автордың кітабын онлайн тегін оқу  Колесо Судьбы

Анна Рудианова

Глава 1
Я открываю глаза

Сначала появился страх. Яркий свет ослепил. Я зажмурилась. Но он проникал сквозь веки и, кажется, замораживал. Именно ледяная яркость заставила кричать. Крик захлебывался, я одновременно кашляла и пыталась дышать.

Мысли путались и носились в голове, как стая голодных ворон. Быстро, бессвязно и панически. Воздуха не хватало.

Почувствовала, что в горло вливают что-то теплое, доброе — и страх отступил. Веки потяжелели. Спасительная темнота приняла в свои объятья.

Только через несколько дней я поняла, что не так.

Я не могла двигаться, не могла говорить. Люди вокруг были слишком большими. Все выглядело размытым и странным, словно в глаза мне вставили по чужой невынимаемой линзе. Неясность окружения усугублялась невозможностью общаться. Великаны говорили на непонятном языке.

Размер тела и отношение окружающих ясно говорили, что я была ребенком. Но разум отказывался принять информацию.

Лежала и пыталась понять, что же произошло. Вероятно, миф о перерождении душ — правда. Но где-то наверху произошел сбой: мне досталось утро небесного бодуна или божественная сущность, отвечающая за перерождение, оказалась сучностью, и память моя не стерлась с рождением. Потому что там, в другой жизни, я была взрослой женщиной с двумя детьми, мужем и экономическим образованием. И, кажется, умерла.

Воспоминания клочками прорывались в размягченный мозг, особенно ярко являясь в кошмарах. Я будила мать громкими криками, заставляя ее нервничать и звать на помощь.

Мы попали в аварию. Вспомнился удар, крики мужа, детей. Бешеное вращение перед глазами, мелькание фар. Четкое понимание, что все умрут, но никто уже ничего не мог сделать.

Вроде бы мы ехали из столицы домой… по замечательной платной автомагистрали. И на огромной скорости впечатались в попутную фуру. Не помню: видел нас водитель или нет. Может быть, он заснул за рулем или решил перестроиться в самый неудачный момент…

Чтобы вспомнить, у меня было много времени. Но мозг категорически отказывался думать, запоминать, анализировать. Тело отказывалось двигаться. Я могла открыть глаза. Но если пыталась поднять руку, то все тело принималось хаотично извиваться и вытворять невероятные кульбиты.

Хотелось спать и есть, укутаться в тепло и провалиться в темноту. А может, сбоя не было? И через пару месяцев я забуду о прошлом? Прошел день, второй, ­неделя. Я все так же помнила, как решаются интегралы, но хоть убей, не могла провести расчеты мысленно. А я не дура, прошу учесть.

От своей несостоятельности хотелось рыдать, что я благополучно и делала. К тому же меня немного укачивало в люльке, но на возмущенный крик лишь сильнее качали.

Еще меня убивали запахи. Так много всего воняло: тряпки, место, где меня держали — это я о люльке, — и особенно я сама. То ли тут не принято детей мыть и переодевать, то ли на мне экономили. Все люди, бравшие мое непокорное тело на руки, тоже воняли! Их было пять или шесть человек. Из них хорошо пахла только мама, да и то это был аромат с перчинкой горечи, от которой слезились глаза.

Сносно дышать можно было только на прогулке, когда нежные руки выносили меня на яркий свет и качали под тихое пение. Я немного приходила в себя и наслаждалась свежестью леса и воды.

Плохо быть ребенком: никто тебя не слушает, не понимает, не учитывает твоих пожеланий! Да у домашней болонки прав больше, чем у новорожденного! Бедные младенцы, как же я вам сочувствую! И себе тоже.

Через несколько недель свыклась с мыслью, что окончательно спятила. До этого я тешила себя надеждой, что лежу в больнице после аварии и все мои недомогания — последствия травмы. Но зря надеялась!

Глаза стали четче воспринимать картинку, и не обрадовалась я увиденному: деревянные стены, отсутствие мебели, люди в длинных серых хламидах. Все — явные азиаты. Зубов нет у половины. Света нет, в комнате постоянная полутьма. Никакого телевизора и телефонов. Не позвонить. Очень, очень бедная семья. Вместо соски мне давали кусок вяленого мяса. Классно, конечно, но непедагогично.

Я пыталась сказать об этом родителям, как-никак двух детей воспитала, но горло выдавало только крик, тут же переходящий в вопли. Воспоминания подстегивали слезы и панику. От сочувствия самой себе отвлекала мысль: «Интересно, я мальчик или девочка?»

И ведь не проверишь! Не пощупаешь! А по ощущениям я была натуральной блондинкой! Той, что после маникюра и пальцы врастопырку, и не двигается, чтобы лак не задеть. Это что же, я себе педикюр позволить не смогу? Надо срочно выяснить, насколько бедная семья. Нищая совсем или на шопинг разорится?

День за днем, лежа в той позе, как положили, я отвлекала себя от происходящего, отказывалась верить в этот бред.

Доставала воспоминания, собирала крупицы прошлого. Но все чаще его затмевало настоящее: радость материнских рук, постоянный сосущий голод, удивление звонкой погремушке.

Вот как можно удивить тридцатилетнюю женщину звонким бубенчиком?! Но неподконтрольные эмоции брали верх, и я звонко смеялась.

Позже выяснилось, что радуюсь не матери, а кормилице. Мама заходила раз-два в сутки, играла со мной, но молока у нее не было. Звали женщину-кукушку — Мицу. И грозило бы мне это психическими травмами — да плевать я на них хотела.

Кормилица по имени Шизука во мне души не чаяла: она больше всех баловала и радовала меня. На ее руках я тонула в океане тепла.

Она называла меня Амай. Мне казалось, что это означает «любимая».

Решила выучить местный язык. Даже если это правда, и я действительно переродилась, сохранив воспоминания, — знание языка лишним не будет и поможет ­держать себя в ­тонусе. А уж какой фурор устрою я в мире научном! Главное, чтобы местные гении на клочки не разорвали от радости и зависти.

