танца. Голова больше не кружится. Именно в таком движении и прячется сила умиротворения и красоты души.

Оказавшись на улице, под утихающими каплями плачущей осени, сестра неожиданно поддалась порыву нежности и обняла меня.

— О, сестренка, если бы нам суждено было попрощаться, то я бы все отдала, чтобы наши последние секунды были подобны этим. Но кто знает, как скоро и внезапно это может произойти…

Глава 10. Верить

Сквозистый туман, окутав вечер легким покрывалом, улегся в ожидании сумерек, глуша дыхание и бормотание тайных голосов леса, время от времени разрывавших тишину неутомимым гремучим потоком.

Холодные объятия тумана искушали бесконечностью пустоты и легкостью, пробуждая желание навсегда раствориться в просторах этой тягучей бездны.

Невероятно, как природа, такая неизменная в своем бесконечном ритме, по-разному действует на наше состояние! Нам часто кажется, что внешние обстоятельства создают наше настроение, в то время как обстоятельства остаются неизменными, лишь преображаются в зависимости от цвета стекол наших очков.

— Как удивительно! Все существующее наполнено жизнью до тех пор, пока наши глаза способны видеть мир, а душа — чувствовать. И только природа знает, что существует независимо от того, как на нее смотрит человек, прячась за занавеской у окна. — Тринадцать стояла в своей комнате у окна, накручивая на перебинтованный палец кружево зеленой шторы.

Мы с сестрой, предвкушая долгий разговор, устроились на мягком диване, с любопытством наблюдая за вожатой.

— Вот она, истина жизни, — не постеснялась Лилия озвучить свои мысли вслух. — Есть только индивидуальное восприятие, а правды не существует вовсе.

— Многие посчитают это спорным, — прокомментировала Тринадцать.

— Возможно, — ухмыльнулась сестра. — Отсутствие правды — это ведь тоже правда? Но это всего лишь мое индивидуальное восприятие, не так ли? — Все заулыбались, и мне показалось, что я счастлива.

— Мне бы хотелось, чтобы у вас не было от меня никаких тайн, — вдруг откровенно призналась вожатая, усевшись в кресле напротив.

— При условии, что мы сможем рассчитывать на вашу взаимность, — тут же ответила я.

— Искренность не всегда в словах. В моем случае она молчалива, но вы можете на нее рассчитывать.

— Нам хочется вам верить, ­ — голос Лилии был уставшим, — но не требуйте от нас слишком много.

­ — Тайна ваших жизней слишком глубока. Вы не так просты, как вам кажется. В этом и заключается мое предостережение.

­­ — Что вы знаете? — Я пыталась говорить прямо.

— Доказательством моих слов являются ваши успехи. Если я буду вести с вами слишком откровенный разговор, то усугублю положение, в котором вы сейчас находитесь.

— Я не понимаю! — схватившись в панике за голову, отчаялась Лилия. — Мне не становится легче от ваших слов. От этой таинственности и загадок сносит голову. Мне очень плохо.

— Я хочу вам помочь. Ваша задача — принять мою помощь, — хладнокровно ответила Тринадцать. — Вы узнаете обо всем в свое время. Пока просто прислушайтесь к моим словам и присмотритесь к моим действиям. В вас заложена сила, которой необходимо грамотно воспользоваться, чтобы случайным образом не применить ее против себя. Будьте благоразумнее, не пытайтесь идти против судьбы. Будьте хладнокровны перед любыми испытаниями — эмоции погубят вас. Ваша сущность сохранится, пока вы преданы ей, но не одержимы ею. Примите новые условия жизни телом, а не душой.

От услышанного действительно стало сносить голову, и я почувствовала, как начинаю паниковать.

На улице совсем стемнело, и холодный поток воздуха ворвался сквозь открытую форточку, принеся с собой пьянящий тяжелый запах ночи.

Я принялась жадно ловить этот поток воздуха, ощущая прилив кислорода к голове, за которым последовала неутомимая тяжесть в глазах. На секунду мне показалось, что все мгновенно поддались силе тьмы и уснули под холодный шепот ветра. Тишина оказалась громче самого истошного крика. Мне показалось, словно невиданная сила отняла у меня возможность чувствовать мир.

Я взглянула на сестру и увидела, как непонятная боль пронзила все ее тело. Она испуганно ловила ртом воздух и хваталась за все предметы вокруг, пытаясь удержать равновесие. Спустя несколько секунд она поймала мою протянутую руку, глаза Лили были неестественно пустыми.

— Тринадцать! — почти завопила я. — Что с ней?

За все то время, которое я потратила на панику, вожатая успела ввести непонятную жидкость в шприц и привести в чувство мою сестру инъекцией в руку.

Все выглядело так, словно было заранее запланировано, словно Тринадцать заранее просчитала, когда Лиля начнет задыхаться и мучиться от боли, и спрятала в кармане необходимое лекарство с проспиртованной салфеткой.

Я не могла вымолвить ни слова, зубы стучали, все тело дрожало.

­ — Мне так страшно, Майя, так страшно! — заплакала сестра. — Я не знаю, что со мной.

Мы уложили ее на подушку и укрыли одеялом. Было похоже, что у нее поднялась высокая температура, но к лицу стал возвращаться естественный цвет.

— Объясните же хоть что-нибудь! — Молчание вожатой начинало меня раздражать. — Или об этом мы тоже должны узнать в свое время?

— Сейчас самое лучшее, что мы можем сделать для нее, — создать все условия для покоя.

Меня испугало, как Лилия мгновенно провалилась в сон, предоставив шанс своему телу излечиться самостоятельно. Я не отпускала ее горячую руку, изредка вздрагивавшую. Впервые я испытала страх перед тем, о чем раньше и подумать не могла: сестра не сможет всегда оставаться рядом. Я как будто предавала ее; мое желание вечно быть рядом с ней и знать, что она здорова и счастлива, показалось мне эгоистичным. Я всегда тешила в себе это спокойствие, которое дарила мне Лиля одним своим присутствием и улыбкой на лице. Неужели Майе-эгоистке нужно было только чувство, а не сам факт того, что сестра жива и здорова? Потому что только сегодня я осознала, что жизнь моей сестры не зависит от моего спокойствия. И мне захотелось пожертвовать своим счастьем или даже жизнью, чтобы Лиля была здорова независимо от моего душевного комфорта.

— С ней все будет в порядке, — нарушила тишину Тринадцать. — Однако вот доказательство моих предостережений. В этих условиях сила энергии ваших эмоций и чувств съедает вас самих. Не пытайся понять, откуда берет начало эта сила. Ведь знания об этом только дадут ей подпитку. Я хочу, чтобы вы верили мне.

— Я не хочу будить Лилию, — лишь ответила я, ни на секунду не забывая каждое сказанное Тринадцать слово.

В очередной раз подоткнув одеяло со всех сторон и убедившись, что сестра больше ни в чем не нуждается, я направилась к выходу.

— Ты будешь верить мне? — Вопрос вожатой заставил меня остановиться.

­ — Разве мой уход — не ответ? Молчаливая искренность, вот это все? — И я ушла, не сомневаясь, что доверила сон своей сестры нужным рукам. Я очень надеялась, что Тринадцать меня поняла.

Всю ночь мне снились кошмары. Главный заключался в тщетной попытке моего истошного крика вырваться наружу. Я пыталась бежать, но преодолевала расстояния ничтожно медленно из-за непонятной свинцовой тяжести в ногах.

Проснувшись ранним утром, я обнаружила, что вся наша комната залита солнечными лучами. Холодный осенний ветерок ворвался сквозь открытую дверцу балкона, и я еще сильнее укуталась в одеяло.

Я невольно улыбнулась, когда у своих ног увидела Лилию, укрывшуюся кончиком моего одеяла. Она вдохновенно что-то писала в тетрадь, изредка переводя взгляд на осенний пейзаж в окне. На ее щеках сиял здоровый румянец, глаза восторженно блестели. Я вдруг почувствовала, каким простым может быть счастье. И как больно осознавать, что только лишившись этого счастья, мы понимаем его ценность.

— Что тебе больше всего запомнилось из нашего прошлого? — заулыбалась сестра, встретившись с моим взглядом.

Я глубоко вдохнула ворвавшийся ветерок, пропитанный сладким осенним запахом желтых березовых листиков, усыпавших пол нашего балкона.

Посадив слабое, еще толком не проснувшееся тело, я на секунду ощутила прилив теплоты от свободы, заключающейся в возможности утаивать в самых сокровенных уголках своей души бесценные воспоминания о прошлом.

— Было похожее осеннее утро, как сейчас. Мы все встали пораньше, так как каждую осень, перед наступлением первых холодов, мы делали дома генеральную уборку. В самый разгар нашей работы папа под предлогом сходить в магазин пропал практически на полтора часа. Никто не мог найти объяснения столь долгому его отсутствию. Я стояла на табуретке, пытаясь дотянуться до кашпо с маминым любимым цветком. Опрыскивая зеленые листики, я вдруг ошеломленно замерла. В худеньких усталых руках мамы истекала тонкой струйкой воды половая тряпка. С ее плеча сползла стертая до дыр отцовская футболка. Растрепанные локоны выбились из кое-как собранного пучка. На красном от усталости лице широко расплывалась детская влюбленная улыбка. Она замерла, обнаружив папу на пороге с букетом незабудок, с которых облетали лепестки. Приблизившись к отцу, мама попыталась подправить мокрой рукой рассыпавшиеся локоны. Они оба засмеялись, и мы с тобой молча обменялись счастливыми взглядами.

Я услышала, как мой голос дрогнул от переизбытка чувств. Я глубоко вздохнула и перевела взгляд на сестру. Лиля, волнуясь, записала каждое мое слово, в то время как руки с трудом слушались ее. Я пододвинулась к ней ближе, заглянув в исписанные страницы через плечо сестры.

«Я любила, когда мама приходила с полной корзиной садовых яблок. Они были маленькие, но ароматные. Мы всей семьей усаживались за стол и чистили их, перебирали. Мама делала из них вкусное сладкое повидло. А в качестве вознаграждения за наш труд выжимала свежий сок, наливая каждому по стаканчику. Я помню, всегда вытягивала из соломки самую кислую часть сока, а сладкую пенку оставляла. У нас дома, наверное, еще день-два стоял аромат этого замечательного воспоминания…»

— Мне хочется, чтобы наши воспоминания всегда оставались под надежной защитой, — призналась Лиля. — Я не могу с уверенностью сказать, что сохраню их в своей памяти навсегда. Если вдруг мы когда-нибудь забудем все наше прошлое, эта тетрадь останется доказательством того, что с нами было.

Мне вдруг послышалось, что сестра понимала поражение, избежать которого практически невозможно.

— Знаешь, Майя, мне вчера стало страшно как никогда. Страшно от того, что я ощутила ничтожно тонкую грань между жизнью и смертью. Мне всегда казалось, что самые ужасные вещи готовы обойти меня стороной. Они случаются со всеми, но только не со мной и не с моей семьей. Я была ужасно наивной, и вот это страшнее всего. Человек, который верит всем сердцем, никогда не окажется пораженным, даже если в его судьбу все-таки ворвется горе. Все потому, что настоящая вера делает человека счастливым независимо от внешних обстоятельств. Моя же наивность сделала меня слабой, потому что мое внутреннее было зависимо от внешнего.

— Будь сильной по-новому, — взволнованно проговорила я в ответ. — Мне стало спокойнее от твоей уверенности и непоколебимости. Однако никакой моей воли никогда не хватит на уверенность в счастье, если рядом не будет тебя.

Глава 11. Чужие

— Что есть слово? — как-то задался вопросом Каштан на одном из занятий. — Один из самых мощных энергетических сигналов. Любое сказанное слово — это звук, волна. Это еще и связь с вашим будущим, ходом предстоящих событий. Подпитывая слово силой чувств, вы невольно подписываете договор со своей судьбой.

— А что такое слово для тех, кто обрел власть над чувствами и эмоциями? — полюбопытствовала сестра.

­ — Он независим от силы слов. И это не означает, что слово перестает нести за собой силу. Оно так и остается энергетическим сигналом, просто становится подвластно человеческой мудрости.

Тринадцатая группа была собрана за большим столом в каком-то мрачном, не предназначенном для чтения зале. Несмотря на это, перед каждым лежали книги.

— Любая книга — это мощнейший источник энергии, сила которой независима от качества содержания. Сейчас книга не утеряла актуальности, а лишь изменила форму своего предназначения. Смысл, таящийся в словах этих страниц, важен только за счет энергии. Питаясь этой энергией, человек становится ближе к собственному совершенству. Он становится сильнее океана, земли и, в конечном счете, сильнее неба.

Но я не хочу быть сильнее океана и неба. Я хочу навсегда остаться дочерью этого мира. Мне достаточно того, что дает мне эта планета. Мне не хочется власти, потому что слабость перед величием природы — моя сила, как бы странно это ни звучало. Ребенок силен до тех пор, пока доверяет заботу о себе матери.

— Чтобы впитать всю силу энергии, заложенную в этих пыльных страницах, — продолжил Каштан, — чтобы ощутить ее каждой клеточкой тела, вам необходимо открыться изнутри. Просто закройте глаза, слегка коснувшись любой части книги. Представьте, что ваша ладонь извлекает из себя яркий пылающий луч солнца, который не оставит в тени ни одну букву. Представьте, что каждая страница этой книжки целиком и полностью принадлежит вашей руке. Словно ваша ладонь — это магнит. Всю свою силу, все тепло соберите в ней. Вы должны ощутить, как ваши пальцы немеют, как поток слов рвется сквозь вашу кожу.

Я почувствовала, как волна безудержного смеха едва не сорвалась с моих губ. Не из-за того, что книги читают вслепую, но из-за тщетной попытки Больших людей скрыть от наивных детей правду о неоспоримой силе, таящейся в наших чувствах. Ведь разве не этой энергией чувств питаются Большие люди? Слова в этих книгах — результат чувств и эмоций писателей. Возможно, именно страх перед неконтролируемой силой чувств заставил Больших людей выявить новую форму существования.

Что, если сущность Больших людей таится именно в страхе? И в этих твердых взглядах, хладнокровных голосах прячется не что иное, как страх?

Я попыталась выполнить на практике задачу Каштана, но мной овладела злость, которая не давала расслабиться. Склонившись над лежащей книгой и закрыв глаза, я почувствовала, как вся эта злость и ненависть перетекли пульсирующей болью в руку. Ладонь будто горела от боли. Злость одурманила мой разум, и я потеряла контроль над собственным телом. Страшно не было — было тяжело от пустоты мыслей. Я ощущала себя волком, пытающимся что-то доказать вольно парящей в небесах птице.

В носу защекотало от легкого дыма, боль превратилась в жжение. Чье-то холодное прикосновение попыталось привести меня в чувство, но тело не хотело поддаваться. Это ледяные пальцы Каштана поглаживали свербевшую кожу моей ладони, отгоняя свободной рукой сгусток серого дыма.

Я пробудилась окончательно, и голова наполнилась тяжестью, словно прожила целую вечность за считанные секунды.

— Именно так против человека может обернуться энергия, заложенная в чувствах и эмоциях. Она губительна и неподвластна контролю, пока существует в вас. Чувства подобны океану, который властен над вами до тех пор, пока вы окунаетесь в него с головой.

Каштан не переставал изучать мою ладонь, побагровевшую и воспаленную от ожога. Отпустив меня наконец, учитель взял книгу, на которой я минутой раньше концентрировала свою злость.

Почерневшие останки уже сложно было назвать книгой. Полыхающий огонь моей злости уничтожил всю сокрытую силу слов. Мне было стыдно и радостно одновременно. Если у книг теперь такое предназначение, моей злости хватит на все библиотеки мира.

— Благоразумие подвластно вашему сознанию, пока терпимы ваши сердца перед испытаниями. — Я чувствовала, как Каштан обращается непосредственно ко мне. — Однако вы совершенно слепы перед собственными возможностями. Цепляясь за чувства, вы оставляете собственному подсознанию власть вечно руководить вашей жизнью. Сознание работает на вас, а вы работаете на подсознание, пока слепо отдаетесь человеческой слабости. У подсознания слишком крепкие двери. Единственный ключ от каждой из них — хладнокровие. Хладнокровие перед слишком сладким и одновременно таким горьким вкусом этой жизни, которая медленно и мучительно убивает человека. Подсознание — это кладовая всех ваших проблем и мучений, это кукловод вашей судьбы. Пока крепки ваши чувства, крепка власть вашего подсознания.

Слова Каштана не задели ни единой струнки моей души, но заставили думать о них весь оставшийся вечер.

Никогда не задумывалась над силой собственного подсознания. Неужели именно в нем таится связь с нашим прошлым, с кровью предков и самыми глубокими, прижившимися с рождения страхами.

Чтобы хоть на некоторое время спрятаться от собственных мыслей, я решила совершить визит к хранителю поистине сильной и мудрой энергии слов.

Сегодня я в очередной раз убедилась, что Большие люди навсегда останутся для меня чужими и далекими. Они потеряли надежду быть оправданными мной.

По дороге в сокровенное место мною овладело неудержимое любопытство. Я почувствовала уже знакомый безмолвный и тоскливый крик мальчика. Мы встретились взглядами через едва заметную щелочку двери комнаты вожатой. Этот мальчик был не таким, как все. В его глазах крылось слишком много громких слов. Как ни странно, этот взгляд был слишком похож на взгляд Чужих, однако что-то до боли близкое брало меня за душу каждый раз, когда мы с ним встречались.

В библиотеке было по-прежнему сказочно уютно и радостно. Я вдруг осознала по-настоящему тонкую связь материального мира с глубиной его атмосферы. Самым комфортным и спокойным является не сама окружающая обстановка, а заложенное в ней тепло. Источник этого тепла в библиотеке все так же сидел, укутанный пледом, в старом кресле с порванной обивкой, на этот раз слишком серьезно поглощенный чтением какой-то книги.

Я затаилась в уголке, с детским любопытством наблюдая за движущейся картинкой, передающей сюжет очередной выдуманной истории. На этот раз не сказку читал старичок, но трагическую историю военного времени, где ездили танки, стреляли пушки и замертво падали наземь невинные солдаты.

Прошло минут десять с тех пор, как я пришла, а дедушка непрерывно читал, полностью утонув в книге. Но вскоре последний выстрел убил отчаянно боровшегося солдата, старик закрыл книгу и потянулся к остывшему стакану зеленого чая.

Как только он увидел меня, то буквально подскочил на кресле, а потом глубоко вздохнул и выругался:

— Боже правый, зачем ты так делаешь?

— Вы так увлеченно читали…

— Я всегда увлеченно читаю. Разве это повод пугать старика?

— Простите…

— Ну что теперь привело тебя? — поморщившись после жадного глотка чая, спросил он.

— Что может привести человека в библиотеку?

— Глупый вопрос для тех, кто действительно любит книги, верно?

— Верно, — согласилась я.

Дедушка усмехнулся и, подлив в чашку свежего кипятка, предложил мне угоститься. Я отмахнулась, и он подвинул ко мне коробку овсяного печенья.

— Сегодня нас учили читать, — выпалила я, и мой собеседник испуганно ахнул. — Теперь я понимаю, что вы имели в виду, когда говорили, что нужно читать по-настоящему.

— Я не говорил, что это необходимо.

— Как они не понимают, дедушка?

— Чего же они не понимают? — с доброй усмешкой спросил он.

— Силу чувств. Самую настоящую и неоспоримую силу.

— Чувства нельзя воспринимать как нечто отдельное, моя милая. Они неразделимы с человеком и обретают силу, только если правильно ими пользоваться.

— Сила ведь относительное понятие, правда? — Я была как никогда откровенна. — Человек, умеющий любить, — безоговорочно сильный. И тем не менее на какие слабости искушает порой эта любовь!

— Каждому явлению человек пытается дать имя, дитя мое. — И дедушка ласково коснулся моей руки. — А эти имена просто-напросто сбивают нас с толку. Какая вообще разница, что заслуживает зваться сильным, а что нет?

— И что же делать теперь?

­ — Жить, милая, просто жить. Не для кого-то, не для чего-то, а для себя. Внутри себя таи знания о своей правде. Зачем кому-то что-то доказывать?

— Как глупо… — Я была расстроена.

— Это ты глупая, — рассмеялся дедушка. — Я в свое время решил покончить с борьбой. Ни к чему хорошему это не привело. Я живу для себя, со своими взглядами на жизнь и, скажу тебе, счастлив.

— Я не хочу быть как они.

­ — А ты и не должна быть такой. Принимая условия, ты не принимаешь их взгляды.

— Просто скажите, что у меня нет выбора. — Ко мне подкралась злость.

— Не отдавай никому право принимать за тебя такие решения, — строго заявил дедушка, нахмурив густые седые брови. — Если твое счастье зависит от чужого признания — это другой разговор.

— Что же это такое! — Я потеряла контроль и вскочила.

— Послушай! — строго заявил он. — Сядь и послушай меня, пожалуйста!

Я выдохнула и послушно села.

— Ты имеешь право осуждать мой выбор, но я расскажу тебе, к какому решению пришел в свое время я. — Загадочности у этого человека было не отнять. — Я отдался воле Больших людей, лишь бы сохранить возможность пробовать этот мир на вкус. Книги были для меня целым миром, и я знал заложенную в них силу.

Мне кажется, я с самого начала обо всем догадывалась, но не хотела этого признавать. В столь невинном и добродушном образе старичка не могла сочетаться такая несправедливость.

­ — Ты ведь неглупая, правда? ­ — Я чувствовала в его голосе сожаление. — Все сама поняла. Но я не буду просить у тебя прощения. Я поступил по совести и сохранил для себя счастье.

Я ухмыльнулась и, потянувшись за печеньем, набила полные щеки. Печенье приятно таяло во рту, и я нарочно оттягивала момент, когда останется только проглотить его.

Я смаковала сладкий вкус и пыталась в образе этого старика разглядеть беззаботное лицо юноши, мечтающего сохранить право быть счастливым и свободным. Столкнувшись с Большим человеком, он променял тайное знание о силе своего счастья, таящегося на страницах книг, на возможность быть собой.

— Неужели энергия слов придала в свое время такую силу Большому человеку? — Мой голос прозвучал слишком безразлично.

— Ты себе даже представить не можешь, к какому шагу я подтолкнул Большого человека, поделившись знаниями о силе энергии слов.

— К какому? — Я была в смятении.

— К бессмертию, ­ — решительно признался тот. Я вздрогнула. — Не бери на себя ответственность судить Большого человека, я прошу тебя! Я больше ничего не расскажу тебе.

— Но как же?.. — Я не могла связать и двух слов.

— Только благодаря Большому человеку я такой, какой есть сейчас, — продолжил он. — Он открыл глаза моему слепому желанию быть счастливым. Он показал мне силу как неотъемлемую часть слабости. Он рассказал о счастье, не существующем без эгоизма.

— Но бессмертие!.. — лишь повторила я.

— Будь счастлива, девочка. Не для кого-то, а для себя. Если ты выберешь жизнь, имеющую границы, возьми от нее как можно больше. Ты имеешь право быть кем хочешь. А Большой человек — не плохой и не хороший. Я говорю так не потому, что судья ему, а потому, что хочу дать понять тебе: ты имеешь право сделать свой выбор.

— Вы правы, — расстроенно ответила я. — Я не должна брать на себя ответственность судить. Но Большой человек не занимает место Бога, чтобы я должна была подстраивать свою жизнь под его законы. Моя борьба — это не борьба с оружием в руках. Моя борьба — неотъемлемое право на свободу.

— Ты слишком высокую планку себе ставишь, — усмехнулся дедушка, обжегшись чаем.

— Что будет с нами, если мы будем ставить себе низкие планки? Каждый человек заслуживает звезд.

— В одном я соглашусь с Большим человеком совершенно точно. Чувства — слишком тонкий инструмент. На нем можно играть душераздирающую мелодию, а можно не связать и двух нот. И так будет продолжаться бесконечно, потому что исполнители мелодий слишком отличаются друг от друга. И мы каждый раз рискуем начать войну.

— Только знания о войне порождают войну. У природы тоже есть тепло и холод, и друг без друга они не существуют.

— Милая, ­ — дедушка заботливо погладил меня по руке, — у счастливого человека срок жизни короче, чем у Большого человека, но всегда помни, что ты умеешь нырять.

Я улыбнулась, почувствовав искреннее сопереживание с его стороны. Он был так мудр и добр! Но все же в нем чувствовалась юношеская слабость, которая крылась за красивыми словами.

— Знаешь, почему говорят, что Бог есть в каждом из нас? — В глазах дедушки блеснули хитрые искорки. — Не потому, что человек способен обернуть время вспять, потратив собственные силы на возможность жить вечно. Подумай хорошенько, девочка.

— Мне кажется, я знаю, — уверенно ответила я. — Потому что Истина — это небо. Каждый смотрит на него через призму своего сознания, находясь в самых разных уголках света. Для каждого смотрящего оно разное. Но мы даже не догадываемся, что все связаны одним небом, на которое смотрим.

— Ты права, — радостно согласился он. — Небо существует, чтобы на него смотрели. Сознание — чтобы воспринимать увиденное. И на основе этого мы выбираем свой путь жизни. Мы принимаем решение, потому что в наших глазах отражается небо.

В тот день я ощутила важность глубины, а не длительности жизни. Я искренне захотела довериться своему небу, которое заслуживает моей благодарности за простую возможность быть частью такого глубокого и нераздельного целого.

Глава 12. «…Не простить себе»

В самый теплый осенний день невольно чувствуешь себя персонажем невообразимо красочной иллюстрации, вышедшей из-под кисти выдающегося художника.

— Смотрите, как лучик прорывается сквозь золотые листики! — с радостью ребенка воскликнула Люся, уютно расположившись на крылечке нашего домика.

— Синее море у каждого свое, правда? — шепнула мне Лилия. — Но кто поспорит с тем, что природа красива независимо от нашего мнения?

В моих глазах зарябила яркая солнечная палитра. Приятная дрожь от резкого дуновения ветра пробудила все мое тело.

— Совсем скоро все изменится. — Предположение Лины прозвучало как утверждение. — Мы просто отдаемся стечению обстоятельств. А наша борьба — как удар кулаком по водной глади. Нужно отдаться течению и просто плыть.

— Если борьба не приводит к жертвам — это еще не значит, что она бессмысленна, — прокомментировала Лилия. ­ — И вообще, мне не нравится слово «борьба». Оставаться собой в столь сложных обстоятельствах — это выбор.

— Я сегодня видела удивительный сон! — И, вскарабкавшись на деревянные перила, Лина мечтательно запрокинула голову. Подставив ладонь под луч, она медленно пропускала солнечный свет сквозь пальцы, наблюдая за его игрой. — Я стою на берегу водоема и вижу соседний берег всего в паре десятков метров. Меня разочаровывает столь легкое и короткое испытание, и я грустно погружаюсь в воду, отдаваясь силе течения. Но в какой-то момент чувствую, как что-то хватает меня за ногу, и я беспомощно иду ко дну. И знаете, мне не было страшно! Было радостно от того, что глубина водоема оказалась несоизмерима с длиной моего пути.

Рассказанное не требовало комментариев. Каждый из нас познал свою истину во сне Лины. Прекрасной была не картинка, а уверенность и радость девочки вопреки ожидаемому страху, когда внезапное стечение обстоятельств в корне меняет нашу жизнь к лучшему.

­Я взглянула на сестру. Отчего она показалась мне такой бледной и уставшей? В ее глазах сиял непонятный блеск, похожий на грустную улыбку сквозь слезы. Я ощущала какую-то отдаленность между нами, несмотря на то что Лиля сидела всего в паре метров от меня. Мне стало страшно, и я придвинулась к ней почти вплотную.

Мне стало страшно, что все наши действия состоят из пустых разговоров и траты собственных сил на эмоции и переживания.

Что, если Большой человек становится частью каждого из нас, а мы этого даже не замечаем? Мне вдруг вспомнился озабоченный голос нашей вожатой, утверждающий, что любые попытки бороться обернутся безоговорочным поражением.

Неужели самый действенный способ сохранить собственную жизнь — это отдаться воле Белолицых, безмолвно сохраняя верность своему существу где-то очень глубоко?

­Мне на секунду показалось, что я увидела себя в образе нашей вожатой: такая противоречивая, безмолвная и несчастная, с оглушительным взглядом, мерцающим застывшими слезами.

Человек способен оставаться собой, когда вдруг просыпается без возможности видеть, слышать, ощущать и говорить? Конечно. Но есть ли в этом какой-то смысл? Нашла ли в этом смысл Тринадцать? И есть ли смысл нам следовать по тому же пути?

— Почему меня больше не волнует мысль, что способности человека безграничны? — грустно спросила Люся. ­ — Удивительно, на что способно полностью раскрепощенное человеческое сознание! Все становится возможно, и это не может не восхищать. И тем не менее почему человек всегда находит место для глупости?..

— В умелых руках человека даже нож способен превратиться в вольную птицу. Мы ни от кого и ни от чего не зависим, кроме как от самих себя. — Я даже не узнала свой обреченный голос. — Возможно, мы просто дети того, кто дал нам в руки нож, не объяснив, кто над кем берет власть.

— Именно поэтому у таких детей теперь не остается другого пути. — И Лина грустно усмехнулась.

Страх близких перемен не оставлял меня. Все началось с того, что Лилия два дня назад перестала есть. Потеря аппетита с каким-то непонятным упадком сил лишила ее хорошего настроения. Первое время я считала правильным оставить ее в покое, не беспокоить, дать время прийти в себя. Тогда она оставалась в комнате, когда мы шли на обед, вечерами спала в своей постели, когда мы весело общались в гостиной. Но потом я поняла, что мне не следует игнорировать ее состояние. Когда я забеспокоилась, Лиля на меня накричала, хотя я не упрекала ее ни в чем, и окончательно замкнулась в себе.

Вот тогда мне стало страшно. Что, если я потеряю свою сестру, самое родное и ценное, что у меня есть? Было и ужасно обидно, потому что мы с Лилей никогда не были так далеки друг от друга, как в те дни. Недопонимание случается даже между самыми родными людьми. Но отношения нельзя разрушить, если оба находят в себе силы и смелость вовремя шагнуть навстречу друг другу.

Я была в недоумении и не знала, как поступить дальше. Всю ночь я пролежала не сомкнув глаз, укрывшись с головой и стараясь не дышать, боясь пропустить шаги Лили, которые означали бы, что она вернулась.

Лишь около пяти утра дверь нашей комнаты осторожно скрипнула, и, медленно ступая по деревянному полу, вошла сестра. Вначале она вела себя очень осторожно, но обнаружив, что все мы крепко спим, добежала до своей кровати и упала на нее, устало заплакав в подушку.

Помимо того что я едва дышала, сердце мое чуть не остановилось. Я должна была хоть что-нибудь сделать, но не могла пошевелиться. Нет, конечно, мне не было все равно — это же моя сестра плакала там, на кровати. Сказать, что мне было страшно, — самооправдание. Но в итоге я просто молча слушала Лилины рыдания и цепенела. Любой бы меня осудил. И сильнее всех — я сама. Мне раньше казалось, что в критический момент я смогу собрать волю в кулак и принять необходимые меры. Но на деле все гораздо сложнее. Только попав в сложную ситуацию, ты обнаруживаешь свое истинное лицо и вступаешь в беспощадную борьбу с собственной слабостью.

И откуда я еще нашла в себе силы заснуть?..

Наступившее утро можно было назвать кошмаром. Я проснулась вместе с остальными девочками, а Лиля все еще лежала в кровати. Я осмелилась подойти к ней и легонько коснуться ее спины, чтобы осторожно разбудить. Она не шелохнулась, и я наклонилась к ней, чтоб посмотреть в ее лицо. Она не спала и хлопала слипшимися от слез ресницами. Бледная, под глазами синяки. Я взволнованно спросила:

— Почему ты не спала ночью?

