ГЛАВА 2

Он самозабвенно возился в котловане с этими быстро растущими ящерицами, когда высоко над головой зазвучали незнакомые голоса. У барьера появились богато одетые люди, дородные, в теплых одеждах из дорогого и редкого меха. Апоница склонился над каменным барьером, указывал вниз, что-то говорил быстро и заискивающе.

Иггельд ощутил недоброе, рядом с Апоницей появился Якун, тоже взволнованный, лицо побледнело, покрылось красными пятнами, будто переел лисьих ягод. Иггельд уловил быстрый взгляд, что бросил на него Якун, уловил незаметный взмах руки, но не понял, что надо делать, на всякий случай перестал играть с детенышами и пошел менять воду.

Апоница крикнул:

– Иггельд, раз уж ты там, возьми дракончиков и отнеси по одному вон к тому краю!

Иггельд, гордясь силой, ухватил сразу двух, отнес, пыхтя, в указанное место. Один из богато одетых сказал, смеясь:

– Крепкий мальчишка!.. Уж его точно выбраковывать не стоит.

Другие тоже смеялись, кто искренне, кто угодливо, но все внимательно следили, как детеныши, разлученные с матерью, с жалобным визгом поползли обратно. Их задние лапы волочились, как перебитые, оба скулили, дракониха вскинула голову и смотрела внимательно. Апоница прикрикивал повелительно, удерживая ее на месте. Малыши совсем выбились из сил, один полз все медленнее, другой распластался и жалобно скулил.

Иггельд хотел подбежать и отнести, но Апоница сказал незнакомым голосом:

– Стоять!.. Не мешай.

Первый дракончик кое-как дополз до материнского брюха, ткнулся мордой в теплое вымя, но так измучился, что сразу заснул. Второй начал ползти, снова остановился, опять прополз пару шагов…

Иггельд услышал голоса:

– Я полагаю, со вторым ясно…

– Да, конечно.

– Погодите, – возразил третий голос, – может быть, остальные будут такими, что и второй покажется бегуном.

– Да, вы правы, сперва пересмотрим всех…

– Запомнили, у этого хвост почти белый?..

Апоница кивком позволил Иггельду отнести к матери и второго, сказал:

– Донесешь еще двух?

– Легко, – ответил Иггельд, деваться некуда, хотя в тот раз думал, что глаза лопнут от натуги, дракончики прибавляют в весе с каждым днем. – Туда же?

– Да.

Он отнес и остановился, приходя в себя, а дракончики резво поползли обратно. На этот раз добрались к матери без передышек и остановок, почти вровень. Апоница кивнул удовлетворенно, но лицо оставалось все еще встревоженным.

Третья пара тоже оказалась резвой, хотя второй отстал, и намного, но просто первый не полз, а почти бежал. Иггельд видел, что этого взяли на заметку особо, указывали Апонице, он кивал и улыбался. Четвертая пара была последней, которую Иггельд донес, да и то дважды ронял по дороге, потом, к его стыду, пришлось носить дракончиков по одному. Правда, оставалось всего четверо.

Сердце его похолодело; наконец-то дошло, что эти нарядные и празднично одетые люди и есть те безжалостные убийцы, что всякий раз обрекают на смерть половину, если не больше, любого потомства вот так в первый же отбор. А потом, через два месяца, и второй, когда снова половину на смерть, останется только трое, а потом и вовсе один…

В глазах закипели слезы. Последние два ползли вяло, хотя выглядят крепкими и здоровенькими, то ли переели, то ли хотят спать, но ползут едва-едва, два таких толстеньких комочка, по дороге тычутся мордочками во все выпуклости, отыскивая теплый бок матери.

Голоса над головой раздавались недолго. Когда Иггельд всех детенышей расположил у матери под брюхом и поднял взгляд, над барьером оставался только Апоница. Иггельд потащился, донельзя усталый, к корзине. Апоница сам взялся за ручку, начал вертеть, а Иггельд вертел вторую, внизу, так поднялся вдвое быстрее.

– Якун повел их угощать, – объяснил Апоница. Он усмехался, но в глазах была грустная ирония. – От них многое зависит…

– Почему?

– Знатоки, – объяснил Апоница лаконично.

Они сели рядом на каменный заборчик, Иггельд чувствовал, что и бывший наездник драконов испытывает к нему симпатию, хотя ему, Иггельду, едва исполнилось четырнадцать, а наезднику, подумать только, какой старый, уже почти пятьдесят!

Иггельд спросил тоскливо:

– Ну почему, почему отбор так рано?

– Ты же сам видишь, – сказал Апоница с мягким упреком, – кто из них едва жив, а у кого тельце сильное и крепкое. Это видно уже на вторую-третью неделю. Но только через два месяца станет видно, какой детеныш смирный, какой трусливый, а какой чересчур злобный. Мы и так первый отбор проводим только в этом возрасте, чтоб уж совсем точно, хотя напрасно переводим драконье молоко. Потом проводим отбор уже среди сильных, но отбраковываем крайности: чересчур трусливых и чересчур раздражительных… Тут затягивать нельзя, потом вставлять штыри поздно. Или очень трудно. Уже бывало нехорошее…

Иггельд помрачнел. Хоть и говорят, что в раннем возрасте дракончики еще ничего не чувствуют, но почему же они тогда так жалобно кричат, визг и писк доносятся даже до города? И зачем их напаивают дурман-травой?

– Один штырь, – сказал Апоница, словно ощутив мысли мальчишки. – А раньше вживляли в шею три!.. Да, на старых рисунках у дракона три штыря. И наездник сидел чуть ближе к спине, штыри на расстоянии растопыренных рук. А теперь мы научились пользоваться одним, дракону не так больно… Иггельд, не переживай так! Разве коню не больно от шпор? Разве не пользуются плетью, хлыстом? А удила, которыми всадник рвет коню рот, тому в радость?

Через две недели, помнил Иггельд, старшие смотрители придут снова. Черныш едва-едва в прошлый раз прошел отбор, но сейчас из шести оставшихся если не самый слабенький, то почти самый, другие уже дерутся друг с другом, играя, а Черныш отползает в сторону и смотрит на них большими непонимающими и, хуже всего, испуганными глазами.

Он безвылазно находился в питомнике трое суток, почти не покидал котлована, чтобы не пропустить Хоту Золотой Пояс, главного оценщика. Тот явился после сытного обеда, устроенного в его честь в доме главного смотрителя драконов. За ним неспешно двигались, посапывая и сыто взрыгивая, шестеро членов городского совета.

Иггельд взял на руки Черныша, тот сразу попытался вскарабкаться ему на плечо, Иггельд не пустил, прошептал на ухо:

– Ты должен показать себя сильным и здоровым!.. Постарайся! Я очень тебя прошу!

Наверху заблистали яркие одежды, он отпустил Черныша к остальным, тот сразу заспешил к маминому брюху. Над барьером показалась голова главного оценщика, Хоты Золотой Пояс, рядом появились еще четверо, все рассматривали дракониху и ее потомство холодно и оценивающе. Хота окинул взглядом молодняк, нос поморщился, Иггельд вздрогнул, когда сверху донесся неожиданно резкий неприятный голос:

– Эти два слева чересчур нежные. Медленно соображают, суетливые, костяк хрупкий, утонченны. Мускулатура слабая, плоская. Суставы нерельефные, грудь узкая… Такие часто болеют, до взрослости обычно не доживают, их нужно кормить особо, беречь от жары, холода, ветра, даже от дождя… тьфу! Что вы мне показываете?

Апоница сказал суетливо:

– Это те, что остались от прошлого отбора! А взгляните на вон тех двух…

Иггельд тоже посмотрел на дракончиков, те в сторонке затеяли возню друг с другом, а сверху тут же раздался брюзжащий голос:

– А эти суховаты. Такие возбуждаются по любому поводу, бросаются на стены, а когда надо в бой, уже лежат с высунутыми языками. Эти покрепче, чем те… нежные, но все равно для боя не годятся. Нет, они не струсят, но зачем вам, чтобы бросались в бой, не слушая команды?

Подошел еще один, Иггельд не знал, кто это, не из дракозников, тогда бы узнал, явно один из тех загадочных и страшных людей, что дают деньги на прокорм, дают то больше, то меньше, а могут, как не раз он слышал разговоры взрослых, могут и вовсе перестать давать, драконы почти не приносят прибыли. Он держался гордо, спесиво, перед ним гнулись, а он заговорил громко и важно, любуясь каждым словом:

– По голове дракона можно понять о нем все! Величина головы и выступающие кости говорят о развитости всего костяка, грубости или нежности телосложения. Голова дракона бывает грубой, тяжелой или сухой…

Иггельд посматривал на дракозников, слушают эту чушь, как будто слышат впервые, ни один не повел даже бровью, когда этот важный заявил, что у здорового дракона кончик носа всегда влажный, если не спит, конечно, и не болен, ни один не сказал, что здесь это все дети знают, молчали и кивали, пока он не устал или не сказал уже все, что знал о драконах…

– Ну-ка, – раздался наконец сверху рычащий голос Хоты, – давай собирай всех в корзину…

Иггельд не понял, что и зачем, послушно носил детенышей, дракониха подняла голову и наблюдала за ним, а когда он отнес последних, забеспокоилась, поднялась, явно намереваясь пойти следом и в пасти попереносить всех обратно.

– Давай! – раздался сверху голос.

Раздался страшный хлопок с треском, Иггельд невольно вздрогнул, это наверху кто-то ударил дубиной по туго надутому бычьему пузырю, и тот лопнул. Одновременно упали стенки корзины, трое детенышей с жалобным писком помчались к матери, Черныш спешил третьим, но не потому, что испугался меньше, он от ужаса спотыкался и падал, в то время как другие неслись почти прыжками, добежали до материнского брюха и прижались, дрожащие, перепуганные.

Лишь трое щенков не бежали, хотя один сперва было выскочил, но тут же начал с любопытством осматриваться, отыскивая, что же это за странный новый звук. Двое остались в корзине, один рыча скалил зубы, а второй пытался взъерошить несуществующий гребень на спине.

Сверху послышались голоса:

– Я думаю, все ясно…

– Да, не пришлось долго отбирать…

– Удачно, что все они проявили себя так явно.

– И так ярко! Никаких колебаний.

– Вы тоже так думаете? Тогда на этом и решим. Апоница, из этих трех одного отберем через неделю, а тех можете сегодня же… Поздравляю, эти показали себя неплохо. В прошлом помете, как вы помните, только один не струсил. Да и то, гм, можно сказать, с натяжкой.

Голоса отдалились, истончились, стихли. Дракончики, не слыша повторения странного звука, пошли к матери. Пошли неспешно, без страха, с достоинством. Иггельд потерянно смотрел на Черныша, в глазах защипало, испуганный дракончик задрожал и расплылся, а его огромная мать как будто вошла в огромное серое облако и ворочалась там, утробно вздыхая.

Ноги дрожали, он весь трясся, как осиновый лист, а когда пошел к корзине, его повело в сторону, и он ударился о каменную стену. Наконец перенес ноги через край, ухватился за ворот. Пошло очень легко, а когда поднялся, Апоница закрепил ручку и сделал шаг навстречу. Морщинистое лицо старого наездника было грустным, в глазах Иггельд увидел море сочувствия.

– Сядь, – предложил Апоница мягко, – переведи дух. День был трудным и… тяжелым.

Иггельд вскричал, слезы брызнули из глаз:

– Что, это все? Все?

– Все, – подтвердил Апоница.

– Так быстро?

– На этот раз… да.

Он заплакал громче, плечи затряслись, рыдания распирали грудь и становились комом в горле.

– Но разве так можно? Так просто?

– Это жизнь, – сказал Апоница.

– Я не отдам!.. Я не отдам его убивать!

Апоница с сочувствием привлек его к себе на грудь, широкая шершавая ладонь с твердыми мозолями с неловкостью прошлась по спине, по плечам, пригладила волосы.

– Я понимаю, – сказал он тихо. – Думаешь, я с легким сердцем отдаю на смерть? А чего же я тогда в такие вот дни напиваюсь… трое суток меня корчит! А за все эти годы должен бы привыкнуть, как думаешь?

Иггельд оторопел, даже слезы высохли. Неверящими глазами смотрел на главного смотрителя. Да, все знали, и он знал про запои лучшего знатока драконов, но как-то не приходило в голову связать их с отбраковкой молодняка.

– Как же вам тогда плохо, – вырвалось у него.

– Очень, – признался Апоница. – Но что делать? Ты можешь предложить другой выход?

Иггельд дернулся.

– Нет, не могу!.. Но и отдать Черныша на смерть не могу. Это же мой… Я его с рук кормил! Он мой палец сосет, когда спит. Он такой теплый, такой ласковый… Он все понимает!

– Он слабый, – обронил Апоница грустно.

– Он не слабый!

– Слабее других, – уточнил Апоница.

– Ну и что?

– Для дракона, малыш, это самое главное – не быть слабым. И так намного слабее людей… в сравнении, конечно. У человека почти все рождаются нормальными, уроды – редко. У драконов почти все уроды, ты сам видел безглазых, безлапых, двух– и трехголовых… Другие вроде бы с виду нормальные, но не смогут давать племя, у кого-то не отрастут крылья, иные помрут от неведомых болезней… Это все наказание, как говорят маги, за грех подражания Творцу. А по-моему, никакое это не наказание, а просто неумение сотворить живое. Одно дело Творец, другое – эти критиканы, что решили утереть нос старику и показать, как надо. Так что, если хотим спасти драконов, должны заранее отбраковывать всех, кто помешает полноценным. Иггельд, мы могли бы прокормить вдвое больше драконов. Даже втрое!.. Но отбираем только самых здоровых. И то, сам видишь, сколько больного потомства от этих самых здоровых.

Он говорил тихо, с болью, потрясенный Иггельд наконец смутно ощутил ту огромную тяжесть, которую несет на себе смотритель, но тут же душа испуганно запахнулась, он вскрикнул:

– Я ничего не хочу понимать! Я не хочу, чтобы мой Чернышик умер! Не хочу, чтобы его… убили.

Апоница привлек его к себе, широкая заскорузлая ладонь гладила по голове, а Иггельд, уже не сдерживаясь, рыдал навзрыд. Плечи вздрагивали, весь трясся, слезы выходили трудно, уже не светлые детские, а горькие мужские, слезы жгучей потери.

Апоница сказал мягко:

– Пойди погуляй. Если хочешь, отдохни день-другой. Работал тяжко, за троих взрослых мужчин. Заслужил отдых. А потом, когда наберешься сил, приходи.

Иггельд спросил горько:

– А Черныша за это время убьют?

– Не Черныша, – объяснил Апоница, он поморщился. – Я всегда против того, чтобы давать имена детенышам. Потом они как будто уже… ну, почти люди. Даже больше, чем люди. Родственники! Не Черныша убьют, а среди детенышей выберут самого сильного, понял? И отважного. Так это называется. Называется правильно.

Иггельд покачал головой.

– Черныша… Черныша убьют…

Апоница помрачнел, сказал зло:

– С сегодняшнего дня всякого, кто даст имена детенышам до последней выбраковки, – выгоню! И назад не приму. Путь Куявии – уменьшать страдания человеческие.

