автордың кітабын онлайн тегін оқу Лицом в сугробе лежит мой рыцарь
Литературная мафия Анны Старобинец

Кітап туралы Пікірлер1 Қазір оқып жатыр10 Тегін фрагмент

Литературная мафия Анны Старобинец

Лицом в сугробе лежит мой рыцарь

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Под ред. А.А. Старобинец

Книга написана под руководством писателя и сценариста Анны Старобинец в ее творческой мастерской в рамках обучающей игры «Литературная мафия». Иллюстрации созданы под руководством профессионального художника в рамках курса «Графическая мафия». Возраст авторов текста и иллюстраций: 12—15 лет.

16+

Еве было семнадцать. Короткие пепельно-русые кудрявые волосы, вечно спутанные, торчали во все стороны. На круглом, все еще не потерявшем детскую припухлость лице темнели крошки родинок, которые сочетались с ее карими глазами.

Еве было шестнадцать, и больше всего на свете она мечтала уехать отсюда.

Ее мать умерла, когда ей исполнилось пять, ее старший брат уехал, когда ей было восемь. Ева осталась с угрюмым и властным отцом. Единственным близким человеком, к которому Ева испытывала привязанность, был брат, но он приезжал все реже и реже и в конце концов совсем пропал. Какое-то время они переписывались, но потом он перестал отвечать. Через год Ева наконец смирилась и перестала строчить письма в пустоту. Но теперь — ее брат приедет. Отец сказал ей утром:

— Он будет здесь сегодня, этот гаденыш. Решил меня засудить.

Ева сделала вид, что новость ей безразлична. А про себя решила: это ее единственный шанс. Сережа увезет ее в город. От этих снежных сугробов, от этих мрачных людей, от этой судьбы.

Когда в снегу нашли тело ее брата, она до утра лежала и смотрела в потолок — теперь она никогда не уедет отсюда.

___

Он лежал на животе, раскинув руки и ноги, как морская звезда, уткнувшись лицом в талый сугроб. Как будто разглядывал что-то очень важное там, в снегу. Как будто с детской жадностью всматривался во все, что с ним успело и не успело случиться. Вот он стоит перед отцом за полгода до окончания школы и говорит, что мечтает не о переработке оленьего мяса, а о карьере врача, — а отец приходит в ярость и выставляет его на мороз на всю ночь со словами «еще раз заикнешься об этом, от тебя мокрого места не останется»… Вот выпускной, и на следующий же день он целует сестру и бежит из дома, не оставив даже записки… Автостопом добирается до города… Работает грузчиком, курьером, барменом… Снимает квартиру на окраине города у одинокой пожилой дамы, которая заботится о нем то ли как мать, то ли как невеста… Вот он поступает в мединститут, вот он подрабатывает в редакции районной газеты в рубрике «Ответы доктора Айболита»… Он скоро получит диплом и поступит в аспирантуру, он будет нейрохирургом, он спасет сотни жизней… Но прежде, чем это случится, он разберется с отцом как мужчина с мужчиной, добьется всего, что ему причитается от отца, — от недвижимости до любви…

Но нет. Не получит. Не спасет. Не добьется. Его найдут уткнувшимся лицом в снег. Его упакуют в черный мешок и доставят в импровизированный морг в подвале местной больницы — в настоящий морг попасть невозможно из-за «распуты». Он приплыл сюда в лодке за день до начала распуты, не зная, что это лодка Харона. Он не выберется отсюда живым уже никогда. Да и мертвым — не скоро.

Север состоит из снежных лесов, из дорог и рек, практически неотличимых друг от друга, и из редких городов и поселков, потерянным бисером разметанных в этой бескрайней белой пустыне.

Распутой называют местные то, что происходит с рекой в межсезонье: по воде уже не приплывешь на лодке, по льду еще не пройдешь на «Буране». Холодная каша из воды, льда, грязи и снега, именуемая местными «слус», дважды в год отгораживает поселок N, что в Ямало-Ненецком округе, и от округа, и вообще от всего мира на месяц.

___

Инспектор Башмаков открыл страницу «ВКонтакте», включил диктофон (он любил все свои соображения и выводы записывать на диктофон, как делают настоящие суперпрофессионалы), откашлялся и начал читать:

— Запись погибшего Сергея Гарина на личной странице «ВКонтакте». «Я уже несколько дней живу у отца и сестры. Каждый день…

…похож на предыдущий. Но вчера я был у Олеси.

Еще на пороге я заметил, что она как-то странно посмотрела на меня и тут же отвела взгляд. Я не придал этому большого значения, списав все на ее усталость — ведь она постоянно работает с животными. Но теперь я, кажется, понимаю, почему она так отреагировала на мое появление.

Она сразу же повесила мой мокрый от снега шарф на батарею, угостила меня чаем, а потом мы, захватив бутылку вина, переместились в гостиную, где вместе смотрели фильмы на стареньком пузатом телевизоре, уютно устроившись на потертом диванчике, который я помню еще с детства.

Олеся больше не бросала на меня странных взглядов. Казалось, она чувствовала себя комфортно в моем обществе. Она была абсолютно умиротворена, я видел это по ее прекрасному лицу и расслабленной позе.

Я накрылся пледом, который лежал на спинке дивана. Откинулся на подушку с цветастой вышивкой. Предметы вокруг становились все менее четкими, казалось, я засыпал.

Меня разбудило резкое движение на другой стороне софы. Я приоткрыл глаза и понял, что Олеся уже не сидит рядом со мной, да и вообще ее больше нет в комнате.

Из прихожей доносились приглушенные голоса, но что обсуждали эти люди, я так и не смог понять, слыша только какие-то бессмысленные обрывки фраз.

Я с трудом поднялся с дивана, стараясь не шуметь, и аккуратными, насколько это позволяло мое состояние, шагами направился в сторону говорящих.

— Но разве нет иного выхода? — донесся обреченный голос Олеси. Я замер.

— Не думаю. — Резкий голос моего отца заставил меня буквально перестать дышать. Интересно, что они обсуждают?

— Я могу это сделать. Хотя яд, которым мы усыпляем животных, выдается строго под отчетность. — Кажется, еще чуть-чуть, и она заплачет. — У меня будут проблемы. Думаю, ружье — лучший вариант. Если сделать это правильно, он совсем не почувствует боли.

Что?!

— Хорошо. Нам нужно убрать его как можно скорее, — холодно отвечает отец, — Он тоже был мне когда-то дорог, но сейчас он явно взбесился.

Господи… Я пытаюсь вспомнить молитву. Я потею от страха. В этот момент я даже забываю о том, что не верю в Бога.

— Хорошо, этой ночью, — теперь я слышу в голосе девушки железную решимость, — Саша тоже говорил мне.

Бежать, и как можно скорее — первая мысль, которая проносится в моей голове. Нужно будет где-то спрятаться.

Я слышу, как закрывается входная дверь и Олеся направляется в мою сторону.

— Слушай, — начинаю я, и она вздрагивает от неожиданности, — я пойду, наверное.

Она обнимает меня на прощание.

Убить себя — вторая мысль, которая приходит мне в голову. И она гораздо более правильная. Убить себя — раз вы меня ненавидите. Вы, самые близкие люди. Не утруждайтесь поиском ядов и ружей.

Я просто выпилюсь сам…

— …выпилюсь сам» — что за словечки у них дурацкие. — Инспектор Башмаков снова прокашлялся. — Всё, конец текста. Итак, что мы имеем. Сергей Гарин, двадцать три года, волосы темно-русые, глаза голубые, рост сто восемьдесят пять сантиметров, телосложение астеническое. Причина смерти — отравление таблетками, фенозепамом. В комнате покойного найдено десять упаковок. Тело опознано ближайшими родственниками: отцом и сестрой. По свидетельствам друзей и родственников, характер имел закрытый, демонстрировал суицидальные наклонности… Последняя запись в соцсетях — обещание покончить с собой. Парень был явно не в себе, решил, что его хотят убить родной отец и подруга детства. Ну, в общем, тут всё понятно. Самоубийство. Жаль парня. Тем более, тезка. Можно отдавать родным. Пусть хоронят… — Инспектор на секунду задумался. — Хотел отсюда вырваться парень — да так и не смог.

___

Инспектор Сергей Иванович Башмаков выключил диктофон. Он тоже однажды чуть было не вырвался из N — и тоже не смог.

Родился он в N в 1977 году. Жил с двумя старшими братьями и отцом — мать умерла, когда он был еще совсем ребенком — он ее даже не помнил. Отец его, военный, и обладал крутым нравом и держал детей в страхе наказания, настолько сильном, что на памяти маленького Сергея ни разу угроза наказания не была приведена в исполнение. Иван Васильевич Башмаков добился в доме идеальной дисциплины, учил своих детей всегда следовать правилам и уважать только старших по званию.

После школы Сергей пошел в армию, и именно там одна нелепая случайность определила его будущую профессию. Шел второй год службы, стояла осень. У командира части Петра Алексеевича Петренко пропала присланная накануне посылка с домашней колбасой; из-за этого происшествия на уши поставили всю часть, стали выяснять, кто виновен в исчезновении. В ходе выяснений Башмаков вдруг увидел на влажной земле отпечатки лап, а между ними — широкий след от прямоугольного предмета. В голове созрела догадка, которой он поспешил поделиться с майором. И действительно, его ожидания оправдались: в будке Шарика обнаружилась разгрызенная коробка со злосчастной полусъеденной колбасой. Обрадовавшись находке, Петренко весело заявил: «А тебе бы, Башмаков, в следователи». Хоть слова эти были сказаны в шутку, Башмаков воспринял их очень серьезно и в ответ задумчиво протянул: «А что, можно и в следователи…»

После армии Башмаков отправился прямиком в Уральский юридический институт, закончил его с огромным трудом и с позорными оценками в дипломе, а по окончании вуза стараниями отца его распределили на практику в следственный отдел того самого северного поселка N, в котором он родился и вырос.

