Оглавление

Глава 1. Тень на пороге

Солнце, словно капля расплавленного золота, медленно стекало за горизонт, оставляя после себя лишь длинные, кроваво-оранжевые полосы, растёкшиеся по краям небесного купола. Оно уходило нехотя, как заядлый странник, которому ещё столько нужно сказать, но время уже истекло. Дневная жара, цепляясь за раскалённые камни, не сдавалась без боя — земля всё ещё дышала зноем, а воздух, пропитанный тягучими ароматами трав, словно стоял в ожидании чего-то неизбежного.

Однако с запада приходил ветер. Сначала робкий, неуверенный, он осторожно пробирался сквозь складки одежды, затем усиливался, проникая в самые глубины, касаясь кожи прохладными пальцами. Он нёс с собой облегчение, но и нечто большее — намёк, предчувствие, тихий голос перемен.

Дрога сидел у порога дома, привалившись спиной к нагретому камню. Его ладони покоились на коленях, а взгляд был устремлён в бескрайнюю голубизну, которая постепенно темнела, будто её медленно затягивала ночь. Он не моргал, следя за звездой, одинокой, последней в этом участке небосвода. Она сияла спокойно, неизменно, словно вечный дозорный на страже мироздания.

Этот свет горел здесь безостановочно уже почти шесть столетий. День за днём, ночь за ночью, он оставался неизменным, не подвластным времени. Казалось, даже сама природа привыкла к его присутствию, словно он был частью чего-то большего, чем просто далёкое небесное тело.

Дрога знал, что вот-вот, через несколько минут, эта звезда исчезнет. Она не угаснет, не вспыхнет в последний раз, а просто растворится в пустоте, став частью той самой тишины, что окутывала мир каждый вечер. Её исчезновение не принесёт тревоги — только лёгкий, едва уловимый холод в душе, как будто что-то, едва заметное, но важное, ускользает сквозь пальцы.

Его взгляд оставался напряжённым, внимательным, полным ожидания. Он ждал этого момента, знал его наперёд. Это было как дыхание, как привычка — как ритуал. Он видел эту картину тысячи раз, но каждый вечер звезда исчезала так, будто это происходило впервые. И каждый вечер, когда она исчезала, Дрога чувствовал нечто странное, что-то такое, чего не мог объяснить словами.

— Ну всё, сын, пора домой, — сказал отец, голос его был мягким, но твёрдым. — Дольше оставаться на улице нельзя, сам знаешь. Это уже не безопасно, да и ночь не за горами.

— Да, пап, иду, — едва слышно ответил Дрога, не отрывая взгляда от тающей звезды. Его слова едва звучали, как шёпот, сливаясь с приближающейся ночной тишиной.

Он сидел ещё несколько секунд, не двигаясь, поглощённый своими размышлениями, наблюдая, как звезда исчезает в тёмном своде неба. Когда же она скрылась окончательно, Дрога быстро встал и зашёл в дом. За его спиной отец молча закрыл дверь и запер ставни на окнах, привычным движением, как будто вся его жизнь была посвящена этим простым, но важным действиям. Мгновение спустя снаружи, как по мановению невидимой руки, наступила полная тьма. Даже свет от факелов, горящих у входа во двор, исчез, поглощённый темнотой, и лишь звук треска горящей пакли оставался отчётливым, пронизывающим, как очередной рассказ Эола, младшего брата Дроги.

Эол рассказывал, и его голос, низкий, с чуть хрипловатыми нотками, разливался в ночи, как неспешное течение реки, несущей в себе древние истории. На этот раз он поведал о загадочном отшельнике, что жил далеко на западе, в самых глухих чащобах, где лес становился таким густым, что даже солнечный свет с трудом пробивался сквозь переплетение ветвей.

История Эола, полная загадок и необъяснимых явлений, постепенно затягивала слушателей в свой водоворот. Дрога, уставший после долгого дня, сначала лишь краем уха улавливал слова, но вскоре позволил себе расслабиться. Он откинулся назад и перевёл взгляд на пламя. Огонь плясал в темноте, отбрасывая тени на их лица, то вырывая из темноты скулы, то пряча их обратно в полумрак.

Стоило ему сесть поближе к огню, как рядом тут же оказались его сёстры — Элена и Нира.

Элена, старшая, всегда пахла полевыми цветами. Неудивительно: с самого детства она помогала отцу на поле, собирая охапки свежих трав и цветов, которые потом приносила домой. Летом её руки пахли васильками и душистой ромашкой, осенью — терпкой полынью и высушенным клевером, а весной — первоцветами, что просыпались под тёплыми лучами солнца. Она умела составлять букеты так, что те не просто украшали дом, а словно вплетались в его жизнь, наполняя каждую комнату запахами полей, свободы, бескрайних небес. Вечером, когда дневные заботы оставались позади, она помогала Нире расставлять эти цветы по дому, подбирая для каждого уголка свой аромат.

Нира, младшая из сестёр, всегда следовала за Эленой, ловя её улыбки, её привычки, даже её запахи. Но в отличие от старшей, у неё были свои предпочтения — она выбирала не просто красивые цветы, а те, что могли быть полезны. Лекарственные травы, коренья, сушёные лепестки — всё это она хранила в маленьких холщовых мешочках, пряча их в деревянных ящиках или развешивая под потолком, чтобы запах долго не выветривался. Её руки, чуть шершавые от постоянной работы с травами, часто пахли мятой и зверобоем, а ещё — тёплыми маслами, которыми она растирала уставшие плечи брата, когда тот возвращался домой продрогший и вымотанный.

Дрога, заядлый рыбак, редко обходился без её заботы. Он мог подолгу сидеть на ветру, вглядываясь в воду, пока ночь не накрывала берег, и часто возвращался домой с пересохшим горлом и ломотой в костях. Тогда Нира без лишних слов заваривала для него отвар, пряный, горьковатый, но всегда спасительный. Иногда он сердился, морщился, отмахивался, но всё равно пил, ведь знал — на утро ему станет легче.

Теперь, сидя у огня, он чувствовал, как привычное тепло сестёр развеивает усталость. Их голоса, тихие, но наполненные жизнью, сливались с потрескиванием дров, а истории Эола казались ещё ярче, ещё живее, как будто и впрямь можно было увидеть этого отшельника, скрытого в тёмных чащобах.

