Оглавление

Реставрация Бурбонов, или лекарство от революции

книга первая

Посвящается моей дочери Анне —

вдохновителю и собеседнику

От автора

Друзья, эти строки, конечно, рассчитаны на тех, кто знаком с европейской историей XVIII — XIX вв. Ваш покорный слуга не стал перегружать текст объёмными сносками и биографиями упоминаемых персон — это можно найти в открытых ресурсах. Свою задачу я вижу не в перетасовывании исторических фактов и мемуарных сплетен, а в пробуждении вашего интереса к деталям и событиям, которые совершенно не утратили своей актуальности и сегодня. Можно сказать, что я приглашаю вас переосмыслить реставрацию Бурбонов в контексте дня сегодняшнего. Во избежание лишних споров и волнений рад буду считать свою работу не научным трудом, а художественной ретроспективой — упражнением для просветления ума и души…

Вместо предисловия

Пока Клио и Каллиопа не наполнили паруса ветром, и наш чёлн не подхватило течение истории, давайте остановимся на названии этой монографии — раскроем его. Или, выражаясь словами пушкинского Сальери, скажем, что название следует «разъять», чтобы лучше постигнуть суть дальнейшего повествования…

Реставрация сегодня понятна каждому. В попытках изобрести «новое» человечество всё больше начинает ценить «старое». В полной неспособности создать великое и вечное ищет это заблудшее дитя объятия прошлых веков и мечтает получить хоть глоток гармонии из груди матери природы. В своём порыве общество начинает подвергать реставрации всё — в том числе и откровенное безобразие, случайно оказавшееся в волшебной категории «прошлое»… «Таков наш мир, но он не должен быть таким»!

Актуальность реставрации как процесса сегодня бесспорна. Поэтому нет ничего удивительного в том, что человечество всё больше начинает задаваться вопросом — почему уровень жизни неизменно выше в странах с монархическим правлением? Чем больше наука показывает своё истинное лицо — лицо мировой катастрофы, клонирования и роботизации, тем сильнее проявляется потребность людей в духовном. Чем больше выступает из тени интеллект искусственный, тем больше мы хотим видеть свой живой интеллект. Возникает хаотичная реставрация авторитета религии. И наконец, начинает складываться пазл, где монарх есть персона незаменимая в достижении гармонии между религией, наукой и обществом, изуродованным последствиями мировых войн и последних столетий пропаганды… В свете этого такое политическое явление, как реставрация Бурбонов, приобретает огромное значение для глубокого анализа — анализа избавленного от республиканских и либеральных ретушей. Можно сказать, что появляется необходимость реставрации для Реставрации.

Королевская династия Бурбонов не нуждается в особом представлении. Однако, этот светлый образ не одно столетие завешивается грязными тряпками. Сбросим их! Любому зрелому россиянину памятна фраза героини фильма «Медведь» по пьесе А. П. Чехова: «Бурбон, палач, монстр!» Именно в таком контексте и преподносилась роль французской династии в среде либерального гуманизма. В XIX веке это имело ореол борьбы за абстрактные свободы, этим положено было бравировать в прогрессивном обществе подобно тому, как позже стало модным залезать с подружкой в дворянский склеп… В XX веке это стало уже несмешно — бесценное культурное наследие потекло между пальцев в небытие… Сегодня же, в XXI веке, либеральная демагогия выглядит уже не глупой циничной болтовнёй, а опасной патологией.

Беда в том, что история королей доходит до нас посредством людей нерелигиозных, а порой и воинствующих республиканцев (в вопросах Наполеоновских войн — еще и ярых бонапартистов), которые рады перепевать измышления легендарных авантюристов, исходя из своих неизбежных пристрастий… Именно неизбежность позиций часто делает авторов заложниками своих точек зрения. Например, все мы помним историю графа Монте-Кристо, где реальный прототип главного героя Эдмона Дантеса в действительности содержался в застенках Наполеона и был освобожден после Реставрации. Но мог ли не изобразить эту историю с точностью до наоборот Александр Дюма — сын революционного генерала и собрат Гарибальди по масонской ложе…