— Уйди, пожалуйста, — жалобно попросила она.

— Все ведь хорошо, правда? — Я старалась быть как можно мягче. — Ты мне не расскажешь, что с тобой?

Она молчала, но расплакалась снова, когда я с ней заговорила.

— Знаешь, — я попыталась ее отвлечь, чувствуя, как начинаю дрожать, — вчера я вспомнила кое-что, — и постаралась сделать свой голос радостнее. — Я вспомнила, как мы украшали новогоднюю елку с тобой. Ты стояла на стуле, а я доставала из старого чемодана елочные игрушки. Я подолгу перебирала среди ваты и пенопласта разные шарики, домики и искала ту единственную и неповторимую. А знаешь какую? — Сестра молчала. — Ты же знаешь, прекрасно знаешь и помнишь. Маленькую красивую фею с легкими прозрачными крылышками. Она умела светиться в темноте. А когда елка была полностью украшена и сверкала огоньками, мама доставала старенькую книжку со сказками. Мы с тобой сидели с двух сторон и разглядывали картинки. Мама давала каждой из нас ароматное шоколадное печенье. Я специально подолгу держала его в кулаке, чтобы не съесть слишком быстро. И под конец истории вся моя рука была в шоколаде, помнишь? — И я натужно рассмеялась.

Лиля разрыдалась и зло рявкнула на меня:

— Замолчи! Оставь меня в покое. Не хочу слышать твой голос. Ничего не хочу! — И она зарылась с головой под одеяло.

— Что происходит? — Я чувствовала, как подкатывает раздражение, и едва сдерживалась, чтобы не вспыхнуть. Все присутствующие в комнате замерли, не решаясь остановить разговор, предвещающий необратимые последствия. — Большие люди ведь и ждут, когда следом за злостью придет равнодушие. Ты и не заметишь, как однажды проснешься утром и прорвавшиеся сквозь черные тучи лучи осеннего солнца не вызовут на твоем лице улыбку.

Сестра словно не слышала меня. Я ощутила нестерпимую ненависть к Большому человеку, к тому, как мы невольно разрушаем то малое, что осталось, собственными руками. Неужели Большой человек действительно одерживает над нами верх?

— Ненавижу, — устало прошептала я, после чего сестра резко выпрыгнула из-под одеяла и убежала.

Я схватилась за голову и заняла ее место в постели. Плечом я почувствовала чье-то теплое прикосновение. Это была Люся, и я честно сказала, что хочу полежать в одиночестве.

— Как же завтрак? — спросила она.

— Мне все равно.

В одиночестве стало только сложнее. Я с трудом сохраняла самообладание. Мне захотелось выпросить у Вселенной право впредь больше не нести ответственности за эту жизнь. Мне была не по силам такая роль.

Зарывшись в одеяло, я свернулась в калачик, как ребенок. От эмоциональной усталости я бы с легкостью отдалась сну, если бы не бумажный сверток, попавшийся мне на глаза. Он был спрятан в перерытой постели. Я приподнялась и развернула бумажку.

— Номер 1257, 1290… — вслух зачитала я список непонятных чисел. —1525. — Я замерла, обнаружив в списке сестру. — Завтра, в семь утра.

Что в семь утра? Почему я ни о чем не знаю? Что это значит? Я была так растеряна, что не знала, куда деться от потока вопросов, неожиданно возникших в моей голове.

Наверное, только полное бессилие вынудило меня бездействовать. Я просто решила ждать. Знала бы я, какой ошибкой будет это бездействие. «Ненавижу» оказалось последним словом, которое я сказала своей сестре.

Глава 13. Пустота

Даже к ночи Лилия не пришла назад. Я искала ее, а сердцем чувствовала: что-то необратимо страшное уже произошло. Чувство вины за слабость и несправедливость затмевало все мои мысли.

Как будто мне больше не о чем было думать, кроме как гадать, насколько правильно или неправильно я поступила! Даже беспокоясь за близкого человека, я на самом деле просто чудовищно боялась остаться в одиночестве и тщетно пыталась проявить себя с сильной стороны.

Мне не хотелось извлекать уроки из того, что случилось, потому что цена таких уроков слишком велика.

Мне не нравилось, что наступала ночь и заставляла невольно погружаться в раздумья, которые не несли никакой пользы моим дальнейшим действиям.

На секунду я вообразила себя уверенной и всесильной. Сидела бы в этот момент сестра рядом со мной? Это было бы уже неважно. Потому что я была бы другим человеком. Преодолев неуверенность и страх, я стала бы безразличной ко всему.

Я вышла прогуляться, чтобы с ума не сойти. В небе сгущались черные тучи, скрывающие звездную россыпь. Я смотрела в черноту и пыталась понять: какого совершенства стремятся достигнуть Большие люди? В чем оно вообще заключается? И какой смысл в совершенстве, если моей сестры рядом нет? Почему Большие люди взяли на себя ответственность за наши жизни? Удобство и тем более счастье не может быть одинаковым для всех. Так же и с совершенством. Оно может принести счастье или удобство лишь ограниченному количеству людей. И в чем же тогда смысл?

— Когда-нибудь ты можешь забыть все, что делает тебя собой. — Неожиданное появление Лины заставило меня вздрогнуть. — Ты будешь одной из них. Все будут такими же, как они. Однажды, предполагая подобный исход событий, мой отец сказал: «В таком случае войны не будет». А знаешь, что думаю я? Не будет войны, не будет и мира. Потому что не будет вообще ничего.

­­ — Почему вообще есть война? — Лина завела слишком любопытный для меня разговор.

— Потому что есть чувства, ­ — ухмыльнулась она в ответ.

— А может, потому, что мы просто знаем это слово? — Я грустно улыбнулась. — Знаешь, какое чувство мне нравится больше всего на свете? Любовь. Потому что она прощает человеку цвет его кожи. Прощает жадность и гордость. Она готова простить его бедность или положение в обществе. Любовь — это не мир, потому что мир не существует без слова «война». Любовь — это единство. Это Небо, которое объединяет людей независимо от их мировоззрения.

— Привкус яблока с древа познания слишком терпок, не так ли? — Лина понимающе взглянула на меня. — Мы всегда будем искать объяснения и смысл в окружающих нас вещах. Но, оглядываясь по сторонам, надо не забывать заглядывать в самих себя.

— Именно по этой причине я позволила Лилии уйти. — Мой голос нервно дрогнул.

— Мы сделаем все возможное, чтобы выяснить, почему она исчезла. — Лина была как никогда заботлива. ­ — Ситуации, которые складываются без нас, крепко привязаны к нашим мыслям. Не надумывай страшных исходов событий, пока им нет доказательств. Иначе ты рискуешь сама их создать.

Мне так не хватало здравомыслия и мудрости, которые делали мою подругу такой сильной и мужественной. Возможно, именно отсутствие подобных качеств позволило непредсказуемым событиям выбить меня из колеи.

Ранним утром, не обнаружив в постели сестру, я в очередной раз отправилась на поиски. Я чувствовала, как слабею без нее. Каждая прошедшая минута увеличивала расстояние между нами. Я теряла Лилю. И не была готова узнать, что с ней на самом деле случилось. Остановившись возле запертой двери вожатой, я устало взглянула в ближайшее окно. На стекле бликовали холодные солнечные лучи.

Я вдруг вспомнила слова несчастных, переживших жестокую разлуку с близкими. Они говорили о том, что солнце теряет прежнюю красоту, когда рядом нет любимого. Вкус дождя застывает на губах горькими каплями, а краски жизни становятся сплошь черно-белыми. Я смотрела на солнце и понимала, что даже сейчас способна по достоинству оценить величие природы. Все потому, что мне не хотелось враждовать с Богом. В чем вина Неба, когда в лужах мы не замечаем отражение звезд? В чем вина Неба, когда мы стоим перед камнем, преграждающим дорогу, — и не обходим его, хотя нет ничего проще?

— А я ждала тебя. — Тринадцать легонько коснулась моего плеча.

Вожатая выглядела утомленной, но, как всегда, сильной и непроницаемой. Ее внезапное появление обрадовало и огорчило меня одновременно. Я знала, что разговор будет слишком тяжелым. И что бы ни было на самом деле, я буду винить в этом себя.

— Тогда, вероятно, мне нет смысла задавать вопросы, на которые вы уже подготовили ответы.

Тринадцать не желала заходить со мной в комнату. Она теребила ключи и мялась на пороге вместе со мной. Разговор будет слишком коротким.

— Она заболела. Очень сильно. — Холод в ее голосе был слишком убедительным.

— Для Большого человека это проблема? — Мне казалось, что Тринадцать мне врет.

— Эта болезнь иная. Сила Большого человека на нее не действует.

— Что это за болезнь? — Я удивлялась собственной стойкости. — Почему заболела именно Лиля?

­­ — В числе пострадавших не только твоя сестра.

— Что это за болезнь?

После каждого вопроса у меня возникало желание зажать уши руками, чтобы не слышать ответа.

— Что такое болезнь, Майя? Это ведь отражение наших мыслей, чувств и эмоций. Когда человек начинает вести с самим собой слишком откровенный разговор, возникает слишком высокая вероятность летального исхода. Потому что мысли и чувства — это оружие. Оно может погубить другого, а может навредить и тебе самой.

— Где она сейчас? — Неутомимый поток слез вырвался наружу. — Когда я смогу ее увидеть?

Я запрокинула голову и попыталась заставить слезы закатиться обратно. Если боль при разлуке с близким человеком так велика, то как вынести боль, когда ты лишен даже памяти о нем? Вероятно, она настолько велика, что человеческий организм просто не способен ее почувствовать. Эта боль приходит как пустота и иллюзия спокойствия.

Я опустила голову, а вожатой как не бывало. Словно разговор минутой назад мне просто померещился. Я искренне пожелала, чтоб так и было, даже если это значит, что я теперь сумасшедшая.

Я стояла на одном месте, боясь пошевельнуться. Словно любое движение подтвердит необратимость того, что произошло.

Больной зуб вырывают резким движением, чтобы не мучить пациента. Лилия предпочла не расшатывать больной зуб. Выдрав его одним махом, она отгородила себя от мучений, которые оказались для нее непреодолимы.

Возможно, только это способно оправдать ее, не пожелавшую сказать мне правду. Она просто ушла, и ее можно понять, но очень сложно не винить.

Я всегда боялась физической боли. Но от боли душевной не существует ни одного обезболивающего. Вот что по-настоящему страшно!

Я просидела в гостиной до позднего вечера. Когда мое одиночество скрасило присутствие Лины и Люси, я осознала, как мне их не хватало. Люся развернула у меня на коленях пакетик с ванильной пастилой, и тут я поняла, как сильно проголодалась за день.

Поглощая сладости и пригреваясь у растопленного камина, я ощутила, как тяжелеют веки. Хотелось отдаться крепкому сну, словно ночь в неведении решит все проблемы.

— Майя, у нас для тебя кое-что есть. — Голос Люси был слишком печальным. — У Лины для тебя кое-что есть, — уточнила она. ­ — Она посчитала правильным рассказать тебе это именно сейчас.

— Что рассказать? — мне стало страшно.

Лина выжидала момент, равнодушно подбрасывая щепки в пламя. Ее лицо возбужденно пылало, а руки слегка вздрагивали.

Не одной мне было сложно. И я это знала. Степень боли — очень растяжимое понятие. Нельзя оценить ее силу, потому что она выражается в разных формах, и у каждого свой болевой порог.

— Прости, если буду говорить слишком откровенно… — Я чувствовала, как Лина намеренно избегает встречаться со мной взглядом.

— Мне только это и нужно, — просипела я.

— Лилия и правда заболела. Еще с самого первого дня я знала, что каждый из нас рискует заболеть. Эта болезнь не похожа на физическое недомогание. Это борьба Большого и Маленького человека. Введенная каждому инъекция — и есть начало этой борьбы. Содержащаяся в инъекции кровь Большого человека способна укротить все чувства человека. Благодаря этой инъекции у каждого есть шанс стать одним из них. Но энергия Лилии оказалась слишком сильна, чтобы поддаваться укрощению, и губительна для нее самой. Игра с чувствами слишком опасна. Потому что это игра с самим собой. Ты в любом случае рискуешь погибнуть. Чувства, эмоции, мысли — это источники энергии. Чтобы стать Большим человеком, необходимо иссушить эти источники. Кровь Большого человека послужила для пылающих чувств Лилии маслом, а не водой.

Никто так и не осмелился сказать, что случилось с моей сестрой. Такие слова просто вязнут на языке.

Было странно: я как будто ничего не чувствовала. А что бы Лилия делала на моем месте? Хорошо, что ей не придется…

— Не могу вообразить, что ты сейчас чувствуешь, — горько сказала Люся.

­­ — Я не могу перестать винить себя, — прошептала я, преодолевая дрожь в голосе. — Если мне представится хотя бы малейший повод, я обвиню в этом любое существующее явление на этой планете. Хоть солнце и небо, какими бы они ни были красивыми и чистыми. Это непростительно, но я хочу злиться на Лилию. А у меня не получается. Я злюсь и виню только себя. Мне невыносимо собственное существование. Мне не хочется пытаться понять себя и дать шанс измениться. Я не заслуживаю снисхождения.

— Это благородно с твоей стороны. — Люся заботливо склонилась надо мной. — Но ты к себе слишком несправедлива. Ты часть этого мира со всей его красотой. Ты источник света для своей сестры, которая безгранично любит тебя. Люби себя, как любишь солнце и весь этот мир. Как любишь сестру, которая видит в тебе смысл своей жизни.

— Мне так страшно, — отчаянно призналась я. — Сегодня во сне я увидела пропасть. Нас разделял всего один ничтожный шаг. Я стояла и думала: какой смысл, если в другом мире моей сестры может не быть? Какой смысл, если я могу просто не узнать ее? Какой смысл в моем прыжке?

­ — Прыжок? — грустно усмехнулась Лина. — Каждый из нас в свое время совершит такой прыжок. Большой человек и есть та самая пропасть.

— Будь сильной, Майя. Будь сильной, пока пропасть не так близко. Сохрани любовь и самообладание, пока есть память о Лилии. — Забота Люси была для меня бесценна.

Мне бы хотелось назвать происходящее волей судьбы, которую я обязана принимать. Так было бы проще. Потому что ответственность не на тебе.

— Человек боится ответственности, ­­ — как-то сказал мне отец. — Ему проще верить в заранее предопределенный жизненный путь, чем в самого себя.

— На самом деле судьбы нет? — В тот момент я была очень напугана.

­ — Кто я такой, чтобы говорить без доказательств? Я просто верю в человеческую силу и возможность создавать мир таким, каким человек желает его видеть. Я могу с уверенностью сказать, что за твое личное счастье ответственности никто не несет, кроме тебя, доченька. Соответственно, и твое настроение не может зависеть от внешних обстоятельств. А вот обстоятельства сильно зависят от твоего настроения.

— Означает ли это, что Бог есть в каждом из нас?

­ — Конечно, он в каждом из нас! — радостно подтвердил он. — Без тесной энергетической связи мы просто пустые оболочки.

В тот момент от осознания такой серьезной ответственности мне стало страшно! И страшнее всего сам страх, потому что он ведет к самым серьезным и необратимым последствиям. Любая мысль, которую подпитывают чувства, материализуется так, как ее задумаешь.

С приближением ночи я вышла на улицу, чтобы попробовать увидеть Лилию. Я сидела и наблюдала за тем, как суета растворяется в сумерках, усталость берет свое и весь мир засыпает под лучшую мелодию из всех существующих колыбельных — тишину.

Я знала, что Лилия где-то совсем рядом. Она не может так быстро уйти в неизвестность. И даже если спит крепким сном, она хочет, чтоб я пришла, потому что в одиночестве ей всегда было страшно.

Я вгляделась в темноту, чтобы определить свой путь. Все дороги вели в одно место, имя которому — холодное светило ночного неба.

С приходом полной тишины голову заполнил мой собственный голос, повторявший одно и то же слово: «Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу». Он бил по моим барабанным перепонкам, сводя с ума.

­­ — Ты в порядке? — послышался голос из темноты, заставивший прогнать невыносимый крик воспоминания.

Я пригляделась к источнику звука, с трудом определив очертания какого-то мальчика.

— Ты кто? — преодолев страх, поинтересовалась я.

Мальчик совершил еще несколько робких шагов мне навстречу и поднял опущенную голову.

Он не сказал ни слова, но сумел ответить на мой вопрос. В свое время он уже разговаривал со мной глазами, и это было громче слов.

Мне нравилось в образе этого мальчика сочетание взрослых и детских черт. Он был невысок и не сформирован. Взгляд был одновременно наивен и мудр. Движения и манеры — чересчур осторожны и спокойны.

Казалось, в образе невинного четырнадцатилетнего ребенка прячется уверенный и всезнающий юноша.

Мальчик хлопал длинными ресницами, приводя в оцепенение каждую клеточку моего тела. Он был не такой, как все. Ни один мальчик не был похож на него. И ему явно это не нравилось.

— У тебя что-то случилось? — Этот мальчик умел говорить не только глазами.

— Случилось. — И я грустно усмехнулась. — Я попала сюда.

Мальчик тоже усмехнулся, но неискренне.

­ — У тебя в глазах боль. Ее прежде не было. — Я смущенно опустила взгляд. ­ — Я не люблю смотреть на звезды, — продолжил он. — Они мне напоминают человеческие глаза, наполненные слезами. Тебе очень плохо. — И мальчик слегка коснулся рукой моего плеча. Этот жест был настолько уверенным, словно мы всегда были близки.

Не сказав ни слова, я протянула ему смятый листок со списком заболевших, в числе которых была Лилия.

— Что это? — просмотрев список, поинтересовался он.

— Моя сестра. — И я протянула дрожащий палец к номеру 1525.

В глазах мальчика вспыхнуло сочувствие, словно он за секунду пережил весь мой сегодняшний день.

— Каждый из нас рисковал пополнить этот список своим номером, — прокомментировал он. — Твоей сестре будет легче, чем тебе.

Я чувствовала, как одновременно близка и далека от этого мальчика. Мне было не постигнуть всей его глубины. Стало страшно, что он сумел прочитать это по моим глазам, поэтому я, стараясь выглядеть уверенной, сказала:

— Я хочу ее увидеть, но не знаю, где она.

— Твое желание понятно, но небезопасно.

­­­ — Находиться здесь уже небезопасно. Много ли я потеряю?

— Я могу тебе помочь. Но я не готов взять на себя такую ответственность, не убедившись, что ты правда этого хочешь.

— В каком смысле? Это же моя сестра!

— Я отведу тебя к ней, — уверенно ответил он.

Не понимаю, почему я так доверяла ему.

­­ — Как тебя зовут? — поинтересовалась я, словно его имя сможет подтвердить его честность.

— У меня есть номер 1111.

— У меня тоже есть номер. А имя мое Майя.

­ — Красивое имя. — И мальчик опустил голову, не желая смотреть мне в глаза.

Теперь мне стал понятен отчаянный крик его глаз. У него есть номер, но нет имени. Он не любит звезды, потому что знает боль заплаканных глаз. Большой человек занял слишком большую часть его сознания. Но он предан тому малому, что от него осталось.

— У тебя необычный номер, ­ — осмелилась я нарушить молчание.

— Нет, — усмехнулся он. — Вполне заурядный.

— Я буду тебе благодарна, если ты поможешь отыскать мою сестру.

Не сказав ни слова, Безымянный пригласил меня следовать за ним в темноту.

Он шел уверенно и очень быстро, заботливо оборачиваясь, чтобы не потерять меня.

Первые шаги на встречу к Лилии взволновали меня, и я почувствовала, как невольно обдумываю в голове варианты нашей встречи, каким образом я оправдаю то, что меня не было рядом с ней, когда ей было плохо, и свою злобу при нашем последнем разговоре.

Я осознавала свою несправедливость по отношению к сестре, потому что Лилия нуждалась только в моем присутствии, а не в оправданиях. И даже в такие моменты, как сейчас, вероятно, она чувствует ответственность за меня.

— Однажды я чуть не умер, — ни с того ни с сего признался Безымянный. От испуга я замедлила шаг, но, обнаружив Луну всего в паре метров, тут же ускорилась. ­­ — Меня укусила змея.

­ — Ужасно!

­ — Она была маленькая, белая. Красивая змея.

­ — И как же ты выжил?

— Мне стало очень плохо, рука раскраснелась, стало сложно дышать. Спас меня один человек одной-единственной фразой. — Я замерла от любопытства. ­ — «Эта змея не ядовита, — сказал он. — Твои страхи погубят тебя». После этих слов я за считанные минуты почувствовал себя лучше.

— Почему же ты был уверен, что она ядовитая? — не поняла я.

— В этом-то и суть. — Мой вопрос его явно обрадовал. — Накануне я нашел книжку о змеях. В числе ядовитых была та самая змея, которая меня укусила, я видел ее на картинке.

— Выходит, она все-таки ядовитая?

­ — Выходит, что так, — подтвердил Безымянный. ­ — После этого мне запретили читать книжки, — с сожалением добавил он.

— Какая глупость! — Я была в смятении.

Мне показалось, что подобными разговорами он пытался меня подбодрить. Никак нельзя было проверить, правду ли он рассказал, но даже без этой истории я всегда верила в пагубность мыслей, подпитываемых страхами.

К тому времени мы уже прошли практически половину пути. Луна была полна холода и молчания. В одиночестве я совершенно точно разбудила бы кого-нибудь своей неосторожностью.

Мы с легкостью преодолели первый этаж. Безымянный героически рисковал собой перед каждым углом, не позволяя мне совершать даже шаг без своего контроля.

На втором этаже мы почему-то остановились. Безымянный внимательно огляделся по сторонам и посмотрел мне прямо в глаза.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — прошептал он. — Ты готова это услышать? Это касается твоей сестры.

— Что ты можешь знать о моей сестре? Ты с ней даже не знаком. — Я начала паниковать.

— Ты совершенно права, Майя. — Впервые за все это время он обратился ко мне по имени. Отчего-то мне стало так легко и спокойно на душе, словно я просто беседую с другом. — Я не могу ничего знать о твоей сестре, едва зная тебя. Но я знаю немного больше об этом. — И Безымянный развернул тот самый листок со списком, где был и номер Лилии.

­ — Что ты знаешь?

— Нечто важное. — Он все еще говорил шепотом. — Я хочу, чтобы ты была готова к встрече с сестрой. Потому что ты ее не увидишь просто спящей в постели. Она не сможет поговорить с тобой, потому что будет спать слишком крепко. В такой сон человек впадает, когда отключается сознание, во благо физического тела.

— Перестань говорить непонятно! — крикнула я громким шепотом.

— Я только хочу помочь тебе!

— Что ты вообще можешь знать? Почему я вообще иду за тобой?

­ — Ты мне доверилась, Майя. — Он словно почувствовал, что я успокаиваюсь, когда он зовет меня по имени. — А я искренне захотел тебе помочь, потому что просто знаю, что происходит.

— Где сейчас Лиля? — Я совершенно отчаялась.

— Совсем близко.

— Мне хочется и не хочется знать правду, понимаешь?

— Очень хорошо понимаю. — Он был абсолютно спокоен. — Это естественно. Да, порой незнание способно сохранить твое равновесие, а может быть, даже жизнь мальчика, укушенного «неядовитой» змеей. ­Но в любом случае твоя сестра очень больна.

— Легко так часто произносить это, когда оно не имеет к тебе никакого отношения.

­ — Нелегко. Твои глаза рискуют навсегда превратиться в звезды. Это очень нелегко видеть.

Моя главная ошибка! Я всегда присваиваю себе большую часть страданий, игнорируя чужую боль. Вес моих переживаний может быть критически велик, но это не означает, что чужая боль не заслуживает внимания. Хотя я и не в силах постигнуть всю ее глубину.

— Боюсь, у нас проблемы, — встревожился Безымянный.

Я насторожилась и услышала негромкие чужие шаги. С каждой секундой они становились отчетливее. В самом конце коридора показались два едва различимых силуэта. Вальяжно передвигаясь, они словно оттягивали неизбежный момент, когда загонят нас в ловушку. Нам некуда было идти. Оставалось только пойти незваным гостям навстречу, чтобы сократить мучительное ожидание.

— У нас есть только один шанс остаться незамеченными. ­ — И Безымянный вплотную прислонился к стене, присев на корточки и потащив меня за собой.

Я не видела смысла в его действиях, потому что даже слепому не составит труда заметить наше присутствие в настолько узком коридоре.

Силуэты Больших людей становились все отчетливее, а я вместе с тем теряла последнюю надежду увидеться с Лилией.

В эту секунду мне не хватало способностей хамелеона, умеющего менять окраску тела. Я могла бы слиться с белой стеной и стать невидимкой.

С последней надеждой я взглянула на Безымянного. И меня охватил ужас, потому что на его месте никого не оказалось. Я оглядела все вокруг, но мальчик исчез. Истошный крик отчаяния буквально застыл в моем горле. Меня охватила паника.

­­ — Как же так? — Я все еще надеялась, что он где-то рядом и может меня слышать.

­ — Я здесь! — ответил мне его голос из пустоты. — Если человек поверит, что его кожа может менять цвет под окружающую обстановку и таким образом скрывать тело, что будет?

— Что? — Озноб охватил все мое тело. Безымянный был совсем рядом и в то же время где-то очень далеко. Я не понимала, что происходит, но этот разговор был явно неуместен.

— Отвечай немедленно! — впервые он заговорил со мной таким тоном.

Я вздрогнула и отчетливо разглядела два шедших нам навстречу силуэта Больших людей. Не было времени спорить, поэтому я, не задумываясь, выпалила:

— Я не знаю! Наверное, человек научится растворяться в пространстве.

— Да! — Я знала, что это он и хотел услышать. — Так вот, я хочу сказать тебе, что это так и есть. Ты видишь меня?

­ — Да где же ты, в конце концов? — Я была вне себя от злости.

— Следи за источником моего голоса. И убеждай себя мысленно в том, что я говорю правду. Если ты чего-то не знаешь, это не значит, что этого не существует. Если ты чего-то всем сердцем желаешь, это произойдет. Забудь о тяжести в ногах, о тепле своего тела. Тело — это всего лишь материя, порожденная одной и той же изначальной энергией, как и дерево, камень или вот эта стена.

Этот разговор начинал сводить меня с ума. Мне не хотелось верить, но я без капли сомнения признавала, что мое тело — всего лишь частицы, наполненные пустотой. Любая материя, порожденная энергией, — пустота, а разница между мной и стеной — всего лишь разница в состоянии энергетических волн.

Я закрыла глаза, ощутив пустоту своего тела. Это было так сложно и легко! Словно я всю жизнь знала эту нерушимую связь с миром, но не могла в нее верить до тех пор, пока кто-то мне ее не докажет.

Открыв глаза, я обнаружила перед собой четыре синих глаза, смотревших прямо на меня. Мне стало не по себе. Они словно видели и не видели меня одновременно. Их зрачки то расширялись, то сужались, а длинные ресницы и не думали опускаться, моргая.

Тут я подметила кое-что необычное, странное и при этом милое. Эти люди не умеют улыбаться; возможно, они даже до конца не понимают значения этого слова. Однако их лица навсегда отпечатали на себе легкое ехидство в приподнятом уголке бледных губ. Скрывалось оно только тогда, когда они открывали рты ради того, чтобы обменяться словом, обнажая белоснежные ровные зубы.

В какой-то момент Белолицые одновременно моргнули, и ледяная волна пробежала по всей моей спине, оставив меня в холодном поту. Я зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть от ужаса, и задержала дыхание.

Наконец два незнакомца в белых комбинезонах опустили головы к полу и продолжили прогулку вдоль темного коридора, мысленно отсчитывая каждый шаг. Я с нетерпением ждала, когда их силуэты скроются и опасность минует. Тело мое ослабело, я с облегчением выдохнула и упала на пол.

— Ты в порядке? — Безымянный коснулся моего плеча, словно все это время мы просто сидели на полу и болтали.

­­ — Не знаю, — устало ответила я.

— Ты такая молодец, Майя! Ты даже не понимаешь, как легко твое сознание постигает собственную душу, сливаясь с ней воедино.

Я не знала, что мне делать, отчаиваться или ликовать. Ясно было лишь, что Лилия где-то совсем рядом, а я трачу время на пустые разговоры.

— Я хочу увидеться с сестрой!

­ — За этим мы и здесь, — спокойно ответил Безымянный.

Наше маленькое путешествие вскоре подошло к концу: дорога завершилась в тупике. Несколько комнат прятались за необычными дверями, слишком мощными и крепкими, чтобы проникнуть сквозь них без ключа. Круглые окошки на каждой из этих дверей позволили бы мне отыскать то, ради чего, собственно, был преодолен весь этот недолгий, но рискованный путь.

Я остановилась возле первой двери. У меня возникло жгучее желание заглянуть в окошко, но стало страшно.

— Где она? — И я наивно взглянула на нового друга.

— К сожалению, я не знаю. Она может оказаться в любой из этих комнат.

Я прильнула к первой двери. Окно располагалось чуть выше моего роста, пришлось встать на цыпочки. Вот мои глаза видят какую-то странную, чужую комнату. Все было белым. Никакой мебели, никаких лекарств, шприцев, ничего. Только одинокая койка под стеклянным колпаком посередине. Чье-то незнакомое тело лежало там, словно рыба в аквариуме. Я отшатнулась от двери и подбежала к следующей. Но и там Лили не оказалось.

Вот я подошла к последней двери и снова встала на цыпочки. Мое участившееся дыхание заставило круглое окошко запотеть, и как только толстое стекло вновь стало чистым, я разглядела свою сестру. Да-да, точно, это была она.

Я с замиранием сердца нажала на ручку и толкнула дверь, навалившись на нее всем телом.

— Подумай хорошенько, прежде чем заходить туда. Ведь это может быть небезопасно. — Безымянный не терял надежды меня остановить.

Но больше не было никакой опасности, потому что меня и сестру разделяла дверь без единого замка.

Я вошла в комнату, на пару секунд ослепнув от яркого света. В маленьком помещении никого не было, кроме этого странного сооружения с постелью и прозрачным куполом. Я неуверенно подошла к сестре. Ее глаза были закрыты, она странно дышала. Лицо Лили было очень бледным. Ее обнаженное, укрытое легкой простыней тело, как мне показалось, окутывал жгучий ледяной воздух, который исходил из какого-то странного бесформенного аппарата с присосками, напоминавшего человеческое сердце. Оно было похоже на одушевленное существо и дышало в том же ритме, что и несчастная, еле живая девочка.

Боже! Это действительно была моя сестра. Я сделала неуверенный шаг вперед и прислонила ладони к стеклу. Лиля выглядела так необычно. Стеклянный колпак придавал ей хрупкость и беспомощность. Она была словно цветок, увядающий, умирающий, обязанный прятаться от внешнего мира, который одним своим прикосновением может сорвать с него последний лепесток.

Моя любимая Лилия! Такая белая, такая слабая, но такая милая и красивая. Она лежала с закрытыми глазами, ее прямые светлые, с легким золотым блеском волосы обрамляли нежный овал бледного лица. Она, словно принцесса из сказки, лежала и ждала принца, который разбудит ее своим поцелуем. Только в сказках красавицы обычно оживали, дождавшись победного часа, а моя Лилия так и умрет, несправедливо и жестоко.

Я еще плотнее прижала ладони к колпаку, словно смогу прикоснуться к моей несчастной сестре. И только теперь поняла, что теряю самого близкого и дорогого сердцу человека. По моим щекам потекли слезы. Конечно, от жалости к себе, ведь последние дни жизни сестры я не была для нее поддержкой и опорой. И этому нет оправдания.