Закат на редкость долгий, а облака громадились в несколько этажей, снежно-белые вверху и раскаленно-красные снизу, даже видно, как пылает днище, рассыпаясь на пурпурные угли. Ночь не приходила и не приходила, он измаялся, истомился, наконец пурпур на небе сменился багровостью, а та уступила темной синеве, на смену которой наконец-то пришла звездная чернота горной ночи.

Он прокрался из дома, дядя уже заснул, как и его жена с детьми, воздух снаружи показался даже теплым, хотя на самом деле не успел остыть после теплого июньского дня. На улице тихо, от корчмы доносятся шум, песни и треск табуреток.

У котлована горят два смоляных факела, а над местом, где раньше спускали лестницу, а теперь – корзину, настоящий фонарь с двойными стенками из бычьего пузыря. Корзины нет, он пометался вдоль котлована, пока не наткнулся на запертый сарай. Замок огромный, а ключ, как он помнит, только у Апоницы.

Сердце застыло, похоже, Апоница что-то чует, никогда раньше не запирал корзину. Никто в здравом уме не полезет ночью в котлован к драконихе с ее выводком, а если и полезет, то таких не жаль, среди людей тоже нужна чистка от больных, слабых и дураков.

Он уже отчаялся, когда вспомнил о мастерской Якуна, у того всегда на стенах мотки веревки. Волосы встали дыбом от одной только мысли, что украдет, нарушит, по всему телу пробежала волна страха. Поколебался, однако ноги уже несли к мастерской, дрожащие пальцы тихохонько взялись за дверную ручку.

Отворилось без скрипа, через окошко падал слабый лунный луч, но и без него Иггельд отыскал бы веревки, их здесь множество: толстых, тонких, гладких, как будто смазанных жиром, и мохнатых, будто со вставшей дыбом шерстью.

Вскоре, закрепив веревку за столб у заборчика, спускался по темной стене в еще большую темноту. Сильный запах могучих зверей достиг ноздрей внезапно, Иггельд успел удивиться, почему же раньше не обращал внимания, потом подумал, что днем и так много впечатлений, а сейчас в полнейшей темноте только и надежда на запахи…

Ступни наконец коснулись твердого. Иггельд постоял, прислушиваясь, но лунный свет не доставал до дна котлована, тот казался перерезанным наискось пополам: верхняя часть залита слабым призрачным светом, извиваются струйками воздушные потоки, поднимаются, а здесь придется идти на ощупь…

Впереди послышался грозный всхрап. Иггельд остановился, прошептал:

– Это я, Иггельд!.. Не раздави меня нечаянно.

Дальше продвигался, стараясь не поднимать ноги высоко, чтобы не опустить на спину или голову нечаянно отползшего дракончика. Запах становился сильнее, в лицо пахнуло жарким и влажным теплом, он догадался, что стоит перед пастью драконихи. В темноте вспыхнули, казалось, два светильника, желтые, приглушенные, Иггельд застыл: никогда раньше не видел, что у драконихи глаза светятся.

– Это я, – повторил он с трудом. Плечи затряслись, он повторил: – Это я… Дай мне Чернышика… я просто поиграю с ним. Дай, я ему не сделаю больно… Я сберегу, я его люблю… Ему со мной будет хорошо…

Наклонившись, он щупал спинки, тельца, и одно извернулось под его пальцами, руку пригнуло к земле, и по ней поползло, вгоняя острые коготки в старенькую одежду из невыделанной кожи, тяжеленькое существо.

– Чернышик, – прошептал Иггельд с нежностью. – Мой горбатенький… Сам почуял меня…

Он поднялся, в полутьме смутно виднелась огромная серая масса, огромные, как миски, желтые глаза рассматривали немигающее пристально. Пахнуло тяжелым животным теплом.

– Я его спасу, – прошептал Иггельд. – Я вынесу отсюда и… спасу! Это не похищение, понимаешь?

Он начал отступать, не сводя взгляда с этих горящих недоверчивых глаз. В темноте послышался мощный вздох, в лицо ударила тугая волна перегретого влажного воздуха, чуть не сбила с ног. Глаза медленно гасли. Иггельд, едва не падая, повернулся и поспешил к стене.

Черныша пришлось пересадить на плечо, дракончику там не понравилось, попробовал забраться на голову, едва не свернул шею. Растопыренные пальцы наконец ухватили веревку, Черныш в это время переползал с плеча на плечо и едва не сорвался, но с такой силой вонзил когти, что проткнул коготками ветхую кожу рубашки насквозь. Боль стегнула по всему телу, хотя Черныш вцепился только в шею.

– Сиди тихо, – прошептал Иггельд. – Иначе я не смогу тебя спасти!

Он начал подниматься по веревке, ее раскачивало, Черныш похрюкивал, уверенный, что это новая игра, и поглубже вонзал коготки. Иггельд добрался до края в полуобморочном состоянии, по спине под рубашкой ползли теплые капли. Он перевалился через край, упал, стараясь не придавить Черныша, из-за чего больно ударился о камни лбом, ночь на мгновение озарилась искрами, но только он сам, ослепленный, ничего кроме искр не увидел.

Домой пробрался тихонько-тихонько, но здесь везение кончилось: со второго этажа по лестнице спускался дядя, ступеньки поскрипывали под грузным телом, в ночном халате, в растоптанных башмаках и с фонарем в руке.

– Так вот ты где? – сказал он ворчливо. – Все бегаешь по ночам? Воровать начал, что ли… Боги, что это у тебя?

Черныш, сидя у большого и всемогущего друга на загривке, смотрел бесстрашно и с любопытством. В больших зеленых глазах отражался маленький толстенький человечек с непонятной штукой в руке, надо попробовать ее на зуб. Ортард отшатнулся, едва не выронил фонарь.

– Это дракончик, – сказал Иггельд торопливо. – Его зовут Черныш.

– Что за Черныш?

– Он ласковый и добрый…

– Убери эту гадость! – вскрикнул Ортард. – Это что же за толстая жаба… или раскормленная ящерица в моем доме! Выброси ее, сковырни… сошвырни с себя!

– Это Черныш, – торопливо повторил Иггельд. Голос дрожал, он почти захлебывался словами: – Его нельзя выбрасывать, он стоит дорого!.. Правда, дорого! Вы же знаете…

Ортард приблизил с опаской фонарь, Иггельд отвернул голову, ослепленный, а Ортард, морщась и зло кривя губы, рассматривал Черныша, а тот с интересом рассматривал огромного человека с непонятной светящейся штукой в руке. Здесь, в теплом и надежном месте, совсем не страшно. Всегда можно быстренько сползти вниз и спрятаться за пазуху, там тепло, уютно и безопасно.

– Зачем принес? – спросил Ортард все еще враждебно. – Отнеси и брось обратно в яму!

Он стоял на лестнице, загораживая дорогу наверх. Иггельд потоптался на месте, осторожно попытался снять Черныша, тот еще сильнее вогнал когти в ветхую одежду, снова зацепив тело. Иггельд постарался не дрогнуть лицом, а Черныш, очутившись на руках, довольно захрюкал и начал умащиваться поудобнее, из-за чего Иггельда раскачивало, как тростинку на ветру.

Привлеченная громким голосом, в боковых дверях спальни показалась заспанная жена Ортарда, достославная, ее так и называли, достославная Греманна. Волосы цвета старой соломы стояли торчком, заспанное лицо походило на груду недожаренных оладий, глаза едва смотрели из щелей между припухших век.

– Что за шум? – спросила она недовольно. – Дети ж спят…

Увидела Черныша, рот округлился для вопля. Ортард сказал торопливо:

– Не вопи! Город перебудишь.

Греманна посерела, и без того серое и рыхлое лицо стало уже не горкой оладий, а свернулось в ком сырого теста. Иггельд с тоской вспомнил, что никогда не позволяла ни ему, ни своим забитым детям даже спрашивать о щенке или котенке. Однажды Чилбук и Кеич, младшие дети Ортарда и Греманны, подобрали и притащили домой жалобно мяукающего котенка, так она по возвращении вышвырнула в окно, детей нещадно выпорола. Котенок, не разобравшись, вернулся в дом, где дети снова накормили и обогрели, она выпорола детей еще жестче и велела занести эту гадость подальше и утопить.

Сейчас он в беспомощности переступал с ноги на ногу, наконец собрался с духом, выпалил:

– Это Черныш!.. Он самый умный!.. Но его смотрители сегодня убьют…

Ортард спросил рассерженно:

– За что?.. Хотя убьют и убьют, им виднее.

– Он не самый быстрый, – ответил Иггельд. – А им нужен самый быстрый…

Ортард сказал резко:

– Все. Хватит болтовни! Ты явился с этой гадостью, перебудил всех, а теперь еще хочешь занести эту дрянь в дом? Так?

– Так, – ответил Иггельд упавшим голосом. Самому теперь показалось глупым, просто куда еще мог пойти. – Я… я только зайду наброшу на плечи что-нибудь… а то холодно…

– Ночью всегда холодно, – фыркнул Ортард. – Мы ж не на равнине, здесь горы, если заметил! Ладно, иди. Но я не ухожу спать! Подожду здесь, пока не унесешь эту пакость!

Иггельд торопливо проскользнул в комнатку. Чилбук и Кеич спали, но Елдечук, старший сын Греманны, проснулся, тер глаза, таращился сонно.

– Ты че? – спросил он сонно. – Ты это… ой, че это у тебя?

Иггельд осторожно опустил Черныша на пол. Тот замер, опасливо приглядываясь и принюхиваясь, прежде чем сделать шаг в незнакомом месте. Елдечук вытаращил глаза, свесился с постели. Иггельд торопливо перебирал нехитрые вещи, собрал теплое, сунул в мешок, взял лук, колчан со стрелами и повесил за спину.

Елдечук разрывался между диковинным дракончиком и сводным братом, что ведет себя так непонятно.

– Что случилось?

– Я ухожу, – ответил Иггельд.

Эти слова вырвались сами, но тут же сообразил, что в самом деле уходит, ничего другого не придумать, как уйти из этого дома, уйти отовсюду, где Черныша обрекли на смерть. Елдечук смотрел вытаращенными глазами, спросил шепотом:

– Можно его потрогать?

– Только не напугай, – сказал Иггельд. Он осторожно открыл окно, тихонько скрипнуло, он замер, скрип показался оглушительным. – Все, Елдя, прощай!.. Подай мне Черныша.

– Его зовут Черныш?

– Давай его сюда.

Елдечук, страшась дракончика и донельзя гордый, сграбастал и, покраснев от натуги, поднял до подоконника. Иггельд принял на руки, потом наконец сообразил, что и Черныша можно в мешок. Тот отчаянно забарахтался, Иггельд запихал с силой, стукнул по голове, и Черныш присмирел, понял, что здесь свобода заканчивается, где-то буянить и сопротивляться можно, а где-то нельзя.

Елдечук спросил жалобно:

– А когда придешь?

– Когда-нибудь, – ответил Иггельд. – Когда-нибудь.

Мир уже спал, спали люди, звери и птицы, только соловьи, они как будто не птицы, пели тщательно, виртуозно, очень умело и красиво, днем слишком много грубого шума и грубых звуков, днем кричат, полагая, что поют, грубые неотесанные птицы, и потому соловьи молчат, а вот сейчас, ночью, поют и поют, и неважно, что нет слушателей, соловьи поют потому, что не могут не петь… и к тому же знают, что хоть один человек в огромном городе да не спит, слушает, а им лучше один вот такой слушатель, чем целая толпа пьяных гогочущих мясников.

Он скользнул вдоль глухой стены дома, перелез забор и оказался на улице. На миг представил злорадно, каким будет лицо дяди, когда подождет-подождет, а потом красный от гнева пойдет в детскую комнату, готовый разорвать на части, а там обнаружит только спящих детей, если Елдечук не перебудит Челбука и Кеича и не расскажет им, что приходил Иггельд и приносил настоящего дракона, вот такого огромного, в двери не пролезал, вон царапины на косяке…

Злорадство испарилось, едва подумал, что в самом деле ведь ушел, а куда идти, во всем городе нет человека, который приютил бы с дракончиком на руках, да еще с таким, которого надо утопить как непригодного.

ГЛАВА 3

Черныш отчаянно барахтался в мешке, пришлось переложить за пазуху. Там сразу свернулся клубочком и затих. Но едва вышли из дома, Иггельд сделал пару шагов и с разбегу наткнулся на столб из металла, так показалось. Вскинул голову, на него смотрел огромный и красный, словно выкованный из красной меди, гигант Ратша. Сердце Иггельда застыло, а за пазухой, как назло, зашебуршилось. Не успел перехватить, из распахнутого ворота высунул голову Черныш.

Ратша крякнул, спросил гулким, как из пещеры, голосом:

– Ого, что это у тебя?

– Это?.. Да это так просто…

– У тебя зверь за пазухой, парень.

– Это не зверь, – ответил Иггельд затравленно.

– А кто?

– Черныш!

– Ах, Черныш, – протянул Ратша. – И куда ты его несешь?..

Голос звучал строго, Иггельд посмотрел в широкое лицо, Ратша уже не улыбался, смотрел внимательно, рука лежит на плече Иггельда, пальцы в любой миг могут стиснуть так, что захрустят косточки.

– Он… – выдавил Иггельд. – Он…

– Ну-ну, говори.

– Его забраковали, – выдавил с трудом Иггельд. – Он должен умереть…

Пальцы на плече разжались. Иггельд не поверил глазам, огромный человек кивнул, произнес с сочувствием:

– Да, это тяжело. Когда человек гибнет, так ему и надо, не жалко. А вот этих… да, жалко. Не знаю почему, но жалко. Ладно, неси, попрощайся с ним.

Иггельд миновал гиганта, еще не веря, что пронесло, пустился бежать, опомнился не раньше, чем ноги вынесли за пределы города и обжитой долины. Дыхание из груди вырывалось с хрипами, пот выступил на лбу, а между лопатками взмокло. Мешок, туго привязанный, разболтался при беге, надо бы остановиться и привязать снова, но сейчас уже никто не гонится, да и не гнался, а при ровной ходьбе в спину не колотит, только от него жарко даже в эту холодную ночь.

Он отчаянно прикидывал, куда пойти и что делать, а ноги все несли и несли навстречу рассвету, и когда солнце показалось из-за края, город уже лежал далеко внизу у ног, а он по узкой тропке забирался все выше и выше в горы. И тогда понял, что неосознанно уже решил, где спрячется, переждет, пока минует для Черныша опасность, а потом вернется в город с большим и сильным дракончиком, здоровым и быстрым. И все увидят… И все поймут, и все скажут…

Высоко в горах есть еще долина – маленькая, холодная и негостеприимная, насквозь продуваемая свирепым северным ветром, из-за чего там никто никогда не селился. Иггельд поднимался туда однажды, в надежде подстрелить горного козла, начался снегопад, а следом – метель, наверняка пришлось бы превратиться в ледышку, но просто чудом обнаружил, что одна из щелей ведет в пещеру, просторную, сухую, чистую, а через пещеру к тому же бежит ручеек с чистейшей водой.

В тот раз переждал метель, выбрался через заметенный снегом вход, увидел свежие следы коз, поохотился и с добычей вернулся в город. Потом еще поднимался в ту долину, всякий раз добывал либо козла, либо барана, а то и дикого кабана: в уголке долины приютилась небольшая дубрава, там обитало целое стадо свиней. На них никто не охотился, и если бы им было что жрать, заполонили бы всю долину и хлынули бы вниз неудержимым потоком.