Благодаря не столько уму, сколько подвижности (Башмаков предпочитал любое действие всякому бездействию, даже если действовать было абсолютно бесполезно) Башмаков постепенно дослужился до старшего следователя.

В свои сорок лет Башмаков выглядел довольно молодо и не был этому рад: он хотел производить впечатление человека респектабельного, поэтому носил густую короткую черную бородку, а волосы аккуратно зачесывал на левый бок, скрывая под челкой неинтеллигентно низкий лоб. Большой, приплюснутый нос и мутновато-зеленоватые глаза навыкате, за которые еще в детстве он получил обидную кличку Карась, Башмаков скрыть не мог и своей внешности очень стеснялся. Кончик носа он постоянно трогал рукой, как бы стараясь заслонить его от чужих взглядов, глазами же старался ни с кем не встречаться, предпочитая смотреть в одну точку впереди себя на полу — отчего создавалась впечатление, что он постоянно что-то искал на одном и том же месте изо дня в день.

По природе своей Сергей Иванович (обращение по фамилии он не терпел и расценивал как личное оскорбление) был человеком амбициозным и хвастливым, уверенным в своей абсолютной незаменимости, однако совершенно не злым — конфликтов он не любил, а любил всяческий позитив, особенно рыбалку, и старался воспитывать сына «настоящим мужиком».

Его главной слабостью было неумение признавать собственные ошибки. Если по какой-то причине ошибку все-таки приходилось признать, голос Башмакова срывался, как у подростка.

Таких ситуаций, впрочем, обычно не возникало. В поселке N Сергей Иванович пользовался большим уважением и считался знатоком своего дела. Заезжий московский следователь как-то раз сказал Башмакову, что методы его прямолинейны и просты, а выводы поспешны и зачастую необоснованны, — но об этом случае Башмаков предпочел забыть, как о страшном сне, неконструктивном и непозитивном.

___

Башмаков замешкался на пороге. Опросить друзей и родственников самоубийцы вместе с судебным психиатром — это всегда неприятная, бессмысленная, но обязательная рутина. Но на этот раз все было немного серьезней. Ведь Олесю Багрову покойный обвинил в своем блоге буквально в подготовке его убийства… Башмаков поправил усы и покосился на психиатра Агаркова, незаметно маячившего за спиной.

На открывшую дверь девушку было больно смотреть. Вся в слезах и с опухшими глазами, она выглядела не на свои двадцать с небольшим, а лет на сорок. Спина сгорбилась, тонкие бледные руки дрожали.

— Доброе утро, Олеся, — прогудел Башмаков. — Полагаю, вы слышали о самоубийстве Сергея…

— Д-доброе… да какое же оно доброе, это утро! Да, конечно, я все уже знаю… Сережа, Господи… Сережа, Сережа… — Она говорила медленно, как будто заикаясь.

Олеся Багрова дружила с Сергеем с детства. Они жили в соседних домах и практически не расставались: ходили в одну группу детского сада, потом в один класс в школе, вместе играли в баскетбол. Только, в отличие от Сергея, Олеся не родилась в селе N, а приехала с родителями, когда ей было полтора года: оставшийся вдовцом дедушка оказался не в состоянии справляться с хозяйством и угасал в одиночестве. Родители Олеси были зоотехниками и выездными ветеринарами, поэтому легко нашли работу в одном из зверосовхозов в окрестностях N.

В старших классах Сергей и Олеся оба увлеклись биологией, зачитывались книгами про анатомию животных и человека. У Олеси была собака лайка по кличке Босс, с которой они часто гуляли вместе. В какой-то момент они оба заметили, что Босс стал вялым, перестал есть и постоянно скулил. Вскоре выяснилось, что у собаки лейкоз. Через месяц Босс умер. У могилы пса Сергей и Олеся торжественно дали друг другу обещание вместе уехать из N, поступить на медицинский, стать врачами — и найти лекарство от рака.

Однако в одиннадцатом классе решимость Олеси поугасла. Она завела бойфренда (к огромному разочарованию Сергея, это был не он) и решила никуда от своего женского счастья не уезжать, а остаться в N и стать ветеринаром, как мать и отец.

Сергей же свое обещание выполнил: уехал в мегаполис и поступил в мединститут.

В редкие свои приезды в N он всегда заходил к Олесе, они мило болтали, она угощала его чаем с оладушками, но, когда однажды он попытался ее обнять, она сняла его руку с талии и отстранилась: «Ты что? Ведь мы же просто друзья…»

— …Вы, наверное, читали его текст в социальной сети, — прогудел Башмаков.

— «ВКонтакте», да. Бедный мальчик! Мы с его отцом обсуждали необходимость убийства бездомной собаки — а он принял это на свой счет, боже мой, мой Сережа… А вы видели, какое прекрасное стихотворение кто-то там написал в коментах под статусом Сереженьки? «Лицом в сугробе…» Нет, так не помню. Сейчас я вам найду.

Дрожащим пальцем она стала тыкать в экран смартфона. Наконец нашла одинокий анонимный комментарий к записи Сергея «ВКонтакте» и продемонстрировала Башмакову:

Лицом в сугробе

Лежит мой рыцарь

Глаза из снега

Латы изо льда

И не согреться

И не укрыться

Конец надежды

Распута навсегда.

— Красивое, правда?

— Угу, — с сомнением кивнул Башмаков. — Я все же хотел бы задать несколько вопросов.

— Извините… я сейчас соберусь. — Она вытерла слезы и села прямо, всем своим видом показывая, что сосредоточилась на разговоре и все чувства и эмоции отбросила в сторону.

— Как вы можете оценить настроение, душевное состояние Сергея вчера вечером — и в целом? — подал голос психиатр Агарков, и Олеся взглянула на него с таким удивлением, как будто только сейчас заметила в комнате.

— С подросткового возраста у Сергея были проблемы со сном, депрессивные эпизоды, пограничные состояния…

— Вы медик? — уточнил Агарков.

— Почти. Я ветеринар. Но я хорошо знаю, о чем говорю. Сергей постоянно пробовал разные препараты от бессонницы и тревоги, и все это привело к тому, что он вообще не мог заснуть без медикаментов и алкоголя. На данный момент, мне кажется, он принимает… то есть принимал «Барбовал». Это средство используется при бессоннице и неврозах. Сергей всегда был вспыльчивый, а из-за ситуации с его отцом, с домом и так далее… Да еще этот наш разговор, который он не так понял… Но все равно я думаю, что он умер… Боже, какое страшное слово! Умер… — глубокий вдох, пауза — и она снова четко и ровно продолжила: — Я не верю, что Сережа себя убил. Полагаю, он умер от передозировки. Нормальная доза для человека — это десять-пятнадцать капель. Я знаю, что Сережа никогда не был сильно аккуратным. Возможно, от переизбытка эмоций он решил, что лишние десять-двадцать капель не повредят. Но это не так. Такая доза могла привести к остановке сердца.

— Не похоже, что дело в лишних каплях. В комнате у Сергея нашли десять пустых упаковок от феназепама, — сообщил Башмаков.

— Я не верю, что он убил себя!

— То есть вы полагаете, его убил кто-то другой? — Башмаков даже усмехнулся от абсурдности такого предположения.

— Нет, но он… Сережа часто говорил о самоубийстве. Это были просто слова. Это всегда были просто слова! Как же так… — Она зарыдала.

Башмаков галантно протянул ей бумажный платок. У него было правило: идешь опрашивать близких погибшего — бери с собой упаковку бумажных платочков.

— Люди, склонные к суициду, всегда сначала говорят о нем — а потом делают. — Агарков вынул из кармана игрушечного рыцаря, повертел в руке и посмотрел на стену. Там сидел паук и смотрел на него, Агаркова.

___

Во внешности сорокатрехлетнего Андрея Агаркова, судебного психиатра, не было ничего необычного, кроме разве что нездоровой худобы, сутулости и бегающего взгляда. Мутные глаза, пепельные волосы и светлая кожа сливались в пятно неопределенного светло-серого цвета, с которого хотелось поскорее перевести взгляд на вещи поярче. Агарков носил толстовку намного больше его самого, а в кармане толстовки всегда лежал маленький игрушечный рыцарь. Иногда Агарков доставал его, нервно вертел в руках и клал на место.

Никто из его сослуживцев не смог бы точно сказать, когда именно Агарков пришел работать судебным психиатром. Из-за тихого характера и непримечательной внешности сослуживцы не обращали внимания ни на него, ни на мелкие странности, которые у Андрея Агаркова, несомненно, имелись.

Когда-то, никто уже не скажет когда, Андрей Агарков был маленьким бойким мальчиком Андрюшкой с торчащими во все стороны светлыми волосами и ясными, живыми глазами. В то лето родители опять отправили его в деревню к Бабушке, подальше от городского воздуха и от себя. Андрюшка ненавидел эти поездки, но совсем не потому, что скучал по маме или городским друзьям.

