Под солнцем Полудня: фантастика, которой могло не быть без Стругацких

Этот роман выглядит возвращением в те времена, когда молодой пермский автор писал фантастические повести и публиковался в журнале «Уральский следопыт». Но в «Вегетации» отчётливо слышен голос уже состоявшегося Иванова, полюбившегося сотням тысяч читателей романами-пеплумами: тот же масштаб, та же персонажная полифония, те же локации — южноуральская Магнитка и гора Ямантау, но всё в антураже мрачноватого постапокалиптического будущего с недвусмысленными отсылками к «Улитке на склоне».

Герои цикла Рината Газизова вполне могли бы появиться в Академгородке с НИИЧАВО в центре. В описанной молодым петербургским автором реальности всё сбалансировано в тех же пропорциях, что в фантастическом реализме братьев: чудо, тайна, достоверность. Немного рефлексии, немного ироничного абсурда.

И дело даже не в блокадном Ленинграде, эпизоды из которого одни из самых страшных в романе. Всё как будто в парадигме, заложенной АБС, продолженной их учениками — Лазарчуком и Успенским — и подхваченной Максютовым: крепко заваренный на древней легенде фантастический детектив, в котором памирская находка советской экспедиции обернулась драматическим твистом (куда там Индиане Джонсу), написан в современном поле, но как будто в традиции.

Грустная сказка для взрослых или производственная антиутопия? Размытие жанровых границ в случае Дмитрия Захарова, на первый взгляд наследующего Александру Волкову в той части, где овладение секретной технологией сулит превращение армии игрушек в эффективный милитаристский ресурс, — не баг, а фича. Фантастическое — всего лишь декорация, в которой разыгрывается обычная человеческая драма.

Называйте это как угодно: цикл повестей со сквозными персонажами, многоуровневый фантастически-магреалистический роман, сложно устроенная фантасмагория. Категоризация значения не имеет. Ася Михеева создает сразу несколько миров, но характерная для предмета писательского исследования Стругацких магистральная идея о сплаве инженерного и гуманистического и квантовые переходы между альтернативными вселенными всё ещё отвечают на один и тот же вопрос: сколько человека готов оставить в себе сверхчеловек? И оставит ли?

Шамиль Идиатуллин не скрывает, что все его тексты так или иначе написаны под влиянием АБС, поэтому в герметичном, поначалу как будто и не фантастическом даже детективе о молодых людях, приехавших в загородный коттедж с ночёвкой на одну ночь, чтобы провести время за игрой, отсылки будут видеться даже там, где их нет.

Хронотоп этого романа как будто принадлежит Миру Полудня: ни военных конфликтов, ни техногенных катастроф, болезней нет и подавно, люди похожи на люденов, космос активно колонизируется и т. д. Но при ближайшем рассмотрении утопия оказывается психологической ловушкой и в некотором роде эволюционным тупиком для тех, кто однажды поверил в значимость синхронной физики, отчасти обеспечивающей нужды счастливого сверхчеловечества. Не такого уж счастливого, если откровенно.

Одно только имя главного героя — Константин, его история чужака в земле чужой и зеркальная буферная зона на границе между двумя враждующими территориями недвусмысленно намекают на то, что вся эта трагикомичная шпионская сказка о драконах (которые никакие не драконы) и есть одна большая отсылка к мирам Стругацких. И сделано это Сальниковым намеренно, элегантно и с большой любовью.

Создавшая ещё в позднем СССР свои первые вещи Мария Галина — сама в известной степени классик современной фантастики, хотя именно этот роман фантастическим не считает. Всё начинается в точке, в которой сотрудники специальной СЭС занимаются контролем «чужеродных паразитов второго рода» и однажды пропускают по недосмотру некую нечисть, а после действие перемещается из почти шпионского детектива с особенностями в мифологическое пространство. И этот сплав сугубого реализма и затейливого вымысла, сознательный уход от прямолинейной социальной повестки и весьма смутно обозначенный конфликт роднят текст Галиной с несколькими написанными в 1960–1970-е «в стол» резонансными романами братьев.

Представительница так называемой цветной волны, К. А. Терина как будто не пишет, а сплетает легчайшее и прочнейшеее полотно из множества поджанров, сохраняя в каждом рассказе одну и ту же частоту — немного пессимистичный гуманизм. Как и АБС, писательница в каждом своём тексте выводит людей и «не-людей» такими, словно каждого из них можно встретить в любой момент в самом неожиданном месте: хоть на лестничной площадке, хоть в Дарвиновском музее, хоть в толпе, спускающейся в вечернее пятничное метро. Но никогда не будешь уверен, человек ли это. Человек ли ты сам.