Сейчас торопливо поднимался по знакомым местам, уже год не был здесь, с тех пор, как полностью посвятил себя драконам. Ничего не изменилось, это же горы, а не быстрорастущая трава…

Звезды колыхались в небе при каждом шаге. Вообще-то в горах никто не смотрит на звезды, это не ровная, как стол, степь, где иначе заблудишься, в горах ориентирами служат вершины. Он знал, что, кроме него, почти никто ни разу не поднимался выше Города Драконов, только слышали, что в самых горах есть еще клочок ровной земли, там горы источены норами, но никто там не живет, там такие свирепые ветры, что замораживают даже драконов.

Он поднимался, поглядывая на звезды и вершины гор, воздух становился все холоднее, а к утру, перед восходом солнца, ему казалось, что он попал в разгар зимы, дыхание замерзало прямо на губах, облачко пара вылетало белое, сразу превращалось в крохотнейшие снежинки.

Солнце поднялось из-за сверкающих вершин, ослепило, он некоторое время стоял, держась одной рукой за стену, другой прикрывал глаза. В двух шагах начинается обрыв, бездна, придется идти вот так, вдоль обрыва, а дальше, насколько он видел, тропка даже сужалась, над обрывом придется продвигаться, чуть ли не прижимаясь к стене животом… Или спиной, если захочет смотреть в бездну.

Он хотел повернулся к пропасти спиной, но зашевелился Черныш, начал брыкаться. Задняя лапенция запуталась в рубашке, и если вот так толкнется в стену, как брыкает в живот, то кувыркнутся с обрыва. Пришлось прижаться спиной и так пройти с десяток страшных шагов, глядя остановившимися глазами в жуткую пропасть, что начинается прямо от его подошв. Все это время Черныш шевелился, устраивался, вертелся, даже высовывал мордочку из ворота, но, глотнув морозного воздуха, предпочел обиженно скрыться в тепло и уют, и как раз в это время тропка расширилась, можно повернуться и даже чуть отойти от края пропасти.

Ветер начал усиливаться, толкал в спину. Он ощутил, что страшноватая долина уже близко, заставил усталые ноги двигаться чаще. Черныш скулил, тыкался мордочкой в грудь, живот, искал привычное теплое вымя.

– Потерпи, – прошептал он, – мы должны добраться…

Ветер уже ревел, свистел в ушах, толкал в спину, продувал во все щели. Отвесные стены впереди сузились, оставался широкий проход, впереди открывалась просторная долина, дальше за пеленой вихря видна новая вертикальная стена, но он от ужаса застыл еще больше: гладкий камень под ногами отполирован ветром так, словно превратился в ровный блестящий лед.

Он сделал еще несколько шагов, свирепый ветер подхватил, толкнул в спину. Он поневоле побежал, откинувшись всем корпусом назад и стараясь противиться, но ураганный ветер опрокинул, потащил по гладкому камню. Иггельд зажмурился, обхватил Черныша и старался принимать толчки на себя, на плечи, на руки, защищая маленького дракончика.

Снизу оцарапало до крови, ветер не стих, но основная струя шла прямо через долину, а его отшвырнуло к внутренней стене. Он осмотрелся, лязгая зубами уже от холода, высмотрел щель, поднялся и побежал к ней, все еще подгоняемый свирепым ветром.

Из темной расщелины пахнуло нечистым воздухом, шерстью, что-то огромное метнулось навстречу. Он успел увидеть горящие глаза, хищную звериную морду с растопыренными ушами, с приплюснутым, как у свиньи, носом. Она с жуткой смертоносной бесшумностью метнулась мимо, только лица коснулась мерзкая гладкость. Сердце остановилось в смертельной тоске, словно воочию увидел смерть, повернулся, провожая взглядом, и понял, кого напоминают ему драконы, особенно вот так, в полете, с растопыренными угловатыми крыльями.

Пещера оказалась тесной, даже теснее, чем помнил, но в прошлом году сам был меньше, ветер бессильно ревет у входа, там крутится снежок, холодно блестят отполированные до блеска камни. Иггельд, шатаясь, почти теряя сознание от усталости, пробрался на середину пещеры, сбросил с плеч мешок. Теплое одеяло, еды на два дня, огниво, малый запас для растопки первого костра, маленький котел, всякие мелочи…

Наконец он запустил руку за пазуху, пальцы коснулись свернувшегося в колечко тельца.

– Вылезай, лежебока… Здесь будем жить.

Черныш появился из-за пазухи с обвисшими лапами, голова тоже бессильно падала на бок, а глаза затянуло пленкой. Ужас ударил в голову, Иггельд вздрогнул от собственного отчаянного крика:

– Черныш!.. Черныш, не спи!

Но с ужасом видел, что Черныш не спит, а умирает или уже умер. От голода или холода, а может быть, сам придавил насмерть, когда тащило ветром, детеныш дракона первый год жизни вообще слабый и беззащитный, они одинаково умирают от холода и от жары, умирают от недостатка воды или воздуха, хотя человеку такой воздух кажется обычным, умирают от ушибов, которые не замечают кошки или собаки их размеров.

– Черныш!

Черныш бессильно свисал с ладони, лапы даже не дернулись. Иггельд пощупал, помял, слезы брызнули горячие, он орал, плакал, целовал застывшую мордочку, положил на землю и вдувал в маленькую пасть воздух, тормошил, теребил, снова дул в рот воздух… в какой-то момент лапки слабо дернулись, Иггельд заорал счастливо, теребил и тормошил сильнее, целовал, грел озябшим телом, тельце дрогнуло, по нему пробежала судорога, глазки открылись.

– Черныш! – крикнул Иггельд. От слез почти не видел дракончика, горячие капли падали на мордочку, высунулся красный, как пламя, язычок, слизнул, мордочка перекривилась, слезы горькие и соленые, жгучие. – Черныш, только не оставляй меня!.. Только не оставляй!.. Я же один на всем свете!.. Кроме тебя, у меня никого нет!..

Дракончик задрожал. Иггельд поспешно укутал в самое теплое одеяло, торопливо разжег огонь и, держа Черныша в одеяле, как ребенка, старательно отогревал перед костром. Щель завесил вторым одеялом, заткнул мешком, и вскоре воздух в пещере прогрелся, он сам перестал дрожать, но Черныша нацеловывал, грел дыханием, совал за пазуху, вытаскивал и снова целовал, проверяя, живой ли.

Только сейчас осознал во всей пугающей ясности, что в самом деле порвал со сплоченным обществом смотрителей драконов и даже… людей. Он уложил Черныша на толстое меховое одеяло, сам лег рядом, обнял, а в черепе пошли чередой пугающие мысли.

Когда детеныши появляются на свет, дракониха сама разгрызает и поедает скорлупу яйца, освобождает маленького беспомощного дракончика, тщательно вылизывает, мордой придвигает к соскам, да и сам слепой еще и глухой детеныш находит горячие наполненные молоком соски, ползет к ним, ползет к матери или другим дракончикам, чтобы согреться, скулит, привлекая внимание… Правда, когда глаза открываются, он уже начинает исследовать мир, но и тогда за всем следит мать, чаще всего предостерегающе ворчит, чтобы не отползали далеко, а непослушных героев громадной пастью нежно хватает и относит обратно.

Это она поощряет игры маленьких дракончиков, часто сама же их и начинает, но строго следит, чтобы в азарте не начали друг друга кусать слишком сильно, но вот теперь этот дракончик целиком и полностью на нем, на Иггельде, а он ощутил, что совершенно ничего не знает о драконах, что растерян, испуган и что взял на себя слишком много.

Мелькнула трусливенькая мысль вернуться, но, когда представил, сколько насмешек придется вытерпеть, не говоря уже о том, что этим возвращением погубит Черныша, зажмурился от стыда, помотал головой и сказал, почти прошипел со злостью:

– Нет, назад пути нет. Мы им покажем!

Черныш бегал по пещере, обнюхивал стены, пол, пробовал жрать песок, скулил, а когда вышел вслед за Иггельдом из пещеры, от неожиданности скульнул и сел на толстую задницу. Мир огромен, бесконечен, ярок и полон ошеломляющих запахов.

Иггельд ходил следом, как заботливая мамаша, а Черныш разрывался между желанием обнюхать старые следы горного козла, проследить, куда летят такие странные мелкие драконы в перьях, попробовать на вкус зеленый мох, свисающий с камней, погнаться за сороконожкой и все время оглядывался на Иггельда.

– Ага, – догадался Иггельд. – Это ж я теперь твоя мама! Я должен учить, показывать… Ладно, запоминай.

Мы не кочевые артане, сказал он себе, вкладывая в «кочевые артане» все презрение цивилизованного человека к дикарям. Мы должны выбрать себе место, где будем жить. И это место должно быть… удобное.

В горах немало пещер, больших и малых, он целыми днями лазил, осматривал, пока не отыскал достаточно просторную, но с длинным узким лазом со стороны юга. Чернышу в двух местах приходилось почти прижиматься к полу. Зато в самой пещере чисто, просторно, много песка, сухо. Холодный ветер терял силу в длинном изогнутом проходе, в самой пещере сквозняков нет, Черныш вскоре привык к новому месту, он требовал только, чтобы Иггельд находился близко.

В первые дни Иггельд просыпался от тяжести: Черныш потихоньку снимался со своего места и перебирался к спящему хозяину-папе. Иггельд, проснувшись, сердито отправлял дракончика на его место, тот неохотно уходил, очень медленно и все время оглядываясь, не передумал ли могучий друг, не сжалился ли над его горбатеньким видом, не разрешает ли взглядом, движением… Иггельд, зажав сердце в кулак, покрикивал, и бедный Черныш, тяжело и горестно вздыхая, укладывался, делал вид, что засыпает, а сам следил, чтобы Иггельд уснул, тогда можно потихоньку встать и тихонько-тихонько перебежать к нему и лечь так, чтобы касаться его боком, лапой или хотя бы кончиком хвоста. Но лучше всего – мордой, чтобы любимый папочка, открыв еще сонные глаза, сразу увидел перед собой его любящую морду с оскаленными в улыбке зубами.

На первый день хватило еды, что захватил с собой в мешке, на второй – наведался в рощу, без труда убил кабанчика. Помня наставления старых охотников, выбирал именно кабанчика, а не свинку, та пусть приносит новых поросят. Теперь это его долина, его роща и его свиньи, должен заботиться обо всем своем мире сам. Он должен выжить.

– Сейчас я разведу костер, – объяснил он Чернышу. – Это такой красный зверь, кусается больно… Привыкай, будет с нами жить. Если подружиться, то… словом, с ним подружиться стоит.

Он постоянно разговаривал с Чернышом, помня наставления Апоницы, что дракон должен привыкнуть к голосу смотрителя, научиться различать оттенки, и тогда покажется, что дракон «все-все понимает», хотя на самом деле просто… словом, не углубляйся, как сказал однажды Апоница, это маги до всего докапываются, им нужна суть, а у нас получается – ну и ладно, этого и добивались!

Если бы не жуткий ураганный ветер, в долине можно жить, строить дома, добывать руду, он успел увидеть настоящие залежи железа, копать не надо, все наверху. Стадо свиней, что в роще, может прокормить две-три большие семьи или целый поселок рудокопов. А там можно завести и своих…

Когда-нибудь, подумал он, доберутся и до этой долины. Хотя почему «когда-нибудь»? Я уже добрался. Наверное, и остальные забираются в новые места и обживают, потому что либо сами уходят от людей, страшась наказания, либо их изгоняют.

Черныш высунулся из уже обжитой пещеры и, задрав короткорылую мордочку, очень внимательно следил за облаками. Иггельд понимал, что очень скоро дракон обнаружит, что облака ничем не угрожают, их нельзя есть, на них не поохотишься, с ними нельзя играть, и постепенно перестанет их замечать вовсе.

– Ты по сторонам смотри лучше, – сказал он наставительно. – По сторонам!

Лобастая голова повернулась к Иггельду. На миг стало не по себе, дракон за ночь подрос еще, как показалось, морда жуткая, глаза навыкате, страшные клыки высовываются из-за прикушенных толстых губ. В следующее мгновение длинный красный язык выметнулся как молния. Лицо обожгло горячим, влажным. Иггельд завопил, начал отмахиваться, а Черныш, довольный игрой, все старался попасть языком между мелькающих рук и все же лизнуть двуногого папу в лицо, вылизать ему нос, уши…

Так прожил месяц в полном одиночестве, если не считать обществом Черныша. Выходя на охоту, щель задвигал обломком скалы, а когда возвращался с добычей, едва хватало сил, чтобы отодвинуть. Черныш бросался навстречу с визгом, он то ли чуял издали приближение любимого папочки, то ли спал сразу же возле входа. Иггельд отбивался, отплевывался, а потом, нацеловавшись, начинали вдвоем разделывать зверя.

С оленями и козлами проще, а к кабанам Иггельд не подпускал: среди смотрителей ходили жуткие рассказы, как даже самые здоровые драконы помирали в жутких корчах от съеденного сала. Черныш жутко обижался, всякий раз старался хотя бы лизнуть запретное.

Со второго месяца начал проситься на охоту, но на прогулках всего пугался, отпрыгивал, прятался за всемогущего родителя. Иггельд сперва тревожился, не вырастет ли дракон трусом, но когда второй раз шли той же дорогой, Черныш уже спокойнее обнюхивал ранее испугавший камень или пень, трогал лапой, рычал, пробовал испугать, а то и пробовал на зуб.

Черныш ростом с хорошего кабаненка, такой же плотный, массивный, толстый, только лапы намного короче, а брюхом почти касался земли. На спине поблескивали крупные чешуйки, иногда казался Иггельду большой уродливой рыбой, иногда жабой или укороченной ящерицей, но стоило тому поднять голову и посмотреть Иггельду в глаза, сразу же хотелось схватить этого отважного, хоть и перепуганного огромностью мира зверящика на руки, прижать к груди и расцеловать в умную, самую замечательную в мире морду.

Труднее приучить оставаться на месте и ждать, когда Иггельд удалялся, но без этого нет успешной охоты, а без охоты обоим голодная смерть, так что бедному дракончику пришлось усвоить жестокий урок: если противиться этому приказу, то вернут в пещеру, а гулять и охотиться родитель уйдет один.

Оставив Черныша на опушке, Иггельд обычно крался между дубов, выбирал среди стада свиней кабанчика, те всегда самозабвенно пожирают желуди, вокруг любой свиньи по десятку полосатых зверьков, совсем не похожих расцветкой на родителей.

Одной стрелы хватало, чтобы поразить дичь. Стадо с визгом отбегало к следующему дереву, Иггельд поспешно подбирал добычу и бегом возвращался к Чернышу, а тот, не осмеливаясь сойти с места, отчаянно рыл землю лапами и смотрел умоляющими глазами: где был так долго? Я тебя жду уже сто тысяч лет!!!

Однажды, когда шел третий месяц их пребывания в Долине Ветров, так ее называли все, несколько дней подряд стояла прекрасная теплая погода, он выбрал низкое место, где ветры проносились выше, и потащил Черныша к тому месту, где ручей пробился на поверхность и разлился почти что речкой. Черныш вытаращил и без того выпуклые глаза, смотрел непонимающе, а Иггельд сразу же попытался затащить его в воду.

