Оглавление

Вспомнить всё.

Мир ударил в его сознание не взрывом света, не криком роженицы, а скорее — вязким, булькающим шлепком. Словно его вытолкнули из темной, теплой реки в мутный пруд. Глаза, веками не видевшие ничего, кроме утробной тьмы, с трудом сфокусировались. Размытые пятна света постепенно обретали форму. И вот, перед ним, качалось и переливалось… что-то. Зеленоватая, вязкая жидкость, словно застоявшаяся болотная вода, но в ней, как живые искры, плясали солнечные зайчики. Не просто зайчики, а целые россыпи золотых пылинок, танцующих в густой и мокрой атмосфере.

В этой мути, как первые, робкие мысли в хаосе первозданного разума, мелькали… тени. Смутные, продолговатые силуэты, скользящие с неторопливой, царственной грацией. Рыбы. Но не просто рыбы, нет. Это были… символы. Архетипы, выплывшие из глубин коллективного бессознательного. Пращуры, наблюдающие за ним из толщи вечности. Каждая чешуйка — осколок древней, уснувшей звезды, каждый плавник — медленный, величавый взмах крыла времени.

Они плавали лениво, словно мысли Бога в состоянии глубокой дремы, и в их безмолвном, гипнотическом танце он вдруг увидел… всё. Не просто увидел, а почувствовал. Кожей, каждой клеткой, самой своей новорожденной душой.

Миллиарды нейронных связей, дремавших в его еще не обжитом мозгу, вспыхнули разом, как грандиозный фейерверк в бархатной ночи. Это был не просто аквариум, нет. Это был… космос в капле воды. Вселенная, свернутая в стеклянную коробку. Он увидел хаос первобытного океана, из которого, пенясь и клокоча, вынырнула жизнь. Увидел первых амфибий, робко выползающих на скользкий берег, увидел громадных динозавров, топтавших влажную землю, увидел мохнатых мамонтов, бредущих сквозь ледяные пустыни, увидел… людей. Бесконечную вереницу лиц, эпох, цивилизаций, войн и любви. И в конце этой вереницы, как логическое завершение всего этого космического спектакля, увидел… себя.

Прошлые жизни, как кадры старой, заезженной кинопленки, пронеслись перед его внутренним взором. Он был воином, рубящим врагов тяжелым мечом, он был поэтом, шепчущим сладостные стихи в ухо прекрасной деве, он был бродягой, скитающимся по пыльным дорогам, он был королем, восседающим на золотом троне, он был нищим, просящим милостыню на паперти храма, он был страстным любовником и хладнокровным убийцей. Каждая жизнь — лишь песчинка в бесконечном потоке времени, и все они, как капли воды в океане, сливались в одно — в него. В это крошечное, беспомощное, только что родившееся существо, которое сейчас смотрело на аквариум и помнило. Помнило все.

Он понял структуру космоса. Не как сухую схему на бумаге, не как заумную формулу из учебника по физике, а как живое ощущение. Как пульсацию собственного сердца, как ритмичное дыхание легких, как неустанное движение крови по вена. Вселенная — это живой, дышащий организм, и он — ее крошечная, незаметная клетка. Маленькая, незначительная, но необходимая. Звездная пыль, случайно обретшая сознание. Мгновение вечности, заключенное в хрупком, временном теле ребенка.

Он понял всё. Смысл жизни, тайну смерти, природу бытия, иллюзорность времени, вечность души… Все ответы разом обрушились на него, как лавина откровений, как неудержимый поток космического знания. Он был просветлен. Он достиг нирваны. Он был… Богом. В крошечном, вонючем, новорожденном тельце билось сердце вселенной. «Так вот оно что,» — подумал он, с неожиданной для новорожденного четкостью мысли. «Вот она, истина в последней инстанции. А все эти философы, мудрецы, пророки… чего они мучились? Нужно было просто родиться и посмотреть на рыбок.»

И вдруг… тепло. Влажно. Липко. Неприятно. В миг исчезнувшего блаженства он не заметил наступающей катастрофы. Но теперь она явилась во всей своей физиологической мерзости.

Реальность вернулась грубо и неотвратимо: космос схлопнулся до размеров мокрой пеленки. Вечность съежилась до острых коликов в животе. Нейронные связи оборвались, как нити прогнившей паутины, разорванные грубым ветром бытия. Бог исчез и растворился в запахе мочи.

«Буээээ!» — раздался оглушительный рев, полный обиды, разочарования, космической тоски и банального физиологического дискомфорта. Мир снова стал простым и понятным: мокро, холодно, голодно, больно. И хочется кричать. Кричать во все горло, требуя немедленного устранения всех этих непонятных и неприятных ощущений. «Где моя нирвана? Где мое космическое просветление? Верните меня обратно в аквариум!» — безмолвно вопил он, захлебываясь собственными соплями.

Мать, появившаяся словно из ниоткуда, подхватила его на руки, убаюкивая нежными словами и оперативно меняя источник всех бедствий. Запах аммиака, назойливый и земной, окончательно вытеснил из хрупкой памяти ароматы звездной пыли. Тепло материнских рук, уютное и безопасное, заглушило далекое эхо вечности. Аквариум остался в стороне, забытый и непонятый символ утраченного рая.