Бабушке было около восьмидесяти лет. Она почти никогда не выходила из дома, чаще всего просто сидела неподвижно на скамье и смотрела в сторону игрушек Андрюшки, привезенных из города. Иногда она вскакивала и начинала быстро ходить, дергая ногами, как перевернутое насекомое. Всего у нее было пять конечностей — две ноги, всегда цепляющиеся за что-то руки и Палка. Обычно руки Бабушки просто крепко сжимали Палку, как если бы она пыталась задушить ее. В те моменты, когда Бабушка вставала, она бегала по дому и по двору и била Палкой воздух у своих ног, будто бы отбиваясь от кого-то и что-то бормоча. В это время она не замечала ни людей, ни препятствий на своем пути, если только на них не натыкалась Палка. Часто Андрюшке становилось жалко Бабушку, потому что все соседи боялись и избегали ее, но все же страх был гораздо сильнее жалости. В доме он обычно сидел в углу, обложившись игрушками. Он быстро заметил, что Бабушка и Палка никогда к ним не приближаются.

Однажды ночью Андрюшка проснулся от шума. Он незаметно приоткрыл глаза и увидел, что Бабушка и Палка стаскивают все вещи, какие можно сдвинуть с места, в центр комнаты. Скоро куча вещей стала примерно с Бабушку. В центр кучи Бабушка и Палка посадили игрушки Андрюши. Мальчик сжал веки, надеясь проснуться. А когда открыл их, увидел, что Бабушка льет на кучу какую-то жидкость, а потом кидает туда горящее полено из печи. Тряпки и бумага вспыхнули сразу. Огонь поднимался и очень быстро достиг потолка. Андрюшка закричал, спрыгнул с лавки, схватил первую попавшуюся вещь из кучи и убежал, захлопнув за собой дверь. Уже на улице он услышал, что Бабушка пытается открыть ее и зовет Андрюшу на помощь, но это его не остановило. Мальчик бежал, и бежал, и бежал подальше от дома Бабушки. Последним, что он помнил, был запах гари. Андрюшка Агарков остановился, только когда понял, что находится на другом конце деревни, а в руке сжимает маленькую фигурку рыцаря. Когда он вернулся к тому месту, которое раньше было домом Бабушки, там не осталось уже ничего, кроме того, что когда-то было печкой.

Соседка-продавщица, к которой он вбежал в магазин, привела его к себе в дом, оставила ночевать, но не подпускала к своим детям. Она сказала, что Андрюша скоро вырастет и станет таким же, как Бабушка. Наутро из города приехали родители, наскоро похоронили то, что осталось от Бабушки, и почти не поврежденную Палку — и вернулись в город, забрав Андрюшку. После этого ему очень часто снилась Бабушка. Она превращалась в огромного пятилапого паука и пыталась съесть Андрюшку.

Когда ему было около пятнадцати, он впервые почувствовал, что за ним наблюдают. Несколько месяцев это ощущение не проходило, а потом с ним заговорили. Голос Бабушки и стук Палки были рядом всегда. Они отзывались обо всем, что делал Андрюша.

И тогда Андрюша вспомнил слова соседки. Он понял, что становится похожим на Бабушку. Помня отношение к этому людей, он пообещал себе никогда и никому не говорить о Бабушке. Всегда, когда где-то рядом оказывался огонь, появлялась и сама Бабушка, а с ней Палка и запах гари. Первое время она просто смотрела молча. Позже она заговорила. Бабушка помнила, что Андрюша когда-то не открыл дверь и не позвал на помощь. От Бабушки всегда пахло так, как в ее последний день, — гарью. Этот запах появлялся перед ее приходом. Бабушку отпугивала фигурка рыцаря — она боялась ее, как и при жизни. Видя рыцаря, она шипела, как огонь, когда в него попадает вода, и становилась пауком. Паук забивался в угол комнаты, превращался в пепельную точку и смотрел на Андрюшу.

Очень скоро Андрюша научился не показывать присутствия Бабушки другим людям, смог поступить в институт и стал Андреем Агарковым. Он хотел понять, сошел он с ума, или Бабушка-паук реальна, поэтому пошел на психиатра. Ему нравилась учеба, и после нее он нашел себе работу по специальности — судебный психиатр. Агарков сумел стать таким незаметным, что никто не обращал внимания на его странности. Бабушка забрала из него цвета и уверенность, оставив только страх. Иногда он просыпался под утро и говорил себе, как будто боялся забыть:

— Андрей Агарков, сорок три года, судебный психиатр, Бабушка, Палка и запах гари.

___

На окраине поселка N, в полузаброшенном доме у самого кладбища жила пятнадцатилетняя Ася — жила якобы с бабушкой, но бабушку никто уже несколько лет не видел, да никто и не стремился к встрече. Девочка редко выходила из дома, а если выходила, то шла либо на кладбище, либо к Черному озеру на другом краю поселка. Прохожие, завидев ее, старались уйти подальше: она считалась ведьмой, что и неудивительно: кожа ее, брови и ресницы были белые, как молоко только что подоенной коровы, а волосы и одежда черные, как перегной. Смотрела Ася всегда недобро и исподлобья.

Раз в неделю по решению органов опеки ее навещал психиатр Агарков: местные жители утверждали, что девочка если не ведьма, то сумасшедшая.

Некоторые селяне якобы видели, как она шевелила губами, закатывая глаза, и в озере возникал лик самого дьявола. Впрочем, чего только не придумают суеверные люди в богом забытой северной деревне.

…В лик дьявола семнадцатилетний Михаил, сын инспектора Башмакова, не верил, но Ася с этими ее белыми зенками была просто жуткой. Поэтому, когда она вдруг подскочила к нему у входа в подвал, он покрылся испариной.

— Идем со мной, чё покажу. — Ася глянула на него исподлобья.

— Да пошла ты.

— А папочка знает, что его сын такой грубый? — Растрескавшиеся Асины губы расползлись в кривоватой улыбке. — И, кстати, чё ты там делаешь? — Она кивнула на дверь подвала. — Ты разве не должен сейчас заниматься дзюдо, или чем там тебе положено, а, настоящий мужик?

Вопрос о «настоящем мужике» был для Миши больным. Весь поселок знал, что Башмаков мечтал вырастить из сына полицейского, спортсмена и настоящего мужика. Самому же Мише нравилось заниматься музыкой и живописью, в чем Башмаков его не поддерживал. Всякие «модные штучки» вроде игры на гитаре и укулеле отец жестко пресекал: «У музыкантов нет будущего». То же самое касалось художников и певцов: «Эти люди никому не нужны». Зато с раннего детства Миша ходил на ненавистные футбол и самбо, и тренеры постоянно издевались над длинным, нескладным, бледнокожим и черноволосым мальчиком.

Миша давно уже понял, что конфликтовать с отцом бесполезно — лучше просто не говорить правду и притворяться. Единственной его отдушиной, единственным убежищем был подвал в заброшенном доме, куда он тайком сбегал от отца, как правило вместо занятий самбо. Там собиралась рок-группа, где Миша играл на гитаре.

И вот теперь эта адская девочка прямо у входа.

— Короче, не ссы. — Она опять улыбнулась, из трещины на губе показалась капелька крови. — Иди скажи папочке, что у меня для него есть информация.

___

Башмаков нервно переступал с ноги на ногу. В этой части поселка N было тихо и безлюдно, а ведь он только что шел по оживленной улице, где слышалось мычание коров, пение птиц, перебранки соседей. Наконец Башмаков собрался с духом и постучал в дверь старого дома, где жила жуткая девчонка, перспектива беседы с которой его не очень радовала. Он подождал — никто не открывал — и постучал снова. В гнетущей тишине стук в дверь казался оглушительным, словно он барабанил руками и ногами, а не костяшками пальцев.

— Вам кто-то нужен? — послышался сзади хрипловатый голос.

Башмаков даже подпрыгнул от неожиданности. Обернувшись, он увидел, как ему в первую секунду показалось, саму смерть: девочку с черными волосами и белым лицом. На руках она держала мертвого пса Мухтара.

— В-вы… Это в-вы живете в этом д-доме? — Она была такая жуткая, что Башмаков даже начал слегка заикаться.

— Я живу.

— Мне сказали, у вас есть информация по делу о г-гибели Сергея Гарина.

— Ага, есть. — Черно-белая девочка сгрузила мертвого пса на снег, стянула со спины рюкзак и извлекла оттуда початую бутылку портвейна.

— Эт-то… что?

— Это моя информация по делу о гибели.

— Я не понял.

— Вы что, тупой?

Башмаков был так потрясен этим хамством, что подбородок его задрожал. Он никак не мог придумать хлесткий ответ. Черно-белая девочка между тем спокойно продолжила:

— Эта бутылка была в сугробе. Там, где лежало тело Сережи. Только под снегом. Сегодня мы там гуляли с Мухтаром. Он стал рыть снег, раскопал бутылку, облизнул горлышко. И через минуту издох.

— Издох — и отлично, — сообщил Башмаков. — Его давно было пора пристрелить.

— Во-первых, Мухтар был отличным псом. Так что совсем не отлично. Во-вторых, это значит, что Сережа умер от яда. От сильного яда. Не от таблеток.

— У нас нет сейчас возможности провести экспертизу, — важно сказал Башмаков. — Из-за распуты мы отгорожены от института судебной…

— Вам не нужна экспертиза, чтобы понять, что его отравили. Сережа пил из бутылки — и умер. Собака лизнула бутылку — и умерла. Ну, понимаете? Это как два плюс два.