Ручей шириной в три шага, а в самом глубоком месте до колена, но Черныш уперся, вырывался, шумно дрожал, горбился и поджимал короткий хвостик под брюхо, что было признаком сильнейшего ужаса.

– Это, – объяснял Иггельд терпеливо, – вода, вода, вода… Тебе придется встречаться с нею часто. Ты же пьешь из того ручья, что в пещере? Это такой же, только больше… да это и есть тот самый, только наверху… Ну, давай, не трусь!

Он сам влез в ручей, даже присел на дно, чтобы вода поднялась почти до плеч. Черныш в ужасе носился по бережку, вопил, плакал, визжал, а потом, когда Иггельд сделал вид, что опускается под воду, плюхнулся в ручей всем телом, поплыл, тут же ощутил под лапами надежное тело родителя, стал карабкаться на голову, едва не оборвал уши и не вырвал когтями все волосы.

Иггельд вынес на берег, успокоил, снова занес на руках, прижимая к груди, начал медленно опускаться в воду. Толстенькое тельце в руках затряслось, как былинка на ветру, судорожно начало выкарабкиваться, полезло в панике на голову. Иггельд хотел присесть, но подумал, что бедный ребенок совсем рехнется, поднялся во весь рост и начал уговаривать, поглаживать, постепенно опускаясь все ниже.

Он так увлекся, что не сразу заметил подходившего издали человека с поднятыми в приветствии руками. Вздрогнул, когда тень упала на прозрачную воду ручья, резко обернулся с Чернышом на руках, что тоже попробовал вздыбить крохотный гребень на хребетике и оскалить зубы.

Апоница помахал рукой.

– Это я, я. И все еще твой друг, хотя ты, признаться, поступаешь неверно. Но это оставим, я просто беспокоюсь за тебя.

Иггельд вышел из ручья, тело пробирала дрожь, вода ледяная даже сейчас, в разгар лета. Апоница опустился на камень, глаза внимательно рассматривали дракончика, потом перевел взгляд на Иггельда.

– Настоящий дракон не должен бояться.

– Он еще не дракон, – возразил Иггельд. – Это ребенок!

– Ребенок дракона в таком возрасте ничего не боится, – сказал Апоница. – Вообще не боится. В любом возрасте. Ну да ладно, я не о нем… Как ты?

– Держусь, – ответил Иггельд. – Зато со мной Черныш. Он не трусливый, он… он осторожный! Он очень умный. Он все понимает.

– Ну да, конечно, – согласился Апоница. – Только вот не говорит. И не все делает. Зато у него глаза умные, верно?

Иггельд усмехнулся.

– Все так.

– Давай, трус, выходи, – сказал Апоница. – Не прячься!

Черныш осторожно выглядывал из-за спины Иггельда, как застенчивый ребенок. Когда Апоница слишком уж обращал на него внимание, отступал и снова прятался, а когда гость смотрел в сторону и вроде бы не замечал, Черныш потихоньку осмелел, зашел к нему сзади, обнюхал и даже попробовал подергать за полу длинного халата.

– Понятно, – сказал Апоница саркастически. – Если боимся мы, то это осторожность, а если другие – трусость. Я оставил коня там, у пещер. Думаешь, ты надежно спрятался? Твое логово любой найдет. Я кое-что привез. Это немного, но мы собрали, кто что может.

– Что?

– Да все по мелочи. На тот случай, если дурь не пройдет и вздумаешь зимовать…

– Да я не думал, – начал Иггельд и осекся. Сказать по правде, он вообще не думал о зиме, и так каждый день дается с боем. – Хотя… даже не знаю. Думаю, мне пока что нельзя возвращаться.

Апоница поинтересовался мирно:

– А когда, считаешь, придет пора?

– Когда выращу Черныша большим и сильным, – ответил Иггельд. – Когда увидят, что он вовсе не трус. Когда смогу доказать, что я прав!

Апоница грустно усмехнулся.

– А, значит, члены Совета ошибались?.. Да ты совсем ребенок. Сам вроде Черныша. Ладно, пойдем затащим в пещеру вьюки, да отбуду, пока не застала ночь. Хоть ночи летом и короткие, но не хочу в потемках над краем пропасти…

Черныш бежал сзади, потом начал шнырять по сторонам, обнюхивал камешки, переворачивал плоские, слизывал мокриц и червей, а когда впереди показалась знакомая стена с черной щелью, понесся галопом вперед, смешно вскидывая толстый зад.

Апоница сказал одобрительно:

– Задние лапы крепкие. Что значит, не в котловане рос… Много бегает?

– Да все время, что не ест и не спит.

Черныш как услышал, что говорят о нем, пронесся могучими прыжками, не сбавляя бега, к самой пещере, исчез в темноте. Когда они наконец пересекли продуваемое свирепым ветром плато, приблизились, из темноты навстречу блеснули два изумрудно-зеленых глаза.

Апоница сказал с удовольствием:

– Неужели охраняет ваше логово?

Иггельд сам не поверил, Черныш вот-вот либо убежит, либо подожмет хвост и бросится ласкаться, они сделали еще пару шагов, Черныш стал виден, он по-прежнему загораживал вход, на незнакомца смотрел вопросительно: а ты кто, что пришел вот так? Это наша пещера!

Когда Апоница попробовал подойти ближе, Черныш заворчал, гребень на спине поднялся, а молочные зубы предостерегающе блеснули. Апоница тут же остановился, подмигнул Иггельду. Тот, сам донельзя пораженный, громко и четко похвалил дракончика, поощряюще постучал палкой по боку, сунул в счастливо раскрытую пасть кусочек жареного мяса.

– Хорошо, – сказал Апоница. – Вообще-то даже отчаянные трусы защищают свое логово… особенно если загнаны в угол. Здесь другого выхода нет?

– Нет, – признался Иггельд. – Дальше глухая стена. Хотя пещера просторная.

– Все равно неплохо, – похвалил Апоница. – Если сумею выбраться до снегов, приведу Шварна или Чудина, помнишь такого? А то привыкнет твой зверь только меня так встречать…

Иггельд воскликнул:

– Да зачем столько трудов ради меня! Я того не стою.

– Ты не стоишь, – согласился Апоница, – а твое сумасшествие – стоит. Поверь, все смотрители драконов тебя понимают. И каждый из них в какой-то миг, день или час был тобой. И со слезами не давал… выбраковывать чернышиков, лапочек, зайчиков, любимцев! Кто-то, может быть, даже подумывал вот так же схватить своего любимца и убежать с ним куда глаза глядят. Так что мы не враги. Но мы – трезвые. И, увы, взрослые.

В тюках теплые одеяла, спальный мешок, чугунный котел и множество мелочей, при виде которых Иггельд сразу воспрянул, а жизнь показалась намного краше. Апоница помог занести вовнутрь, потом еще раз дважды попробовал зайти в пещеру, Черныш неуверенно прорычал, Иггельд громко и четко похвалил, почесал, дал жареного мяса, сырое – еда, а жареное – лакомство.

– Приведу, – сказал Апоница на прощанье, – кого-нибудь из них, а то и обоих сразу.

– Мне как-то неловко, – признался Иггельд.

– Хорошо, хорошо, – одобрил Апоница. – Дракон не должен подпускать чужих. Потом научишь различать своих и чужих, но сейчас пусть просто не подпускает никого. Пока все, кроме тебя, чужие.

К удивлению Иггельда, уже через неделю он приехал снова, с ним был Шварн, привезли еды, соли, топоры, пилу. Апоница пустил Шварна впереди себя, Черныш осторожно и пока еще неуверенно зарычал. Иггельд с удовольствием постучал палкой по бокам, почесал ею же загривок, похвалил, и Черныш в восторге, что угадал, как поступить правильно, тут же испортил образ грозного серьезного зверя, брякнувшись на спину и замахав всеми четырьмя.

ГЛАВА 4

Первое время Черныш жутко скучал по матери и собратьям, постоянно просился на ручки. Иггельд, сжав сердце в кулак, всякий раз относил его на отведенное место, гладил, успокаивал, уходил. Черныш вроде бы спал, но стоило Иггельду самому заснуть, как вскоре просыпался от того, что Черныш, стараясь согреться и постоянно ощущать живое тепло матери, забирался на него, как на матрас.

Лишь через пару недель воспоминание о большой драконихе и множестве братьев изгладилось из памяти ребенка, теперь там прочно утвердился образ горячо любимого и обожаемого папочки, что такой сильный, такой теплый, который гладит, чешет, кормит и восхитительно чистит уши.

На прогулках Черныш прыгал перед ним, то приносил в пасти большой камень, то приволакивал целое бревно и снова искательно заглядывал в глаза: ну вот он я, прикажи что-нибудь, да что угодно, я тут же выполню, ты увидишь, какой я послушный, как я тебя люблю, как стараюсь сделать все, чтобы ты меня любил и не бросал…

Иггельд приказывал, гонял, заставлял бегать и прыгать, присматривался, как быстро рыхлое тельце становится тугим и мускулистым, компактным, крепким. Кажется, удалось, думал он напряженно. Самое главное в воспитании – это как можно раньше закрепить у молодого дракона полезные навыки и отучить от вредных. Если не сделать, пока еще ящеренок, то потом уже ничего не получится. Дракон не поймет, почему раньше было можно, а сейчас нельзя. Возмутится, взбунтуется. Сделает по-своему, а если человек не сумеет переломить на свое, то авторитет хозяина разлетится вдрызг. И хозяином станет дракон.

Зима запаздывала, ночами землю сковывал лед, но поднималось солнце, льдинки таяли, от земли шел пар, но однажды задул ветер с Севера, земля стала неотличима от камня, хоть ставь ее вместо каменных стен, в роще свиньи попрятались в глубокие норы, за желудями выбегали ненадолго и тут же, торопливо набивши брюха, ныряли в свою преисподнюю.

Первое время он и Черныш пользовались запасами, что доставили Апоница и Шварн. Дважды Шварн приезжал с Чудином, молодым и неразговорчивым дракозником, оба раза привозили зерна, масла, сыра и хлеба. Однажды Иггельд перебрал все, посчитал, прикинул, и получилось, что с великим трудом хватит до середины зимы. Потом, понятно, просто околеют от голода и холода. Страшные даже летом горные тропы сейчас засыпал снег, выбраться невозможно, и к нему тоже никто не приедет, не накормит, не спасет.

Укутавшись так, что превратился в шар, он сказал строго-настрого:

– Сиди и жди!.. В огонь не суйся!.. Помнишь, как он в прошлый раз тебя куснул?.. А ты ревел, слезы катились с орех размером? То-то!

Черныш с великой обидой в глазах смотрел ему вслед, но едва Иггельд отодвинул первый камень и снял выделанную кабанью шкуру, дракончик в испуге прижался к земле от ворвавшегося холодного ветра. Иггельд протиснулся в щель, как можно более тщательно заделал вход, ветер ревел страшными голосами, дергал за одежду, старался сорвать плотно прихваченную ремешком шапку.

Едва он шагнул от заделанного входа, могучий порыв толкнул с такой силой, что Иггельд позорно покатился, как клубок шерсти. Его несколько раз ткнуло лицом в колючий хрустящий снег, а когда раскинул руки и ноги, стараясь зацепиться, его несло в таком положении, пока не ударился головой о камни, где тут же заклинило между валунами.

Он скорчился, укрываясь за камни, сгреб с лица налипший снег, пугливо огляделся. Мир, и без того безжизненный, страшный и злой, стал жутким, мертвым, угрожающим. Земля вся усыпана снегом, но везде выглядывают камни, снег не задерживается, струйками змеится по каменным плитам, слышно шипение и сухой шелест, с которым крупные оледенелые снежинки трутся одна о другую.

Едва приподнялся, ветер ожег щеки, швырнул в глаза горсть крупнозернистого снега. Отвернувшись, Иггельд с тоской думал, что надо пройти целых триста шагов, чтобы добраться до рощи. Сейчас даже ее продувает ветром, хотя и не сквозным, а как бы боковым, заодно, не зря свиньи выбегают ненадолго, торопливо роются в листьях, там под толстым слоем еще толще слой желудей, и снова прячутся, чтобы по весне уже нежиться там и валяться кверху копытцами…

Он перебегал вдоль стены, прячась не столько от кабанов, сколько от ветра. Наконец, добравшись до рощи, притаился, вытащил лук и с ужасом понял, что от холода не сможет натянуть тетиву.

И все-таки в тот раз ему повезло, буквально сразу же довольно крупный кабан вылез из норы, вскинул морду, нюхая воздух, и направился к ближайшему дереву. Иггельд вытащил пальцы изо рта, где отогревал, сразу же ожгло холодом, но стрела довольно послушно легла на тетиву, начал оттягивать ее, пока не коснулся кончика уха.

Кабан всего в пятнадцати шагах, не промахнуться, стрела ударит точно, но и нора слишком близко… Иггельд задержал дыхание, оттянул стрелу еще чуть, сделал поправку на ветер, расцепил кончики пальцев. Вжикнуло, почти заглушенное свистом ветра, кабан подпрыгнул всеми четырьмя и, круто развернувшись, ринулся в сторону норы. Стрела торчала из-под левой лопатки, погрузилась глубоко, но нора…

– Куда! – заорал Иггельд. – Там волки!

Это было нелепо кричать такое, но кабан то ли ошалел от неожиданного крика, то ли еще чего, но пробежал мимо норы, там наконец сообразил, что сделал глупость, затормозил, круто развернулся и снова ринулся к норе. Он едва успел сунуть в нее голову, как предсмертная судорога скрутила ноги, задергался и застыл, задние ноги вытянулись в струнку.

Иггельд, плача от счастья, выбежал, ухватил тяжелое тело, выволок, из темноты вроде бы сверкнули злые желтые глаза, но он ничего не хотел знать и бояться, присел и кое-как взвалил тушу на плечо. Ветер снова пытался свалить с ног, но теперь Иггельд уже шел, прижимаясь к стене, цепляясь за камни, считал шаги, чувствуя, как дрожат от изнеможения ноги, а когда показались родные камни у входа, взмолился, чтобы хватило сил дотащиться и доволочь тяжелую добычу.

Да, он тогда добрался, донес, отодвинул камень, втащил, закрыл за собой и, без отдыха, доволок кабана до костра. Черныш прыгал, сбивал с ног, вылизывал, рассказывал, виляя хвостиком, какой он хороший, никуда не бегал, ждал, даже в огонь не лез, ничего не трогал.

Огонь все еще горел, Иггельд, стуча зубами, подбросил поленьев и принялся разделывать кабана. Обессиленный, он помнил, что сумел поджарить большой ломоть, съел, тут же усталость заполонила все тело, он заснул прямо у костра.

Проснулся от того, что рядом сопело и чавкало. Еще не придя в себя, ощутил, что произошло страшное, поспешно поднял веки. Черныш, уже с отвисшим брюхом, доедал кабана. Почти доедал: половина обглодана, выедены все внутренности, и, самое страшное, из-за чего Иггельд застонал и заплакал, – в первую очередь сожрано все сало, его Иггельд старательно срезал и сложил отдельно.

– Плюнь! – закричал Иггельд страшным голосом, но сам же устыдился собственной глупости. – Что ты наделал!.. Как же я без тебя?

