В России, мой дорогой, всё так, потому что недопустимое — допустимо! Мы с вами покинули страну, в которой нет алармистов. Всякий раз, когда нужно сказать: «Хватит!» — русский человек говорит: «Да, дальше так продолжать нельзя, но, если подумать… Одна из главных проблем России — союз «но» и запятые. Мы привыкли ставить запятые там, где давно пора поставить точку!
Господь послал сына своего, чтобы спасти нас…» «А хули он сам не пришел?» — не выдержав, спросил тогда я. «Что, голубчик?» «Я говорю, хули он сына послал, а не сам пришел?»
Академик наверняка умрет здесь голодной смертью, и единственное, на что ему теперь стоит рассчитывать, — соседнюю улицу, которую много лет спустя, признав ошибки партии, зачем-то назовут в его честь.
Главное теперь говорить не ясно, но громко, не вдумчиво, но безапелляционно. Колебание, смятение — «На самом деле все это признаки классового врага — советскому человеку не в чем сомневаться, все в его жизни теперь просто и ясно!»
«Понятно», — глубоко вздохнув, едва ли не каждый день отвечаю я.
Иногда на такой-сякой тихой улочке Москвы родственники расстрелянных узнают вдруг на встречном прохожем редкие предметы своих пропавших близких: тут шарф, там совершенно особенные туфли, а вот на переносице кричат об исчезнувшем супруге исключительные по своей красоте французские, в роговой оправе очки (и надо же, подошли! Как символично, что и у палача, и у жертвы — близорукость)
Более того, мы допустили вековым бездействием своим, мы только и допустили, что это дерьмо сумело захватить власть. Выходит — мы были еще хуже этого дерьма…