— Но упаковки из-под таблеток…

— Упаковки кто-то подкинул, чтобы выдать убийство за самоубийство. Вы должны искать убийцу.

— Убийцу? — тупо спросил Башмаков, пытаясь переварить все услышанное. Наконец до него дошло, что какая-то малолетка указывает ему, что делать. — Деточка моя, а почему это я, детектив со стажем, должен делать то, что ты мне скажешь? Иди-ка поиграй в куклы и не вмешивайся во взрослые дела!

Черно-белая промолчала, просто зыркнула на него исподлобья. Башмаков почувствовал себя неуютно и отвел взгляд. Но все равно остался доволен собой и проведенным допросом.

Он гордо развернулся и быстрым шагом пошел прочь, желая поскорее покинуть это место. «А ведь и правда, похоже, это убийство, — подумал он. — Все же у меня светлая голова».

___

— Я? Я убил сына?! Да всем понятно, что это шпана местная. — Гарин говорил так, будто это действительно видели и знают во всей деревне. — Сережа у одного дерзкого оленевода девку увел — Шура такой, знаете? — вот тот и отомстил ему. — Он замолчал и уставился в одну точку. — Эти местные бандюганы много себе позволяют: воруют средь бела дня, у них территории свои есть, на которые если зайдешь — мало не покажется. Соседка моя, Авдотьева, как только их увидит, сразу ставни закрывает, двери на засов. Этот Шура ко мне на днях приходил с дружками — стучали в двери, в окна барабанили, спрашивали, где Сергей. Я их послал подальше и пригрозился, что пристрелю, если не уйдут. Вам-то, полиции, нет до нас, простых людей, дела — сам себя не защитишь, никто не поможет. Вот мой сын погиб, а вы ведь даже выяснять ничего не хотели: «Самоубийство и все!» — У Гарина сорвался голос, но он откашлялся и продолжил: — Копайте дальше под меня, Башмаков, если нечем заняться и совести нет. Я в смерти сына невиновен. Я, когда Сережа… когда Сережи не стало, был на заводе, это может подтвердить моя ассистентка Злата. Все, уходите. Мне лекарство принимать надо.

Алексей Михайлович Гарин возглавлял мясоперерабатывающий завод рядом с деревней N на юге Ямало-Ненецкого округа. Так уж вышло, что, кроме переработки оленины, ничего хорошего в жизни шестидесятилетнего Гарина не было. С первой женой он развелся — и это был кровавый развод с разделом как имущества (Гарину удалось сохранить за собой дом в деревне, однако машину пришлось отдать), так и потомства (сын остался жить с ним, о чем Гарин неоднократно потом пожалел).

Вторая жена Гарина утонула во время распуты (под лодкой ее провалился лед), оставив ему маленькую дочь, которую Гарин, в отличие от сына, любил — неистово и исступленно, как единственный дар погибшей жены.

И если сына он отпустил от себя в город легко — конечно, устроил ему показательно-воспитательную сцену, но и только, — то дочь, теперь уже семнадцатилетнюю, удерживал рядом с собой всеми силами. Она же, неблагодарная, рвалась почему-то в город, к брату.

С годами нервы у Алексея Михайловича расшатались, ночами он мучился от бессонницы, днем — клевал носом, без фенозепама из дома не выходил. Но о том, чтобы бросить работу, даже не думал. Мясоперерабатывающий завод был единственным местом, где его уважали.

Приезд в поселок старшего сына для Гарина оказался ударом. Тот явился с повесткой в суд — решил отсудить у отца часть дома; весь в мать. Всегда невеселый Гарин совсем помрачнел. Щеки впали, морщины казались глубже, седые редкие волосы почти исчезли с его головы, феназепам больше не помогал. И без того невысокий Гарин стал будто бы совсем маленьким, загнанным в угол.

И вот теперь — судиться ему больше не с кем…

Гарин закрыл дверь, запер на щеколду, и все затихло. Казалось, что в этом доме не только сын, но и никто больше и не живет.

___

Сергей Иванович сидел на кухне, покуривал сигару (мы забыли упомянуть эту привычку Башмакова, которую он себе привил, дабы казаться солиднее) и пил коньяк среднего качества, когда Миша пришел домой с самбо. По прищуренным, хитроватым глазам Башмакова было видно, что он хочет чем-то поделиться с сыном, и скорее всего это касалось его работы — он обожал наставлять Мишу, рассказывая об успешных догадках и о видимой легкости, с которой он раскрывал очередное преступление.

— О, посмотрите, кто вернулся. Ну, привет, Михаил, как самбо?

— Пап, немного устал — пойду отдохну.

— Нет, постой… я хотел тебе кое-что рассказать, если ты, конечно, не против… кхм… уверен, что тебе будет интересно — у меня новое дело, но можешь не беспокоиться, оно, как и всякое другое, мне по зубам.

Миша тяжело вздохнул (чего Сергей Иванович предпочел не заметить), но все-таки положил спортивную сумку на пол, сел за стол и вопросительно посмотрел на отца.

— Интереснейшее дельце оказалось: то самое, про студента из города, Горелкина, то есть нет, Гарина, отвратительная у меня память на имена… которого нашли мертвым в канаве… то есть в сугробе. Отравление, мерзкая смерть. Поговаривали, что это самоубийство. Да и родственники утверждали, что такие… кхм… наклонности, да, именно наклонности у него имелись. Но послушай меня, сынок! Никакое это не самоубийство, а самое настоящее жестокое, расчетливое убийство, да-да именно так, по-другому и быть не может! Не так-то прост инспектор Башмаков, ха-ха, как говорил этот… шарлатан! — Судя по нахмуренному лбу и слегка срывающемуся голосу, Башмакову вспомнился неприятный случай со следователем из Москвы, который позволил себе усомниться в его профессиональных навыках. — Но сейчас не будем… Так о чем это я? Ах да, чистое убийство. Знаешь, зачем этот Гарин-младший притащился в нашу тихую дыру из своего университета? Чтобы отсудить у Гарина-старшего полдома! Шутка ли, ну ясно, как день, что старик всполошился и замочил сынишку — примитивный мотив, всё сходится. Я сразу сказал — та запись Гарина-младшего в этом… «контакте»… она неспроста, неспроста! Отец искал способ избавиться от сыночка…

Сергей Иванович глотнул коньяка, попытался затянуться потухшей сигарой и продолжил:

— …А алиби у него слабоватое — якобы он был на своем мясоперерабатывающем заводе, да только видела его там исключительно эта, Злата Звездина, ну ты ее знаешь, одевается — не приведи Господь, стыд, да и только… И что это вообще за имя такое нелепое — Злата Звездина? В общем, доверия эта парочка мне не внушает. Наверняка у них интрижка, и понятно, что она будет его покрывать — на допросе клялась и божилась, что они тогда что-то с ним вместе высчитывали, даже более или менее точное время назвала, да и его показания с ее циферка в циферку сходятся, но не бывает так — подозрительно это всё, а? Ну а дочь-то. Сначала сказала, что отец дома был, потом сказала — ах, да, действительно, на заводе… А еще — навел я, значит, справки, так знаешь, что выяснилось? Что папаша-то хотел мальчишку на завод пристроить, а тот после выпускного сбежал в медицинский учиться. Вот тебе еще мотив, обзовем его, ну, скажем, давняя вражда; видать, не простил его Алексей Михайлович… Хотя так правдоподобно расстроился, чуть ли не плакал, помириться с сыном хотел, говорит, так его приезду обрадовался… А сам-то упаковочки от феназепама по комнате сына разбросал — и решил, что никто и не догадается. Не учел, что Сергей Иваныч Башмаков — инспектор от бога!

— Пап… а Злату эту, ну Звездину, ты проверить не хочешь?

— В смысле?

— Ну ты сам говоришь, что имя какое-то странное. Она, может, замешана? Она, может, вообще не она? Ты проверь ее паспорт, пап.

Башмаков снова зажег сигару, изумленно глядя на сына. Попытался выпустить колечки, как Шерлок Холмс в советском фильме, но только закашлялся.

— А ты, Мишка, не про-о-о-ост! Весь в отца! — Башмаков даже ударил себя по коленке. — Я конечно, и сам первым делом подумал, что надо пробить эту Звездину по моей базе. Я… практически уже ее пробиваю. То есть ты не думай, что сейчас мне подал идею. Но ход мысли твоей мне прям оч-чень нравится! Весь в меня! Вот что значит — гены!

___

— В общем, батя пробил Злату Звездину по своим базам, как ты просила. И… она никакая не Звездина. Златы Звездиной не существует. А зовут ее Ольга Гущина, и она родом отсюда, из N, и она — убийца. Двенадцать лет назад убила собственного мужа. Отсидела. Изменила внешность, подделала паспорт, вернулась сюда. В общем, ясно, что она Серегу убила.

— А с чего — ясно? — Ася взглянула на него исподлобья своими воспаленными, белесыми глазами, и Мише стало не по себе, как всегда, когда он встречался с ней взглядом.

— Ну, с того, что она, по ходу, спит с Серегиным отцом. И работает у него на заводе с большим окладом. А Серега… как я понял, проходил стажировку в той самой клинике, где она себе пластическую операцию делала. Чтобы изменить внешность. И Серега ее вполне мог узнать. И отцу рассказать. И вообще всем. То есть он для нее был свидетелем. И она его устранила. В общем, батя ее уже арестовал. И Гарина тоже. Ну и, это… Спасибо тебе за идею…

— Я всего лишь предложила ее проверить, — мрачно сказала Ася. — А не сажать. Вроде Гарин говорил, они вместе на заводе были в ту ночь. Твой папаша это хотя бы проверил?