Черныш смотрел чистыми честными глазами. Увидев, что родитель проснулся, взвизгнул и, прыгнув к нему, лизнул в нос.

– Как же я без тебя? – повторил он уже безнадежно. – Черныш, у меня ж никого, кроме тебя, нет на всем свете…

Он обхватил большую лобастую голову, язык на мгновение замер, ощутил соленые слезы, но тут же заработал чаще, с неистовым рвением, стараясь вылизать своего родителя, утешить, вылечить.

– А кто вылечит тебя? – прошептал Иггельд.

Он не выпускал его из объятий, плакал, а Черныш сопел и сочувствующе вздыхал. Так, обнявшись и обессилев, оба заснули. И спали долго, Черныш – потому что любил поспать, а Иггельд не успел отдохнуть и согреться, да и потому, как он потом думал, что страшился проснуться рядом с мертвым дракончиком.

Спали они не меньше суток, если не двое. Проснулся голодный, во всем теле ни капли усталости, а только жажда двигаться, прыгать, ворочать камни. Осторожно разлепил глаза, и Черныш, что спал мордой к нему, тут же приоткрыл один глаз, убедился, что папа уже проснулся, распахнул оба глаза и приглашающе подпрыгнул на всех четырех: давай играть! Кто от кого удирает, а кто гонит и валит на спину?

Иггельд, не веря глазам, всматривался в его морду. Похоже, за время сна даже подросла, раздалась в стороны. Нос холодный, глаза ясные, губы не лопаются, а сам дракончик переполнен энергией.

– Ну ты и салоед, – прошептал он счастливо. – Как же ты выжил?.. Расскажу Апонице…

Черныш понял по голосу, что можно целоваться, ликующе бросился на грудь любимому папочке, повалил, облизал, Иггельд тоже обнимал, целовал, щупал, чесал, хватал на руки и бегом носил по пещере, приводя Черныша в дикий восторг.

По ту сторону входа свирепо завывал на разные голоса ветер. Утомившись с Чернышом, Иггельд посерьезнел, прислушался, и настроение сразу упало. Если в Городе Драконов такая вьюга случается один-два раза за всю зиму, все запираются в теплых домах и отсиживаются, то здесь это даже не вьюга, а обычная зима. А уже завтра-послезавтра надо снова на охоту. И кто знает, повезет ли на этот раз…

Свиней становилось все меньше, по крайней мере, добывать все труднее. Возможно, в норах они не размножались, а когда лютый мороз и ветер, то не до того, чтобы пропускать молодую свинку и поджидать, когда выйдет матерый кабан.

К концу зимы пришлось резко уменьшить рацион. Черныш отыскал в дальнем углу старые кости и грыз их целыми ночами. У него менялись зубы, мучительно чесались, он готов грызть даже камни, но кости можно еще и глотать, те усваивались, Иггельд видел, как прямо на глазах кости самого Черныша становятся толще.

Пришла весна, в рощу из нор выплеснуло множество мелких полосатых поросят. Всем хватит пропитания, подумал Иггельд, он чувствовал, как исхудали, кожа да кости, быстрее растите, размножайтесь, а то взрослых почти не осталось…

Черныш придумал сам себе забаву: в ручье водилась рыба, стремительная и сильная, неизвестно чего она поднималась из долин против бурного течения, Иггельд сам видел, как даже прыгает через пороги и небольшие водопады, но поднимается упорно, а здесь Черныш с утра до вечера сидел на исхудавшей заднице и то ловил лапами, то пытался хватать зубастой пастью. Когда удавалось поймать, он с торжеством приволакивал к Иггельду, складывал к ногам, садился на задницу и смотрел в лицо папы радостными блестящими глазами.

– Спасибо, молодец, умница, – говорил растроганный Иггельд. – Давай я тебя почешу…

Черныш томно закрывал глаза и вытягивал шею. Иггельд чесал, гладил, ласкал, потом обязательно делил рыбу, отщипывая себе кусочек, чтобы приучить дракона всегда приносить хозяину, а для Черныша он не хозяин, тот искренне и честно считает его любимым папочкой, да и он сам для него вовсе не дракон, не зверь, не чудовище…

Теперь Иггельд приносил с охоты молодого кабанчика, Черныш – рыбу, и к тому времени, как дороги очистились от залежей снега и приехал навестить Апоница, оба почти нагуляли прежнее мясо.

Апоница крепко обнял, отстранил, сказал дрогнувшим голосом:

– Если честно, я не ожидал…

– Чего?

Апоница сглотнул ком в горле.

– Ты хоть понимаешь, что ты сделал?

– Я спас Черныша, – ответил Иггельд.

Апоница отмахнулся.

– Что твой дракончик!.. Ты – выжил! Я не знаю, кто из взрослых мужчин сумел бы пережить здесь зиму в одиночку?

– Я не один, – ответил Иггельд гордо.

– Ах да, конечно…

Со стороны ручья донесся рев, визг, потом оттуда выметнулся Черныш, отряхнулся всем телом, брызги разлетелись, как мелкие осколки льда, а он понесся к ним во весь опор, резко затормозил перед Иггельдом, кося огненным глазом на Апоницу, раскрыл пасть, огромная рыбина упала к ногам Иггельда.

– Молодец, – похвалил Иггельд. Он потрепал Черныша за голову, пару раз скребнул за ухом, сказал: – Иди лови дальше!

Осчастливленный Черныш унесся к ручью, смешно подкидывая зад и помахивая хвостом. Апоница проследил за ним взглядом, в глазах изумление.

– Ты что, научил его ловить рыбу?

– Я? – удивился Иггельд. – Он сам меня научит!

Апоница все еще смотрел вслед дракону. Тот спустился в ручей, видно только горбик спины, там часто слышались шлепающие удары по воде, довольный, а иногда раздраженный рев, щенячьи взвизги, высоко взлетали брызги.

– Пока еще холодно, – сказал Апоница с сомнением. – Да и вода здесь… ледяная. Они легко простуживаются.

Иггельд кивнул.

– Да знаю. Но… мы в самом деле такое пережили! И еще… мы не выжили бы, если бы не ели зимой свинину. Черныш тоже ел. И сейчас, теперь уже ничего не могу поделать, ест сало так, что за ушами трещит.

Апоница покачал головой.

– Сожжешь ему печень. Хотя… если он не в котловане, а вот так носится, то у него и сало в желудке сгорит без вреда.

Иггельд с облегчением вздохнул.

– Спасибо. Я так тревожился.

– Да ладно, – ответил Апоница, взгляд его был пристальным. – Я же вижу, что ты сам во всем разобрался. А сейчас, скажу честно, твой дракошка прошел бы любые испытания. Он выглядит здоровым, крепким. И мышцы нарастил, как… не знаю просто, у кого!

– Боролись за жизнь, – просто сказал Иггельд. – Но теперь все позади.

– Впереди новая зима, – предостерег Апоница. – Правда, будешь на год взрослее.

– И Черныш.

– И Черныш, – согласился Апоница. – Иггельд, я горд тобой. Ты поступил неправильно, это я о драконе, но у тебя чистое честное сердце, ты бесконечно добр, и ты совершил… подвиг! А я расскажу в своем клане, что у драконов гораздо больше запаса выживаемости, чем мы думаем. И больше пластичности. В котловане любой дракон помер бы, наевшись сала. И нагрузки нашим драконам можно увеличивать, если смотреть вот на твоего. Ему не повредили, еще как не повредили!

Он снял с коней возле пещеры все припасы, понаблюдал, как Иггельд и Черныш носят вдвоем: Черныш держал в пасти тяжелейший мешок, тот волочился по земле, дракончик вскидывал пасть повыше, даже привставал на коготки, чтобы стать выше ростом, тащил, пыхтел, гордый, что ему тоже доверили работу взрослых.

– Старается, – сказал он с непонятной усмешкой. – Странно все это…

– Что?

– Никогда не видел драконов вот так… на свободе.

Иггельд пожал плечами, глаза показались Апонице глазами взрослого человека.

– А что такое свобода? Посуду мою и здесь. И точно так же рублю дрова, жарю мясо… Правда, со мной Черныш, а это и есть то, ради чего нужна свобода.

Апоница посмотрел на небо, сказал обеспокоенно:

– Пойдем в твою пещеру, хлебнем хоть горячей воды, если у тебя есть нечего. Дни пока что короткие, не хотелось бы, чтобы меня с лошадьми ночь застала на узкой тропке.

Они носились по долине взад-вперед и наискось, преодолевая ревущую ярость ветра, Иггельд соорудил из шкур плотные мешки, нагрузил камнями, так и бегали наперегонки. Черныш сперва противился, комично изгибался и пробовал задней лапой сорвать тяжелый груз, но Иггельд в конце концов сумел убедить наивного и доверчивого ребенка, что ему так красивее, что все его с этим грузом любят больше, и Черныш смирился, бегал с мешком камней на спине, который стараниями Иггельда становился все тяжелее и тяжелее.

Правда, увеличивая нагрузку, он следил, чтобы подрастающий дракончик не таскал сам по себе палки, а затем бревна. А если таскал, чтобы захватывал их только коренными зубами обеих челюстей. У молодых драконов привычка хватать клыками нижней челюсти, что вытягивает ее, потому все смотрители в первую очередь следили, чтобы прикус у драконов был правильным. Страшное и восхитительное зрелище, когда огромные страшные зубы, способные дробить не только кости быков, но и каменные валуны, красиво перекусывают листок так, словно разрубывают острейшим мечом.

При смыкании клыки и резцы челюстей дают ту знаменитую хватку дракона, из-за которой их в старину ценили во время Великой Битвы молодых богов со старыми. Тогда только драконы сумели переломить ход тысячелетней войны, после чего тцары и князья начали давать денег на разведение и воспитание драконов, посылать им стада скота на прокорм, хотя по-прежнему велели держаться с драконами подальше от городов и сел.

Да, Апоница прав: размеры, рост, сила – все это зависит от того, какие родители. Но Апоница и не прав в том, что ориентироваться надо только на родителей. Если даже человека слабого и хилого можно в каменоломне превратить в здоровяка с грудами мышц, то дракон куда больше зависит от того, чем кормят, чему учат, как нагружают. Прав Апоница только в одном: невозможно оставлять все двенадцать детенышей, ведь дракониха может давать приплод через каждые два года, и если всех оставить жить, драконами уже через сотню лет был бы заселен весь мир. Но это другое, это не к нему, есть же люди, что спокойно могут убивать даже людей, а он не может раздавить даже муравья или жука, если тот его не кусает… но даже если укусит, он такого муравья осторожно снимет и посадит на дерево или на листок.

Что драконы могут сильно меняться, он узнал из рассказов самих же смотрителей драконов, знатоков всех легенд, историй, сказаний, бывальщин, подлинных случаев. Самое простое изменение – на жарком юге, как гласят летописи, драконы уже во втором поколении полностью освобождаются от толстого подкожного жира, с которым здесь уже рождаются, высоко в горах у них легкие втрое больше, чем у тех, кто живет в подножьях, а у драконов, что живут и даже спят на снегу, между костяными плитками выросла длинная и очень плотная шерсть.

Драконы, что рождаются и живут среди драконов, ничем от них не отличимы, но те драконы, с которыми люди общаются, он сам видел, стали совсем иными по привычкам, образу жизни. Значит, очень много зависит от того, в каких условиях дракон живет, чему и как его учат, в каком направлении развивают.

Апоница, конечно, жалел о потере такого умелого и работающего только за хлеб смотрителя за драконами, но сам же, похоже, сумел обратить это себе на пользу, теперь приезжал часто, привозил еду, теплые вещи, даже прихватывал на запасных конях вязанки дров – все пригодится в холодную зиму. И наблюдал, советовал, но не настаивал, когда Иггельд что-то не выполнял или делал по-своему.

Прошло два года, в город доходили слухи о чудаковатом мальчишке, что сдружился с драконом и живет с ним в горах, вместо того чтобы жить с людьми. Многие посмеивались, поговаривали, что едва у парня появится интерес к женщинам, он придет в город. И уже не уйдет, здесь за эти годы подросли очень горячие девушки.

«Подружился», – это слово заинтересовало Апоницу, он отметил его как ключевое, как самое точное слово, почему дракон все еще не сожрал своего хозяина, почему так охотно выполняет его команды, почему старается понравиться, искательно заглядывает в глаза и даже надоедает требованиями: ну прикажи мне что-нибудь, ну пошли куда-нибудь и вели принести, я очень хочу, чтобы ты увидел, какой я послушный и как тебя люблю!

Апоница приехал не один, Иггельд с удивлением и испугом увидел на крупном, совсем не рабочем коне высокую фигуру Ратши. Апоница помахал издали, крикнул:

– Ты пока спрячь или придержи дракона, а мы привяжем коней понадежнее!

– Как вы добрались? – спросил изумленный Иггельд.

– С трудом, – признался Апоница.

– Но там же не проехать на лошади с вьюками!

– Вьюки в самом узком месте пришлось перенести на руках, – признался Апоница, – а потом снова на коней.

Ратша спрыгнул, небрежно бросил повод Апонице, сам с любопытством рассматривал Иггельда. Иггельд решил про себя, что Ратша изменился, но не понял чем: все те же раздутые мышцы, толстые руки, шея как у быка, сильное мужественное лицо…

За спиной послышался быстрый топот, Иггельд, не оборачиваясь, вскинул руку и сказал громко:

– Ко мне!.. Рядом!.. Спокойно!

Черныш, уже размером с молодого бычка, с готовностью остановился рядом, торопливо сел на толстый зад, выпуклые глаза уставились в незнакомого человека. Не смея сойти с места, он вытянул шею, стараясь если не дотянуться до Ратши, то хотя бы лучше уловить от него запахи.

Ратша заметно напрягся, не двигался, Апоница же привязал и успокаивал коней, те дрожали и роняли пену, крикнул жизнерадостно:

– Ты заметил, как он вырос?

– Еще бы, – ответил Ратша. – Эта долина поставила перед выбором: умереть или нарастить мускулы.

– А какие бревна он таскает! – сказал Апоница.

– Представляю, – ответил Ратша.

Иггельд, смущенный, подошел, Апоница его обнял, а Ратша похлопал по плечу. И снова на Иггельда повеяло изменениями, причину которых не мог уловить.

– А как грызет, – добавил Апоница, – бревно толщиной в ногу перекусывает за раз!

Ратша отстранил Иггельда, с удивлением посмотрел на его рот.

– В самом деле?

– Ну да, – заверил Апоница. – Я не представляю, каким он станет, когда отрастут крылья!

– Крылья? – удивился Ратша еще больше. Понял, засмеялся: – Ну ты и старый дурень!.. Что ты мне все о драконе?.. Дракон, конечно, подрос, но ты посмотри на самого Иггельда!.. Он почти догнал меня, а какие плечи, какие руки!.. А грудь, посмотри на его грудь!

Он с силой потыкал вытянутыми пальцами Иггельду в грудь. Ощущение было таким, словно с силой били тупым концом копья. Иггельд натужно улыбался, понял, с подсказкой Ратши, что именно показалось в богатыре странным: последний раз, когда виделись, он смотрел на Ратшу снизу вверх, а теперь почти глаза в глаза. Хотя, конечно, у него никогда не будет таких могучих рук, таких широких плеч и такой выпуклой груди, что будто укрыта латами из толстой меди, а вдобавок поверх еще и широкие пластины стального панциря, что на самом деле не панцирь, а все его же собственные груды мускулов. Сейчас Ратша в тонкой полотняной рубашке, а кажется, что в панцире, а каким будет, когда в самом деле наденет… Иггельд представил и содрогнулся.