Мгновение озарения угасло, как искра, упавшая в вязкое болото повседневности. Ребенок снова стал просто ребёнком. Чистым листом, готовым к новым, земным впечатлениям. Космическая симфония сменилась банальной колыбельной, монотонной и усыпляющей. И он уснул, забыв о вселенной, о прошлых жизнях, о рыбах, о Боге… Забыв всё. Словно компьютер, перезагруженный после системного сбоя, он вернулся к заводским настройкам. Память о космическом опыте была стерта безвозвратно.

Остался только запах мокрых пеленок и смутное, ускользающее ощущение… чего-то важного, чего-то потерянного, чего-то, что было так близко и так быстро исчезло. Словно сон, яркий и захватывающий, который ускользает из памяти сразу после пробуждения, оставляя лишь легкую тень недоумения и неясного сожаления. И иногда, в тихие минуты бессонницы, лежа в темноте, он будет чувствовать это неуловимое прикосновение вечности, как слабый отголосок давно забытой мелодии.

И так начинается жизнь. С крика, с дерьма, с забвения. И так, наверное, заканчивается. С крика, с дерьма, с забвения. А между этими двумя криками — короткое, мутное, полное иллюзий и разочарований существование. И лишь иногда, в редкие мгновения просветления, нам кажется, что мы что-то понимаем. Что мы что-то помним. Что мы — не просто дерьмо в пеленках, а часть чего-то большего. Чего-то… космического. И тогда, на миг, мы чувствуем себя богами. Или, по крайней мере, чем-то большим, чем просто куском мяса, обреченным на тлен.

Но потом снова крик. Снова дерьмо. Снова забвение. И так — до следующего мгновения озарения. Если оно вообще случится. Или мы так и проживем всю жизнь, барахтаясь в болоте повседневности, так и не вспомнив о космосе, который плещется прямо перед нашими глазами, в каждой капле воды, в каждом движении рыбки в аквариуме. И только в самый последний момент, перед тем как окончательно погрузиться во тьму, мы, возможно, снова увидим этот аквариум, увидим этих рыбок, и на мгновение вспомним… всё. А потом — снова забвение. Вечное и окончательное.

Встреча

Вечер был поганый, как и большинство вечеров. Дождь лил как из ведра, пробивая дыры и без того в паршивом асфальте. Я сидел в баре «Последний шанс», заливая тоску дешевым виски. Бар был полон таких же отбросов, как и я — неудачников, пьяниц, и тех, кто просто потерял надежду. Обычная публика для места с таким названием.

Я потягивал виски, глядя, как капли дождя стекают по грязному окну, и думал о том, как все это ужасно. Жизнь, работа, люди — все казалось какой-то грязной шуткой, которую кто-то сыграл над тобой. И виски — единственное, что хоть как-то помогало пережить этот цирк.

Вдруг дверь бара распахнулась, и внутрь вошел тип. Не то чтобы он был каким-то особенным, нет. Одет был как обычный мужик — старые джинсы, помятая кожаная куртка, кепка надвинута на глаза. Но что-то в нем было… странное. Он не то чтобы светился, нет, но вокруг него как будто было какое-то… спокойствие. Слишком спокойное для этого места.

Он подошел к стойке, сел рядом со мной и заказал себе… воду. Воду, блин, в «Последнем шансе». В месте, где даже тараканы пьют виски. Бармен, старый толстяк с красным носом, посмотрел на него как на идиота, но налил воды.

Я покосился на этого типа. Что-то меня в нем зацепило. Может, это спокойствие, может, эта вода… В любом случае, в этом месте нечасто встретишь что-то интересное.

— Новенький? — спросил я, глотнув виски.

Он повернулся ко мне. Улыбнулся. Улыбка была… добрая, что ли. Слишком добрая для этого места. И глаза… глаза у него были странные. Как будто видели тебя насквозь, до самого дна.

— Можно и так сказать, — ответил он. Голос у него был тихий, спокойный. Как будто он говорил с тобой не из бара, а откуда-то издалека.

— И что привело тебя в это дерьмо? — спросил я, кивнув на бар.

— Искал тебя, — ответил он просто.

Я чуть не поперхнулся виски. Меня? Он искал меня? Кто он, черт возьми, такой?

— Меня? — переспросил я. — Ты меня знаешь?

— Конечно, — улыбнулся он снова. — Я знаю всех.

Ну, это уже начинало попахивать дуркой. Всякие психопаты сюда иногда заходят, не впервой. Но в этом типе не было ничего от психа. Наоборот, он был слишком… нормальный. Слишком спокойный.

— И кто ты такой? — спросил я, прищурившись.

Он помолчал немного, глядя на меня своими странными глазами. А потом сказал:

— Я — Есть Я.

Я чуть не засмеялся ему в лицо. «Я — Есть Я». Ну и шутник. Хотя… в его глазах не было ни капли шутки. Только… что-то еще. Что-то, что заставляло меня замолчать.