Я почувствовала, будто бы в комнате стало так же холодно, как под колпаком, и стала замерзать. Мои пальцы побелели и словно прилипли к стеклу.

Мне захотелось обнять сестру, прижаться к ней. И этот жуткий колпак невыносимой преградой отдалял меня от нее на какие-то жалкие сантиметры. Мне хотелось ударить по нему кулаком, чтобы он вдребезги раскололся, и забрать свое сокровище назад. Но я была бессильна.

— О, Майя! — Неожиданный приход вожатой не заставил меня отстраниться от моего цветка ни на сантиметр.

Тринадцать остановилась, боясь совершить лишний шаг мне навстречу. Она знала, что в тот момент не имела права быть так близко к нам.

Безымянный замер на пороге, словно не был моим соучастником. Его белая кожа сливалась с комнатой. В глазах у меня плыло, и вдруг на секунду показалось, что я на небесах. Лишь черное пятно его волос хоть как-то выделялось в этой мутной белизне. Взгляд мальчика был наполнен непонятным мне холодом и безразличием, но то, что он просто стоял здесь, в этой комнате, оказывало мне незаменимую поддержку.

Я взглянула на вожатую. Никогда она не была так далека от меня, как в тот день. И дело было не в том, что она молчала и смотрела пусто и холодно. Она просто была рядом, но не сделала ничего, чтобы отличаться от Большого человека. В чем смысл, если ее так называемая сущность — только внутри нее? В чем смысл такого существования, если Маленький человек, живущий в этом хрупком теле, не способен повлиять на внешний мир?

Мне стало невыносимо смотреть на Тринадцать, и я повернулась к сестре. По щекам все еще текли слезы. Вокруг все еще сильнее побелело и помутнело. И только где-то в уголке правого глаза блеснула зеленая искра, которой прежде я не придала значения. Я вытерла мокрые глаза и обнаружила на белой груди сестры маленький зеленый камушек — мамину сережку.

— Лилия попросила оставить сережку, — призналась Тринадцать, проследив за моим взглядом. — Мне казалось, она придаст твоей сестре силы.

— Что вы с ней сделали? — плакала я. — Она умирает! Ничто не в силах ей помочь. А я просто позволила ей уйти… Теперь она лежит под этим колпаком, как умирающий цветок. Это жестоко!

— Твоя сестра очень сильный цветок, Майя. Единственный его недостаток — отсутствие шипов.

­ — Шипов? — разозлилась я. — В этом мире без шипов не выжить, вы правы. Мы просто умирающие цветы, мы слишком сильно зависим от внешнего мира.

— Будь сильной, Майя, будь сильной за двоих!

— Я очень слабая, Тринадцать! — Я почти кричала, задыхаясь от слез. — В чем смысл моей силы, если моя сестра сейчас здесь? Я больше не хочу быть сильной. В этом нет никакой нужды.

— Ты должна знать, что не имеешь к случившемуся никакого отношения. Не вини себя. Не терзай себя!

— Не говорите мне больше ничего! — Я совершенно потеряла над собой контроль. — Вы не можете говорить, не имея представления о жизни, о любви и чувствах. Вы не знаете, что это такое. Что значит потеря, потеря близкого и дорогого сердцу человека. У вас нет сестры, которая была рядом с вами с самого начала, с которой вы держались за руку, гуляя в парке. Она не делила с вами конфеты, которые дарили на праздники. Она не воровала шоколад с вами ночью, не украшала с вами елку под Новый год. Она не прибегала к вам в кровать ночью, кутаясь в ваше одеяло и рассказывая, какой ужасный сон ей приснился. Она не плакала вам в плечо, когда было грустно, она не радовала вас своим хорошим настроением. Не с вами она купалась в холодном море летом и складывала в пластмассовое ведро ракушки и камни, которые потом перекладывались в банку. Не строила песочные замки, не брызгалась из игрушечного пистолета. Она не делилась сладким мармеладом, когда у вас болело горло. Она не была частью вашей жизни. Она была моей. Это мне она доверяла самое сокровенное. Это со мной она ходила на рыбалку с сачком, ловя вместо рыбы тину. Со мной она лежала на садовых качелях под пледом и считала количество упавших звезд. Со мной она залезала на дерево, срывая самые сладкие яблоки. Со мной по вечерам она слушала, как мама читает, пила горячий шоколад, от жадности обжигая горло. Вместе с ней я парила в горячей воде ноги, кутаясь в мягкий халат. С ней мы ловили божьих коровок и сажали их в пластиковую коробку. Рисовали открытки на Новый год и клали под елку. Все это она разделяла лишь со мной! — Тринадцать осторожно коснулась моего дрожащего плеча. — Только почему, — глотая слезы, с трудом выдавила я, — почему последнее, что я сказала ей, было «ненавижу»?..

Глава 14. Сильная слабость

Не помню, как меня вывели из этой комнаты. Как позволили выплакаться, не говоря ни слова. Не помню, как оказалась в комнате Тринадцать и как меня укутали теплым одеялом, уложив на диван. И как я позволила себе моментально провалиться в сон с мокрыми глазами.

Осознание пришло во сне. Мне приснилось, будто я выхожу из нашего прежнего дома в сад. Там сидит в клумбах Лиля и усердно копает землю нашими детскими совочками и лопатками. Я подхожу к ней и вижу, что на месте папиной клумбы посажена красивая лилия. Я ругаю сестру за это и завершаю монолог словами «Ненавижу тебя». А сестра спокойно и рассудительно смотрит на меня, улыбается по-доброму и отвечает: «Зачем ты так говоришь? Я ведь знаю, что ты меня любишь».

Сон оборвался, и я проснулась в чужой комнате с опухшими глазами.

— Ну как ты? — Подошла Тринадцать с чайным подносом в руках. — Похоже, у тебя температура, попробуем сбить ее, и вернешься к себе в комнату. Пару дней отлежишься.

Я молчала, не реагируя на ее слова. Лишь из-за невыносимой жажды я взяла чашку чая и жадно глотнула, ощутив кислый привкус лимона.

Поморщившись, я вернула чай на поднос и укуталась в одеяло.

— Майя, я не прошу тебя разговаривать со мной. Но ты же меня слышишь? — Я даже не моргнула. — Знаю, что слышишь. — И она присела в кресло рядом. — Тогда послушай, что скажу.

Она стала нервно мешать ложкой сахар в своей чашке и неуклюже ерзать на месте, выбирая положение получше. Я заметила, что руки у нее дрожат от пережитого, глаза все еще красные от усталости, а синяки под ними говорят о бессонной ночи.

— Я не побоюсь громких слов. Ты, вероятно, считаешь меня извергом. Я тебя не осуждаю. Ты имеешь право так считать. Только зверь может позволить приручить себя, принять пригодные для жизни условия. Но прирученное животное, загнанное в клетку, не перестает мечтать о воле, о привычных и комфортных ему условиях. Оно остается верно самому себе, но не совершит попытки бегства, даже несмотря на то, что веревку, связывающую его, оно легко может разорвать. Я должна тебе признаться. Я не одна из них. Я такая же, как и все вы. Мне тоже было тринадцать, когда я познакомилась с Большим человеком. Тогда все только начиналось. Мир не знал о том, что его ждет, о том, что свобода новой жизни будет заключаться в заточении прежней. Я шла вперед с несравнимым успехом, ни на секунду не забывая свои прежние обещания и клятвы. Я вольна зваться Большим человеком, сознательно утаивая в глубине себя Маленького человека. Я достигла самого высокого уровня, не променяв свою память и душу на достигнутую цель. У меня есть секрет, Майя…

И тут я невольно отдалась силе любопытства.

— В моих жилах течет их кровь. Да, мой отец — Большой человек. Он передал мне силу, которая позволила ужиться вместе Большому и Маленькому человеку. Я познала новый источник энергии за пределами добра и зла. Познала собственное тело и взяла под контроль каждую секунду своей жизни. Во мне живут два сознания и два мира. Я сильна и слаба. Я верна доброте, не существующей без силы зла, но одновременно способна держать нейтралитет перед ними обоими. Познав в себе Большого человека, потеряла ли я частичку Маленького? Так и есть, даже несмотря на то, что Большой человек жил во мне всегда, независимо от моего сознания. Признание в себе Большого человека разрушило большую часть смысла всей моей жизни. Но пока жива моя преданность Маленькому человеку, есть место тому, что осталось.

У меня не было слов, куда-то исчезли все эмоции. Пропало желание верить, ждать и надеяться. Теперь любое сказанное слово превращалось в пустой звук, и больше ничего. Я слабела и приближалась к чудовищному безразличию.

— Я верю в то, что всем сердцем пыталась пожелать тебе и твоей сестре. — Тринадцать продолжила свой монолог, запнувшись на последнем слове. — В силу, умеющую принимать обе стороны жизни — Большого и Маленького человека. Я верю в существовании этой силы в каждом простом человеке, умеющем быть по-настоящему преданным своему существу, не безрассудно и искренне. Я поверила в существование этой силы, когда первый раз увидела вас двоих. Ее возможно развить в себе, если ты готов смотреть на небо не только с привычной тебе точки зрения. В вас, несомненно, заложена такая сила. Она вам была дана природой и вашей крепкой связью друг с другом.

— Вы когда-нибудь думали о черепашках? — невпопад спросила я. — Они ведь не знают, что их ждет впереди. Тем не менее они уверенно и целенаправленно ломают скорлупу и выбираются из песка. Откуда им знать, что с ними будет? Но они идут на свет, такие слабые и беспомощные. Их зовет голос моря, голос свободы. И они стремятся за ним, совершенно забывая о том, что обречены. Лишь малая часть из этих черепашек достигают моря и уплывают. Скажете, жизнь погибших черепашек напрасна? Абсурд. Они прожили недолгую, но очень важную жизнь, и всем это доказали. Они были готовы бороться, даже если это стоило им самой жизни.

— Майя! — О, как же непривычно слышать свое имя из уст всех этих людей. На этот раз Тринадцать попыталась добавить в нотки своего голоса как можно больше уверенности и твердости. — Не нужно винить людей в их слабости. Чаще всего ее оправдывают определенные жизненные ситуации. Невозможно судить чужие поступки со стороны, ведь ты никогда не будешь на месте этих людей. Ты никогда не переживешь прошлое, которое идет следом за каждым человеком и вынуждает совершать определенные поступки. Иногда отсутствие борьбы и есть борьба.

Я не пыталась сопротивляться и что-то доказывать ей. Я молчала, потому что каждое мое слово вызывало во мне неприятное чувство, словно я снова и снова предаю свою сестру. Словно мой голос неспособен существовать без Лилии.

В свою комнату я вернулась только на следующий день. Меня встретили Лина и Люся, помогли лечь в постель и не задавали никаких вопросов. Я была им благодарна за то, что все это время заботились обо мне. Трижды в день они приносили мне еду, а перед сном — что-нибудь сладкое и вместе со мной сидели на кровати. Так продолжалось дня три, и наконец я рассказала им все, что произошло в те мучительные часы. Они молча слушали, пытаясь не тревожить, не задевать мои раны вопросами, на которые мне не захотелось бы отвечать. Я выговорила все свои чувства и эмоции и словно истощилась. Снова появился непонятный упадок сил. Теперь хотелось лежать на этой кровати очень долго. Смысл всей моей жизни пропал, и мне вполне достаточно просто лежать, чтобы ничего не происходило больше, чтобы не испытывать ничего, что не было бы связано с моей сестрой…

Однажды меня пришел навестить Безымянный. Он не нуждался в диалоге — ему было достаточно того, что я просто слушала его. Говорил он очень необычные и интересные вещи. Когда я начинала чувствовать, что за разговорами стоят попытки меня подбодрить, я переставала вникать в слова, а просто наслаждалась тембром его голоса.

Я попросила его приходить чаще.

— Ты могла и не просить, по глазам все ясно и так. С завтрашнего дня я бы и сам стал приходить к тебе чаще.

Он сидел у меня все свое свободное время.

— Однажды к тебе вернутся все твои силы, и я открою один свой секрет. — Я хорошо понимала его тактику, но не в силах была противостоять любопытству. — Я непростительно слабый человек. Я со слабостью на «ты». Иначе тот самый секрет не придавал бы моему существованию никакого смысла. Слабость иногда заводит в самые неожиданные углы. У тебя всегда есть шанс выйти из этого угла, но ты боишься, потому что не знаешь, что тебя ожидает впереди. Самое забавное заключается в том, что ты боишься самого себя. Потому что за углом «что-то» тебя подстерегает только в мыслях. Я научился любить свою слабость. Хотя бы за то, что она дает возможность мне быть собой, выражать себя. Ты только задумайся: что красивого в полевом цветке, если весь его стебель покрыт шипами? Может, что-то и есть, но прежним, чистым и беспомощным, он уже не будет, правда?

Я не ответила, но выслушала его до самого конца.

— Как мне называть тебя? — Я осмелилась пойти на сближение.

Он как-то неловко пожал плечами и ответил:

— Твою сестру назвали в честь цветка лилии, назови и меня в честь цветка. Какой твой любимый?

— Георгин.

В моей памяти всплыла картинка нашего сада, где этот цветущий куст скрывался за слишком пестрыми и широкими бутонами лилии, которые отец берег как зеницу ока. Георгины были моими любимыми цветами.

— Меня всегда звали Георгином, — без тени улыбки ответил он. — Наверное, я просто об этом забыл. Я искренне благодарен тебе.

Впервые за долгое время я позволила себе улыбнуться, в ту же секунду почувствовав себя предательницей за то, что радуюсь, когда рядом нет сестры.

Не могу сказать, что полностью поправилась и набралась сил, когда спустя еще пару дней смогла подняться с постели. У меня просто не было другого пути, я уже была на грани. Я совершенно точно знала, что, отдавая все свое время размышлениям, только слабею. Только действия и физическая усталость могут привести к тому, что мне станет легче.

— Я кое-что увидел однажды, — как-то вспомнил Георгин, когда очередной день моей жизни близился к концу. — Увидел то, что навсегда изменило мое отношение к жизни. То, что заставило меня признать слабость как неотъемлемую часть силы. Поглядишь на эту сильную слабость?

Я не могла проигнорировать такое любопытное предложение.

Мы направились в сторону озера. Быстро темнело. Я пыталась не отставать от Георгина ни на шаг. Почему-то в его присутствии я чувствовала себя в полной безопасности.

Наш путь завершился у высокого дуба. Георгин присел у его корней на колени и начал подкапывать пальцами сыпучий мягкий песок.

— Что ты делаешь?

— Все в порядке, — не отрываясь, ответил он. — Сейчас сама все увидишь.

Я терпеливо уселась ждать на пеньке срубленного дерева, унимая нарастающую дрожь. Озеро начало сливаться с темнотой вечернего неба, разбрасывая по своей глади слезы далекого космоса. Мне было легко и одновременно тоскливо от столь чарующей красоты природы, которая продолжает существовать независимо от того, распускается или увядает цветок лилии…

— Удивительно! Как легко можно уместить в руках любовь.

Я удивилась и взглянула на Георгина, обнаружив в его руках прозрачную, плотно закупоренную банку.

— Пустая банка? — не поняла я.

— Любовь!

Георгин протянул мне банку, отряхнув прозрачное дно от крупинок песка.

Я вгляделась в явную пустоту банки, но Георгин подсказал:

— Приоткрой крышку.

Я осторожно взялась за крышку и легким движением прокрутила ее против часовой стрелки. Я вдруг ощутила, как крышку стало отталкивать, будто магнитом.

Я вздрогнула и посмотрела на Георгина.

— Нечего бояться, — добавил он.

На дне банки вдруг стало видно белый огонек. Страшно больше не было. Огонек напоминал проснувшуюся звездочку на начинающем темнеть небосводе. С каждой секундой она становилась отчетливее и красивее. Я стала замечать в ее блеске цветной огонек, который озарял пространство банки самыми яркими и теплыми цветами. Наконец банка полностью наполнилась теплом и светом, и, приоткрыв крышку, я закрыла глаза.

«Ночь сменяет день, день сменяет ночь. Холодное является холодным, пока есть тепло, и наоборот. Мы существуем в этом мире, пока осознаем себя. Цветы прекрасны, потому что эту красоту воспринимает наш глаз. Мы — те самые цветы, мы — красота, потому что мы являемся знанием о существовании прекрасного. Боль приходит только с нашего согласия. Она существует, пока есть знания о тепле и холоде. Боль — это увядший цветок. Соответственно, свежий распустившийся бутон — тоже боль. Все существующее — всего лишь форма нашего восприятия. Оно существует и не существует одновременно, пока мы осознаем окружающий нас мир. Цветок существует, пока есть та самая боль, пока есть знание о красоте и уродстве. Пока есть тепло и холод, не существующие друг без друга. Все живущее — бесконечный поток силы, выраженный через разные способы действий, мысли и чувства».

Я открыла глаза, и из-под век хлынули слезы. Я всхлипнула, ощутив прилив непонятной энергии, волнующую боль и радость.

— Что это?

— Что это? — переспросил Георгин и забрал банку себе, бережно закрутив крышку обратно. Огонек продолжал мерцать, не уставая испускать цветные брызги. — Это вся существующая энергия. Сочетание злого с добрым, теплого с холодным, слез с радостью. Это существование мира, находящегося в постоянном балансе между тяжелым и легким. Это Любовь.

— Любовь, — повторила я зачем-то, вытирая щеки от слез.

— Это сила, спрятанная одним из слабых людей, считавших себя сильным, — попытался объяснить Георгин. — Эта банка — хранилище энергии, пребывающее в разных формах человеческого существа. Эта банка — настоящий гейзер, извергающий невероятную силу. Владелец этой банки спрятал эту силу здесь, потому что она делала его слабым.

— Было бы смешно, если бы не было так грустно, — лишь ответила я, вспомнив, что так без конца любил повторять отец.

— Знаешь, где таится жизненный компас Большого человека?

В ожидании моего отрицательного ответа он радостно продолжил:

— Вот здесь. — И он легонько коснулся головы кончиками пальцев. — А компас Маленького человека знаешь где?

Я отрицательно покачала головой, и его рука опустилась к левой стороне груди.

— Вот здесь.

Никогда не забуду этот разговор. Он нас очень сблизил, потому что Георгин открыл мне себя настоящего. Я чувствовала, как нуждалась в подобном откровении.

Познавая смысл жизни, сущность человеческого существа, я вдруг осознала, как глубоко и далеко зашла в этих поисках. Мы слишком далеко заглядываем, будучи не в силах разобраться с самыми простыми повседневными вещами, не говоря уж о самих себе. Ко мне пришло это осознание, когда однажды я раскрыла пустые страницы своей тетради воспоминаний с искренним желанием написать в них имя Лилии. Эта тетрадь, имеющая удивительное свойство забирать вместе с буквами чувства, раньше казалась мне тетрадью дьявола. Какой же ничтожной можно стать из-за отчаяния и слабости.

Дело было плохо. Жить без сестры оказалось невыносимо. И если бы я поддалась слабости, то могла бы навсегда забыть имя Лилии и продолжить жизнь, отыскав в ней новый смысл.

— Не могу в это поверить! — Георгин был крайне возмущен, когда я решила поделиться с ним этими мыслями. — Ты бы не смогла так поступить, правда?

— Наверное, если бы могла, то уже поступила бы. Вот только я не способна подавить в себе это желание. Я бессильна.

— Какая глупость! Ты — результат своих вчерашних воспоминаний, чувств и эмоций. Ты — это твоя любовь к близким. Позабыв себя прежнюю, ты не отыщешь нового смысла. Твоя жизнь будет пустой, понимаешь? — Он отчаянно выдохнул и продолжил: — Я никогда не смогу побывать на твоем месте, Майя, мне никогда не познать глубину твоей утраты. Я не хочу тебя обвинять и осуждать, просто попрошу задуматься: Большой человек в свое время тоже мог утерять смысл своей жизни. Зачем же ты тогда так строго его судишь?

— Я загнана в угол, — лишь ответила я. — Не хочу продолжать жить, пока есть мысли о прошлом. Не хочу умирать, потому что я лишусь этих мыслей и навсегда потеряю ее…

— Ты привыкла воспринимать человека как физический образ. Но пока есть любовь, мы независимы от материального мира, потому что связаны друг с другом на духовном уровне. Лишаясь чувств, ты рискуешь разорвать самую главную связь.

­ — Я пытаюсь быть сильной, но плохо получается, — я едва сдерживала слезы.

— Ты сможешь, пока искренне этого хочешь.

— В этом весь смысл. — Я подошла к Георгину ближе и обняла его. — Пообещай, что будешь рядом. С твоим отсутствием я рискую потерять желание быть сильной.

Георгин ничего не ответил. Только испуганно посмотрел на меня, словно не готов был брать на себя такую ответственность. Холод и даже злоба, мелькнувшие в его глазах, заставили меня отпрянуть на несколько шагов. Между нами образовалась странная пропасть. Однако я ни на секунду не пожалела, что позволила так крепко довериться этому мальчику.

И с того самого момента я не услышала от него больше ни слова. Объяснений его поведению я так и не отыскала. Количество наших встреч сократилось до нуля. А я поймала себя на мысли, что боль постепенно превращается в мое третье легкое…

Глава 15. Могу, но не хочу

Однажды вечером мы все лежали в комнате, пытаясь заснуть после тяжелого и насыщенного дня. За окном бушевал ветер, разнося вокруг моросящий дождь. Атмосфера комнаты от этого казалась особенно теплой и уютной.

— Не могу выбросить из головы одну историю, — разрезал тишину взволнованный голос Люси. — Когда я в первый раз услышала ее от бабушки, то по ночам спать не могла. Причем, чтобы семилетняя я лучше поняла историю, бабушка назвала ее сказкой. Она берет начало от жизни одного старца, к которому приходили изливать свою боль простые люди, совершившие злой поступок.

— Вчера я украл у матери ожерелье. — Они не боялись быть честными перед ним, потому что верили, что он напрямую связан с Богом и будет к ним справедлив.

— Только после смерти своего брата я осознал, как был холоден и безучастен к нему, — говорили они.

— Я убил своего старого врага, — говорили они.

Признаний было бесчисленное количество, и у старца всегда находился простой ответ.

— Возьми стакан с горячей водой, дитя, — говорил он, — прочувствуй эту боль снова, попроси прощения и выпей воду.

Все они исповедовались и пили, будучи уверенными в том, что навсегда сняли с себя грехи. Многие из них приходили к старцу по второму и третьему разу, совершая зло уже намеренно и будучи уверенными в прощении, сокрытом в стакане воды.

Однажды, незадолго до своей смерти, мудрец созвал всех, кто приходил к нему со своим раскаянием.

— Взгляните! — вымолвил он, раскрыв перед присутствующими какую-то коробку.

Запустив в нее дрожащую руку, он осторожно достал некрасивую льдинку, всю в трещинах и рубцах.

­ — Это всего лишь вода, — спокойно пояснил мудрец. — Она подверглась силе энергии, таящейся в жадности.

Старец доставал льдинки одну за другой, и каждая из них выглядела страшнее и острее предыдущей.

— Обман… — Старец не уставал описывать каждую. — Насилие, ложь…

Наконец льдинки закончились. Все напряженно затихли.

— Такими становятся после смерти души людей, которые совершили зло. И вот что происходило с вашими душами, когда вы честно и искренне просили прощения за злые поступки.

Он обливал каждую льдинку горячей водой, тем самым сглаживая некрасивые и острые рубцы.

Все заулыбались, но не тут-то было.

Мудрец взял последнюю льдинку и добавил:

— А вот что произошло с душой человека, который просил прощения только ртом, а не сердцем. Кто не был искренен и честен даже перед собой. Кто продолжал сквернословить, обманывать и убивать, будучи уверенным, что его учитель к Богу ближе всех и всегда его простит. — Мудрец вылил горячую воду на изуродованную льдинку, которая тут же растаяла прямо у него в руках.

— Никто не способен быть ближе к Богу, чем вы сами, — пояснил он. — Только вы в ответе за свою жизнь. Я лишь помог вам понять это…

Люся закончила рассказ, и никто ничего не ответил ей. На секунду мне показалось, что все уснули. Тогда я еще немного подождала и вышла на балкон, в холод. Под ногами были лужи, снаружи моросил дождь. Тучи постепенно рассеивались, позволяя прорваться последним солнечным лучам, рисовавшим на небе теплыми розовыми красками.

Мне было спокойно и тревожно одновременно. История Люси меня взволновала, несмотря на то что я всю свою сознательную жизнь пыталась следовать одному и тому же правилу — честности, которая начинается прежде всего с честности с собой.

— Как думаешь, какую форму имеет душа Большого человека, если она у него есть вообще? — Вдруг неожиданно появилась Люся.

— Я не думаю, что душа Большого человека могла растаять, — неуверенно ответила я. — Это же приводит к необратимому исчезновению человеческой сущности в этом мире и за его пределами. Возможно, душа Большого человека даже не имеет ни единого острого рубца. Но если она есть, это еще ни о чем ведь не говорит.

— Без единого рубца нам не прожить эту жизнь, — согласилась Люся.

Дождь почти закончился, выглянуло еще греющее осеннее солнце.

Розовая полоска на небе становилась ярче и шире, растекаясь красными красками.

Где-то вдалеке послышался мелодичный звон, напоминавший колокольчик. В вечернем холодном небе, разрезая крыльями курчавые розовые облака, едва проявился силуэт какой-то большой птицы.

Я пригляделась к ней, но Люся подсказала:

— Мне кажется, я знаю эту птицу. У нее редкий рыжий окрас и орлиный клюв. И она очень своеобразно кричит — как новогодние бубенцы.

Мы прислушались и действительно уловили сквозь порывы ветра приятный перелив бубенцов. Птица взмахивала крыльями, разгоняя воздух. Приближаясь, она становилась все крупнее и страшнее. Наконец она осторожно приземлилась на перилах нашего балкона, и я задержала дыхание.

Никогда не видела столь величественного, грациозного и в то же время безобидного животного. Перья птицы переливались огнем, словно она родилась от осеннего солнца. Горделивый орлиный клюв изгибался перевернутым крюком, вызывая первобытный страх невинной жертвы.

— Это голеон! — без страха поглаживая взъерошенную голову птицы, продолжила Люся. — Он не хищник и совершенно не знает зла. Голеоны могут жить больше ста лет и совершенно неприхотливы. Чаще всего они прилетают на особую энергетику. Они питаются энергией, в частности нашей, не как другие животные.

Проникшись, я осторожно коснулась пальцем рыжего крыла, ощутив внутри пульсирующий холод. Несмотря на мощное тело, крылья птицы казались несоизмеримо маленькими. ­

— Доказано, что голеоны по своей природе не должны летать из-за слишком маленьких крыльев. — Люся будто подслушала мои мысли.

— Как же они тогда летают?

— Они ведь не знают, что не могут. Вот и летают, потому что хотят.

— Красивая птица!

— Говорят, если хочешь, чтобы голеон прилетал к тебе чаще, думай о хорошем. Положительная энергия — их излюбленное лакомство.

В ту же секунду я подумала о сестре. Вспомнила, как, гуляя по птичьему рынку, мы выпустили из клеток практически всех птиц. Нам было страшно, что нас отругают родители, поэтому мы до глубокого вечера просидели во дворе в самодельной палатке из веток. Но об этом поступке мы никогда не жалели.

Голеон взмахнул крыльями и улетел, словно пытаясь догнать уплывающее за горизонт солнце.

Я подняла упавшее перо, красиво переливающееся золотым блеском.

— Сохрани это перо, — провожая улетающую птицу печальными глазами, сказала Люся. — Оно принесет тебе успокоение и силы. Когда голеоны забирают себе энергию, они всегда что-то оставляют взамен.

Поведение этой птицы напомнило мне золотое правило мамы: «Обретаешь больше, когда отдаешь». Но мою потерю ничто компенсировать не может. Слишком многое у меня отняли.

— Зачем человеку время? — На занятиях я перестала вслушиваться в разговоры Больших людей, но этот вопрос вывел меня из раздумий. ­ — Время придумано слабыми людьми, которые, пытаясь спланировать свой день, зашли в тупик. Вместе с контролем своего личного времени человек невольно больше думает о собственной смерти. Время напоминает человеку о прошлом, о быстротечности жизни, о приходе старости. Оно властно над его сознанием и забирает молодость и здоровье. Время — это не что иное, как чувство, такое же, как злость или опасение. Оно манипулирует человеком, превращая его в марионетку. Оно разделяет жизнь на прошлое, настоящее и будущее, лишает свободы. Время дает человеку хороший повод оправдать собственную слабость, снимая с себя ответственность за свободу выбора.

Неужели время — это всего лишь форма страха, которая ограничивает человеческие возможности? И мы так легко обсуждаем вещи, которые в один момент могут всецело изменить ход человеческой жизни? Большой человек осмелился возложить на себя такую ответственность, не осознавая последствий.

Для Большого человека жизнь — отсутствие смерти. Но ведь жизнь — не просто существование наших физических тел. Это в первую очередь глубина человеческой души. Любовь, счастье и радость, которые независимы от материального мира. Я не могла понять, к чему стремятся Большие люди. К бессмертию, которое сохранит их физические тела? В чем его смысл?

Я опять подумала о Лилии. Стало страшно от того, что я рискую снова ее потерять. Следуя по пути Большого человека, я навсегда разорву связь с сестрой, лишившись памяти и чувств.

Я была загнана в угол, потому что при любом выборе рисковала потерять сестру навсегда. Выбор между жизнью и смертью был похож на палку в двух концах. Пусть будет как будет. У меня больше нет сил принимать решения.

Наступил ноябрь, пошел первый снег, и я все еще была, и мир все еще был вокруг меня. Я перестала так сильно злиться на то, что от меня не зависит.

Когда корка льда собралась на подоконнике, я прильнула к холодному стеклу и смогла разглядеть каждую замерзшую капельку, переливающуюся в утренних лучах. Мне показалось, что я могу уловить звуки каждого живого существа. Словно переливающиеся снежинки запели для меня. Мне показалось, что я видела даже движение воздуха. Я попыталась дышать тише и медленнее, чтобы не разрушить такую хрупкую и волшебную связь с природой.

Вдруг я вспомнила отрывок из рассказа, который однажды читала мама.

В этом рассказе главного героя Леона без конца тревожил сон, где мираж в образе цветка был символом его веры, любви и счастья, прятавшихся в глубинах подсознания.

«Маленький мальчик, лет пяти-шести, бегал по двору, удерживая в руках воздушного змея. Рядом стояла девочка помладше, с красными от декабрьского морозца щеками, и протягивала руки к небу. Дети восторженно кричали, а сидящие рядом родители с умиротворенной улыбкой держались за руки.

В ту секунду Леон все понял. Он понял, где прятался от него цветок все это время. Он прятался в отсутствии его собственной веры.

Этот цветок теперь был повсюду. Чтобы лучше разглядеть его, Леон закрыл глаза. Он чувствовал его в звуках детского смеха, в лучах зимнего солнца, в свежести воздуха, в возможности проваливаться ногами в ледяные сугробы, в ответственности за собственное счастье и счастье своих близких».

Мне на секунду показалось, что всю прожитую жизнь я смотрела на этот мир как на обложку книги, не пытаясь заглянуть внутрь.

Мне вспомнились слова Тринадцать, которая в день нашей первой встречи сказала: «Осознание — это контроль над собственными чувствами и эмоциями. Ты понимаешь, что вся твоя жизнь зависит от собственного восприятия и отношения. Ты учишься управлять собой. Может быть, жизнь от этого становится проще, но тем самым человек губит в себе что-то живое и настоящее. Вы многого не знаете, однако ваша детская наивность делает вас такими живыми…»

Мне хотелось сохранить в себе ребенка, наивного, доверчивого, желающего простого счастья. Но я чувствовала, как этот ребенок постепенно покидает меня.

— Расскажи мне о своей прежней жизни. — Откровенность вожатой одним будним вечером застала меня врасплох.