Апоница засмеялся, сказал с некоторой неловкостью:

– Ты прав… но Иггельд меня поймет, мы ничего не замечаем, кроме своих драконов. Иггельд, приглашай к своему очагу, мы кое-что привезли. Твой дракон вино пьет?.. Правильно, еще мал. Ратша, да не тронет тебя этот зверь. Он еще ребенок, пока даже лягушек боится.

Иггельд возразил:

– Никого уже не боится! Но в самом деле он очень дружелюбный. А злобности его придется учить особо, хотя мне почему-то очень не хочется.

Он оглянулся, взмахнул рукой.

– Черныш, свободен!.. Гуляй!

Они пошли к пещере, сзади прогремел тяжелый топот. Апоница и Ратша, хоть и привыкшие к виду драконов, в испуге шарахнулись в стороны, видя несущуюся за ними вприпрыжку гору мускулов, закованную в костяной панцирь.

Иггельд оглянулся, огромная туша дракона едва не сшибла с ног. Он прикрикнул, Черныш с готовностью отпрыгнул. Он смотрел на своего старшего друга, учителя и самого лучшего в мире папочку, который совсем недавно носил на руках, преданно, с любовью и обожанием.

Ратша переводил дух, стараясь сделать это как можно незаметнее, Апоница уже пришел в себя, с сомнением покачал головой.

– Знаешь, пора его в котлован.

– Он не опасен! – взмолился Иггельд.

– Сейчас. А завтра?

– И завтра не опасен!

– Я говорю не про собственно завтрашний день, – уточнил Апоница. – Это все-таки зверь. Если разъярится, то… гм, чуть не сказал, что здесь все сметет и всех пожрет! Но здесь только ты. Будешь рисковать дальше?

Иггельд пропустил их впереди себя в пещеру, обернулся и показал Чернышу кулак. Дракончик съежился и виновато припал к земле. В пещере Ратша с любопытством огляделся, руки его размеренно вытаскивали из мешка сыр, сушеную рыбу, краюху хлеба.

Апоница оглянулся на светлую нору входа, там мелькнул и пропал темный силуэт.

– Как только увидишь, – велел он, – что в поведении начинается всякое… тут же в загон. Нет, прямо в котлован!

– А что должно начаться?

– Всякое, – ответил Апоница с неопределенностью. – Любой детеныш дракона смотрит на человека как на что-то более сильное. Но даже подросток начинает сомневаться… со временем, верно? А молодой дракон вскоре сам пробует подчинить себе хозяина. Понимаешь, слишком уж заметна разница между человеком и драконом. Разве тебе не зазорно было бы подчиняться… крысе? Подрастая, ты не попробовал бы поменяться с нею ролями?

Иггельд задумался.

ГЛАВА 5

В Городе Драконов, он помнил, все дракозники постоянно твердили о необходимости все увеличивающихся нагрузок для молодых драконов и никак не могли придумать, как же эти нагрузки совместить с жизнью в котловане. Потом, когда в самом чувствительном к боли месте приживается железный штырь и когда можно уже сидеть на спине и гонять по тесному котловану, а затем уже взлетать, как раз и начиналось спешное наращивание мышечной массы, но даже Иггельд своим детским умом понимал, что время упущено.

Сейчас же он каждый день бегал с дракончиком по долине. Тот быстро уставал, скулил, Иггельд тут же останавливался: нельзя дитятю подвергать чрезмерным нагрузкам, иначе перестанет слушаться, но после короткого отдыха снова убегал, манил, и дракончик, у которого силы восстанавливались быстро, с азартом догонял хозяина.

Пробовал взбираться на Черныша верхом, тот пришел в неописуемый восторг, начал носиться и скакать, а когда Иггельд свалился, бросился к нему и едва не зализал до смерти, умоляя: ну давай еще! Давай залезай мне на спину, побегаем, я тебе покажу, как я умею быстро!

Иггельд сваливался после пятого скачка, потом после десятого, но даже когда научился держаться дольше, все равно это не дело, пожаловался Апонице, а тот привез старую упряжь для драконов. Вместе подлатали, подшили, а когда прилаживали на Черныша, Апоница в изумлении крутил головой. Ведь еще не дракон, только дракончик, а грудь настолько широка, что ремни без всякого запаса на последнюю дырку. Что дальше? Это уже не дракон, а что-то чудовищное…

Черныш с подозрением обнюхивал широкие ремни, Иггельд закрепил на толстой, как бревно столетнего дуба, шее, поближе к загривку, еще один ремень – широкий и толстый, протянул под грудью. На загривке укрепил свернутое втрое старое одеяло, получилось подобие седла. Пара ремней быстро и ловко застегивается на его собственном поясе. Теперь прыжки Черныша уже не сбросят со спины, а чтобы соскочить самому – достаточно одного движения большим пальцем.

Дракон, успокоившись, с удовольствием принял новую игру. Теперь не надо смирять себя, можно нестись во всю мочь, останавливаться на полном скаку, подпрыгивать, поворачивать так резко, что собственный хвост начинает крутить тело волчком.

Апоница отошел в сторону, вообще укрылся за выступом скалы. Иггельд, побледнев, сказал Чернышу, хорохорясь:

– Сейчас попробуем твою полную скорость!.. А то все черепашишься…

– Не сразу, – выкрикнул Апоница. – Не сразу!

– Да, – ответил Иггельд, – конечно…

Его отшвырнуло, и, если бы не ремни, упал бы на землю, а дракон выскользнул бы, как мокрая молния, но сейчас отяжелевший Иггельд видел только мелькающие вокруг камни, выступы скал, именно вокруг, потому что Черныш ухитрялся носиться не только боком, но и чуть ли не вверх брюхом. Ветер свистел в ушах, рвал волосы, а от мелькания в глазах стало дурно.

Донесся вопль Апоницы:

– Смиряй!.. Смиряй, пока не поздно!

Иггельд уперся ногами покрепче, перед глазами все мельтешит, Черныш несется вдоль каменной стены, на ходу игриво задевая ее костяным боком, чешется, закричал во весь голос:

– Прямо!.. На простор!.. Прямо!

В подтверждение приказа он начал дергать ремни, довольно бестолково, но Черныш мгновенно понял, понесся, как Иггельд и велел, хотя вряд ли дергал верно. Апоница с облегчением вздохнул, глядя им вслед. Черныш носился кругами, долина для него уже мала, хотел выскочить через горловину, но ветер с такой силой ударил в морду, что Черныш ошалел, выпучил глаза, зарычал в ответ. Ветер вбил в пасть мешок воздуха, рык перешел в хрип, дракон даже попытался лапой достать из пасти этот злой и недобрый ветер, что вот так ни за что напал, из груди вырвался визг. Иггельд поспешно похлопал его по спине, постучал ногой, приказывая повернуть обратно. Черныш еще показал ветру острые клыки, мол, не боюсь, после чего все же повернулся и понесся огромными прыжками обратно.

Иггельд едва сумел остановить его возле пещеры, Апоница сидел на камне и, откинувшись на скалу, подставил лицо солнечным лучам, глаза закрыты. Так, с закрытыми глазами, сказал ровным голосом:

– Ого, все еще слушается?.. Иггельд, на сегодня хватит. Дай свиненку отдохнуть.

– Да он не устал, – возразил Иггельд. – Вон как скачет! Дрожит весь, так побегать хочется!

Они сорвались с места, Апоница лишь усмехнулся вслед.

Чуть ли не к вечеру Иггельд свалился, едва живой от усталости, мрачный, в ссадинах, молча и долго жадно пил, наконец пожаловался сорванным голосом:

– Эта тварь совершенно не слушается!

Апоница вскинул брови, глаза его весело блеснули.

– Вот как? А ты же доказывал, что он не устал!

– Он и сейчас не устал, – возразил Иггельд. – Но слушаться перестал.

– Мне показалось, что он тебя обожает.

– Может, и обожает, – ответил Иггельд хрипло, – но когда сам захочет.

– Эх, – сказал Апоница с сожалением, – у тебя много любви к драконам, но мало выдержки. Ты же сам знаешь, что легко приучить слушаться любого, пока он сыт и весел, и трудно, если устал.

– Он не устал!

– Молодому дракону скучно, – сказал Апоница наставительно, – когда его подолгу заставляют повторять одно и то же. У него голова устает раньше, чем ноги. Это старый может выполнять команды до бесконечности, а молодому хочется играть! Вот и делай так, чтобы обучение походило на игру!.. Ты тоже подстраивайся под него…

– Я?

– Если ты умнее, – сказал Апоница с усмешкой, – то тебя это не унизит, а только развеселит. Играя с драконом, научить его слушаться себя беспрекословно – что может быть лучше? Да ты все и так делал играя, а сейчас делаешь вид, что для тебя это новость!

С этого дня Иггельд ежедневно ездил у Черныша на спине, заставляя бегать все дальше и дольше. Все повторялось, хотя теперь дракончик перепрыгивал даже широкие трещины с Иггельдом на своем загривке. Наконец Иггельд приучил его носиться, как ветер, огромными прыжками, он сам на спине и два мешка с камнями по бокам, но быстро взрослеющий Черныш перестает ощущать и такую тяжесть, приходилось то заставлять бегать до изнеможения, то нагружать еще и еще, а потом мчаться по прямой, обгоняя птиц.

Возвращались не раньше, чем Черныш начинал уставать, Иггельд чувствовал, что недалеко до момента, когда дракон перестанет слушаться, и, едва останавливались перед пещерой, хвалил, обнимал, чесал, гладил, чистил уши. Вскоре у Черныша наросли такие мышцы, каких Иггельд не видел даже у самых могучих взрослых драконов. Когда-то это позволит отрастить могучие крылья, а пока он, как бескрылый кузнечик, скакал по камням с такой легкостью, которую никогда бы не показали драконы из питомника.

Но уже не детеныш, а для подростка другие требования: Иггельд часто лупил толстой палкой по спине и груди молодого дракона, а потом и по животу, подавая это все как игру, и у Черныша там в ответ утолщалась кожа, нарастали чешуйки. Теперь ему для прокорма требовалось много мяса, но, хорошо это или плохо, после обильной кормежки Черныш почти полностью терял слух и обоняние, старался забиться в нору и спать, спать, спать…

Крупного оленя теперь съедал целиком за раз, но зато, правда, этого хватало на пару недель. Правда, через неделю готов сожрать второго, но, если не дать, как будто и не чувствовал голода. Несмотря на то что съедал всегда с костями, копытами и шерстью, приходилось долго ждать, когда что-нибудь наконец-то выпадет из-под хвоста. Обычно это случалось на седьмой-восьмой день после кормежки, Иггельд сперва тревожился так, что места не находил, совсем забыл про такую важную мелочь из жизни этих больших ящериц с крыльями.

В первый и даже второй год не было даже намека на крылья, просто крупная такая, толстая ящерица, даже не ящерица, а жаба с нагло выпученными глазами, на третий год наметились бугорки, начали приподниматься. Черныш беспокоился, часто переворачивался на спину и ерзал так, а верх блаженства для него наступал, когда Иггельд чесал по этим выступам палкой или скреб жесткой щеткой.

Затем, когда зуд достиг такой степени, что Черныш не мог заснуть, бугры лопнули, оттуда высунулись жалкие культяпки крыльев. Пока еще толстенькие жилистые пальцы без всякого намека на перепонки, потом медленно пошли в рост, и восхищенный Иггельд понял, что крылья – это всего лишь передние лапы, у которых между пальцами натянуты перепонки. Как у жаб, которым драконы – прямые родственники. Только если у жаб вся мощь в задних лапах, а передние у нее просто жалкие отростки, то у драконов передние разрослись, пальцы вытянулись, перепонки между ними оставались такими же тонкими и прочными, что первым драконам помогало перепрыгивать с дерева на дерево, а потом перескакивать пропасти, а их потомкам уже позволило летать.

По всем старым летописям Иггельд знал, что в глубокой древности драконы были только с двумя лапами, задними, а передние превратились в крылья. Все птицы, которые тоже были ящерицами, а потом их боги превратили в птиц, тоже только с задними лапами, но у драконов есть и все четыре лапы, и… крылья! Апоница отмахивался от вопросов, слишком занят, чтобы ломать голову над чепухой, что не относится прямо к кормлению и воспитанию драконов, другие дракозники даже не желали слушать.

И все-таки он сам дошел до ответа, когда вспомнил, что у ящериц отрастают оторванные хвосты, у раков – клешни, у кузнечиков – оторванные ноги. Иногда природа ошибалась, и вместо оторванной лапы отрастал хвост, у раков часто вместо оторванной клешни отрастал усик, он сам видел однажды ящерицу, у которой вместо хвоста отросла лапа. Иногда лапы отрастали на месте глубоких ран. Скорее всего, у одного дракона на месте ран отросли лапы. Он выжил и дал потомство, а его дети сумели тоже выжить и постепенно расплодились. С четырьмя лапами получили преимущество, и двулапых драконов постепенно вытеснили. Двулапые остались, по слухам, только в горных труднодоступных районах Артании.

Хотя, подумал внезапно, муравьи и есть шестилапые. Или у жуков вот и крылья, и все лапы на месте. Почему дракон должен быть похож на двулапую утку, а не на прекрасного крылатого жука?

Крылья отрастали быстро, но, понятно, пока что на таких культяпках не летать, Иггельд начал учить Черныша растопыривать их по команде, Черныш с готовностью принял игру, и когда Иггельд уже убедился, что все получается, Черныш все забегал вперед и прыгал перед ним: ну скажи, чтобы я распахнул крылышки, ну скажи!.. Ты увидишь, какой я послушный!

Иггельд вынужденно хвалил, чесал и гладил, думал, как же не хватает мудрого и опытного Апоницы, ведь так из дракона можно сделать и никчемного чесуна, что привыкнет лезть на ручки к папе и подставлять холку для чесания.

Когда крылышки отросли побольше, Черныш еще не понимал, что с ними делать, пока что это было добавочное место для чесания.

Драконы, как слышал Иггельд, жили раньше в горах над обрывами, и когда их дети подрастали, просто бросались с обрыва и растопыривали крылья. Ветер подхватывал, так учились летать. Многие все же разбивались, это последний отбор. Но, понятно, своего Черныша не подвергнет такой жестокости…

Черныш бегал за ним в восторге, размахивал крылышками, как папочка руками, что всякий раз хвалил и чесал, называл умницей.

Однажды, когда бежали против ветра, Черныш поднялся в воздух, пролетел пару шагов и, от изумления перестав махать культяпками, так шмякнулся мордочкой, что взвыл, заскулил, смотрел с патетической обидой на злой и несправедливый камень, что вот так взял и напал на него просто ни за что. Иггельд поспешил на помощь, побил камень, чтобы не обижал его дитятю, Черныш сразу же успокоился, видя немедленное отмщение, лизнул папу и попробовал залезть на ручки.

– Отвыкай, – сказал Иггельд, – хотя мне самому жаль, что уже не подниму тебя, бычок… Ну что, на сегодня хватит?

