Выбор директора Ad Marginem Михаила Котомина

Изданный посмертно (гигантский) роман последнего великого, по мнению международных критиков, писателя XX века. Боланьо родился и жил в Чили, начинал как поэт, а прозу стал писать уже в эмиграции, между Мехико и Коста-Бравой, куда был вынужден бежать после переворота Пиночета. Проза поэта тяготеет скорее к документальности, чем к лирической образности. Как и все латиноамериканские писатели, Боланьо находится с реальностью в странных отношениях: он видит, где она отшелушивается, потрескивается, пуская внутрь себя чистый вымысел. История загадочных убийств женщин в маленьком мексиканском городке начинается как борхесовское исследование жизни и творчества вымышленного немецкого писателя Бенно фон Арчимбольди, а оборачивается детективом в духе фильмов Дэвида Линча, где даже появляющийся в какой-то момент русский философ Борис Ельцин уже не удивляет читателя.

Эссе практикующего математика, профессора Йельского университета и специалиста по фрактальной теории может привести в ужас любого гуманитария. На территорию современной исповедальной литературы вторгается чистый логик, для которого даже смерть не более чем разрыв на оси координат. Вводя свои собственные математические концепции («пространство повествования»), Фрейм именно что алгеброй проверяет скорбь и приравнивает психологические реакции к неевклидовым проекциям. Математический автофикшн — завораживающее чтение! Певцы разнообразных травм, берите на вооружение!

Сольный роман Бориса Стругацкого, изданный под псевдонимом С. Витицкий в 2003 году в Донецке. Социальная фантастика, отражающая разочарование аксакала отечественной высокой жанровой литературы в том, куда завели общество к началу 2000-х реформы, по инерции называемые демократическими. Все постперестроечные перемены вполне в духе голливудских конспирологических стандартов представлены как результат деятельности ученика сэнсея — Вадима по кличке Резалтинг Форс (термин в физике тел), способного управлять желаниями миллионов, а история новейшего времени — как деградация выпускников секретной лаборатории, созданной в 1960-е для достижения бессмертия на земле. В текст романа инкорпорированы реальные дневники 1960-х самого Борис Стругацкого.

Самая знаменитая сборка записей и заметок, составляющих opus magnum «принца „Метрополя“», писателя-интеллектуала, мыслящего столь яркими образами, что им всегда было тесно в рамках рассказа или повести. Самая знаменитая, потому что на сегодня существует еще минимум две конкурирующие версии — «Книга прощания» (редактор В. Гудкова) и «Прощание с миром. Из груды папок» (редактор Б. Ямпольский). Но, какие бы эдиционные решения ни принимались, перед нами один текст, который разветвляется тысячей тропок, архив ассоциаций, самый знаменитый литературный non finito, уверен, так и задуманный Олешей, своего рода отечественный аналог «Пассажей» Беньямина, с размышлениями которого о природе рассказа и оскуднении опыта Олеша был бы солидарен.

Мифология и фольклор — изобретение XX века. До этого люди не использовали подобные понятия для фиксации своего мировосприятия, а воспринимали себя неотъемлемой частью ежедневной сказки. Макунаима — персонаж без характера, — перенесенный из гущи доисторического сознания, как его сконструировали «культурные антропофаги», частью которых был автор, Мариу ди Андради, искусствовед и авангардный поэт, в развивающийся Сан-Паулу 1920-х. Краеугольной камень бразильской литературы XX века, модернистский эксперимент — роман, в котором народная бразильская мудрость племени тупи становится материалом и поводом для стилизации в духе Владимира Сорокина. Шедевральный перевод. Чистая, дистиллированная радость от присутствия при рождении зари всего.

Обрезки прозы, слипшиеся в правдоподобные конструкции комбинации слова — эта выжимка из Сорокина двойной очистки. Уникальная языковая чувствительность ВГС позволила автору множественных миров замахнуться на вмешательство в ДНК народной речи — выдумывание пословиц. Внимание: на страницах встречается отечественная мифогенная версия Макунаимы — Аноха, про Аноху плохо не скажут, но и хорошо не подумают, хотя Аноха Анохе — рознь.

Полнокровный, густой, заросший персонажами роман в лучшей классической русской психологической традиции XIX века, с флешбэками и антагонистами-двойниками, ведущими долгие дебаты на тему «рубить или не рубить», посвящен, как и следует из названия, лесу. Для злодея Грацианского это всего лишь ресурс, материя, которую надо покорить в угоду социалистическому прогрессу; для потаенного Ивана Вихрова, отстаивающего, как теперь сказали бы, принципы устойчивого развития — anima mundi. Экзотическое литературное блюдо, которое с годами, с одной стороны, приобрело особую экологическую актуальность, а с другой окончательно выпало из социального контекста: еще в начале XIX века лесное хозяйство было важной отраслью и ресурсом, сопоставимым с «Газпромом» или «Лукойлом». Государство управляло лесными делами, а лесная бюрократия была важной частью его аппарата.

Абсолютная классика нон-фикшна, главного жанра современности, в котором невыдуманные факты сочетаются с художественными приемами, позволяющими проникнуть в психологию главных действующих лиц, при жизни автора это твист назывался новой журналистикой. Документальный роман написан по материалам целой экспедиции, куда Капоте отправился после прочтения газетной заметки в The New York Times о громком убийстве семьи Клаттер в Канзасе. В поездке Трумена сопровождала его подруга Харпер Ли, в чьем «Убить пересмешника» атмосфера провинциального тру-крайма преломилась в более конвенционально художественном ключе. Опрошенные свидетели затем жаловались, что Капоте исказил их истории, беллетризовал реальность, но, собственно, это и делает «Хладнокровное убийство» прорывной книгой, и не только для своего времени.

Книга-завещание крупнейшего русского писателя второй половины XX века, чья смерть, как и предсказывал сам Эдуард, погрузила всю страну в национальный траур (в день похорон в Москве был объявлен первый ковидный локдаун). Смертельно больной (рак) писатель едет в свое последнее турне, вспоминая по дороге свои жизненные и духовные странствия. Банальность формальной (сюжетной) конструкции здесь полностью искупается фирменным лимоновским перспективизмом и отточенной до пушкинской ясности фразой.