Часть 1
«…интересно, что от Красноярска, который тоже — та ещё жопа мира, ощущения такого не было…»
Одна московская дамочка
Глава 1
В молодости Хромов был низкорослым худым пареньком с крупным породистым лицом и выразительной фигурой. Может быть, он и не был слишком худ, но большая голова и копна чёрных длинных волос вместе с низкорослостью и подвижностью делали его в глазах всех именно худым. Зимой это был тип в джинсах, хемингуэйевском свитере и куртке спортивного покроя, ноги кутал в толстые шерстяные носки, на которые надевал кроссовки — дорогие по тем временам, но всё равно безнадёжно летние. Весной и осенью из гардероба исчезали шерстяные носки и куртка, летом ещё и свитер. За плечами его во всякий сезон висела полуспортивная сумка из болоньи, чем-то напоминающая хозяйственную, с замком-молнией и длинными ручками, которые закидывались через плечо.
В университете, где Хромов тогда учился, он был местной достопримечательностью, имея двоякую репутацию и таланта, и раздолбая. С утра он спешил в центр физического факультета, корпус которого представлял собой полый четырёхугольный колодец, где изнутри вдоль стен в четыре этажа были подвешены балконы, а в самих стенах располагались аудитории. Изнутри физфак походил на бетонную площадь с четырёх сторон окружённую жилыми домами, словно старинный Львовский дворик. Оказавшись в центре площади, Хромов высоко задирал голову и внимательно всматривался в обитателей балконов — небольшие группки студентов и студенток, совершенно разномастных, каких-то прозрачных от молодости существ. Обнаружив прямо на площади или на одном из балконов знакомого, он громко кричал «Э-ге-гей», причём тело его изображало натянутый лук без стрелы и он даже слегка подпрыгивал от радости встречи. Быстро, но никогда не стремглав он поднимался на балкон или просто подходил, если никуда не нужно было подниматься. Трепались, курили, всячески дурачились и вовсе не всегда расходились по аудиториям на занятия. Несмотря ни на что, на физфаке он доучился аж до четвёртого курса, ни разу не имея за собой заметных хвостов. Как уже было сказано — талант.
Друзья Хромова тоже отличались вычурной колоритностью и даже экстравагантностью. Длинные волосы, джинсы, разрисованные шариковой ручкой (иногда со вкусом — это чаще бывало у девушек, но, в основном, словно школьные парты — криво и вразнобой), вся остальная одежда вполне обычная, но одетая как бы наоборот — футболка поверх рубашки, свитер настолько большой, что спадает ниже колен. Это были тихие юноши с незамутнёнными светлыми взорами или слегка истеричные (напоказ) девушки с возвышенными помыслами и показной тягой к свободе. Во всякого рода литературах таких любят изображать коммисаршами — никуда не пригодными, бездельными, смущающими не столько умы, сколько чувства и речь здесь не про любовь. Теперь, когда прошло много лет, я могу смело сказать — чушь. Вопреки всяческим Достоевским, а также Аксёновым и прочим, они переросли свой возраст, сделались тише, спокойнее, кое-кто даже обабился. Все, насколько мне известно, хорошо выучились, так или иначе работают, многие замужем. Несколько лет назад я встретил на улице одну такую комиссаршу (в прошлом) — она вела за руку пятилетнего пацана, чернявого, по-деловому молчаливого — весь в маму. Я увидел её первым, и в моей груди громко один раз бухнуло сердце, я оробел и от этого остановился, на глаза набежали слёзы умиления — никогда не думал, что женщина с ребёнком может выглядеть до такой степени трогательно. Затем она резко подняла голову, посмотрела по сторонам и вдруг на меня — это великое женское свойство, чувствовать взгляд. Просто и откровенно она подошла ко мне, на ходу что-то серьёзно выговаривая малышу, мы поздоровались.
В юношах тоже, казалось, было что-то из Достоевского, но, как я вижу уже сегодня, в них не хватало надрыва, чего-то космического, идеи. В основном они были спокойные, миролюбивые, благополучные романтики из благополучных семей. Только один раз совсем ненадолго появился в этой компании совершенно другой тип. Он тоже носил длинные волосы, из-под которых смотрел никогда не мигающий настороженно-колючий взгляд. Он говорил проще и был настолько непосредственный эгоист, что порою это даже вызывало оторопь. Тип представлялся нам всем музыкантом, а Имярек тоже хотел стать музыкантом. Однажды, по какой-то музыкальной надобности, Имярек посетил его квартиру. В квартире его встретил малыш годков около трёх — племянник, который тут же с порога подошёл и со всей мочи, на какую только был способен, плюнул в гостя, после чего залился громким хамским смехом и, видимо от восторга, плюнул снова. Дядька же его, вместо того, чтобы (как ожидал Имярек) одёрнуть племянника, тоже расхохотался так же заливисто и по-хамски. Более того, он всё время повторял «Ууууууу, молодец какой!» и, по всему было видно, хотел, чтобы Имярек тоже похвалил мальца. А малец плевал. Так Имярек и ушёл, весь оплёванный и растерянный — обижаться на всё это было как-то… бесполезно, что ли. Этот тип был исключением — появился и пропал куда-то. Имярек даже не знал, умел ли он на чём-нибудь играть. Для чего я рассказал об этом? Для того, чтобы сказать, что друзья Хромова были совсем другими и Имяреку даже казалось, что того (дядьку) из компании отшил именно Хромов.
