Мы заполняем существующие формы и, заполняя, меняем их и меняемся сами.

Франк Бидарт. Борхес и я

§ 1

За фланелевыми равнинами, и асфальтовыми графиками, и городскими горизонтами косой ржавчины, и за табачно-коричневой рекой с рассыпанными на воде под плакучими ивами монетками солнечного света, к месту за лесополосой, где истошно шкворчат от полуденного жара невозделанные поля: сорго, марь белая, леерсия, смилакс, сыть, дурман, дикая мята, одуванчик, щетинник, мускат, шипастая капуста, золотарник, будра, канатник Теофраста, белладонна, амброзия, овсюг, вика, трава мясника, выпяченный горошек добровольцев – все легко покачиваются на утреннем ветерке, напоминающем нежную руку матери на твоей щеке. Стрела скворцов из ветроломной полосы тростника. Блеск росы, которая никуда не девается и па́рит весь день. Подсолнух, еще четыре, один поникший, и лошади в отдалении, оцепеневшие и неподвижные, будто игрушки. Всё кивает. Электрический стрекот деловитых насекомых. Солнечные лучи цвета эля, и бледное небо, и завитки перистых облаков так высоко, что не отбрасывают тени. Насекомые все время за делом. Кварц, и роговик, и аспид, и хондритовые царапины железа в граните. Очень древний край. Оглядись. Трепещет горизонт, бесформенный. Все мы братья.

Затем – вороны, три-четыре, не стая, на крыле, безмолвные и целеустремленные, – на кукурузу за проволочной оградой пастбища, где одна лошадь обнюхивает сзади другую: ведущая любезно поднимает хвост. В росе отпечатан бренд твоей обуви. Люцерновый ветер. Носки в репьях. Сухое царапанье в канаве. Ржавая проволока и покосившиеся столбы – скорее символ ограничения, чем ограда как таковая. ОХОТА ЗАПРЕЩЕНА. Шипение межштатного шоссе за ветроломом. Вороны торчат на пастбище под разными углами, переворачивают лепешки в поисках червяков, чьи отпечатки в вывернутом навозе запекаются на солнце весь день, пока не затвердеют и не превращаются в крошечные пустые линии в рядах и врезанных загогулинах, незамкнутых, потому что голова никогда не соприкасается с хвостом до конца. Читай их.

§ 2

Потом из Мидуэя Клод Сильваншайн вылетел в Пеорию на каких-то «Региональных линиях „Консалидейтед Траст“» – жутком самолете на тридцать семь посадочных мест, где пилот с прыщами на шее под затылком просто отгородился от салона грязной занавеской, а обслуживание представляло собой пошатывающуюся девушку, подающую орешки, пока хлебаешь пепси. Место Сильваншайна было у окна где-то в 8 ряду, у спасательного выхода, рядом со старушкой с обвисшим подбородком, которая, несмотря на все немалые усилия, не могла открыть пачку. Основное балансовое уравнение A = L + E [1] можно переделать во что угодно: от E = = A – L и далее. Самолет перекатывался на восходящих и нисходящих потоках воздуха, как ялик на ветру. В Пеорию летали только региональные рейсы либо из Сент-Луиса, либо два из Чикаго. Сильваншайн страдал из-за проблем с внутренним ухом и не мог читать на борту, но все же ознакомился с инструкциями безопасности на ламинированной карточке, два раза. В основном там были картинки; по юридическим причинам авиалинии приходилось исходить из безграмотности. Сам того не замечая, Сильваншайн мысленно повторил слово «безграмотный» несколько десятков раз, пока оно не потеряло смысл и не стало просто ритмичным звуком – не без своего очарования, но не в такт пульсации пропеллеров. Так он делал, когда во время стресса не хотел, чтобы его трогали. Местом вылета был Даллес после автобуса Службы из Шепердстауна/Мартинсберга. Три основных кодификации американского налогового законодательства – 1916, 1939 и 1954 годов, конечно же; имеют значение и законы 1981 и 1982 годов с положениями об индексации и против злоупотреблений. О том, что не за горами очередная крупная рекодификация, на экзамене CPA [2], очевидно, не спросят. Личной целью Сильваншайна было сдать экзамен и тем самым перескочить на две зарплатные категории вверх. Масштаб рекодификации, конечно, отчасти зависит от того, сможет ли Служба успешно выполнить задачи Инициативы. Работе и экзамену пришлось занять две разные области его мозга; ему было критически важно поддерживать разделение властей. То есть областей. Расчет возврата амортизационных отчислений в казну для активов из § 1231 – пятиступенчатый процесс. Полет занял пятьдесят минут, но казался намного дольше. Здесь было нечего делать и ничего не удерживалось в голове из-за замкнутого шума, и, когда кончились орешки, Сильваншайну оставалось занять разум только попытками разглядеть на как будто близкой земле расцветки домов и типы машин на бледной межштатной магистрали, которую, казалось, то и дело пересекал туда-сюда самолет. Человечки на карточке, открывающие аварийные выходы, дергающие тросики и похоронно складывающие руки с подушками на груди, выглядели любительски нарисованными, вместо черт лиц – какие-то шишки; ни страха, ни облегчения, ни вообще ничего, когда они скатываются по аварийным трапам. Ручки аварийных дверей поворачивались в одну сторону, а ручки аварийных люков над крыльями – в совершенно другую. Составляющие собственного капитала: простые акции, нераспределенная прибыль и сколько существует типов транзакций на фондовом рынке. Дайте определения постоянной и периодической инвентаризации и объясните отношение(я) между инвентаризацией наличных запасов и себестоимостью реализованной продукции. Темно-седая голова впереди благоухала «Брилкремом», наверняка пропитывающим и пачкающим бумажную салфетку подголовника. Сильваншайн снова пожалел, что с ним не полетел Рейнольдс. Сильваншайн и Рейнольдс были помощниками Меррилла Эррола (Мела) Лерля, иконы Систем, хотя Рейнольдс – GS-11, а Сильваншайн – всего лишь жалкий ничтожный GS-9 [3]. Сильваншайн и Рейнольдс жили вместе и всюду ездили вместе начиная со скандала в ромском РИЦе в 82-м. Они не гомосексуалы; просто жили вместе и оба тесно работали с доктором Лерлем в Системах. У Рейнольдса были и СРА, и диплом по управлению информационными системами, хотя он всего на два года с чем-то старше Клода Сильваншайна. Эта асимметрия была лишь одним из многих ударов по самооценке Сильваншайна со времен Рома и вдвое укрепляла его преданность и благодарность директору Систем Лерлю за то, что тот спас его из-под обломков катастрофы и поверил в потенциал, когда найдется его ниша винтика в системе. Систему двойной записи в бухгалтерии придумал итальянец Пачоли в период Х. Колумба и проч. На карточке говорилось, что в самолете этого типа аварийный кислород находится в похожей на огнетушитель штуковине под сиденьями, а не на потолке с выпадающим шлангом. Примитивная непрозрачность лиц у человечков на самом деле пугала больше страха или каких-либо других видимых выражений. Было неясно, в чем первичная функция карточки: юридическая, пиарная или и та и другая. Сильваншайн попытался вспомнить определение «рысканья». Время от времени, готовясь этой зимой к экзамену, он отрыгивал, и это казалось больше чем отрыжкой; на вкус как будто практически стошнило. Моросящий дождь рисовал на окне подвижное кружево и искажал разлинованную землю внизу. В сути своей Сильваншайн считал себя нерешительным слабаком с максимум одним косвенным талантом, и то косвенным.