Нет, заорал Черныш молча. Нет, давай еще!

И снова носились по долине, размахивали: один руками, другой – крыльями. На третьем круге Черныш забыл про злой камень, снова поднялся в воздух и пролетел уже шагов пять, отчаянно колотя по воздуху крылышками. На этот раз ухитрился выставить перед собой лапы, даже откинулся на задницу, не ушибся и завизжал от счастья и открытия, что воздух – та же вода, только очень жидкая, можно ходить по дну, а можно всплыть, если часто-часто махать крылышками.

С того дня он уже выбегал из пещеры с особенным рвением и в жадном нетерпении смотрел на Иггельда. Если раньше была одна команда: «Гуляй!», то сейчас добавилась «Летай». Он произносил их одну за другой, чтобы у Черныша был выбор: мог летать, если хочет, или носиться по долине, переворачивая камни, слизывая длинным быстрым языком мокриц, ловить ящериц, раскапывать норы с мышами и хомяками.

Когда Черныш возвращался и распластывался, как мокрая тряпка, не в силах даже оторвать от земли морду, Иггельд всякий раз с восторгом рассматривал его распущенные в изнеможении крылья, самое удивительное, что создала природа: тончайшие, почти исчезающие не только на солнце, но даже слабый лунный свет просвечивает их насквозь, зачем-то на крыльях как бы налеплены сверху толстые отливающие металлом узкие пластины, не шире чем в два пальца, слегка выпуклые, между пластинами по два-три шага, эти узкие пластины не смогут защитить все крыло…

И лишь когда дракон опускался на землю и начинал убирать исполинские крылья, у Иггельда захватывало дыхание от великолепной грации, с которой крылья складываются на спине. Если у гуся или лебедя они просто становятся меньше и компактно исчезают у кого на спине, у кого на боках, то здесь нежнейшая и тончайшая ткань попросту скрывается под сходящимися пластинками из металла, вся спина отливает сталью, не пробить, не поцарапать, и с первого взгляда не отличить дракона, способного летать, от простого дракона, закованного в прочнейший панцирь костяной брони.

Пластины на спине сходятся настолько плотно, что Иггельд не раз пробовал просунуть хотя бы волосок в щель – все напрасно. К тому же по краям этих металлических пластин густо растет рыжий мех, и когда дракон складывает крылья и спина становится сплошным покатым горбиком, как у покрытой панцирем черепахи, то все возможные щелочки пережимаются надежно, капле воды не пробраться.

Апоница прибыл через месяц, все те же две лошадки, нагруженные так, что остановились перед пещерой, дрожа с головы до ног, в мыле, на широко расставленных ногах, с поникшими к земле мордами. Апоница торопливо сбросил тяжелые тюки на землю, коням подвязал к мордам мешки с овсом. Привязал повыше, захватив и глаза, пусть лучше смотрят в мешок, чем увидят игривого малыша… Интересно, какой он сейчас?

Послышался топот, из остатков рощи выметнулся громадный зверь, ростом с раскормленного быка, но весь в черном блестящем панцире, огромная голова, пасть распахнута, блестят зубы, глаза горят бешенством.

Апоница застыл, а зверь налетел, прижал к стене, Апоница зажмурился в ужасе, горячий язык шлепнул по лицу, дыхание обжигало грудь. Дракон визжал, как щенок, Апоница открыл опасливо глаза. Дракон, глядя на него радостными глазами, повилял хвостиком, со скрежетом царапая каменную плиту, снова нетерпеливо взвизгнул.

– Ну что там? – раздался из темного зева пещеры недовольный голос. – Играй сам!

– Иггельд! – крикнул Апоница. – Это я! Принимай гостей!

Из темноты показалась согнутая фигура, на свету разогнулась, рука метнулась к глазам, защищая от прямых солнечных лучей.

– Апоница?.. Как я рад!

– А как рад я, – ответил Апоница, – что ты вовремя… Или что дракон у тебя дурак…

Они обнялись, Иггельд отстранился, всматриваясь в покрытое морщинами лицо старого наставника.

– Почему дурак?

– Да все еще не сожрал меня, – ответил Апоница. – Если бы я знал, что он у тебя вот так свободно… можно сказать даже, непривязанно бегает, ни за что не рискнул бы вот так…

Черныш посмотрел укоризненно, взвизгнул, в нетерпении ударил лапой по земле. Брызнули искры, в твердой земле остались глубокие следы, будто прорезанные бороздой.

– Он тебя знает, – пояснил Иггельд. – И уже с тобой дружит. А кто же друзей ест?

Апоница с сомнением смотрел на дракона. Тот улыбнулся в ответ, показав два ряда зубов, способных сразу размолоть в муку любую кость.

– Не знаю, не знаю, – ответил Апоница. – Наши драконы все злобные и недоверчивые. Возможно, это все твое содержание на воле? Ты не слишком рискуешь?

Иггельд хотел возразить, но краем глаза ухватил пролетающих над горами диких гусей. Он быстро указал на них Чернышу, сказал:

– Вверх!.. Добыча!.. Третий во втором клине…

Черныш прыжками понесся навстречу ветру, прыгнул, растопырил крылья, отчаянно заколотил ими по воздуху и по крутой дуге взмыл в небо. Настолько крутой, что Апоница не поверил глазам. Хоть и против ветра, но все-таки почти отвесно вверх.

Иггельд подвигал руками, словно что-то вязал в воздухе. Сказал вслух:

– И последний, что замыкает в левой ветке…

Дракон – Апоница не верил глазам – схватил гуся, именно третьего во втором клине, а затем последнего. Гуси разлетелись в ужасе, а он кругами опустился, распахнул жуткую пасть, и к ногам Иггельда вывалились два измятых гуся.

– Невероятно, – прошептал Апоница. – Такого еще не было… Никто и никогда… Как ты этого добился?

– Играючи, – ответил Иггельд с гордостью. – Нет, в самом деле, играя. Я относил гуся по дороге, а когда Черныш находил, хвалил и чесал. Потом приучил приносить. Ну, а от этого до гусей в небе – рукой подать.

Апоница не находил слов, качал головой. Как бы Иггельд ни хорохорился, за этим обучением стоит колоссальнейший труд, но ясно и другое: он добился такого в обучении, чего не смог еще ни один драконопастух.

– Все получилось очень удачно, – сказал он наконец. – Все одно к одному: ты сумел вырастить очень сильного и здорового дракона, а только здорового можно к чему-то приучать, а с больного какой спрос? К тому же ты постоянно рядом, а это установило между вами какие-то иные отношения, чем между хозяином и работником. Но самое удивительное, ты даже не замечаешь…

– Что?

– Котлованные драконы в этом возрасте даже не пробуют летать.

Апоница отбыл, Иггельд повернулся и свистнул. Черныш резво выбежал из пещеры, глаза влюбленно отыскали Иггельда. Тот поспешно отступил, вскинул руки, защищаясь от огромного горячего языка.

– Ты меня залижешь до смерти!.. Перестань!

Черныш в нетерпении запрыгал на всех четырех. Земля дрогнула, в недрах протестующе застонало. Иггельд опустил руки, и Черныш тут же ловко лизнул его прямо в нос. Иггельд поперхнулся, замахнулся рассерженно, а Черныш вроде бы в смертельном испуге прижался к земле и заскулил, делая вид, что ну прям умирает от страха.

– Перестань, – повторил Иггельд. – Сегодня мы с тобой попробуем самое важное.

Что, молча заорал Черныш, что? Говори скорее, какой ты медленный, я же помру от нетерпения! Вот сейчас прямо упаду и умру, что ж ты меня мучаешь, черепаха бестолковая, засыпающая на ходу?

– Это попробуем без Апоницы, – сказал Иггельд нервно. – Все равно ничем не поможет, а опозориться могу… Сиди смирно! Нет, лучше ляг. И не дергайся, пока я закреплю все ремни. Сегодня их надо закрепить как следует… Попробуем взлететь. Оба. Но машешь крыльями ты один, понял? Такие вот мы, люди, коварные… И полетаем только чуть-чуть! Понял?

Черныш в восторге затрубил, завизжал, едва не вывихнул шею, пытаясь дотянуться до всадника и лизнуть его в обожаемое лицо.

– Сидеть! – строго повторил Иггельд.

Черныш с готовностью плюхнулся на зад, Иггельда бросило поясницей на крохотный, пока еще остренький шип, из таких вырастет гребень, сейчас же сцепил зубы от боли, сказал зло:

– Лежать!

Черныш с великой поспешностью бросился на пузо, замер, только косил благодарным глазом на родителя: ну, прикажи еще что-нибудь! Прикажи! Ты увидишь, какой я послушный, как люблю тебя, как делаю все, что только пожелаешь!

– Молодец, – наконец проговорил Иггельд. Он перевел дыхание, копчик ноет, сказал уже громче: – А теперь бегом, понял? Лапами, лапами. И – взлет! Понял? Вверх, вверх!

Он указал на пролетевших птичек. Дракон проводил их непонимающим взглядом, оглянулся на Иггельда, в глазах недоверие, потом вспыхнул восторг. Спина затряслась, скачки все ускорялись, прыжок, похолодевший Иггельд ощутил, что оторвались от земли, впереди выход из долины, навстречу бьет тугой холодный ветер, просто режущий, Черныш растопырил крылья, бестолково колотит ими, темные скалы не приближаются, ветер даже вроде бы относит обратно… зато поднимает, поднимает!

Черныш покачивался на растопыренных крыльях, Иггельд застыл, боясь шевельнуться и тем самым обрушить неустойчивого в воздухе молодого дракона. Свирепый ветер тугой волной бьет в грудь, отталкивает, но долина резко пошла вниз, скалы справа и слева начали укорачиваться, а когда совсем опустились, Черныш сделал осторожный поворот, ветер сразу подхватил их и погнал над долиной. Внизу быстро прошли зазубренные пики.

Он бросил осторожный взгляд вниз, в глазах потемнело. За его долиной, окруженной стеной скал, сразу бездна, темный провал, конец света…

Черныш в растерянности растопырил крылья, ветер нес его, как сорванный лист. Иггельд чувствовал, как там, в глубине, колотится большое совсем не драконье, а детское сердечко, ему страшно, ему жутко, закричал громко:

– Чернышка!.. Все хорошо!.. Я тебя люблю!.. А теперь возвращаемся!

Черныш от счастья перестал махать крыльями, они провалились в воздухе так, что зад Иггельда начал отрываться от спины дракона, а во всем теле появилось странное ощущение, которое никогда в жизни не испытывал. Черныш тут же отчаянно замахал крыльями, взлетевший к гортани желудок не только опустился, но и попытался протиснуться в кишечник, тело потяжелело.

– Домой! – прокричал Иггельд, лицо налилось свинцом, нижняя челюсть и язык едва двигались. – Домой!

Черныш тут же, словно ждал, развернулся и понесся обратно. К счастью, ветер утих сразу же, едва поднялись над вершинами гор, долину не искать, вот она, облепленная почти со всех четырех сторон отвесными скалами.

Едва скалы начали уходить вверх, появился ветер, разросся, по земле, отполировывая до блеска, скользили тугие воздушные струи. Черныша трепало, бросало из стороны в сторону, он растерялся, Иггельд орал, перекрывая ветер, чтобы развернулся против ветра, Черныш едва успел повернуть прямо перед стеной, где зиял широкий темный туннель, ветер попытался снова скинуть, поднять, почти удалось, но Черныш все-таки исхитрился подвигать крыльями, их наконец прижало к земле.

– Молодец, – похвалил Иггельд, едва двигая застывшими от страха губами. – Ты… молодец…

Черныш посмотрел на него круглыми от ужаса глазами. Его трясло от страха и усталости, лапы подогнулись, он сразу лег, вытянул шею и закрыл глаза. Бока вздымались часто, из груди доносились хрипы.

– Ты молодец, – повторил Иггельд. – Не лежи на ветру, простудишься. Пойдем, пора обедать.

Черныш кое-как поднялся и затрусил за ним, огромный и в то же время маленький и жалобный. Иггельд уложил его в пещере, хвалил, чесал, сам запихнул в пасть большой ломоть хорошо прожаренного мяса с диким луком.

Он вылетал на охоту все дальше, придирчиво высматривал горных баранов, туров, натравливал Черныша, а после победы хвалил, чесал и бил палкой по бокам, что Черныш просто обожал. Через три года это был молодой и очень сильный дракон. Ему еще не хватало боевого опыта, но по мощи уже превосходил всех, кого Иггельд видел в питомниках. Апоница наведывался все чаще, осматривал Черныша, подавал советы. Иггельд выслушивал всякий раз вежливо, но все чаще про себя думал, что старый смотритель говорит не совсем то. Они с Чернышом ушли далеко вперед, Апоница даже не представляет, что драконы могут намного больше…

Он однажды отослал Черныша на охоту прямо при Апонице, а пока они беседовали, Черныш вернулся с тушей оленя в лапах и положил перед Иггельдом. Апоница непонимающе смотрел, как дракон отступил от добычи и смиренно сел на задницу, насколько позволял короткий хвост.

– Что это он?

– Олень, – объяснил Иггельд. В душе пело и плясало. – Обычный олень. Сейчас обдерем, вырежем лучшие куски, поджарим…

Апоница с оленя перевел взгляд на дракона.

– Но как же он…

– Что? Почему принес?

– Да…

– Мы же друзья, – объяснил Иггельд небрежно. – Одного сам съел, другого мне принес.

Апоница медленно приходил в себя. Бросил еще один изумленный взгляд на дракона, съязвил:

– А я думал, что ты готовишь на вас двоих!

– До этого еще не дошло, – ответил Иггельд, – хотя, если честно, он тоже предпочитает жареное. Ведь все, что останется, я даю ему. Ты увидишь, что он сперва выберет то, что зажарено с чесноком и травами, потом просто жареное, а сырые куски оставит на потом.

Апоница покачал головой.

– Не приучай к человеческой еде, – предостерег он. – Человек – свинья. Нет, человек не свинья, он в отличие от свиньи действительно ест все. А дракон на такой еде быстро спалит желудок. Тебе его не жалко?

– Жалко, – признался Иггельд, – потому и балую… Но, если не давать, обидится.

– Будь тверд, – посоветовал Апоница. – Для его же пользы!

– Но как ему объяснить, он же решит, что жадничаю.

– Будь тверд, – повторил Апоница. – Ухитряйся сочетать нужное с приятным. У тебя получается, Иггельд!.. Разве то, что он делает, он делает по своей воле? Я еще не видел драконов, чтобы не боялись воды!

Иггельд гордо и в то же время смущенно заулыбался.

– Я этого не знал, – признался он. – Думал, что Черныш такой урод. Вот и приучал мыться. Теперь его от воды не оттянешь. Правда, из-за рыбы.

– Рыбу они все любят, – согласился Апоница. – Только ни один дракон ради рыбы не полезет в ручей, даже если воды там по колено.

Прощаясь, обнял Иггельда, прижал к груди.

– Я стар, – сказал он со вздохом. – Увы, мне это уже не по силам. Но ты сделал великое дело! Даже если этот зверь тебя сожрет… следовало бы, конечно, ты ведь рушишь все, что дракозники накопили за тысячу лет… даже если сожрет, ты все же доказал, что твоим путем тоже можно идти. Не знаю, до каких пор. Может быть, он уже завтра осознает, что подчиняется крохотному слабому человеку, взъярится от унижения и сожрет тебя?.. Не знаю, не знаю. Но ты продвинулся уже очень далеко.