— Проснулся он от какого-то шума, похожего на жужжание огромной мухи, — рассказывал Эол, его голос звучал загадочно, немного театрально. — Он взглянул в щель дверного замка — ну, конечно, не надеясь, что что-то разглядит… и вдруг он увидел…

Прежде чем Эол успел продолжить, с кухни послышался звук приглашающего голоса, звуки суеты — мама уже заканчивала расставлять посуду, а отец готовился поставить на середину стола огромную кастрюлю, которая источала запах, что провоцировал аппетит.

— Мам, ещё парочку минуток, тут такое! — сказала Нира, при этом жестами подчеркивая важность момента в рассказе.

Нира никогда не боялась темноты. Она с лёгкостью оставалась наедине с ночной тенью, и как только её отец рассказывал истории о давних временах, когда по ночам на небесах появлялось второе светило, и всё небо было усеяно звездами, она начинала танцевать и петь свою придуманную песню. Это была её особая песня о возвращении былых времён. Гнетущая атмосфера исчезала, уступая место весёлому смеху и подбадривающим крикам её братьев и её сестры.

— Ну так вот, выглянул он в щель, а там на улице, в кромешной тьме, он увидел сияющий шар, паривший в метре над землёй, — Нира сидела с широко раскрытым от удивления ртом. — И тут…

— Да, а потом старик Густаво увидел богиню ночи, которая ему сказала: «Не пей больше пяти кружек эля на ночь!» — с ехидной ухмылкой прерывал его Дрога, не выдержав и наконец вмешавшись.

— Не слушайте его, — с улыбкой добавил Эол, — он ведь с рыбами разговаривает. Так вот, Густаво, не веря своим глазам, подумал, что это ему чудится. В порыве паники он нырнул в ведро с водой, надеясь, что это поможет… и ...

— Ну что там? Мам, Эол опять меня напугать хочет! — вмешалась Нира, закрыв глаза руками старшего брата, в надежде, что продолжение истории не будет слишком страшным.

— Давайте дослушаем, — улыбнулся Дрога, с улыбкой подсаживаясь поближе к огню. — Иначе не будет конца!

— Нира! — строго сказала Элена.

— Хорошо, Элена, больше не буду, — кивнула Нира, сдерживая своё возбуждение. Эол сдержал паузу и продолжил:

— Так вот, шар продолжал медленно двигаться в сторону гор. Густаво глубоко вдохнул, готовясь ко всему, и открыл дверь...

— И он исчез? Что с ним случилось? — нетерпеливо спросила Нира, скрыв лицо в руках Дроги.

— Нет, он не исчез. И разум его остался при нём. В этот момент шар вспыхнул синим пламенем, ослепив его на секунду. Он подумал, что это конец. Его сердце колотилось, как барабаны на празднике восхваления Солнца. Но ничего не случилось. Открыв глаза, он увидел, как солнечные лучи спускаются с верхушек деревьев, и, как он сам говорил, потерял сознание.

— Мы с Дрогой нашли его на пороге дома, когда шли обменивать утренний улов, добытый нашим величайшим рыбаком, — с улыбкой добавил Эол, кланяясь с присущей ему детской искренностью. — На кролика, который, кстати, уже изрядно остыл, пока мы тут болтали!

— Нет, не остыл! Нира забрала его себе, теперь его зовут Люм, — сдерживая смех, ответила Элена, подмигивая.

Все мгновенно оглянулись на Ниру, которая, краснея, бросилась в объятия матери.

— Всё за стол! Сегодня у нас тушёный картофель с пряными травами и запечённая рыба, ах да, с нами будет ужинать Люм — ему достанется морковка, — после этих слов каменное выражение на лице отца сменилось безудержным смехом. — Морковка… с вами не соскучишься!

Глава 2. Золотой выбор

На этот раз Эол задержался в лесу дольше обычного. Сегодня он собирал драгоценные дневные ягоды — редкие плоды, которые «прятались» от взора остальных людей. Иным казалось, что увидеть их так же трудно, как и представить кролика, охотящегося на волка. И всё же он знал, где их искать.

— Пора домой, — вздохнул он, поправляя тяжёлую корзину на плече.

В лесу темнело быстрее, чем на открытых пространствах, и он понимал, что задерживаться было бы опрометчиво. Дорога через лес и обратно занимала большую часть светового дня и пролегала вокруг горы. Узкая тропинка виляла то влево, то вправо, словно подчиняясь капризам ручья или манящему аромату луговых цветов, которые тянулись к путешественнику, как будто звали его задержаться ещё ненадолго.

Ноги начали гудеть, когда Эол добрался до первого из тринадцати мостиков, ведущих в родную деревню. Корзина, доверху набитая ягодами, тянула вниз, вгрызалась в плечо.

— Нет, так не пойдёт, — пробормотал он себе под нос, решительно поправляя ремни, перетянутые через плечи. — Пойду напрямик.

Он повернул голову к горному склону.

— Через гору, — сказал он себе, словно проверяя, насколько решительно это звучит.

Слова прозвучали смело, но сердце его билось быстрее. Он знал, что этот путь опасен. Тайны и страхи окружали гору, и никто из его знакомых не решался подниматься на её вершину.

Когда-то, полвека назад, через неё ходили путники. Дорога через гору была короче и удобнее. Но затем начали пропадать люди. Сначала охотники, затем пастухи. А потом и те, кто отправился их искать. В конце концов сам барон этих земель, Альберто Первый, прозванный Благоразумным, издал строгий указ: любой, кто осмелится пересечь гору, будет казнён.

И хотя наказание теперь уже не применялось, его смысл оставался неизменным — гора не прощает ошибок.

Но времени не оставалось. Эол перевёл дыхание, поджал губы, собрал волю в кулак и сделал шаг вперёд.

Если он не донесёт ягоды до кладовой света до заката, они пропадут, рассыплются пылью, словно их никогда и не существовало. А деньги, которые Эол планировал выручить с продажи этих ягод, уже были распределены: большую часть средств он хотел потратить на строительство библиотеки, так как читать он любил больше всего на свете, а оставшиеся — на ремонт или даже покупку нового дома для родителей, который сильно обветшал за долгие годы.

— Что ж, говорят, что старику Густаво удалось-таки побывать на вершине горы и вернуться целым и невредимым, хотя и значительно поседевшим. Старик наверняка нёс какую-то ерунду про говорящие камни, лежащие вокруг золотого стола, заполненного невиданными яствами, — успокаивающе думал наш отважный герой. Но времени оставалось мало, и Эол отправился в путь.

