25 романов, которые нужно прочитать до 25

Главный британский писатель современности уточняет знаменитое высказывание драматурга Кальдерона: жизнь есть детектив, который всегда разгадываешь слишком поздно. В 2011 году Барнс получил за эту книгу Букеровскую премию, но кого через пятьдесят лет будут волновать регалии; а вот чувство, что земля уходит из-под ног, — эмоция, которая сопровождает чтение этого стремительного романа, — останется.

«Когда мы молоды — когда я был молод, — хочется испытать такие эмоции, как описаны в романах. Чтобы они перевернули все наше бытие, чтобы сотворили и очертили новую реальность. Со временем, как я понимаю, мы начинаем ждать от них другого — чего-то более мягкого, более житейского: чтобы они поддерживали равновесие, которого достигла наша жизнь. Мы хотим сказать им: дела не так уж плохи».

Ну да — не «Generation», не Лиса А и даже не «Чапаев»; «Числа» — вот пропущенный пелевинский роман о суевериях и новом российском порядке: на смену бандитам пришли люди в погонах — и принялись, так сказать, пересматривать итоги приватизации. 16 лет спустя — один из центральных текстов о том, куда ведет Россию Дао-Путин, как связаны постмодернизм и капитализм и что такое нефть — ну, на самом деле.

«После юношеского чтения Библии у него сложился образ мстительного и жестокого самодура, которому милее всего запах горелого мяса, и недоверие естественным образом распространилось на всех, кто заявлял о своем родстве с этим местечковым гоблином. К официальной церкви Степа относился не лучше, полагая, что единственный способ, которым она приближает человека ко Всевышнему, — это торговля сигаретами».

Медитативный шедевр, в котором размышления о Стендале, Казанове и Кафке перекликаются с детскими воспоминаниями самого автора — дисциплинированного и медлительного, понятного и совершенно недоступного. Зебальд напишет еще несколько таких романов-метрономов и погибнет в 2001-м — на пороге всемирной славы и, возможно, не дожив пару месяцев до Нобелевской премии.

«Мне казалось тогда, будто лишить себя жизни и вправду можно посредством одних только раздумий и размышлений».

Кажется, еще никогда в русской литературе не было такой небольшой дистанции между публикацией и — безоговорочным — статусом: сочувственный отзыв Набокова на обложке, внимание славистов, выводок последышей — русская проза последних тридцати лет если не ходила в «Школу для дураков» постоянно, то, по крайней мере, заглядывала в конспекты. Впрочем, куда им всем до завуча: Саша Соколов так и бродит по своей невообразимой Канаде на лыжах; вокруг — ни души.

«Да и могут ли вообще дни следовать друг за другом, это какая-то поэтическая ерунда — череда дней. Никакой череды нет, дни приходят, когда какому вздумается, а бывает, что и несколько сразу. А бывает, что день долго не приходит. Тогда живешь в пустоте, ничего не понимаешь и сильно болеешь».

Алкогольная одиссея интеллигента, который едет к любимой женщине и сыну: формально — по железной дороге, на деле — сквозь всю мировую культуру. «Москва — Петушки» оказалась одним из самых народных текстов второй половины XX века: упоительный ерофеевский слог до сих пор имитируют прыткие блогеры (безнадежно); по рецептам придуманных им напитков похмеляются самые отчаянные забулдыги («синька» — зло!).

«Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян».

Самый трогательный набоковский роман — о злоключениях профессора русской литературы в Америке, его безответной любви и жертвах Холокоста. Книга публиковалась по главам в The New Yorker, поэтому первые читатели не смогли в полной мере оценить изящность ее конструкции. Особенности устройства «Пнина» лучше всех описал переводчик Геннадий Барабтарло: его статья «Разрешенный диссонанс» входит в это издание на правах (крайне убедительной) интерпретации.

«Я некрасив, неинтересен. У меня нет особенных дарований. Я даже не богат. Но я предлагаю Вам все, что имею, до последнего кровяного шарика, до последней слезинки, все решительно. И поверьте, это больше того, что может предложить Вам любой гений, потому что гению нужно столько держать про запас, что он не может, как я, предложить Вам всего себя».

Студеная разновидность модернизма: сосредоточенная, аккуратная, очки на переносице, проза — никаких пышных сравнений и рискованных метафор. За «Город Эн» — роман о взрослении в провинциальном городке — Добычина разругали на партсобрании, и он бросился в Неву; еще одна жертва режима, которому не требовалась помощь органов — при случае карательные функции осуществляли сами писатели.

«Когда я не был там, я читал Достоевского. Он потрясал меня, и за обедом маман говорила, что я — как ошпаренный».

Мучительный во всех смыслах текст о том, во что превращается брак, если за ним не ухаживать. Опубликованный в 1925-м «Великий Гэтсби» — заявка на лидерство в американской прозе; вышедшая в 1934-м «Ночь» — грандиозная защита титула. Кто знает, что бы стало с чемпионом дальше: из-за проблем с алкоголем Фицджеральд сошел с дистанции на двадцать лет раньше Хемингуэя и Фолкнера.

«Ведь если быть до конца честным, разве часто люди берут на себя труд смотреть нам в глаза? Увы, нет! Их взгляды лишь скользят по нам, то любопытные, то безразличные, но почти всегда неискренние».

Утопия-антиутопия, слава-хула, роман-оборотень, до сих пор сводящий с ума неподготовленных читателей: до Платонова никому не приходило в голову писать поперек всех правил; до Платонова никто не добирался до самой сути языка — и дивного нового мира, который (с его помощью) пытались построить большевики.

«Не расти, девочка, затоскуешь».

Второй лучший молодой писатель эмиграции, который так и остался в тени Набокова и прожил куда менее яркую — впрочем, как посмотреть: был членом французского Сопротивления — жизнь. Сновидческую прозу Газданова (еще одного претендента на звание «русского Пруста») оценили даже в СССР: писателя поддержал Максим Горький.

«В ту минуту — как каждый раз, когда я бывал по-настоящему счастлив, — я исчез из моего сознания; так случалось в лесу, в поле, над рекой, на берегу моря, так случалось, когда я читал книгу, которая меня захватывала».