— Слушай, девочка. Слушай меня сюда. Ты с чего вообще взяла, что можешь лезть в это дело? И меня за собой тянуть? Есть специальные люди для таких дел. Называются — полицейские. Все, достала. На этом мы разойдемся. Не липни больше ко мне.

___

Ольге Гущиной исполнилось тридцать пять. Правда, треть ее жизни можно было смело вычеркнуть — двенадцать лет она провела в колонии за убийство мужа по статье 108 УК РФ «превышение пределов допустимой самообороны, повлекшей смерть». Какими должны были быть правильные пределы, Ольга так и не поняла. Муж регулярно напивался или чем-то обдалбывался и в припадках ярости бил ее; односельчане относились к этому как к чему-то абсолютно естественному. Говорили: «бьет, значит, любит» или «злится — значит, есть за что злиться», намекая при этом на вызывающий гардероб Ольги, в котором были только облегающие платья и юбки, несмотря на ее избыточный вес. И вообще — она ходила по деревне на шпильках, «как свинья на копытцах».

Ольга долго терпела побои — но в тот день муж пришел в особенно зверское состояние, молотил кулаками, не собираясь останавливаться, и кричал: «Убью!» Тогда Ольга достала из кухонного ящика нож и воткнула ему в грудь. А потом позвонила в полицию и сказала инспектору Башмакову: «Приезжайте, Сергей Иваныч, я Степку зарезала».

После двенадцати лет в тюрьме Ольга изменилась. Она коротко подстриглась, перекрасила волосы, вставила зеленые линзы и очень похудела. В гардеробе ее по-прежнему были обтягивающие наряды, но теперь она в них ходила как королева, а не как свинья на копытцах. Бывшая сокамерница Ольги, мастерица по татуировкам и искусной подделке документов, «нарисовала» для нее новый паспорт с новым красивым именем: Звездина Злата.

Под этим именем она и вернулась в родную деревню. В изящной Злате никто не узнал толстозадую Ольгу с вечными фингалами под глазами. Она легко нашла и друзей, и работу: Алексей Михайлович Гарин взял ее личной ассистенткой на мясоперерабатывающий завод.

___

Башмаков сидел в кресле, задумчиво глядя в окно, и делился с сыном своими радостями:

— Гениально я раскрыл это дело, а, скажи, Миш?! Повезло местным людям, что за дело взялся именно я!

— Да, пап, круто. — Миша сидел на соседнем кресле и, высунув кончик языка, что-то старательно писал в блокноте.

В этот момент раздался стук в дверь. Башмаков, недовольный тем, что позитивное общение с сыном кто-то прервал, поплелся открывать. На пороге стояла Ася. Черно-белая девочка.

— Я не думаю, что Гарин и Злата замешаны в убийстве. — Она даже не поздоровалась.

— Ну а кто же тогда замешан? — с усмешкой спросил Башмаков. — Ты давай не стесняйся, выкладывай, я люблю, когда дети играют в Шерлока Холмса.

— У меня есть кое-какие догадки, но сейчас не об этом. Гарин вам говорил, что вместе со Златой был на заводе, верно?

— Ну.

— Там, наверное, есть камеры наблюдения.

— Ну и?

— Вы совсем тупой?!

Башмаков опешил от такой наглости. Миша в комнате сделал вид, что не слышит, но прыснул в кулак.

— Вы должны проверить камеры наблюдения.

— Еще раз посмеешь указывать мне, полицейскому со стажем, что я должен, и я тебя…

— Что? Арестуете? Охотно верю. Это в вашем духе. Обвинять и сажать людей, не проверив их алиби!

Башмаков, окончательно рассвирепев, захлопнул дверь прямо перед Асиным носом. Настроение было безвозвратно испорчено. Он оглянулся на Мишу.

— Вот ведь дура, а. Работаешь тут на благо людей, на благо всего села — а им все мало. Иди, значит, камеры на завод проверять. Делать больше мне нечего.

___

На мясоперерабатывающем заводе охранника, как она и ожидала, ночью в будке не было.

Старый Гарин после смерти сына за делами не смотрел, Злата вертелась возле него, а сейчас их и вовсе арестовали — платить работникам было некому, а большим желанием торчать днем и ночью в тесных, душных помещениях за просто так никто не горел. Завод вообще был практически пуст — несколько человек наверняка еще трудились где-то в глубине сырых серых коридоров, но Асе никто не встретился.

Ася бесшумно и плавно поднялась по ступенькам, позволила двери захлопнуться за собой, не заботясь о шуме, и паутиной облезлых коридоров добралась до маленькой комнатушки, в которой, как она знала, горели экраны старых компьютеров с нечеткими изображениями с камер: до недавнего времени она подрабатывала на заводе уборщицей.

Полчаса на поиск нужной записи в захламленных папках на компьютерах, где все расфасовано без какого-либо поддающегося объяснению принципа. К тому моменту, когда она видит нужную дату в файле, она готова убить придурка, сидящего тут днем.

В нужной папке — запись, на которой виден вход и бегущее время. Ольга-Злата и Гарин заходят, цепляясь друг за друга, как две мартышки, — 22:00. Ася фотографирует экран на телефон, получая отвратительного качества снимок. Злата и Гарин исчезают в недрах завода.

Руки Аси слегка дрожат.

Час ночи — время, когда предположительно умер Сергей Гарин, — мигает на экране и исчезает.

В три ночи, спустя два часа, Ольга-Злата и Гарин, улыбаясь, вываливаются из дверей и, снова по-обезьяньи цепляясь друг за друга, исчезают в зиме, еще ничего не зная.

Снимки на телефоне отвратительные, поплывшие, с искаженными цветами, но не узнать людей на них невозможно, как и проигнорировать строчку со временем.

Еще пара снимков, таких же некачественных, с камеры наблюдений — и Ася слушает трель выключаемого компьютера, уверенно улыбается и бегом направляется к выходу.

___

— Следствие в тупике, — плюхнувшись в кресло, произнес Башмаков. — Дай мне, сына, чего-нибудь выпить.

— Серьезно? — В голосе Миши прозвучало искреннее волнение. — Неужели эти двое действительно невиновны? — Он протянул отцу стакан воды.

— Злата… тьфу ты, как там ее… Ольга и Гарин действительно невиновны. — Он сделал глоток из стакана и поморщился. — Я имел в виду что-то покрепче… Они были на заводе в ночь убийства.

— Работали? — съехидничал Миша.

— Тебе рано знать ответ на этот вопрос. Главное, что ты должен усвоить: твой отец всегда очень тщательно все проверяет и перепроверяет. Вот и сейчас я не поленился, проверил камеры наблюдения… — Он запнулся. — Ну, то есть кое-кто… мое доверенное лицо все проверило… Но кто, кто?! Кто тогда убил парня? — Голос Башмакова сорвался.

— Успокойся, пап. Ты суперсыщик, ты — лучший. Сто пудов, очень скоро ты найдешь настоящего убийцу.

— Я так устал быть лучшим! — Сергей Иванович драматично вздохнул и погладил густые усы.

___

В такую, иначе не сказать, говенную погоду Виктор Моисеевич любил выпить в баре. В медвежьем углу типа N подобная привычка могла бы привести к беспробудному пьянству, если бы не то простое обстоятельство, что баров в N не было, достойной его компании — тоже, а пить в одиночестве Шурин не любил.

В итоге Шурин отправился не в паб, а в библиотеку, чтобы найти что-нибудь на тему проживания горя после смерти близкого человека: ему нужно было написать отчет о состоянии родственников Гарина-младшего.

— Блин, это уж слишком, — бормотал он себе под нос. — Я знал, конечно, что еду в глушь, но чтобы библиотека располагалась в гастрономе…

Свою работу социолога Виктор Моисеевич Шурин не слишком любил. Когда-то он мечтал стать врачом-хирургом — но не сложилось, на медицинский он так и не смог поступить. И вот теперь вместо прогулок по Петербургу после удачной операции под руку с восторженно глядящей на него тонконогой медсестрой Шурин вынужден был торчать здесь, в глухой деревне Ямало-Ненецкого округа, и изучать ПВОП — поведение в ограниченном пространстве. Изучать всех этих хмурых, ограниченных людей, живущих на отшибе и регулярно остающихся без связи с внешним миром из-за, как они выражались, распуты. Он приезжал сюда уже в третий раз — и с обреченностью и тоской ожидал, когда ледяная кашица отгородит поселок, а вместе с ним и его, Шурина, от всего, что было ему по-настоящему интересно.

С населением Шурин всегда общался тихим, приятным басом чуть с хрипотцой, вежливо и тактично, опросы вел строго по протоколу, спину держал очень прямо. К сорока восьми годам волосы его были уже абсолютно седыми — вероятно, от постоянного стресса. Со стороны он вполне мог показаться строгим, но страстно влюбленным в свое дело профессором.

— Чего вам? — мрачно спросила продавщица Неко.

— Специальная литература на тему проживания горя у вас имеется?

— Нет. Только оленеводство.

Шурин поморщился.

— У вас горе? — Неко внимательно посмотрела ему в глаза.