Солнце ещё припекало его макушку, но холодный воздух уже подкрадывался к ногам — он пробирался под одежду, цеплялся за шею и запястья, будто проверяя, насколько далеко путешественник осмелится зайти.

Каждый шаг давался с трудом, и Эол решил передохнуть и немного перекусить, забыв, что все припасы закончились два часа назад. Осознание того, что следующий перекус будет ещё не скоро делало путь тяжелее. Корзины оттягивали плечи, воздух становился редким, и в какой-то момент он понял, что идёт, стиснув зубы.

— Только бы дойти, — выдохнул он, но губы уже пересохли, а в горле першило.

Он зачерпнул из бурдюка последние капли воды, но это не помогло. Губы стали липкими, а язык будто обернулся в тряпку.

Оставалось не более двух часов до захода солнца, когда Эол добрался до самого верха.

— Ох, как же хочется пить… — выдохнул он, усаживаясь на плоский камень. В животе предательски заурчало. — Ах, вот бы сейчас был кувшин молока… да с пряной лепёшкой…

Эол не успел до конца осмыслить свои желания, как перед ним возник золотой стол, сверкающий в лучах заходящего солнца. Он переливался мягким свечением, будто в его гладкой поверхности отражался не только свет, но и сама сущность удовольствия. Стол был забит до краёв роскошными блюдами — точь-в-точь такими, как в иллюстрациях из книги «Пиршество короля Альберто II». Парящие над ним ароматы были столь изысканны, что, казалось, сам воздух стал насыщенным и тягучим, пропитываясь запахами запечённого мяса с хрустящей корочкой, пряных пирогов, медовых сот и янтарных вин.

Вокруг стола, как и рассказывал старик Густаво, повсюду лежали странные камни — их формы и цвета поражали воображение. Некоторые были размером с кулак, а другие напоминали щенка, свернувшегося клубком в тёплой норе. Они мерцали в свете вечерних лучей, будто скрывали в себе что-то большее, чем просто камень.

Эол уже было потянулся к первому ломтю душистого хлеба, когда вдруг услышал звук. Это был не просто отдалённый шум, а нечто тревожное… Плач. Тихий, едва различимый, но, несомненно, существующий. Он резко замер, его сердце застучало быстрее. Оглянувшись, он не увидел ни души — только груды камней, которые, казалось, застыли в вечном ожидании, и мягкий ветер, пробегающий между ними, словно осторожные пальцы невидимой руки.

— Нет, Эол. Если ты начнёшь есть, то точно не успеешь… А следующий шанс выпадет совсем не скоро. Нужно торопиться. Времени нет.

Он резко мотнул головой, прогоняя искушение. Голод был силён, но понимание того, что на кону стояло нечто большее, пересилило его.

Взгляд его упал на прочную палку, прислонённую к одному из валунов. Идея пришла мгновенно. Он подложил под одну из ножек стола несколько самых крупных камней, после чего подсунул палку под опору и, напрягая все мышцы, резко перевернул стол. Раздался звонкий гул — посуда ударилась о землю, но вместо ожидаемого хаоса трапеза исчезла, испарилась, как мираж в пустыне.

— Хороши угощения, — с горечью подумал он.

Но времени жалеть о пропавших яствах не было. Он подтянул массивный стол к краю вершины, где склон уходил вниз к деревне, закрепил на нём корзину с ягодами и, сделав глубокий вдох, изо всех сил толкнул.

Золотая поверхность заскользила вниз, отражая в себе первые зажжённые факела родного поселения. Это зрелище было завораживающим. «Стол-лодка» мчался по ухабистой дороге, как легендарный крейсер «Волнующий», рассекающий бушующие волны океана.

На одном из особенно резких ухабов что-то сверкнуло под его руками. Он опустил взгляд и заметил табличку на внутренней стороне стола. Надпись выглядела старой, потёртой, но буквы всё ещё легко читались:

Что означала эта надпись, разбираться не было времени — нужно было торопиться и доставить «старания всего дня» в место хранения. Смысл слов был туманен и оставлял ощущение чего-то зловещего. Но разбираться в этом не было времени. Нужно доставить «старания всего дня» в место хранения. И всё же любовь к загадкам не давала ему покоя. Поэтому, когда золотой стол наконец остановился, он наскоро закидал его ветками, листьями и землёй. Пусть теперь он выглядит как обычный кусок холма — так безопаснее.

До захода солнца оставалось ещё около получаса, когда Эол, едва переводя дыхание, втащил в слабо освещаемую кладовую полную корзину дневных ягод. Их мягкий свет пробивался сквозь щели плотно закрытой крышки, рассыпая по стенам хранилища призрачные блики. Запах леса, терпкий и сладковатый, заполнил каждый уголок, смешиваясь с ароматом победы, приносящей ему радость.

— Да уж, сегодня было немало приключений, — выдохнул он, устало потирая лоб. — Интересно, что принесёт завтра?

Сжимая в руке мешочек с монетами, он направился домой, к своей семье. В этот момент он чувствовал себя не просто уставшим — он был другим. Каким именно, он пока не знал, но одно было ясно: этот день изменил в нём что-то важное.

Глава 3. Искры забытого знания

Его строгое лицо озарилось широкой, почти ликующей улыбкой — наконец-то! Сотни, тысячи попыток, бесконечные расчёты, ночи, растворённые в экспериментах — и вот оно, долгожданное свершение. Мир вокруг словно затаил дыхание, застыл в ожидании осознания: невозможное стало возможным.

Серая мантия, истёртая временем и покрытая символами древней алхимической гильдии, вспыхнула ослепительным синим светом. Её ткань, казавшаяся прежде грубой и тяжёлой, вдруг ожила, заструилась мягкими волнами, будто шёлк, сотканный из самого неба. Мощь пробежала по её изгибам, переливаясь в узорах, которые, казалось, пульсировали в такт биению сердца. Верховные магистры, давным-давно канувшие в бездну, несомненно, гордились бы им.

Восторженный крик, прорвавшийся из глубины души, эхом разлетелся по пустым залам заброшенной академии. Это было больше, чем просто голос — это был звук триумфа, ломающий вековую тишину. Почти забытая мелодия сорвалась с губ, родившись сама собой, будто духи прошлого нашёптывали её в ухо. В полумраке лаборатории, давно ставшей и мастерской, и спальней, вспыхнул свет. Пламя, вызванное его магией, осветило заваленные ретортами столы, выцветшие страницы древних фолиантов, хаотично разбросанные золотые сосуды. Кувшины, кубки, подносы и бесчисленные ложки засияли, отражая игру света, как морская гладь отражает солнце в час рассвета.