Не будем мы идти и вслед за современными «докторами наук» и честно признаем, что мыслители и философы прошлых времён были много умнее нынешних. Поэтому естественно, что совсем не малому количеству людей опасность либерализма была ясна еще в начале XIX века. Франция пережила все ужасы революции. Сотни тысяч погибших солдат, десятки тысяч казнённых. Храмы были поруганы и сданы в аренду для хозяйственных нужд, а священники приведены к присяге, сосланы или казнены. Деревни обезлюдели. В народе появилась отупелость — его «били по щекам» вчерашние стряпчие, журналисты, нотариусы и распущенные студенты. Вчерашние приказчики делали состояния на спекуляциях конфискованным имуществом. И все искренне полагали, что успешно манипулируют друг другом, пока не оказывались на гильотине. Появляется ощущение, что безумцы, устремляющиеся к трибуне, подобно маньякам, напрочь забыли о финале Цицерона[1], к которому их нёс неумолимый поток событий…

О, революция, кто может поддержать тебя в здравом уме?! Но, пожалуй, самое любопытное и поучительное в этом вопросе то, что революцию никогда бы не поддержали её главные зачинщики, зная, как они закончат и в какой компании окажутся. Страшное и тяжкое зрелище вызывают люди, отторгнутые своими корнями. Как сорванные вихрем листья мечутся они, пока не сгорят в куче дворника или не сгниют в луже…

Бесстрастное время убедительно доказало, что либерализм и его производные — это социальные паразиты, которые могут существовать только на древе традиции… Чем сильнее выхолащивается основа, тем более уродливые формы принимает республика, опускаясь до глубин поистине бездонных. И никакие диктаторы не способны помешать этому процессу.

Что же особенно ценно в наследии Реставрации Бурбонов? Это, конечно, величие персон самих наследников престола, их глубокая искренняя религиозность и желание найти лекарство для своего отравленного народа. Это сейчас мы говорим «Франция» и подразумеваем страну и её народ[2], но в те годы слово «Франция» было непосредственно фамилией короля. И именно король являлся олицетворением нации (соединением этносов государства), именно он, а не парламент, мог говорить от имени всего народа. Надо помнить, что в России и Франции разное отношение к восприятию монархической власти и к её наследованию. Вкупе последнее состоит из трех позиций: венчания на царство, порфирородности и священной крови. Для Франции последнее является базовым принципом: то есть если умирает король, всегда известно — кто его преемник. Здесь нет никаких двусмысленностей и вариантов. Именно это и является природой такой отчаянной лжи и наветов. Меняются республики, диктаторы и президенты, а король по-прежнему есть и служит постоянным укором для их ничтожества.

К 1814 году французская королевская династия была представлена младшими братьями казнённого Людовика XVI: королем Людовиком XVIII (ранее Луи Станислав Ксавье граф де Прованс; 1755—1824), наследным принцем Шарлем Филиппом Французским графом д’Артуа (будущим Карлом Х; 1757—1836) и сыновьями последнего: Луи Антуаном д’Артуа герцогом Ангулемским (будущим Людовиком XIХ; 1775—1844) и Шарлем Фердинандом д’Артуа герцогом Беррийским (1778—1820). Есть также две боковые ветви — это семья герцога Орлеанского и принцы Конде, потерявшие своего наследника в лице герцога Энгиенского. К подробным портретам мы вернёмся в ходе повествования.

Итак, Реставрация Бурбонов охватывает период с 1814 до 1830 гг. Уже отгремело сражение при Лейпциге, известное как «Битва народов», и теперь войска 6-й «антинаполеоновской» коалиции вошли на французскую территорию. Россия и Пруссия наступали от Рейна, Австрия — со стороны Швейцарии и Италии, британские войска Веллингтона — в Пиренеях. Мы не будем останавливаться на отдельных сражениях (которые были очень кровопролитны) и перенесёмся сразу в март 1814 года, когда союзные армии подходили к Парижу. Многие полагают, что нам противостояла империя Наполеона. Это фундаментальная ошибка. И дело вовсе не в том, что всем давно стало ясно — Францией правил диктатор, «живущий среди опасностей и крови, страданий других и своих собственных, как другие живут среди развлечений и удовольствий». Фактически империя была фикцией и воспринималась таковой только по аналогии с соседними империями — Российской и Австрийской. Наполеон не был императором Франции, он был императором французов. Буквально это значит, что французы выбрали его императором (со всеми вытекающими аспектами). Кто же были эти французы? Этот вопрос очень важен для понимания событий и 1814, и 1815 гг. Ещё после «18 брюмера»[3] Франция стала динамично превращаться в милитократию. В действительности это была республика во главе с парламентом, гарантом которой являлась военная «хунта», если так можно выразиться, из маршалов (бывших генералов республики), возглавляемая императором, который в свою очередь был признан парламентом. Солдаты республики — вот те французы, которые выкрикнули Наполеона в императоры. Отсюда и весь гипертрофированный пафос солдатской гордости, культ героической смерти и военной удачи. Тогда это называлось «фанатизмом военной славы и плебейского патриотизма». Вся страна, сателлиты и данники — все работали для обеспечения армии, её пенсионеров и её побед. Всё это скорее напоминало тень Древнего Рима в момент перехода от республики к империи, чем Империю Христианскую. Именно мысль о римской республике не давала покоя подавляющему большинству революционеров — только эта языческая формация давала им моральное оправдание для всех произошедших бесчинств…