***

Оказалось, что тренировать только мозг при отсутствии телодвижений — невозможно. Извилины в голове будто зависели от мышц в пятках. Началась срочная физподготовка для маленьких детей. Я декламировала стихи и пела про себя песни, перекатывалась с боку на бок, вспоминала своих замечательных сыновей, мужа и плакала.

Хорошо быть малышом: плакать можно без ограничений. Еще и поесть дадут вне расписания.

Как-то очень скоро мое тельце научилось переворачиваться на живот и вставать на четвереньки. Тут главное было — не переусердствовать: у маленьких детей кости слабые. Можно что-нибудь повредить. И спасибо, что в мумию не пеленали, а то я своего старшенького… Так, пойду порыдаю…

Под тихое напевание кормилицы я пыталась то раскачаться в позе собаки, то сесть.

С языком уже вышли проблемы. То ли новый иностранный оказался слишком сложным, то ли мозг еще не прокачался. Но, скорее всего, я просто не лингвист. Я и языком крутила, и рот себе растягивала, и строила жуткие рожи, от которых кормилица улюлюкала и звала родителей. И надо мной хохотали уже втроем. Особенно папа — длинный лысый господин в халате. Вонял он, кстати, похлеще остальных. Тут статус, видимо, числом немытых дней определялся.

Я корчила гримасы пострашнее, веселя окружающих до легкой боли в животе, и очень надеялась разработать мышцы лица. Не утонуть в самобичевании помогала постоянная практика всего — речи, развития тела. Она же забивала свободное время.

Но важнее — я оказалась девочкой! Почему-то именно это радовало больше всего.

Меня любят.

Жизнь дает второй шанс.

Почему нет?

Глава 2
Главное — не провалить конспирацию

Как-то днем мое величество вынесли погулять в открытой корзине. Подумала, что раз уж я такая крутая и всезнающая, вырасту и непременно стану королевой или владычицей земной. Можно царицей, императрицей или самой богатой женщиной на Земле. Пока меня пеленали, мои планы разрослись от «не худо было бы отмыть эту хату» до «что мешает завоевать мир бескровным путем?» Эх, принесу всем демократию, еще и поблагодарят. Главное — смотаться вовремя. Я же только хорошее хотела людям подарить, а за хорошее обычно хорошо достается.

На прогулке, кроме ясного неба, я увидела огромную лошадиную морду и подумала: «А машин-то неслышно. Живем мы в хибаре. Электричества нет». Купали меня непривычно: обливали из ковшика, драили травой над ­мокрым полом и окунали в деревянную ванну. Зачем, если я была уже чистой?

Все это говорило о крайней бедности или неразвитости моего семейства и вселяло тревогу, которую пока забивало предполагаемое величие.

Усиленные тренировки приходилось скрывать. На мои попытки размять кисти рук, ног или гимнастику горла окружающие реагировали испугом, заиканием, иногда бросали в меня сырой фасолью. Бобы я пыталась собирать, развивая мелкую моторику, и возмущалась, почему в меня не кидают чем-то повкуснее.

Ночами я делала массаж всего, до чего могла дотянуться, попутно декламируя Есенина и Пушкина. Про себя, конечно. Вслух получалось: «Мя — мя — мА. Мя». От такого бубнения по ночам меня бы точно цельнозерновыми завалили.

Днем шевелила пальцами ног и рук, пряча их в пеленке. Постоянно старалась что-нибудь вспомнить, проговорить. Особенно впечатлилась «Бесами», внезапно всплывшими в памяти почти дословно. Это же надо так русскую классику в школе заучить, чтобы даже в другом мире от зубов отскакивало!

Долго не могла найти печатных изданий. Мозг истосковался по книгам. Да, я не смогу их прочитать. Но хоть посмотреть-то можно? Потрогать, погрызть. Пожевать что-нибудь хотелось сильнее всего.

А тут наткнулась на текст почему-то на ткани. Краской. Витиеватые узоры, похожие на иероглифы, и ничего не понятно. Вроде буквы шли сверху вниз. Красиво, элегантно.

«Точно язык не выучу», — решила я, вглядываясь в закорючки.

Примерно в полгода уже сидела и перебирала деревянные игрушки. Красивую куклу с прической из потрепанной веревки, лошадку и веер. Теплые даже на вид, сделанные вручную.

Да просто ужас какой-то!

Я давно поняла: не все хорошо. И мое перерождение прошло с каким-то сбоем. Очень неприятным.

Отсутствие телефонов, благ цивилизации, запахи, одежда.

Здесь даже нет туалета!

Стало обидно за этих людей. Может быть, это какая-­­то деревня с приверженцами древних традиций? Дремучих даже.

***

Долго приучала кормилицу к горшку. Она все не могла сообразить, что, если ребенок плачет, его не всегда надо качать. Надо его посадить на горшок. К тому же еще и укачивало от ее стараний.

Но горшка не было. И это усложняло задачу. Сошлись на деревянном тазике.

Когда я показала пальчиком на куклу, началось обучение языку. Я указывала — она называла. Я пыталась повторить.

Со временем дело наладилось, и окружающие перестали пугать меня тарабарщиной. К году я сносно общалась со всеми интересующими меня людьми. Ходила, сама ела ложкой и одевалась.

Кормилица не могла нарадоваться на такого послушного, тихого ребенка. Как только мозг согласился воспринимать мои команды, я начала стараться не повышать голос без повода и улыбаться всем встречным. Людям нравилось.

Отец и мать стали больше уделять мне времени и закрывали глаза на некоторые странности: я могла бегать по кругу, приседать, разговаривать на загадочном языке, рисовать непонятные никому чертежи. Зарядка и растяжка в ­исполнении маленького ребенка — наверное, интересное зрелище.

Видя мою тягу к знаниям, кормилица старалась научить меня всему. Только читать и писать она не умела.