Локоны его седых волос, переплетённые с тонкими чёрными лентами, каскадом ниспадали на плечи, обрамляя лицо, испещрённое тысячами дней упорного труда. Они напоминали змей, извивающихся в морской пучине у берегов далёкого острова «Вечный», откуда его ещё мальчишкой забрали алхимики, предрекая в нём силу, запечатлённую в древних пророчествах. Семьсот с лишним лет миновало с того момента, и вот он, Лиррик, стоял на пороге величайшего открытия. Его карие глаза, сияющие восторгом, искрились, будто мед с солнечных сот. Он смеялся, кружился в танце, прижимая к груди кувшин с таинственной светящейся жидкостью — эликсиром, способным не только разгонять тьму, но и исправлять ошибки тех, кто шёл этим путём до него.

Радость постепенно уступила место сосредоточенности. Его улыбка угасла, губы сжались в тонкую линию, а взгляд, ещё мгновение назад горящий, омрачился. Он знал — это лишь начало. Наступал момент, которого он ждал, но и которого опасался.

Ветер, пробравшийся сквозь щели древних ставней, нарушил зыбкое равновесие лаборатории. С тихим шорохом поднялась пыль, покрывавшая книги, столы, пергаменты — сама история, спрессованная в тяжёлый серый налёт времени. Она закружилась в воздухе, вьющейся спиралью устремилась к нему, оседая на лице, попадая в лёгкие. Лиррик закашлялся, но не отвёл взгляда от сияющего сосуда в своих руках. Теперь пути назад не было.

— Давно эти твари не пробирались в замок… Будь они неладны… — пробормотал Лиррик, крепче сжимая посох. Голос его сливался с тяжёлым дыханием каменных стен, будто сам замок внял тревоге своего хранителя.

В этот миг факелы в коридоре вспыхнули особенно ярко, отбрасывая длинные языки света. Затем пламя дрогнуло, затрепетало, словно в страхе, и стены затанцевали в отблесках живого огня. Но всего на мгновение. Тени потекли внутрь, сочась из щелей, как разлитые по полу чернила. Они сгущались, заполняли пространство, поглощая свет, скрывая древние письмена, выбитые в камне.

Лиррик не стал ждать. Одно движение рукой — и золотые доспехи, стоявшие вдоль зала, дрогнули, будто пробудившись от векового сна. Скрежет металла, тяжёлые шаги, взмах клинков — и вот они уже устремляются в глубины библиотеки, некогда великого хранилища знаний и излюбленного места многих учеников. Сегодня её мраморные залы стали ареной для невидимой войны.

Доспехи рванулись к окнам, запрыгивая на подоконники, как звери, загоняющие добычу в угол. В тот же миг Лиррик шагнул в центр зала, громогласно произнося заклинание. Словно полуденное солнце, его сила разлилась по стенам, пронзая густую тьму. Вспышка света, чистая, как утренний рассвет, взметнулась к куполу — и на миг ему показалось, что тьма отступает. Но иллюзия длилась недолго.

Подняв взгляд, Лиррик увидел зияющую пустоту на месте, где раньше высился купол. Всё рухнуло. Вспышка, озарившая на мгновение всю библиотеку и даровавшая ложную надежду на быструю победу, угасла так же стремительно, как и радость первого дня пребывания, уступив место известию о том, что он никогда больше не увидит свою семью, не обнимет маму и не пойдёт на рыбалку с отцом. Всё это осталось в прошлом.

Струящаяся сначала тонкой нитью тьма переросла в бурный поток, сносящий всё на своём пути, захватывая пространство, пожирая последние проблески света, отражавшегося от золотого воинства. Но Лиррик не сдавался. Удар за ударом, посох трещал в его руках, выплёвывая ослепительные языки белого пламени. Сквозь дверной проём мелькали новые рыцарские доспехи, заполняя брешь, словно матросы, затыкающие пробоину в тонущем корабле.

Воздух накалился, стал плотным, вязким. Глотая обжигающий жар, Лиррик выкрикнул ещё одно заклинание, устремившееся со скоростью дандро — птицы, летящей за уходящими лучами солнца. Как стрелой, оно пронзило разрастающуюся тьму, отражаясь в застывших, расплавленных телах рыцарей, сливая их в единое серебряное зеркало, отражающее всё произошедшее, но перевёрнутое, искажённое, за гранью реальности.

Где-то там, в глубинах его памяти, ещё жила картина прежней библиотеки. Свет, струящийся через витражи, разбиваясь на цветные лучи, устремлялся вниз, заливая пол мозаикой из рубинов, сапфиров и изумрудов. Запах древних книг, зачитанных до дыр, пропитанных знаниями множества поколений, ещё витал в воздухе. Ученики, застывшие за тяжёлыми дубовыми столами, впитывали в себя каждое слово, записанное дрожащими руками предшественников. Казалось, библиотека дышала, её страницы шептали, передавая мудрость из века в век.

Но теперь всё это исчезло. Остался только пепел, оседающий серым снегом на руины. Клочки пергамента, разорванные в клочья, парили в воздухе, вспыхивая и сгорая прежде, чем коснутся мраморного пола. Дубовые стеллажи, некогда гордо возвышавшиеся под сводами, рухнули, напоминая сломанные кости древнего зверя. Некогда величественная статуя Ордо Барлоне, первого декана, заложившего первый камень в основание этого места, раскололась надвое. Её безжизненные глаза, высеченные в камне, смотрели в пустоту, словно свидетельствовали о неизбежности конца. Время пришло. Эпоха окончена.

Реликты древнего прошлого всё ещё мерцали в глубинах его разума — память о днях, когда иррациональное становилось логичным, когда формулы рождали чудеса, а эксперименты приводили к открытиям. Когда в этой самой библиотеке он сидел бок о бок со своими друзьями, ещё не подозревая, как изменится его жизнь. Когда каждый новый свиток был для него дверью в мир, полного возможностей, а не немым свидетельством разрушенного прошлого.

— Вот и всё, — тихо сказал Лиррик самому себе, его голос потонул в тишине, — пора завершить начатое.

Резко развернувшись, он направился туда, откуда его вырвали события этого вечера.