Теперь же Наполеон напрасно издавал указы о массовых сборах, о восстаниях, о разрушении дорог и о беглом огне по флангам врага. Там, где не звучали его пушки, Франция была безмолвна и неподвижна. Редкие выстрелы в случайных фуражиров — так закончилось национальное восстание, объявленное Наполеоном.

В свете вышеизложенного будут более понятны и последующие события. Рассмотрим их подробнее.

 Цицерон лишился головы, и злой язык его был пронзен шпильками разъяренной Фульвии — жены Марка Антония.

 Национальная идентификация длилась во Франции приблизительно с 1800 по 1900 гг. То есть в 1814 году вовсе не всё население Франции считало себя французами, а отождествляло себя преимущественно с историческими регионами.

 Переворот 18 брюмера 1799 г., в результате которого парламент был разогнан с помощью армии, и Наполеон пришёл к власти в качестве консула.

1

Когда бульвары Парижа наполнились ранеными и беженцами, беспечные парижане всё ещё не подозревали, что доносящиеся раскаты пушечных залпов — это реквием для наполеоновской империи. Вездесущие бюллетени по-прежнему извещали о победах императора. Точно неизвестно, кто из окружения Наполеона изобрел этот способ управления массами, но он, несомненно, изучался всеми последующими диктаторами. Священник должен был прервать проповедь, учитель — урок, танцовщица в театре — остановить свои па перед невозмутимым посланцем, который зачитывал очередной хвалебный бюллетень прихожанам, ученикам и зрителям (на всякий случай, если вдруг не успели прочесть на стенах домов).

Однако в Сенате прекрасно понимали, что происходит. Заговор здесь был делом привычным и тлел постоянно. Готовился к этому моменту и князь Талейран[1]. Теперь, на исходе марта 1814, будучи сенатором и членом Регентского совета при наследнике Наполеона[2], он был занят созданием Временного правительства, которое собирался возглавить в качестве президента. Любопытно, что в это время другие члены Регентского совета — братья Наполеона — Жозеф, Луи и Жером, уже изгнанные из своих фиктивных королевств, пытались создать в Париже свой Верховный совет с участием Камбасереса[3] и наиболее скомпрометированных членов Сената. Когда они зачитывали письмо Наполеона императрице Марии Луизе Австрийской с требованием «эвакуировать жену и сына за Луару», её трясло мелкой дрожью. В результате Мария Луиза твердо заявила, что покинет дворец только по письменному приказу Жозефа[4] (именно он командовал обороной Парижа), который пока на это не отважился. Однако, это дало ей предлог заняться сборами (а это было десять карет[5]). С помощью Талейрана Мария Луиза удачно покинула дворец Тюильри. Начались скитания этого «вьючного двора», через Рамбуйе и Шартр в Блуа. Конечно, этот караван карет догнали братья Бонапарты. Конечно, продолжились унижения принцессы, в которой и так всё было унижено и оскорблено одной только связью с Наполеоном. В критический момент, когда Бонапарты и Камбасерес пригрозили силой увезти Марию Луизу, она вынуждена была в одной сорочке броситься за помощью к своему интенданту де Боссе, который со шпагой в руке встал между ней и её гонителями. Через несколько часов в Блуа прибыл русский генерал граф Павел Андреевич Шувалов, чтобы сопроводить Марию Луизу под защиту её отца, Императора Франца.