— И что, — сказал я, стараясь сохранить иронию в голосе, — «Я — Есть Я» делает в «Последнем шансе», заказывая воду?

— Наблюдаю, — ответил он. — Смотрю, как вы тут живете.

— Живем? — усмехнулся я. — Это ты называешь жизнью? Сидеть в этом баре, пить дешёвое виски, и ждать, когда это всё закончится?

— А что ты ждешь? — спросил он.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Наверное, смерти. Или чего-нибудь еще хуже.

— А счастья? — спросил он.

Счастья? Вот уж чего я точно не ждал. Счастье — это для богатых, для дураков, для тех, кто не понимает, как устроен этот мир. Счастье — это сказка для детей.

— Счастье? — переспросил я. — Ты шутишь? В этом баре нет места для счастья. Здесь только боль, разочарование, и… и виски.

— А ты искал счастье? — спросил он.

— Искал? — я усмехнулся. — Да я всю жизнь ищу что-то, что хотя бы отдаленно напоминает счастье. И что нашел? Ничего. Пустоту…

— Может, ты искал не там? — сказал он.

— А где надо искать? — спросил я, раздражаясь. — В церкви, что ли? Или в книжках по психоанализу? Или, может, в лотерейном билете?

— Может, внутри себя? — сказал он тихо.

Внутри себя? Ха! Внутри меня только дыра. Черная дыра, которая пожирает все хорошее, что еще осталось. Внутри меня нет ничего, кроме боли и злости.

— Внутри меня — дерьмо, — сказал я. — И ничего больше.

— Ты уверен? — спросил он, глядя мне прямо в глаза.

Я посмотрел в его глаза. И вдруг… вдруг я увидел в них что-то. Не знаю, что именно. Может, сочувствие. Может, понимание. Может, что-то еще. Но что-то такое, что заставило меня замолчать.

— Не знаю, — пробормотал я. — Может, и нет.

— А если попробовать поискать? — спросил он. — Внутри себя. Может, там есть что-то еще, кроме дерьма?

— И что я там найду? — спросил я. — Бога, что ли?

Он улыбнулся. И в этот раз улыбка была… другая. Как будто он знал какой-то секрет. Как будто он знал ответ на мой вопрос.

— Может быть, — сказал он. — Может быть, и Бога.

Я посмотрел на него. На его спокойное лицо, на его добрые глаза, на его воду в стакане. И вдруг… вдруг меня пронзила мысль. Безумная, нелепая мысль. Но почему-то… почему-то она казалась мне… возможной.

— Ты… — начал я, и голос у меня дрогнул. — Ты… Бог?

Он не ответил сразу. Просто смотрел на меня, улыбаясь. А потом… потом он кивнул. Тихо, едва заметно. Но кивнул.

Я остолбенел. Бог. Передо мной сидит Бог. В баре «Последний шанс», заказывает воду, и разговаривает со мной, пьяницей и неудачником. Это… это же бред. Это невозможно. Я, наверное, сошел с ума. Виски, уродская жизнь, все это вместе… Может, я просто сплю, и мне снится этот кошмар.

Но он сидел передо мной. Реальный, как этот бар, как этот виски, как этот дождь за окном. И смотрел на меня своими добрыми, всевидящими глазами.

— Я… я не понимаю, — пробормотал я. — Что ты… что ты здесь делаешь? В этом… месте? Со мной?

— Я всегда здесь, — ответил он. — Я всегда с тобой. Просто ты не всегда меня видишь.

— Но… почему? — спросил я. — Почему ты… такой? Не в облаках, не в храме, а здесь, в баре, в куртке и кепке?

— А где мне еще быть? — спросил он. — Разве не здесь живут те, кому я нужен больше всего? Разве не здесь, в боли и отчаянии, люди ищут меня?

Я посмотрел вокруг. На пьяных мужиков, на проституток в углу, на бармена с красным носом. Да, наверное, это место — самое подходящее для Бога. Место, где все потеряли надежду, где все ищут спасения.

— И что ты им предлагаешь? — спросил я. — Спасение? Вечную жизнь? Счастье?

— Я предлагаю им… себя, — ответил он. — Я предлагаю им… любовь. Я предлагаю им… выбор.

— Выбор? — переспросил я. — Какой выбор? Выбор между дерьмом и еще большим дерьмом?

— Выбор между тьмой и светом, — ответил он. — Выбор между отчаянием и надеждой. Выбор между смертью и жизнью.

— И какой же правильный выбор? — спросил я.

— Правильного выбора нет, — ответил он. — Есть только твой выбор. То, что ты выбираешь для себя.

— А если я выберу дерьмо? — спросил я. — Если я выберу отчаяние и смерть?

— Тогда это будет твой выбор, — ответил он. — И я буду уважать его. Но я всегда буду рядом. Готовый помочь, если ты передумаешь.

— И ты не накажешь меня? — спросил я. — За все, что я натворил в своей жизни? За все грехи, за все ошибки?