Вот что случилось в тот год или около него в Северо-восточном Региональном инспекционном центре, Ром, штат Нью-Йорк: два отдела отстали от плана и отреагировали, увы, совершенно непрофессионально, позволив атмосфере тяжелого стресса затмить здравое суждение и перечеркнуть установленные процедуры, они попытались скрыть растущую гору деклараций, чеков от перекрестных аудитов и форм W-2/1099 вместо того, чтобы исправно доложить о загрузке и запросить о перенаправлении избытка в другие центры. Не были воплощены полная прозрачность и оперативные меры. Что именно вызвало нарушение порядка – вопрос до сих пор дискуссионный, несмотря на разборы полетов на высочайших уровнях Комплаенса [4], но в конечном счете ответственность лежала на директрисе ромского РИЦа, хотя так и не было до конца установлено, поставили ли ее главы отделов в известность о тяжести своей загрузки. Теперь об этой директрисе в Системах ходила мрачная шутка, что на ее столе стоит трумэнская деревянная табличка с надписью: «КАКАЯ ФИШКА?» [5] Только через три недели окружные аудиторские подразделения забили тревогу из-за нехватки деклараций для аудита и/или Автоматизированных систем сборов, и жалобы постепенно дошли до самого верха и Внутренних проверок, чего и следовало неизбежно ожидать. Ромская начальница ушла на раннюю пенсию, а одного группового менеджера уволили на месте, что для GS-13 большая редкость. Явно было важно, чтобы ликвидация последствий прошла тихо и чтобы ненужная публичность не подорвала полную веру общественности в Службу. Все-таки формы не выбрасывали. Прятали, да, но не уничтожали и не списывали. Даже в разгар катастрофического психоза департамента никто не набрался духу сжечь их, пустить в шредер или сложить в мешки и выкинуть. Вот это правда была бы катастрофа – это бы вышло на свет. Казалось, окошко аварийного люка представляло собой не более нескольких слоев пластика и зловеще гнулось при нажиме пальцем. Над окошком висел убедительный запрет открывать аварийный люк, сопровождавшийся схематичным триптихом с объяснением, как именно это сделать. Словом, так себе продуманная система. То, что сейчас зовется стрессом, раньше называлось напряжением или давлением. Теперь давление – это скорее когда давишь на кого-то другого, например: «продажи с высоким давлением». Рейнольдс говорил, один из межведомственных контактов доктора Лерля назвал РИЦ в Пеории «настоящей скороваркой под давлением», хотя имел в виду Инспекции, а не Кадры, куда назначили Сильваншайна для разведки и подготовки почвы ради потенциальной переделки Систем. Правда, которую чуть не сболтнул Рейнольдс, в том, что миссия не могла быть очень уж щепетильной, раз назначили на нее Сильваншайна. Судя по его исследованиям, на сдачу экзамена СРА можно было записаться в Бизнес-колледже Пеории 7 и 8 ноября и в Общественном колледже Джолиета 14–15 ноября. Длительность текущего назначения оставалась неизвестной. Одно из самых эффективных изометрических упражнений для человека с сидячей работой – выпрямить спину и напрячь большие мышцы ягодиц, досчитать до восьми, расслабиться. Это укрепляет, способствует кровообращению и внимательности, и его можно выполнять, в отличие от других изометрических упражнений, даже на публике, будучи практически целиком скрытым физической массой стола. При расслаблении следует избегать гримас или громких выдохов. Преференциальные переводы, положения о ликвидации, необеспеченные кредиторы, жалобы против конкурсного производства по гл. 7. Его шляпа лежала на коленях, поверх ремня. До произведенного фурора и быстрого роста Директор Систем Лерль начинал аудитором GS-9 в Данвилле, штат Вирджиния. Он стоил десятерых. Когда Сильваншайн готовился к экзамену, хуже всего было то, что любая тема поднимала у него в голове бурю всех других тем, которые он еще не учил и в которых вроде бы плавал, отчего он почти не мог сосредоточиться и отставал еще больше. Он готовился к экзамену СРА три с половиной года. Это как строить модель на ветру. «Самый важный компонент организации структуры эффективного обучения»: какой-то. А добивали его сюжетные вопросы. Рейнольдс сдал экзамен с первой попытки. Рысканье – это легкие колебания из стороны в сторону. Угловое движение вперед и назад называлось как-то по-другому. Все зависело от осей. В мыслях Сильваншайна всплывал то ли карданный вал, то ли «карданов подвес», каждый раз, когда он видел Донагана из Ломбардской старшей школы, который после выпуска работал в ЦУПе на двух последних миссиях «Аполлон» и чью фотографию повесили под стеклом рядом с кабинетом директора в школе. В те времена хуже всего было то, что Сильваншайн знал, какие учителя совершенно не подходят для своей работы, а они, в свою очередь, чуяли это знание и, когда он наблюдал, вели себя еще хуже. Порочный круг. Его выпускной альбом в сундуке на складе в Филли был почти без подписей. Пожилая спутница все еще силилась открыть зубами пакетик с орешками, но ясно давала понять, что не хочет и не будет просить о помощи. Обязательство расчетной прибыли (PBO) равняется текущей стоимости всех обязательств, отведенных работнику по формуле пенсионных обязательств за услуги, оказанные до данной даты. Если произносить с ударением на каждом слоге, «головная боль» становится мелодичной детской рифмованной считалкой, хоть под скакалку прыгай. Посмотри на себя и скажи a-t-t-i-c.[6] На одном подростке перед залом игровых автоматов, по соседству с офисом в Мидуэе, была черная футболка с надписью «ПОДДЕРЖКА ТУРА НИКСОНА» и потом длинным списком городов мелким нашитым шрифтом. Затем этот подросток, которого сейчас не было на рейсе, недолго сидел напротив Сильваншайна перед выходом на посадку и ковырял прыщи с сосредоточенностью, в чем-то близкой рассеянному ковырянию и ощупыванию лица, сопровождавшему сосредоточенную работу в Службе. Сильваншайну до сих пор снились заполненные формами выдвижные ящики и вентиляционные шахты, и торчащие из решеток уголки форм, и набитая доверху перфокартами Холлерита подсобка, и открывающая эту дверь женщина из Отдела внутренних проверок, и выпадающие на нее карточки, как из чулана Макги [7], когда в ромском РИЦе начался скандал из-за отставания по чекам перекрестных аудитов. Ему все еще снилось, как Грекула и Харрис нейтрализовали мейнфрейм «Форникс», вылив что-то из термоса в его заднюю вентиляцию под шипение и клочки синеватого дыма. У подростка не было никакой ауры потенциального квалифицированного работника; у некоторых так бывает. Весь первый раздел экзамена был посвящен этическим нормам, о чем в Службе тоже много шутили. Нарушение этических норм профессии вероятнее всего происходит, когда: Теперь шум пропеллеров так оглушал, что Сильваншайн слышал из разговоров вокруг только обрывочные слоги. Клешня женщины на стальном подлокотнике между ними была такой жуткой, что он отказывался уделять ей внимание. Его пугали и отвращали руки стариков. Он до сих пор помнил ладони своих дедушек и бабушек, лежащие у них на коленях, чужеродные и клешнеподобные. «Джонс Инк.» после инкорпорации выпускает обычные акции по цене, превышающей их номинальную стоимость. Трудно не представлять лица тех, чья работа – составлять эти вопросы. О чем они думали, какие у них профессиональные надежды и мечты. Многие вопросы напоминали маленькие рассказы без всякой человеческой начинки. 1 декабря 1982 года «Кларк Ко» снимает офисное пространство на три года с месячной арендой 20 тысяч долларов. Считая до ста, Сильваншайн напрягал сперва одну ягодицу, потом вторую вместо обеих сразу, что требовало сосредоточенности и странного не-контроля, как когда двигаешь ушами перед зеркалом. Он попробовал очень аккуратно и постепенно размять мышцы шеи таким как бы упражнением с наклонами в каждую сторону, но все равно удостоился взгляда соседки, которая своим темным платьем и вогнутым лицом все больше и больше пугала и напоминала скелета и какое-то предвестье смерти или сокрушительного провала на экзамене СРА, что в психике Сильваншайна слилось в единую картинку, как он молча и без выражения толкает широкую швабру по коридору дверей с чужими именами на матовом стекле. Теперь даже вид швабры, ведра на колесиках или уборщика с именем на нагрудном кармане серой спецовки, вышитым красным шрифтом Палмера (как в Мидуэе, перед мужским туалетом с желтой табличкой, предупреждавшей на двух языках о мокром поле, с именем, начинавшимся на «М», Моррис или Мори́с, человек, подходящий для своей работы так же, как подходил к конкретному пространству вытесненного воздуха, которое он занимал), потрясал Сильваншайна настолько, что он терял драгоценное время, не в силах приступить к действенному графику максимального эффективного повторения вопросов к экзамену, даже мысленно, как ни старался каждый день. Его главной слабостью была стратегическая организация и распределение времени, что указывал на каждом шагу Рейнольдс, призывая Клода взять уже, господи боже, в руки учебник и готовиться, а не сидеть и бессильно рассусоливать о том, как лучше готовиться. Запихивали декларации за шкафчики и в вентиляцию. Запирали выдвижные ящики, уже настолько набитые формами перекрестных аудитов, что они все равно не выдвигались. Прятали одно под другим в офисных проволочных корзинах. А перед слушаниями Рейнольдс просто зашел в кабинет директора – и вся личная катастрофа улетучилась, будто в каком-то бюрократическом клубе фиолетового дыма, и уже через неделю Сильваншайн распаковывался в Системах Мартинсберга под началом доктора Лерля. Он словно был на волоске от почти смертельной аварии и теперь мог вспоминать о ней, только сотрясаясь и впадая в паралич, такая это была почти катастрофа. Весь отсек Толстых пережил нервный срыв. Тихий звон искусственного колокольчика, сопровождавший включение или исчезновение глифов ремня и сигареты над головой; каждый раз Сильваншайн поднимал голову, сам того не желая. Для получения аудиторских доказательств в поддержку информации из финансовой отчетности аудитор ставит перед собой конкретные аудиторские задачи, исходя из данной информации. В каком-то проходе за спиной ныл младенец; Сильваншайн представлял, что мать просто отстегнулась и бросила его, спасшись в другой части салона. В Филли, после паники из-за введения индексов инфляции в 81-м, под которые требовались новые шаблоны бланков, у Сильваншайна обнаружили вызванное стрессом защемление нерва в шее, теперь усугублявшееся вынужденной неестественной позой в крохотном узком 8-Б и смертеподобной клешней на подлокотнике, если уделять ей внимание. И это правда: вся хитрость – как на экзамене, так и в жизни, – разбираться, чему уделять внимание, а чему – нет. Сильваншайн считал себя слабым или ущербным в отношении воли. В основном то, что другие в нем ценили или уважали, досталось ему без усилия воли, само собой, примерно как достаются рост или симметрия лица. Рейнольдс звал его слабохарактерным и был прав. У Сильваншайна сохранилось несколько практически одинаковых воспоминаний о том, как их сосед мистер Саттертвейт закрашивал черной ручкой потертости на своих туфлях почтовой униформы, и не успел Сильваншайн заметить, как эти сцены расширились в целые сюжеты о мистере и миссис Саттертвейтах, бездетных и на первый взгляд не особо приветливых или заинтересованных в потомстве, но все же разрешивших превратить свой задний двор в де-факто штаб всех детей округи, а Сильваншайну и тому мальчику из римо-католиков с тиком, напоминавшим хронический прищур, – даже построить халтурный и непрочный домик на дереве, и Сильваншайн не помнил, то ли домик не достроили потому, что семья того мальчика переехала, то ли переезд произошел позже, а домик на дереве был просто слишком халтурным и липким от смолы, чтобы его доделывать. Миссис Саттертвейт болела волчанкой и часто недомогала. Величина отклонения, порог точности, районированная выборка. Как объяснял доктор Лерль, энтропия – это мера величины той информации, которую нет смысла знать. Аксиома Лерля заключалась в том, что главный показатель эффективности структуры любой организации – это информация, фильтрация и распространение этой информации. Настоящая энтропия никак не связана с температурой. Другой действенный прием, чтобы сосредоточиться, – вызвать перед мысленным взором успокаивающий уличный пейзаж без особого давления, воображаемый или из памяти, и еще действенней, если он представляет собой или включает пруд озеро ручей речку – доказан успокаивающий и заземляющий эффект воды на автономную нервную систему, – но как Сильваншайн ни старался после упражнений с ягодицами, вызвать получалось только зазубренный спектр основных цветов в духе психоделического плаката, так еще бывает, когда ткнешь себе в глаз и зажмуришься от боли. Странность слова «недомогать». Докажите, что пропорциональность стоимости облигаций долгосрочного займа и ставки налогообложения на прибыль с долгосрочного капитала не обратная. Он знал, кто на самолете влюблен, кто сказал бы, что влюблен, потому что так положено говорить, и кто сказал бы, что не влюблен. Заявленный взгляд Рейнольдса на брак/семью – он не любит отцов с детства и сам не хочет им становиться. В трех разных залах сегодняшних аэропортов Сильваншайн встречался глазами с тридцатилетними мужчинами, которые несли младенцев в высокотехнологичных переносках на спине: рядом – жены при стеганых сумках с вещами для ребенка, жены – впереди, мужчины с виду какие-то мягкие или смягченные, отчаянные в смирении, шаг без пяти минут тяжелый, глаза – пустые и сверхбезмятежные от усталого стоицизма молодых отцов. Рейнольдс назвал бы это не стоицизмом, а принятием некой огромной и ужасной истины. Иждивенцами считаются все, кто подходит под освобождение иждивенцев от налога или подходили бы под освобождение иждивенцев от налога, но не удовлетворены критерии для совокупного дохода и совместной декларации. Назовите два стандартных метода, которыми фидуциары могут законно переложить налоговые обязательства на бенефициаров. Термина «пассивные убытки» даже нет в экзамене СРА. Было важно разделять приоритеты Службы и приоритеты экзамена на две отдельных рабочих сети или модуля. Одна из четырех заявленных задач – усовершенствовать способность пеорийского 047 отличать законные инвестиционные товарищества от налоговых убежищ, чья единственная цель – уклонение от уплаты налогов. Главное в этом – отличать активные убытки от пассивных. Истинная задача – создать в пеорийском центре и кейс, и контрольную структуру для автоматизации ключевых функций Инспекций. Цель – закончить автоматизацию до того, как в следующем году в налоговом законодательстве кодифицируют постановления о доходах, направленные против некоторых положений о пассивных убытках. Очень красные румяна соседки, лежащая на ее коленях закрытая книга в мягкой обложке с язычком закладки; венозная и пегая клешня. Номер кресла Сильваншайна был отчеканен прямо на матовой стали подлокотника, рядом с клешней. Ее ногти – темно, идеально красные. Запах жидкости для снятия лака его матери, ее косметички, как ее кудри сбегали из узла и кучерявились на затылке в кухонном пару, когда Сильваншайн с О’Даудом вернулись со двора Саттертвейтов с отбитыми молотками пальцами и смолой в ресницах. За окном мелькали завитки и проблески бесцветного облака. Наверху и внизу – это одно, но внутри облака́ всегда какие-то разочаровывающие; уже и не облака вовсе. Просто молочный туман. В голову пришло, что в зеркальном отражении в «рысканье» есть «сыр». Затем Сильваншайн какое-то время пытался проникнуться тем, что его тело летит с той же скоростью, что и самолет, внутри которого он находится. В большом лайнере кажется, что ты всего лишь сидишь в узком шумном помещении; замечать движение помогали лишь изменения в давлении кресла и ремня на тело, и эта физическая откровенность словно успокаивала, хотя и частично подмачивалась хрупкостью и потенциалом плещущего шума пропеллеров, и Сильваншайн стал придумывать, на что похож этот шум пропеллеров, но не мог, разве что на гложуще гипнотический гул вращения столь тотальный, что мог бы быть самой тишиной. Для лоботомии в глазницу вводили какое-то долото или зонд, и это всегда называют «фронтальной» лоботомией, но разве бывает какая-то другая? Понимание, что внутренний стресс может привести к провалу на экзамене, только вызывало внутренний стресс из-за перспективы внутреннего стресса. Должен быть какой-то другой способ справляться со знанием о катастрофических последствиях страха и стресса. Какое-то решение или волевой прием: умение не задумываться. Что, если его знают все, кроме Клода Сильваншайна? Ему было свойственно концептуализировать подобный тотальный Ужас платонического уровня в виде хищной птицы, одна тень которой пугает и парализует жертву, дрожащую, пока мрак увеличивается и вот уже становится неизбежностью. У него часто возникало такое ощущение: что, если с Клодом Сильваншайном что-то совершенно не так, что так со всеми остальными? Что, если он просто неправильный – как некоторые рождаются без конечностей или каких-нибудь органов? Неврология неудачи. Что, если он просто рожден и обречен жить в тени Тотального Страха и Отчаяния и вся его так называемая деятельность – всего лишь жалкая попытка отвлечься от неизбежного? Расскажите о важных отличиях учета резервов и учета списаний в налоговом учете плохих долгов. Страх – это явно вид стресса. Скука – как стресс, но сама по себе Категория Горя. У отца Сильваншайна, когда происходило что-нибудь профессионально плохое – то есть часто, – была присказка: «Горе Сильваншайну». Существует методика борьбы против стресса под названием Остановка Мысли. Индекс избыточной текущей ценности – это соотношение текущей ценности будущих денежных поступлений к первоначальному вложению. Сегмент, значительный сегмент, общая выручка сегмента, абсолютная общая выручка сегмента, операционная выручка. Разность цен на материалы. Разность цен на основные материалы. Клод вспомнил снимаемую решетку вентиляции над его и Рэя Харриса столом в ромском РИЦе и звук, с которым решетка снималась, а потом загонялась обратно ударом ладони Харриса, а потом настолько резко отшатнулся от этой мысли, что ему показалось, будто самолет ускоряется. Межштатная магистраль внизу пропадала и потом иногда появлялась, и Сильваншайну приходилось плющить щеку о пластиковое внутреннее окно, чтобы ее увидеть, а потом, когда возобновился дождь и он почувствовал, что начинается посадка, шоссе снова появилось по центру окна – редкое движение ползло с тщетным бессмысленным пафосом, который никогда не чувствуется на земле. А если бы за рулем скорость казалась такой же медленной, как с этой точки зрения? Это было бы как бежать под водой. Вся суть в точке зрения, фильтрации, выборе объектов восприятия. Сильваншайн попытался представить их маленький самолетик с земли – крестообразный силуэт на фоне слоя облаков цвета застоявшейся помойной воды, огоньки сложно мигают под дождем. Он представил капли дождя на лице. Моросил западновирджинский дождь; не слышалось ни децибела грома. Однажды Сильваншайн ходил на первое свидание с представительницей «Ксерокса» со сложными и немного противными паттернами мозолей на пальцах от полупрофессионального увлечения банджо; и, когда снова звякнул колокольчик над головой и загорелось табло – юридически устаревший глиф запрета на курение, – снова вспомнились темно-желтые мозоли на подушечках в приглушенном ресторанном освещении, когда он обсуждал с музыкантшей тонкости судебной бухгалтерии и улейную организацию Северо-Восточного РИЦа – лишь небольшой частички Службы, – а также историю Службы, и ее недопонятые идеалы, и свое ощущение миссии, и бородатый (для него) анекдот о том, как работники Службы в социальных ситуациях готовы довести любой разговор до абсурда, лишь бы не признаваться в причастности к Налоговой, поскольку часто это считается социальной стигмой из-за распространенного восприятия Службы и ее работников, все это время он не сводил глаз с мозолей, пока она работала ножом и вилкой, и настолько нервничал и напрягался, что все трепался и трепался о себе и так не расспросил толком о ней самой, о ее истории с банджо и что оно для нее значит, отчего он ей не понравился и они так и не сошлись. Клод так и не дал женщине с банджо шанса, видел он теперь. Как часто то, что кажется эгоизмом, им не является. Кое в чем сейчас, в Системах, Сильваншайн стал совсем другим человеком. Посадка главным образом представляла собой повышение конкретности видов внизу: поля оказались перепаханными перпендикулярными бороздами, а силосные башни – соединенными между собой наклонными желобами и конвейерами, а промышленный парк – отдельными зданиями с отражающими окнами и запутанными скоплениями машин на стоянках. Любая машина не только припаркована отдельными людьми, но и придумана, разработана, собрана из частей, каждую из которых разработали и собрали, перевезли, продали, кредитовали, приобрели и застраховали отдельные люди, и у всех – своя история жизни и самовосприятие, и все они укладывались в общий паттерн фактов. Присказка Рейнольдса – что реальность есть фактические обстоятельства, и большая их часть энтропийна и случайна. Хитрость в том, чтобы понять, какие факты важны: Рейнольдс был винтовкой в сравнении с Сильваншайном-дробовиком. Ощущение тонкого ручейка крови из правой ноздри – галлюцинация, которой следует пренебречь; ощущения просто не существовало. Проблемы с носоглоткой были худшим бичом семейства Сильваншайнов. Аврелий из Древнего Рима. Первые принципы. Освобождения или вычеты, для AGI [8] или из AGI. Убытки от некоммерческого плохого долга всегда классифицируются как краткосрочные капитальные убытки и потому могут быть вычтены в форме D согласно следующим § Налоговой службы: на крыше одного здания виднелась то ли разметка вертолетной площадки, то ли сложный визуальный сигнал для снижающихся над ней самолетов, и тембр сдвоенного гула пропеллеров изменился, и правая пазуха даже сейчас красно раздувалась в черепе, и они действительно снижались, что называлось «управляемое снижение», межштатная магистраль уже обретала рококо-вид от разных съездов и неполных клеверных листов, движение – гуще и отчего-то настойчивей, и со стального подлокотника поднялась клешня, когда внизу появился водоем, озеро или устье, и Сильваншайн почувствовал, что одна нога затекла, и попытался вспомнить странную позу со скрещенными руками, в которой человечки на карточке прижимали к себе подушки кресел в маловероятном случае посадки на воду, – и теперь самолет в самом деле рыскал, и скорость стала заметней по тому, как быстро пролетали предметы внизу, где, должно быть, находился старый район Пеории в качестве человеческого города, теснящиеся кварталы сажистого кирпича, скатов крыш и телевизионных антенн с флагами, и проблеск реки цвета бурбона – не предыдущего водоема, но наверняка как-нибудь с ним соединенной, ничем не похожей на величавый и пенистый Потомак, красовавшийся в окнах Систем на священной земле Энтитема, – отмечая, что стюардесса на своем складном кресле опустила голову и обхватила ноги, где в конце года совокупная справедливая стоимость годных для продажи акций «Браун» превысит совокупную балансовую стоимость начала года, когда откуда ни возьмись навстречу поднялся простор бледного цемента без предупреждающего сигнала или объявления, и банку газировки в кармане кресла, как и у седой смерти по соседству, замотало направо и налево, и мерцающий шум пропеллеров сменил то ли свою высоту, то ли тембр, и женщина напряглась и вскинула свой плиссированный подбородок от страха, повторяя, как казалось Сильваншайну, слово «чмо», а вены синюшно вздыбились в кулаке, сжимающем смятую и пузырящуюся, но так и не открытую пачку орешков без бренда.