— Не понимаю, зачем это вам? Зачем мне разговаривать с вами о моем прошлом, если цель Большого человека — чтобы я его забыла?

Тринадцать сидела на подоконнике, за окном мела пурга. Любопытный взгляд вожатой не отрывался от окошечка, растопленного пальцем на замерзшем стекле. Когда оно в очередной раз запотевало, она прислоняла перебинтованный палец к стеклу, стирая дымку.

— Я хочу стать твоим дневником, который навсегда сохранит в себе твое прошлое.

— Сохранит или отнимет?

— Знаешь, в чем кроется секрет дневника, в котором исчезает каждое написанное тобою слово? Он в тебе самой. Прошлое никогда не покинет твою память до тех пор, пока ты хранишь в своем сердце уверенность в ее силе. И никакая тетрадка никогда не отнимет у тебя память, если ты предана себе, если твое настоящее и будущее зависят от прошлого. Никто не способен отнять у тебя что-то. Если ты боишься что-то потерять — значит, ты не уверена в собственной силе. Пока ты веришь в себя, никто не способен тебя изменить.

— Вы хотите сказать, что каждый, кто расстался со своим прошлым, записав на страницах тетрадей воспоминания, сделал это… сам?

— Не в буквальном смысле. В глубине они не верили в себя и свою силу. Им было проще отдаться чужой воле и расстаться с самими собой. Они хотели этого, но неосознанно. Ни один волосок не упадет с твоей головы без ведома звезд, отражавшихся в твоем взгляде.

Тринадцать вдруг перестала скрывать свой интерес к погоде за окном и, распахнув широкие шторы, стала приглядываться к кружившимся снежинкам.

Я заметила, как в ее глазах блеснул непонятный огонек. Она еще удобнее устроилась на подоконнике, вытерев запотевшее окно рукавом.

— Как жить хочется… ― едва слышно пробормотала она.

Я по-прежнему испытывала неприязнь к этой девушке, но почему-то не побоялась озвучить вслух всплывший в памяти фрагмент прошлого.

За каждым таким воспоминанием следовало новое, и я не могла остановиться. Я прочувствовала каждый день своей жизни. Я увидела березу за окном родительской комнаты, морской пейзаж маслом в прихожей, часы с кукушкой на кухне. Я уловила аромат мартовского ветерка, пение соловьев, вкус сладких пирожков с вишней и наши беседы у костра.

Мне стало стыдно за свой страх, который мог бы разрушить эти воспоминания. Ведь я — такая, какая есть — отражение собственной памяти. Моя любовь к близким, дому, самой жизни — неотъемлемая часть прошлого.

Тринадцать не переставала смотреть в окно, пока я рассказывала — только поглядывала в мою сторону, когда я переводила дух. Она напомнила мне птицу голеона, с которой мне посчастливилось познакомиться. Тринадцать словно питалась каждым сказанным мной словом и теплой энергией, заложенной в воспоминаниях.

Мне стало искренне жаль ее. Она была так красива и несчастна со своей непоколебимой силой и желанием сохранить простоту. Тринадцать так и не сказала ни слова, когда мой рассказ приблизился к концу. Мы смотрели друг на друга, и на душе было легко и спокойно. Словно наши души общались на каком-то другом, более высоком уровне, втайне от нашего сознания. Мне это нравилось. Тринадцать была как никогда откровенна со мной. Она смотрела на меня как на равную. В ее взгляде были боль, свобода, тоска и любовь. Я увидела ее настоящую.

― Как жить хочется… ― зачем-то повторила я, прежде чем уйти.

Тринадцать шевельнула одним уголком своих губ, словно пытаясь улыбнуться. Она была благодарна за мою честность и искренность, я чувствовала это всем своим существом.

Я ушла, оставив ее наедине с моим прошлым. Пытаясь вырваться из теплых объятий воспоминаний, я побежала на улицу, и ледяное покрывало окутало меня, напомнив о мире за пределами прошлого. Я запрокинула голову к небу, где едва-едва виднелась сквозь белую пелену Большая Медведица.

В этом и заключается главная проблема: человек не может остановиться вместе с ходом времени. Время… чувство ли это? Может, его и нет вовсе? Как было бы легко, если прошлое было бы таким же реальным, как и настоящее. А ведь, по сути, так оно и есть. Настоящее — это отражение прошлого, начало будущего. Они неотделимы друг от друга.

Глядя на звезды, я молила об одном: «Господи, хочу жить. Хочу простого человеческого счастья».

Мне вдруг вспомнилась сказка из детства. В этой сказке лисенок каждую зиму отчаянно молился звездам о теплом волнующем море, укрывающем синим покрывалом песчаный берег. Он верил, что где-то существует такой же лисенок, как и он, мечтающий о таком же бесконечном лете.

Мне стало так же тоскливо, как и лисенку в сказке, которому прилетевшая весенним солнечным деньком синичка рассказала, что его мечта никогда не сбудется. Но даже в самую холодную пургу лисенок не уставал верить в свою мечту, и именно поэтому мечта однажды сама нашла его. Я чувствовала физическое истощение. Однако в глубине души бесконечно любила свою мечту о счастье и верила в нее.

Следующим утром ноги сами отвели меня в библиотеку. Я чувствовала в запахе книжных страниц какое-то спасение. Они магическим снадобьем ложились на мое сердце, боль которого не способно утихомирить ни одно лекарство.

— Сколько боли в столь юном взгляде, — встретил меня дедушка. — Как оглушительна тишина, застывшая на устах ребенка.

— Я не ребенок, дедушка.

— Возраст не определяется временем.

— В этом-то и суть. Я слишком рано позволила своему детству уйти.

— А этой девочке еще и четырнадцати нет…

— Вы сами себе противоречите. — Я невольно улыбнулась.

— Нет краше наряда, чем улыбка на лице. Одевайся так почаще.

Я улыбнулась еще шире, почувствовав, как внутри все переворачивается: я сохранила способность выражать радость, когда источник настоящего счастья давно потух.

Ощутив ком в горле, я отвернулась к стеллажу с детскими книжками, отыскивая по алфавиту сказку про отчаянно мечтавшего лисенка. Среди цветных пестрых корешков я искала один-единственный цвет, который в моменты грусти поднимал мне настроение. Фиолетовый. С самого юного возраста именно этот цвет растворял вставший в моем горле ком.

Поймав взглядом какую-то пеструю книжку с фиолетовыми элементами, я замерла на несколько секунд и тут же выдохнула, ощутив прилив бодрости и сил.

— Ты очень умная девочка! — ни с того ни с сего похвалил меня дедушка.

— Глупости какие, — без тени смущения ответила я, почувствовав себя недостойной похвалы.

— Вовсе нет. Знаешь, как отличить умного человека от глупого? — Я отрицательно покачала головой. — Умные девочки всегда ходят с такими же опечаленными глазами, как и ты. Глупые девочки счастливее.

— Улыбка не всегда является признаком глупости, — возмутилась я. — Порой улыбка — признак невероятной силы. Только поистине сильный человек способен улыбаться независимо от того, что происходит вокруг. Возможно, я и не очень глупая, но зато очень слабая.

— Слабая девочка не говорила бы так, — ухмыльнулся он.

Не отыскав нужной сказки, я обреченно схватила первую попавшуюся на глаза книжку, крепко прижав ее к груди.

— Никогда не забывай, что выбранный тобою мир — всего лишь один из многих. — Дедушка не уставал бороться за мое счастье. — Если человек наденет на глаза очки, которые перевернут привычное взгляду изображение, скоро для него небо будет казаться землей, а земля — небом.

— В последнее время мои попытки сохранить счастье похожи на воду, льющуюся на землю с засохшим цветком. Возможно, благодаря этой воде вокруг вырастет еще множество других цветов, но увядший никогда не распустится вновь.

— Ты не можешь изменить ситуацию, как бы ни пыталась, но можешь изменить свое к ней отношение.

— Мне кажется, я могла бы измениться и стать счастливой. — И я почувствовала, как мой голос задрожал. — Любой бы смог на моем месте, если б захотел. В этом корень проблемы. Я знаю, что смогу, но я не хочу этого.

— Это выбор человека, который умеет любить.

— Умеет каждый, дедушка. А вот перестать бояться любви не каждому дано.

— Скажи мне откровенно, считаешь ли ты меня трусом?

— Трусом? Конечно, нет! Вы очень смелый, дедушка. Вы нашли свое счастье и не побоялись быть преданы ему. Вы продолжаете любить, радоваться и грустить, просто в другой форме, непривычной для остальных людей. Но точно таким же чуждым может оказаться и мое счастье для вас, правда? Разве счастье может быть одинаковым для разных людей? Я не побоюсь назвать трусом Большого человека. Для него любое чувство абсолютно в любой форме — непосильное бремя.

— Не будь так строга к ним, девочка! — требовательно, но заботливо попросил он меня в ответ. — Счастье — относительное понятие. Оно пребывает в разных формах, я полностью согласен с тобой. Счастье — в первую очередь спокойствие души. Для Большого человека спокойствие души заключается в отсутствии чувств. Так что Большой человек счастлив по-своему.

— Пусть так. — Я сдалась. — Пусть Большой человек существует так, как ему угодно. Он сам выбрал свой путь. Только почему мы не заслуживаем подобной свободы выбора?

— У тебя всегда есть выбор! Внешние обстоятельства могут быть пугающими, но они никогда не лишают человека права выбора.

«И все же… — подумала я. — Мое счастье зависело от присутствия Лилии. Но разве ее присутствие от меня зависело?»

В одну секунду я ощутила в глубине своей души часть Большого человека. Эта часть выражалась моим непростительным спокойствием. Я знала, что, ограничивая свободу собственных мыслей, добиваюсь того, чтобы перестать осознавать происходящее и так обрести настоящую свободу.

Большой человек внутри меня не давал моему сознанию всецело принять то, что Лилии рядом больше нет и не будет никогда. Мне было легче существовать в этом мире без этого, потому что иначе я рисковала сойти с ума. Большой человек внутри меня позволяет с каждым днем все естественнее и спокойнее проговаривать в голове: «Лилии больше нет». Это страшно.

Удерживая поток слез и ком в горле, я укрощала в себе чувства любви и грусти, чтобы продолжить эту жизнь в одиночестве.

— В каждом из нас есть Большой человек, — проговорила я вслух. — В большей или меньшей степени.

Дедушка печально взглянул на меня, а потом, порывшись в карманах, протянул мне помятую марципановую конфету.

— Дети должны есть конфеты, — только и добавил он.

Я медленно шла по коридору, смакуя подаренную сладость. Царила уже привычная тишина — эхо самого громкого одиночества. Я шла, притворяясь, будто мне безразлично все происходящее. Словно моя оставшаяся забота — есть конфеты.

Единственным источником света в темном коридоре была открытая дверь незнакомой аудитории. Приближаясь к ней, я заглянула внутрь, с удивлением обнаружив целую группу пятилетних детишек, спокойно сидящих за партами без контроля учителя. Поддавшись любопытству, я переступила порог класса, поймав на себе десятки по-взрослому спокойных взглядов. Почему-то это стало меня злить, и я подошла ближе к первым рядам. Ни один ребенок не двинулся. Они замерли в непонятном ожидании. Неподвижность их взглядов не на шутку начала меня пугать. Я попыталась улыбнуться, но детские лица застыли в недоумении.

— Что с вами? — Тишина начала меня слишком сильно раздражать.

Никто не шелохнулся. Мне вдруг показалось, что я начинаю сходить с ума и эти лица мне просто мерещатся.

— На улице настоящая пурга. — Я чувствовала, как смешны мои попытки хоть как-то их заинтересовать. — Дети любят зиму.

Один мальчик с огненно-рыжими волосами неуверенно поднял руку и тут же ответил:

— Разделение людей по возрастам — определение времени, которого по факту не существует. — Я не могла поверить, что пятилетний ребенок способен так сложно формулировать свои мысли. — Нам повторяют это изо дня в день.

— Зачем вам это повторяют?

— Чтобы не ограничивать жизнь придуманными рамками. Границы существуют только здесь. — И маленький указательный палец мальчика коснулся собственного виска.

— А кто-нибудь из вас знает, что находится здесь? — И я положила свою руку на сердце.

Мальчик недоуменно стоял, хлопая своими длинными ресницами. Я попыталась ему помочь.

— Что заставляет тебя улыбаться?

— Улыбаться? — растерянно переспросил он.

— Когда ты в последний раз улыбался?

— Не могу точно ответить на ваш вопрос. Но номер 105 может сделать это прямо сейчас. Он хорошо умеет улыбаться.

Меня привело в ужас то, как холодно проговорил этот невинный детский голос цифры, навсегда заменившие прежнее имя.

Мальчик сделал несколько шагов ко мне навстречу и развернулся лицом к своей группе, чтобы каждый из присутствующих смог убедиться в правдивости его слов.

— Номер 105 отчаянно не может забыть невероятное мгновение из прошлой жизни. — Мальчик блаженно закрыл глаза и продолжил: — Дома на каминной полке всегда стояла большая морская раковина. В ней был секрет, о котором мог знать только я. Она умела ловить мгновения. Если прижать ракушку к уху, можно услышать, как шумят морские волны. — И он начал осторожно поднимать уголки губ.

Все присутствующие старательно натянули на свои лица улыбки, которые уже через несколько секунд превратились в волну искреннего смеха, раскатившуюся по аудитории.

Детские возгласы ложились холодным бальзамом на мою неизлечимую рану. Вместо полного изнеможения я ненадолго почувствовала себя лучше. И когда снова воцарилась тишина, это больше так не пугало. Сдержанность и холод в детских взглядах перебивали не угасшие до конца озорные искорки. От избытка чувств я ощутила в ногах свинцовую тяжесть. Поддавшись слабости, я уселась прямо на пол, раскрыв на коленях взятую из библиотеки книжку. Громко пошелестев плотными желтыми страницами, я бросила непринужденный взгляд на удивленных ребят и стала читать вслух.

История захватила все мое внимание с первой же строчки. Меня окутал волшебный лес, медленно поддающийся вечерней дремоте. Его сон охраняли беззаботные сказочные существа, вылетевшие поглядеть на мир из своих тайных домиков.

Проговаривая слова все четче и громче, я искала в детских взглядах хотя бы легкий интерес. Никто не осмелился подойти ко мне ближе, но меня это не волновало. В моей сказке волшебный лес засыпал под звенящие бубенцы, которыми играли маленькие феи, вылетевшие из цветочных бутонов.

Луна осветила темное небо, высветлив дорогу заблудившимся путникам. Где-то потрескивал костер, выплевывая в небо поток огненных искр. В каждом уголке этого леса, даже самом темном и глухом, ходила легенда о том, что именно так рождаются маленькие светила-звезды.

Я почувствовала легкую детскую руку на своем левом плече. Мальчик с копной рыжих волос склонился над раскрытой книгой.

Пытаясь скрыть дрожь в голосе от переизбытка чувств, я стала читать еще выразительнее. Я была настолько увлечена, что всем своим существом ощутила реальность волшебного леса со всеми его таинственными жителями.

Совсем скоро я оказалась полностью окружена детьми, сумевшими побороть в себе искусственно созданное холодными руками Больших людей равнодушие. Не описать словами, как радостно забилось мое сердце. В тот момент я словно не читала, а пела, и единственным моим желанием было то, чтобы каждый ребенок испытал чувства, подобные моим.

— Номер 1524! — Чей-то непривычно строгий и громкий окрик не на шутку меня напугал.

Нехотя оторвав взгляд от книги, я увидела в глазах вожатой непонимание и осуждение, и это разочаровало меня. Растерянно наблюдая за происходящим, Тринадцать не стала отчитывать меня прямо в аудитории, а позвала за собой. Я неохотно вышла из толпы ребят и, в последний раз окинув всех взглядом, едва слышно прошептала:

— Надеюсь, вы не забудете наш урок.

Но стоило мне приблизиться к выходу, как ко мне подбежал тот самый рыжий мальчик. Он ухватил меня за локоть:

— Скажите, номер 1524, вы еще придете к нам?

А что я могла ответить? Я не вернусь к ним, а возможно, уже завтра они первыми забудут и меня, и этот день. В глубине души мальчик все это понимал, но сейчас ему хотелось, чтоб я солгала. В его глазах стояли слезы.

— Ты молодец, — только и сказала я.

Тринадцать не осудила меня ни единым словом, но, кажется, я могла слышать каждый упрек, скрытый в глубине ее души. Спешно шагая по темному коридору, Тринадцать не позволяла догнать себя.

— Я за вами не успеваю! — Мой голос прозвучал слишком отчаянно.

— Пообещай мне… — Тринадцать неохотно замедлила шаг. — Пообещай больше не делать этого.

Я вопросительно взглянула на нее:

— Не понимаю, о чем вы?

— Понимаешь. — Тринадцать остановилась. — Получше любого способна понять.

— Они такие маленькие.

— В том-то и дело. Оставлять пустые надежды невинным детям — это как последний глоток воздуха перед спуском в воду. Они еще толком ничего не понимают. Именно поэтому их новый путь прост.

— Мне было так больно смотреть на них…

— Тебе было больно! В чем же тогда суть? Ты это сделала для себя, а не для них.

— Вы несправедливы ко мне! — Я почувствовала подкатившую злость.

— Может быть, я слишком прямолинейна, но это еще не значит, что несправедлива.

— Поймите меня! Скажите, как мне идти вам навстречу, если все, что вы делаете и говорите, противоречит тому, какая вы на самом деле?

— Что же, по-твоему, представляет собой понимание? Поддержка любой глупости? Я знаю, что лежит в основе каждого твоего поступка, но не хочу этому потакать. Такая поддержка сделает тебя только слабее.

— Я больше никогда не смогу стать сильной, Тринадцать. Если после того, что произошло, я не потеряла способность отличать правду от лжи, а счастье от горя, это еще не значит, что я сильная. В глубине души я к этому даже не стремлюсь. Просто не хочу, понимаете? Мой цветок увял — вот ответ. Не пытайтесь больше помогать мне.

Глава 16. Вместе с рассветом

Одной ночью я потеряла интерес к небу, потому что оно взглянуло на меня будто заплаканными глазами, как однажды на Георгина.

Вернувшись поздно в комнату и свернувшись калачиком в постели, я вдруг почувствовала, как моя постоянная борьба с эмоциями и переживаниями стала перерастать в безразличие, нечто более страшное.

Я укуталась в одеяло, чтобы отдаться сну и не нести ответственности за собственную жизнь хотя бы пару часов. В поисках удобного положения я с раздражением почувствовала непонятный шелест под спиной. Поерзав какое-то время, я стала нащупывать источник шелеста, зарытый в складках простыни.

Это оказался бумажный свиток, явно попавший в мою кровать по ошибке. Рассмотрев его со всех сторон, я обнаружила тайное послание. Несколько раз перечитав в лунном свете довольно короткое предложение, я убедилась, что именно меня оно зовет к озеру рано утром, до рассвета.

Наверное, в ту секунду перевернулся весь мой прежний мир. Невероятная усталость и желание как можно скорее заснуть куда-то улетучились. Новые переживания и догадки отняли покой.

Я стала обшаривать всю кровать в надежде найти обрывок бумажки с именем отправителя. Попытки были тщетными, волнующих предположений — все больше. Я взволнованно прилегла, пытаясь восстановить дыхание, и ощутила себя ничтожной, крошечной песчинкой в огромном жестоком мире. Я почувствовала себя непростительно слабой и немощной, неспособной трезво принять решение, отдавшись страху и панике.

О боже, а вдруг это Лилия? А вдруг моя сестра на самом деле жива? Впервые за все время я сделала такое рискованное предположение. Что, если все это очередной обман, моя сестра здорова и сегодня ночью она расскажет мне все, что от нас скрывают?

От этих мыслей мне стало радостно и тоскливо одновременно. Я никогда не давала себе слабости думать, что сестра может быть жива, не утешалась напрасными пустыми надеждами на то, что еще смогу увидеться с ней и поговорить. И я знала, как мне будет больно, если сегодня ночью так и не удастся увидеться с сестрой. Я потеряю ее во второй раз.

Может, вообще никуда не идти? Что, если меня ждет опасность? Может, злоумышленник прямо сейчас стоит под окном и ждет, когда я пойду в назначенное время на встречу. Некуда было деться от этих мыслей, и, зарывшись в одеяло, я в очередной раз вспомнила сестру. Она представилась мне такой слабой, исхудавшей и усталой, с печальными глазами, как в тот последний день. И разве будет справедливо отдаться страху и не рискнуть увидеть ее, даже если все обернется не так, как хотелось бы?

Наверное, я никогда не смогу принять смерть сестры. Даже жестокому, все стирающему времени это будет не по силам. Я так и буду просыпаться каждое утро в надежде на то, что Лиля вернется — прежней, красивой и счастливой.

Рассвет не подавал о себе никаких вестей, стояла глубокая ночь. Я не могла спокойно сидеть на месте и вышла на встречу с отправителем странной записки раньше положенного времени.

Меня окутывал липкий туман, в котором легко было пропасть без следа. Озеро было рядом, я замедлила шаг, но волнение только разгоралось внутри. Тогда я остановилась и стала глубоко дышать, чтобы успокоиться. Холодный воздух защекотал ноздри, заслезились глаза. Повышенная влажность напомнила мне наши семейные походы на рыбалку ранним утром. Сейчас все было по-другому. В нескольких шагах от озера, окутанная густым туманом, я почувствовала себя такой одинокой без Лилии. Я опустилась на колени, потому что ноги невыносимо дрожали, тело на них не держалось.

Я знала, что Лиля не придет. Время назначенной встречи еще не подошло, но я вдруг наверняка поняла, что записку отправила не она, а я просто поддалась своей слабости. Мне так хотелось, чтобы в этом мире случилось хоть что-то хорошее. Но она больше не придет. Ни завтра, ни через месяц. Я больше не услышу ее голос и не скажу, как люблю ее. Просто в это надо как-то поверить. Вырвать из сердца ту часть, которая не желает этого признавать.

Мне было больно как никогда. Лиля стояла перед моими глазами, на этот раз — такая счастливая и здоровая. Мне казалось, что я действительно вижу ее перед собой, и ее силуэт, словно туман, растворялся в воздухе. Она улыбалась. Ее глаза сверкали искорками радости, словно она была благодарна мне за то, что я все-таки пришла. Я мысленно сказала, как сильно люблю ее и как сожалею о том, что не в силах была хоть что-то изменить. Вероятно, она и так об этом знала. Я все разглядывала сестру и пыталась удержать ее образ как можно дольше — но он будто растаял. И снова я оказалась не в силах что-либо изменить.

Неожиданно силуэт стал снова проявляться в воздухе. Четкий, ясный, от него даже повеяло приятным теплом. Я замерла и прислушалась к чужому дыханию. Шорох от медленных шагов незнакомца не на шутку меня испугал.

Я была уязвима и беспомощна. Не в силах пошевелиться, я наблюдала, как темный силуэт приближается, дыхание становится громче. Меня охватил ужас, захотелось исчезнуть из этого места.

Наконец незнакомец остановился в паре метров от меня, словно в ожидании чего-то. Мною овладели паника и любопытство одновременно.

— Майя, — прозвучал довольно низкий, но до боли знакомый голос. — Не пугайся, Майя. Это я, Георгин.

Вместе с чувством легкого разочарования ко мне пришло облегчение. Сердцебиение успокоилось, дрожь в теле утихла.

— Странное место и время встречи, ты так не считаешь? — Я изо всех сил пыталась скрыть свой страх.

Повисла неловкая пауза.

— Мне сложно говорить, — признался Георгин.

Я вспомнила все время, когда этот скрытный мальчик избегал встреч и разговоров. Когда в какой-то момент решил, что имеет право появляться и исчезать из моей жизни, когда ему вздумается.

— Просто скажи, в чем я виновата перед тобой? — спросила я напрямую.

— Пожалуйста, не говори так. Ты ничего плохого не сделала. И ты ни в чем не виновата. Во всем моя вина.

— И именно поэтому ты решил игнорировать меня, когда мне необходима была поддержка друга?

Георгин стыдливо поднял глаза.

— Ты не представляешь, как я рад слышать такие слова, Майя.

— А что я сказала?

— Ты сказала… — он немного поколебался, — «друга».

И я вдруг поняла, как тяжело ему было признать себя важным для кого-то. Словно несправедливый мир закалил в нем жестокость, и он никогда в жизни больше не надеялся услышать от кого-то подобное.

— Верно, — призналась я. — Друга. Именно друга.

— Я сейчас скажу кое-что. Пообещай, что выслушаешь до конца. Не злись на меня, хотя я и дал тебе достаточно поводов. Майя, я избегал тебя не потому, что ты меня чем-то обидела или надоела мне, нет. Я просто сильно испугался. Испугался собственных чувств в момент, когда ты стала для меня слишком дорога. У меня никогда настоящих друзей не было. Я никогда не чувствовал такой сильной привязанности к человеку, никогда не чувствовал желания довериться кому-то. Быть может, я невольно избегал этого, ведь доверие не всегда оправдывается, да?

Ты не представляешь, как сильно мне захотелось помочь тебе, несчастной девочке, потерявшей сестру. Я помню, как ты терзала себя, как мучилась и ненавидела весь мир. Мне становилось тепло, когда ты хоть на минутку отвлекалась во время наших разговоров и улыбалась. Но я все равно видел неутихающую боль в твоих глазах и открыл для себя страшную правду: сердца ранят только самые близкие нам люди.

И когда я вдруг понял, что стал для тебя другом, мне стало страшно, что я тоже обрел близкого человека. И чувство слишком сильной привязанности к тебе испугало меня. Боязнь любить, иметь друга, который может… — Георгин замялся.

— …умереть, — закончила я, и Георгин кивнул, опустив голову.

Было тяжело говорить, потому что в последнее время я утратила надежду, что меня вообще кто-то слышит.

— Как мне не злиться, Георгин? — Я решилась ответить. — Но я злюсь не на тебя. Я злюсь на мир, в котором мы живем. На отношения, которых не может быть. Злюсь, что мы боимся того, ради чего существует этот мир. Боимся быть счастливыми. Живем всю жизнь с чувством страха, что умрем. Это то же самое, как ты боишься любить, потому что потеряешь. Боишься доверять, чтоб не предавали. И прожить так всю жизнь — чтобы не разочаровываться, не переживать. Спросишь: если б я знала, что в какой-то момент из моей жизни уйдет самый близкий человек, хотела бы я вообще, чтоб у меня была сестра? Если бы была возможность не иметь сестру, чтобы потом не переживать, решилась бы я на такое? Однозначно нет. Моя жизнь целиком и полностью зависела от того, что рядом была Лилия. И продолжает быть даже после того, как ушла: в чувствах, воспоминаниях, которые она мне оставила. Я не вижу смысла в своей жизни без моей Лилии. Она научила меня не бояться любить, даже если переживешь потерю.

Я уселась на холодную землю, осознав, как сильно разболелась голова. Обхватив ее руками, я видела краешек солнца. Черное небо впустило в свою палитру светлые краски и стало поддаваться их силе, постепенно уступая место рассвету. Этот момент прекрасен каждое утро, им каждый раз хочется восхищаться.

— Давай пройдемся, — предложил Георгин, по-доброму на меня посмотрев.

— До другой точки света, чтоб навсегда?

— Это будет нашей следующей задачей, а пока вдоль побережья, вместе с рассветом.

Глава 17. Смотреть, но не видеть. Не видеть, но знать, что есть

Георгин больше не уходил от меня, а я поймала себя на мысли, что больше не боюсь его ухода. Потому что уйти намеренно может только тот, кто никогда не был по-настоящему привязан к другому человеку. И если он бросает тебя, нужно быть благодарным за то, что вместе с ним уходит ложь из твоей жизни.

Меня занимал и волновал вопрос, о котором говорил Георгин. Неужели любовь и дружба — источники истинного счастья, глубокого, самого настоящего смысла — не заслуживают жертвы, риска потерять? Ведь эта потеря в любом случае относительна. Настоящая любовь неспособна покинуть нас, потому что живет не только в физическом мире. Она навсегда остается внутри нас. Она становится частью нас.

Я оказалась чертовски слабой. Я способна признать истину настоящей любви, не зависящей от материального мира, но никогда не смогу и не захочу стать по этой причине счастливее.

Однако даже пожизненное бремя утраты не отнимет у меня ту малую часть прошлого, где я жила рядом со своими близкими и была по-настоящему счастлива.

Я вдруг задумалась о том, что раньше всегда любила утаивать от других свои мысли и чувства. Меня вел страх оказаться не услышанной. В какой-то момент я просто утеряла надежду на понимание и на то, что мои слова вообще способны что-то изменить. Это была скорее неуверенность в себе, а не отсутствие веры в других. А изменений мы ждем чаще от внешнего мира, а не пытаясь изменить себя, когда что-то нам не по душе.

Однажды, на очередном занятии с Каштаном, я спряталась в углу аудитории, усевшись на широком подоконнике, где из окна дышало морозом. Нам всем выдали тетради, страницы которых забирают написанные воспоминания.

С трудом создавая иллюзию увлеченной работы, я впервые ощутила спокойствие и умиротворение. Я перестала бояться этой тетради, ощутив власть над собственной жизнью. И вдруг стало смешно от своей прежней наивности. В действительности, разве кто-то, кроме нас самих, способен что-либо изменить?

— Номер 1524! — Надо мной склонилось лицо учителя.

У Каштана было непроницаемое лицо, твердый голос и умеренное дыхание. Он подошел ко мне почти вплотную, и его взгляда было практически не избежать.

— Над номером 1524 будет осуществлен личный контроль, — продолжил он. — Этого достаточно, чтобы задание было выполнено?

И в ту секунду я осознала, что Большой человек не так прост, как кажется. Его невозможно наивно обвести вокруг пальца. Он не даст покоя, пока не получит требуемого.

— Я не понимаю, о чем вы, — испуганно потупилась я.

— Понимаете, — спокойно ответил он.

Я отодвинулась к стене, уступая учителю место рядом. Каштан уселся напротив меня, устремив взгляд к пустым тетрадным листам. Я попыталась выдохнуть и сосредоточиться.

«Дело в тебе самой, — говорил голос моей вожатой. — Прошлое никогда не покинет твою память до тех пор, пока ты хранишь в сердце уверенность в ее силе. И никакая тетрадь никогда не отнимет у тебя память, если ты предана себе. Если твое настоящее и будущее зависят от прошлого. Это заложено в глубинах твоего подсознания. Никто не способен что-либо у тебя отнять. Если ты боишься что-то потерять — значит, ты не уверена в собственной силе. Пока в себя ты веришь, никто не способен навредить тебе и изменить тебя».

Смысл этих слов был предельно ясен, однако как донести подобный факт до своего подсознания? Как открыть его двери? Как убедить?

― Вместе, ― зачем-то шепнула я.

Каштан не моргнул и глазом, терпеливо продолжая наблюдать за мной.

― Вместе все получится, ― снова проговорила я.

Я закрыла глаза и глубоко вздохнула. Пытаясь быть честной перед собой, я представила этот мир без близких мне людей, без любимых привычек и дорогих сердцу воспоминаний. Улыбка невольно расползлась по моему лицу. Потому что подобное просто не укладывалось в голове и, соответственно, не могло произойти.

«Прекрасный сон…» И моя рука невольно стала писать: «Я смотрю в зеркало и вижу себя на много лет старше. В мое окно бьется солнечный луч, а я чувствую себя ребенком, направляя из карманного зеркальца солнечный зайчик в белые стены своей комнаты. Я чувствую себя дома, несмотря на то что с настоящим домом меня разделяет бесчисленное количество километров. Я дома, потому что слышу добрый родной шепот возле уха: „Я рядом с тобой. Я всегда с тобой“. И мне становится так легко на душе при мысли, что отныне дом — это уют в моем сердце, который охраняет чья-то теплая надежная рука».