Они хотели быть хиппи и их называли хиппи, но на самом деле это было не так. Ни по настроению, ни по идеологии они хиппи не были. Говорили, конечно «Make Love» и вообще бросались словами «Свободная любовь» и прочее, но со стороны юношей это была подростковая жажда секса, а со стороны девушек молодое кокетство, не более. Секса там не было (или почти не было), да и в этом ли дело? Также не было там и совсем уж бесстыдного пьянства, и сколь-нибудь заметного пристрастия к наркотикам, а об экспериментах с бессознательным и речи не шло. И если бы Вы знали, какими карьеристами заделались почти все они, едва оперившись! Неведомым ветром сдувало с них с одного за другим и свитеры, и футболки поверх рубашек, и длинные шевелюры. Едва получив диплом, романтичные юноши, которые пели под гитару и говорили о высоком, превращались, как сказала одна дама, «в обыкновенных менеджеров с ёжиком на макушке, каких много».
Хромов отшил того типа с плюющимся племянником. Они встретились в университете на полу колодца, и Имярек наблюдал всю картину с балкона четвёртого этажа. Дядька что-то сказал Хромову, и тот, как-то брезгливо сгорбившись, полубоком к собеседнику, словно бы из-под мышки, что-то ему ответил. С тех пор дядьку никто не видел. Среди прочих талантов Хромова был у него и талант едкого слова — одного, но так крепко берущего за душу, разящего в самое самолюбие. Вообще, Хромов был жёстче любого из них. Глаза его иногда смотрели исподлобья, взгляд становился мёртвым — в такие моменты он и бывал способен на свои убийственные тирады. Ещё он отличался своеобразным юмором той же категории и однажды прославился этим на весь университет. Его отловил декан во время сессии и сказал, что на лето в университете организуется школа для одарённых детей. Есть план занятий, план семинаров. Хромова декан попросил составить план лабораторных работ, что-нибудь не очень сложное, но одновременно интересное и по возможности забавное. Хромов сделал, декан прочитал несколько верхних пунктов и подписал. Хромов ходил в талантах — ему было доверие. Это был действительно хороший план, частично списанный с методической литературы, частично составленный самостоятельно. Каждая лабораторная работа была детально проработана, всё по науке — цель, задачи, оборудование, ход работы, вывод. Короче, это была великолепная работа. План был утверждён, размножен и подготовлен к раздаче ученикам. На третий день работы школы, после того как начались лабораторные занятия, разразился скандал. Одна из работ называлась «Исследования зависимости коэффициента электропроводности хомячков в зависимости от степени сытости, наличия или отсутствия конечностей и времени с момента их отнятия», были и ещё две подобных. Скандал был страшный, декан попросту обиделся. Хромов же заявил Имяреку — «Сами виноваты. Планы нужно читать до начала занятий, а не во время».
Несмотря на мёртвый взгляд, который иногда бывал у Хромова, бывали у него, и не редко, совершенно другие выражения глаз. У меня до сих пор храниться фотокарточка, на которой Хромов сидит с ногами в кресле и, не поднимая головы, смотрит в потолок такими восторженным, такими вдохновенным взглядом, что кажется, он сейчас взлетит! Его тощее тело вытянуто в струнку, плечи отведены назад, какая-то воздушность есть во всем облике. Впечатление портит только напряжённость и искусственность в чертах лица, словно возвышенное чувство появилось усилием воли, а не по вдохновению. Но ведь, так или иначе, это чувство совершенно чётко читается в фотографии, а чёрно-белые фотографии не лгут.
Хромов был знаток литературы и в этом тоже был у него талант. Однажды Имярек застал Хромова не в самом лучшем настроении и попробовал его развеселить, отвлечь. Он принялся развивать тему, как хорошо было бы сходить завтра на «Столбы», даром, что за окном зима, но ведь не морозная же, добрая, самое то для прогулки. На что Хромов, по своему обыкновению скособочившись, посмотрел на Имярека мертвящими своими глазами и спросил:
— А ты уверен, что завтра мы доберёмся до «Столбов»?».