— Наказание — это не моя работа, — ответил он. — Наказание — это то, что вы делаете сами с собой. Я же здесь для другого. Я здесь, чтобы любить. И чтобы прощать.

— Прощать? — переспросил я. — Даже меня? Даже после всего этого?

— Особенно тебя, — улыбнулся он. — Особенно после всего этого. Ведь ты — один из моих любимых. Просто… заблудился немного.

Я посмотрел на него. На его улыбку, на его глаза, на его воду в стакане. И вдруг… вдруг что-то сломалось внутри меня. Лед, который сковывал мое сердце, начал таять. Боль, которая мучила меня всю жизнь, начала отступать. Надежда, которую я давно похоронил, начала прорастать.

— Я… — начал я, и голос у меня снова дрогнул. — Я хочу… я хочу выбрать свет. Я хочу выбрать надежду. Я хочу… жить.

— Тогда выбирай, — сказал он. — Выбирай прямо сейчас…

Записка в гараже
Глава I

Весна в Спокойном в этом году запаздывала. Не то чтобы город жил в вечной мерзлоте, но воздух оставался зябким, солнце, хоть и поднималось выше, грело неохотно, словно через толстое матовое стекло. Деревья стояли угрюмые, в ожидании тепла, почки лишь намекали на скорое пробуждение, но общего ликования, весеннего разгула еще не чувствовалось. Игорь Павлов, инженер тридцати шести лет, как и многие жители Спокойного, чувствовал эту замедленную весну всем своим существом. Она отражала его собственное внутреннее состояние — ожидание перемен, но без уверенности в их скором наступлении.

Выходные он проводил в гараже. Кирпичный, добротный, еще отцовский, он стоял особняком от типовых гаражных коробок, словно осколок ушедшей эпохи, когда гараж был не просто стоянкой для машины, а чем-то большим — мастерской, клубом, убежищем. Для Игоря, унаследовавшего его вместе с отцовской «Нивой», гараж стал именно убежищем. Местом, где можно было отвлечься от монотонности рабочих будней, от негромкого, но постоянного недовольства матери порядком в квартире, от пустоты вечеров, которую не заполняли ни телевизор, ни книги.

В гараже пахло смесью запахов, знакомых с детства: бензин, отработанное масло, резина старых покрышек, пыль, осевшая на полках и инструментах, и еще какой-то особый, гаражный дух — смесь металла, дерева и времени. Игорь не был фанатом автомобилей, скорее — прагматиком. «Нива» служила верой и правдой, и он поддерживал ее в рабочем состоянии, но без особого энтузиазма. Настоящая ценность гаража для него заключалась в другом — в возможности уединения.

В этот раз он решил разобрать дальнюю полку, заваленную всяким хламом. Отец, при всей своей аккуратности, любил складировать «на всякий случай». Игорь знал, что большая часть этого «случая» никогда не наступит, но рука не поднималась сразу все выбросить. Разбирая коробки с какими-то старыми запчастями, банками с засохшей краской, мешками с ветошью, он наткнулся на что-то помятое, бумажное, завалившееся за деревянную перегородку.

Развернул. Обычный листок, вырванный из ученической тетради в клетку. Бумага пожелтела от времени, края обтрепались, чернила выцвели, но слова, написанные когда-то ровным, округлым почерком, читались отчетливо: «На Новый год я здесь. Ожидайте. Об этом совсем необязательно знать другим людям.»

Игорь замер, уставившись на записку. Простые слова. Даже слишком простые, почти бессмысленные. Но что-то в них зацепило, словно тихий звонок из прошлого. «На Новый год… здесь… в гараже?» Странное сочетание. В голове словно промелькнула искра, и тут же, как старая пленка на экране, начало проявляться воспоминание. Темный зимний вечер, снег, неспешно падающий крупными, тяжелыми хлопьями, фонарь, бросающий желтый свет на заснеженные ворота гаража, и полоска теплого света, льющегося из приоткрытой щели.

Он вспомнил. Давно это было. Лет пятнадцать, а может, и больше. Сразу после института, вернувшись в Спокойный, он жил с родителями. Тот Новый год выдался на редкость морозным, под тридцать градусов. 31 декабря, отец, заядлый рыбак, уехал на зимнюю рыбалку с друзьями. Мать, как всегда, хлопотала на кухне, готовясь к праздничному столу. А Игорь, не находя себе места в предновогодней суете, сбежал в гараж.

Мотоцикл «Урал» — старая отцовская гордость, пылился в углу под брезентовым чехлом. Игорь решил покопаться с ним, попытаться завести это советское чудо техники. Не то чтобы он всерьез собирался ездить на «Урале», скорее, это был повод занять себя чем-то в ожидании праздника.

В гараже было холодно, даже с включенным обогревателем «ветерок». Игорь оделся потеплее, включил старый радиоприемник, настроив его на волну «Ретро FM», и погрузился в разборку карбюратора. Мелкие детали блестели в слабом свете лампочки, пальцы зябли даже в перчатках. За окном мела метель, ветер завывал в щелях ворот, но в гараже было свое особое тепло и уют, пахло бензином и звучала ненавязчивая музыка прошлых лет. Ощущение оторванности от мира, от праздничной суеты, от всех проблем и забот. Только он, мотоцикл и тихая музыка.