Каждое слово, до последней буквы, исчезло на бумаге. Я с облегчением выдохнула, поняв, как прекрасен мир, состоящий из свободы — осознания собственной силы и независимости. Пока в моем сердце есть вера и преданность себе, я защищена.

— Каково это? — ни с того ни с сего спросил меня Каштан.

Я в сомнении подняла глаза на учителя, взгляд которого равнодушно был направлен за окно. Усмехнувшись про себя, я пожала плечами и ответила вопросом на вопрос.

— Каково — что?

— Ну, допустим, чувствовать запах?

Мне нечего было сказать, так как вопрос был совершенно не свойственен этому человеку. И я не могла понять, каким должен быть мой ответ.

Каштан продолжал смотреть в окно, задумавшись о чем-то. Он был похож на упавший лист. Он вправе зваться живым, ведь когда-то он был частью Великого и поистине Живого. Но сломался. И несмотря на то, что этот лист сможет долго пролежать на земле, он не пустит корни и не расцветет. Как печальна судьба несчастных листьев…

— Что такое запах? — Каштан не был одержим любопытством, и я никак не могла понять, что ему нужно от меня.

— Запах не что иное, как чувство, да?

— Продолжай.

— Запах — это некий импульс, который посылается нашим носом в мозг, вследствие чего порождаются те или иные мысли и, соответственно, чувства. Например, запах сладких пирожков с ягодой, помимо голодного бурчания в желудке, вызывает чувство тоски по июльским беззаботным денькам, когда теплым сумрачным вечером мы с семьей пили чай на летней веранде, прислушиваясь к пению соловьев. Запах — невидимый образ наших чувств. Мы зависимы от него, но эта зависимость не слабость. В ней заключается наша сила.

Я оказалась слишком откровенна, но не пыталась с этим бороться. Каштан ничего не ответил, словно все сказанное мной тут же унеслось с порывом ветра.

— Что мне еще нужно сделать? — желая как можно скорее уйти, добавила я.

— Иди, — еле слышно проговорил он, не отрывая взгляд от окна.

Я ушла, но почувствовала непреодолимую жалость к нему — оттого, что у него есть глаза, чтобы смотреть, но нет чувств, чтобы увидеть. Он может просидеть у окна очень долго, но в чем смысл, если его взгляд пуст?

На улице практически стемнело, и все затихло. Проваливаясь в липкие сугробы, я, вроде бы быстро шагая, шла ужасно медленно. Ступив на скользкую гладкую дорожку, я побежала вместе с ветром, ощущая прилив бодрости. Я бежала, прикрыв глаза от снега, облепившего мои ресницы. Неосторожно перепрыгнув через преградивший дорогу сугроб, я вдруг почувствовала, как заплелись ноги, и, замерев в воздухе на пару секунд, рухнула на лед.

Сглотнув вставший в горле ком, я понемногу стала восстанавливать дыхание — на сильном ветру это было сложно. Вставать не хотелось: передо мной раскинулось красивое небо в розовых и фиолетовых сполохах. Пульсирующая боль в затылке постепенно утихла, но легкий туман перед глазами все еще держался. Мне казалось, словно я тону в волнах розового моря, совершенно не боясь захлебнуться.

— Иногда падение заставляет поднять взгляд выше, и жизнь воспринимается совсем с другого ракурса, — вдруг послышался совсем рядом знакомый голос.

Повернувшись на звук, я обнаружила лежавшего рядом Георгина, раскинувшего в стороны руки, словно он прилег вздремнуть на часок-другой в уютной теплой кровати.

Я снова взглянула на небо, с удивлением заметив, как быстро сменяется палитра. Словно талантливый художник решил оживить свою картину, брызнув густыми каплями по холсту и позволив краскам своевольно растекаться.

— Заглянуть бы в глаза творца этой красоты! — восхищенно выдохнула я.

— Ты видишь его каждый день, Майя. — Георгин закрыл глаза. — Стоит только взглянуть в свое отражение. Творец этой красоты — внутри каждого из нас! Ведь если бы не эти глаза, — и Георгин осторожно опустил холодными пальцами мои веки, — не было бы этой красоты.

Когда я вновь открыла глаза, передо мной расстелилось по-новому яркое, менее теплое по палитре, но по-прежнему красочное вечернее небо. Улыбка расплылась по моему лицу от осознания защищенности. От того, что каждый из нас — неотъемлемая часть Целого. От того, что никто и никогда не был и не будет одинок.

— Ты совсем замерзнешь. — Георгин помог мне подняться. — Хорошо себя чувствуешь?

— Сегодня мне хочется чувствовать себя хорошо! — Впервые я ощутила по-настоящему искреннюю радость и свободу.

Мы вернулись и растопили камин в гостиной, наблюдая, как весь мир погружается на дно ночи, укутываясь холодным звездным одеялом.

— Однажды я наблюдал такую сцену, — ни с того ни с сего вспомнил Георгин. — Маленькая девочка перебирала на столе цветные карточки, разделяя их по странной системе на три колоды. «Белый, серый и черный», — повторял ей сидящий рядом Большой человек. «Что ты чувствуешь?» — спросил он девочку. «Мне сегодня приснился страшный сон». Эта девочка была спокойна и уверенна, но ее губы время от времени непроизвольно вздрагивали. «Не было никаких ярких цветов! Небо было просто серым, земля — просто черной. Словно весь мир померк. Я упала на землю и горько заплакала, потому что поняла: мне страшно жить в таком мире». Большой человек придвинулся чуть ближе к девочке и попытался заглянуть в ее лицо: «Оказавшись в таком мире, человек неспособен испытывать страх. Ключ к такому миру — отсутствие всех чувств. Твое подсознание пытается бороться, но не поддавайся ему. Иди вперед надменно и спокойно. Сопротивление твоего подсознания — это признак того, что ты на верном пути. Совершенно неважно, какого цвета будет этот мир. Важно только то, что ты будешь свободна».

Георгин замолчал и как ни в чем не бывало начал подбрасывать щепки в разгоревшееся пламя камина. Огонь полыхал, щедро разбрасываясь жаром.

— К чему ты это? — не выдержала я.

— Ты ведь испытываешь жалость к Большим людям, не так ли? — И Георгин опустил глаза.

— Да.

— Не надо. Они не могут быть несчастны в выбранном ими мире.

— Почему ты считаешь, что отсутствие хорошего и плохого — это хорошо?

— Я этого не говорил!

— Ну как же… Ты говоришь, мне не нужно испытывать жалости к Большому человеку. Если я не буду их жалеть, это значит, что все хорошо?

— Они не несчастны, пойми это!

— Но и не счастливы, правда? — Георгин не ответил. — Невозможно находиться на нейтральной стороне от добра и зла. Занимая такую позицию, ты невольно выбираешь зло. Мне их жалко, потому что они этого не осознают. Что может быть страшнее?

— Они осознанно пошли на это! Это их выбор. Прими, наконец, эту правду!

— Не могу и не буду! Они несчастны, разве не видно? Сегодня Каштан смотрел в окно, пытаясь что-то разглядеть там, но не мог, понимаешь? Его взгляд был пустым. Он был так одинок!

— Не будь несчастна от несчастья других, — ответил Георгин. — Иначе ты сама никогда не сможешь достигнуть счастья.

Неожиданный порыв холодного ветра вдруг ворвался в комнату, настежь распахнув прикрытую форточку. Лицо быстро ощутило на себе всю силу морозного ветра, и только придвинувшись ближе к пламени, я почувствовала, как щеки начали заливаться краской. Но несмотря на суровость погоды, было легко на душе. В какой-то момент захотелось танцевать так же, как и прекрасные снежинки, кружившиеся в воздухе. Я обернулась к Георгину, который наблюдал за тем, как пылающие искорки бесстрашно прорываются ввысь, навстречу ледяному ветру.

Шевеля окоченевшими пальцами, я подошла к Георгину ближе и взяла его руки в свои.

— Давай танцевать, — улыбнулась я.

Он растерянно взглянул на меня, будто не понимая. Но, недолго думая, все же подхватил меня, и мы стали весело кружиться в танце. Я смеялась, спотыкалась, мы наступали друг другу на ноги, и я чувствовала себя одной из ледяных снежинок в небе.

«Только бы не растаять», — вдруг мелькнула в голове мысль.

Я взглянула в глаза друга. Синие, глубокие, они уносили меня за собой. Глаза как у Больших людей, однако слишком близкие и приятные сердцу.

— Объясни мне, Георгин, — решила узнать я, — почему мне нравится смотреть в твои глаза, а на Больших людей смотреть очень больно?

— Ты смотришь в мои глаза и видишь отражение моей души. Неосторожный взгляд может сделать человека уязвимым, потому что глаза — открытая книга. Именно этого боятся Большие люди.

— Никогда бы не поверила, что у Больших людей есть душа, — усмехнулась я.

— Душа есть у всех, вот только они повесили на свою тяжелый замок. Многие не верят в существование души, но она, несомненно, есть. Люди не умеют летать — почему?

— Потому что крыльев нет.

— Потому что они их не видят. Это не значит, что их нет.

— Откуда ты так много знаешь?

— Тебе тоже дано знать многое. И вообще, не понимаю, откуда столько ума в такой маленькой девочке? — И он крепко обнял меня.

А ведь он умеет радоваться жизни. Почему я ни разу не видела его улыбки?..

Глава 18. «…И мудрый вздрагивает от холода»

Зима пришла окончательно, в то время как осень щедро отдала свой последний месяц в распоряжение холодному и без того долгому сезону.

Природа, равно как и человек, нуждается в переменах, и это поистине удивительная вещь! Природа и все существующее в ней тесно зависит от постоянного обновления. Ведь оно всегда означает новый жизненный этап, новые цели, новое настроение и вдохновение на новые дела. Стабильная система, заключающаяся в смене холодного теплым, а темного — светлым, порождает любовь к обеим сторонам жизни.

Я стала ощущать, что даже самые очевидные вещи, с которыми я сталкиваюсь каждый день, теперь по-настоящему удивляют и поражают меня. Многие простые жизненные факты мы понимаем головой, но не каждому удается прочувствовать всю простоту вещей сердцем. Понимание начинается не с головы, а с души — например, когда грибной летний дождь, неожиданно заставший тебя во время прогулки, вызывает внутри восторг и чувство свободы, помимо ощущения влаги и холода.

Одним утром на занятии я сидела возле миски с водой, где плавал одинокий бумажный кораблик. Я водила глазами по кругу, и судно послушно двигалось туда, куда приказывал мой взгляд. У всех остальных в мисках тоже плавали обрывки бумаги, и каждый пробовал заставить их взглядом хотя бы шелохнуться. Меня удивляло непоколебимое спокойствие ребят. Терпение никогда не было моей сильной стороной. Подобное задание требовало слишком больших усилий и сосредоточенности, отчего я чувствовала внутри себя пульсирующую боль злости и раздражения.

Мне слишком легко удалось справиться с задачей, но смысл всех этих уроков меня не вдохновлял ни на секунду. Чтобы хоть как-то развлечься, я сделала еще один кораблик и пустила его в плавание.

Весенними теплыми деньками мы с Лилей часто делали бумажные суденышки. Каждая из нас отдала штук десять красивых цветных корабликов журчащему ручейку. Мы следовали за ними, пока последнее судно не раскисало в волнах. Было красиво!

Мои веки стали наполняться свинцовой тяжестью, и голова невольно упала на вытянутую на столе руку. Я почувствовала, как мое сознание стало мутнеть, а реальность — смешиваться со всплывающими в голове образами.

— О чем ты думаешь? — спросила меня Кукла, склонившись надо мной и посмотрев мне в лицо пустыми глазами. Я неуверенно отстранилась и попыталась поймать собственные сумбурные мысли.

Вдруг я увидела себя стоящей на краю пропасти и совершенно не боящейся упасть. Мало того, я отчаянно хотела, чтобы порыв ветра случайно сбил меня с ног. Крики, доносившиеся со спины, меня не волновали. Я не оглядывалась, чтобы не знать, кто способен удержать меня в этом мире.

В ту же секунду я перенеслась совершенно в другое место и в другую ситуацию.

«Убей его!» — кричала толпа каких-то детей. Я встрепенулась и вдруг осознала, что в моих руках тяжелое острое лезвие, а в сантиметрах от него — горло Светлячка. Его глаза были спокойны, несмотря на сложность положения. Удерживая его тело свободной рукой, я чувствовала биение сердца, наделенного таким же правом на жизнь и свободу, как и мое, как и сердце каждого из детей, кричавших «Убей!».

«О боже! — пронеслось в голове. — Почему я об этом думаю? Почему такие вещи так легко возникают во мне?»

Захотелось разрыдаться, но появление Георгина утешило меня. Он аккуратно коснулся моего плеча, заглянув прямо в глаза.

— Я очень плохой человек, Георгин! — Я почувствовала, насколько искренна в этих словах.

— Не говори так, — спокойно ответил он. — Не мысли, пришедшие в голову, определяют доброту человека.

— Но что тогда?

— Выбор. Только его выбор.

— Номер 1524! — Громкий голос Куклы заставил меня подскочить и вернуться к реальности.

Я встала, осознав, что произошедшее было коротким, но очень насыщенным сном.

«Выбор, — вертелось у меня в голове, — только выбор определяет, добр ли человек».

Осознанно ли я сейчас послушно принимаю выговор учителя? Осознанно ли соглашаюсь молчать?

— Гулять хочется! — отвернувшись к окну, не побоялась сказать я.

За окном светило яркое солнце, безоблачное небо сигнализировало о наступлении настоящего зимнего мороза. Согнувшаяся березка у окна собрала на заснеженных ветках целую стаю снегирей.

Где-то глубоко я ощутила счастье, такое простое, естественное и чистое. Оно возникло так легко! Простая возможность наблюдать этот мир, быть его частью, любить и выражать свою любовь… Я выбежала на улицу, притворившись, будто с этой секунды у меня начинается совершенно новая, по-настоящему свободная жизнь.

Я выбежала и споткнулась о первый же сугроб, провалившись в него. Глаза ослепил безжалостно, до рези в глазах, яркий луч солнца, и невольно брызнули слезы.

Мне нравилось, что снег окутал меня полностью, даже когда снежный комок попал за воротник и постепенно стал таять от тепла моего тела.

Наверное, я так пролежала бы еще долго, если бы удар плотного, ловко слепленного снежка не привел меня в чувство. Я встрепенулась и присела на снегу, едва различая чей-то силуэт сквозь солнечную пелену перед глазами.

Раздался радостный звонкий смех Лины. Присоединившись к игре, я на ходу попыталась слепить снежный ком, но вместо этого осыпала голову подруги горстью снега. Совсем скоро почти половина нашей группы решила принять участие в спонтанной игре. Мы кидались друг в друга снегом, падали, кричали и смеялись. Мы позволили спящему в каждом из нас ребенку вырваться наружу. Оказывается, он никуда не делся и продолжал жить в нас — все то время, что мы находились в этом странном месте.

— Группа номер 13! — В какой-то момент голос вожатой словно нажал на кнопку паузы, и пластинка с веселой музыкой перестала играть.

Мы все были усыпаны снегом, промокли и промерзли до самых костей. Счастливая улыбка замерла на моем лице, не желая растворяться даже в тот момент, когда Тринадцать двинулась в мою сторону.

Я впервые ощутила наслаждение от чувства дискомфорта в теле. От покалывающего зуда взмокшего тела, от онемения пальцев и пульсирующей боли в груди. Холодный ветер стряхнул капельку пота, стекавшую по моему лбу. Я с наслаждением закрыла глаза и впервые за долгое время ощутила себя живой.

Раньше я гонялась за чувством радости, вдохновения, тепла и света. А сегодня впервые подружилась с болью. Я чувствовала, как в горле застыл огромный ком отчаяния, раздражения, тоски и злости. И смогла принять возникшую боль гордо и с наслаждением. Я знала, что мне не избежать наказания после того, что я сделала. Мне была неприятна очередная разлука со свободой, идущая ко мне вместе с вожатой, однако риск потерять не вынуждает бросать любимого, а риск упасть не вынуждает стоять на месте.

Спустя недолгое время я пришла в себя, осознав, что толпа играющих со мной ребят исчезла вместе с уходом Светлячка.

Все разошлись, а Тринадцать все еще смотрела на меня. Впервые я разглядела в ее глазах откровенную злость; видела, как пульсировала вена на ее левом виске и как она будто сглатывала вырывавшееся раздражение.

— Мне не жаль. — Улыбка снова расплылась по моему лицу.

Мое лицо пронзила боль от звонкой пощечины. Из глаз вожатой тут же исчезла всякая злость, но поднятая на меня рука нервно вздрогнула. Я прикусила губу, с трудом удерживая поток слез. Коснувшись холодными пальцами опухающей щеки, я попыталась осознать, что только что случилось.

Тринадцать развернулась и быстро пошла прочь. Помешкав какое-то время, я попыталась догнать ее.

— Вы никогда бы так не сделали, правда же? — крикнула я ей вслед. — И вовсе не потому, что Большому человеку не свойственно злиться. Я знаю, вы не такая!

Тринадцать даже не оглянулась, но я настойчиво следовала за ней. В душе меня терзала обида, но я всеми силами пыталась бороться с этим.

Спустя недолгое время мне вдруг показалось, что Тринадцать не просто так идет по коридорам Луны. Она не обращала на меня никакого внимания, но я чувствовала: она хочет, чтобы в финальную точку этого пути мы пришли вместе.

Вожатая свернула за угол, и я почему-то остановилась. Стало страшно.

Тринадцать не уходила и ждала меня, я это точно знала. Похоже, я должна была что-то увидеть. То, что заставит меня жалеть о сделанном.

Сделав несколько неуверенных шагов вперед, я обнаружила свою вожатую, стоящую возле закрытых прозрачных дверей. Они скрывали за собой обычную комнату, где находилась часть моей группы, с которой вот только что я беззаботно играла на улице.

С ужасом поймав взгляды подруг, я прислонилась к дверям. Ни в чем не повинные дети были вынуждены отдавать свою свободу Светлячку, который ходил вокруг них и вводил каждому в вены непонятную жидкость.

— Почему я не с ними?

Тринадцать не сказала ни слова, хладнокровно наблюдая за этой сценой, словно в окно смотрела.

— Почему вы не остановите его? Это же опасно для их жизни? — Я будто разговаривала сама с собой. — С ними случится то же, что и с Лилией? И вы дадите этому случиться?

Сказав это, я почувствовала во рту привкус крови — прокусила губу.

Тринадцать перевела холодный взгляд на меня и без всякого сожаления заговорила:

— Однажды, когда мне было ровно столько же лет, сколько тебе сейчас, я не могла найти ни одного ответа на без конца мучившие меня вопросы. В чем смысл такой новой жизни? Кто в ответе за мое счастье? К кому мне обращаться за помощью?.. Я очень долго искала того, кто поможет мне познать Истину. И вот один человек подошел и что-то положил в мой карман. Склонившись над моим ухом, он прошептал: «Вот ответ на все твои вопросы. Вот источник твоего счастья и боли. Вот твой жизненный компас». Мной овладел ужас от чувства свободы, которая откроется мне после того, как я познаю Истину. Я еще долго боялась заглядывать в собственный карман за ответом. Спрятавшись в укромном уголке одной бессонной ночью, я все-таки рискнула взглянуть, что это за вещь. Знаешь, что я обнаружила? — Я пожала плечами, пытаясь скрыть любопытство. ­ — Эта вещица помещалась на ладони. Я раскрыла таящийся в коробочке секрет — и обнаружила собственное отражение. Это было всего лишь зеркальце. Такой простой ответ.

Все это время, прижимаясь к прозрачным дверцам комнаты, я вдруг разглядела в них собственное отражение. Растрепавшиеся волосы, уставший взгляд, розовые пылающие щеки. Смотрящая на меня девочка не могла быть ответом на все мои вопросы. Или все-таки могла?

— К чему вы это?

— К той самой Истине, Майя. К правде. К независимости собственной жизни от внешних обстоятельств и окружающих тебя людей. Все происходящее вокруг — ответ на твое отношение и твои действия. То, что ты видишь в зеркале, не изменится, если без конца только винить зеркало.

— Я не хочу, чтобы они страдали из-за меня. — Я снова прижалась к стеклянным дверцам.

— Не забывай, Майя, что ты очень счастливая. Потому что очень сильная. — Глаза вожатой были противоречиво холодны и равнодушны, в то время как голос выдавал волнение.

— Ошибаетесь. Я очень слабый человек.

— Ты сильная, — стояла на своем Тринадцать. — Иначе бы была сейчас с ними.

— Я слабая, и я тоже хочу укол.

— Вместе с инъекцией ты рискуешь потерять свою силу. Я вовремя взяла на себя ответственность за твое наказание, оказавшись рядом в нужный момент.

— Зачем мне сила, которая неспособна сделать меня счастливой? — вскрикнула я, ощутив неимоверную усталость и раздражение. — Зачем мне сила, которая неспособна удержать рядом близких, которая оставляет свободу совершать глупости и расплачиваться за них таким нечестным способом?

Тринадцать попыталась отвести меня в сторону, чтобы успокоить. Однако я грубо вырвалась и убежала.

Вечером, наблюдая в одиночестве за сменяющейся палитрой заката, я впервые допустила мысль уйти. Уйти далеко и навсегда, не отвечая за последствия и судьбу тех, кто здесь останется, тех, кто разделял вместе со мной эту жизнь.

Я заплакала, горько и отчаянно, кашляя и давясь собственными слезами на ветру. Я больше не хотела счастья, не хотела никакой правды. Мне не хотелось жить.

— Что с тобой? — вдруг послышался озабоченный голос Георгина позади.

Я с трудом попыталась взять себя в руки, но не вышло. Я даже не могла заставить себя повернуться к другу. Вцепившись в мокрые деревянные перила крыльца, я захотела остаться наедине со своей болью, но сил сказать об этом не нашла.

— Я могу для тебя что-нибудь сделать? — И я поняла, что он не оставит меня, даже если я захочу прогнать его силой.

Было больно как никогда. Впервые мне захотелось ощутить физическую боль, чтобы заглушить ту, что встала комом в горле и не давала дышать.

Солнце постепенно скрывалось за горизонтом, и я знала, что сегодняшний вечер не отличается от предыдущих и секундой. Я знала, кто виноват в моих слезах. Но никакая мудрость в ту секунду не способна была прогнать мое желание отрешиться от этого мира. Тяжесть, которая давила на меня, ни от чего не зависела, и ничто не могло на нее повлиять. Я имела право на боль, и я хотела чувствовать эту боль.

Ничто в ту секунду не способно было повлиять на мое настроение. Но я навсегда запомню, как Георгин, не сказав больше ни слова, подошел ко мне со спины и крепко сжал в своих теплых объятиях, пытаясь разделить со мной всю эту боль.

Глава 19. Таким был тот миг. Такой была бесконечность

Дождавшись наступления тихой ночи и убедившись в том, что я набралась сил после трехчасового отдыха у жаркого огня в каминной комнате, я решилась навестить подруг, которых ненадолго перевели ночевать в отдельную комнату.

Я вроде бы успокоилась, но внутренняя гармония внезапно сменилась непонятной пустотой, которая создала иллюзию силы и твердости. И в тот момент, когда Георгин спросил меня, действительно ли я готова сейчас подвергаться очередному риску ради минутной встречи с подругами, я обреченно взглянула на него, и это выдало сквозь дыру в сердце все самые яркие чувства, которые только могли бы у меня возникнуть, но пустота преграждала путь каждому из них. И Георгин все понял. Встреча с людьми, которые мне небезразличны, имеет шанс уменьшить эту дыру в моем сердце.

Пока мы с осторожностью шли, я задумалась о пустоте внутри меня. Помню, как в детстве, собравшись на солнечной зеленой поляне во дворе, мы вместе с Лилией и старшим мальчиком-соседом играли в настольную игру, где вначале каждый мог выбрать фигурку любой формы и цвета. Порой на выбор фигурки уходило больше времени, чем на саму игру. Среди пластмассовых игрушек разных оттенков мне хотелось отыскать особенную, точно подходящую под мое настроение. И только наш друг-сосед не принимал в этом участия. Выбирая фигурку, он всегда отвечал одинаково: «Мне все равно». И мне всегда было обидно за столь равнодушное отношение к жизни таких людей. Они не нуждаются в особом кусочке торта с цветной присыпкой или мастиковой розочкой. Для них вкус молочного коктейля не меняется в зависимости от цвета трубочки.

Так вот, я сама стала тем человеком, который на любую предложенную альтернативу отвечает: «Мне все равно». Я сразу вспомнила нашего соседа, который, скрываясь за этим равнодушием, пытался показаться взрослым и умным. Но на самом деле у него просто не было вкуса и интереса к жизни. Его волю подменял случай.

Не знаю, имела ли я право называть его слабохарактерным за такое отношение к жизни, но я даже не запомнила взгляда того мальчика. Он никогда не говорил глупостей и не был безумным. Он никогда всем сердцем не огорчался проигрышу, а побеждая, не светился от радости. Я искренне надеялась, что такой сосед вскоре совсем покинет мою голову и откроет двери чувствам и эмоциям, которые застыли во мне, подобно февральской сосульке. Я не хотела быть такой, но ничего не могла с собой поделать. Мы прошли уже половину пути, и за все это время в ответ на любое сказанное Георгином слово я равнодушно ухмылялась, зная, как некрасиво это выглядело с моей стороны. Но мой друг оказался крайне терпимым и деликатным. Он продолжал вести себя как ни в чем не бывало, не придавая значения моей отстраненности. Вторую половину пути мы прошли в полном молчании, и в какой-то момент я вдруг остановилась на ровном месте, похолодев от ужаса.

— Что с тобой? — Георгин остановился вместе со мной.

Я стояла, пытаясь полностью прочувствовать неприятный холодок, пробежавший по спине, и легкое онемение в мышцах лица. Это был настоящий ужас. Тело ослабело, и мне захотелось рухнуть на пол.

— Георгин, я поняла. — Мой голос сорвался. — Я становлюсь одной из них. Прямо сейчас!

— Глупости какие! — спокойно ответил он, сжав мое плечо.

— У меня еще никогда не было так пусто внутри. — Я опустилась на корточки, отчаянно взявшись за голову. — Он уходит.

— Кто уходит? О чем ты говоришь? — Георгин озабоченно присел рядом.

— Смысл. То, ради чего стоит жить.

— А ради чего стоит жить, ты знаешь?

Я закрыла глаза и представила солнечную поляну, где весело бегают дети, пытаясь догнать запущенного в небо воздушного змея. Они кричат невпопад, падают, рвут цветы и плетут венки из ромашек.

Вместе с тем где-то в дождливую серую погоду юноша прячет за спиной коробку шоколадных конфет с белой намокшей розочкой, разглядывая приближающийся издалека женский силуэт. Ожидание и волнение застыли на его лице. Должно быть, в его сердце вспыхнуло то детское чувство счастья. Такое, каким оно должно быть. Настоящим.

— Ради любви, — открыв глаза, уверенно ответила я.

Георгин помог мне подняться.

— Боюсь, я тебя огорчу, — сказал он. — Большой человек из тебя никакой.

Я улыбнулась, ощутив, как в тумане, окутавшем меня изнутри, вспыхнула маленькая искорка надежды.

Завершив недолгий путь, мы столкнулись с неожиданной проблемой: двери в комнату были наглухо заперты. Я прислонилась к прозрачному стеклу и попыталась разглядеть сквозь темноту знакомые лица.

— Простите меня! — Непроизвольно вырвавшиеся с губ слова оставили теплый туман на стекле. — Я так виновата перед вами.

— Тебя не за что прощать, Майя, — послышался приглушенный голос Георгина.

Я резко отшатнулась, когда он посмотрел на меня с той стороны двери сквозь темноту. За считанные секунды он проник в запертую комнату, а я ничего не заметила. Прижав ладонь к стеклу, я почувствовала холод и разделяющую нас жалкую пару сантиметров. Мне тоже захотелось раствориться в воздухе, чтобы не ощущать вес тела, чтобы физическая легкость создала иллюзию полной свободы. Но ведь чаще тяжелыми нас делают мысли. И Георгин знал этот секрет и не зависел от него. Единственный кукловод, которому он мог отдаться, — это он сам.

Георгин открыл замок изнутри, вежливо придержал мне дверь и пригласил войти.

— Так просто?

— Все сложности — у нас в голове.

Георгин увидел страх в моих глазах и добавил:

— Все будет хорошо, Майя. Все и сейчас хорошо. Закрой глаза и почувствуй это.

— Спасибо. — Моя улыбка растворилась в темноте, словно упавший лунный луч, заслоненный тучей.

Я никогда не забуду, как вместо ожидаемой мною неприязни и упрека в глазах Люси и Лины вспыхнули искорки детской радости от того, что я пришла к ним. Я помню, как, неуверенно усевшись на кровати, Лина весело накинулась мне на спину, повалив меня на пол. Мы вполголоса рассмеялись, а внутри меня все перевернулось.

В тот момент я почувствовала, как секундная стрелка жизни замерла для меня одной. Мгновение стало неотличимо от бесконечности, а чувство счастья смешалось с тоской. Я жила. Просто дышала и чувствовала, не оценивая происходящее. Хорошее перестало быть хорошим, а плохое — плохим. Границы горячего и холодного стерлись, слезы могли улыбаться, а улыбка — плакать. Я впервые ощутила присутствие всех, кто был мне дорог, но физически не мог оставаться рядом всегда. Это было прекрасно, потому что их присутствие не было мыслью или виденьем. Оно было ощущением.

Таким был тот миг. Такой была бесконечность.

По-настоящему счастливого человека определить несложно. Такой человек улыбается не задумываясь. Он остается собой и не пытается подстроить свой внутренний мир под чужие правила. Он стремится к саморазвитию, чтобы внешние обстоятельства никогда не разрушили его счастье, но никогда не потеряет себя настоящего — немножко слабого и глупого, излишне сентиментального и простого.

Солнечным холодным утром мы с Георгином сидели на широком подоконнике, доедая унесенные с завтрака бутерброды. Еда имеет свойство меняться в зависимости от обстановки и человека, с которым разделяешь пищу. Потому что еда не только то, что удовлетворяет естественную физическую потребность человека. Она способна раскрываться по-разному. И когда ты начинаешь это чувствовать, вдруг понимаешь, что твой голод — тоска по доброте и теплу, по душевности и уюту. Как доносившийся из кухни голос мамы: «Я приготовила чай», — прячущий одну-единственную фразу между строк: «Все будет хорошо».

— Эгоизм ли это — совершать добрые дела? — вдруг спросил меня Георгин.

— Глупости какие! — с усмешкой ответила я.

— Я не хочу, совершая доброе дело, думать о том, что мне от этого хорошо, понимаешь?

— Ты несправедлив к себе. Протягивая раскрытую ладонь, всегда будь готов к тому, что у тебя заберут что-то. Но не забывай о том, что найдется и тот, кто захочет туда что-то положить. Это правильный жизненный ритм.

— Тогда я хочу, чтобы ты приняла от меня небольшой подарок. Тепло от твоей улыбки и сверкающих глаз будет самой лучшей отдачей, которую я захотел бы принять.

— Подарок? — не поняла я.

И Георгин бережно положил на мои колени какую-то вещицу. Было видно, что он волнуется и ждет моей реакции. Я повертела подарок, завернутый в крафтовую бумагу, в руках, и почувствовала, что покраснела от неловкости. Руки задрожали, и я поторопилась разорвать обертку, чтоб это скрыть. Подарком оказалась книга. Приглядевшись к названию, я взволнованно перелистнула несколько страниц и радостно воскликнула:

— Не может быть!