— Почему нет?! — воскликнул Имярек, и Хромов со злорадством в голосе пояснил:
— «Вам отрежут голову».
Не то, чтобы прочтение «Мастера и Маргариты» было для них чем-то из ряда вон, но он умел так подобрать цитату и сказать её так вовремя, как никто другой.
Глава 2
Я не помню, как познакомились Имярек и Хромов, сам момент знакомства, повод, причины, разговоры при этом — всё стёрлось из памяти. Осталось только серое аморфное пятно, которое занимает ни много ни мало полтора года. Были встречи с пожиманием рук, с кивками, широкими улыбками и похлопыванием по спине, были робкие пожатия девичьих пальцев и бравурные обнимания с девушками при общей встрече. Трепетание внутри при этом. Какие-то застолья без стола и еды, распивания столового вина из картонных пакетов, разговоры ни о чем и обо всем… Скорее ни о чем.
— Ты как думаешь? — спросила Имярека Чернявая Лиля. Её полные губы согнулись уголками чуть вверх.
— О чем? — насторожился Имярек. Он пунцово покраснел, как это бывало всякий раз, когда к нему обращалась Лиля. Впрочем, всякий вопрос, с которым Лиля обращалась к нему, был полон потаённого смысла. Она распространяла вокруг себя слабый, похожий на цветочный, аромат.
— О гопниках, — объяснила она томным голосом, — что привлекательней в мужчине, брутальность или интеллект?
— Размер и готовность к эрекции, — съязвил Аржаков.
— Фи, как грубо! — с восторгом возмутилась Лиля. — Аржаков считает, что брутальность, а ты? — вновь обернулась она к Имяреку.
— Я думаю, что интеллект, — соврал Имярек, не совсем понимая слово «брутальность».
— Кошелёк! — рассмеялась Анночка, с которой Лиля и вела разговор, лишь на минуту по кокетливому порыву, отвлёкшаяся на парней.
— Деловые качества — согласился Аржаков — впрочем, возможно, это одно и тоже.
— Что, одно и тоже? — спросила Анночка?
— Деловые качества и готовность к эрекции — пояснила Лиля. Губы её верёвочкой согнулись в жеманной ухмылке.
— Гопники в любом случае плохо, брутальные они или нет — сказала Анночка.
Имярек стоит и стесняется спросить, что такое «брутальность».
— Кстати, анекдот — вспомнил вдруг Аржаков и принялся рассказывать путаную историю про Рабиновича и проститутку.
Имярек слушает анекдот, чувствуя неприязнь к Аржакову. Он рассказывает ту самую хохму, которую Имярек рассказал ему двумя часами ранее, когда они встретились на автобусной остановке.
В этот момент появился Хромов. Аржаков окончил анекдот и все рассмеялись. Хромов крикнул своё коронное «Э-ге-гей». Анночка развернулась к нему всем корпусом и протянула навстречу левую руку. Имярек подумал, что к нему она ни разу не протягивала навстречу руку — ни левую, ни правую. Хромов легко пожал кончики Аннушкиных пальцев и тут же отпустил их. Они все поздоровались с ним за руку. Хромов чуть приобнял Лилю за талию. Лиля посмотрела на него томным взглядом с полнейшим равнодушием.
— О чем разговор? — спросил Хромов, отстранившись от Лили.
— О брутальности — сказал Имярек. Когда появлялся Хромов, он всегда чувствовал себя уверенней.
— О чем, о чем? — переспросил Хромов и в глазах его мелькнуло что-то насмешливое. Смотрел он на Имярека.
Кто-то спросил сигарету и Аржаков с флегматичным видом заметил, что да, неплохо бы купить, тут же достал из заднего кармана брюк портмоне и пересчитал купюры. «Пижон», подумал Имярек. Хромов обошёл Аржакова кругом и в шутку обозначил пинок. Произошла свалка. Все рассмеялись. Анночка с хитрым прищуром одобрительно посмотрела на Хромова.
— Хромов, ты брутальный тип! — объявила Лиля. Хромов шутовски поклонился, в глазах его мелькнуло удовольствие. Аржаков держался с холодным достоинством.
Анночка сказала, что опаздывает на тренировку, и убежала. Хромов с Лилей затеяли концептуальный спор на тему, что круче — быть знаменитым учёным или мультимиллионером. Хромов стоял за учёных.
— Мультимиллиардер выпьет мартини и скажет, «А подайте мне вон ту звезду», и тысячи учёных начнут доставать ему звезду — сказала Лиля.