По происхождению Неко была ненка, сколько ей лет, посетители магазина определить затруднялись: что-то между двадцатью пятью и сорока пятью; плоское лицо без морщин, узкие темные глаза без возраста.

В гастрономе продавалось все: от продуктов до бытовой химии, от книг до лекарств, — но Неко вроде бы заведовала именно книжным отделом. Она разрешала использовать магазин как читальню. Впрочем, половину времени ее отдел был просто закрыт — Неко исчезала надолго, а возвращалась внезапно; ходили слухи, что она уходила пасти оленей. По счастью, жители N не слишком любили читать, поэтому жалоб не поступало.

— …Я спрашиваю — у вас горе?

— Да, можно сказать и так, — кивнул Шурин. — Пожалуй, у меня горе.

Да, горе было в том, что его угораздило приехать в этот Зажопинск на чертово исследование ПВОП — и застрять на всю зиму. И в том, что зима тут была ужасно холодная, а снег — настолько твердым, что больше напоминал лед, поэтому он, Шурин, на улице ежеминутно поскальзывался, в отличие от жителей N, которые умели ходить по этой зиме…

— Если горе, нужно дать горю имя, написать это имя на бумажке, свернуть и сжечь. И горе тогда уйдет.

— На бумажке… — Лицо Шурина вдруг озарилось. Он оглядел помещение: — А скажите, у вас тут нельзя ли устроить небольшое мероприятие? Что-то вроде игры в мафию?

Идея, пришедшая Шурину в голову, была столь замечательна, что он даже на несколько секунд испытал интерес и к своей работе, и к этому проклятому месту: заручиться поддержкой местной полиции и судебного психиатра и устроить своего рода очную ставку жителям N, вот что он должен сделать. Что-то вроде игры. Психологический эксперимент. И пусть каждый на бумажке напишет имя того, кого он подозревает…

___

…Двое суток спустя Шурин уже раздавал бумажки жителям N, толпившимся в библиотеке.

— Итак, я начну. — Шурин откашлялся и развернул собственную бумажку, которую он подписал еще дома. — Я обвиняю нашего уважаемого инспектора Сергея Ивановича Башмакова.

— Не понял? — Башмаков ошалело смотрел на социолога. — Вы обвиняете меня в убийстве Сергея Гарина?

— Ну это же просто игра, — примирительно улыбнулся Шурин. — Это для затравки. Чтобы все понимали, что самые смелые предложения и версии приветствуются. Но только с аргументацией. Вот я, например, аргументирую свою версию так: инспектор Башмаков мог убить студента, чтобы улучшить свою репутацию.

— У меня прекрасная репутация, — побагровел Башмаков.

— Несомненно. Но в поселке N вот уже много лет не происходило убийств. А если нету убийства — невозможно его раскрыть. Хороший же инспектор обязан уметь раскрывать убийства. И вот Сергей Иванович, допустим, совершил убийство, чтобы затем блестяще его раскрыть, приписав кому-то другому. Мы играем, просто играем, господа, не волнуйтесь. Предлагайте ваши версии и идеи, самые смелые. Пишите имена на бумажках.

___

— Я уже один раз сказал и еще повторю. Перед всеми. — Гарин попытался было расправить плечи, но лишь еще больше ссутулился. — Я уверен, что моего сына убил этот бандит. — Гарин кивнул на Шуру. — Мой сын у него девку увел.

— Алексей Михалыч, ну чего вы, никуда он меня не увел… — Олеся мучительно покраснела и взяла Шуру за руку. — Шур, ну правда, ты только не думай, ничего у нас не было…

Шура резко выдернул руку. Он сидел на кончике стула, в черной куртке и встрепанный — сущая ворона, которая в любой момент рванет с места.

Двадцать три года, типичная для коренных жителей Ямало-Ненецкого округа внешность: бледная кожа, темные миндалевидные глаза и прямые черные волосы, небрежно заплетенные в косу, — и совсем не типичное для ненца имя Саша. Впрочем, чаще его и впрямь звали Шурой — насмешливо и одновременно мягко.

Родился Шура в семье оленеводов близ села N, детство провел, кочуя с родственниками и оленьим стадом, в семь лет стараниями органов опеки был направлен в школу-интернат в N. Сколько он себя помнил, Шура мечтал уехать в какой-нибудь большой город, но чем старше он становился, тем хуже представлял, чем он там займется. Учиться он не собирался и с годами к идее отъезда из N стал относиться как к детской глупой мечте вроде «я хочу стать космонавтом». Он вырос эгоистичным, язвительным и безразличным к чужим чувствам, однако умел показаться мягким и приятным в общении, если ему было что-то нужно от собеседника.

Шура говорил, мелодично растягивая гласные, и, наверное, мог бы хорошо петь, если бы не считал это ненужным делом для дураков, как и все, что не может практически пригодиться. Он постоянно обдирал обо что-то пальцы и заматывал их бинтами или заклеивал пластырями, много жестикулировал и редко улыбался. На жизнь зарабатывал продажей пантов — свежесрезанных оленьих рогов, — которые сам же и отпиливал ножовкой. Занятие это ему не то чтобы нравилось — скорее, было унылой рутиной, — но ничего другого он не умел.

Несмотря на всю свою жестокость и жесткость, Шура придерживался своего рода кодекса чести и по отношению к близким друзьям способен был даже на что-то, отдаленно напоминавшее благородный поступок, — по крайней мере, готов был ради них чем-то пожертвовать. Кодекс чести распространялся и на его девушку Олесю, с которой он изначально стал встречаться не из любви, а из спортивного интереса: рядом с Олесей всегда крутился ее одноклассник Сергей Гарин, и Шуре было интересно, удастся ли ему отбить Олесю у этого ботана. Отбить удалось, да так мощно, что Гарин с горя уехал учиться в город. Шура же в отношения с Олесей как-то втянулся, ему с ней было комфортно, и единственным раздражавшим его обстоятельством оказались приезды всего из себя образованного студента-медика Гарина в N. Впрочем, приезжал тот все реже и реже. А теперь и вовсе подох — и, однако же, все равно доставлял ему, Шуре, проблемы.

— А может, его баба твоя убила, Злата? — Шура сощурил вороньи глаза. — А, Гарин? Странная она, да и слухи про нее ходят — говорят, она одного мужика уже как-то убила. Она вон к тебе на завод устроилась работать, роман с тобой, говорят, замутила, может, рассчитывала на какую-то часть денег, да и на дом. А тут сын-наследник вернулся, когда уже не ждали, и стал дом делить. А наследник ей зачем? А, Гарин?

— У них алиби, — подала голос Ася. — У Алексея Михайловича и у Златы. Она, кстати, Ольга.

— А ты что, хочешь быть адвокатом? — презрительно бросил Шура.

— Нет, она хочет быть следователем, — подал голос Миша и сам засмеялся собственной шутке, хором с отцом.

— А я согласная с Алексеем Михайловичем, что это Шура. Но еще я считаю, в этом убийстве замешан Дмитрий Северный. — Злата встала, но тут же села, она заметно волновалась. — Он торгует наркотиками. Он сам говорил. Где наркотики — там и яды. Он к тому же хвастался, что химик по образованию.

— Двоих сразу не обвиняем, — вскинул руку Шурин. — В бумажке-то у вас чье имя значится? Шура или Северный?

— Я ж не знала, что этот, — она кивнула на Шуру, — будет меня обвинять. У меня написано: Северный.

…Дмитрия Нафанаиловича Северного видели в деревне раза четыре в год — то в строгом костюме, то в простой спортивной одежде.

Лет ему было на вид двадцать пять — тридцать, высокий, плотный, с каштановыми глазами и гладко выбритой — под бильярдный шар — головой. В деревне ему принадлежал дом, не то доставшийся от дальних родственников, не то прикупленный, чтобы было где перекантоваться, когда он приезжал на север «по бизнесу». И про дом, и про себя самого Дмитрий Северный всем говорил разное. Кому-то представлялся известным химиком с двумя высшими образованиями и знанием девяти языков, кому-то — лейтенантом в отставке и футбольным фанатом, болельщиком ЦСКА, кому-то — бизнесменом, занимающимся в этих краях «нефтянкой», кому-то — талантливым хакером, взломавшим буквально на днях беспилотник американских военно-воздушных сил, кому-то шепотом предлагал партию качественной наркоты, которой сам с одиннадцати лет балуется, но редко, только когда бессонница. Про место своего постоянного жительства он тоже всякий раз говорил разное — то это была Москва, то Америка, то Австралия, то ЮАР, то Хорватия.

— …И какой же у Северного, по-вашему, мотив? — спросил Шурин Злату.

— Это уже не мне решать. В любом случае, этот человек виновен. Не в убийстве, так в хранении и распространении, статья 228 пункт 1 УК РФ.

— Впечатляющие познания в области уголовного кодекса, — восхитился Башмаков.

— А ты свечку держала? — мрачно огрызнулся Северный.

— А ты мужу моему наркоту продавал, не помнишь?! Он от этого совсем бешеный стал.

— Ничего такого не помню. — Северный нагло оглядел всех присутствующих, включая инспектора Башмакова. — Никакой такой наркоты. Я в Австралии вообще-то живу.

— Про Австралию ты мне после споешь, — сделал стойку Башмаков. — Когда за хранение отсидишь.

— Господа, не отвлекаемся от основной темы. — Социолог Шурин деловито постучал ручкой по чашке. — Вот вы, Северный, кого сами-то обвиняете в убийстве Сергея?