Георгин никогда не улыбался, но в тот момент ни одна улыбка не смогла бы передать такой откровенной радости, как та, что вспыхнула в глазах этого мальчика.

Мне показалось, что я стала на шаг ближе к Истине. К Тайне, которая независимо от цвета моря остается великолепием человеческой сущности — счастьем, любовью. Чувством!

Быть может, правды действительно не существует, пока у каждого человека свои шоры на глазах. Однако то неизменное, что заложено в сердце каждого, — любовь. Она и есть та самая Тайна, не зависящая от нашего мнения. И она есть и будет всегда. Я это поняла, потому что Георгин захотел взглянуть на мое море моими глазами, несмотря на такую огромную разницу в нашем с ним восприятии мира. И это оказалось даже важнее самого подарка.

Я прижала к груди подаренную книгу и закрыла глаза, вспомнив каждую строчку из любимой сказки про лисенка ― отчаянного мечтателя.

— Знаешь, во что верил лисенок из сказки, который не уставал молиться звездам каждую холодную зимнюю ночь? — тихонько прошептала я, не открывая глаз. — Он верил, что где-то существует такой же лисенок, как и он, с мечтой о теплом волнующемся море, укрывающем своим синим покрывалом песчаный берег.

— Его вера оправдалась? — не без любопытства спросил Георгин.

— Ага. Вот только он не сразу это понял. Не сразу разглядел в этом лисенке того, кого искал. Так часто бывает и с нами, правда же?

Георгин ничего не ответил, а продолжил наблюдать за мной с детским любопытством.

Мне так захотелось обнять его! Не знаю, почему я этого не сделала. Мне показалось, это не передаст всех моих чувств и может ему не понравиться.

Я еще крепче прижала к груди любимую книгу, без конца прокручивая в голове момент, когда Георгин положил ее мне на колени. Как он узнал? Как нашел ее? Чего ему это стоило? Я не спросила его, потому что было важно совершенно другое — его желание сделать меня счастливой.

Склонившись над плечом друга, я осторожно опустила на него голову, как бы случайно коснувшись холодной щеки. Мне стало радостно от непривычного спокойствия. Недолго боровшись с чувствами, я поцеловала Георгина в щеку, тут же закрыв глаза, чтобы не видеть его реакции.

Но ничего не произошло. Мы так и продолжили сидеть одни возле окна, не говоря ни слова.

Глава 20. Те, кого нет

Однажды тоска с такой силой накрыла меня, что я начала спрашивать о сестре у неодушевленных предметов.

Остро заточенный карандаш мне почему-то не ответил. И несмотря на все изящество и красоту, он показался мне на редкость тупым. Он не знал, где моя Лилия, и я возненавидела все карандаши.

Удивительно, какого предела достигает страшная душевная боль. Человек просто замирает и превращается в тупой бездушный предмет. Вот и я навеки застыла в этом карандаше. Мне стало страшно от того, что именно тогда, когда я начала обретать себя (или мне это только казалось?), мне в очередной раз стала противна эта жизнь. Мне было совестно, что Лилии больше нет, а я по-прежнему могу радоваться жизни.

А может… может, это просто иллюзия? Почему за каждое теплое чувство я стала себя винить? Может, я просто не уверена в их искренности?

Мне не хотелось биться в конвульсиях и утопать в потоках слез. Разве этого заслуживает моя Лилия? Она же мое непостижимое и тихое счастье, на которое можно смотреть, только затаив дыхание.

Как же многогранен этот мир, как сильно зависит от нашего взгляда. Предстающая перед нашими глазами Вселенная — всего лишь смутное отражение той бесконечности, которая скрыта в каждом из нас. Как простой человеческий взгляд способен изменить целый мир? Это так сложно и так просто.

Сидя как-то за обедом, я прислонилась к стене. Голода не ощущалось, я боролась с головной болью от густого запаха еды, пытаясь поймать свежий воздух из настежь открытой форточки — и вдруг в нее залетела маленькая желтогрудая птичка. Совершенно не боясь людей, она стала добывать себе корм со столов неряшливой ребятни, собирая за ними хлебные крошки. После успешной охоты птичка удобно устроилась на подоконнике, в одиночку довольствуясь едой, и тогда я заметила взгляд, навсегда оставшийся в моей памяти.

Белолицый тоже увидел птицу и замер, словно никогда прежде не сталкивался ни с чем подобным. Он затаил дыхание, чтобы не спугнуть ее, и придвинулся чуть ближе. Его взгляд был по-прежнему пуст. Хотя эта пустота была несколько иной, чем прежде, — во всяком случае, мне так показалось. Он был похож на младенца, который своим наивным любопытством вызывал умиление. Когда птичка сделала несколько неуверенных взмахов, он захлопал своими длинными ресницами, подобно ее крыльям, и прогнал невинное существо легким движением руки.

Интересно знать, как выглядит мир без наших убеждений, мыслей и даже чувств? Какого цвета море и как горячо солнце? Что действительно реально: этот мир или то, что в голове каждого из нас позволяет смотреть на него? Возможно, каждый человек — отдельная планета одной большой вселенной. И я знаю, отчего моя планета порой так беспомощна и одинока. Она не способна существовать без других планет, входящих в ту же солнечную систему, что и она сама. И вот она снова и снова подвергается катастрофическому риску, когда ее родным планетам угрожает опасность. Или когда возникает вероятность, что их вовсе не существует.

Люся стояла воодушевленная на пороге каминной комнаты, пряча за спиной какой-то конверт для меня. Ее щеки взволнованно пылали, а руки дрожали. Недоверчиво приняв письмо, в графе получателя я обнаружила собственное имя, аккуратно написанное до боли знакомым почерком.

— Не понимаю, — в недоумении сказала я.

— Это от родителей. От твоих родителей, Майя.

Я обомлела, почувствовав, как все тело отяжелело. Сглотнув ком в горле, я с сомнением повертела конверт в руках. Отчего была так чертовски далека от меня эта весточка в моих руках? Отчего так холодна и вязка пропасть между нами?

— Это ошибка! — зачем-то соврала я. — Это письмо не может быть моим.

— Но как же? — Люся еще раз взглянула в графу с именем получателя. — Твое имя. Черным по белому!

— Неважно. Все равно не мое.

— Значит, тебе все равно? — расстроенно спросила Люся.

— Похоже, что так, — снова соврала я.

— Значит, я прочитаю.

— Нет! — И Лина зачем-то выхватила письмо из ее рук и, не раздумывая, бросила в камин. — Никто не будет его читать.

— Да что с вами обеими?! — вскрикнула Люся, кинувшись спасать конверт, моментально превратившийся в пепельный ошметок.

— Все очень просто! — Лина как обезумела. Ее глаза пылали яростью. — Такие письма некому писать.

— Что значит некому?..

— Все очень просто. — Лина вела себя крайне странно, но отчего-то мне хотелось верить каждому ее отчаянному слову. — Просто их нет. Родителей наших больше нет.

После этих слов все замерло. Несколько секунд, проведенных в молчании, утащили за собой вечность. За эти секунды успел родиться и умереть целый мир. 365 дней и ночей, и еще столько же, и так в течение оставшихся сотен лет, — они породили и унесли за собой миллионы чьих-то жизней. И был в этом настоящий смысл, и не было ничего. Всего несколько секунд уместили в себе вечность. Что же такое эта «вечность»?

— Не хочу тебе верить, — злобно процедила сквозь зубы Люся.

— Правда от твоего желания не зависит.

Я молчала, ведь я только что прожила вечность.

Такое откровенное признание почему-то не нуждалось в лишнем подтверждении. Я просто приняла эту правду. Как неизбежность проливного дождя, погубившего планы на солнечный выходной.

— Что ж… — Мой голос дрогнул. — И кто вздумал прятаться под именем моих родителей?

— Вероятно, тот, кто ищет способ укротить в тебе силу Маленького человека, — предположила Лина.

«Родители!» — вертелось в моей голове. Теперь к этому слову приклеится «те, кого нет».

Весь вечер я бродила по одному и тому же коридору. Дверь в комнату вожатой была приоткрыта, и сквозь тонкую щель виднелся ее поникший силуэт. Так и не придумав повода зайти, я затаилась у двери, поймав длинную оранжевую полоску света на полу коридора собственной тенью. Я присела на пол, ощутив спиной ледяной холод стены. Запрокинув голову к потолку, я вдруг решила дать личную оценку всему происходящему. Нелепость играющей тени со светом, создавшей причудливый образ тощему медведю. Легкость нежно-фиолетовым занавескам, вызывающим в душе особое чувство спокойствия. Бесполезность и пустоту приглушенным голосам в соседней комнате.

Интересно, имеем ли мы на это право? Ведь каждую прожитую минуту мы берем на себя ответственность судьи. Присваиваем качества предмету или живому существу относительно угла собственного взгляда.

«Судейство и оценка — совершенно разные вещи, — раздался эхом голос моего отца. — Если ты берешься судить — значит, ты претендуешь на место Бога. Иначе говоря — подвергаешь сомнению слово „любовь“. Давать же оценку не просто можно, но и необходимо. Ведь твоя личная оценка — это выбор собственного пути, без которого жизнь потеряет всякий смысл».

— Майя, ты должна была прочитать это письмо! — В голосе вожатой слышалось разочарование.

— Какое письмо, Тринадцать? — И я заглянула в щелочку, прищурив один глаз.

В комнате было почти темно. Из открытого окна дул холодный ветер, донося до моего носа ароматы благовоний с приятной апельсиновой горчинкой. Тринадцать сидела на диване, и в тени ее почти не было видно — кроме строгих, каких-то презрительных глаз.

Я снова лениво облокотилась на холодную стенку, запрокинув голову к потолку. Мне казалось, что мы играем в какую-то игру, где проигравшим окажется тот, кто откроет лицо.

— В том письме было что-то важное. То, что ты должна была прочитать! — едва слышно проговорила Тринадцать.

— Значит, я не ошиблась? Это письмо было написано не моими родителями… Если так, то в камине ему самое место.

— Его написали твои родители.

— Откуда вам знать? В графе адресата было написано мое имя, а не ваше. Его видели другие люди, и уже поэтому оно мне противно.

— Скоро ты сама обо всем узнаешь. — Тринадцать заговорила совсем тихо. — Возможно, ты будешь жалеть, что не узнала раньше. Значит, так должно быть!

— Я вас не понимаю. — Я встала с колен и приоткрыла дверь.

— Мне очень жаль, Майя. — Голос вожатой был болезненным и хриплым. Я напряглась еще больше, но не двинулась с места. — Все не так… Все должно быть по-другому! Я не могу сказать всего, что знаю, я должна молчать! Не жалей о письме — что случилось, то случилось. Просто верь мне, верь, что все будет хорошо. Верь в то, что этот мир существует ради таких, как ты.

Я сделала несколько неуверенных шагов к ней навстречу, но вдруг замерла: несчастная девушка упала на колени, согнувшись от боли и ловя ртом воздух. Луч осветил ее побелевшее лицо с синими губами. Я подбежала к окну и распахнула форточку.

— Тринадцать, я не понимаю, — повторила я. — Что-то болит? Я хочу вам помочь! — Я попыталась поднять ее на диван, но она была слишком тяжелой.

Положив под голову вожатой мягкую подушку с кресла, я укрыла ее пледом и дрожащими пальцами стала поправлять ей волосы.

Она была очень сильной! Я знала это. Возможно, на ее хрупкие плечи лег целый мир, а она терпела. Почему именно сейчас я почувствовала к ней такую любовь и доверие?

— Лекарство, — прохрипела Тринадцать едва слышно. — Вон там! — И она махнула слабой рукой в сторону комода.

Всего одна секунда способна сыграть решающую роль в этой жизни. Всего секунда — и ты переходишь грань между жизнью и смертью. Перебирая бесконечные баночки с красной жидкостью, я чувствовала, как эта жестокая секунда бьет громким тиканьем по моим барабанным перепонкам, заставляя чувствовать свою никчемность перед лицом времени. Наконец я нашла нужное лекарство. Тринадцать взяла банку, убедилась, что это именно она, и выпила половину практически в один глоток.

— Вам станет легче?

Тринадцать часто закивала, пытаясь меня успокоить. Она тяжело дышала от боли и массировала руку. Воспользовавшись ее слабостью, я закатала рукав вожатой, пытаясь найти причину боли. Ее рука была сплошь покрыта синяками и незаживающими маленькими ранами, словно все ее вены были исколоты.

— Что с вами? — осторожно спросила я, но Тринадцать не ответила.

Тогда я отыскала в ящиках марлю и перебинтовала ей руку. Она благодарно кивнула и жестами попросила меня уйти. Вместо этого я подоткнула ей плед и почувствовала сильное желание крепко обнять ее, чтоб ей хоть на минуту перестало быть так больно.

Я оказалась такой бесполезной… И находясь рядом с ней, делая для нее все это, я лишь лелеяла внутри чувство спокойствия за собственную совесть. Кому, как не мне, больше всего были нужны этот плед, лекарство и марля?..

Убедившись, что вожатой немного полегчало, я все же ушла, но Тринадцать на полу, морщащаяся от боли, еще долго стояла у меня перед глазами.

Эта девушка заслуживала того, что я была не в силах дать ей. Она слишком далекая и непостижимая прекрасная планета. Украшение этого неба. Я бы смотрела на нее, не отрывая глаз.

Глава 21. Всегда «всегда»

— Они не убивают, Майя. Никогда, — подойдя сзади, ни с того ни с сего заявил Георгин.

Я сидела на крыльце нашего домика, наблюдая, как горизонт запускает в небо огненное светило. Мне хотелось запомнить его именно таким — завораживающим и непостижимым. Устрашающим и необъятным. Мне хотелось запомнить его глазами этого дня. Пока еще в сердце осталась вера и память о прошлом. Пока этой девочке всего 13 лет. Пока она достаточно наивна и глупа. Именно так мне нужно было запомнить это солнце.

Я замерла на мгновение и задержала дыхание. Вспышка моего взгляда попыталась сохранить кадр в альбоме моего сознания. Он был прекрасен.

— Они не убивают, — присев рядом, повторил Георгин.

— Какое это имеет значение? — не отрывая взгляда от неба, спросила я. — По-твоему, убийство — самый тяжкий грех?

— Дело не в этом.

— А в чем же? Я не боюсь смерти, Георгин.

— А чего боишься?

— Того, что за рамками жизни и смерти.

— И что там?

— Непреодолимое расстояние. Там все планеты сливаются воедино. Там нет времени, ширины, длины и глубины. Я боюсь потерять в этом хаосе себя, не говоря уж о близких.

— К этому никто не готов.

— Почему? Человек просто должен почувствовать. Уверенность в себе, уверенность в своих близких. В любви.

— Ты… — Георгин почему-то замялся на полуслове. Подул сильный ветер, и я передернула плечами. Георгин даже не моргнул. — Ты этого не чувствуешь?

— А ты? — ошеломленно спросила я. — Ты сейчас что-то почувствовал?

— Подул ветер.

— Но ты его не почувствовал.

— Ветер невозможно не почувствовать.

— Какой смысл в том, что дует ветер, если человек не реагирует на это? Даже природе нужна отдача. Вот и с любовью так же. Она существует, пока распускаются цветы после проливного дождя.

— Ты когда-нибудь себя закопаешь.

— Закопаю?

— Ты слишком глубоко роешь в поисках Истины. Когда-нибудь не заметишь, как себя закопаешь.

— Да и пускай, если другого варианта нет.

— Зачем тебе Истина?

— Я не ищу Истину. Моя Истина всегда в моем сердце. Я оцениваю вещи, которые вижу. Ищу свой путь. Беру на себя ответственность за собственную жизнь. Боюсь лишь ошибиться или не заметить нужную дорогу… Боюсь не успеть.

— Все будет хорошо! — Эта фраза звучала все чаще.

Где-то вдалеке послышался шум. Солнце совсем поднялось, но вскоре скрылось за тучей. Захотелось спрятаться в домике, но нас заинтересовала непонятная суета — неподалеку собралась толпа. Мы медленно двинулись к ним, словно прогуливаясь.

Мороз окутал нас колючим снежным ветром. Мы пошли еще медленнее, с трудом преодолевая глубокие ледяные сугробы.

В тот момент незнакомый голос позвал меня. Не знаю, отчего так легко стало идти. Голос был едва различим. Если б я только знала смысл всего этого…

Пытаясь пройти сквозь толпу, я вдруг ощутила сильную дрожь в ногах, шаги запутались в липком снегу. Заколотилось взволнованное сердце, знакомая тревожная боль подступила к животу, словно тело предчувствовало, что сейчас произойдет.

Люся и Лина завороженно стояли, словно ледяные скульптуры, и, не отрывая взгляда, куда-то смотрели. Наверное, на мои оклики они бы даже не среагировали. Может, всю толпу загипнотизировали, и если я сейчас подниму глаза, то составлю им компанию…

С трудом пробившись сквозь людей, я оказалась в первых рядах. Сквозь нескончаемую белизну мой взгляд выхватил уверенную фигуру Светлячка. Рядом с ним стоял кто-то еще. Я подошла ближе, чтобы лучше разглядеть этого человека, — и целый мир перевернулся, а время, которое долгие месяцы куда-то ускользало, замерло для меня одной. Дыхание шумного беспокойного ветра, которое мгновение назад душило холодом, отпустило меня. Весь мир, который я видела черно-белым, неожиданно стал отреставрированной кинопленкой. На губах почувствовался солоноватый привкус, напомнивший дыхание моря, кричавшего чайками и дразнившего свободой. Передо мной стояла Лиля.

— Сестренка, — дрожащим голосом прошептала я.

Жалкая пара метров отделяла ее от меня, хрупкую девочку ростом 155 сантиметров, с копной светло-русых волос, с голубыми глазами и смуглой кожей. Ветер трепал ей волосы, она щурилась. Все такое знакомое…

Я снова взглянула на Светлячка. Он молчал. Просто стоял и смотрел на меня. Оглядев всю толпу, я заметила, что на меня смотрит каждый. Было страшно. Словно это какой-то жестокий фокус.

— Лиля, Лиля, это ты? — У меня дрожал голос, я заикалась, с трудом выговаривая слова.

Я сглотнула и сделала пару шагов вперед. Сестра никуда не исчезла.

Метель оглушала свистом, но вдруг я ясно услышала собственный голос: «Ненавижу». То самое слово и чувство, последнее слово, которое я сказала Лиле, и чудовищная вина, которая грызла меня изнутри все это время.

Мне захотелось зарыться в снег. Замерзнуть. Перестать чувствовать. Перестать существовать.

— Майя, — послышался ответ, словно эхо.

Передо мной действительно стояла моя сестра. Я сделала пару уверенных торопливых шагов навстречу, и Лиля оказалась совсем близко.

Губы задрожали, все лицо исказилось, слезы фонтаном брызнули из глаз. Страшно, больно… Я спрятала лицо в ладонях на пару секунд, а потом протянула ледяные руки к ее лицу. Теплые щеки под моими пальцами. Это не было обманом, не было шуткой, это была Лилия. Она осторожно улыбнулась мне, и я увидела, как по ее щекам тоже потекли слезы.

— Майя, — шепнула она.

— Я не ненавижу тебя, — выдавила я, практически задыхаясь от слез. Я почувствовала, как метель сбивает меня с ног, и кинулась к сестре на шею. Мы обе разрыдались, и мне показалось, что мы — два магнита, которые ни одна сила не сможет разъединить. В этом объятии вернулись все наши воспоминания, все теплые мгновения, которые мы делили друг с другом. Вся наша жизнь вместе в один момент пролетела перед глазами.

Я упала в сугроб, потащив за собой Лилию, и мы обе поддались воле безудержного смеха, с трудом останавливая текущие слезы.

Все вокруг внезапно стало прекрасным и одновременно каким-то бессмысленным. Мы так зависим от всего подряд, всему придаем значение. Но ведь дело не в затянувшейся зиме или слишком дождливом лете. Дело не в дереве, расцветающем белыми бутонами и рассыпающем свои лепестки на твоем подоконнике. Не в сладкой дыне июльскими вечерами. Дело в чувствах, которые ты разделяешь с тем или иным человеком. В вашем общем окне, в которое вы вместе смотрите на мир.

Мы сидели на снегу долго и даже не чувствовали, как онемели ноги и замерзли щеки. Больше всего я в тот момент боялась проснуться и понять, что это был лишь один из прекрасных снов. После этого мне просто не захотелось бы жить. Уселась бы на этом самом месте, где сейчас сижу с Лилией, и просидела до тех пор, пока не замерзла бы насмерть.

Все вокруг затихло. Мы остались одни, потому что для нас время остановилось и ничего от нас не требовало.

Возможно, мне удалось попасть в другую реальность. Туда, где живет моя Лилия. Возможно, где-то в другом мире обреченная Майя встречает солнце, пытаясь отыскать свой жизненный путь в одиночестве. Возможно, мне просто удалось переместиться в нужную реальность. Потому что моя жизнь невозможна без моего цветка. И пусть так, если я смогу остаться тут навсегда. Пусть так. Ведь та Майя, что находится сейчас вдалеке, обязательно почувствует присутствие Лилии. И ей тоже станет легче.

И все же… что со мной будет, если я вдруг проснусь? Что будет, если она вдруг исчезнет? Выживу ли я?

— Что это за место, где я была? — Мы весь вечер просидели за разговорами, не в силах остановиться, когда Лилия вдруг вспомнила. — Я не знаю… Но запомнила кое-что. Наша с тобой сестра была там.

— Лиля, мы же так мало о ней знаем.

— Мало… — печально повторила она. — Мы не знаем о ней ничего. Я хотела позвать ее, но не знала ее имени. Почему мы не знаем, как ее звали?

— Я не знаю, но так сложилось, что мы родились после ее ухода.

— Она отдавала часть себя мне. Я ее не видела, но чувствовала, как она отдает мне себя, понимаешь?

В ответ я отрицательно покачала головой.

— Я просто чувствовала ее рядом. И не смогла позвать, чтобы посмотреть в ее лицо. А она была так близко!

— Это все твои переживания. Ты так долго спала… Твое сознание играло с тобой. В этом сне определенно есть какой-то смысл, но только ты сама можешь его расшифровать.

— Ты когда-нибудь чувствовала счастье и печаль одновременно? — с дрожью в голосе спросила Лилия, взглянув на меня.

— Да. Каждый раз, когда на место пустоты в сердце падал луч теплого солнца, темные тучи заполняли оставшееся пространство. Я смотрела на небо и испытывала какое-то грустное счастье. Это так странно…

— Скажи, так теперь будет всегда?

— Не знаю. — Я устало положила голову на ее плечо. — И мне страшно.

— Знаешь, что я узнала? — Я пожала в ответ плечами. — Даже если жизнь вернется к прежнему, привычному ритму, я не смогу быть по-настоящему счастливой.

— Почему? — Я была напугана.

— Только недавно я сумела прочувствовать боль мамы, которая как-то поделилась воспоминанием своей юности. Она сидела на перроне и спокойно ждала свой поезд. Люди пытались протиснуться в вагон опоздавшей электрички. В это же время какой-то пожилой мужчина дожевывал засохший бутерброд, а маленькая девочка поскользнулась на лестнице, в кровь разбив коленку. Молодую пару разлучили резко захлопнувшиеся двери, а бездомный парень уснул прямо в переходе, положив голову на бутылку. В тот момент маме стало страшно от того, что она не в силах разделить со всем миром. Ей стало обидно за тех, кто опоздал на поезд и кого дома не ждали вкусный ужин и теплая уютная постель. Стало обидно за тех людей, кто не в состоянии изменить свою жизнь и увидеть солнце за плотными серыми облаками. Ей стало больно от того, что теперь каждый раз, когда подобная мысль придет к ней в голову, она будет бесконечно несчастна.

— О боже, Лиля, так ведь нельзя! — Я всплеснула руками. — Эти чувства естественны, но нельзя им потакать, кормить их. Никак нельзя!

— Мне кажется, пора остановиться! — согласилась она. — Мы знаем и узнаем слишком много. Скоро не останется места простому человеческому счастью, которое подобно дыханию, необъяснимому и чистому, естественному и важному, не нуждающемуся в постоянной оценке и уж тем более осуждении.

Мы проговорили весь вечер и всю ночь. Я поняла, что уже давно забыла о том, что такое слезы от смеха, что такое свобода чувств и эмоций без страха быть осужденным и преданным кем-то. Это настоящее счастье — разделять напополам одну волну моря. Видеть синее море одинаково. Становятся невесомыми прежние проблемы. Становятся чувствительными крылья за спиной. Ты начинаешь чувствовать себя дыханием чего-то поистине великого.

Лилия осталась прежней, но все же что-то в ней поменялось. Я чувствовала это, когда ни с того ни с сего она вечерами просила оставить ее одну и гуляла в одиночестве вдоль озера. Когда она поднимала испуганные глаза к небу, словно пытаясь что-то отыскать. Когда солнечный луч падал на ее лицо, она на мгновение замирала, а потом, словно преодолевая некий внутренний барьер, начинала глубоко дышать, пытаясь каждой клеточкой своего тела почувствовать тепло. Нет, мне почему-то не было страшно. Она осталась прежней, но так или иначе поменялась каждая из нас. Лилия тоже имела на это право.

Однажды Лиля в очередной раз отправилась на вечернюю прогулку к озеру. Небо полностью поглотила тьма, а тишина взяла под контроль покой засыпавших. Было спокойно и уютно. Я сидела у большого заросшего дерева, не отрывая глаз от силуэта сестры, едва заметного в темноте. Лилия ступала по вытоптанной дорожке, не отрывая взгляда от неба, где взоры маленьких светил составляли компанию ее любви к одиночеству. В тот вечер они существовали словно для нее одной.

С каждой секундой ее шаг замедлялся. Голова ее была по-прежнему запрокинута к небу, она остановилась и упала прямо в снег. Я видела, как тепло ее дыхания растворялось в воздухе облачками пара, как, водя пальцем по воздуху, она соединяла невидимые линии воедино. Небо вдруг превратилось для нее в холст, и она не могла остановиться, рисуя какой-то давно задуманный образ. Дыхание легкой дымкой продолжало сгущаться и растворяться над ней, и вдруг непонятное свечение возникло над лежавшей в снегу девочкой.

Я не могла понять: может, это фантазия играла с моим зрением? Но я ясно услышала громкий плач сестры, которая спрятала лицо в ладонях, словно кто-то ее обидел. Я привстала, чтобы пойти к ней и утешить. Но чья-то рука заставила меня остановиться.

— Не бойся, все хорошо, — прошептал Георгин, неожиданно оказавшийся рядом. — Сейчас ей просто нужно побыть одной.

Глаза моего друга горели яркими светилами в ночной мгле, отчего я ежесекундно захотела довериться ему. Я чувствовала тепло его пальцев, сжимающих мое плечо. Вдруг мне показалось, что этот мальчик никогда не сможет мне солгать.

— Что это было?

Плач Лилии затих, хотя она по-прежнему всхлипывала.

— Тебе нужно понять одну очень важную вещь, — попытался объяснить Георгин, присев на пенек, покрытый ледяной коркой. — «Оттуда» не должны возвращаться. А Лилия вернулась.

— Не должны или не могут?

— Если бы не могли, твоей сестры бы сейчас не было здесь. Наверное, все-таки не должны. Дело в том, что она сумела найти золотую середину между Большим и Маленьким человеком внутри себя. Она — как чаша силы, способная пробить дыру во Вселенной. Она не такая, как прежде, потому что приняла в себе Большого и Маленького человека.

— Я ничего не понимаю, — ответила я, наблюдая за тем, как Лилия вытирает рукавом слезы и стряхивает прилипший снег.

— Понимаешь. Просто не осознаешь. В каждом из нас изначально заложены ответы на все вопросы. Мы — отражение Истины.

Ближе к ночи я ждала сестру, отогреваясь у камина. Я смотрела на пламя, и отчего-то мне было смешно. Словно это разгорающееся пламя — лев в цирке. Нам кажется, будто удалось укротить столь дикое и опасное животное. Но мы даже не осознаем, кто над кем властен и на что способна одна маленькая искорка.

— Я хочу тебе рассказать кое-что. — Лилия уселась рядом, стянув с моих ног угол покрывала. — Я узнала о существовании одного места, — таинственно прошептала она. — Побывав там, я поняла, что больше не смогу жить здесь, как прежде.

— О чем ты? — Мне стало не по себе.

Лилия загадочно посмотрела в окно, ища силы, чтобы продолжить. Ей явно было тяжело.

— Когда мы скучаем по кому-то, когда хотим вернуть то, что не вернешь, или когда мы в ожидании предстоящего, надо помнить о «всегда». — Ее голос сорвался, и она закрыла глаза.

— Всегда? — переспросила я.

— Там не существует времени. Там прошлое так же реально, как настоящее или будущее. Там нет ожидания, детства или старости. Но это не пустота, нет. Это место переполнено верой и любовью. Там все едино — все, что в этом мире человек привык разделять. Там всегда «всегда».

Лилия продолжила сидеть с закрытыми глазами, словно переступая порог «всегда». Я не мешала ей, пыталась дышать как можно тише и практически не моргала.

— Как я хочу на «всегда», — прошептала я, прищурившись.

— Ты там тоже есть. Была и будешь, — уверенно ответила она. — Единственное, что способно выгнать тебя оттуда, — пустота души. Вот чего стоит бояться. Пока есть чувства — есть жизнь. Ведь даже злоба основана на чувствах. Нет чувств — нет жизни.

— Откуда ты все это знаешь?

— Нет того, что мы не знаем. Мы просто чего-то не помним. А я вот вспомнила.

— Не помним?

— Даже в собственном доме ты можешь потерять вещь, которую когда-то положила в дальний ящик.

— И кто же складывает в наши головы эти «вещи»?

Лилия ничего не ответила, только снова посмотрела в окно на небо.

Моя сестра осталась прежней. Такой же милой и чувственной. Такой же родной и любимой. Но все же… какой-то другой. Это было непостижимо и страшно. Но это была моя Лилия. И я ее любила.

Ведь так редко нас любят просто так. Такими, какие мы есть. Маленькими или взрослыми. Умными или глупыми. Красивыми или странными. Не за поступки и даже не за взаимные чувства. А просто нас. Бесконечно меняющихся и в то же время неизменных. Всегда.

Глава 22. Слепая третьим глазом

Бывают в жизни моменты, которые всецело оправдывают твое существование в этом мире. Их хочется хранить в своем сердце, как подаренную кем-то открытку.

Существуют минуты, которые равносильны вечности, нескончаемо глубокие. Их невозможно заключить в рамки времени. Они — целая жизнь или даже больше.

Время — действительно всего лишь чувство. Ведь я научилась проживать бесконечность за то время, пока стрелки часов сдвигались на считанные минуты.

Мы с Линой сидели на берегу озера ранним утром, наблюдая за встающим солнцем, едва виднеющимся сквозь белую пелену тумана. Тишина была похожа на давно забытую, но невероятно красивую мелодию.

— Майя, — почему-то прошептала Лина. — Ты не обижайся на меня, хорошо?

Я с недоумением подняла на нее взгляд и с той самой секунды ощутила непреодолимое расстояние между нами, несмотря на то что Лина сидела совсем рядом. Я знала: она не хотела ничего объяснять. Ей просто нужно было услышать, что я в любом случае не буду держать на нее обиду.

— Хорошо, — улыбнувшись, ответила я, ощутив, как наворачиваются слезы.

Лина почему-то не улыбалась в ответ, но продолжала смотреть на меня. В ее глазах отражалась та самая бесконечность, которую невозможно заключить в какие-либо рамки. Она говорила очень много, не произнося при этом ни слова.