Иггельд проводил старого учителя до отдохнувших коней, на душе тоскливо. Похоже, старый учитель его слушал, но не услышал.

– Надеюсь, он все-таки меня не сожрет, – сказал он, стараясь, чтобы это звучало шутливо. – Друзей не жрут.

ГЛАВА 6

Он слишком хорошо знал случаи, когда детеныши крепких и сильных драконов вырастали слабыми и трусливыми. Это случалось чаще всего, когда в драке сталкивались чересчур неравные по силам, молодой дракон получал такую трепку, что помнил всю жизнь. Хуже того, при всей трусости они становились чересчур злобными, никогда не упускали случая напасть на более слабых. При виде сильных пускались наутек, не слушая никаких приказов. Остановить их удавалось только втыканием железного штыря в спинной мозг.

Еще когда крылышки Черныша были не крылышками, а жалкими культяпками, Иггельд наметил пути, по которым будут ходить, бегать, а потом и летать. А сейчас он смотрел на них сверху, со спины Черныша, с которым вылетали теперь каждый день на охоту и на прогулки. Долина оставалась внизу и позади, далеко впереди другая долина, впятеро больше, где Город Драконов и множество котлованов, но туда летать пока рано, хотя долететь уже смогли бы, пока что исследовали ближайшие горы, скалы, глубокие ущелья, опускались возле бегущих внизу горных речек и пробовали воду на вкус.

Сила в Черныше бурлила, но уставал быстро, это бегательные мышцы уже как стальные корни, а крылья еще нелетанные, неокрепшие, слабенькие. Иггельд понуждал опускаться на все удобные места, переводили дух, снова перелет через ущелье, через пропасть, а то и просто по кругу. Охотились, высматривая сверху стада горных баранов, козлов или оленей. Если от драконов даже тупые бараны давно научились прятаться в глубоких щелях, куда ни один дракон не просунет голову, то стрелы Иггельда догоняли на бегу, а если добыча успевала юркнуть в щель, Черныш садился рядом, а Иггельд нырял в пещеру и с торжеством выволакивал тяжелую тушу.

Постепенно исследовали все горы вокруг своей долины, убеждались, что пешим или конным попасть в нее можно только с одной стороны, там узкая горловина, один горный обвал мог бы перекрыть ее полностью. Правда, с другой стороны в стене гор длинная прямая дыра, через которую ветер и вырывается из тесной долины, но она выходит как окно на отвесной стене. От подножия до этой дыры карабкаться, как до луны, да еще и как туда попасть через нагромождение скал, через пропасти, ущелья…

Как-то нацелившись опуститься на удобное место – ровная такая длинная каменная плита, он в последний момент заметил отдыхающего в тени горного дива. Черныш уже хрипел, крылья дрожали, лететь в другое место поздно, и так обнаглели, переборщили, Иггельд сжался в ком, в голове промелькнуло все, что знал о горных дивах. Они вели род не от первого человека, созданного Творцом, а от восставших против Творца ангелов, их потомство было могучим, свирепым и одновременно слабым: чаще всего рождались безголовые или безрукие, а то и вовсе куски мяса, обросшие шерстью. А которые выживали, как выжили драконы, дивы, морские змеи или другие чудища, то либо оставались бесплодными, либо их преследовало то же проклятие: давать миру уродов. Когда-то они владели всем миром, а человек прятался в пещерах, но теперь вот драконы и все потомство восставших ангелов исчезает под натиском человека…

Черныш плюхнулся на плиту, лапы разъехались, больно ткнулся мордой, а пузом как прилип, почти расползся по ней, словно тесто по горячей сковороде. Тяжелое дыхание вырывалось с хрипами, бока раздувались, будто у стельной коровы, а потом схлопывались, будто исчезали вовсе. Он даже глаза закрыл от изнеможения, Иггельд чувствовал под ногами, как часто-часто колотится драконье сердечко.

Див хмыкнул, шелохнулся, Иггельд увидел между ног гиганта огромную дубину, сделанную из цельного дерева. Черныш, услышав незнакомый звук, открыл один глаз, тут же он у него стал как блюдце, распахнулись уже оба, на спине поднялись пока еще мягкие иглы гребня. Из горла вырвался предостерегающий рык. Див что-то проворчал, Черныш зарычал громче.

Иггельд сказал торопливо:

– Мы не враги!.. Мы сейчас уйдем… Переведем дух и уйдем!

Рычание Черныша стало угрожающим. Он косил одним глазом на папочку, показывая, что вовсе не боится этого огромного и лохматого, вот сейчас бросился бы и разорвал в клочья, как барана, вот только папа не позволяет…

Див проворчал громче, огромные мускулистые руки, каждая толще, чем бедро взрослого мужчины, сжали дубину крепче. Иггельд в страхе вскинул руки, взрослый дракон справился бы с горным дивом, но для молодого это чересчур, а если этот див просто стукнет дубиной по нежному пока что носу, дракон ошалеет от боли, запомнит и будет пугаться любой тени.

– Нам нечего делить! – крикнул ему Иггельд. – Мы сейчас уходим!

Див проворчал еще громче, Иггельд с облегчением разобрал хриплые рычащие слова:

– Тогда ухо…дите… Здесь охочусь я…

Черныш, осмелев, зарычал во весь голос. Если без драки, то можно сделать вид, что вот прямо сейчас он ринулся бы на этого верзилу и разорвал бы на мелкие кусочки, если его не удержит… папочка, держи меня крепче!..

Див нахмурился, проревел зло:

– Он что… всегда… такой?

– Какой? – переспросил Иггельд с неимоверным облегчением: если есть разговор, то уже не до драки, надо только говорить и говорить, а чем дольше говоришь, тем меньше желания начинать, так бывает даже у мальчишек, а взрослые должны быть еще умнее…

Див рыкнул:

– Хитрый.

– Он же совсем ребенок, – сказал торопливо Иггельд.

– Да?.. Ну, этот ребенок когда-то вырастет…

С каждым словом див произносил слова все отчетливее, Иггельду даже почудилось, что и во взгляде исподлобья появляется больше от человека, вытесняя звериное.

– Он таким и останется, – сказал Иггельд уже почти без страха. – В смысле, недрачливым. А это просто хорохорится. Драться он не любит. Ну мы пойдем, хорошо?

Див буркнул:

– Да ладно, отдохните еще. Его ж трясет…

Он поднялся во весь громадный рост, настоящая скала из костей и тугого мяса, рука подняла дубину – ствол столетнего дуба, сердце Иггельда остановилось, но див забросил дубину на плечо, повернулся и неторопливо двинулся по ущелью.

Черныш отдышался, Иггельд занял место на загривке, за спиной знакомо зашелестело, он оглянулся на медленно распускающиеся крылья, толчок едва не свернул шею: Черныш понесся быстрыми прыжками, с силой оттолкнулся и расправил крылья во всю ширь.

Тугие струи воздуха поддерживали, передавали из одних гигантских ладоней в другие ладони, покачивая по пути, Черныш некоторое время шел по ущелью, показывая, что никого здесь не боится: ни дивов, ни страшных застывших скал, похожих на злых зверей, сам грозно храпел и пробовал выпускать огонь из пасти, но пока что выплескивался просто горячий воздух.

Потом Иггельд издали рассмотрел темный шар воздуха на выходе из ущелья, заставил Черныша спуститься до самой земли, поднырнули, польстив самолюбию могущественного демона вихрей. Черныш что-то ощутил, но Иггельд разговаривал с ним громко и все время отдавал команды, которые выполнять Чернышу самому интересно, и так они вылетели на простор. Иггельд перевел дыхание, а Черныш уже радостно завизжал: крупное стадо туров неспешно двигается к лесу.

– Можно, – сказал Иггельд. – Если дотащишь до нашей пещеры, то завалим даже двух.

Дотащу, заорал Черныш молча, он повернул и часто-часто заработал крыльями.

Апоница прибыл усталый, через узкое место опять переносил вьюки на себе, молча сложил перед пещерой, на благодарности отмахнулся: не от себя, дракозники собрали, жалеют, а сам трижды обошел вокруг дракона. Брови его поднимались все выше. Иггельд перехватил недоумевающий взгляд старшего смотрителя, но Апоница ничего не сказал. Лишь когда отошли в сторону, Апоница спросил напряженно:

– Я вообще не понимаю, как будешь управляться с ним дальше. Сейчас – да, вы оба все еще два щенка. Два игривых беспечных щенка-балбеса. Для вас самое серьезное занятие – ловить собственный хвост. Но твой дракон взрослеет! А это все-таки дракон, дорогой Иггельд. Не кошечка, что с человеком не справится, потому и не задирается.

Иггельд пробормотал:

– У меня другие методы.

– Да знаю твои методы! Они действуют… пока еще. Но дальше? Самое надежное – вбитый штырь. Боль – это рычаг, которым заставляешь подчиняться любого сильного и хищного зверя. Можно, конечно, использовать систему веревок, ведь со штырем уже опоздали, но веревки… гм… сложно и ненадежно. В полете трудно рассчитать, с какой силой какую надо потянуть, за какую дернуть, а какой дать провиснуть.

Иггельд помялся, лицо было смущенным. Апоница смотрел требовательно, Иггельд сказал наконец:

– Я исходил из того, что мы – друзья. Друзьям не требуются шпоры или хлыст. Сколько бы мы ни говорили про коней как про верных друзей, но все-таки кони – верные помощники, а не друзья. А вот собака – друг. Помощниками управляем удилами, хлыстом, шпорами, а другу достаточно сказать слово… Мой Черныш, как и собака, – не раб, не помощник, а друг. Он слушается меня, потому что любит меня. Он помнит, что я носил его на руках, согревал, поил теплым молоком, сам жевал сырое мясо, а потом совал в его крошечный беззубый рот… Я для него – папа, хотя он уже побольше меня.

Апоница невольно оглянулся на эту гору-сыночка. Зябко передернул плечами.

– Да уж, – признал он. – Если уж побольше, то побольше. Но то, что делаешь ты, смертельный риск. Я могу принести дурман-травы, даже помогу вживить штырь. Поболеет не больше недели, он у тебя на диво живучий.

Иггельд покачал головой.

– Я лучше пойду на риск.

Апоница нахмурился.

– Понимаешь… – сказал он нерешительно, – я тебе верю, но это я… С драконами я имею дело вот уже сорок лет, к тому же помню, что мне рассказывали отец и дед, а они были лучшими в разведении драконов. Они говорили дивные вещи! Да, насчет того, как быстро драконы приспосабливаются, как легко вывести новую породу… Другие считают иначе. Словом, я просто тебя предупреждаю, что с драконом, который не… безопасен, тебя в город не впустят. Такой вольный дракон очень уж пугающее зрелище. Скажи, ты хоть раз видел обыкновенного коня, чтобы без удил? Ведь если снимают уздечку, то обязательно привязывают к коновязи. Если в степи, то даже верному вроде бы коню спутывают ноги, чтобы не убежал!.. А тут дракон, на котором ни узды, ни штыря боли!

Иггельд сказал несчастным голосом:

– Но ты же не испугался?

– То я, – повторил Апоница. – Я тоже немного сумасшедший. Но у других нет ни сумасшедшести, ни такого знания драконов. Любой убоится, когда увидит твоего зверя.

Иггельд подумал, сказал:

– Коня – да, привязывают. А собаку?

Апоница покачал головой.

– Собаку… Собак тоже привязывают в чужих местах. Не потому, что убежит, собака хозяину верна, но чтобы народ не распугивать.

– Тогда мне суждено жить вне людных мест, – ответил Иггельд кратко.

– А проживешь?

– Сейчас же как-то живу?

Апоница проглотил слово, что уже вертелось на языке, пожал плечами, смолчал.

Черныш тогда еще со второй попытки научился справляться с ветром, использовать, садился, сперва хоть и трепещущий от ужаса, но уже без риска разбиться о каменные стены, а потом и вовсе привык, ветер перестал замечать, просто использовал его, как дети используют снежную горку. Горка хоть и мешает, закрывая вид из окна родного дома, зато можно покататься. Черныш быстро усвоил, что чем сильнее встречный ветер, тем круче и стремительнее получается взлет.

Иггельд с высоты орлиного полета осматривал такие измельчавшие горы, в груди долгое время растекался холодок сладкого ужаса. Черныш в потоках воздуха то приподнимался, то опускался так резко, словно до этого шел по твердой земле, а потом вдруг в пропасть, раскачивался из стороны в сторону, с боку на бок, приходилось приучать себя сидеть неподвижно, не пытаться помочь молодому дракону удерживать равновесие, не перегибаться на противоположную сторону, как страстно хотелось.

Через пару недель осмотрел Черныша, дал отдохнуть, покормил, сказал:

– Пора кое-кому утереть нос! Как ты думаешь?

Черныш преданно смотрел в глаза и скреб каменную землю шипастым хвостом. Иггельд уселся на спину, теперь там всегда наготове широкий непродуваемый плащ из кожи для защиты от встречного ветра, Черныш дождался разрешения, лапы с силой оттолкнулись от земли. Если навстречу ветру, то хватало одного сильного прыжка вверх, и тут же надо растопыривать крылья, ветер тут же сдуру подхватывает, не понимая, что им этого и надо.

Город Драконов лежал намного ниже, Черныш послушно шел над вершинами гор, посматривал с недоумением на папочку, но тот всякий раз указывал направление, в котором ничего интересного не было. Зато вскоре показались зеленая долина, множество домов, темные ямы котлованов, Черныш тут же заинтересовался, вытянул шею.

– Правильно, – похвалил Иггельд. – Именно туда и летим. Ты у меня умница, глазастенький.

Сердце стучало, он не верил глазам: оказывается, долина, а в ней и Город Драконов, совсем рядом, а он как долго добирался, едва не замерз по дороге, помял Чернышика за пазухой! Да и Апоница всякий раз добирается к нему с огромным трудом, лошади едва не падают. Как все близко для тех, у кого крылья…

Он колебался: с драконами надо на восточную часть долины, где котлованы. Всякий наездник опускается к своему дракону в котлован, садится в седло, проверяет, насколько дракон слушается команд, затем дает знак работникам, те начинают крутить огромные колеса. Металлическая сетка неспешно отодвигается, наездник дает команду дракону взлетать. И возвращаются всегда снова в этот же котлован. Тут же накрывают сеткой, наездник покидает своего зверя уже в корзине.

– А, ладно, – решил он вслух. – У нас нет своего котлована, а в чужой не полезем! И… вообще! Ты не их дракон, а мой. Не нравится, тут же уйдем.

Народ привычно задирал головы, когда пронеслась широкая тень дракона, начал разбегаться. Иггельд направил дракона прямо на городскую площадь. Крылья взметнули ветер и облачко пыли, когти скрежетнули по камням. Черныш не лег, а стоял, гордо и настороженно оглядываясь по сторонам. Красиво вырезанные ноздри часто-часто раздувались, схлапывались, маленькие уши подрагивали, глаза возбужденно блестели – столько народу еще не видел, такие запахи еще не слышал.

Народ пугливо прятался за домами и в дома, он слышал, как с лязгом захлопывают на запоры двери. Из дома бер