Русский угар: книги для Масленицы

«Как, однако, много подают в русских ресторанах! — подумал француз, глядя, как сосед поливает свои блины горячим маслом. — Пять блинов! Разве один человек может съесть так много теста?» Знаменитый чеховский рассказ о любителях слегка закусить, чтобы не упасть в голодный обморок перед обедом.

«О, языческое удельное княжество Москва! Она ест блины горячими, как огонь, ест с маслом, со сметаной, с икрой зернистой, с паюсной, с салфеточной, с ачуевскои, с кетовой, с сомовой, с селедками всех сортов, с кильками, шпротами, сардинами, с семушкой и с сижком, с балычком осетровым и с белорыбьим, с тешечкой, и с осетровыми молоками, и с копченой стерлядкою, и со знаменитым снетком из Бела озера».

«Масленицу проводили дома. Все были настолько возбуждены, что казалось рискованным перейти прямо к безмолвию и сосредоточенности Великого поста. Поэтому Масленицей пользовались, как удобным переходным временем, чтобы отдохнуть от трехмесячной сутолоки и изгнанием мяса из кулинарного обихода подготовить желудок к принятию грибной пищи.
Блины, блины и блины! Блины гречневые, пшеничные (красные), блины с яйцами, с снетками, с луком…»

«Надворный советник Семен Петрович Подтыкин сел за стол, покрыл свою грудь салфеткой и, сгорая нетерпением, стал ожидать того момента, когда начнут подавать блины… Перед ним, как перед полководцем, осматривающим поле битвы, расстилалась целая картина… Посреди стола, вытянувшись во фронт, стояли стройные бутылки. Тут были три сорта водок, киевская наливка, шатолароз, рейнвейн и даже пузатый сосуд с произведением отцов бенедиктинцев. Вокруг напитков в художественном беспорядке теснились сельди с горчичным соусом, кильки, сметана, зернистая икра (3 руб. 40 коп. за фунт), свежая семга и проч. Подтыкин глядел на всё это и жадно глотал слюнки… Глаза его подернулись маслом, лицо покривило сладострастьем…» (Из рассказа «О бренности»).

«Настала Масленица, и настало то время, в которое определено есть более, нежели сколько можно. Настало время, в которое многие думают, что могут желудок свой учинить запасным магазином масла, молока, яиц, пирогов, блинов и пряженцов. Лженабожные старики и старушки почитают в году только семь недель, назначенных на воздержание и умеренность; но прочие 44 по мнению их должны быть употребляемы на обжорство, а наипаче сия сорок пятая неделя на то, чтоб желудок свой запасти на весь пост скоромным. В сию неделю сидят за обедом и ужином часов по пяти, с помощью нарочно созываемых товарищей в обжорстве поглощают все, что ни наготовлено, и насыщаются не иначе, как при двадцать первом кушанье. От таковых бесед невидимо входят в дома индижестии, головные боли, рвоты и запоры. От сего следует, что сколько ложек масла лито было в желудок, столько бочек выпито будет кордиялов для желудка, кровочистительных и слабительных».

«Вот как-то по осени и воротилось их домой из Питера много; пришли ватагой, Богу не помолились, а за вино, за песни да пляски. Деньги с ними были, вот и задумали складчиной погулять. Оно, конечно, попировать и погулять после долгой отлучки можно, отпраздновать то есть благополучный приход и, пожалуй, угостить деревенскую братию, да знай час, и меру, и время; а они затеяли это в Господень праздник да с утра: поп в колокол, а они в ковши. Собрались они все в одну деревню, в село то есть, в ту, где стояла церковь, и все забились в одну избу. Пошла у них попойка такая, что дым коромыслом: празднословят, богохульствуют, перепились, себя не помнят, — а в церкви насупротив служба идет. Соблазнили, окаянные, весь мир: все, вишь, обрадовались приходу своих, никому не захотелось отстать от попойки, так церковь и осталась пустою».

Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут;
Идет за трапезу гостей хозяйка с хором.
Я озреваю стол — и вижу разных блюд
Цветник, поставленный узором.

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,
Что смоль, янтарь — икра, и с голубым пером
Там щука пестрая — прекрасны!

Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус;
Но не обилием иль чуждых стран приправой,
А что опрятно все и представляет Русь:
Припас домашний, свежий, здравый.

(из «Евгению. Жизнь Званская»)

«Вам, верно, случалось слышать где-то валящийся, отдаленный водопад, когда встревоженная окрестность полна гула и хаос чудных, неясных звуков вихрем носится перед вами. Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит? Шум, брань, мычание, блеяние, рев — все сливается в один нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки — все ярко, пестро, нестройно; мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосные речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа; ни один крик не выговорится ясно».

«В 21–00 я продолжил процесс самоистязания, конечно, я бы мог просто лежать на диване, мучитца или похмелятца и продолжить угар, но при одной мысли, что я застряну на месте — мне стало еще хуже. Вощем я собрал три громаднейших баула с ноутбуками, теплой одеждой и едой: два окорока, банка икры-ПРЕМИУМ, 15 банок разных разносолоф, три колбасины, пять разных кускоф сыра, одна банка «персики в нектаре», горы коробок с канфетами(детские подарки с НГ елок), элитные банки с кофе и чаем, паштет — гусиный в стекле, перцовая икра в стекле, маслины греческие в стекле, белые грибы в стекле, кетчупы, аджики, майонезы, пакеты с овощами и фруктами, водка царская, ром кубинский, три разных КРЫМ ПОРТВЕЙНА вощем, всего не счесть».

«Он уже выпил бутылки три — из деревянного корца, который достал на дворе Яковлева Алешка; он делал свое дело столь легко, будучи столь уверенным в себе, что даже не замечал того, что делал. Кучер, урядник и Алешка из всех сил прикидывались спокойными, хотя душа каждого из них горячо молила бога, чтобы Захар упал замертво. А он только расстегнул полушубок, чуть сдвинул шапку со лба, раскраснелся. Он съел две таранки, громадный пук зеленого луку и пять французских хлебов, съел с таким вкусом и толком, что даже противники его дивились ему…»