Есть люди, с которыми тебя разлучают расстояние или обстоятельства. Ты можешь не помнить дня их рождения и не держать с ними связи больше половины своей жизни. И когда они вдруг оказываются рядом, ты хочешь хвалить их за любое совершенное ими дело. Подержать за руку, ощутив какое-то родственное тепло. Тебе хочется рассказать им о самом сокровенном. Ты их любишь и хочешь говорить им об этом чаще. Просто потому что они — твои родные люди.

Я ощутила наше родство с этой хрупкой девочкой, непреодолимую связь между нами, услышала одинаковый ритм наших сердец. Она была планетой моей солнечной системы.

— Как думаешь, зло — это плохо? — переведя взгляд к озеру, спросила Лина.

— Очень странный вопрос. Ты же не спрашиваешь, холоден ли холод.

— В том-то и дело. Зло — это просто зло. Хочу навсегда остаться Маленьким человеком, — добавила она после паузы.

Я снова взглянула на нее. У Лины по-особенному блестели глаза, и я чувствовала, как она наслаждается каждой секундой жизни настоящей себя.

— Что будет дальше? — зачем-то спросила я.

— Хочу навсегда остаться Маленьким человеком, — лишь повторила она. — Я не смогу по-другому. У меня не получается.

Я почувствовала, как у меня внутри все перевернулось. Расстояние между нами стало еще больше, и я успела крепко обнять ее, пока оно не стало непреодолимым. Лина никогда не была такой, как в тот день. Такой по-настоящему открытой, не боящейся собственной слабости и любых чувств. Она обнимала меня в ответ и не хотела отпускать.

А я знала, что если мы отпустим друг друга — это навсегда.

— Сейчас вместе пойдем на завтрак, правда же? — Я почувствовала, что совсем не могу скрывать эмоции.

— Оставишь меня одну? — отпустив меня, но все еще крепко сжимая мою руку, попросила она. — Ты сделаешь это для меня?

Ее глаза были полны всего того, что принято называть добротой, теплом и светом. Я хотела бы смотреть в них чуть дольше, чем отведенную мне «бесконечность».

Я отпустила Лину и ушла, оставив за этим Маленьким человеком право быть тем, кем ему суждено. Кем ему хотелось бы. Остановившись на мгновение, я позволила себе обернуться. Когда ушедший навсегда оборачивается, он дает тебе знать, что вы еще встретитесь. Там, где не существует времени и расстояния.

Я ушла и больше не увидела Лину. Никто больше нигде не видел ее.

После бесконечности, которую я прожила, мир выглядел каким-то пустым и бессмысленным. Я чувствовала, как прожила целый мир вместе с этой девочкой, которую я знала так долго и так мало. Почему-то прежний ритм жизни показался мне непривычным и неприятным.

Лина была счастлива оставаться тем, кем хотела. И где бы она ни была, она знает, что зло — это просто «холодный» холод. Есть мир, где вещам не дают оценку.

Я продолжала проживать день за днем, а Лины с нами не было. Никто о ней не говорил. Словно так и должно было случиться. Но во взгляде каждого я видела, как они только и повторяют ее имя. Зовут и умоляют вернуться.

Никто не мог поверить, что все происходит на самом деле. Никто не знал, что каждый из нас вправе принимать столь серьезные решения. Никто не мог до конца признать реальность происходящего. Мы уже не были детьми. Мы стали взрослее взрослых.

Лилия перестала уединяться, и вся ее новая сущность постепенно раскрылась. Она оставалась прежней, но где-то в глубине стала совершенно другой.

— Помнишь, у озера растет молоденькая верба, ветки которой склонились практически до земли? — как-то спросила она.

— Кажется, помню.

— Самая тоненькая и сухая веточка, с которой сегодня опал последний осенний листик, — это я. Я вижу этой веточкой, вижу, как дрозд пролетает в небе. Вот прямо сейчас, погляди. — И Лилия указала пальцем в стену. Я почему-то не испугалась. — А снежное покрывало, укутавшее эту веточку, теплее самого толстого пухового одеяла. Я чувствую, как подобно шерсти колючего пледа ледяные крупицы щекочут меня.

— А что еще ты чувствуешь?

— Слышу звуки синего цвета. И прямо сейчас могу оказаться в другой точке планеты. И еще: у пения птиц удивительный аромат!

Мне не было страшно, но я вдруг поняла, что именно произошло с Лилией. Она достигла совершенного единения Большого и Маленького человека.

И несмотря на то, что совершенной стала и она сама, в ее глазах по-прежнему можно было разглядеть наивного ребенка, не знающего смысла жизни. И все потому, что ей просто нравился этот ребенок.

Я не чувствовала страха. Страшным мне показался взгляд маленького мальчика, которого я однажды встретила, прогуливаясь поздним вечером. Этот мальчик был тем самым, кто как-то поделился со мной секретом морской раковины, умеющей ловить мгновения. Эта раковина стояла на каминной полке в его прежнем доме. И именно она заставила его улыбнуться в тот день…

— Привет, — громко поздоровалась я с ним.

Мальчик остановился, поднял на меня свой ледяной взгляд и ничего не ответил.

— Узнаешь меня?

В ответ — снова молчание. Он смотрел на меня, как на преграждающую путь кирпичную стену. Пустым ледяным взглядом, способным оглушить невыносимой тишиной. Так замерзает озеро декабрьской ночью, так рождаются и уходят из жизни люди, которых никто не вспомнит.

Мне не хотелось просить его узнать меня. Не хотелось напоминать нашу встречу, когда каждый из нас получил, пусть и на короткое время, достойное право считаться ребенком.

Я пошла дальше, не оглядываясь, и вдруг мне послышалось неуверенное: «А вы еще вернетесь?»

Этот мальчик не был виноват в том, что не узнал меня. Он не был виноват, смотря по-глупому «умным» взглядом. Но я злилась на него, на ни в чем не повинного пятилетнего ребенка, которого стоило просто пожалеть, как и остальных ни в чем не повинных детей.

Не знаю почему, но я зашла к вожатой и рассказала все, что было у меня на душе. Не дождавшись разрешения, я залезла с ногами в ее кресло и начала бороться с чувствами, сдавливавшими мои легкие.

Тринадцать молчала и, как обычно, смотрела в окно. Лицо у нее было болезненно бледное и изможденное. Она слушала меня, но в мою сторону не смотрела.

— …Лина ушла. Навсегда ушла. Почему-то никто о ней не говорит, словно ее и не существовало никогда. Никто не осуждает и не хвалит ее поступок. Никто не говорит, что скучает. Но ведь из мира ушел еще один человек, понимаете? А еще я прожила целую вечность, а в этом мире у меня осталась всего лишь жизнь. Дети становятся взрослыми, потому что взрослые имеют над ними власть. Их нужно жалеть, но жалость подобна признанию неизбежности. Когда слепого жалеют за его неполноценность, мы даже не догадываемся, что мир его слепыми глазами может быть красивее нашего. Почему-то каждый пытается подстроить этот мир под свою оптику. Но даже цвет может излучать тепло, запах и звуки. А еще можно чувствовать чувства, представляете? Чтобы объяснить это, надо научиться разговаривать на каком-то другом языке, потому что словарный запас нашего языка не способен это выразить.

— Ты знала, что такое грех? — ни с того ни с сего спросила Тринадцать, продолжая все так же глядеть в окно. Не дождавшись моего ответа, она тут же ответила сама: — Грех — это рамки нашей воли. Так было придумано, чтобы вызывать страх у людей.

— Люди все пытаются ограничить, даже любовь. Нередко я слышала, как люди рассуждают о любви, пытаясь определить степень ее силы. Если у любви существует степень, любовь ли это вообще? Потому что, я думаю, любовь не способна уместиться в рамки жизни. Это чувство не имеет степени и силы. Это бесконечная бесконечность.

— Люди, которые измеряют силу любви, воспринимают грех как рамки дозволенного. Но грех, по сути, имеет совершенно иное значение. Возможно, это знание, которое открывает глаза на то, что может всецело изменить твою жизнь. То, что возложит на твои плечи еще больше ответственности и заставит тебя вдумываться в каждый совершенный шаг. Я не могу сказать точно, но мне кажется, что грех страшен не наказанием. Грех страшен знанием или незнанием «Истины», которая определяет все. Это так сложно и так просто… Знание — нечто большее, чем «грех», который способен контролировать толпу. Это бесконечно долгий путь, по которому не каждый способен достойно пройти, не говоря уж о том, чтобы пройти до конца… — Тринадцать устало взглянула на меня. — Лина выбрала свой путь сама, пусть и взвалила на свои плечи столь тяжкий груз ухода.

Мы всегда пытаемся избежать громких слов, чтобы не добавлять трагичности ситуации. И я тоже так делала.

Слова похожи на букет цветов влюбленного человека, который пытается выразить то, что невозможно выразить.

— Когда я была совсем маленькая, я боялась сама себя, когда вокруг было много людей, — вдруг вспомнила я. — Я думала: вот они смотрят на меня и жалеют. Ведь ребенок, который родился слепым, не знает этого, пока зрячий не расскажет ему об этом. Вот и я так же: могу сидеть и не знать, что со мной что-то не так. Иногда так страшно становилось, что хотелось крикнуть на всю улицу: «Расскажите! Расскажите, что я слепа третьим глазом». Глупо, правда?

Тринадцать не ответила, но посмотрела на меня так, словно этим ребенком была она сама. Она смотрела на меня и словно кричала мне мои же слова: «Расскажи! Расскажи, что со мной не так?» Мне стало не по себе.

— Почему ты мне все это рассказываешь? — спросила она. — Ты пришла сюда просто так?

— Нет. — И я потупилась, смутившись. — Я почему-то захотела рассказать о своих чувствах именно вам.

— Почему мне?

— Вы очень, очень далекая планета! — откровенно призналась я. — Мне не хватит и десятка жизней, чтобы приблизиться к вам. Однако мне почему-то кажется, что эта планета родилась в моей солнечной системе. В моей маленькой вселенной. Я верю, что между людьми существует связь, не зависящая от обстоятельств. Она просто есть, и все. Даже если вы для меня — непреодолимо далекая планета, эта связь не разорвется никогда.

Тринадцать странно затихла и отвела взгляд в сторону. Я не могла понять ее реакцию и настроение.

— Каким было ваше прошлое? — не побоялась спросить я. — Вы никогда не рассказываете о себе.

Тринадцать усмехнулась и сказала короткую холодную фразу:

— У меня нет прошлого, — и подняла на меня по-новому холодный взгляд.

— Оно есть у всех. Даже если вы его не помните или оно вам не нравится, оно есть.

— У меня нет прошлого, — твердо повторила она. — Если человек говорит, что любит, это еще не значит, что его любовь существует. Мое прошлое — всего лишь слово. Как начало любой истории. А смысл у него лишь один — настоящее, к которому оно меня привело.

— Я бы хотела, чтобы у вас было прошлое. — Отчего-то мне стало нестерпимо грустно. — Если сегодня у вас нет прошлого, его можно создать. В вашем завтрашнем прошлом будет девочка, которая однажды смогла ощутить неразделимую связь с вами, связь, которую не просто невозможно оборвать, а которую обрывать не хочется…

Мне стало неловко от собственной искренности, и я резко встала с дивана и направилась к двери. Очень хотелось, чтобы она остановила меня, но она не сказала ни слова. Стало обидно, что в моменты моей искренности Тринадцать никак меня не поддерживала. Она слушала, принимала услышанное, но никак не реагировала на него. Казалось, что она общается с кем-то внутри себя. Она все чувствовала и знала, но не хотела взаимодействовать с внешним миром. Она смотрела на меня проникновенно и благодарно. Но мне хотелось хоть какой-то реакции, какого-нибудь диалога.

Тринадцать напоминала мне птицу в клетке, где клетка — ее собственное тело, а душа, вся ее сущность, ее начало — несчастная птица. Возможно, если дать волю этой птице, она не выживет в мире. Что, если у нее нет другого пути?

Мне хотелось снова разозлиться на Тринадцать и признать ее выбор неправильным. Но кто я, чтобы так поступать? Я — всего лишь одна из многих слепых «третьим глазом» и не подозревающих об этом; я та, кто живет, подстраивая этот мир под два своих глаза.

Наступление ночи никогда не вызывало во мне страха, но в тот день что-то произошло. Я на секунду вообразила, что мне открыт весь этот мир. Подвластно все живое и бездушное. Что мои мысли — клавиши фортепиано, и мелодия моей жизни — всего лишь фантазия и ловкость моих пальцев. Я испугалась от того, что заблудилась в свободе и легкости. Я испытала сладкий, но невероятно терпкий привкус плода Познания. И этот плод провел меня сквозь двери греха. И вот я заблудилась…

Мне было страшно, потому что в ту ночь я и правда осталась совсем одна. Мне было страшно, потому что даже самые близкие были рядом, только пока я верила в них. Стоит мне поддаться забвению — и моя жизнь потеряет смысл.

Я не могла принять на себя груз подобной ответственности. Мне было страшно от собственной зависимости. От того, что та самая Истина внутри меня и создает этот мир. Мир, в который я верю, который люблю и ненавижу.

Я дождалась прихода рассвета и только тогда уснула. Мне приснился замечательный сон! В этом сне я бегала семилетним ребенком в толпе таких же детей. Мы во что-то играли, надували мыльные пузыри, валялись на траве и обсуждали что-то совсем простое. Самым приятным в этом сне было то, что среди этих детей были все, кого я знаю. Даже мои родители, даже Большие люди. Я запомнила свою маму — маленькую черноволосую девочку с белым пухлым личиком и блестящими глазками, сидевшую на корточках в легком голубом платье. Она плела венки из одуванчиков и всем их надевала.

Все вели себя так, словно времени не было. Словно в каком-то другом мире я могла бы быть матерью своей мамы.

Я не оценивала ничью внешность, но прекрасно понимала, кто есть кто. Никто не был глупее или умнее, счастливее или несчастнее. Все были просто детьми, которые жили настоящим моментом. Которые не заглядывали в прошлое и не стремились вперед. Любили всех, кто их окружал, и не сомневались в этой любви.

Этот сон сам по себе звучит очень просто. Но вспоминая себя ребенком, пускающим бумажный самолет в небо, мы можем только знать, что были счастливы. Мы не сможем снова стать тем самым ребенком, без приоритетов и новых ценностей, только чтобы испытать то самое счастье. Его может прочувствовать только тот самый ребенок. А ты — всего лишь взрослый, который способен только вспоминать.

Этот сон был прекрасен, как прекрасен весь последующий солнечный морозный день, пока однажды вечером мне снова не стало страшно.

А страх вызвало одно лицо. Это была и моя сестра, и в то же время Георгин и Тринадцать. Большие люди и мои родители. Все мальчики и девочки, старики и младенцы. Этот образ — дети из моего сна. Каждый из них в своем мире отпечатал на лице старость или невинность, ненависть или радость.

Это было так странно и необычно. Вначале и вправду стало очень страшно. А потом я привыкла. И уже не испугалась, когда в зеркальном отражении увидела это лицо в очередной раз.

Я смотрела в свое отражение очень долго, с улыбкой замечая в нем Георгина, своих родителей, Каштана и всех, кого знала, но уже забыла. Смотрела — и вдруг смогла понять это волнующее чувство, когда становится стыдно за собственный эгоизм. Желание доброты для кого-то — это в первую очередь признак единения душ. Истина, живущая в каждом из нас. Истина — не та, что называют правдой, а та, что зовется Тайной.

Одной ночью мы убежали к озеру, потому что Люся пообещала нам что-то показать. Я любила таинственность и романтику ночи. Несмотря на особое спокойствие и мрачность этого времени суток, все кажется каким-то более ясным и громким. Простые вещи могут заставить проникнуться ими до глубины души. Удивительно, как это бывает. Когда мы чем-то ограничены, в нас как будто что-то просыпается. То, что не подлежит объяснению.

— Со мной в детстве произошла удивительная история, — вдруг вспомнила Люся на пути к озеру, что-то пряча в кармане. — Мама как-то оставила меня, годовалую, на лужайке нашего дома, отлучившись по какому-то делу и наблюдая за мной из окна веранды. Из соседнего двора выскочила большая черная собака. Мне почему-то кажется, что я сама помню ее злые, наполненные кровью глаза. Она набросилась на меня и чуть не лишила меня жизни, но мама необъяснимым образом преодолела за две секунды все расстояние между нами. Она прикрыла собой мое тело. Узнала я об этой истории, когда однажды увидела глубокие шрамы на ее спине. Она сказала, что не может объяснить, как тогда добралась до меня. Но знала, что никакого расстояния в тот момент для нее не существовало.

— Это вполне объяснимо, — прокомментировал Георгин. — Ведь человек независим от физического мира. Очень часто именно в стрессовых ситуациях человек преодолевает барьер этой надуманной зависимости и раскрывает свои способности.

Никто не сказал больше ни слова, но Люся одобрительно улыбнулась ему. Мне почему-то это было приятно.

У озера царила привычная тишина. Ледяной холод стоял в воздухе, и мы сразу стали разводить костер. Теплое дыхание огня приятно согревало заледенелые пальцы.

Все расселись вокруг, согреваясь у пламени. Мне вдруг на секунду померещился запах свежеиспеченного хлеба и корицы. Я запрокинула голову к небу и начала обводить фигуры, соединяя невидимые линии между звездами. У лисы получился слишком длинный хвост.

Мы все молчали, но тишина не казалась угнетающей. Наоборот. Она была похожа на таинственный разговор между мечтателями.

Я взглянула на Лилию, но она тут же отвернулась. Ее глаза были полны звезд. Я знала, о чем она думает. Наверняка вспомнила, как одной летней ночью мы развели костер на берегу реки, подносили к пламени нанизанный на палочки сладкий зефир, наблюдая, как он постепенно плавится и раздувается. Этот вкус возник во рту и вызвал волнующую боль где-то в желудке. Отец наигрывал на гитаре негромкую мелодию, мама тихонько подпевала.

Лилия посмотрела на меня и улыбнулась.

А потом действительно заиграла какая-то музыка. Самая прекрасная из всего, что я когда-либо слышала. Мы все повернулись к источнику звука и увидели, как Люся прислонила к губам бамбуковую флейту, медленно и изящно перебирая пальцами по вырезанным вдоль инструмента дырочкам. Я затаила дыхание, чтобы не упустить ни одной нотки. Мне показалось, что звуки этой мелодии постепенно превращали меня в опьяненную холодом искорку огня, искавшую спасение где-то в глубинах далекого космоса — и постепенно растворяющуюся в воздухе.

Какая-то сказка вдруг родилась в эти минуты. Все казалось важным. Все существующее и исчезнувшее, не родившееся и готовящееся исчезнуть — все имело смысл.

Мне показалось, что кто-то укутал теплым одеялом мою душу, словно ребенка в колыбели.

Люся играла на флейте и вдыхала жизнь во все существующее и давно померкшее. Она играла и жила свою маленькую уютную жизнь. Я видела, как ее скулы взволнованно вздрагивали, как взгляд, направленный в пламя, видел целый мир. Все ее тело, все движения были грациозны, как у молодой пантеры. Она была неповторима и делала целый мир таким же.

Я вдруг взглянула на Георгина, а он будто все это время наблюдал за мной. Его глаза блестели от жаркого пламени, а щеки налились непривычным румянцем. Меня это так умилило, что я не сдержала улыбки.

Мы продолжали смотреть друг на друга, и мне вдруг показалось, что наши взгляды соединились в медленный танец. Я потеряла счет времени и увидела нас на много лет старше, стоящими друг перед другом и боящимися, хотя и жаждущими обняться. Мы смотрели друг на друга, и я чувствовала, как невидимые линии сплетают нас крепкими узлами, не позволяя отстраниться. Я увидела целый мир в нем и обняла его взглядом. А он обнял меня в ответ.

Не могут люди просто так смотреть и ничего не чувствовать. Когда они смотрят в твои глаза, они уже не оценивают твою внешность. Они решаются на какой-то более глубокий разговор с тобой, который невозможно затеять, наблюдая цвет твоих волос или фигуру. Я верю, что люди смотрят друг другу в глаза и проживают целый мир, отличный от привычного физического. Разговоры таких взглядов интереснее и глубже обычных. И это прекрасно.

Я могла говорить с Георгином целую вечность. И мне нравилась непоколебимая уверенность в его ответных чувствах. В то, что он просто понимает меня. Нестерпимо захотелось задать ему кучу вопросов, которые я прежде никогда не задавала. Например, какой его любимый цвет или сколько сахара он кладет в чай. Какое его любимое время суток и есть ли у него вредные привычки.

Это все неважно и глупо, но мне захотелось узнать об этом мальчике как можно больше. Захотелось поиграть с ним в какую-нибудь игру и проиграть, чтобы дать ему возможность почувствовать себя сильнее. Захотелось случайно напеть его любимую песню и увидеть, как загорятся его глаза.

Я не хотела, чтобы это мгновение заканчивалось, и мне казалось, словно флейта играет целую ночь. Я бы отдала что угодно, лишь бы снова пережить то, что прожила тогда.

Мы говорили всю ночь. Во что-то играли, делились самым сокровенным. Молчали и наблюдали за рассветом. А потом вернулись в свои комнаты с непреодолимым желанием скорее уснуть.

Я накрылась теплым одеялом, все еще невольно вздрагивая от ночного озноба. Мелодия флейты, не покидавшая мою голову, будоражила и одновременно усыпляла. Я смотрела в сторону Лилии, не видя ее лица, но чувствовала, как она улыбается. Улыбнувшись в ответ, я моментально уснула.

Глава 23. Громовая тишина

Одним вечером я потеряла сестру. Ее привычка исчезать без предупреждения стала сводить меня с ума.

Я обежала все комнаты и аудитории, пробежалась вдоль всего побережья, но ее нигде не было.

Я не злилась на нее, хотя знала, что это было бы самое удобное. Но я не имела на это права. Я злилась на себя. Ведь можно было потерять ее снова. Непостижимо.

Вдохнув ледяного воздуха, я сглотнула ком в горле и продолжала поиски. Они успешно завершились в укромном уголке библиотеки, где шелестели старые книги и негромко бормотал ее обитатель. Сестра сидела на полу, закутавшись в мягкий теплый плед. Вокруг нее ворохом были разбросаны бумаги. На ее коленях лежал расписанный цветными красками холст. Но вокруг не было ни одной кисти и ни одного тюбика.

Ее сияющий и опьяненный взгляд привел меня в ужас. Она беспрерывно смотрела в одну и ту же точку и слабо улыбалась. Я подошла ближе, чтобы постараться узнать в этой девочке свою сестру. Но стоило мне приблизиться, как пестрые капли красок, разбрызганные по всему холсту, тут же овладели моим сознанием. Все встало на свои места и перевернулось в один момент. Картина подтверждала, что моя сестра все еще здесь. Такая же, как раньше, и при этом совсем другая…

Эта картина была отражением ее мыслей и чувств. Краски были слезами ее души. В этой картине не было четкого силуэта дома — но дом там был. Не были явно прорисованы обнимающиеся старики, смотрящие друг на друга по-юношески влюбленными глазами, — но они там были. И эти старики не имели отношения к нашим родителям, но это были именно они. На усыпанном звездами небе не было ни одной звезды. На залитой солнцем лужайке проступала густая тьма. Все было так сладостно и горько. И это была любовь.

Эта картина была чувством, которому до сих пор не дали названия. Когда ты бежишь, вытянув руки навстречу человеку, по которому очень скучал. Когда плачешь от того, что ты самый счастливый на свете. Когда в тебе одновременно светит солнце и льет дождь. Ты обнимаешь, ощущая себя в центре Вселенной. А потом вдруг разливается радуга. Только слезы от сердца, переполненного теплом, способны вызвать ее.

Это так прекрасно… быть художником своей жизни. Я вдруг ясно ощутила запах самой проникновенной мелодии, нарисованной самым острым и точным словом.

Любая написанная художником картина — это попытка поймать мгновение и уместить его в рамках вечности. Картина Лилии была попыткой поймать вечность, чтобы увидеть ее, как одно мгновение.

Сумасшествие, что за картиной мы просидели до глубокой ночи. Мы плакали и смеялись. Мы изрисовали своими чувствами всю бумагу вокруг. Мы мечтали и верили в силу наших идей, способных пройти сквозь пространство и время.

Мне иногда кажется, что я проживаю целый мир между двумя секундами. Я закрываю глаза, чтобы тут же открыть их — и просто забываю, что прожила целый мир. Все это звучит очень просто, даже глупо, но если всерьез задуматься над этим, то можно сойти с ума.

Что, если за каждым взмахом ресниц стоят сотни прожитых жизней?

Мы шли по темному коридору обратно в свою комнату с неимоверным желанием скорее уснуть.

И почему ночью все кажется возможным? Словно уходящее солнце забирает с собой все сомнения. Почему любое простое явление обретает новый смысл?

Мы шли, и нам казалось, будто сегодняшняя ночь унесла с собой все живое. И почему-то впервые стало радостно от такого одиночества. Это была настоящая свобода. Но вскоре мы преодолели два коридора — и о своем существовании напомнила далекая, но такая яркая звезда, никогда не приближающаяся, но всегда освещающая наш путь.

— Вы почему еще не спите? — спросила нас Тринадцать. В ее вопросе не было упрека. Она сказала это почти с заботой.

Мы не ответили. Тринадцать пригласила нас к себе в комнату, где привычно благоухало какими-то сладкими маслами и было почти темно.

Мы остановились в дверях, не намереваясь задерживаться надолго. Я чувствовала, что Тринадцать собиралась нам что-то сказать, но не решалась.

— Как вы себя чувствуете? — спросила я, пытаясь разбавить угнетающее молчание.

— Я в порядке, — тут же послышался ответ.

— А что случилось? — растерянно поинтересовалась Лилия.

— Это неважно, — снова поспешила ответить Тринадцать.

— Вы что-то хотите нам сказать? — прямо спросила я.

— Простите, — зачем-то извинилась она, — вам надо идти спать.

— А я хочу знать, — уверенно сказала Лилия, словно изначально знала, о чем речь, — и не уйду, пока не расскажете.

— О чем ты? — Я была в смятении.

— Тринадцать знает. Это касается меня. Что со мной произошло в тот день? — Я не понимала ни слова, будто на миг отключилась и проснулась в середине какого-то разговора. — В тот день, когда я проснулась. Вы мне помогли.

— Ты должна была умереть. — Спокойствие ее голоса заставило похолодеть все мое тело. — А я не могла допустить этого. И дело не в том, что ты не могла самостоятельно побороть в себе болезнь. Ты просто не хотела этого. Ты не хотела уступать место Большому человеку. Это было не что иное, как выражение преданности и невероятной силы. И эта сила способна раскрыться в Маленьком человеке во всю мощь. Но сила не означает свободу. Ты была скована болезнью. Ты не впустила Большого человека в свое сердце, но впустила в свое тело. И он постепенно съедал тебя изнутри.

— Это ошибка, Тринадцать. Я не умирала. Я все это время жила и все чувствовала.

— В физическом мире ты уже на тот момент не существовала. Но ты совершенно права, Лилия. В каком-то новом мире ты жила по-новому. И живешь до сих пор, независимо от состояния своего физического тела. Но это физическое тело связывает тебя с невероятно важной миссией, твоим будущим, твоей судьбой в мире, где тобой дорожат очень многие люди.

— Все как-то сложно… Почему на тот момент все выглядело иначе?

— Потому что ты ничему не пыталась давать оценку. Ты была сильной и притом совершенно беспомощной.

— Что произошло, Тринадцать? — Лилия сделала пару неуверенных шагов вперед.

— В тебе не мог умереть ни Маленький, ни Большой человек. Возник баланс, который вернул в состояние покоя и умиротворения твое тело. Этому способствовала кровь человека, рожденного полукровкой — Большим человеком наполовину. Благодаря этой крови ты постепенно стала пробуждаться. Ты приняла в себе Большого человека как равного Маленькому. В войне победы не существует. Победа — это примирение. А так называемая победа одной стороны — продолжение однажды начатой войны, которой нет конца.

Тринадцать на некоторое время взяла паузу, уверенно посмотрела на нас и продолжила:

— Как-то я увидела тебя, Лилия, совершенно другой. Какой-то ненастоящей в своем по-новому холодном истощенном теле. Ты была где-то совсем рядом и одновременно очень далеко. Мне казалось, если прислушаться, можно было уловить твой крик, зовущий на помощь. Я игнорировала его, потому что боялась брать на себя ответственность за твою жизнь… Однажды я поймала на лету упавшего из гнезда птенца. Альбиноса, не такого, как все. Но это было совершенное существо, я знала. И спасла его. Когда-то он сумел вылететь из гнезда, как все здоровые и свободные птицы. Мне часто мерещился его белый силуэт в голубом небе. Но как-то вечером я случайно наткнулась на комнату, которая прежде всегда была заперта. Заглянув внутрь, я остановила взгляд на красивых плюшевых игрушках. Я восхищенно рассматривала каждую полочку, разглядывая их удивительно живые глаза. Но в каком ужасе я оказалась, когда заметила застывший в страхе взгляд знакомой птицы с белоснежным клювом и перьями, с тоненькими лапками. Я оглядела всю комнату и поняла, что спасенная мной птица — просто чучело. Заключенная навеки душа в мертвом теле. Я выбежала из этой комнаты, и образ когда-то свободной и совершенной птицы навеки стерся из моей памяти. Теперь эта птица — кукла, на которую можно смотреть, с которой можно играть, которую можно сломать или выбросить. Такую судьбу подарили руки незнающего ребенка, желающего спасти несчастное создание. Возможно, я в очередной раз взвалила на себя ответственность за чью-то судьбу. Но я готова расплатиться за спасенную жизнь, если придется. И сегодня я ни секунды не сожалею и уверена, что приняла правильное решение.

— Чья? — сделав еще несколько шагов вперед, взволнованно спросила Лилия. — Чья это была кровь?

Тринадцать больше не смотрела на нас, и я впервые увидела ее не боящейся собственной слабости.

Я не могла понять. Что случилось на самом деле? Кто вернул в гнездо упавшего птенца?

Никто больше ничего не говорил. И как будто мир зажил по-настоящему. Где-то в небе загорались звезды. В другой точке света начиналось утро. И я любила эту жизнь. Мне хотелось плакать от счастья, и я закрыла глаза, представив, как в своих объятиях пытаюсь уместить всю планету, чтобы подарить ей это прекрасное чувство.

Где-то в глубине души я, наверное, знала ответ на заданный вопрос, но молчала, потому что мы втроем помогли миру зажить по-настоящему, создав эту тишину.

Я не знаю, кем был задуман и воплощен этот мир. Я не знаю, почему люди так несчастны и почему у каждой нарисованной картины есть рама, а у каждой написанной книги — обложка. Но я знаю совершенно точно: любовь невозможно заключить в рамки жизни. У нее не существует начала и не существует конца. Тогда нет никакой разницы, кем создан этот мир. Ведь все, что возможно заключить в рамки, недостойно переживаний. Потому что рано или поздно это все закончится. А то, что не имеет границ, всегда с нами.

— Это была я, Лилия, — едва слышно прошептала Тринадцать. — Я отдала тебе свою кровь. — И она усмехнулась. — Вторую положительную. Возможно, мы разбитые стеклышки одного окна. Я просто поливала увядающий цветок. Ты вдруг проснулась в тот счастливый день, и белая птица-альбинос снова вспорхнула в синем небе. Не существует случайностей. Так и неслучайна моя протянутая рука, ловко поймавшая несчастного птенца. Иногда нужно просто доверять внезапно сказанному слову, внезапно разыгравшейся грозе. Все имеет смысл. И даже самый непредсказуемый и нежеланный исход — начало чего-то важного и необратимого.

И все вокруг вновь замерло. Она подняла на нас свой взгляд, полный звезд, и слабо улыбнулась.

В тот момент я вдруг ясно ощутила тепло этой далекой звезды. Удивительно, что это тепло всегда окутывало меня. Но стало согревать лишь тогда, когда я в него поверила.