– Пятый эффект больше связан с тобой, с тем, как ты воспринимаешь. Он сильнее, но его применение более ограничено. Слушай внимательно, мальчик. В следующем легком разговоре с подходящим человеком внезапно прервись на полуслове, пристально приглядись к собеседнику и скажи: «Что не так?» Скажи озабоченно. Он ответит: «В каком смысле?» Скажи: «Что-то не так. Я же вижу. Что?» И он ошарашенно ответит: «Как ты узнал?» Он не поймет, что всегда что-то не так, у всех. И чаще – много всего. Они не знают, что у всех и всегда вечно что-то не так, но считают, будто великим усилием воли и контроля не выдают это другим – у кого, как они думают, все и всегда так. Таковы люди. Внезапно спроси, что не так, и они – неважно, откроются ли и изольют тебе душу, или, наоборот, замкнутся и притворятся, что ты ошибся, – решат, будто ты чуткий и понимающий человек. Будут либо благодарны, либо испугаются и впредь начнут тебя избегать. У обеих реакций есть свои применения, до этого мы еще дойдем. И так, и так можно чего-то добиться. Это работает больше чем в 90 процентах случаев.

И стоял, протиснувшись мимо закрашенной макияжем женщины – из тех, кто ждет в кресле, пока остальные не высадятся, и потом выходят в одиночестве и поддельной гордости, – с пожитками в проходе, где в головную часть набились сплошь региональные деловые люди, люди дела, нарочито непритязательные выходцы со Среднего Запада в командировках или на обратном пути из чикагских головных офисов компаний с названиями, кончающимися на «-ко», люди, для кого посадки вроде этого болтаночно-рыскающего ужаса – обычное дело. Одутловатые мужчины с брюшком в бурых пиджаках двойной вязки и коричневых пиджаках, с атташе-кейсами, заказанными по самолетным каталогам. Мужчины, чьи рыхлые лица подходят для их работы, как сосиска – к своей мясистой шкурке. Мужчины, которые велят карманным диктофонам записать напоминание, мужчины, которые поглядывают на наручные часы машинально, мужчины с красными лбами, втиснутые стоя в металлический проход, пока гул пропеллеров сползает по шкале тонов и отключается вентиляция, – к этому типу региональных самолетов перед тем, как откроется дверь, надо подкатить трап, по юридическим причинам. Остекленелое нетерпение бизнесменов, стоящих к незнакомцам ближе, чем им бы хотелось, груди и спины почти впритык, портпледы на плечах, чемоданы стукаются, больше лысины, чем волос, дышат запахами друг друга. Мужчины, которые ненавидят ждать или стоять, все-таки вынуждены все вместе стоять и ждать, мужчины с опойковыми ежедневниками, сертификатами по управлению временем от Франклина Квеста и классическим выражением лица от недобровольного тесного заточения, выражением местного торговца на грани невыплаты удержанного SSI-налога [9], недокапитализированные, неликвидные, скрывающие ежемесячный доход, – рыба, трепыхающаяся в сетях собственных обязательств. Двое с этого самолета в конце концов покончат с собой, один навечно будет числиться несчастным случаем. В Филли работала целая подгруппа неумолимых GS-9 со стальной волей, которые не занимались ничем, кроме отстающего по SSI малого бизнеса, хотя в ромском Комплаенсе почти год SSI-извещения из Мартинсберга принимала одна только Элоиза Праут, она же «Доктор Да», GS-9 лет сорока в вязаной шапке, которая обедала, пользуясь сложной системой пластиковых контейнеров, прямо за рабочим столом, а за ужин была готова самым ничтожным образом переспать с кем угодно – парни из Инспекций прозвали ее «Доктор Да» после того, как она, по слухам, переспала с Шерманом Гарнеттом за одно только честное слово – не сдержанное – прогуляться по городскому парку, когда перестанет мести и все такое чистое и белое. Та самая Элоиза Праут, настолько отстающая каждый месяц по квотам объема и взысканий, что любой другой GS-9 на ее месте уже надел бы коричневый шлем, но мистер Оркни из смутной доброты ее не трогал – оказывается, Праут была вдовой после автоаварии с зарплатой GS-9, которой и на кошачий корм хватало с трудом, как отлично знал Сильваншайн – затекшая нога пульсирует от притока крови, он извинялся каждый раз, когда кто-нибудь задевал его наплечную сумку, третий пост за четыре года, а он все еще GS-9 с обещанием 11, если этой весной сдаст экзамен СРА и зарекомендует себя на этом посту в качестве шпика Систем на время грядущих в Пеории-047 бури корпоративных деклараций 15 марта и потом 1040-х и EST [10] – 15 апреля, уже пытался сдать два раза и пока что сдал только «менеджерский» на удовлетворительно, филадельфийская репутация последовала за Сильваншайном в Ром и бесповоротно обрекла его на декларации 1 уровня – даже не Толстые или Проверки, – отчего он чувствовал себя лишь профессиональным вскрывальщиком конвертов, о чем не упускали случая упомянуть Соун, Мадрид и Ко.

Сильваншайну свойственно работать за столом хлопотливо, в отличие от медленного, строгого, методичного подхода поистине великих бухгалтеров, как сказал его первый руководитель группы в Роме – пожизненный ночной сменщик в эксцентричном пальто, всегда уходивший из РИЦа с маленькой ромбовидной картонкой китайской еды на вынос для жены, о ней говорили, что она какая-то затворница. Этот GS-11 в начале карьеры работал в Сент-Луисском центре, буквально в тени той странной страшной гигантской металлической арки, куда почту ежедневно привозили на больших восемнадцатиколесных фурах, сдававших задом к длинному конвейеру, а на перерывах в курилке этот руководитель любил закинуть голову, держа зонтик в руках, пуская серебристые облачка сигарного дыма во флуоресцентные лампы, и ностальгировать о лете на Среднем Западе – регионе, о котором Сильваншайн и другие молодые GS-9 с Востока знали мало, а лидер группы умудрился поместить в него образы босоногой рыбалки на берегах неподвижных рек и луны, при чьем свете хоть газету читай, и все-то всегда друг с другом здороваются при каждой встрече и передвигаются в этаком жизнерадостном замедленном действии. Басси – мистер Винс или Винсент Басси, – носил парку из «Кей-марта» с опушкой из искусственного меха на капюшоне и умел катать палочки для еды по костяшкам кулака, как фокусник – блестящую монетку, и пропал после второго рождественского корпоратива Сильваншайна, когда его жена (т. е. миссис Басси) внезапно появилась посреди пиршества в беловатой ночнушке и такой же расстегнутой парке из «Кей-марта», подошла к помощнику регионального комиссара по инспекциям и медленным, атональным и полным убеждения голосом поведала, что ее муж, мистер Басси, сказал, будто у него (у ПоРКИ) есть потенциал стать истинным злодеем, если он каким-то чудом отрастит яйца, и на следующей неделе Басси исчез настолько внезапно, что его зонтик висел на общей вешалке отсека почти весь квартал, пока его наконец кто-то не забрал.