Зато запас стихов и сказок был просто огромен. Все — с восточным колоритом. С добавлением слов «император», «самурай», «дух», «семпай». Наряды людей напоминали кимоно[1].

Со временем нашими занятиями заинтересовалась мать, а следом и отец. У них я была первым ребенком, поэтому их несильно удивило столь быстрое развитие и самостоятельность дочери. Несмотря на это, я периодически старалась играть глупого малыша. Были опасения, что в этом придерживающемся старинных традиций месте могут найтись охотники на ведьм, которые с радостью выдадут мой юный дар.

Мать спешно нагрузила меня разбором бытового мусора: на мелкий и побольше. Потом из этих камешков и палок она выкладывала картины в саду. Занималась ландшафтным дизайном и называла это «Сад камней».

Мать постоянно находилась дома и что-то мастерила: икебаны, композиции из камней и веток, вышивала одежду, делала картины. От этой женщины веяло спокойствием и непоколебимостью. Даже если горы встанут и пойдут, она сначала соберет букет и только после поддастся панике.

Отца, наоборот, видели крайне редко. Его возвращение сопровождалось пиром и нагоняем служанкам и кухарке.

У семьи, в которой мне посчастливилось или не посчастливилось родиться, был небольшой частный одноэтажный дом. С парой спален, кухней, ванной и общей комнатой, где все просиживали свои кимоноподобные одежды по вечерам. Одна из комнат была кабинетом отца, там висела длинная катана и стояли стеллажи со свитками. Книг здесь не печатали, писали краской и кисточками на отрезках ткани, которые потом скручивали в рулоны.

Стены дома были из толстой серой ткани, натянутой на деревянный каркас. Я не помнила ни одной зимы, хотя две-три недели в году мы спали в одежде с мехом и под одеялом.

Жилище окружала каменная стена, входом служила высокая бревенчатая арка с загнутой крышей. И выходило, что не бедная у меня семья, а древняя.

Однажды, вернувшись, отец принялся со мной играть в военные игры. Мне дали подержать меч, одобрительно покивали на попытки боевых ударов, усадили на лошадь.

Я же упала с животного, разбила нос, извалялась в навозе. В общем, всячески намекала ему, что хотела бы научиться читать и писать.

Нарисовав на земле огурцы с ножками, стрелками указала, кто из них мне мама, а кто папа. Отец усмехнулся моим художествам и подписал себя иероглифом «Кён» — это была закорючка, похожая на грабли с тремя ногами. И еще один суперзаковыристый паукообразный зигзаг.

Кён Хотомото — я узнала, как зовут отца, большого плечистого мужчину с небольшой бородкой и мозолистыми руками.

Отец неохотно начертил еще пару иероглифов на земле и, после того как я безошибочно их повторила, решил поэкспериментировать.

К восторгу моей матери, к двум годам я уже читала на кокуго — так называли этот язык. В нем было-то всего пять гласных, тринадцать согласных. Согласные, в зависимости от последующей гласной, могли изменяться в произношении и звучать тридцатью разными ­звуками. Иероглифов же оказалось очень много. И если простейшие было легко запомнить, то некоторые были настоящим клубком змей, который не то что написать — понять было невозможно.

Краска постоянно растекалась, иероглифы всплывали такие заковыристые, что обучение письму было сравнимо с пытками. Кроме обычных закорючек, которые надо было называть «кандзи»[2], были дополнительные — хирогана. Ими записывали слова низшего порядка, не заслужившие крутых иероглифов: союзы, местоимения, усложнения.

Я старалась как могла: выбесила отца неусидчивостью и упорством, вопросами и несообразительностью. Сдавшись, отец вызвал юношу для моего обучения всем премудростям грамоты и чтения, стал снабжать меня новыми свитками, материалами.

Свои богатства отец разрешал брать только в его присутствии и очень аккуратно.

Мононобе Ватару[3], так звали юношу, было около двадцати лет. Веселый и милый внешне. С излишне прищуренными глазами, как мне показалось. Но это у всех местных наблюдалось. Я, наверное, такая же.

Страна, куда я угодила, называлась Ямато. Располагалась она не на острове, а на большом материке с названием Ямато, столицей — Асура. И конечно же, с императором — Фудзиварой[4] Озэму.

Именно об императоре было большинство прочитанных мною историй. Его хвалили за ум, красоту, дальновидность, храбрость, проницательность, скромность. И о месте женщины в современном обществе меня тоже просветили: женщина должна сидеть дома и сохранять семейный уют.

Я читала все подряд: от трактата «Об управлении слугами» до легкомысленных стихов и изучила бы воспоминания гейши, да отобрали не вовремя. Литературы было слишком мало.

Стихи мне понравились больше всего. Другой адекватной литературы мне не встречалось.

Наша жизнь — росинка.
Пусть лишь капелька росы
наша жизнь — и все же…[5]

Такие стихотворения доказывали, что краткость — сестра таланта. Потихоньку я постигала странный язык, учила иероглифы и привыкала к мысли: «Мне здесь жить…»

В возрасте четырех лет попалась — и меня вызвали во дворец императора.

Глава 3
Гений — находка для санитаров

Посыльный из императорского дворца был одет в синее кимоно с длинным поясом, перекинутым через плечо. Тонкие желтые ножки кривились буквой «О». На вытянутых в поклоне руках он протягивал нашей служанке свиток.

Мама пробежалась по письму глазами, всплеснула руками — и началась паника. Вымыть, одеть, причесать, собрать, отбелить, постричь.

Меня экстренно собирали во дворец.

Сначала натерли глиной, ужасно пахнувшей и с трудом отмывавшейся. В этом, видимо, была главная задумка: пока все отмоешь — точно станешь чистой. Полили из ковшика, окунули в бочку с водой.

Заплели волосы в высокую кичку на затылке. Замазали лицо белилами и поставили две красные точки на губах. Потом завернули в розовое кимоно и перевязали поясом. На ноги надели белые носки, больше похожие на мешочки для ног, поставили на деревянные шлепки с перемычкой между пальцами и платформой сантиметров по пять.