Сквозняк, словно ледяной змей, проскользнул по коридору, обвиваясь вокруг ног, заползая под ткань мантии, заставляя кожу покрыться мурашками. Судя по пронзающей свежести, ночь вступала в свои права. Он шагнул в лабораторию — единственное место, что по-прежнему оставалось нетронутым хаосом этого вечера.

Золотые рыцарские доспехи, оживлённые его магией, продолжали сражаться под самым куполом лаборатории, словно призрачные стражи древнего храма. Их мечи, рассекали воздух, сталкиваясь с невидимым врагом, а пламя огненных ласточек освещало их броню, заставляя её переливаться, будто драгоценный металл.

На стенах висели гербы и знамёна сотен городов, из которых когда-то приезжали сюда ученики, мечтая прикоснуться к тайнам, о которых обычные смертные не смели даже думать. Лаборатория хранила в себе прошлое, настоящее и, возможно, будущее, если только у него хватит сил довести дело до конца.

Десяток окон внушительных размеров, как всегда запертых массивными ставнями и опутанных лозой цветка «Вине Кандентис», скрывали свою тайну. И, пожалуй, самым главным в здании лаборатории являлся камин, чей огонь больше походил на гусиный пух, излучавший нежно-голубой свет.

— Неужели, но как? — удивлённо произнёс он, щурясь от яркости ростка, который пробился сквозь толстый фундамент на месте, где прежде стоял четырёхсотлетний дуб.

Лиррик застыл, осмысливая увиденное. Его сердце билось в груди, как птица, запертая в клетке.

— Это и есть тот самый дуб… — он не сдержал восторга, и голос его дрогнул. — Значит, «Ювенис» не только омолодил старое дерево, но и зажёг в нём новую искру…

Мысли метались в голове Лиррика со скоростью степных жеребцов долины Анарок. Усталость, тянувшая его вниз ещё мгновение назад, рассыпалась в прах, уступая место воодушевлению.

— Столько вопросов… — он зашагал вдоль стола, не замечая, как пальцы его нетерпеливо барабанят по лакированной поверхности. — Я ведь не ожидал такого эффекта… как вообще… — Он осёкся, взгляд его застыл на кувшине.

Один глоток — и ответы сами найдут его.

Лиррик схватил сосуд обеими руками. В его глазах зажглось нетерпение. Жидкость внутри медленно перетекала, меняя цвет, словно закатное небо в преддверии ночи. На её поверхности казалось, вспыхивали крошечные ростки дневных ягод, источая аромат вишни, ванили и нагорника дернистого. Лиррик поднёс кувшин к губам, сделал большой глоток и с тихим звоном поставил его обратно.

Эликсир заиграл бликами на стенах, отбрасывая причудливые тени, которые плясали в унисон с огненными ласточками, проносившимися под самым сводом лаборатории. Лучи света скользили по латам рыцарских доспехов, словно проверяя их стойкость перед вечностью.

Но в следующее мгновение всё изменилось.

Жидкость в кувшине вспыхнула ярко-бордовым, а Лиррик ощутил странную дрожь, пробежавшую по телу. Он опустил взгляд на руки и замер — морщины исчезали одна за другой, словно песок, уносимый ветром. Прохлада в суставах сменилась жаром, будто горячая волна пронеслась по его жилам, сжимая кожу, вытягивая из неё годы.

Он зашатался. Его волосы темнели, приобретая оттенок воронова крыла, как будто ночь сама вплеталась в их пряди. Чёрная лента, служившая ему напоминанием о прожитых десятилетиях, теперь выглядела так, словно её витки скручивались в обратном порядке, отматывая время назад.

Резким движением Лиррик преодолел добрую половину зала и замер перед огромным зеркалом с искусно вырезанной амарантовой рамой. Его отражение… оно было другим. Не дряхлый старец, чьи плечи давно согнулись под тяжестью лет, а мужчина в расцвете сил. Ста восемьдесяти лет — не больше. В глазах его всё ещё читалась мудрость веков, но тело теперь было крепким, выносливым, готовым к новым свершениям.

И вдруг….

Жжение. Сначала лёгкое, едва ощутимое. Но с каждым ударом сердца оно разгоралось всё сильнее. Оно вспыхнуло в груди, расползаясь по телу, будто пожар, охватывающий сухую траву. Лиррик снова посмотрел в зеркало, но уже не увидел своего лица. Только свет. Ослепительный, чистый, он заполнял его изнутри, рвался наружу, превращая всё вокруг в бурлящее сияние.

Свет древних звёзд, свет забытых времён. Он восходил из глубин его памяти, распространяясь на сотни километров, проникая в каждый уголок его школы.

Глава 4. Ловчие тропы

Выжимка из плодов дерева дуду, перемешанная с его сухими листьями, прекрасно маскировала охотников жёлтого леса, оставляя лишь белки их глаз заметными в утреннем свете. Длинные плащи, сшитые из шкур ящериц-перебежчиков, меняющих цвет в зависимости от температуры и погодных условий, дарили приятную прохладу, особенно в это душное, нестерпимо жаркое утро.

Тин и Дана с детства знали этот лес, будто часть своей души оставили в его тенистых чащах. Они охотились и собирали съестное с тех самых пор, как научились ходить. Сегодняшний день не был исключением.

— Осторожней, Дана! — недовольно проворчал Тин, когда сестра, поскользнувшись, слегка толкнула его в бок. — Лесной кабан — не игрушка! Один неверный шаг — и нам конец!

— Да, да, да! Ты повторяешь это каждые пять минут, — фыркнула Дана, указывая копьём на белые шляпки грибов, выглядывающие из-под листвы. — Может, пока идём в лощину кабанов, соберём немного грибов? Мама приготовит из них рагу с сыром.

— Ты знаешь, что я не люблю сыр! — нахмурился Тин и бросил взгляд в сторону солнца, которое медленно, но верно поднималось к зениту. — Нам нужно поспешить, если мы хотим вернуться к ужину.

Лес становился гуще, а редкие исполинские деревья, что некогда служили маяками для путников, нависали над ними, раскинув ветви, словно великаны, тянущие руки к небу. Они напоминали путникам о границах, за которыми начиналась земля громового утёса — место, откуда не возвращаются. Лежащие под этими древними великанами гигантские семена, напоминающие жёлуди с твердой, как камень, поверхностью и размером с небольшой дом, нередко служили убежищем для заплутавших охотников, которые не успевали до захода солнца вернуться с добычей. Их гладкая, переливающаяся в солнечном свете оболочка создавалась из крепчайшей древесной мембраны, которая мерцала золотыми бликами, отражая лучи полуденного солнца.