Они высадились, спустились, собрали наплечные сумки, которые у них конфисковали и пометили в Мидуэе, и решили отдохнуть разношерстной компанией на влажном асфальте рядом с самолетом, а потом быстро вышли ан масс на сложно размеченную цементную площадку, где кто-то в оранжевых наушниках и с планшетом пересчитал их и сверил число с предыдущим пересчетом в Мидуэе. Процедура казалась несколько импровизированной и наплевательской. На крутом передвижном трапе Сильваншайн как обычно почувствовал удовлетворение от того, как ловко надел и поправил шляпу – все одной рукой. В правом ухе с каждым сглатыванием слышался тихий хлопок и потрескивание. Ветер был теплым и парным. От маленького грузовика к брюху регионального самолета тянулся большой шланг, видимо, заправлявший борт для обратного рейса в Чикаго. Снова и снова вверх и вниз целый день. Стоял крепкий запах топлива и влажного цемента. Пожилая женщина – очевидно, несосчитанная – только теперь спустилась по пугающему трапу и ушла к какому-то длинному автомобилю, который Сильваншайн до этого не замечал, тот стоял справа от самолета. Крыло мешало, но он все-таки разглядел, что она себе дверцу не открывала. Верхушки далекой лесополосы согнулись под ветром налево и снова выпрямились. Из-за предыдущих неприятностей с авариями, коренившихся в скоропалительных и неудачных решениях в Филли, Сильваншайн больше не водил. Он был на 75 процентов уверен, что пачка с орешками сейчас в сумочке той женщины. Теперь работник с планшетом и еще один человек в оранжевых наушниках о чем-то совещались. Несколько пассажиров выразительно поглядывали на часы. Воздух был теплым, душным и чуть больше, чем нужно, влажным или сырым. Люди намокали с подветренной стороны. Теперь Сильваншайн заметил, что у многих бизнесменов довольно похожи темные пальто, как и лацканы поднятых воротников. Ни на ком не было шляп никаких видов. Он пытался приглядеться к окружению, чтобы отвлечься от мыслей и страхов. Происходила административная или логистическая задержка под мешковатым небом и моросью столь мелкой, что она словно летела горизонтально с ветром, а не падала. Сильваншайн не слышал стука капель по шляпе. Мех на опушке капюшона мистера Басси был тошнотворно чумазым и стал только хуже за два года, сколько он проработал руководителем группы Сильваншайна в Обработке деклараций. Самые решительные пассажиры уже уходили без сопровождения по выделенной красными линиями дорожке за ворота, к терминалу. Сильваншайн, сдававший багаж, переживал из-за наказания за уход с летной полосы без разрешения. С другой стороны, у него график. Отчасти он оставался в отдыхающей компании мужчин и дожидался разрешения войти в аэропорт из-за какого-то паралича, в который впал из-за размышлений о логистике пути в РИЦ Пеория-047 – вопрос, выслал ли РИЦ за ним фургон или придется брать такси от маленького аэропорта, так и остался в подвешенном состоянии, – а затем о том, как добираться, регистрироваться и где хранить три сумки, пока он регистрируется, указывает дату прибытия, код своей зарплатной категории, получает формы и ориентационные материалы, а потом как узнать дорогу до квартиры, снятой для него Системами по правительственным расценкам, и успеть туда вовремя, чтобы найти, где поужинать, либо в шаговой доступности, либо снова с необходимостью брать такси, – вот только телефон в теоретической квартире еще не подключен, а шансы поймать машину перед жилым комплексом в лучшем случае сомнительны, а попросить подождать первого таксиста, который доставит его в квартиру, трудно, ведь как его убедишь, что действительно вернешься, когда занесешь сумки и быстренько оценишь состояние и пригодность квартиры, а не планируешь обманом лишить водителя его честно заработанных денег, выскользнув через черный ход жилого комплекса «Рыбацкая бухта» или даже, возможно, забаррикадировавшись в квартире и не откликаясь на стук – или на звонок, если он есть, а то в его и Рейнольдса нынешней квартире в Мартинсберге его совершенно определенно нет, – или на вопросы/угрозы водителя через дверь, – эта афера засела в сознании Клода Сильваншайна только потому, что ряд независимых коммерческих компаний пассажирских перевозок в Филадельфии указывал большие убытки в форме С по критерию «Убытки из-за воровства» и в подробностях описывал эту аферу как превалирующую в распечатанных слепым шрифтом, а то иногда и написанных от руки приложениях, требующихся для объяснения необычных или специфичных С-вычетов вроде этого, – а если Сильваншайн заплатит за проезд, чаевые и, возможно, даже небольшой аванс, чтобы убедить водителя в своих благородных намерениях на второе колено пути, то нет ощутимой гарантии, что среднестатистический таксист – тип циничный и этически маргинальный, мошенник, что видно даже по чересчур низкому соотношению «доходы с чаевых/число оплат за среднюю смену» в их захватанных декларациях, – не унесется прочь с деньгами Сильваншайна, приведя к невероятной канители заполнения служебного бланка заявки на возмещение процента его дорожных суточных расходов, а также бросив Сильваншайна в стерильно новой необставленной квартире одного, оголодавшего (он не успел поесть перед вылетом), без телефона, без совета и логистической смекалки Рейнольдса, пока желудок рокочет так, что остается хотя бы как-то полуорганизованно распаковаться и уснуть на нейлоновом спальнике на непокрытом полу в возможном присутствии экзотичных среднезападных насекомых, даже не надеясь на час вечернего повторения к экзамену СРА, который он обещал себе этим утром, когда несильно проспал, а потом в последнюю минуту столкнулся с трудностями при сборах, перечеркнувшими твердо установленный час утреннего повторения перед тем, как фургон Систем без опознавательных знаков забрал его с сумками через паром Харперс и через Боллс-Блафф в аэропорт, и еще меньше надеясь на какую-либо систематическую организацию и освоение объемных материалов о назначении, обязанностях, кадрах и системных протоколах, которые он должен получить на Посту сразу после регистрации и заполнения анкет, чего ожидал бы любой приличный директор отдела кадров от новенького перед первым днем непосредственной работы среди инспекторов РИЦа и на внутренние силы для чего Сильваншайн не мог в здравом уме рассчитывать после либо шестнадцатичасового поста, либо ночи на спальнике с сырым пальто под головой в качестве подушки – он не успел взять с собой особую контурную ортопедическую подушку для хронически защемленного или воспаленного нерва в шее; понадобился бы отдельный чемодан, превышающий лимиты багажа и требующий заоблачную доплату, о которой Рейнольдс запретил ему даже думать, из чистейшего принципа, – с дополнительными утренними осложнениями в виде поиска мало-мальски сытного завтрака или обратной машины до РИЦа без телефона, или как без телефона вообще подтвердить, будет ли телефон подключен и когда, плюс, конечно, маячила зловещая вероятность проспать как из-за усталости от путешествия, так и ввиду отсутствия не взятого в дорогу будильника – или как минимум неуверенности, взял он его или неосмотрительно сунул в одну из трех больших картонных коробок, которые собрал и надписал, но вот опись их содержимого для распаковки в Пеории составил слишком спешно и безалаберно, а Рейнольдс обязался переслать их через каналы Управления поддержки Службы приблизительно в одно время с рейсом из Даллеса, что гарантировало два, а то и три дня до прибытия коробок со всеми теми важными вещами, какие Сильваншайн не смог впихнуть в сумки, да и все равно прибудут-то они в РИЦ и по-прежнему оставалось под вопросом, как Клоду доставить их в квартиру, – а главным образом из-за воспоминания о будильнике Сильваншайн, без того проспав на полчаса, и открыл этим утром весь уже аккуратно собранный багаж, чтобы найти портативный будильник или подтвердить его наличие, хотя и безуспешно, – все это являло собой такой циклон логистических затруднений и хитросплетений, что Сильваншайн заставил себя Остановить Мысль прямо на мокрой полосе в окружении дышащих мужчин, несколько раз повернулся на 360 градусов и попытался слиться сознанием с панорамными видами – единообразно, не считая относящихся к аэропорту объектов, безликими, серого оттенка затертой монеты и такими удивительно плоскими, будто здесь на землю наступил какой-то космический ботинок и теперь видимость во всех направлениях ограничивалась только горизонтом того же общего цвета и текстуры, что и небо, вызывая живописную иллюзию пребывания посреди какого-то огромного и стоячего водоема – впечатление столь буквально подавляющее и океаническое, что Сильваншайн от него отшатнулся или с силой вернулся в себя и почувствовал, как по нему вновь скользнула кромка от тени крыла Тотального Ужаса и Дисквалификации, знания, что он явно и отчаянно не готов ко всему, что ждет впереди, и лишь вопрос времени, когда это всплывет и станет самоочевидным всем присутствующим в момент, когда Сильваншайн наконец-таки навсегда сорвется.

§ 3

– Кстати, о чем ты думаешь, когда дрочишь?

– …

– …

Первые полчаса никто не говорил ни слова. Они снова тряслись в бездумной одноцветной поездке в региональный штаб Джолиета. На одном из «гремлинов» из автопарка, конфискованных пять кварталов назад у салона АМС после оценки риска задолженности.

– Слушай, думаю, можно пропустить вопрос, дрочишь ты или нет. Где-то 98 процентов мужчин дрочат. Научный факт. Большая часть оставшихся 2 процентов – какие-нибудь инвалиды. Опустим отпирательства. Я дрочу, ты дрочишь. Такова жизнь. Мы все это делаем и все знаем, что это делаем, но никто это не обсуждает. Ехать ужасно скучно, делать нечего, мы маринуемся в этой унизительной тачке – так давай раздвинем рамки. Обсудим.

– Какие еще рамки?

– Просто – о чем ты думаешь? Задумайся. Это очень личное время. Это единственный момент настоящей самодостаточности в жизни. Не требуется ничего вне тебя. Ты приносишь себе удовольствие посредством одних только собственных мыслей. Эти мысли многое о тебе говорят: о чем ты мечтаешь, когда можешь сам выбирать и контролировать свои мечты.

– …

– …

– Сиськи.

– Сиськи?

– Сам спросил. Я отвечаю.

– И все? Сиськи?

– А ты чего ожидал?

– Просто сиськи? В отдельности от всего? Просто абстрактные сиськи?

– Все. Отвали.

– Имеешь в виду, просто парящие? Две сиськи в вакууме? Или в твоих руках, или что? Всегда одни и те же?

– Это мне урок. Ты задаешь такой вопрос, я думаю – хрен с ним, отвечу, а ты тут начинаешь со мной DIF-3 [11].

– Сиськи.

– …

– …

– Ну а ты тогда о чем думаешь, раздвигатель рамок?

§ 4

Из «Пеория Джорнал Стар»

Понедельник, 17 ноября 1980 года, стр. С-2:

ТРУП РАБОТНИКА НАЛОГОВОЙ ПРОБЫЛ В ОФИСЕ ЧЕТЫРЕ ДНЯ

Руководство регионального комплекса Налоговой службы в районе Лейк-Джеймса ведет расследование, почему один из их работников просидел мертвым за своим столом четыре дня, прежде чем его спросили, как он себя чувствует.

Фредерик Блумквист, 53 года, инспектор налоговых деклараций с более чем тридцатилетним стажем, скончался от сердечного приступа в офисе открытой планировки с двадцатью пятью коллегами, расположенном в Региональном инспекционном центре на Селф-Сторадж-паркуэй. Он мирно умер в прошлый вторник за рабочим столом, но заметили это только поздним вечером субботы, когда уборщик спросил, как инспектор может работать в офисе с выключенным светом.

Руководитель мистера Блумквиста Скотт Томас заявил: «Фредерик каждое утро приходил первым и вечером уходил последним. Он был очень сосредоточенным и прилежным работником, поэтому никто не увидел ничего необычного в том, что он все время сидит в одной позе и ничего не говорит. Он всегда был погружен в работу и держался особняком».

Вскрытие, проведенное вчера коронером округа Тейзуэлл, показало, что после инфаркта Блумквист просидел мертвым четыре дня. Что иронично, перед смертью покойный, по словам Томаса, состоял в экспертной группе, инспектировавшей налоговую ситуацию местных медицинских партнерств.