Тринадцать навсегда останется для меня далекой звездой. Даже в тот момент нам не удалось приблизиться друг к другу. Есть тепло, подобное солнцу, которое должно согревать на расстоянии. Иначе рискуешь сгореть.

Она умеет любить. Но крылья мотылька, влюбленного в пламя свечи, моментально сгорят, стоит лишь приблизиться к ней. Вот так она любила. И, рассказав нам об этом, она выпустила лучик света сквозь серую тучу. И у нас было слишком мало времени.

Я смотрела на Тринадцать и видела, как в ее хрупком усталом теле полыхает огонь настоящей жизни. Внутри нее умещался целый мир. Целая вселенная. Почему никто не знает об этом?

Я почувствовала, как мои щеки побледнели и онемели губы.

— Тринадцать… — Я не знала, что говорить, просто сделала неуверенный шаг вперед.

Тут по ее щекам потекли слезы. Она не в силах была их остановить. И я поняла, отчего так была на нее зла все это время. Мы часто злимся на людей, потому что они не способны жить так, как привычно нам. Но иной взгляд на мир — это не отсутствие любви. Любовь есть во всем. И в этом главный смысл. Человек может любить красный цвет, холодное время года и ненавидеть сладкое. Но он всегда останется источником любви. Как любовь, заложенная в совершенно разнообразных формах природы. Птица никогда не подружится с рыбой. Но оба эти прекрасных существа совершенны.

Я взглянула на Лилию, когда та, осмелившись, приблизилась к нашей вожатой и крепко обняла ее. Тринадцать обняла ее в ответ, нежно заправив за ухо прилипшие к ее мокрым от слез щекам волосы.

Мне так хотелось сказать что-то очень важное, но слова вязли на языке. Я мялась на месте и едва сдерживала чувства.

Тринадцать не стеснялась своих эмоций и отчаянно плакала. Казалось, будто из нее выливается весь накопленный за прожитые годы багаж усталости.

Я тоже расплакалась и спрятала лицо в ладони. Я ощутила чьи-то теплые, неуверенные прикосновения. Мне захотелось отдаться им, как тело отдается океанским волнам. Тринадцать осторожно прижала мою голову к своей груди, и мне в нос ударил «чужой» родной запах, заставивший все тело встрепенуться. Все холодное и горячее, доброе и плохое, горькое и сладкое — все слилось воедино. Этому еще не придумали названия, но это чувство сильнее самого настоящего счастья и самого жестокого зла.

Удивительно, но иногда мне кажется, будто я знаю все на свете. И от этого становится спокойнее. Вместе с тем, когда я понимаю, что абсолютно слепа и не знаю ничего, спокойствие никуда не девается. Я просто поняла, что способна принять любую правду. Потому что все существующие «правды» — Тайна.

Спустя недолгое время я открыла глаза и сквозь белую пелену обнаружила мир в совершенно ином цвете.

В черном небе ночи я разглядела желтые и красные краски. В рыжем огоньке керосиновой лампы отчетливо проявились пурпурный и бирюзовый. В голубых занавесках отразились оранжевые полосы.

Когда ты теряешь счет времени, ты либо несчастный, либо самый счастливый человек на свете.

В тот момент мне захотелось научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, чтобы выразить то, что не способно выразить слово.

Именно поэтому самые важные разговоры ведутся в глубоком молчании.

Просто прислушайтесь к тишине. Слышите? Как громко!

Глава 24. Горячий чай с лимоном

Георгин случайно коснулся моей руки, на секунду задев мой мизинец указательным пальцем. Интересно, когда человек случайно касается другого, задумывается ли он об этом мимолетном единении? Чувствует ли какую-то новую, особую связь с тобой? Намеренно ли это «случайное» прикосновение? Я сжала другой рукой собственный мизинец, пытаясь удержать волнующее чувство тепла хотя бы на секунду.

Мы все вместе шли в лес, и я краем глаза увидела Люсю. Она двигалась вместе с толпой, но я ощущала пустующее место возле нее, то, где должна быть Лина. Одиночество окутывало эту девочку. И самым страшным было то, что Лина ушла от нас, не оглядываясь и не оставляя следов. А мне так хотелось услышать ее в шепоте ветра или увидеть в просачивающемся сквозь листву деревьев холодном солнце. Она была в моих мыслях, но была ли в ее мыслях я? Это было страшно. Где же она?

Люся тоже это чувствовала, заглянув себе через плечо: наши глаза встретились в той пустоте, где должна была быть Лина. Она улыбнулась мне, но ее улыбка была отчаяннее самых горьких слез. И я ничего не могла поделать, и в одну секунду мне стало жутко ненавистно собственное существование. Нет, я не хотела жалеть себя. Но я ощутила себя чертовски одинокой. Мне хотелось плакать безо всякой причины и чтобы об этом никто не узнал.

Это одиночество заключалось не в отсутствии близких, ведь они у меня были. Это одиночество заключалось в потере себя, в полном отсутствии осознанности и в желании сдаться. И почему-то вдруг захотелось стать причиной чему угодно, чтобы придать своей жизни хоть какой-то смысл.

Интересно, желание плакать — это покрывало, которым мы укутываем себя в моменты одиночества?

— Я с тобой, Майя, — вдруг прошептала сестра, коснувшись моего плеча. — Я обещаю, что найду тебя в любом из миров, существует он или нет. Обещаю, слышишь?

Я кивнула с тяжелым вздохом. Мне вдруг показалось, что мир, в котором я сейчас живу, не существует на самом деле. Но Лилия уже нашла меня здесь.

Это мир меняется или же мы меняем его? В одну секунду я так ясно ощутила себя не зависимой ни от чего, даже от воздуха, что мне стало страшно. Я схватила Георгина за руку не задумавшись.

— Что с тобой? — удивился он.

Я не ответила. Я просто испугалась, что если навсегда исчезну, то потеряю его. Ведь Лилия обещала найти меня. А найдет ли меня он?

Георгин заботливо взглянул на меня, не настаивая на ответе, словно мое молчание было самым очевидным объяснением.

Мы следовали за Светлячком, силуэт которого едва виднелся сквозь толпу. Мне так захотелось затеряться в ней!

Я очень любила лес, но с недавних пор сосновый запах стал вызывать внутри меня волнение и боль. Возможно, теперь все вокруг будет вызывать во мне такие ощущения. Ведь как-то мне удалось жить без Лилии. И этот мир не исчез. Он оставался прежним, несмотря на ее отсутствие. Может ли он называться красивым после этого?

Я взглянула на сестру. Лилия беззаботно улыбалась. Она была так красива, свободна и независима. Присущие ей прежде сентиментальность, неуверенность и эмоциональность тоже остались при ней. Но она носила их будто одежду. Под ее покровом эта девочка не боялась абсолютно ничего. И знала все на свете. Я так люблю ее! Какой бы она ни была.

— Майя, — прошептал Георгин, склонившись над моим ухом. — Ты помнишь ту мелодию?

— Мелодию? — громко переспросила я.

— Да, — еще тише ответил он. — Мелодию флейты тем вечером у костра? Ты помнишь ее?

Я улыбнулась.

— Помню.

Георгин облегченно выдохнул и умиротворенно добавил:

— Красивая была, правда?

— Правда, — без тени сомнения согласилась я, взглянув на него.

Этот мальчик до такой степени гармонировал с моим внутренним состоянием, что я вдруг испугалась, что на самом деле его не существует, а я просто выдумала его. Эта мысль безрассудна, однако где гарантия того, что все окружающее нас не игра нашего воображения?

Я была готова принять, что этот густой темный лес, падающий большими хлопьями снег, вздыхающий шум озера могут оказаться иллюзией. Можно было променять целый мир на уверенность, что Георгин такой же реальный, как реальна моя сестра, способная найти меня в любой точке Вселенной и даже за ее пределами.

Спустя недолгое время прогулки по лесу мы остановились на просторной поляне. Две пары деревьев, смотрящих друг на друга обвисшими от снега ветвями, напомнили мне футбольные ворота. Светлячок начал скучный и непонятный монолог. Я не могла вникнуть ни в одну его фразу. Его голос сливался со звуками леса: поющими птицами, свистом холодного ветра, скрипом качающихся деревьев.

А мне вдруг захотелось поговорить о чем-то важном. Например, о необычном перламутровом цвете сугробов. Или о незнакомом голосе птицы. О вкусе горячего какао в кружке, до краев заполненной цветным зефиром. И о том, как хочется любить. А еще захотелось рассказать кому-нибудь о своем желании научиться рисовать акварелью. Если бы я вернулась домой, то обязательно бы начала рисовать. Мама прекрасно умела обращаться с акварелью и обрадовалась бы моей просьбе и меня научить. Дома у нее было свое пространство для творчества. Она рассказывала, как в детстве мечтала о небольшом уголке возле широкого окна, где лучи утреннего солнца освещают белый шершавый лист на мольберте.

Однажды утром я застала маму в разгар творческого процесса, и мне захотелось ее сфотографировать. Волосы она собрала в распадающийся пучок, в зубах держала большую кисть, а ее белое домашнее платье было перепачкано красками. Я подкралась незаметно, и, когда решилась сделать снимок, мама испуганно взглянула на меня. Позже я обнаружила на фотографии непонятный белый туман, застывший в воздухе прямо над ее головой. И я была уверена, что этот белый сгусток энергии — не что иное, как признак чистоты и милосердия ее души. Неслучайно я смогла это увидеть. Рисуя, мама открыла все двери своего сердца, вкладывая в любимое дело свет, тепло и доброту.

Это помогло мне понять довольно сложную вещь. У мыслей, подпитываемых сильными чувствами, есть свойство материализовываться. Это звучит довольно-таки банально, но если вдуматься и осознать, насколько это важно, человек получит все шансы изменить мир.

Помимо акварели, ужасно захотелось горячего чая с лимоном. Не просто согревающего кислого глотка, но осенней дождливой погоды, когда на столе у кровати стоит ваза с красными и желтыми листьями. Когда близкие люди в холодные дни чаще говорят о тепле и любви, укрывают друг друга пледом, готовят вкусный ужин, закатывают в банки компоты и варенье. Когда согревающий чай, лечащий твое простуженное горло, кажется лучшим лекарством, потому что мед в чашке размешали родные руки. Когда капли дождя, стучащие по оконному стеклу, похожи на звуки колыбельной. Когда твое утро может начинаться уже в обеденные часы. И все вокруг кажется таким невинным и добрым…

Что важного мог рассказать мне Светлячок, если ему никогда не хотелось горячего чая с лимоном? Я смотрела на него. Такого высокого и худого, с кожей белее, чем окутавший весь лес снег. В другой вселенной он мог быть чьим-то сыном или отцом. Преданным другом и братом. Он мог любить кататься на лыжах и готовить завтраки своей семье. Купаться в море, ныряя до самого дна. Лазать по крышам в поисках самого красивого заката.

Мне вдруг стало так его жаль, что захотелось подойти и обнять. Я смотрела на него, а он с бледным непроницаемым лицом говорил о каких-то глупых вещах. Он ведь даже не осознает собственного одиночества.

Когда перед человеком стоит бескомпромиссный выбор, можно всю оставшуюся жизнь винить себя в том, что выбрал любимое дело, а не любимого человека. Но куда страшнее потерять то, что так и не успело стать твоим, — ведь ты даже никогда не узнаешь, чего лишился…

Я захотела полюбить Светлячка. Просто так. Именно такого, какой он есть, каким был или мог быть. Просто эту заключенную в оболочку тела душу. Полюбить так, как любит солнце, лучи которого достигают даже самого темного и холодного угла. Мне бы хотелось, чтобы такая любовь не зависела от взаимности. Чтобы ничто не могло ее спугнуть. И чтобы в каком-то совершенно ином измерении душа Светлячка не была одинока. И если вдруг ему придется исчезнуть из этого мира, что-то могло бы вернуть его.

— Номер 1524, — вдруг послышался его оклик, который заставил меня наконец сосредоточиться на происходящем.

Я сделала пару шагов навстречу учителю. Светлячок стоял возле старого крепкого дуба, ветви которого скрипели от ветра, как скрипят кости усталого старика, пытающегося подняться с теплой постели. Вначале он оценивающе взглянул на меня, а потом перевел взгляд на дерево. И больше ни о чем не говорил. Я запрокинула голову к самой макушке дуба и почему-то догадалась, что к чему.

От жгучего ветра слезились глаза. Я будто слышала, как этот старик хрипит мне своими скрипучими ветвями: «Юна ты, девочка, еще совсем юна». А я только думала: сто лет назад… стоял ли кто-то на моем месте? Росло ли здесь это дерево уже тогда?

Мне же всего 13 лет… и, быть может, смерть настигнет меня прямо сейчас. А мне совсем не страшно. Потому что у этого дерева судьба схожа с судьбой Светлячка. Сто лет стоять на одном и том же месте и не распускать цветов своей души, срок жизни которых слишком короток… Нужна ли мне такая жизнь?

Я перевела взгляд на сестру, которая по-прежнему беззаботно улыбалась. Ее руки, поправлявшие распущенные волосы, напоминали ветви молодой сакуры, осыпавшей весенние улицы волшебными цветами. Она была самым прекрасным цветком из всех, которые я когда-либо знала. Она улыбалась мне и, наверное, вспоминала, как, забравшись на соседскую яблоню, мы обедали сладкой антоновкой, после которой во рту была сплошная оскомина.

Она улыбалась и этим будто поддерживала меня, пока я карабкалась на дуб. У меня не было выбора, когда, задержавшись перед явно ненадежным суком, я взглянула на Светлячка. Он велел мне подниматься выше. Зачем-то мне надо было достигнуть самой вершины.

Я хорошо умела лазить по деревьям, и высота никогда не пугала меня. Не по себе было думать, как возвращаться на землю. Пока я карабкалась вверх, ко мне пришла волнующая мысль: а что, если все на самом деле просто так? Жизнь и смерть, все на свете чувства, просто так восходит и садится солнце, птицы поют песни и люди влюбляются друг в друга. Просто так матери укачивают своих младенцев, люди ругаются и теряют друг друга, читают книги и верят в чудеса. Что, если вся Вселенная — просто так? Нет никакого смысла. Вдруг эта правда разом настигнет всех и каждого и мы исчезнем? Самое страшное, что это могло быть правдой. Но я любила этот мир, несмотря ни на что.

Я добралась до самой вершины и вдруг ощутила непоколебимую уверенность.

Впервые я поймала себя на чем-то похожем, когда пару лет назад мы с сестрой тайком забрались на крышу десятиэтажного дома. Если не задумываться над риском упасть, на смену страху приходит чувство всевластия. Будто ты смотришь на вещи с другого ракурса, будто все становится возможным. Люди, прежде неспособные тебя понять, высоты, которые невозможно было постигнуть, — все вдруг теряет свою недосягаемость и важность. С подобного ракурса и мысли становятся какими-то более свободными, как широкое поле, раскинувшее свои объятия всему миру.

Как это все удивительно… Мы ведь привыкли взваливать ответственность за свою жизнь на внешние обстоятельства. На дождь, который не позволил совершить утреннюю пробежку. На отсутствие благоприятных условий для какого-либо дела. На высоту, которая не позволяет совершить прыжок. И ведь не сама высота вызывает страх. Только собственная слабость заставляет воспринимать высоту как нечто страшное.

«Не вини рыбу за то, что она не может жить на суше», — говорила мне мама.

В ответ на это я тогда усмехнулась и ответила: «Рыба должна жить в воде. Так природа распорядилась».

«Представь людей, с которыми ты не находишь понимания, рыбами. Не их вина, что они родились с жабрами, а не с легкими».

Я взглянула на Светлячка, опустив голову вниз, и легкими увидела его той самой рыбой, задыхающейся на суше.

Все как-то встало на свои места, но почему-то не избавило меня от непонятного гнева и обиды. Ведь в моем организме нет места для жабр. Я хотела, чтобы «рыбы» принимали то, что я дышу легкими. Чтобы было место взаимоуважению. Но я его не ощущала, и вот от этого было обидно.

Я знаю, что во мне существуют одновременно две стороны: сила и слабость, гнев и радость, сумасшествие и благоразумие. Так всегда было, есть и будет. Суть только в том, что я выбираю в каждый момент времени. Именно поэтому на хлипкой ветке дуба я одновременно ощущала страх и покой и не могла полностью отдаться чему-то одному. Ведь я любила в себе даже возможность бояться. Страх тоже имеет право считаться основой любви. Именно он оберегает от бед наших родных. Через страх особенно остро ощутима связь с близкими. Отсутствие страха может привести к невообразимому успеху, путь к которому крайне тяжел и опасен. А в другом случае отсутствие страха приведет тебя к потере близкого.

Я стояла на ветке, держась за крепкий ствол. Мне нужно было прыгнуть вниз, но я не решалась лишь по одной причине. Что вообще нужно сделать? Вчера или сегодня? Завтра или через неделю? Для чего все это?

В животе засосало, когда я вспомнила, что так и не успела научиться играть на фортепиано. Я откладывала это постоянно на месяцы вперед, в конце концов потеряв всякую надежду взяться за инструмент. А ведь проблема была в том, что желание доказать свои способности и успех окружающим превзошло что-то гораздо более важное — желание быть счастливой для себя. Просто так. Просто потому, что даже нажимая на клавиши инструмента, можно согреть собственное сердце. И какой смысл в посторонних, которые без конца будут хвалить и осуждать твои действия? Ведь основа любого действия — любовь. Или же ее отсутствие. Осознав это, я поняла, что готова в ту же секунду начать играть на фортепиано, не задумываясь о мнении окружающих. Играть, думая только о том, что порождает внутри меня музыка, льющаяся из-под моих пальцев.

Прыжок с опасной высоты по-прежнему вызывал страх. Но я чувствовала, что стою на этой ветке не одна. И я знала: обстоятельства не позволят мне разбиться. Птица, спящая во мне, не позволит. Она просыпается и готова распахнуть свои крылья.

Теплое дуновение ветра принесло аромат сладкой сдобы. Улыбнувшись, я закрыла глаза.

«Твой ангел-хранитель хочет, чтобы ты ощущала его присутствие. Вот и посылает тебе теплый ароматный ветер. Он с тобой», — говорила мама.

Мне всегда нравилось то, что нельзя объяснить. В это почему-то часто хочется просто верить. Неизведанное всегда кажется привлекательным и дает надежду на то, что можно достигнуть невозможного.

«Я обещаю, что найду тебя в любом из миров, существует он или нет. Обещаю, слышишь?» — раздавался эхом голос Лилии.

Голос был похож на песню, проникающую до самой глубины сердца, на молитву — крепкую защитную стену. И я прыгнула, позабыв о высоте. За считанные секунды полета я снова умудрилась прожить целую жизнь, и мне это понравилось. Что, если между двумя секундами и правда скрыто множество жизней? Звезды тоже кажутся нам маленькими, но они необъятны — просто бесконечно далеки. Что, если настоящая жизнь заключается именно в том мире, что существует в промежутке между одной и другой секундой? Что, если вещи, казавшиеся нам ничтожно маленькими, на самом деле несоизмеримо велики? Настолько, что наш глаз способен воспринять их только на расстоянии многих и многих световых лет?

Прыгая, я поймала себя на мысли, что обожаю верить в недоказанное, в то, что большинство людей на этой планете сочли бы безумством. А мне нравилось верить, например, в целую жизнь между двумя секундами. Благодаря этой вере у мира есть надежда.

Человек ведь думает, что реально только то, что можно доказать. Земля круглая — это доказано. Так тому и быть. А я видела в собственном отражении лица всех живущих в этом мире. Просто увидела, но доказать этого не смогу. Это же не значит, что я вру или что я ничего не видела.

Спустя еще несколько десятков жизней длиною в сотни лет я приземлилась на землю, словно спрыгнула на платформу с пришедшего на перрон поезда.

Почему твоя жизнь становится для всего мира так интересна и привлекательна только после того, как ты совершишь что-то грандиозное? Я ощутила это во взглядах окружающих. После моего прыжка вдруг мое существование стало небезразлично для людей. Словно я появилась на свет только в ту секунду.

Смешно и глупо. Почему человека не могут любить просто за то, что он есть? С копной рыжих кудрявых волос, без конца напевающим одну и ту же песню ранним утром, высыпающим хлебные крошки на подоконник. Между прочим, жизнь не одной птицы зависит от него!

Никто никогда не спросит у продающей жареные семечки милой старушки, как она провела вчерашний вечер. Она желает добра каждому прохожему. И любит своих разбежавшихся по разным точкам света детей просто так. За их личную жизнь и счастье, за все пролитые слезы и добрые поступки. Накануне эта старушка включила запылившийся проигрыватель виниловых пластинок и начала танцевать под старую, давно всеми забытую мелодию с человеком, который для нас даже и не родился на этот свет. Для нее же он заменял весь мир. И он полюбил ее под звуки той самой мелодии — просто за то, что однажды она вошла в вагон электрички, уселась на единственное свободное место у окошка и рассказала ему про засеянное подсолнухами поле. Одному ему рассказала.

Чтобы полюбить, повода не нужно. Когда человек влюбляется, его обязательно спрашивают: «А за что?» И он начинает придумывать — особую искру в глазах, мелодию или подсолнухи. Но ведь солнце светит просто так. Даже когда люди ссорятся.

И вот я. Спрыгнула с высокого дуба и родилась на свет. Только два человека видели меня в этом мире прежде — сестра и Георгин. Независимо от моих действий их взгляды останутся заботливыми и небезразличными.

Глава 25. Шахматы

Летним вечером моя мама, разложив на веранде бумаги и тетради, случайно уснула на софе, придерживая рукой книгу. Подул ветер, и я осторожно прикрыла маму шелковым платком, представив на секунду, словно мы с ней поменялись местами и на самом деле она моя дочка. Лежит, свернувшись калачиком, посапывает, улыбается сквозь сон. Такая беззащитная…

Порыв ветра снова ворвался в покой моей будто-бы-дочери, которая, нахмурившись и поерзав, но не проснувшись, укуталась в платок плотнее. Шелест разложенных тетрадей норовил разбудить спящую, но я стала разбирать заваленный бумагами стол.

Я тогда уже вполне осознавала себя как личность, но почему-то золотое правило не читать чужие письма и записи решительно проигнорировала, когда мне попалось на глаза то, что потом навсегда осталось в памяти:

«…и будет ли моя книга интересной, если я напишу о том, как, сидя за обедом, с аппетитом взялась за только что сваренный вкусный суп? Тогда, непринужденно ведя с кем-то беседу, он нежно поправил упавшие на мое лицо волосы, прилипшие к мокрым от бульона губам. Такая естественная, чистая и искренняя забота.

…У меня перевернулось что-то внутри. Это было необычно, и ведь он даже не осознавал, насколько это для меня важно. Сквозь кончики пальцев его тепло волнующей пульсацией проникло до самой глубины моей души. Через этот жест он передал то, что пытаются передать люди, когда говорят: «Я люблю тебя». Это было одно из самых громких «люблю» в моей жизни.

Смейтесь-смейтесь. Для вас ничто — зимний день, когда все утро вы валяетесь в постели и читаете. Когда к ужину у вас только начинается обед со сладким чаем и малиновым вареньем. А для меня это все. Целая история, и даже что-то большее. Ведь именно со мной были нежными эти заботливые руки, поправившие мои волосы…»

Моя мама по-прежнему спала, как ребенок. А я за минуту прочитала самую интересную книгу на свете. И хотела бы перечитывать ее снова и снова. В этих строчках уместилась целая жизнь. Весь ее смысл, вся прелесть и красота. Даже в самых толстых энциклопедиях не было сказано столько слов, сколько в этой книге.

Моя мама уснула на софе теплым летним вечером с книжкой в руках, а на самом деле все еще жила тем моментом, когда «он» нежно убрал волосы с ее лица. И она могла бы жить этим моментом вечность.

Я присела на свободный уголок софы, заплетая косички из бахромы шелкового платка, укрывавшего маму, и задумалась. О каком «люблю» мне бы захотелось написать книгу? Каким «люблю» я хотела бы жить всегда?

Если у тебя есть хотя бы одна такая книга, ты действительно счастлив.

Я вспомнила этот яркий момент из своей жизни, когда, случайно заблудившись в лесу, мы с Лилией и Георгином развели костер, согревший нас у старой заснеженной сосны, развалившейся посреди поляны. Никого из нас не пугало одиночество в глухой чаще, а напротив, даже как-то обрадовало. Это было странно. Голоса группы и Светлячка в один момент растворились вдалеке. А мы остались на месте. Мы спрятались от этого мира то ли намеренно, то ли случайно — мы нашли повод побыть свободными. Все казалось неважным и нестрашным. Наверное, я могла бы прожить в этом лесу целую вечность. Я смотрела на пламя, и в голове играла мелодия флейты. А Люси рядом не было. И ведь только она могла вернуть меня в тот волшебный день, когда я услышала то самое громкое «люблю» от Георгина, вслух не сказавшего ни слова.

Я знала, почему Люси не было рядом. Она не хотела теряться вместе с нами, потому что заблудилась уже давно. Вместе с уходом Лины она потеряла путь к себе.

Я сидела на поваленном дереве, протягивая к пламени окоченевшие пальцы, и вдруг кое-что поняла. Ведь мы найдем путь обратно. Единственная проблема в том, что, когда мы вернемся, нас не захотят принять назад. Я чувствовала это нутром. И слова Георгина вдруг ясно подтвердили мои мысли.

— Я хотел бы вам рассказать кое-что. — И Георгин, игнорируя мороз, уселся прямо на снег и начал голыми руками лепить маленького снеговика. — Большие люди испытывали вас каждый день, пытаясь доказать, что чувства губительны для человека, как бы вы это ни опровергали. Вы ведь не такие, как они. Вы Маленькие большие люди. Но так долго продолжаться не будет — очень скоро все закончится…

— Закончится? — испуганно переспросила Лилия.

— Как будто и не начиналось. Чувствам больше нигде нет места.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Вы сами все понимаете, и с самого начала пути у вас был выбор. Сегодня последний шанс принять другую сторону.

— А что выбрал ты? — поинтересовалась Лилия. Она явно расстроилась.

— У меня не было выбора. Я боюсь сбиться с намеченного пути именно сегодня.

Мне кажется, я понимала абсолютно все и одновременно находилась в полном неведении — была настолько спокойной, что это незаметно переросло в равнодушие.

Георгин вел себя крайне странно. Избегал взгляда, словно стыдился нас, и говорил загадками. Когда небо совсем стемнело, он поднял голову к звездам. Я почувствовала, как Лилия положила голову мне на плечо, едва слышно проговорив:

— Любая игра, ограниченная правилами, дает человеку полную свободу.

— Пешке никогда не стать ферзем или ладьей. Что бы ни случилось, пешка всегда остается пешкой. Она верна себе. И у нее не может быть другого пути, — задумавшись над смыслом нашей игры, добавила я.

— Наши шахматы определили для нас с тобой судьбу пешек, тут ничего не поделаешь. Но надо не забывать о том, что Игрок в шахматы живет в каждом из нас.

— Игрок, — усмехнулась я, посмотрев на небо. — Игрок создал пешку и короля. Но был бы король, если бы не было пешек?

— Знаешь, о чем никогда нельзя забывать?

— О чем?

— Даже если у пешки с ладьей разные пути, конечная цель у обеих одна — победа.

— Победа, — повторила я. — А что такое для нас эта победа?

— Долгий путь познания. Тот самый Игрок, живущий в каждом из нас. И если правильно распознать его голос, он приведет каждого к самому главному…

— К любви, — не задумываясь, закончила я.

— Забавно так… — усмехнулась сестра.

— Почему?

— Мы играем сами с собой в этой игре. Светлая сторона и темная. Светлая может быть темнее темной, и наоборот. Ты меня понимаешь?

— Понимаю.

— Мне кажется, Большой человек играет за самую темную сторону из всех светлых. — Лилия сделала небольшую паузу и добавила: — Он занял темную сторону светлой фигуры. Светлой! Ты меня понимаешь?

— Понимаю.

— В каждом человеке есть свет. Даже в самом темном. Разве может быть что-то прекраснее?

— Быть может, Большой человек когда-то был самым светлым из всех существующих темных, да?

— Да, — согласилась Лилия. — Вот мы сейчас говорим, говорим… а звезды остаются звездами. Ночь сменяет день, с уходом зимы приходит весна, цветы распускаются и увядают. Дождь поливает траву, а солнце согревает. И мы разговариваем, а все это остается неизменным. Ты понимаешь меня?

— Очень хорошо.

— Значит ли это, что все, о чем мы говорим, неважно?

— Наверное, нет. Ведь наши разговоры — попытка приблизиться к Небу.

— Мы всегда к нему близки. Просто не всегда это понимаем и чувствуем. Мы зациклились на том, как правильно смотреть на него. А разве это важно? Цветок остается цветком независимо от того, какими глазами на него смотрят окружающие.

Я сидела на бревне, согревая теплыми от костра ладонями замерзшие щеки. Веки постепенно тяжелели, хотелось крепко уснуть.

Я вдруг представила этот мир как одну бесконечную границу, поделенную на множество маленьких. Вся наша жизнь — сплошные границы. Утренние часы. Слово, пытающееся заключить в рамки необъятные мысли и чувства. Не говоря уже о материальных вещах, у которых всегда есть края, углы и стены.

Возможно, в этом мире слово «свобода» когда-то было придумано теми людьми, кто создал его границы. А та настоящая, незаметная, но в то же время незаменимая свобода, как воздух, вместе со своим отсутствием ограничила жизнь человека в этом мире смертью.

У настоящей свободы нет названия. Потому что слово уже ее ограничивает. Большой человек, пытающийся прийти к бессмертию, всего лишь загнан в рамки придуманной «свободы». И ведь он даже не подозревает, что давно умер.

Почему люди пишут о любви? Потому что привыкли, что у всего есть граница, вот и у любви ее ищут. Пишут книги — и понять не могут: почему даже самые многословные речи не способны объяснить ее?

Просто нет у любви этих границ, сколько о них ни пиши.

Мне показалось, что я все-таки уснула, несмотря на то что продолжала активно размышлять обо всем, что меня волновало.

Я вдруг попала туда, где не было больше никаких границ. Я сидела на том же дереве посреди леса, но вокруг было так просторно! Те же деревья, то же время суток. Такой же холодный снег и искрящийся костер. Но я вдруг разглядела бесконечность жизни во всем, что есть в этом мире. Это было прекрасно!

Я увидела синий и желтый цвет как нечто неделимое. Это была палитра мира, где даже самые контрастные цвета плавно перетекают друг в друга, разрушая все границы.

Я почувствовала оглушительную песню тишины, перебить которую не смогла бы даже самая звонкая птица.

Взглянув на сестру, я заметила на ее лице счастливую умиротворенную улыбку. Она не сказала ни слова, но я услышала шепот: «Я же говорила, что ты была здесь всегда!»

В ответ я улыбнулась, но почувствовала страх и пустоту от отсутствия одного по-настоящему важного человека.

И проснулась. Было уже совсем темно, но по-прежнему тепло и уютно.

— Вы вздремнули пару часиков, — спокойно сказал Георгин, продолжая смотреть нам в глаза. — Не волнуйтесь, я был рядом и не позволил бы вам замерзнуть.

Мы ничего не ответили. Почему-то не хотелось с ним говорить, словно за его неоправданно стыдливым взглядом в самом деле крылась причина, ранившая мое сердце. И именно она не позволила Георгину прийти к нам — в мир, не имеющий границ.

— …а я не смогу быть там без тебя. — Я нечаянно проговорила вслух то, что было моим секретом.

Мы уже шли назад, пытаясь найти выход из темного леса. Я надеялась, что за шумом усилившегося ветра со слепящей метелью Георгин не слышал, что я что-то сказала. Но он остановился и посмотрел на меня.

— Прости меня.