Земля под ногами была устлана бархатистыми полупрозрачными листьями, а среди них мелькали хрустальные бурундуки, спешащие укрыться в тенистых корнях. Высоко над путниками, на вершине клёна, красные лисицы, чьи меха сияли, будто драгоценные самоцветы, наблюдали за ними с неприкрытым интересом. Их глаза сверкали умом и хитростью, а движения оставались невидимыми для неосторожного взгляда.

Солнце уже стояло в зените, когда они добрались до лощины. Пробравшись через узкий проход между массивными стволами, Тин первым делом принялся за установку ловушек. Он перетаскивал упавшие осины, создавая возвышенность, на которой закрепил прочную петлю. Второй конец ловушки он перебросил через ветку могучего вяза, тщательно натянул и привязал его к перекладине, рассчитав всё так, чтобы петля захватила голову кабана, не причиняя ему смертельных ранений.

Дана, в свою очередь, вытащила из заплечного мешка несколько початков кукурузы. Они уже несколько недель приманивали зверя этим лакомством, чтобы тот привык к месту. Она аккуратно разложила початки в центре петли, затем вылила из кожаной фляги густую, тягучую жидкость на приманку. Жир чёрной рыбы источал пряный, насыщенный запах, который разносился по лесу, обещая скорую добычу.

Тин, вытерев пот со лба, оглядел сестру и кивнул.

— Нам придётся заночевать здесь, — заключил он, окидывая взглядом угасающий свет, пробивающийся сквозь кроны. — Я займусь укрытием, а ты собери горящую смолу. Нам понадобится хороший костёр.

«Кровь забытых королей» или «Буйство Данрика» — смола, горящая тёмно-красным пламенем, некогда поглотившая замок Данрика Арнийского и всех его обитателей в одну из самых мрачных ночей.

— Десяти капель будет достаточно, и, пожалуйста, не делай глупостей, как в прошлый раз, — нахмурился Тин, обводя взглядом густую листву, словно предчувствуя очередную авантюру сестры.

— Перестань быть занудой! Тем более в прошлый раз ты сам мне протянул тот котёл, а я всего лишь капнула пару капель!

— Пару капель? — Тин всплеснул руками, словно не веря своим ушам. — Ты вылила полфляжки «Безумства Данрика» и мешала её деревянной палкой, будто готовила утреннюю кашу!

— «Буйство Данрика», — Дана закатила глаза, копируя брата, и с игривой ухмылкой направилась в сторону густых зарослей сангуса, откуда добывалась ценная смола.

Тин тем временем осторожно обошёл несколько гигантских семян, касаясь их древком копья, пока не нашёл подходящее укрытие. Его пальцы скользнули по гладкой поверхности, чуть влажной после ночного дождя, и он удовлетворённо кивнул. Засунув острие копья в узкую щель между плюской и плодом, он резко приложил силу. Раздался глухой треск — толстая скорлупа поддалась, отпуская свою верхушку. Полусферическая шляпка, напоминающая громадное блюдце, отвалилась и глухо шмякнулась о землю, отгоняя испуганного хрустального бурундука, что увязался за ними. Запах прелых орехов вырвался наружу, заставляя Тина поморщиться.

Он взял шляпку обеими руками и перевернул её, проверяя вес. Несмотря на внушительный размер, она оказалась неожиданно лёгкой, словно высушенная временем. Намотав на гигантскую плодоножку несколько витков прочной верёвки, Тин закрепил импровизированную дверь. Затем, проскользнув внутрь скорлупы, проверил её крепость.

— Ещё несколько креплений, да колья в землю — и можно будет спокойно провести ночь, — пробормотал он, бросая бурундуку несколько ореховых крошек.

Дана тем временем уже вовсю орудовала клинком из арнийской стали, извлекая смолу с филигранной точностью. Красные капли, угрожающе сверкая на лезвии, напоминали о разрушительной силе вещества. Каждый её точный и выверенный взмах казался частью древнего ритуала, в котором главенствовали опыт и сноровка. Смола с тихим «плюм» стекала в металлическую ёмкость, внутренняя поверхность которой была покрыта чешуёй перистой рыбы, защищая её от возгорания.

— Десять капель, — голос брата, отзвучавший в голове, вызвал у Даны лишь хитрую ухмылку.

— Да ты бы до утра тут каплями мерился, — пробормотала она, уверенно продолжая наполнять фляжку, но на всякий случай огляделась — Тина поблизости не было. — А я управлюсь быстрее, чем он догадается о моей хитрости.

Она наполнила металлическую фляжку доверху и лишь затем отмерила десять капель в небольшой пузырёк из аконитового кристалла — ровно столько, сколько просил Тин.

Но, прежде чем она успела скрыться среди деревьев, её окружила армия огненных муравьёв. Грозная армия насекомых применила своё смертельное оружие: их клешни, усеянные микроскопическими частицами засохшей смолы, сверкая, грозно постукивали друг о друга. Они словно предупреждали: чужакам здесь не место. Первый отряд бросился в атаку, потревожив лесную тишину глухими хлопками — частицы «Буйства Данрика», срикошетившие от камней, высекали искры, заставляя воздух потрескивать от напряжения. Дана едва успела собрать последние капли, когда осознала, что муравьи не собираются отступать. Один из них прыгнул ей на сапог, и в тот же миг воздух прорезал сухой хлопок — крохотная искра пронеслась по её ноге, заставляя сердце на миг сжаться.

— Дана, что ты там возишься? Всё уже готово, осталось дождаться добычи и… — голос Тина оборвался, когда лес огласил пронзительный свист натянутой ловушки. За ним последовал глухой удар и яростный визг. В силки угодил кабан — судя по реву, крупный самец.

Глава 5. Горький хлеб

Полуденный зной, державший город в своих сухих цепких пальцах, наконец сдался перед серой поступью дождя, который, подобно терпеливому лекарю, принёс облегчение всей округе. Первыми его встретили крыши, тихо зашептав о прохладе, затем потемнели податливые стены домов, и вскоре улицы задышали свежестью. Долгожданное облегчение охватило округу, словно натянутая струна, наконец, ослабла.