§ 5

Это тот мальчик, который надевает ярко-оранжевую ленту и переводит младшеклассников через дорогу перед школой. Все происходит уже после доставки завтрака в благотворительный дом престарелых в центре, где директриса бросается наутек и запирается в своем кабинете, только заслышав в коридоре колесики его тележки. Он на свои деньги купил стальной свисток и белые перчатки, в которых поднимает руки навстречу машинам, пока за его спиной дети, не носящие форму, переходят дорогу – а кое-кто пытается бежать, несмотря на «ИДТИ, НЕ БЕЖАТЬ!», бутербродный щит со смайликом, который он тоже сделал сам. Автомобилям со знакомыми водителями он машет, лучится особенно большой улыбкой и бросает добродушное напутствие, когда школьники проходят и машины проносятся мимо, кое-кто – объезжая его всего на волосок, пока он посмеивается, отскакивает в сторону и разыгрывает ужас для боковых панелей и задних бамперов. (Тот раз, когда один универсал его все-таки не объехал, правда был случайностью, и он послал водительнице несколько записок, чтобы она точно знала, что он это понимает, и просил кучу людей, с кем еще не выпадало возможности познакомиться, подписать его гипс, и очень старательно оклеил костыли цветными ленточками, мишурой и блестками, и даже до исхода минимальных шести недель, строго-настрого рекомендованных врачом, пожертвовал эти костыли педиатрическому отделению больницы Кельвин Мемориал, чтобы скрасить выздоровление какого-нибудь менее везучего и счастливого ребенка, и к концу происшествия вдохновился написать очень длинное сочинение на ежегодный Конкурс сочинений по социологии о том, как даже тяжелая и болезненная травма может подарить новые возможности в поиске друзей и помощи другим, и, хотя сочинение не выиграло и даже не удостоилось специального упоминания жюри, искренне не переживал, потому что считал, что написать сочинение – уже само по себе награда и что он многое извлек из процесса девяти переписываний, и честно порадовался за детей-победителей, и говорил им, как больше чем на сто процентов уверен, что они заслужили призы, а если им вдруг хочется сохранить сочинения и, может, даже красиво оформить для своих родителей, он с удовольствием их перепечатает, заламинирует и даже вычитает по ходу дела опечатки, какие найдет, пусть только попросят, и дома отец кладет малышу Леонарду руку на плечо и говорит, как гордится его умением проигрывать, и предлагает в награду отвезти его в «Дейри Квин», а Леонард отвечает, что он благодарен и это много для него значит, но его правда больше обрадует, если деньги, которые отец потратил бы на мороженое, взамен пойдут либо на «Пасхальные печати» [12], либо – еще лучше – в ЮНИСЕФ, на нужды голодающих детей Биафры, кто, знает он точно, наверняка в жизни не слышали о мороженом, и говорит, от этого у них обоих, вне всякого сомнения, будет на душе лучше, чем от «ДК», и, когда отец бросает монеты в щель специального ярко-оранжевого картонного волонтерского ящика ЮНИСЕФ в виде тыквы, Леонард улучает момент снова выразить беспокойство из-за лицевого тика родителя и беззлобно подшучивает над его нежеланием показаться семейному врачу, в который раз отмечая, что, согласно графику на двери его спальни, отец уже три месяца тянет с ежегодной диспансеризацией и что прошло уже почти восемь месяцев с даты рекомендуемой антистолбнячной прививки.)

В школе он следит за коридорами на первом и втором уроке (все равно опережает свою программу на полкласса), но чаще раздает не выговоры, а официальные предупреждения – он считает, что служит людям, а не наказывает их. Обычно к предупреждениям он присовокупляет улыбку и говорит, что молодость бывает ровно один раз, так что наслаждайтесь, сходите куда-нибудь, что ли, не теряйте день зря. Он помогает ЮНИСЕФ, «Пасхальным печатям» и три класса подряд инициирует программу переработки мусора. Он здоров, умыт и всегда достаточно ухожен, чтобы излучать элементарные почтение и уважение к сообществу, чьей частью является, и в классе вежливо поднимает руку на каждый вопрос, но лишь в том случае, когда знает не только правильный ответ, но и формулировку, которую ждет учитель и которая поможет обсуждению общей темы дня, часто задерживается после уроков, чтобы свериться с учителем в понимании задач и спросить, в чем его ответы могли бы быть лучше или полезнее.

С мамой мальчика во время чистки духовки происходит ужасный несчастный случай, ее увозят в больницу, и, хоть он вне себя от волнения и постоянно молится за ее выздоровление, все же вызывается остаться дома, чтобы сидеть на телефоне и сообщить новости алфавитному списку родственников и встревоженных друзей семьи, а также забирать почту и газеты и по вечерам включать и выключать свет в случайном порядке, как разумно рекомендует офицер Чак из школьной социальной программы полиции штата Мичиган «Предотвращение преступлений» на случай, когда взрослые вынуждены внезапно уехать из дома, и еще позвонить по горячей линии газовой компании (чей номер он запомнил наизусть), чтобы они проверили потенциально дефектный клапан или схему духовки раньше, чем кто-нибудь еще в семье столкнется с риском для здоровья, а также (втайне) работать над огромной экспозицией из вымпелов, флажков и табличек С ВОЗВРАЩЕНИЕМ ДОМОЙ и ЛУЧШАЯ НА СВЕТЕ МАМА, которые планирует с помощью раздвижной лестницы из гаража (при поддержке и под присмотром ответственного взрослого соседа) очень старательно развесить на фасаде на водорастворимом клее, чтобы встретить маму, когда ее выпишут из интенсивной терапии совершенно здоровой, о полной уверенности в чем Леонард то и дело напоминает отцу, названивая на таксофон в интенсивной терапии, – совершенно здоровой, – звонит ежечасно как по часам, пока в таксофоне не происходит какая-то поломка и он не слышит в ответ сплошной гудок, о чем исправно сообщает по специальной линии телефонной компании 1-616-ПОЛОМКА, не забыв и особый восьмизначный Код Изделия этого таксофона (который сразу на всякий случай записал), как рекомендуется для своевременного и эффективного обслуживания в инструкции по звонкам на линию 1-616-ПОЛОМКА, напечатанной мелким шрифтом в самом конце телефонной книги.

Он знает несколько каллиграфических почерков, ездил в лагерь оригами (два раза), умеет рисовать от руки поразительные эскизы местной формы и умеет насвистывать все шесть Nouveaux Quatuors [13] Телемана, а также подражать практически всем птицам, какие только мог бы вспомнить Одюбон [14]. Иногда он пишет издателям о возможных ошибках в категоризации и/или синтаксисе их учебников. Даже не будем о детских конкурсах на произношение. Он умеет складывать из обычной газеты больше двадцати видов адмиральских, ковбойских, церковных и этнических головных уборов и добровольно вызывается учить этому маленьких детей в классах К-2, на что директор начальной школы Карла П. Робинсона отвечает, что очень ценит предложение и тщательно его взвесил перед тем, как отклонить. Директор ненавидит сам вид мальчика, хоть и не понимает почему. Он видит его во сне, на рваных краях кошмаров, – отутюженная клетчатая рубашка и ровный проборчик, веснушки и легкая великодушная улыбка: все, как он умеет. Директор фантазирует о том, как втыкает в воодушевленную мордашку Леонарда Стецика мясницкий крюк и тащит мальчишку ничком за своим «Фольксвагеном-жуком» по новым ухабистым улицам пригородного Гранд-Рапидса. Фантазии налетают откуда ни возьмись и приводят директора, набожного менонита, в ужас.

Все ненавидят мальчика. Это многослойная ненависть, из-за которой ненавистники часто чувствуют себя злыми и виноватыми и сами себе отвратительны за такие чувства к успешному и доброжелательному мальчику, отчего поневоле ненавидят его еще больше за эту ненависть к себе. Все это ужасно непонятно и огорчительно. В его присутствии люди часто пьют аспирин. Единственные настоящие друзья мальчика – инвалиды, отсталые, толстые, последний выбор в команды на физре, персоны нон-грата, – он сам их ищет. Все 316 приглашений на УЛЕТНУЮ ВЕЧЕРИНКУ по случаю его одиннадцатого дня рождения – всего 322, если считать аудиозаписи для слепых, – выполнены офсетной печатью на качественной веленевой бумаге, в гармоничных конвертах с высоким содержанием тряпичной массы, надписанных вычурной каллиграфией Филиппа II, и заняли у него три выходных, и в каждом приглашении приведен пронумерованный римскими цифрами план на полдня в «Сикс Флагс», частная экскурсия доктора наук по Природному центру Бланфорд и зарезервированный банкет с играми в пиццерии и зале игровых автоматов «Шейкис» на Ремембранс-драйв (бесплатно и оплачено на прибыль со сбора макулатуры и алюминия, ради организации и возглавления которых мальчик все лето вставал в четыре утра, собирая средства для Красного Креста и родителей третьеклассника из Кентвуда с расщеплением позвоночника в тяжелой стадии, больше всего мечтающем увидеть вживую матч с «Ночным Поездом» Лейном из команды «Лайонс» со своего моторизованного кресла-каталки), и в приглашениях мероприятие называется именно так – УЛЕТНАЯ ВЕЧЕРИНКА – шрифтом в виде воздушных шариков, в подписи под иллюстрированным взрывом добродушия-желательности и всяческого необузданного крышесносного ВЕСЕЛЬЯ, с условием ПОЖАЛУЙСТА – ПОДАРКИ НЕОБЯЗАТЕЛЬНЫ жирным шрифтом во всех четырех углах каждой открытки; и 316 приглашений, разосланных почтовым отправлением первого класса каждому ученику, преподавателю, преподавателю на замену, завучу, администратору и уборщику в начальной школе К. П. Робинсона выливаются всего в девять празднующих (не считая родителей или опекунов инвалидов), и все же они неустрашимо хорошо провели время, о чем и говорится на Карточках честных жалоб и предложений (тоже на веленевой бумаге), розданных в конце праздника, а внушительные остатки шоколадных тортов, неаполитанского мороженого, пиццы, жареной картошки, карамельной кукурузы, безе «Хершис Киссес», брошюр Красного Креста и офицера Чака о донорстве органов/тканей и точного порядка действий в случае, если к тебе подойдет незнакомец, кошерной пиццы для ортодоксальных евреев, дизайнерских салфеток и диетических газировок в сувенирных одноразовых стаканчиках с надписью «Я выжил на Улетной Вечеринке по случаю 11-го дня рождения Леонарда Стецика» и со встроенными лемнискатными «Крейзи-соломинками», предназначенными на память гостям, были переданы детскому дому округа Кент через каналы и транспорт, организованные именинником уже во время большой кучи-малы с «Твистером» из соображений о тающем мороженом, черствости, потере вкуса и утрате возможности помочь не столь благополучным; и его отец за рулем универсала с деревянными панелями по бокам, придерживая голову рукой, снова торжественно заявляет, что у мальчика рядом с ним большое доброе сердце, и что он гордится, и что если мать мальчика придет в сознание, на что они оба очень надеются, то и она, знает отец, будет ужасно гордиться.

Мальчик учится на пятерки и достаточно периодических четверок, чтобы не зазнаваться, а учителя содрогаются даже от звука его имени. В пятом классе он устраивает окружные сборы, чтобы предоставить Особый фонд мелочи тем на школьном обеде, кто уже потратил свои деньги на платное молоко, но по какой-либо причине хочет еще молока или считает, что нуждается в нем. Об этом прознает молочная компания «Джолли Холли» и печатает на боку некоторых пачек по полпинты рекламный текст о Фонде и автоматический штрихованный рисунок мальчика. Две трети школы прекращает пить молоко, а Особый фонд так разрастается, что директору приходится реквизировать его в маленький сейф у себя в кабинете. Директор уже пьет на ночь «Секонал» и испытывает легкий тремор, а в двух отдельных случаях получает на дороге предупреждения за непропуск пешеходов на обозначенных переходах.

Учительница, у которой в кабинете мальчик предложил план реорганизации крючков для вешалок и обувных коробок вдоль стены так, чтобы куртка и галоши ученика, сидящего ближе всех к двери, тоже находились ближе всего к двери, второго по близости – вторыми по близости, и так далее для ускорения выхода школьников на перемену и сокращения задержек и возможных стычек и пробок недоодетых детей в дверях класса (каковые стычки и пробки мальчик потрудился в этой четверти статистически проанализировать, приложив соответствующие графики и стрелочки, но с сокрытием имен), так вот эта опытная и высокоуважаемая ветеран педагогики угрожает тупыми ножницами убить сперва мальчика, а потом себя, и ее отправляют в отпуск по здоровью, где она трижды в неделю получает открытки с пожеланиями выздоровления, аккуратно напечатанными пересказами деятельности и успеваемости класса в ее отсутствие, обсыпанные блестками и сложенные идеальным ромбиком, чтобы вскрываться лишь по легкому сжатию двух длинных граней внутри (т. е. внутри открыток), пока врачи учительницы не запрещают ей получать почту до улучшений или хотя бы обязательной в ее состоянии стабилизации.