Вся эта конструкция — кимоно, пояс, платформы и тугая прическа — давила на меня со всех сторон, но больше всего придавливала к полу. Я скептически смотрела на мать. Если бы не мои тренировки, вряд ли я бы могла сделать хоть шаг.

***

В ворота снова постучали: двое слуг принесли деревянную переноску на четырех палках. Посадили меня в этот деревянный ящик и потащили за ворота.

Мать настрого запретила глазеть по сторонам. Но что взять с ребенка?

За воротами разбегалась чистая улица с рядами таких же заборов, как наш. Много деревьев и цветов. Каждый старался облагородить не только свою территорию, но и прилегающую. Видела парочку каменных садов без оград. Никакого леса или реки. Хотя я надеялась, что мы все же живем отшельниками в какой-нибудь далекой деревне.

Крыши домов с одинаково изогнутыми, как шеи лебедей, краями покрывала смола коричневого цвета. Аутентично, но горят, наверное, такие постройки замечательно.

Я точно в прошлое свалилась! Вот это простор для моего неуемного потенциала.

Сколько себя помню, я всегда влезала в активности. Стенгазеты, староста, студенческий совет, КВН, ­родительский комитет, собрание жильцов дома. Перед глазами проносились видения открытий и усовершенствований, которые я подарю этой стране. Она станет величайшей в мире, а вместе с ней и моя скромная личность. Метила я на самую вершину.

Как-то очень быстро мы оказались у больших белых ворот.

Меня выгрузили перед отцом, что ждал у ворот и от нетерпения переминался с ноги на ногу.

— Подходишь, кланяешься, на императора не смотришь, обращаться «Великий правящий император», — торопливо шептал он, ведя меня через двор к правителю. Вход охраняли два самурая в шлемах и с длиннющими мечами. За воротами был сад из прекрасных подстриженных деревьев, цветов и лужаек со скошенной травой.

— А разве его не Фудзивара Озэму[6] зовут? — проявила я лишнюю осведомленность.

— Да, но называть его так нельзя, ш-ш-ш! — одернул отец. — Старшего принца зовут Фудзивара Даичи, императрицу зовут Фудзивара Муросаки[7] Хидэёси. Лучше всего вообще молчи… к ним тебе обращаться запрещено… Если вдруг… то все «Великие и правящие», поняла?

Шагал он быстро и крепко держал меня за руку. Я путалась в длинных складках кимоно и семенила часто-­часто. Мы шли по извилистой дорожке из камня. Периодически отец приподнимал меня в воздух, чтобы я передохну́ла. Деревянные платформы в этот момент пытались сбежать, но я ловила их пальцами ног.

Мы остановились у большой беседки. Красные деревянные столбы венчала красная изогнутая крыша. В беседке возлежали несколько человек. Император — толстый бородатый мужчина лет тридцати, старый ­мужчина в белом одеянии, две женщины в красивых кимоно с цветами, пара веселых девчонок и мальчик лет десяти.

Подражая отцу, я упала на колени и глубоко поклонилась.

— Да благословит ваш путь Будда[8], Великий правящий император!

— Рад видеть тебя, Хотомото, поделись с нами успехами своей дочери, — голос императора был ленив и тягуч.

Отец неуверенно посмотрел на меня:

— Великий правящий император, благодарю за оказанную честь. Моя дочь может прочитать вам любой текст, написанный кокуго. Написать свое имя на кандзи. Ее зовут Амай…

Император поднял руку, заставив отца замолчать:

— Такая маленькая, а уже читает и пишет... Зачем?

Конечно, зачем нам образованный народ — давайте плодить дураков. Вслух я, разумеется, ничего подобного не сказала, но очень хотелось.

Тут на меня налетел вихрь. Ребенок лет трех скакал и смеялся, тыкая в меня пальцем:

— Читай-читай! — выкрикивал он.

Я ошарашенно подпирала лбом камень: встать мне так и не предложили. Видимо, сейчас нужно было впечатлить императора.

А надо ли? К чему такое внимание? Не пустят ли на растерзание ученым? О чем я? Здесь и ученых, наверное, пока нет.

Император поморщился, но быстрая служанка уже утащила маленького второго принца вглубь сада.

— Напиши что-нибудь, — милостиво кивнул мне властелин и улыбнулся сыну, который остался рядом. ­Десятилетний мальчик тяжело вздохнул. Нелегка жизнь без компьютера?

Служанки принесли маленький столик, кисть, чернила и ткань.

Не разгибаясь, подползла к столу и попыталась вспомнить хоть одно стихотворение. На ум лезли только детские стишки Агнии Барто.

«Наша Таня громко плачет, у нее болит спина, ножки и немного голова…»

Представила, что изображу это иероглифами, и меня совсем переклинило. Руки немного затряслись, а глаза предательски заслезились.

Взять в руки детский впечатлительный организм оказалось тяжело.

В конце концов, я пошла на компромисс и вывела коряво:

Не плачь, ребенок,
Деревянная кукла
Не достанет дна реки.

Как изобразить «утонет» — я не знала. Можно было нарисовать водоем с рыбками: многие иероглифы были похожи на то, что они означают. К примеру, «человек» был палочками с ручками и ножками без головы. Голову я постоянно пририсовывала — это было забавно.

Кто и как придумал такие обозначения? Что за извращенец?

Служанка преподнесла стихотворение императору, тот погладил бороду, задумчиво пробежал глазами строчки.

— Очень хорошо. Кто написал это? Нетленность бытия передает хокку.

Пока я мучительно вспоминала полный титул императора и пыталась понять, ко мне ли обращен вопрос, что такое хокку и можно ли сказать, что написала его я своей рукой сейчас, а вот придумала женщина из будущего, отец взял инициативу на себя:

— Великий правящий император, Амай много читает, может быть, пара неизвестных…

— Я сама, — шепнула папочке.