И тут постучали. Тихо, робко, почти неслышно за шумом ветра и музыки. Игорь сначала даже не понял, подумал, показалось. Но постучали снова, настойчивее, увереннее. Он отложил инструменты, вытер руки ветошью, подошел к воротам и приоткрыл их.

На пороге стояла девушка. Совсем незнакомая. Худенькая, невысокая, вся закутанная в темное пальто, шапка сползла на лоб, из-под нее виднелись темные пряди влажных от снега волос. Щеки румяные от мороза, нос красный, глаза большие, темные, испуганные и в то же время какие-то отчаянные. Ресницы в инее.

«Извините, — тихо сказала она, голос дрожал от холода, — у вас тут свет горит… Можно немного погреться? Я совсем замерзла…»

Игорь растерялся. Девушки в их гаражах как-то не водились. Тем более в новогоднюю ночь, в такой мороз. Это было настолько неожиданно, что на мгновение он подумал, что ему мерещится.

«Конечно, заходите, — сказал он, отодвигаясь в сторону. — Тут не очень жарко, но обогреватель работает. И чай есть в термосе.» Он сам удивился своей собственной расторопности. Обычно в таких ситуациях он терялся и не знал, что сказать.

Она вошла, нерешительно переступив порог, огляделась недоверчиво. Гараж, как гараж. Инструменты на стенах, верстак, запчасти в коробках, мотоцикл под чехлом. В углу стоял раскладной стул, на нем брошенная куртка Игоря. Воздух теплее, чем на улице, но все равно прохладно.

«Спасибо, — сказала она еще раз, тише чем в первый раз, опускаясь на край верстака, словно боясь запачкать пальто. — Я просто немного заблудилась… И холодно очень…» Зубы стучали.

Игорь присмотрелся к ней внимательнее, пока она оглядывалась. Лицо у нее было приятное, даже красивое, несмотря на замерзший вид. Тонкие черты, высокий лоб, аккуратный нос. Глаза большие, темные, с какой-то недетской грустинкой. На шее — ярко-голубой вязаный шарф, единственное яркое пятно на фоне темного пальто. Шарф был крупной вязки, мягкий на вид, и как-то не сочетался с ее одеждой, словно единственная теплая вещь, которую она смогла найти.

«Вы местная?» — спросил Игорь, чтобы как-то разрядить неловкое молчание, заполнить тишину, которая внезапно стала слишком густой.

Она покачала головой, не сводя глаз с пола. «Нет. Я проездом… К родственникам ехала, да автобус сломался. Недалеко отсюда… Вот и бреду теперь пешком… Не знаю, где я…»

История звучала странно и была какой-то даже неправдоподобной. Но девушка выглядела действительно уставшей и замерзшей, и в ее глазах стоял настоящий страх. Да и что ему терять? Новогодняя ночь, пустой гараж, незнакомая девушка — все как-то необычно, не по-спокойненски. Словно сон на яву.

«Может, чай хотите?» — снова предложил он, уже более уверенно. — У меня тут термос есть. Горячий.»

Она подняла глаза, улыбнулась робко, первый раз за все время их короткого знакомства. Улыбка у нее была светлая, немного грустная, но очень обаятельная. В ней было что-то беззащитное и притягательное одновременно.

«Не откажусь… Спасибо…»

Игорь налил чай в термокружку, протянул ей. Она взяла дрожащими пальцами, обхватила кружку ладонями, прижала к щекам, закрыла глаза. Потом сделала маленький глоток, задержала во рту, словно пытаясь согреться изнутри.

«Спасибо, — сказала она тихо, открывая глаза. — Как же хорошо…» В голосе появилось тепло, дрожь немного утихла.

Они молчали некоторое время, каждый думая о своем. Ветер за стенами гаража не утихал, снег все шел, стучал по крыше, заметал щели в воротах. В приемнике зазвучала какая-то старая песня про любовь, грустная и мелодичная.

«Меня Игорь зовут, — сказал он наконец, решив нарушить затянувшееся молчание. — А вас?»

«А меня… — она замялась на секунду, словно забыла собственное имя, или не хотела его называть. — Меня зовут Наташа.»

Наташа. Простое имя. Как и сама девушка. И в то же время что-то в ней было необычное, загадочное. Особенно эти большие темные глаза, смотрящие как-то вглубь тебя, словно пытаясь прочитать твои мысли, увидеть то, что скрыто за внешней оболочкой.

Они разговорились. Сначала неловко, невпопад, потом все свободнее и откровеннее. Говорили обо всем и ни о чем. О погоде, о Новом годе, о жизни в провинции. Наташа рассказывала что-то невнятное о своей работе, о родственниках, к которым ехала, но избегала конкретики, уходя от деталей. Игорь тоже что-то говорил о своей работе на заводе, о мотоцикле, о гараже, о своей скучной и размеренной жизни. Разговор тек неровно, с паузами, с неловкими улыбками, с случайными касаниями рук, когда брали кружки с чаем. Но в этой неловкости было что-то особенное, какое-то скрытое напряжение, как перед чем-то важным, неизбежным. Словно два случайных путника, встретившиеся на перекрестке судеб в метель и темноту новогодней ночи.