Сразу перед большими хеллоуинскими сборами ЮНИСЕФ 1965 года три шестиклассника нападают на мальчика в юго-восточном туалете после четвертой перемены и вытворяют с ним ужасное, оставив висеть на крючке в кабинке на резинке его нижнего белья; и после лечения и выписки из больницы (не той, где в палате долгосрочного выздоровления лежит его мать), мальчик отказывается назвать нападавших по именам и позже окольными путями передает каждому записки с отречением ото всех тяжелых чувств из-за происшествия, извиняясь за какое бы то ни было нечаянное оскорбление, которым он это заслужил, заклиная нападавших, пожалуйста, забыть обо всем и ни в коем случае не убиваться от чувства вины – особенно в будущем, поскольку, как понимает мальчик, порой подобное лежит нешуточным камнем на совести, о чем он привел одну-две журнальные статьи для сведения нападавших, если им нужны документальные данные о долгосрочных психологических последствиях самобичевания, – и, в тех же записках он сообщил о личной надежде, что из этого прискорбного происшествия еще может теоретически зародиться настоящая дружба, в связи с чем приложил приглашение на короткий круглый стол на тему разрешения конфликтов (без сессии вопросов), который сам убедил проспонсировать местную общественную организацию в следующий вторник после уроков «(Будут освежающие напитки!)», после чего физкультурный шкафчик мальчика и еще четыре с каждой его стороны были уничтожены в акте пиротехнического вандализма, по поводу чего обе стороны на последующих судебных разбирательствах согласились, что тот вышел из-под контроля и не являлся умышленной попыткой ранить ночного уборщика или причинить ущерб мужской раздевалке в том размере, в каком причинил, и на суде Леонард Стецик неоднократно просил у юристов обеих сторон разрешения выступить на стороне защиты, пусть даже только с характеристикой обвиняемых. При его виде большой процент одноклассников мальчика прячется – принимает активные маневры уклонения. В конце концов ему перестают перезванивать даже непопулярные и больные. Его мать приходится переворачивать и разминать ее руки два раза в день.

§ 6

Они расположились на столе для пикников в том парке у озера, у воды рядом с упавшим деревом на отмели, наполовину скрытым берегом. Лейн Э. Дин – младший и его девушка, оба – в синих джинсах и застегнутых рубашках. Они сидели на столе, поставив ноги на скамью, на которой в беспечные времена сидят и наслаждаются пикником люди. Они учились в разных старших школах, но в одном младшем колледже, где и познакомились в часовне кампуса. Стояла весна, трава в парке была очень зеленой, а воздух – пронизанный сразу и жимолостью, и сиренью, чуть ли не чересчур. Жужжали пчелы, вода на отмелях из-за угла падения света казалась темной. На той неделе прошли еще бури, на улице его родителей остались упавшие деревья и слышался шум бензопил. Их позы на столе для пикника были одинаковыми, сутулыми, с опущенными плечами и локтями на коленях. В этой позе девушка слегка покачивалась и один раз спрятала лицо в ладонях, но не плакала. Лейн сидел совершенно тихо и неподвижно, глядя за пригорок на упавшее дерево, ком его обнаженных корней, торчащих во всех направлениях, облако ветвей наполовину в воде. Кроме них единственный человек в окру́ге находился в десяти широко разбросанных столиках от них, сам по себе, стоял прямо. Глядя на рваную яму в земле, где раньше росло дерево. Было еще рано, все тени поворачивались направо и укорачивались. Девушка сидела в старой тонкой клетчатой хлопковой рубашке с пуговицами-кнопками перламутрового цвета и длинными рукавами и всегда пахла душисто и чисто – как та, кому можно доверять и к кому можно испытывать сильные чувства, даже если ты не влюблен. Лейну Дину сразу понравился ее запах. Его мать называла ее «приземленной» и хвалила, сразу видно – хороший человек; это было заметно в разных мелочах. Вода на мели лизала дерево с разных сторон, словно чуть ли не обгладывала. Иногда, в одиночестве, думая или с трудом пытаясь обратиться с проблемой к Иисусу Христу, он ловил себя на том, что клал кулак в ладонь и слегка им вращал, словно до сих пор играл и бил себе по перчатке, чтобы не терять бдительности и резкости в центре поля. Сейчас он этого не делал, сейчас бы это было жестоко и неприлично. Пожилой человек стоял рядом со своим столом – находился рядом, но не сидел, – и вдобавок казался неуместным в своем то ли костюме, то ли пиджаке и этакой стариковской шляпе, как у деда Лейна на фотографиях, молодого страховщика. Казалось, он смотрит за озеро. Если и двигался, Лейн этого не видел. Мужчина больше напоминал картину, чем человека. Уток не виднелось.

Что Лейн Дин сделал, так это подтвердил, что поедет с ней и будет рядом. Пообещал то немногое безопасное или приличное, что действительно мог сказать. Когда он повторил это во второй раз, она покачала головой и несчастно рассмеялась – скорее просто выпустила воздух через нос. Если он где и будет, то в приемной, сказала она. Что он о ней думает и переживает, она и так знает, но рядом Лейн быть не сможет. Такая очевидная правда, что он почувствовал себя дурачком из-за того, что все это повторяет, и теперь знал, о чем она думала каждый раз; это ни капли не утешало и не облегчало бремя. Чем хуже ему было, тем неподвижнее он сидел. Все словно зависло на лезвии или проволоке; сдвинешься, приобнимешь ее или дотронешься – и все рухнет. Он сам себя ненавидел за то, что так застыл. Он так и видел, как крадется на цыпочках через что-то взрывное. Крадется преувеличенно и по-идиотски, как в мультиках. Вся последняя черная неделя была такая, и это неправильно. Он знал, что это неправильно, знал, что от него что-то требуется, и знал, что уж явно не эта ужасно застывшая забота и опаска, но притворялся перед собой, будто не понимал что. Притворялся, будто этому нет названия. Притворялся, будто не говорит вслух то, что, как он знал, правильно и правдиво, ради нее, ради ее потребностей и чувств. Кроме учебы он еще работал на погрузке и логистике в UPS, но поменялся на этот день, когда они вместе решили. Два дня назад он проснулся очень рано и пытался помолиться, но не смог. Казалось, он застывает все тверже и тверже, но ни разу не вспомнил отца или его отсутствующую застылость, даже в церкви, от которой когда-то наполнялся жалостью. Это была правда. Лейн Дин – младший чувствовал на одной руке солнце, пока представлял себя на отходящем поезде, как механически машет чему-то, что становится все меньше и меньше. День рождения его отца и отца матери приходились на один день, Рак. Волосы Шери чуть ли не светлого оттенка кукурузы, очень чистого, кожа в центральном проборе – розовая на свету. Они просидели здесь уже так долго, что теперь в тени была только их правая сторона. Он мог смотреть на ее голову, но не на нее. Разные его частички, казалось, существовали отдельно друг от друга. Она умнее его, и они оба это знали. Не только на учебе – Лейн Дин учился на бухгалтера и справлялся неплохо, держался в колледже. Она была на год старше, двадцать, но это еще не все – она всегда казалась Лейну в ладах с жизнью, одним возрастом такое не объяснишь. Его мать выразилась, что «она знает, чего хочет», то есть профессию медсестры и не самый простой курс в Младшем колледже Пеории, и плюс Шери работала администратором в «Эмберс» и сама накопила себе на машину. Она была серьезной в таком смысле, какой нравился Лейну. У нее умер двоюродный брат, когда ей было тринадцать-четырнадцать, она его очень любила и была с ним близка. Она рассказывала об этом только один раз. Ему нравился ее запах и пушистые волоски на руках, и как она восклицала, когда ее смешили. Ему нравилось просто быть с ней и разговаривать. Шери серьезно относилась к своей вере и ценностям, и это нравилось Лейну, а теперь, рядом с ней на столе, еще и пугало. Вот что ужасно. Он начал задумывался, что несерьезно относится к вере. Вдруг он в чем-то лицемер, как ассирийцы из Книги Исаии, а это грех куда страшнее, чем их прием, – он решил, что так верит. Он отчаянно хотел быть хорошим человеком, по-прежнему чувствовать себя хорошим. До этого редко приходилось задумываться о проклятье и аде, это все как-то не в нем отзывалось, и на службах он скорее просто отключался и терпел истории про ад так же, как терпят работу, без которой не скопишь на то, что хочешь. Ее тенниски были разрисованы на лекциях всякими мелкими штучками. Она все так и сидела, глядя вниз. Лейн Э. Дин смотрел на заколки-пряжки в виде синих божьих коровок на ее склоненной голове. Прием будет сегодня днем, но, когда в дверь позвонили так рано и его снизу позвала мать, он все понял, и тогда через него начала падать какая-то страшная пустота.

Он сказал ей, что не знает, как поступить. Что знает – если он начнет проталкивать и заставлять ее, это будет гадко и неправильно. Но он просто пытается понять, они же молились и обсудили вопрос со всех сторон. Лейн сказал, как ему жаль, о чем она знала, и если он ошибся и зря поверил, что они правда решили вместе, когда решились на прием, то пусть она, пожалуйста, так и скажет, ведь ему казалось, он понимает, как она должна себя чувствовать, когда время все ближе и ближе, и как ей наверняка страшно, но не в курсе, нет ли чего-то еще. Он сидел совершенно неподвижно, двигались только губы, так ему казалось. Она не ответила. Что если им нужно еще помолиться и обсудить, то, ну, он же здесь, он готов, сказал он. Сказал, прием можно перенести; пусть она только скажет – позвонят и перенесут, чтобы было больше времени на решение. Времени прошло совсем немного, они оба это знают, сказал он. И все это правда, он действительно так думал, и все-таки еще знал, что вдобавок пытается разговорить ее, лишь бы она раскрылась и сказала в ответ достаточно и он мог увидеть ее, заглянуть в душу и понять, как ее уговорить. Он знал, чего хочет, но не признавался себе, потому что тогда был бы лицемером и лжецом. Он знал – какой-то запертой частичкой в глубине, – почему ни к кому не обратился, чтобы раскрыться и попросить жизненного совета, ни к пастору Стиву, ни к партнерам по молитве в кампусной часовне, ни к приятелям по UPS, ни к духовной консультации в старой церкви его родителей. Но не знал, почему к пастору Стиву не пошла сама Шери, – не мог заглянуть ей в душу. Она сидела отсутствующая и скрытая. Как он горячо мечтал, чтобы до этого не дошло! Он чувствовал, что теперь понял, почему это истинный грех, а не просто правило-пережиток стародавнего общества. Чувствовал, что этим его поставили на место, научили смирению, и теперь понял и поверил, что правила придуманы неспроста. Что правила касались его лично как человека. Лейн клялся Богу, что извлек урок. Но что, если и это все – пустые слова лицемера, который кается задним умом, который обещает покорность, а хочет-то на самом деле только прощения? Вдруг он даже в свою душу заглянуть не может, не может познать себя? Еще он все думал о стихе 6 из Первого послания к Тимофею и лицемере, «зараженном страстью к словопрениям». Ощущал ужасное внутреннее сопротивление, но не понимал чему. Это была правда. С каких бы сторон они вместе не приходили к решению, но так ни разу и не сказали его, это слово, – ведь стоило ему раз сказать, торжественно объявить, что он любит ее, любит Шери Фишер, и все бы преобразилось, изменилась бы не точка зрения или сторона, а то самое, о чем они молились и решали вместе. Иногда они молились по телефону в этаком полушифре, чтобы никто, если случайно возьмет трубку, не догадался. Она так и сидела, будто размышляла, в позе задумчивости, почти как у той статуи. Они были на том столе. Это он смотрел мимо нее на дерево в воде. Но не мог сказать то самое слово, это была неправда.

Но он и ни разу не раскрылся и не сказал прямо, что не любит. Вот где может быть его ложь по умолчанию. Вот откуда может идти застывшее сопротивление – если бы он посмотрел прямо на нее и сказал, что не любит, она бы пошла на прием. Он знал. Но что-то внутри него, какая-то страшная слабость или отсутствие ценностей, заставляло молчать. Как будто мускул, которого у него просто нет. Он сам не знал почему, просто не мог сказать или даже помолиться о том, чтобы сказать. Она считала его хорошим человеком с серьезным отношением к своим ценностям. А его частичка вроде бы готова более-менее соврать человеку с такими верой и доверием, и кто он после этого? Как такой тип человека вообще может молиться? Все казалось первой пробой того, что на самом деле подразумевается под адом. Лейн Дин никогда не верил, будто ад – это озеро огненное или будто милосердный Господь обрекает людей на горящее озеро огненное: в глубине души он знал, что это неправда. Верил он в живого Бога, полного сострадания и любви, и что возможны личные отношения с Иисусом Христом, через кого эта любовь воплощается в человеческий срок. Но сидя здесь, рядом с этой девушкой, знакомой ему теперь не больше дальнего космоса, ожидая любого ее слова, чтобы он снова оттаял, теперь Лейн чувствовал, что видит края или очертания того, что на самом деле является адом. Это как две великие страшные армии внутри, стоящие друг напротив друга, в тишине. Будет битва, но без победителя. Или даже битвы не будет – армии так и будут стоять, неподвижно, смотреть друг на друга и видеть нечто настолько чужое и непохожее на них, что это даже невозможно понять, невозможно даже услышать речи друг друга как слова или прочитать что-то по лицам, застывшие вот так, противостоящие и непонимающие, весь человеческий срок. Двоесердый, лицемер перед самим собой со всех сторон.