— …неизвестных поэтов надоумили ее написать этот стих в честь ее любимой деревянной куклы, — глаза отца выразительно предупредили, что дома меня прибьют. Тут запрещено самостоятельное творчество? Головы моим нарисованным человечкам отрубят?

Император почему-то не обрадовался и недоверчиво перевел взгляд с меня на белобородого старика.

Старец сложил руки с длинными тонкими пальцами лодочкой и выдал:

— Великий правящий император, я не знаю поэта, которому принадлежит это хокку. Да и размер нарушен в нем. Но если отец не врет, и девочка сама его написала, в будущем ей уготована судьба ученого. Есть в ней потенциал. — В его устах слово «потенциал» звучало как «мясо для экспериментов». Мне сразу захотелось домой. И чего я тут упрямилась? Хоть бы не сожгли! — Как ты докажешь, что она сама написала стихотворение?

Ух, бороденка твоя козлиная, как докажешь, что не накладная?

— Сэджу-сенсей, вы не найдете это стихотворение в свитках, — не растерялся отец, — она еще может что-нибудь сочинить.

— Прочитай еще, — снова обратился ко мне император.

И как бы ни хотелось послать слушателей, я тяжело вздохнула, успокоилась, вспомнила несколько хокку. Даже смогла бы их написать. Набрала побольше воздуха и с выражением, достойным МХАТа, продекламировала:

Ясная луна.
У пруда всю ночь напролет
Брожу, любуясь[9].

И две красных точки на моих губах растянулись в блаженной улыбке. Это вам не поэму о Руслане и Людмиле наизусть помнить. Хотя я и это могла. Как бы у них бороденки задергались, расскажи я всю историю о Черноморе. Или «Евгения Онегина»? Но эту знала только частично.

— Это Басё-сан! — закричал мальчик рядом с императором. — Никакая она не гениальная! И буквы пишет еще хуже меня. Сравнивать меня с ней… — этого слова я не знала, но прозвучало очень обидно. Мальчишка раскраснелся, сжал кулаки и даже привстал.

Лицо великого императора перекосило от гнева. Грядет великое наказание.

«Куда ж я лезу!» — мелькнуло в голове. И решила поступить как настоящая женщина — разрыдалась.

Много слез, «хочу к маме» в перерывах между всхли­пами и красноречивое заламывание рук. Это тут же остановило завистливого мальчишку и озадачило императора, который махнул отцу рукой.

— Разрешаю удалиться! И покажите вашу девочку лекарю: уж больно резко она реагирует на мнение знающих людей.

— Переволновалась, наверное. Простите, Великий правящий император. Истинного пути.

И мы, постоянно кланяясь, уто́пали прочь с глаз правящего семейства. Я старалась плакать громче, даже за воротами. Быстрым шагом мы шли к дому. Пешком. Повозки не было. Через некоторое время отец сказал:

— Можешь уже прекратить истерику. Никто не слышит. — Он-то прекрасно знал, что я не плачу никогда. — Прости, дочка, моя вина.

Но я вовсю глазела на прохожих, повозки и лошадей. И думать забыла о бородатых приставалах и мелких нытиках.

Люди были одеты в кимоно, некоторые в широкие штаны и объемные рубахи, подпоясанные под грудью. Цвета одежд были разнообразными, но не яркими. У мужчин — однотонные: синие или голубые. У женщин — с красивыми цветочными рисунками. У девушек голову покрывала ткань.

Люди двигались медленно, плавно, не разговаривали. Общий вид улицы получался довольно странным. «Красиво и неторопливо». Превышали скорость движения только мы с отцом, убегая от повышенного внимания небожителей.

***

Позже мама объяснила, что произошло.

Мой отец был руководителем охраны в императорском дворце. Жил он в резиденции императора, периодически выбираясь домой, чтобы навестить молодую жену и дочь.

Парень, что обучал меня, был одним из учеников хранителя знаний дворца — Сэджу-сенсея. Мононобе Ватару согласился на эксперимент ради интереса: обычно детей начинали обучать письму лет в десять. Уж больно хорошо отец рассказывал обо мне.

Ватару часто восхищался моими успехами во дворце, и однажды эти восхищения долетели до его учителя. Оттуда и до императора.

У императора же был наследник, как раз постигающий азы правописания. Тот самый мальчик лет десяти. А тут какая-то мелкая обогнала наследника в развитии. Непорядок!

Отец тут же стал отнекиваться, но его уже поймали на слове. И поспорил отец с главным мудрецом на ведро персиков, что я им стихи нарисую.

Папа ведро выбрал большое, так что персиками мы наслаждались целую неделю. А мама заставила сходить в храм и три раза поклониться Будде. Благословение еще никому не помешало.

Центр связи со Всевышним стоял недалеко от нашего дома, прямо на территории императорского сада. Разноцветная крыша выгибалась и блестела свежей краской, столбы входа были украшены разноцветными лентами, а внутри пахло благовониями. Большая статуя Будды занимала почти все помещение, смотрела ласково и понимающе.

Каждый раз кланяясь ей, я благодарила: «Спасибо за второй шанс».

Глава 4
Блага цивилизации

На следующий день хранитель знаний — тот, что Черномору подражал бородой, — прислал к нам своего доверенного лекаря.

Мужчина в белоснежной одежде и пенсне на веревочке поцокал на мое горло, послушал пульс. Но остался совершенно доволен моим самочувствием.

Несмотря на провальное выступление, вчерашняя встреча произвела впечатление на Великого императора и мудреца. Мне была оказана небывалая честь — посетить обед его императорского величества на следующей неделе.

Ох, как мама радовалась! Почти всю неделю она посвятила моему обучению манерам за столом и в общении. Кажется, она меня уже выдала замуж за императорского сынка. Хорошо, что ели здесь палочками и запоминать пять пар вилок не пришлось.

В этот раз Шизука наряжала меня два часа. Отец доверенного лекаря пригласил за день до «приема» и подтвердил, что с моим самочувствием все в порядке.

Попали во дворец через те же боковые ворота, и приняли нас во дворцовом зале. Небольшом, украшенном живыми цветами.