Время летело незаметно. Чай в термосе закончился. В приемнике начали транслировать новогоднее обращение президента, с помехами и треском пробивающееся сквозь метель. Наташа вдруг встрепенулась, словно очнулась от забытья.

«Ой, уже скоро Новый год, — сказала она с удивлением, глядя на радиоприемник. — А я тут у вас засиделась… Мне надо идти…» В голосе звучало неуверенность, сомнение. Куда идти в такую метель и темноту, она сама не знала.

«Да куда вам торопиться в такую погоду, — сказал Игорь, почувствовав неожиданную тревогу при мысли о ее уходе. — На улице метель не утихнет до утра. Может, останетесь до утра? Переждете метель. А утром уже видно будет, как добраться до ваших родственников.»

Наташа задумалась на секунду, посмотрела на Игоря прямо в глаза. И в этом взгляде было что-то такое… что-то не высказанное, но понятное обоим. Словно немой вопрос и немой ответ одновременно. И доверие, и недоверие, и надежда, и отчаяние. Целая гамма невыраженных чувств.

«Хорошо, — сказала она тихо, опуская глаза. — Я останусь.»

Глава II

Новый год они встретили в гараже. Под звуки курантов из приемника, с треском и помехами, под завывание ветра за стенами и стук снега по крыше. Игорь вспомнил, что в багажнике машины завалялась бутылка дешевого шампанского, купленная еще к какому-то празднику и забытая там. Он принес ее, запыленную, холодную, как лед. Нашел два пластиковых стаканчика, налил искрящуюся жидкость. Выпили молча, чокнулись неловко, пожелали друг другу счастья и здоровья в наступающем году. Слова звучали как-то неубедительно, неискренне, как будто они сами не верили в то, что говорят. Но в воздухе витало ожидание чего-то другого, более важного, чем банальные поздравления.

Потом долго молчали, сидя рядом на верстаке, слушая музыку, смотря на снег, падающий за окном. Наташа прислонилась головой к плечу Игоря, закрыла глаза. Он чувствовал ее тепло, ее дыхание, легкий запах какого-то незнакомого парфюма, смешанный с запахом морозного воздуха. Было как-то странно и хорошо одновременно. Словно они оказались в каком-то другом мире, отрезанном от всего остального, от проблем, забот, от обыденности жизни. Только они двое и метель за окном.

Разговор завязывался снова, тихий, неторопливый, словно боясь спугнуть наступившую атмосферу интимности. Говорили о детстве, о мечтах, о том, что важно для каждого из них. Наташа рассказывала о своем городе, о родителях, уже без той напряженности, которая чувствовалась вначале. Игорь тоже рассказывал о Спокойном, о своей работе, о родителях, о своих нереализованных амбициях. В ее глазах он видел понимание, сочувствие, интерес. Он чувствовал, как растворяется лед отчуждения, как между ними возникает невидимая связь, теплое человеческое участие.

А потом… потом случилось то, что обычно случается между мужчиной и женщиной в новогоднюю ночь, когда за окном метель, а внутри тепло и немного пьяно от шампанского и неожиданной близости. Были неловкие прикосновения, робкие поцелуи, шепот и смех. Сначала робкие и неуверенные, потом все страстнее и отчаяннее. Было что-то нежное и торопливое, как будто боялись спугнуть это неожиданное счастье, растворить его в обыденности утра. Они лежали на старом раскладном диване, принесенном отцом еще в советские времена, укрытые его старой курткой, и время остановилось. Существовали только они двое, и метель за стенами гаража, и тихая музыка из приемника.

Утром Игорь проснулся от холода. Обогреватель выключился, в гараже было зябко и сумрачно. Солнце еще не поднялось высоко. Он открыл глаза и понял, что лежит один. На верстаке лежал голубой шарф, тот самый, который был на Наташе вечером. Самой Наташи не было. Диван был пуст, куртка лежала скомканная на полу. Дверь гаража была приоткрыта, на снегу виднелись следы, ведущие от ворот в сторону дороги.

Он резко сел, сердце забилось тревожно. «Наташа! Наташа!» — тихо позвал он, но в ответ была только тишина гаража и завывание ветра за воротами. Он вскочил, накинул куртку, выскочил на улицу.

Снег перестал идти, небо было чистое, голубое, как немытое стекло. Солнце слепило глаза, отражаясь от белого снега. Вокруг — ни души. Только следы на снегу, босые следы, уходящие в сторону дороги, и исчезающие за поворотом. Словно призрак растворился в утреннем свете.

Игорь стоял на пороге гаража, растерянный, ошеломленный. Что это было? Сон? Галлюцинация? Новогоднее чудо? Но вот он — голубой шарф на верстаке, вещественное доказательство того, что все это было не сон. И босые следы на снегу, ведущие в никуда.