Когда Лейн дернул головой, дальняя часть озера полыхнула от солнца; теперь вода вблизи не казалась черной, можно было приглядеться к отмели и увидеть, что вся вода движется, но мягко, туда и сюда, и в то же время он заставлял себя вернуться в себя, когда Шери рядом сдвинула ногу и начала поворачиваться. Он видел, что человек в костюме и серой шляпе теперь неподвижно стоит на берегу, с чем-то под мышкой, глядя на другую сторону, где рядком на шезлонгах сидели маленькие силуэты в позах, намекающих, что у них расставлены удочки на краппи, как в основном делают только черные из Ист-Сайда, и маленькое белое пятнышко в конце ряда – полипропиленовое ведро. В тот самый момент или время на озере Лейн Дин впервые почувствовал, что может увидеть все в целом; все казалось отчетливо освещенным, потому что круг мрака от болотного дуба совсем ушел и они уже сидели на солнце со своей двухголовой тенью на траве слева перед ними. Он снова посмотрел или рассеянно взглянул туда, где под поверхностью воды как будто резко гнулись ветки упавшего дерева, и тут ему был дан знак, что во время этого застывшего молчания, за которое он так себя презирал, Лейн на самом деле молился или молилась какая-то частичка его души, которую он даже не знал или не слышал, так как теперь ему в ответ был явлен некий образ – то, что позже про себя он будет звать видением или мгновением благодати. Он вовсе не лицемер, просто надломлен и откололся, как и все люди. Потом он решил, что тогда на секунду почти увидел их обоих так, как мог бы увидеть Иисус: слепыми, но ищущими на ощупь, как угодить Богу несмотря на врожденную грешную натуру. Ибо в тот же самый миг он заглянул – быстро, как свет, – в душу Шери, и ему было дано понять, что сейчас произойдет, когда она повернется к нему, а мужчина в шляпе наблюдает за рыбалкой, и упавший вяз роняет клетки в воду. Эта приземленная девушка, которая хорошо пахла и хотела стать медсестрой, возьмет его за руку обеими своими, чтобы он оттаял и посмотрел на нее, и она скажет, что не может. Что ей жаль, она не поняла раньше, ей не хотелось врать, но она согласилась, потому что хотелось верить, что она сможет, но она не может. Что она все равно выносит и родит, должна. С чистым и ровным взглядом. Что вчера она всю ночь молилась и искала в себе ответ, и решила, что так ей велит любовь. Чтобы Лейн пожалуйста пожалуйста милый дал ей договорить. Что, слушай – это ее решение и его ни к чему не обязывает. Что она знает, он ее не любит, не в том смысле, знала все это время, и это ничего. Что такие уж дела, и это ничего. Она выносит, и родит, и будет любить, и ничего не потребует от Лейна, кроме добрых пожеланий и уважения к тому, что ей надо сделать. Что она его отпускает, без всяких требований, и надеется, что он доучится в МКП и все у него в жизни будет очень хорошо, и много радости, и всего хорошего. И голос у нее будет ясный и ровный, и она будет врать, потому что Лейну было дано заглянуть в ее душу. Увидеть ее. Один черный на другом берегу поднял руку как будто в приветствии – или он так отмахивался от пчелы. Где-то позади газонокосилка косила траву. Это будет жуткая ставка, пан или пропал, рожденная отчаянием в душе Шери Фишер, знанием, что она не может ни сделать сегодня это, ни родить ребенка одна и опозорить свою семью. Ее ценности перекрывали оба пути, Лейн это видит, и у нее нет вариантов или выбора, эта ложь – не грех. К Галатам, 4:16, «Итак, неужели я сделался врагом вашим?» Она ставит на то, что он хороший человек. Там, на столе, не застывший, но и еще не в движении, Лейн Дин – младший все это видит и тронут жалостью и чем-то вдобавок большим, чем-то без известного ему названия, что ему дано почувствовать в виде вопроса, ни разу не приходившего в голову за всю долгую неделю размышлений и гаданий: а с чего он так уверен, что не любит ее? Почему этот вид любви какой-то не такой? А что, если он понятия не имеет, что такое любовь? А что бы вообще сделал Иисус? Потому что как раз теперь он почувствовал две ее маленькие сильные мягкие руки на своей, чтобы он повернулся. А что, если он просто боится, вот и вся правда, и молиться надо даже не о любви, а о самой обычной смелости – взглянуть ей в глаза, когда она это скажет, и довериться сердцу?

§ 7

– Новенький?

По обоим бокам от него сидели агенты, и Сильваншайну показалось немного странным, что повернулся к нему, словно хотел обратиться, тип с робкой розовой мордочкой хомяка, но сказал второй, смотревший в окно.

– Новенький?

Все они сидели в четырех рядах от водителя, в чьей позе чувствовалось что-то странное.

– В сравнении с чем?

Шея Сильваншайна до самой лопатки пылала, и он чувствовал, как начинает подергиваться мускул в веке. Сравните налоговый учет для того, кто передал переоцененные акции в благотворительность, и того же человека, но продавшего акции и передавшего в благотворительность прибыль. Обочины проселка выглядели пожеванными. Свет снаружи был такой, как когда хочется включить фары, но толку от них нет, потому что технически еще светло. Было неясно, фургон это или автобус с максимальной вместимостью 24 человека. У спросившего были бачки и неуязвимая улыбка человека, который взял в аэропорту два коктейля и к ним только орешки. Водитель прошлого фургона, куда посадили Сильваншайна как GS-9, водил так, словно его плечи слишком тяжелые для спины. Словно он держался за руль для опоры. Какие водители носят бумажные шапочки? Головокружительную гору сумок удерживал только ремень.

– Я особый ассистент нового зама Систем отдела кадров, которого зовут Меррилл Лерль и который скоро приедет.

– Новенький на Посту. Я имел в виду, недавно назначенный, – мужчина говорил разборчиво, хоть и обращался как будто к окну, которое было грязным. Сильваншайн чувствовал себя подоткнутым; сиденья – не сиденья, а скорее мягкая скамейка, без подлокотников даже для иллюзии или ощущения личного пространства. Плюс фургон пугающе покачивался на шоссе – то ли шоссе, то ли сельской дороге, – и было слышно его подвески. Крысиный мужчина, с робкой, но доброй аурой, грустный добрый мужчина, живший в кубе страха, держал шляпу на коленях. Вместимость – 24 человека, заполнен битком. Дрожжевой запах мокрых мужчин. Уровень энергии – низкий; все возвращались с чего-то, что потребовало много затрат. Сильваншайн так практически и видел, как маленький розовый мужчина пьет «Пепто-Бисмол» прямо из флакона и едет домой к женщине, которая относится к нему как к скучному незнакомцу. Эти двое либо вместе работали, либо очень хорошо друг друга знали; они говорили в тандеме, даже не замечая. Тандем альфа-бета, а значит, либо Аудит, либо ОУР. Сильваншайн заметил в окне свое бледное косое отражение и что альфа из пары отвлеченно развлекался тем, что обращается к отражению, словно это и есть Сильваншайн, а хомяк только изображает выражение обращения, но молчал. Пожертвования акций – замаскированная прибыль на капитал; еще был звук, свистящий и позвякивающий, как полтакта каллиопы, когда водитель переключал передачу или когда угловатый фургон резко покачивался на обратной кривой рядом с билбордом с надписью «УМЕНЬШИ ВОТ ЭТО» и картинкой, которую Сильваншайн не разглядел, и, пока учтивый мужчина небрежно их представлял (Клод не расслышал имен, а из-за этого обязательно будут неприятности, потому что забывать имена – оскорбительно, особенно если ты работаешь у предполагаемого вундеркинда Кадров, и Кадры – твоя область, а в будущем его ждет всяческая разговорная эквилибристика, чтобы обходиться без их имен, и помоги ему Боже, если они поднимаются по карьерной лестнице, и однажды поднимутся, и попросят представить их Мерриллу, хотя, если они оуровцы, это маловероятно, потому что у Расследований и Мошенничеств обычно своя инфраструктура и офисное пространство, часто – в отдельном здании, по крайней мере в Роме и Филли, потому что судебные бухгалтеры больше любят считать себя правоохранителями, чем Службой, и с другими особо, как правило, не общаются, и на самом деле высокий, Бондюран, действительно представил себя и Бриттона как GS-9 из ОУРа, но Сильваншайн тогда сгорал от стыда из-за упущенных имен, чтобы это осознать раньше позднего вечера, когда он вспомнит суть беседы и переживет момент облегчения). Робкий врал редко; более учтивый агент ОУР врал часто, чувствовал Сильваншайн. Окно щелкало от мелкого дождя – такого, когда колет кожу, но не намокаешь. Мелкие капли – малюсенькие – звякали по стеклу, в котором было видно, как в целом менее надежный из двоих взял себя за подбородок и вздохнул как минимум отчасти ради эффекта. Где-то позади слышались звуки карманной игры и тихие звуки агентов, наблюдавших за игрой через плечо игравшего, тот же молчал. Дворники фургона или автобуса подвизгивали на каждом втором проходе – Сильваншайну пришло в голову, что водитель чуть ли не положил на руль подбородок, потому что придвинулся вперед, поближе к лобовому стеклу, как делают тревожные или близорукие люди, когда им трудно видеть. Лицо у более лощенного из двоих оуровцев в окне напоминало формой чуть ли не воздушного змея – одновременно и квадратное, и заостренное на скулах и подбородке; Бондюран чувствовал ладонью острое давление подбородка и как край рамы впивается прямой линией между косточками локтя. Все, кроме Сильваншайна, знали, где были и что делали в Джолиете, но никто не думал об этом информативно, потому что люди и не думают так о том, что едва закончили. Снаружи было очевидно, что это за машина – как по форме и покачиванию, так и по тому, что верхний коричневый слой краски нанесли небрежно и местами фары едущих позади выхватывали под ним проблески ярких цветов, раздутый шрифт, иконки на палочках под углами, намекавшими на вкуснятину каким-то таинственным образом, который понимают только дети. Внутри стояли звуки двигателя и колеблющегося ропота разговорчиков, подтаявших от ожидания завершения чего-то – возможно, конференции или корпоратива, а может, курсов повышения квалификации; работники в Роме вечно ездили на курсы повышения квалификации в Буффало и Манхэттен, – и карманной игры, и легкого шуршания или причирикиванья в дыхании бледного розоватого мужчины, который, чувствовал Сильваншайн, смотрит ему на правую сторону лица, и вопроса Бондюрана о ромском подразделении ОУРа, и гулковатого шепота с одного места впереди, одного – сзади и одного – справа от тех, кто, возможно, слушал наушники, – верный признак молодого агента, и Сильваншайн осознал, что в последний раз видел черного или латиноса в аэропорту Чикаго, который не О’Хейр, но название заарканить никак не получалось, и было бы странно доставать из чемодана чек за билет, – тогда как низенький как будто наблюдал за ним, ожидая, когда он чем-нибудь выдаст какую-нибудь ущербность или дефицит памяти. Опишите преимущества восьмеричного языка программирования над двоичным при разработке программы 2 уровня для отслеживания закономерностей в таблицах денежных потоков корпораций, назовите два ключевых преимущества подачи франшизой формы 20–50 как дочерней компании над подачей как автономного корпоративного юридического лица – и вот опять, обрывок духовых, который Сильваншайн не мог узнать, но из-за него хотелось подняться и мчаться вслед за чем-то в ватаге всех районных ребятишек, высыпавших из своих соответственных дверей и несущихся по улице с воздетыми в руках деньгами, и не успел Сильваншайн подумать, как уже сказал:

– Как ни странно прозвучит, вы двое время от времени не слышите ли?..

– «Мистер Пышка», – произнес теперь агент справа баритоном, который совсем не шел к его телу.

– Четырнадцать грузовиков S-корпорации – производителя замороженных кондитерских изделий из Восточной Пеории «Мистер Пышка» конфискованы вместе с офисом, поступлениями и акциями уставного капитала четырех из семи членов семьи, де-факто владевших, как убедил прокурор Региона судью Седьмого округа, частной S-корпорацией, – сказал Бондюран. – Разочарованный работник, сфальсифицированные планы амортизации на все, от морозилок до фургонов вроде этого…

– Оценка риска налоговой задолженности, – сказал Сильваншайн, в основном чтобы показать, что знает жаргон. Сиденье прямо перед ним было свободным, открывая вид на морщинистую и мясистую шею того, кто сидел еще дальше, в кепке с логотипом пива «Буш», задвинутой на затылок в знак расслабления и неформальности.

– Так это фургон мороженщика?

– Самое оно для морали, да? Будто покраска от кого-то скроет, что сливки Поста едут на том, из чего мужик в белой мешковатой форме и с резиновым лицом, напоминавшим бланманже, продавал «Ореховых приятелей».