Кроме нашей семьи, на обеде присутствовали: мудрец — учитель моего наставника, сам Ватару, второй принц — Фудзивара Кейджи[10], его матушка, две дочери императора, Великий император и его матушка, великая мать-императрица Муросаки Хидэёси. Старший сын обед прогуливал.

Моя семья встала на колени и с поклоном поприветствовала правящую чету.

На правах сегодняшних скоморохов нас усадили слева от императора. Сам правитель с женой разместились на возвышении за отдельным столом. Справа от них за двумя столами сидели дети с няньками.

Император кивнул и милостиво сказал: «Угощайтесь».

Тут же три служанки вылетели с мисками риса, заваленными морепродуктами. Были и осьминоги, и мидии, и крабы. Я чуть не прослезилась от радости. Дома мы в основном рыбу костлявую или курицу ели.

Каждому преподнесли мисочку с вишневой водой — омыть руки. Только после этого началась трапеза. Мы все принялись за еду. Все, кроме Ватару. Парень мучил палочками несчастные деликатесы и смотрел в стол. Он напоминал провинившегося шкодника. У моего наставника были темные прямые волосы, стриженные под горшок, но прическа лицо Ватару не портила. Скорее, наоборот, глаза из-под прямой челки казались выразительными, почти черными. Припухлые губы ­раскраснелись от постоянного прикусывания, острый подбородок привлекал гладкостью. Кажется, я начала привыкать к внешности местных жителей.

Пока я пыталась поймать щупальце осьминога и проглотить, за столом начали вести благородную беседу.

— Сын рассказал о вашем необыкновенном ребенке, — обратилась мать-императрица к моему отцу. — Обычно раньше десяти лет девочкам не ищут учителей.

Отец прожевал креветку и сделал глоток воды.

— Великая мать-императрица, Амай сама меня попросила. Начала рисовать на земле, спрашивать. Она замечательно копирует иероглифы. Есть в ней тяга к знаниям.

— Я бы хотела услышать ее стихи, — улыбнулась собеседница.

На этот раз я подготовилась и, поблагодарив за оказанную честь, прочла адаптированную басню «Ворона и лисица». Не в рифму, зато со смыслом. Когда лиса сбежала с куском рыбы из-под вишневого дерева, Великий император улыбнулся, стукнул себя по колену и обратился к мудрецу:

— Это похоже на ваши слова, Сэджу-сенсей!

Старик погладил бороду, кивнул:

— Да, мой повелитель, — и продолжил есть.

После выступления ко мне подлетел принц Кейджи и сунул под нос большую плетеную куклу:

— Не плачь.

Мальчик улыбнулся. Нахально, задорно и заразительно. «Он вырастет ловеласом и отличным другом», — решила я, принимая подарок.

Его мать рассмеялась:

— Наш сын был огорчен твоими слезами и быстрым отбытием, девочка. Прими от него подарок.

Я куклу, конечно, взяла. Но тут же поняла, что пригласили меня не из-за моих выдающихся способностей, а как аниматора для второго принца.

Не очень приятно.

Скорчила улыбку мелкому и с поклоном сказала:

— Благодарю за подарок. Если его высочество второй принц поел, я могу с ним поиграть?

Мальчик радостно захлопал в ладоши и уволок меня в соседний зал. Мидии остались несъеденными.

Я быстро наладила контакт с младшим принцем. Мы поиграли в солдатиков, потом я увлекла его сказкой о бременских музыкантах. Даже спела немного. Принц был в восторге и не хотел меня отпускать.

Живая кукла лучше искусственной.

Все остались довольны.

Император развлек сына.

Мать-императрица насладилась хорошей историей.

Мой отец ввел в доверенный круг императорской семьи дочь и жену.

Чувствовала ли я себя использованной? Нет. Я планировала приручить императорское семейство.

***

Теперь примерно раз в одну-две недели нас приглашали на обед к императору, где я развлекала принца Кейджи и собравшихся сказками или историями. Пересказ блокбастеров и сериалов гипнотизировал окружающих. Может быть, я оказалась прекрасной рассказчицей, может быть, эффект производили необычные сюжеты и имена.

Часто нас оставляли с детьми играть вместе. Я быстро научила всех прыгать в классики, улитку, резиночки и играть в догонялки. Физподготовку никто не отменял. Мы также бегали по саду, отжимались и проходили испытания. Я выставляла оценки, готовя собственный ударный отряд.

Девочки были чуть старше — двенадцати и восьми лет, — с ними было тяжелее найти общий язык: они ­демонстративно делали вид, что заняты. Особенно меня не любила Рейко[11] — заносчивая младшая принцесса. Ей заплетали три высоких хвостика в натяг. Возможно, ее постоянное плохое настроение было вызвано натяжением волосяного покрова. Она вечно ныла, что не будет общаться со служанкой. Кроме отпрысков небожителей, с нами проводили время еще несколько ребят — дети местной знати. И все развлекали второго принца.

Кейджи тянулся ко мне — не оторвать.

Он оказался очень смышленым, ловил на лету все идеи. Все чаще мы играли в школу, или я просто пыталась научить его писать, читать, считать. Но терпения мне не хватало.

Как-то само собой получилось, что Ватару стал учить нас обоих. Со мной принц становился усидчивее, а принцип соревнования помогал быстрее усваивать материал.

Я старалась направлять малыша и вкладывала в него мысли о равенстве полов, свободе человека, братстве народов. Конечно, тихонечко, вполголоса и в отсутствие взрослых.

***

Замечательное время моего взросления нарушило рождение моего брата. Мальчика назвали Икогава. Вот тут-то родители и узнали, что ребенок — не всегда радость, но и литры слез и каши на лице.

Я помогала как могла: чаще всего пела брату и рассказывала сказки. Россказни мои уже привыкли слушать всей семьей. Даже Ватару пару раз оставался просветиться. Шизука теперь разрывалась между мной и Икогавой. Уж очень она обоих любила.

