В четырнадцатый том вошли произведения, написанные М. Горьким в 1912–1923 гг. Из них следующие входили в предыдущие собрания сочинений писателя: «Хозяин», «М.М. Коцюбинский», «Кража», «Рассказы», «Пожар», «Лев Толстой», «О С.А. Толстой». Эти произведения неоднократно редактировались М. Горьким. Большинство из них писатель редактировал при подготовке собрания сочинений в издании «Книга» 1923–1927 годов.
Остальные произведения четырнадцатого тома включаются в собрание сочинений впервые. За немногими исключениями, эти произведения, опубликованные в периодической печати, М. Горький повторно не редактировал.
— Будем говорить коротко. Ежели ты привёл людей к беспорядку, значит — ты должен и в порядок привести их. А то — как же? Иначе тебе никакой цены нет. Верно я говорю, Сова? — Не знаю. Мне это не интересно, — спокойно сказала она. Хозяин вдруг повеселел: — Ничего тебе не интересно, дурёха! И как ты будешь жить? — У тебя не поучусь… Сидела она откинувшись на спинку стула, помешивая ложкой чай в маленькой синей чашке, куда насыпала кусков пять сахара. Белая кофта раскрылась, показывая большую, добротную грудь в синих жилках, туго налитых кровью. Сборное лицо её было сонно или задумчиво, губы по-детски распущены. — Так вот, — окинув меня прояснившимся взглядом, продолжал хозяин, — хочу я тебя на место Сашки, а? — Спасибо. Я не пойду. — Отчего? — Это мне не с руки… — Как — не с руки? — Ну, — не по душе. — Опять душа! — вздохнул он и, обложив душу сквернейшими словами, со злой насмешкой, пискливо заговорил: — Показали бы мне её хоть раз один, я бы ногтем попробовал — что такое? Диковина же: все говорят, а — нигде не видать! Ничего и нигде не видать, окромя одной глупости, как смола вязкой, — ах вы… Как мало-мало честен человек — обязательно дурак…
Становилось тяжело, хоть — плачь. Что-то нелепое — сырое и мутное, как туман за окном, — втекало в грудь. С этими людьми и жить? В них чувствовалось неразрешимое, на всю жизнь данное несчастье, какое-то органическое уродство сердца и ума. Было мучительно жалко их, подавляло ощущение бессилия помочь им, и они заражали своей, неведомой мне, болезнью.
— Грохало! — Что? — Знаешь, чем ты меня удивил? — Говорили вы. — Да… Он помолчал и нищенским голосом вытянул: — Ка-акое же тебе дело, что я простужусь, помру! Это ты… не подумав сказал, для шутки!