— А я думаю, что парня Миха убил, сын мента. Мы тут с Михой недавно сидели, нормально так вроде сидели… Потом он у меня спросил, нет ли крека.

— Мой сын?! — Башмаков побагровел.

— …Не то он меня прощупывал, ну, знаете, ментовские эти прихваты, не то и правда на креке сидит, короче, я ему говорю, нет, короче. Он такой: а дом еще один не хочешь купить? Я говорю: на хера мне в этой дыре еще один дом? Но он к тому времени уже набухался и что-то мне стал втирать про Сергея Гарина — что типа тот его оскорбил.

— И что он сказал? Дословно?

— Сказал: «Мне Серегина сестра нравится. Ну в общем, я подождал ее, когда она выйдет из своего дома, пошел за ней в магазин, опять подождал. Потом она вышла из магазина, я к ней подошел, полез целоваться, она меня оттолкнула, мне было немного обидно, и я стал на нее наезжать — и тут появился ее брат-недоделок, начал гнать волну, я взял его легонько толкнул, и вдруг этот пес позорный взял и ударил меня по лицу, так что я аж потерял сознание на минуту где-то, а когда очнулся, их уже не было». Как-то так он, в общем, сказал. Дословно. Я думаю, он его потом замочил. Из мести. Или под наркотой.

— Вранье, — сказал Миша деревянными губами. — Это все вранье.

— А вы, Неко, хозяйка нашего, можно сказать, салона? Вы кого обвиняете?

Неко сидела в кресле, на которое была накинута потертая шкура оленя, поджав под себя ноги, и усердно калякала на форзаце книги с легендами народов севера не то какой-то узор, не то просто каракули, слипшиеся в клубок неразборчивых нитей. В этих нитях вырисовывались очертания человека, лежащего на снегу.

Несколько секунд она молчала.

— Вот он, — она наконец кивнула в сторону инспектора Башмакова, — уже у меня выпытывал мои подозрения.

— По имени-отчеству меня нужно называть, а не «он», — обиделся Башмаков. — И я ничего не «выпытывал». Я опрашивал население.

— …Мой ответ был предельно честным — и тогда, и сейчас, — равнодушно продолжила Неко. — Убийца — психиатр.

— Почему, если позволите? — тихо поинтересовался Шурин.

— Почему? Потому что я видела, как он, — Неко, не глядя, кивнула в сторону Агаркова, — зло смотрел на мальчика.

— На какого мальчика?

— На убитого мальчика. На Сережу.

— Зло смотрел? И это повод обвинить человека в убийстве? — с интересом уточнил Шурин.

— Если я скажу вам, что могу чувствовать энергию людей, вы же мне все равно не поверите. От него, — она снова кивнула на психиатра, — исходит плохая энергия. Очень плохая. Внутри него живет зло. С тех пор как он приехал в поселок, я чувствую нити этой энергии каждый вечер, снова и снова, пока не усну.

— Что ж, коллега. А кого обвиняете вы? — спросил Шурин Агаркова.

— Кого обвиняете вы? Кого обвиняю я? Взвесив все факты, я был бы рад вам сообщить, будь я рад говорить с вами, что, простите уж, сейчас не является правдой ввиду обстоятельств нашей встречи, что в произошедшем я обвиняю Асю, и об этом уже написал докладную записку куда следует, по долгу службы я пишу записки и там излагаю факты и выводы. После нескольких наших с ней встреч я могу уверенно сказать вам, что она проявляет признаки психического расстройства, ведет себя нелепо, как говорится в советских учебниках. При таких расстройствах, как то, что я, вероятнее всего, вижу у нее, у человека возникает своя бредовая система, частью которой, весьма вероятно, и оказался бедный мальчик. И то, что именно она обнаружила на месте преступления яд, — это просто сам факт того, что она вернулась на место собственного преступления, как это делают преступники, что известно нам не только из учебников, но и по фильмам и книгам, из искусства. В искусстве часто бывают сумасшедшие люди. Вот и эта девочка тоже пишет стихи, даже такие страшные: «Лицом в сугробе лежит мой рыцарь, глаза из снега, латы изо льда…»

— Я не пишу стихи! — возмутилась Ася.

— …Конечно, я не могу говорить о существовании совершенно здоровых людей, норма — это континуум, если вы понимаете, о чем я. Мы все находимся где-то между больным и здоровым, как невсплывшие пельмени. В пельменях вообще есть какая-то своя мудрость. А девочки вроде этой, с возрастом у них все только хуже. К старости от таких совсем не остается ничего человеческого.

— Это у меня «бредовая система»? — Девочка мрачно уставилась на психиатра. — Найдите себе кого-то более сумасшедшего. Вот, например, продавщица гастронома, Неко. Она вообще видит духов. У нее не все дома.

— То есть вы обвиняете продавщицу? — уточнил социолог и сделал несколько пометок в блокноте.

— То есть обвиняю, — равнодушно отозвалась девочка.

— Ваша очередь, Ева. На вас, я полагаю, мы завершим. Вы кого обвиняете, Ева?

— Я обвиняю вас.

— Любопытно. — Шурин провел рукой по седым волосам и сделал пометку в блокноте. — Зачем же мне было убивать вашего брата?

— Вы приехали сюда наблюдать за нашей скучной, однообразной жизнью в унылой деревне, которую каждый год отгораживает от внешнего мира распута. Вы здесь уже очень давно, вы здесь который год, но ничего не происходит. Может быть, кому-то вы казались увлеченным своей работой, но я видела вас насквозь. Вам было здесь скучно. Потому что здесь — скучно. И тут в деревню приезжает мой брат. И у вас появляется навязчивая идея, как сделать все интересно. Убить Сережу. Ведь что может быть интереснее, чем наблюдать за людьми, которые заперты в маленькой деревне, где произошло убийство? Устраивать нам такие вот сборища, как вы сегодня устроили, — это же так увлекательно! Здесь все всех знают, поэтому знают, какие ужасные отношения были у брата с отцом или вот у отца с Шурой! Невероятно удобно, ведь кто заподозрит тихого незнакомца, профессора, социолога? А вы про нас теперь научный доклад напишете! — Ева вдруг засмеялась, затряслась в смехе, потом стала всхлипывать и закрыла лицо руками.

— Ты сильная, девочка! Ты хорошо держишься! — поощрительно прогудел Башмаков. — Мы все понимаем, как тебе тяжело.

— Извините. — Ева вытерла глаза рукавом. — Но вы не понимаете, как мне тяжело. Брат был единственным, кому я доверяла. Единственным, кто пытался понять. И теперь… теперь я навсегда застряла тут!

Ева быстро вышла из комнаты в коридор. Прислонилась к стене, сползла по ней на пол, уткнулась лицом в колени.

— Навсегда.

___

Бредовая система и особенно докладная записка судебного психиатра — это уж слишком. Ася шла очень быстро, почти бежала. Конечно, очень удобно сделать ее козлом отпущения, повесить на нее убийство Сергея. Ее ведь некому защитить. Легко признать ее сумасшедшей. Этот Агарков договорится с инспектором Башмаковым, и они ее посадят. Железно.

Ей нужен доступ к документам тупицы инспектора. Ей нужно найти убийцу самой. Или хотя бы контролировать ход этого следствия. Не дать себя засадить. Если она себя не защитит — никто ее не защитит. На войне все средства хороши… Она остановилась за деревом — так, чтобы видеть вход, ведущий в подвал.

Интересно, что там делает сынишка полицейского? Вроде он должен быть на какой-то очень мужской борьбе. Его отец, местный коп, уже всем про своего сынишку растрепал. Такой молодец, на борьбу ходит, в полицейских делах разбирается, весь в отца. Ася надеялась, что сын полицая хотя бы не такой тупой. Девочка с интересом посмотрела в сторону двери в подвал, куда только что забежал, нервно поглядывая по сторонам, Миша. Насколько Ася знала, это был совсем не спортивный центр. Она еще немного подождала и подошла к двери. Сняв свою заколку с черепом, она стала ковыряться в замке. Спустя несколько минут Ася уже шла по коридору по направлению к комнате, откуда раздавалась… музыка? Интересно.

Ася тихо шмыгнула за барабанную установку — видимо, сломанную, никто ее не использовал. В противоположном конце комнаты играли трое парней — один на электрогитаре, один на барабанах, третий же парень был не кто иной, как Миша. Он играл на акустической гитаре и пел. Ася поймала себя на том, что заслушалась. Да, не ожидала она от примерного полицейского сыночка игры в рок-группе. Пожалуй, стоит сделать несколько снимков — вдруг пригодится. Внезапно парни перестали играть.

— Эй, чел, ты мет принес?

Ася быстро сориентировалась и включила аудиозапись в мобильном — становилось все интереснее и интереснее.

— Простите, ребят, я не смог достать. Чертов химик не хочет колоться, боится моего бати.

— Эй, чувак, ну это не по-пацански.

— Обещаю, через пару дней он будет у вас.

— Давай-ка побыстрее. Ты сколько уже нам этот мет несешь, а, чувак? Месяц?

— Обещаю, я скоро!

— Давай, давай, чувак, блин. Ладно, мы с Гришкой пойдем. Бывай. Встречаемся в пятницу на этом же самом месте, окда? Ну ладно, чел, мы пошли.