Весёлая ребятня, сорвавшись с крыльев полуденного зноя, высыпала на улицы, подставляя ладони и лица каплям, что сверкали в солнечных лучах, расцвечивая их радужными бликами. Вокруг быстро растущих луж сгрудились лазурные голуби, их перья, словно сотканные из самой небесной лазури, покрылись фиолетовыми разводами при соприкосновении с влагой. Их уханье эхом разносилось по мокрым переулкам, привлекая внимание ленивых уличных котов, что обычно дремали в тенистых проулках. Но не сегодня — азарт, вызванный дождём, шевельнул в них древний инстинкт охотников. Переступая осторожными лапами по мокрой мостовой, они выжидали.

Их терпению, конечно, не суждено было увенчаться успехом. Дети, захваченные вихрем забав, вихрем же и пронеслись по улицам, разгоняя всех, кто не успел спрятаться. Лохматые охотники взлетели в разные стороны: один сиганул на чердак по отвесной стене харчевни, другой юркнул в корзину, перевернув её с громким стуком. Над всей этой суетой разносился смех, звонкий, как капли дождя, бьющие по медным крышам

Швея, спасающая свой свежесшитый фартук от капель дождя, громко сетовала на коварство погоды, но даже её раздражённые возгласы тонули в гуле пробуждающегося города.

То тут, то там, из открытых окон появлялись новые лица, прежде скрывавшиеся под защитой навесов, и лишь детвора неугомонно играла с корабликом, пущенным по ручейку, который извивался узкими улочками.

Аромат свежевыпеченного хлеба, принесённый усиливающимся ветром, перемешался с терпким запахом окалины, угольной пыли и горячего металла.

Ниомир занеся высоко над головой тяжёлый молот, сделал несколько ударов, высекая искры из податливого металла. С каждым ударом он высекал искры, что, вспыхивая, тут же угасали, словно звёзды, падающие в чёрную бездну. Гулкое эхо его ударов сливалось с ритмом дождя, но внезапный порыв ветра жадно вцепился в пламя горна, погасив его на мгновение. Как и следовало ожидать, его сыновей охватила безудержная радость, подобное тому, что испытывали все жители Клараколиса. Подхваченные общим весельем, на миг они позабыли о мехах, оставив огонь голодным. Их отца это нисколько не встревожило — он знал, что металл подчинится ему в любом случае.

— Господин, я ищу вас уже битый час! Что вы здесь забыли? Милорд Баквел требует вашей явки! — раздался внезапный голос, заглушая звон стали.

Перед Ниомиром стоял посыльный, тяжело дыша после долгих поисков. В его руках лежал плащ, украшенный золотыми колосьями амарума горького — символ знатного рода дома Баквела.

Ниомир медленно опустил молот, позволяя заготовке остыть на наковальне, затем шагнул к стене, где висела портупея с двумя клинками. Один из них, высунувшийся из ножен, испарял своим жаром падающие на него капли. На миг кузнец задержал на нём взгляд, вспомнив ту дрожь восторга, что охватила его, когда работа была завершена. Одно движение — и портупея уже обвивает его пояс, ремень затянут, чтобы не мешать в пути.

— Веди, — отодвигая рукой плащ, произнёс он, — тебе известно, что случилось?

— Прибыл гонец с важными известиями, но Милорд Баквел приказал мне лишь отыскать вас, а не лезть в детали.

— Как он был одет?

— Серый комбез и плащ с вышитым на нём зелёным кленовым листом.

Ниомир нахмурился.

— Зелёная Роща.

— Да, Господин, — посыльный сглотнул, почувствовав перемену в настроении кузнеца. — Зелёная Роща.

Моросящий дождь, словно нащупав слабину в обороне, превратился в ливень, заливая последние сухие островки. Сквозь тяжёлые облака с трудом пробивались редкие солнечные лучи, отбрасывая призрачные блики на сторожевую башню, с верхушки которой струилась вода. Одинокий стражник, стоявший на крепостной стене, заметил Ниомира и кивнул, вытирая мокрое лицо рукавом рубахи, ещё более промокшим, чем его собственная кожа.

Не обращая внимания на барабанящий дождь, Ниомир прошёл мимо двух стражников, которые при его появлении вытянулись по стойке смирно и отрапортовали:

— Милорд ждёт вас в столовой.

Тяжёлая дверь поддалась с тихим скрипом, выпустив наружу тепло. Его встретила музыка стихии — дождь перебирал струны ветра, а в такт ему потрескивали багровые угольки, пламя которых облизывало каменные стены.

В дальнем углу дубового стола, на высоком стуле, сидел Брог Баквел, разглядывая причудливый танец, созданный игрой ветра и огня. В трёх шагах от него замер тот самый гонец — мальчишка лет двенадцати, усталый, с испачканным и порванным подолом плаща.

— Не старше моего младшего… — промелькнула у Ниомира мысль. — Милорд!?

— Говори, — махнул рукой Брог Баквел.

— Меня прислала леди Лиана. Одиннадцать дней назад её старших сыновей, Форка и Аарна, забрала ночь, через два дня Милорд Тран направил много людей за «Буйством Данрика»…

— Мальчик, перед тобой стоит Ниомир Арнийский, уважай память его предков и правильно выбирай слова, — мягко, но твёрдо оборвал его Брог. — Продолжай!

— П-простите, Господин… Милорд Тран направил людей на юго-восток, вглубь Жёлтого леса и в Флосфорд за красной смолой. Он хочет…

— Всех спалить, — тихо подытожил Ниомир.

Ещё вчера Брог «Горький» казался незыблемым, словно высеченный из тёмного гранита исполин. Грозная фигура, некогда внушавшая страх одним своим присутствием, возвышалась над остальными, источая непререкаемую силу. Его имя, давно утратившее родовые привязки, теперь тесно сплеталось с легендами. «Горьким» его прозвали не просто так: за годы он сроднился с семенами амарума, терпкими, обжигающими язык, но дарующими выносливость. Этот горький хлеб стал его судьбой, источником могущества и проклятием одновременно.

Но теперь, в этот тусклый рассвет, от прежней незыблемости не осталось и следа. Взгляд, некогда пронзительный, тяжелел, потухшие зрачки больше не сверлили собеседника насквозь. Его широкие плечи, привычно облечённые в тёмную ткань, казались осевшими, а кожа, некогда матово-золотистая, приобрела нездоровый землистый оттенок. Лишь отголоски былой силы ещё таились в его фигуре, но даже они медленно рассеивались, подобно дыму от тлеющих углей.

С трудом приподнявшись со своего массивного кресла, Брог сделал едва заметное движение рукой — властное, но уже не такое стремительное, как прежде. Этот жест, ещё вчера казавшийся молчаливым приговором, сегодня был похож скорее на рефлекс, на тень былого величия.

