Неболочь
Сергей Пахомов

© Сергей Пахомов, 2015

© творческая группа FUNdbÜRO, дизайн обложки, 2015

© Регина (фото автора) Соболева, фотографии, 2015

Редактор Ната Сучкова

Корректор Нина Писарчик

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

У костра

 

Если снег – это память о лете,

Золотой листопад – обо мне…

Почему бесшабашные дети

Не играют «в чижа» в темноте?

   

Почему не целуемся тайно,

Отчего так неявно дрожим?

Если смерть на земле не случайна,

То случайна ли смертная жизнь?

   

Спросим Бога. В пространном ответе —

Шифровальные стоны огня…

Подрастают деревья, как дети,

У костра уходящего дня.

 

Натюрморт

 

Как черви, белень бересты,

Лист, яблоки апорт,

Дырявит пасмурность холсты —

Осенний натюрморт.

   

Октябрь напишет некролог

Короткий колоску,

Младенец ластится к соску

И млечный лижет сок.

   

Ночная падалица звёзд…

Варгань, поэт, компот.

Срывай одежды, как джек-пот,

Как глотку певчий дрозд —

   

С души, разденься догола,

Стань немощен и наг,

Развейся, как победный флаг,

Библейская зола…

   

Так, в зазеркалье луж смотря,

Как смотрит в небо крот,

Я вижу тучу, пескаря,

Весь мир – наоборот.

   

Смерть, словно нищенка, стучит

Костяшками в забор…

Звук – невозможен, нарочит,

Как яркий свет в упор.

 

Вокзал

 

Пернатых вокзалов длинны журавли,

Азалии в залах давно отцвели,

Как сор на перроне, печален отъезд,

Ворона в короне, где шпалы-диез.

   

За взятие клади – медаль на груди

Носильщика-дяди, ему не клади

В рот пальца… Не пялься: нехитрый багаж,

И ветер на пяльцах, свивающий раж.

   

Вокзал, как парник, где живут огурцы

Шершавых вагонов, вокзал, как Нарцисс.

Вокзал – это Гудвин, заметный для глаз,

Чей носик припудрен от слёз напоказ.

   

Обросшие розами, словно в саду,

Встречают Ромео Джульетт-какаду.

Новеллою Грина, алее тоски,

Летит балерина, не видя ни зги.

   

Не россыпь гороха – отара цыган

Опутала лоха в лохнесский туман.

Вокзал – недоумок, Ходжа Насреддин.

Таджик возле сумок халвой наследил.

   

Картинка сменилась, как сценка в кино,

Соринкою в глаз угодило бревно.

Слова-мурава: «Не печалься, родной,

Я буду скучать по тебе… за тобой…».

 

Нараяме

 

Листопад – это вини винями.

В ноябре лист обуглен и чахл.

Восхожденье души к Нараяме…

Нобре я дочитал при свечах.

   

Так, прокашлявшись, в старом камине

Разгорелись сырые дрова,

Птицы-звёзды, клюющие иней,

Угвоздились в промоине рва.

   

Я заметил, что время проточно,

Как ручей, как дымок из трубы…

Одинокость строгает поточно

Смоляные минуты-гробы.

   

Восхожденье души к Нараяме…

Этот путь беспощаден и долг,

Так оскален в охотничьей яме

Одинокий, затравленный волк.

 

Бабочка

 

Шептанье бабочек, смятенье… и сплетня тучного слепня

Преобразились в рассужденье на тему солнечного дня.

Услышишь исподволь: Ван Клиберн… Посмотришь искоса: Дали.

Как укрупнившийся калибр, вокруг трассируют шмели.

Очарователен, и долог, и в перспективе обозрим

Луг-увалень (поправлюсь: олух) – горланит, как заправский Рим.

Как горяча ладонь арены! Жук-гладиатор, львиный зев.

Я сдул обоих… «Меньше пены!» – орал, от жажды окосев,

Обняв, как мать, пивную бочку, Иваныч (слесарь из депо).

Его податливую дочку я попросил заехать – по

Делу… Знаете, какому? Из сердца вон, и с глаз долой!

Любовь, набившая оскому, приятней, чем сухопостой.

Вернёмся к бабочкам, букашкам, к одномоторной стрекозе…

Говорят, я родился в рубашке, но умру без рубашки, как все.

 

Княженика

 

Так в глубине реки (сравню: балкон фасада)

Парил, угрём у дна… приютный островок,

Таинственный, как свет ненайденного клада,

Как уголёк звезды, взлетевшей из-под ног.

Столь редкая, как дар, цвела там княженика,

Багровая, как смерть, и пьяная на вкус —

Наешься и глядишь: прозрачная туника

Струящейся воды обласкивает куст.

Находчивый Гвидон (назойливая муха)

Гудел по-над рекой, где вырос барбарис…

На отмели мальки резвились, что есть духа,

Ракушки на песке изображали рис.

Затейливый рассказ об островке кисейном.

Над омутом скрипит наклонная сосна…

Гвоздика и дурман над берегом кисельным,

А чайка в небесах – платочком из окна.

 

Облака

Нине Писарчик

 

Ватрушка облака… Края чуть подгорели – сочен творог.

У печки бабушка моя. Свет солнца солоден и долог.

Я тесто ел. Я брал его, я думал: бабушка не видит.

Подкрадываясь босиком, включал погромче телевизор.

Но, повзрослев, сообразил, что теста бабушка месила

Намного больше: я любил его – она меня любила…

С тех давних пор не подхожу ни к вымученному, ни к мучному.

Лишь в небо пристально гляжу и вижу небо по-иному:

Плывут ватрушки-облака, опекиши, накрёпки, шаньги…

Пусть будет пухом и легка… как рюмка водки после баньки.

 

Геркуланум

 

Постучав погремушкой колодца, я принёс леденящей воды

В дом. Закат, как бушлат краснофлотца – нараспашку, утёсы круты.

Распускались, гортанно-картонны, над шипящими буквами волн —

Лепестками – печальные стоны (крики чаек), сжимаясь в бутон

Шторма. Молний набухшие вены, чёрной тучи края опалив,

Рвались в клочья… Тяжёлая пена, словно пемза, скрывала залив.

Геркуланум подводного мира был беспечен. У самого дна

Крабы тупо копали могилы, янтарём каменела сосна

Утонувшего брига (не жалко) … На ковре ламинарий, дрожа,

Любопытствуя, пела русалка… Или Плиния Гая душа?

 

Оригами

 

Валун, как волхв, но не на перепутье, а там, где холм подстёгивает устье.

Подпасок-холм, коньячная звезда настояна глазами очевидцев —

Обычных ротозеев и провидцев… Она за тучи прячется, когда

...