Рослый парень и Гришка скрылись в коридоре. Хлопнула дверь. Ася выключила запись. Она может использовать это — помощь в деле ей явно не помешает. Девочка тихо выскользнула из-за установки.

— Бу.

— Ты что еще тут делаешь?! Как ты сюда пробралась?

— Взломала замок заколочкой. Но это сейчас не особо важно. Я пришла попросить тебя о помощи. Я хочу, чтобы ты сливал мне инфу по делу об убийстве Сергея. Всю, что есть у твоего отца. И еще чтобы ты проверил для меня кое-что.

— Ага, щас. Уже побежал тебе помогать и сливать информацию. — Миша заржал.

— О, тогда я думаю, что твоему отцу будет очень интересно посмотреть на снимки, где ты вместо занятий играешь на гитаре. А особенно интересно ему будет услышать запись, где ты обещаешь своим друзьям достать мет!

Миша плотно сжал губы.

— Ах ты… с-сука. Ладно, я в деле. Сегодня вечером порасспрашиваю отца, как там у него продвигается.

___

Олеси нет дома, но у Шуры есть ключ, и он привычно заходит, падает на колючий темно-синий диван и закрывает глаза, готовясь не двигаться еще часа три.

Проходит несколько секунд, прежде чем он сознает, что утыкается носом вовсе не в жесткую диванную ткань, а в мягко-красный свитер Гарина-младшего. Это не вызывает злости, только мерзкое, противное равнодушие, и Шура презрительно поднимает чужую кофту, замечая только, как из рукава выскакивает маленькая вещица и скатывается в темную щель между подушками. Свитер летит на пол, растекаясь кровавым пятном возле ножек стула, но Саше все равно — он, почти лежа, засунув руку в глубокий провал, шарит по сухому картонному основанию пальцами, пока не находит и не вытаскивает на свет пузырек. Напоминает десяток таких же, которые можно найти в ящиках у Олеси в ветеринарной клинике, и почти полностью пустой — от жидкости осталась всего четверть. Ободранная этикетка настоятельно просит быть осторожным и верно рассчитывать дозу принимаемого препарата, и Шуре почти смешно: похоже, он нашел тот самый яд, который все ищут.

Хлопает дверь, и он непроизвольно вздрагивает, быстро поднимает свитер с пола и почти врезается в проеме в Олесю, останавливаясь рвано и резко.

— Твой мертвец, — усмехается, — здесь свитер забыл, — и швыряет ей в руки красное. Напоследок окидывает безразличным взглядом, холодным ровно настолько, чтобы ей стало стыдно, и выскакивает на улицу. Направление ровно одно — к дому этого тупицы-инспектора, занимающегося делом Гарина. Уже стуча замерзшими пальцами в дверь, Шура на секунду сомневается: ведь вряд ли Олеся — убийца. И тут же перестает сомневаться: убила-то она его вряд ли, а вот переспала — сто пудов.

Но открывает не Башмаков, а его сын, и Шура смотрит на него оценивающе и долго, а потом все же протягивает полупустой пузырек.

— Это из Олесиного дома. Что делать с этим — сам решай, мне плевать. — Он уходит, самому себе пообещав ни разу не обернуться и надеясь, что этот мальчик накажет его девочку сам. Что мальчик знает, что делать.

…Этот мальчик действительно знает, что делать. Он звонит другой девочке, Асе. Он говорит, что ей повезло. Он рассказывает про пузырек, который ему принесли.

— Не отдавай пузырек отцу, я сначала схожу к Олесе сама. — В ее голосе звучит благодарность.

— Почему?

— Потому что твой папа, ну… слишком быстро принимает решения.

— Ты имеешь в виду, он тупой?

Они вместе смеются.

— Нет, ну просто я не хочу, чтобы опять арестовали невиновного человека.

— Да, конечно. И я не хочу, — соглашается Миша.

Только это неправда. Или как минимум не вся правда. Потому что, как Миша и обещал, он расспрашивал отца про ход дела. И отец сказал ему что-то, что Асе лучше не знать. Он сказал, что даже самые лучшие следователи иногда, как бы это правильно сформулировать, находят улики там, где их нет. Ну, естественно, только если это на благо дела. Если точно понятно, что вот он, убийца, — а улик против него не хватает. В данном случае ситуация чистая — уж он-то, коп с многолетним стажем, такие вещи всегда просекает. Очевидно, что Сергея убила сумасшедшая Ася. Вот и доктор ее, психиатр, написал это в рапорте. Но, увы, доказательств у них против нее почти нет — только чуйка. Профессиональная чуйка. И поэтому можно немножечко, ну… подкрутить ситуацию. И пойти к человеку по имени Дмитрий Северный. И пригрозить его посадить за хранение и распространение. И еще за клевету в адрес сына — в твой адрес, Миха, я же знаю, что ты у меня чист, ты спортсмен. Но, конечно, главное — за распространение. Но к кнуту, понятно, нужно добавить пряник (так-то, сын, учись работать с людьми): обещать Дмитрию Северному свободу в обмен на услугу. Просто Северный скажет, что продал Асе наркотик. Очень сильный. В большой концентрации — практически яд. Потому что это уже нюансы — на самом деле продал, не продал. Суть ведь в том, что она отравила парня. А убийца должен сидеть в тюрьме.

Это все Миша знает, но Асе не говорит. Ей не нужно этого знать. Ему не нужно, чтобы она это знала. Ему будет в сотню раз проще, если она будет в тюрьме.

___

Дул ветер — промозглый и злой, как вся его жизнь. Алексей Гарин возвращался с завода. Последние дни он работал допоздна, чтобы отвлечься. Большая желтая луна лоснилась на черном небе, как блин под слоем горелого масла.

Гарин шел по протоптанной тропинке к дому. Эта тропинка когда-то была тропинкой его мечты, дорогой в идиллию, уходом от стресса большого города. Он издали увидел Еву, сидевшую на лавочке возле дома. Хорошая была лавочка — Гарин сам ее выстругал год назад. Бедная девочка, ей же холодно. Кто с ней рядом? Какая-то, что ли, подружка? Подойдя ближе, он разглядел Асю. Она стояла, склонившись над Евой, рука ее была на Евиной шее. А шея — красной от крови.

— Эй, ты! Что… Ты что творишь?! — В глазах Алексея помутнело. Он часто видел кошмары по ночам и надеялся, что это был один из них. Заметив его, Ася помчалась прочь. Гарин подошел к дочери, не удержался на ногах и рухнул в снег. Снег обжег его лицо холодом. Это не сон. Ева была мертва.

___

— Не я, нет, это не я, это не я, не я, нет… — Ася бежала и бормотала на ходу. — Я не убийца… я не сумасшедшая… это не я…

Она не убийца. Она все помнит. Вот она приблизилась к лавке. Услышала булькающий звук, как будто кому-то сильно сжали горло, и быстрые, шаркающие по толстому снегу шаги. Она направилась в сторону этих звуков. Она увидела труп. Глаза Евы, сестры погибшего Сергея, смотрели вверх. Из окровавленной дыры в горле что-то торчало.

Секунду. Ее заколка? С какой стати — ее заколка? Она должна ее быстренько вытащить, тогда все будет замечательно…

— Эй, ты! Что… Ты что творишь?!

Черт.

Ася резко рванула прочь, так и не успев вынуть заколку. Ее не догонят. Нет, ее не догонят. Она бегает быстро.

___

Ася не знала, сколько прошло времени. Становилось все темнее и холоднее. Домой ей теперь нельзя: будут искать. Ведь ее считают убийцей. Она направилась в недостроенный каменный особняк — тот самый, в подвале которого играла рок-группа Миши. Когда, кто и зачем его тут затеял, никто не знал. Говорили, какой-то олигарх хотел завести тут дачу — охотничью базу, но ему не понравились морозы, а особенно распута, и строительство заглохло. Знакомым уже коридором Ася направилась в подвал. Она отыскала в коробках припрятанную свечу и достала спички. Было даже как-то уютно. Денег у нее не осталось совсем, значит, долго не продержаться. Она во что бы то ни стало должна доказать свою невиновность и найти настоящего убийцу! Она выгребла из кармана блокнотный листок. Ее главная драгоценность. Ее единственная зацепка.

Это был лист из блокнота социолога, она вырвала его и украла после собрания в магазине. Тот самый лист, на котором Шурин что-то пометил, когда Ева его обвинила.

«Убить местного в целях изучения ПВОП. Крутая идея» — вот что он написал.

Девочка задула свечку и улеглась на жесткие доски — завтра будет тяжелый день.

Сон не шел.

Ей хотелось вернуться туда, к той лавочке, где сидела убитая Ева. Непреодолимо хотелось. Ей казалось, что, кроме Евы и Гарина, там был кто-то еще. Кто-то важный.

«Убийцы всегда возвращаются на место преступления», — вспомнилось ей. Может быть, она все-таки сумасшедшая? Может быть, психиатр Агарков прав и у нее бредовая структура? Она встала и вышла из подвала на улицу.

Он лежал на снегу. Синий, маленький, неподвижный. Ася присела с ним рядом на корточки и провела пальцем по его твердому, холодному лицу.

Потом она набрала номер своего психиатра:

— Пожалуйста, приходите. Мне нужна помощь специалиста. Нет, я не дома… Да, я скоро там буду. Спасибо. Встретимся там.

___

Агарков пришел быстро, вскоре после нее, и он был явно обеспокоен. Блуждающий взгляд, всклокоченные, вспотевшие волосы. Рассеянно моргая, о

...