Во время беременности мать начала меня активно обучать «женским» ремеслам. Я научилась танцевать с веером, шить, плохо, но разбираться в растениях, щипать огромную лютню. Попыталась пару раз на ней сыграть «Группу крови». Я в прошлой жизни на гитаре не играла и в этой, судя по лицу учителя, тоже не выделялась талантом.

Брат рос не по дням, а по часам. Радостные родители подрядили Ватару учить еще и брата, но мелкий пока набирал только жирок.

Второй принц очень ревновал меня к Икогаве. Я же от всех сбега́ла на урок к своему любимому учителю или пряталась, зачитываясь рисунками на свитках. Параллельно составляла словарь кокуго. Писать кириллицей я опасалась, так что порой сама не могла понять, что изобразила.

***

Понемногу я вводила блага цивилизации в нашу размеренную жизнь.

Мы построили с отцом летний душ, кабинку туалета с выгребной ямой. Смастерили парочку ложек, вилок. Сделали нормальный совок. Все эти маленькие радости сделали жизнь неожиданно комфортной и почти цивилизованной.

Мы жили на территории императорского сада — большого города для людей, обслуживающих дворец. Сравнительная бедность моей семьи объяснялась тем, что отец стал начальником охраны только пять лет назад, после того как спас императору жизнь при покушении, когда группа убийц из империи Чосон пыталась зарубить властелина Ямато: он убил аж трех ниндзя и принял в свое тело лезвие одного из нападавших, закрыв императора. А до этого он жил простым самураем-охранником. После покушения император даровал отцу титул и записал фамилию Кён в список благородных. Теперь отец мог претендовать на место в сёгунате[12] и жениться на дочери благословенного жителя.

Как говорится: из грязи в князи через постель. В смысле, через больницу.

В одну из прохладных весенних ночей я подскочила от дикого грохота. Стены тряслись, татами прыгал по полу, как кенгуру.

Схватила одеяло и выскочила на улицу. Служанки сноровисто выносили вещи из дома. Отец осматривал маму и Икогаву. Увидев меня, он накрыл нас всех одним одеялом и пошел проверять жилище. Мало ли кто остался.

Брат не плакал, воспринимая землетрясение как обычную вещь. Хотя для него оно, как и для меня, было первым.

Вот и объяснилось отсутствие какой-либо мебели в доме: мы ели за котацу — очень низким столиком. Спали на раскатанных татами, на день пряча их в нишах у стен. Удивительно, что конструкция из дерева и ткани, служившая нам домом, перенесла шестибалльные толчки спокойно. Видимо, легкость каркаса позволяла выдержать ненастье, а вот каменный дом рассы́пался бы.

Мы провели на улице всю ночь, опасаясь возобновления землетрясения. Утром служанки начали потихонечку затаскивать вещи обратно. Я облегченно вздохнула: никто не пострадал. Только туалет и душ сложились карточными домиками.

Отец почти сразу убежал во дворец. И его не было несколько дней.

На следующий день Мононобе принес печальные вести. Из-за ненастья пострадало много народа за ­пределами императорского сада. В городе дома́ жались друг к другу вплотную, и не у всех были слуги, успевшие вывести людей или вынести все ценное. Сгорели два дома, чудом не подпалив весь город. Несколько человек завалило насмерть.

Во дворце ушиблась парочка слуг. Все как обычно. В среднем землетрясения в Ямато происходили один-два раза в год. Удивительно, что мы пять лет прожили спокойно.

— Твое появление благословило Ямато, — сказала няня. Я была с ней совершенно согласна, но невероятно неправа.

Глава 5
Идеи

Через несколько лет мы с Кейджи уже обсуждали, как можно усовершенствовать мельницу. Лопасти местной мануфактуры работали от воды, но летом речка надолго пересыхала и муку мололи вручную.

Мне было искренне жаль местных крестьян. Я видела их своими подданными в недалеком будущем и хотела хоть как-то облегчить им жизнь.

Кейджи предлагал использовать большие жернова, запрячь в них огромную корову — вола, — и пусть ходит по кругу. Я же предлагала построить дамбу и помешать уходу воды на летнее время. Кейджи было восемь лет. Мне — девять. Идея с жерновами тоже была моей, но надо было, чтобы ее преподнес отцу сын, уверенный в своем авторстве и способный объяснить все нюансы.

Ватару хвалил обе идеи, прекрасно понимая, что выберут инициативу принца.

— Ворот надо сделать из сосны, чтобы под давлением рычаг не сломался, — вдохновенно вещал Кейджи, выводя схематический чертеж на сероватой ткани. Кончик бамбуковой палочки он прикусывал от волнения, от этого на лице принца оставались черные росчерки.

Кейджи был одет в легкое кимоно, к тому же распахнутое на груди. Он рос сбитым крепким парнем с неизменной лукавой улыбкой, от которой все таяли. Я не была исключением. Жара стояла жуткая, и мы не думали о своем внешнем виде. Мы были лучшими друзьями. Меня давно перестали наряжать для похода во дворец. Шизука просто не успевала поймать, когда я убегала. У меня родился второй брат, и поведение детей заставляло няню молиться о прекращении продолжения рода Кён. Она отнекивалась, но я-то слышала ее тихий шепоток по ночам.

У младшего принца был собственный павильон для работы, где мы учились и воплощали в реальность наши идеи.

Сейчас на широком котацу стояла маленькая деревяшка, символизирующая мельницу, и шелковый пояс принца, показывающий реку. Это был первый проект, который Кейджи собирался представить отцу на ближайшем собрании сёгуната.

Если император одобрит проект, это облегчит жизнь как минимум пятидесяти рабочим в год.

Я начала подсчет материалов и стоимости работ, занося все списком в таблицу. Ватару с восхищением смотрел, как палочка мелькает в моих руках. Он не переставал удивляться моему умению делать сметы.