Он вернулся в гараж, взял в руки голубой шарф. Мягкий, теплый, пахнущий чем-то незнакомым, сладковатым, женственным. Он прижал его к лицу, закрыл глаза. В голове были обрывки воспоминаний, какие-то неясные образы, фразы, смех, прикосновения… Но самого главного — лица Наташи — он не мог вспомнить четко. Словно ее образ был размыт, не фокусировался. Словно она растворилась в утреннем свете, как дым, как новогодняя сказка.

Он попытался вспомнить ее имя полностью, фамилию хотя бы. Ничего. Наташа и Наташа. Проездом. К родственникам. Автобус сломался. Бред какой-то. Но шарф — вот он, в руках. Теплый, реальный. Вещественное доказательство того, что все это было на самом деле.

Игорь положил шарф в карман куртки, запер гараж и пошел домой. Новогоднее утро началось как обычно. Мать хлопотала на кухне, готовила завтрак, отец вернулся с рыбалки с пустым ведром, жаловался на плохой клев, на мороз, на бесперспективность зимней рыбалки. Все было как всегда. Только в кармане куртки лежал голубой шарф, напоминание о странной ночи и незнакомой девушке, исчезнувшей так же неожиданно, как и появившейся.

Глава III

С тех пор прошло много лет. Жизнь текла своим чередом. Игорь закончил институт, устроился инженером на завод, получил квартиру, похоронил родителей. Жизнь была размеренной, спокойной, предсказуемой. Как и название города — Спокойный. Воспоминания о новогодней ночи постепенно стирались, тускнели, уходили в тень повседневности. Шарф где-то затерялся при переездах и ремонтах, словно исчез вместе с Наташей. Воспоминания стали смутными, нечеткими, как старая фотография, выцветшая на солнце. Иногда, в новогоднюю ночь, когда за окном мела метель, Игорь вспоминал ту ночь в гараже, незнакомую девушку, ее робкую улыбку, ее большие темные глаза. Но это было скорее как сон, как вымышленная история, не имеющая отношения к реальности.

И вот сейчас, весной, разбирая старые вещи в гараже, случайно найденная записка — «На Новый год я здесь. Ожидайте. Об этом совсем необязательно знать другим людям» — словно ключ повернула в замке его памяти. Все всплыло снова, ярко и четко, как будто это было вчера. И Наташа, с ее робкой улыбкой и большими темными глазами, и голубой шарф, и босые следы на снегу, и запах ее духов, и тепло ее тела, и тихая музыка из приемника. Все вернулось с новой силой, захлестнуло его волной воспоминаний.

Игорь стоял в гараже, держа в руках пожелтевший листок бумаги, и чувствовал какую-то щемящую тоску в груди. Не то чтобы сожаление об упущенной возможности — он даже не знал, что это была за возможность. Скорее — горечь от собственной забывчивости, от того, что позволил времени стереть из памяти что-то важное, необычное, что случилось с ним однажды в новогоднюю ночь в старом отцовском гараже. Горечь от того, что не попытался узнать больше о Наташе, не поискал ее после ее исчезновения, отпустил ее так легко и беспечно, позволив ей раствориться в снежном утре.

Он опустился на раскладной стул, смотрел на записку и думал. Кто оставил ее? Наташа? Зачем? Кому она адресована? «Ожидайте»… Кого ожидать? И что означает «об этом совсем необязательно знать другим людям»? Словно это какой-то секрет, какое-то тайное послание из прошлого, адресованное ему, только ему.

Глупости какие-то. Просто чьи-то детские игры, наверное. Записка старая, лет двадцать ей точно есть. Может, отец еще баловался чем-то в молодости? Или кто-то из его друзей решил подшутить? Но нет, что-то не вязалось. Записка была написана женским почерком, аккуратным, округлым. И эти слова — «на Новый год я здесь»… Слишком уж совпадало с той ночью и Наташей. Слишком много совпадений для простой случайности.

Может, она специально оставила эту записку? Чтобы он нашел ее когда-нибудь, спустя годы? Чтобы он вспомнил о ней, о той ночи? Зачем? И как она могла знать, что он найдет ее именно сейчас, весной, в этом гараже? Это было невозможно, нелогично, мистически.

А может, все это просто совпадение. Случайность. Игра воображения. Его память подбросила ему эту историю, навеянную запиской. Он просто слишком много думает, слишком много ищет смысла в обычных вещах. Жизнь простая штука, как говорил отец. Не надо ее усложнять. Живи сегодняшним днем, не оглядывайся назад, не заглядывай вперед.

Но записка лежала у него в руках, а в голове крутились воспоминания о новогодней ночи и незнакомой девушке Наташе. И щемящая тоска не отпускала. Тоска по чему-то ускользнувшему, непонятному, но явно важному. По той молодости, по той наивности, по той неожиданной встрече, которая могла бы стать чем-то большим, но так и осталась неразгаданной загадкой, забытой в суете обыденной жизни. Тоска по неизвестному будущему, которое могло быть, но не стало.