Нас пытаются уверить, что король Людовик XVIII узнал о ситуации в Париже чуть ли не случайно. Конечно же, нет! Уже в 1812 году вышло его воззвание к народу, и он был более чем внимателен. Дело в том, что Наполеон запрещал любые упоминания о короле и Бурбонах под страхом смерти. Теперь, в марте 1814 года занавес пал. Союзные армии ещё не начали свой манёвр к Парижу, а в городе уже появились листовки с новым обращением короля, и полиция не сильно усердствовала в их уничтожении.

Пока гремели пушки в предместье Бельвиль, Жозеф пытался проявить себя. Явившись к солдатам, он крикнул: «Защищайтесь, я с вами!» На что один из офицеров громко ответил: «Тень Наполеона защитила бы город лучше!» Ночью Жозеф приказал расклеить по городу прокламации, где писал среди прочего и откровенную ложь: что парижане слышат пушки Наполеона, которые громят врага с фланга. После того, как воззвание было расклеено, Жозеф Бонапарт бежал из города. Бежал и военный министр Анри Жак Кларк (1765—1818), который пытался делать свою игру. Началось бегство и тех самых «скомпрометированных». При этом Талейран обязан был покинуть город вместе с другими членами Регентского совета. Но он инсценировал собственный арест на глазах у Савари[6] и Камбасереса. Так этот «милейший человек» остался в Париже и стал в глазах Наполеона «жертвой измены Сената».

Не успели солдаты русского генерала Ланжерона войти в Монмартр, как Талейран навестил маршала Мармона[7] (главное звено в обороне Парижа) и нашёл для него нужные слова и аргументы — корпус маршала переходил в подчинение Временного правительства (которого еще официально не существовало). В результате состоялось это удивительное ночное посещение особняка Мармона делегатами союзников, где в два часа пополуночи 19 (31) марта 1814 года была подписана капитуляция Парижа. Горячие головы и сегодня склонны видеть в поведении маршала Мармона предательство. Возможно ли это? Возможно ли было предать Наполеона — человека, который предал последовательно: своего короля, веру, покровителей, любовь, снова покровителей, республику, опять своих покровителей, жену, многократно — армию и, наконец, Францию, когда решил бежать в США? Применимо ли вообще слово «предательство» в данном контексте? Я бы сказал, что произошло опамятование, и к чести Мармона — искреннее… Одна рука на перевязи, у другой простреляна кисть, под маршалом была убита пятая лошадь. Все это свидетельствовало о том, что Мармон при обороне Парижа трусом точно не был.

Увы, здесь нам снова придётся сделать остановку, в противном случае мы будем часто спотыкаться о «предательство». Сегодня уже прочно утвердились такие понятия, как «флюгера» или «перевернутые пиджаки», которые применяются по отношению к государственным и военным деятелям Франции первой половины XIX века. Создаётся впечатление, что это были люди без принципов и убеждений, переходящие из режима в режим сначала ради спасения жизни, а потом ради своего положения и выгод. Отчасти это так, но такое плоское видение вопроса в течение двух столетий уводило любопытные взгляды от истинного положения дел. Сегодня нам трудно представить, до какой степени политику в Европе конца XVIII и начала XIX вв. начали определять различные тайные общества. Мы не станем вытаскивать их секреты на свет. Тут важно понимать, что приоритетными становились только внутренние клятвы, а прочие присяги отходили на второй план или попадали в категорию интересов… Такие одиозные «флюгера», как Фуше[8] и Талейран оказывались вдруг очень последовательными в своих действиях и стремлениях… Пожалуй, самое любопытное в этой ситуации то, что реальным «флюгером» неожиданно предстаёт фигура самого Наполеона… Со своей стороны, для интересующихся этим вопросом я бы порекомендовал оставить упомянутые выше фигуры в стороне и присмотреться к личностям: архиканцлера Камбасереса, герцога Луи-Филиппа Орлеанского, взошедшего на трон в 1830 году, Жозефа Бонапарта (посредника между масонами и Наполеоном), и, наконец, к послам США во Франции с их позициями в Великой ложе Востока…

Мы же обратимся к личностям Фердинанда де Бертье де Совиньи и Матье де Монморанси, которые доказывали, что тайные общества — есть «главный инструмент революции», и создали в 1810 году антимасонский Орден Рыцарей Веры (Chevaliers de la Foi) для защиты религии и законной монархии. Мы увидим, что именно такой подход и оказался наиболее эффективным и принёс значительные плоды. Для н