– Так водитель раньше работал в «Мистере Пышке»?

– Поэтому мы сейчас еле крадемся.

– Лимит – девяносто; сам, если хочешь, глянь на всех, кто за нами скопился и мигает дальним светом.

У того, что поменьше и порозовее, Бриттона, было круглое, покрытое пушком лицо. Около тридцати, и заметно, что он не брился. Самое странное, что район Сильваншайна в Кинг-оф-Праша был строгим сообществом – с лежачими полицейскими, с объединением жильцов, запретившим любую торговлю на территории, особенно с каллиопой; Сильваншайн ни разу в жизни не бегал за мороженщиком.

– Контракт водителя не разрывали – конфискация прошла только в прошлом квартале, ЗД решает, что выгода от сохранения машин и водителей до конца контракта настолько перевешивает прибыль от их реализации на аукционе, что теперь все ниже G-11 ездят на фургонах «Мистера Пышки», – сказал Бондюран. Когда он говорил, его рука двигалась вместе с подбородком, что Сильваншайну показалось неловким и фальшивым.

– Миссис Недальновидность.

– Ужасно для морали. Не говоря уже о пиар-провале, когда дети и родители видят, что фургоны, которые ассоциируются с невинностью и вкусными «Карамельными Зарядками», захвачены и как бы порабощены Службой. В том числе для наружки.

– Мы на этих фургонах и наружку ведем, если можешь себе представить.

– Чуть ли камнями не забрасывают.

– «Мистер Пышка».

– Иногда музыка прорывается; в некоторых фургонах ее обрывки слышатся каждый раз, как они сменяют передачу.

Они миновали еще один билборд, на этот раз с правой стороны, но его Сильваншайн разглядел: «ПРИШЛА ВЕСНА – ЗНАЧИТ ПОРА ЗАДУМАТЬСЯ О БЕЗОПАСНОСТИ НА ФЕРМАХ».

Бондюран – его задница уже устала от двух дней на складном стуле – смотрел, ничего на самом деле не видя, на двадцать акров кукурузного поля: здесь стебли запахивали в апреле, когда боронили поля для засеивания, вместо того, чтобы запахивать осенью, так они всю зиму перегнивали и удобряли почку, хотя Бондюран сомневался, что при наличии фосфорорганических удобрений и тому подобного это стоит двух дней запашки осенью, плюс по какой-то причине – папа Хиггса рассказывал ему, по какой, но он забыл, – зимой здесь любят комковатую почву, вроде как она что-то защищает в земле, – и неожиданно для себя Бондюран вдруг поймал себя на мысли, что щетинистое поле напоминает подмышки девушки, которая нечасто их бреет, и, не осознавая ассоциации между миновавшим полем, уже успевшим смениться дикой дубовой рощей, с подмышкой и девушкой, он сбился на мысли о Шерил Энн Хиггс, ныне – Шерил Энн Стэндиш, оператор ввода данных в «Американ Твайн» и разведенная мать двоих детей в двойном трейлере, за попытку поджога которого вроде как арестовали ее бывшего вскоре после того, как Бондюран стал GS-9 в ОУР, его бывшая пара на выпускном Центральной католической школы Пеории 71-го, когда их обоих приняли в Выпускную свиту, а Бондюран стал вторым вице-королем выпускного и щеголял в бирюзовом смокинге и слишком тесных прокатных туфлях, и в ту ночь она ему не дала даже после бала, когда все остальные по очереди трахались со своими парами в черно-золотом «Крайслере-Нью-Йоркере», который они взяли напрокат вскладчину на ночь у папули коротышки в «Герце» и весь заляпали пятнами, так что коротышке пришлось все лето сочинять отчет о «нью-йоркере» за стойкой «Герца» в аэропорту. Дэнни как-то-там, папуля у него скоро помер, но он из-за них не смог играть в бейсбол «Легиона», потерял форму, с трудом пробился в студенческую команду университета Северного Иллинойса, остался без стипендии и бог знает, что там с ним в итоге стало, но ни одно из тех пятен не оставили Бондюран и Шерил Энн Хиггс, несмотря на все его уговоры. Он не воспользовался бутылкой шнапса, потому что, если бы привез домой пьяной, ее папа либо убил бы его, либо посадил бы девушку под домашний арест. До сих пор величайшим моментом в жизни Бондюрана было 18-5-73, на втором курсе, когда он в последней домашней игре в Брэдли отбил трипл, заменяя бэттера, благодаря чему Озновец, будущий звездный кэтчер, победил университет Южного Иллинойса-Эдвардсвилл и Брэдли вышел в плей-офф конференции Долины Миссури, где они уже проиграли, но все равно не проходит дня с закинутыми на рабочий стол ногами и стопкой планшетов на коленях без того, чтобы Бондюран не вспоминал тот зависший, как воздушный шар, скользящий мяч противника, не чувствовал невибрирующий стук мякоти биты, не слышал двузвонный лязг падения алюминиевой биты на землю и не видел, как мяч словно пинболит от столба 1f рядом с лицевой линией, со звоном отскакивает от другого забора лицевой линии, и Бондюран готов поклясться, что оба забора пели от силы мяча, по которому он врезал с такой силой, что будет чувствовать вечно, но не может с такой же яркостью вспомнить, какой была на ощупь Шерил Энн Хиггс, когда он вошел в нее на пледе у пруда за рощей на краю пастбища маленькой молочной фермы под управлением мистера Хиггса и одного из его бессчетных братьев, хотя хорошо помнит, что на них тогда было, и запах новой ряски на пруду рядом со сточной трубой, журчащей почти по-ручьиному, и лицо Шерил Энн Хиггс, когда ее поза и лежачее положение стали послушными, и Бондюран понял, что он, как говорится, дошел до третьей базы, но избегал взгляда Шерил Энн из-за выражения в ее глазах, которое Том Бондюран не забудет никогда, хоть и ни разу о нем не задумается, выражения отсутствующей смертельной грусти – не столько фазана в пасти гончей, сколько человека, готового совершить перевод, который, как он знает заранее, не окупится никогда. На следующий год они ушли в безумно-одержимый любовный штопор, когда расставались, а потом не могли жить друг без друга, а потом она один раз вдруг смогла, и все на этом.

Маленький светло-розовый агент ОУР Бриттон, не прочищая горла и без всяких подводок, спросил, о чем думает Сильваншайн, что показалось тому гротескно и почти непристойно некультурным и навязчивым, с таким же успехом тот мог спросить, как выглядит твоя жена голой или чем пахнут твои продукты жизнедеятельности, но, конечно, вслух так не ответишь, особенно если в работу входит выстраивание хороших отношений и рабочих линий связи для Меррилла Лерля, когда он прибудет, – посредничество для Меррилла Лерля и одновременно сбор данных по как можно большему числу нюансов и вопросов в связи с инспектированием деклараций, ведь впереди предстояли сложные, щекотливые решения, чьи последствия шли гораздо дальше этого провинциального поста и, как ни крути, они будут болезненными. Сильваншайн – повернувшись немного, но не до конца (оранжевая вспышка в его левой лопатке), чтобы посмотреть хотя бы в левый глаз Гэри Бриттона, – осознал, что очень плохо эмоционально или этически «считывает» Бриттона или кого угодно в фургоне, кроме Бондюрана, который впал в какие-то мечтательные воспоминания и лелеял эту мечтательность, слегка откинувшись на спинку, как человек в теплой ванне. Когда мимо проехало что-то большое и встречное, большой прямоугольник лобового стекла на миг стал радужным и непрозрачным от воды, и дворники могуче вознеслись ее стереть. Взгляд Бриттона – Сильваншайну казалось, тот скорее смотрит на его правый глаз, чем в него. (Как раз сейчас в мыслях Томаса Бондюрана, когда он смотрел из окна, но больше – в прошлое, в свои воспоминания, промелькнуло, поднимая в них ураган, что можно смотреть из окна, смотреть в окно, поскольку золотая коса и проблеск сливочного плеча находились в окне, через окно [близко к «за»] или даже на окно, оценивая прозрачность и чистоту стекла.) Тем не менее взгляд казался ожидающим, и Сильваншайн снова ощутил где-то за пустотой в желудке и защемленным нервом в ключице, насколько мутное настроение стоит в салоне и насколько оно отличается от пронизанного ужасом напряжения ста семидесяти агентов в Филадельфии-0104 или маниакального ступора десятка в крошечном ромском 408-м. Его собственное настроение – многослойный гибрид усталости и предчувствующего страха, который возникает в конце не пути, а движения, – никоим образом не дополняло настроение ни бывшего фургона «Пышки», ни утонченного тоскливого старшего агента слева, ни живого слепого пятна с его неприличным вопросом, честный ответ на который требует признание этого вторжения, из-за чего перед Сильваншайном выросла межличностная дилемма еще раньше, чем он прибыл на Пост, что на миг показалось ужасно нечестным и подняло волну жалости к себе – чувства не столь мрачного, как крыло отчаяния, а скорее подернутого кармином из-за обиды, что одновременно и хуже, и лучше обычного гнева, потому что оно не имело конкретной цели. Винить-то было особенно некого; что-то в Гэри – или Джерри Бриттоне – выдавало, что этот вопрос – какое-то неизбежное следствие его характера и винить за это можно не больше, чем винить муравья за то, что он ползет по твоему картофельному салату на пикнике, – такие уж они от природы, что ты с ними будешь делать.

§ 8

Под воздвигавшимся каждый май над окружным шоссе щитом с надписью «ПРИШЛА ВЕСНА – ЗНАЧИТ ПОРА ЗАДУМАТЬСЯ О БЕЗОПАСНОСТИ НА ФЕРМАХ», и через северный съезд с его собственным испачканным названием, знаками касательно попрошайничества и скорости и с универсальным глифом играющих детей, вдоль галереи образцов двойных трейлеров, мимо ротвейлера на цепи, трахающего пустоту в безумных судорогах, и шкворчания сковородки, доносящегося из кухонного окна трейлера, чуть направо и потом резко налево вдоль «лежачего полицейского» в еще не расчищенную под новые одинарные трейлеры густую рощу, где треск чего-то сухого, и стрекот насекомых в перегное рощи, и две бутылки и яркий целлофановый пакет, насаженные на ветку шелковицы, затем с видом сквозь зыбкий параллакс молодых веток на участки трейлеров вдоль извилистых дорог и проселков северной части парка, обходящих стороной гофрированный трейлер, где, говорят, мужчина ушел от семьи, а потом вернулся с оружием и убил всех во время просмотра «Драгнета», и раздолбанный заброшенный пятиметровый трейлер, полузаросший на краю рощи, где парни с их девушками складывали на паллетах странные слитные фигуры и оставляли яркие рваные упаковки, пока неосторожное обращение с газовой плитой не привело к взрыву и не вскрыло южную стену огромной лабиальной брешью, обнажившей выпотрошенные кишки жилища на обозрение множеству глаз, пока шприцы и стебли долгой зимы шумно хрустят под множеством ботинок, где роща идет под углом мимо незастроенного тупика, куда они теперь пришли в сумерках понаблюдать, как трясется на подвесках припаркованная машина. Окна затуманились почти до матовости, а корпус такой живой, что будто едет, не сходя с места, машина размером с яхту, скрип стоек и амортизаторов и тряска в почти настоящем ритме. Птицы в сумерках и запахи обломанной сосны и коричной жвачки младшей из них. Колебания напоминают машину, несущуюся на высокой скорости по ухабистой дороге, придают неподвижности «бьюика» сновидческое, пронизанное чем-то вроде романтики или смерти ощущение в глазах девочек, присевших на корточки на опушечном пригорке рощи, с видом дриад и с глазами вдвое шире и торжественней, выглядывающих редкое мелькание бледной конечности за окном (раз к нему прижалась голая пятка, сама трепещущая), понемногу придвигаясь все ближе с каждой ночью недели перед истинной весной, беззвучно подначивая друг друга подойти к трясущейся машине и заглянуть, что наконец делает только одна и не видит ничего, кроме отражения собственных широко распахнутых глаз, когда изнутри доносится слишком хорошо знакомый ей вскрик, что раз за разом будит ее из-за картонной стенки трейлера.

На гипсовых холмах к северу горели пожары, чей дым висел в воздухе и разил солью; потом без жалоб или даже упоминания пропали оловянные сережки. Затем отсутствие на всю ночь, на две. Дитя как мать женщины.[15] То были предзнаменования и знаки: снова Тони Уэр и ее мать в пути по бескрайней ночи. Маршруты на картах, что не складываются под пальцем в понятные формы или фигуры.

По ночам, если смотреть из трейлерного парка, холмы отливали грязным рыжим свечением, доносились взрывы живых деревьев от жара огня и рокот самолетов, бороздящих марево над ними и сбрасывающих толстые