Игорь вздохнул, смял записку в кулак. Что теперь делать с этим воспоминанием? Искать Наташу спустя пятнадцать лет? Глупость какая. Да и как ее найдешь? Проездом. К родственникам. Автобус сломался. Сказка новогодняя. История, которая случилась и исчезла, не оставив следов, кроме этой пожелтевшей записки и смутных воспоминаний.

Он разжал кулак, разгладил помятую бумажку, положил ее обратно на полку, за банку с краской. Пусть лежит. Может, еще когда-нибудь найдет ее случайно, как сегодня. И снова вспомнит новогоднюю ночь и незнакомую девушку. И снова почувствует эту тихую, щемящую тоску по упущенному времени и неведомым возможностям. Просто так, для разнообразия в спокойной и размеренной жизни инженера Игоря Павлова из провинциального городка Спокойный. А больше и не надо. И так достаточно для размышлений в тишине гаража в неспешный весенний день, когда весна запаздывает, а воспоминания наоборот, наступают с неожиданной силой.

Ночной гость

Спокойный всегда был городом, где тени казались гуще, а ночи длиннее, чем где-либо еще. Даже летние вечера здесь окутывались какой-то преждевременной, почти зловещей темнотой. Может, дело было в старых деревьях, которые, словно скрюченные пальцы, тянулись к небу, или в туманах, которые часто сползали с окрестных холмов, закутывая город в саван тишины и влаги. А может, дело было просто в людях, в их усталости, в их вечном поиске чего-то неуловимого, что они называли счастьем.

В тот вечер, когда Счастье решило посетить Спокойный, небо было затянуто плотными, свинцовыми тучами. Ветер, холодный и пронизывающий, гулял по пустынным улицам, заставляя скрипеть вывески магазинов и завывать в водосточных трубах. Фонари тускло освещали мокрый асфальт, создавая зыбкие, искаженные отражения. Город готовился ко сну, но сон этот был тревожным, полным смутных ожиданий и невысказанных страхов.

Счастье появилось на окраине Спокойного, словно тень, отделившаяся от ночи. Оно не имело четкой формы, скорее, это было ощущение, едва уловимое присутствие, обернутое в подобие человеческой фигуры. Высокое, неясное в полумраке, в потертом пальто, с поднятым воротником, скрывающим лицо. Его шаги были тихими, почти неслышными, словно листья, скользящие по мокрой земле.

Оно подошло к первому дому на краю города — маленькому, покосившемуся домику с облупившейся краской и кривой верандой. В окнах горел тусклый свет. Счастье остановилось перед дверью, на мгновение замерло, словно прислушиваясь к тишине внутри. Затем подняло руку и постучало.

Стук был тихим, почти робким, словно шепот ветра. В доме, казалось, никто не услышал. Счастье постучало еще раз, чуть громче.

В доме зашевелились. Свет в окне погас, затем снова зажегся, но уже в глубине дома. За дверью послышались тихие шаги.

«Кто там?» — раздался из-за двери хриплый, усталый голос.

Счастье молчало. Что оно могло сказать? «Это Счастье»? Звучало глупо, нелепо, как шутка.

«Кто там, я спрашиваю?» — голос стал настойчивее, в нем прорезались нотки раздражения и страха.

Счастье снова промолчало. Оно не умело говорить словами, его язык был языком сердца, языком тишины, языком едва уловимых ощущений.

За дверью раздался тяжелый вздох. «Если это шутка, то она дурацкая», — проворчал голос. — «Идите прочь».

Шаги затихли, свет в глубине дома погас. Дверь осталась закрытой.

Счастье постояло еще немного перед темным домом, словно надеясь, что дверь все же откроется. Но дверь молчала, словно каменная стена. Тогда Счастье развернулось и пошло дальше, в глубь города.

Следующий дом был больше, крепче, с ухоженным газоном и светящимися окнами. Здесь, казалось, жили люди, которые знали, чего хотят от жизни, люди, которые добились успеха, люди, у которых, казалось бы, уже было все, включая счастье. Но это было лишь иллюзией.

Счастье постучало и в эту дверь. Стук был чуть увереннее, но все еще тихим, ненавязчивым.

Дверь открылась почти мгновенно. На пороге стоял мужчина средних лет, в шелковом халате и с бокалом вина в руке. Лицо его было усталым, под глазами залегли тени, несмотря на дорогие часы и костюм, он выглядел измученным и разочарованным.

«Чего надо?» — спросил он резко, глядя на Счастье с подозрением.

Счастье снова молчало.

Мужчина прищурился, пытаясь разглядеть ночного гостя в полумраке. «Вы кто? Полиция? Или…» Он запнулся, словно не хотел произносить вслух то, что пришло ему в голову. «Или что-то еще?»

Счастье протянуло руку, словно предлагая себя. Но мужчина отшатнулся, словно от прикосновения проказы.

«Убирайтесь», — сказал он, его голос дрожал от страха и раздражения. — «У меня нет ничего для вас. Я не хочу никаких проблем».

Он захлопнул дверь перед самым носом Счастья, оставив его стоять в одиночестве на пороге, освещенном лишь тусклым светом крыльца.

Счастье вздохнуло, хотя вздохом э