Бухгалтерское прошлое не скроешь годами. Я свыклась с необходимостью прижиться в азиатской среде, прониклась настроениями ленивой апатии, царившей в Ямато, и поумерила захватнические инстинкты в ­отношении государства, где родилась. Все эти мировые интриги, заговоры, подлости. Не хочу!

Мне хватит банальных денег. За каждую идею я могу брать наличными. Блестящими желтыми монетками с дырками посередине, их обычно нанизывали на веревочку. В мечтах у меня был целый склад таких веревочек, развешанных как гирлянды на Новый год. Красота.

Дверь павильона приоткрылась, и к нам заглянул старший принц — Фудзивара Даичи.

— Вот ты где! — закричал он и, вихрем ворвавшись в нашу тихую компанию, обнял брата. — Отойдем поговорить! — Вывел Кейджи, и до нас долетели слова:

— Нироюки будет моей женой, завтра мы подписываем соглашение…

Фудзивара Даичи[13] вырос в высокого худого подростка. В свои пятнадцать лет он обгонял ростом почти любого. Но вот мускулов у него было пока маловато. И это несмотря на то, что он два последних года провел на передовой. В Ямато вели военные действия с приграничной империей Чосон. Та же участь ждала всех наследных принцев: с тринадцати до пятнадцати лет они служили в армии и находились на границе. Видимо, так работает здесь естественный отбор.

Сейчас, когда старший принц вернулся, его надо было срочно женить, чтобы он успел родить наследника.

Мы с Ватару поклонились, приветствуя наследного принца. Иэясу Нироюки[14] была завидной невестой — старшей дочерью клана Иэясу, третьего рода по влиянию в стране, после императорского и Хидэёси. Я бы, конечно, предпочла династический брак с принцессой того же Чосона. Зачем воевать, если можно заключить союз и получить земли в подарок? Но кто ж меня спросит!

Пока братья праздновали радостное событие, мы с Ватару разобрали стол, составили смету на мельничный зерномол и приступили к обсуждению канализации.

Я планировала сделать пробную конструкцию у нас дома. Если эксперимент будет удачным — во дворце. Ватару думал, что эта идея принадлежит принцу, а я лишь воплощаю ее в жизнь.

К вечеру мы разошлись, так и не дождавшись возвращения Кейджи.

Ватару все так же обучал меня. Занятия с ним я любила. Льстил интерес, с которым учитель бросался воплощать мои сумасшедшие идеи. Я даже пыталась с ним заигрывать, но пока жертва моего интереса шарахалась от такого внимания и потела. Я приучала его к себе потихоньку, готовила к мысли, что он нашел свою судьбу и уже не отвертится. Сам учитель ситуацию пока не понимал.

Родители экономили на преподавателе, а Кейджи отказывался без меня учиться.

Двойная выгода.

***

Скучать было некогда.

Утро отец начинал с тренировки: меня и обоих братьев гоняли на площадке бывшего сада камней. Мои успехи были невелики, но мне обещали выдать катану, если я закончу хоть одну тренировку без синяка. Братья — Икогаве исполнилось шесть, а Ватануки всего два года — скакали рядом, отрабатывая базовые приемы ближнего боя.

Потом отец уходил во дворец, а я учила братьев грамоте. После обеда за мной приходил Ватару и вел во дворец — на занятия с принцем. После занятий мы проводили мозговой штурм очередной идеи Кейджи и расходились по домам. Часто Ватару раздавал нам ­задания и убегал к наставнику. У них тоже был целый ворох дел.

Кейджи подкинул идею о коллективном обучении детей, и теперь мудрец раз в неделю обучал девочек и мальчиков привилегированного сословия.

Меня затащили на первый же урок.

Это занятие отложилось у меня в памяти, потому что учили знать преимущественно политике и религии. Было интересно. Кроме императора, страной управлял сёгунат — совет потомственных самураев. Власть его была судебной и законодательной, в то время как император занимался только внешней политикой и религиозными делами. Армия же напрямую подчинялась сёгунату. Такое разделение меня несколько озадачило. Получалось, что внутреннюю жизнь страны контролировал сёгунат. А император вынужден был каждое решение с ним согласовывать.

Мальчики и девочки учились отдельно. В нашем «классе» было пятеро человек — все дочери приближенных к престолу господ. Девочки в возрасте от восьми до двенадцати лет. Милые и тихие. Я попыталась с ними подружиться, но они тяжело шли на сближение. Только одна девочка — Судзумия — открыто заговорила со мной. Ей было восемь лет. Малышка мило не выговаривала «ш».

— С тобой не разговаривают, потому что ты неблагородная, — просветила она меня. — Твой отец — обычный крестьянин, совсем недавно ставший самураем.

Меня мало волновало кастовое деление, и я меланхолично пожала плечами.

— Мне все равно приятно с вами учиться.

— Это даже весело! Скажи, это правда, что ты знакома с Кейджи-саном?

— Да, мой отец служит в охране Великого правящего императора. Я несколько раз виделась с Великим вторым принцем.

— Говорят, он изобретатель? Будущий ученый!

— Да, — ответила, понимая, зачем со мной заговорили. Самый завидный жених среди младших принцев — мой хороший друг, пожинай плоды стараний своих, женщина. — Но мы с ним несильно-то знакомы. Без Великого второго принца наших занятий не было бы. Так что старайся! И, может быть, он тебя заметит.

— Да, я рассчитываю получить много знаний, которые пригодятся моему мужу! — Щечки Судзумии покрылись румянцем. Попридержите лошадей, Кейджи всего восемь лет!

— А чем ты сама любишь заниматься?

— Я играю на кото[15].

— Ого, можно как-нибудь послушать? А то я не могу сыграть ни одной песни на нем! — Местная музыка отличалась сложностью и особой заунывностью. Без слов ее еще можно было слушать. Но когда начинали петь, хотелось повеситься и задушить несчастного барана-­солиста, мучающего окружающих и больше блеющего, чем передающего слова Будды.

— Мне пора, — тут же сбежала Судзумия. Пригласить в дом дочь ненаследственного самурая, видимо, было верхом неприличия.

***

...