Гонец, замерший в ожидании у порога, уловил этот знак. Его спина мгновенно выпрямилась, пальцы рефлекторно сжались, а лицо застыло в выученной маске почтительного внимания. Он не осмелился сразу уйти — будто надеялся, что Брог добавит что-то ещё, уточнит, пояснит… Но тот лишь молча указал на дверь, и этого было достаточно.

Тяжёлые створки дрогнули, заскрипели, и, наконец, сомкнулись за спиной гонца, оставляя Брога в полумраке покоев. Впервые за долгое время он позволил себе расслабить плечи. Тени, пляшущие по стенам, отбрасываемые дрожащими языками свечей, казались ему насмешливыми. Они словно подшучивали над ним, над тем, кем он был — и кем стал.

Он провёл ладонью по лицу, медленно, словно пытаясь стереть усталость, въевшуюся в кожу. Грубые мозолистые пальцы, пахнущие пылью и терпкой горечью амарума, дрогнули, задержались на висках. Год за годом он шёл этим путём, не отступая, не давая себе права на слабость. Но сейчас, в этом мгновении, в этой пустоте… он чувствовал, как неумолимо приближается что-то неизбежное.

Брог «Горький» сделал глубокий вдох. Воздух здесь был тяжёлым, спёртым, наполненным запахом старых книг, сушёных трав и железа. Он знал этот запах. Он знал его слишком хорошо.

— О тебе позаботятся, мальчик. Ступай. — Произнёс он, выдавив последние слова.

Слова давались ему с трудом. Сделав пару шагов в сторону Ниомира, Брог схватился за край стола, еле удерживаясь на ногах. Ещё секунда — и дорийский ковёр принял бы его в свои объятия, оставив на память пару ссадин и синяков.

Ниомир бросился вперёд, раздвигая стулья. Перепрыгнув через стол, оставив за собой россыпь испарившихся капель, он подхватил старика прежде, чем тот успел упасть.

— Прости, что не смог сказать тебе этого раньше… — голос Брога дрожал, но взгляд был твёрд. — Я потерял слишком много… Рой, Талрик… Теперь Форк и Аарн. Не дай Лиане кануть в пустоту. Спаси её и детей. Софи и Лорна… Ты ведь видел их? Моих малюток…

Слёзы, прорываясь сквозь усталость, текли по его щекам.

— Я отправляюсь в дорогу немедленно. Не волнуйтесь, дядюшка, — тихо ответил Ниомир, поднимая его на ноги. — Лекаря! Немедленно!!

В дверях тотчас появились две служанки, за которыми уверенно шагал старец в чёрном балахоне. Его загорелая рука коснулась лба Брога, мгновенно побледнев, будто впитав часть его боли. Из левой ладони лекаря вырвалось облачко мелкого порошка — и старик, ещё секунду назад бормочущий сквозь слёзы, погрузился в глубокий, ровный сон.

— Сонный порошок, Господин, сейчас это лучшее, что я могу сделать, — произнёс лекарь, вешая на шею Брога амулет с зелёным камнем. — Зверобой, душица, белокудренник… Их настой поддержит его силы.

Его названный отец сидел перед ним — беспомощный, осунувшийся старик, седые пряди спутались, липли к влажному лбу, дыхание с трудом пробивалось сквозь хрипы. Белые костяшки пальцев судорожно сжимали подаренный дочерью платок, истёртый от времени, но всегда хранимый у сердца. Тяжёлые вздохи, приглушённые бурей, и редкие, с трудом сдерживаемые всхлипы молили Ниомира ускориться.

Он не медлил. Развернувшись, быстрым шагом направился к выходу. На обратном пути, едва уловимым движением пальцев, позвал стражника, одиноко бредущего по крепостной стене, и молча указал ему на конюшню.

Непогода набирала силу. Стихия, почуяв своё превосходство, принялась за беспощадный пляс — навесы вздымались, грозя сорваться и улететь в темень, дождевые потоки заливали каменные плиты двора, а ветер, гуляя меж башен, тянул за собой призрачные стоны. Раскатистый рёв грома прокатился по округе, заглушив окрики стражников, и в душе Ниомира всколыхнулась тревога. Он знал, что озеро Буйное не прощает дождей. Когда оно выходит из берегов, вода сметает всё на своём пути, оставляя за собой лишь вершины ночлежек и затопленные мосты. Ему нужно было поторопиться.

В конюшне, несмотря на разыгравшийся снаружи хаос, царил обманчивый покой. Толстые каменные стены и тяжёлые двери глушили вой ветра, оставляя лишь далёкий гул и редкие всплески капель, стекающих по крыше. В полумраке стойл два гигантских жеребца вскинули головы, почуяв знакомый запах, и приветственно фыркнули. Их копыта мерно постукивали по каменному полу, выдавая нетерпение.

Самый крупный из них, могучий конь с роскошной волнистой гривой, подставил шею под ладонь конюха. Мужчина, стоя на шатком деревянном стуле, аккуратно подкладывал под морду охапку свежего сена.

— Анарокские жеребцы, Господин, — произнёс конюх с восхищением, спускаясь на землю. — До сих пор не могу поверить, как Вам удалось поймать сразу двух таких красавцев. Они словно чувствуют мысли всадника — идут в одном ритме, понимают с полуслова…

Голос его вдруг изменился — он спохватился, опустил голову и виновато посмотрел на Ниомира.

— Ох… Простите за цветы, Господин. Моя дочь… Она влюблена в Коруса. Заплела ему косички и вплела луговые цветы. Сейчас уберу.

— Не стоит, — отозвался Ниомир. — Сейчас не до того. Оседлай Коруса. Через полчаса он должен быть готов.

— Да, Господин.

Конюх мгновенно сорвался с места. Одним ловким движением перекинул через широкую спину жеребца чёрный чепрак, вышитый золотой нитью. Этот кусок плотной ткани напоминал скорее драгоценное покрывало, чем обычную подстилку. Шум, доносящийся снаружи, не сбил его с ритма — он двигался, будто сам был частью бури, обгоняя её порывы.

Седло, снятое со стены, взмыло в воздух и мягко легло точно по центру чепрака. Ловкость, с какой он работал, выдавала годы практики: конюх прошёл под брюхом жеребца, не пригибаясь, затянул ремни, закрепил упряжь и, чтобы хоть немного укрыть Коруса от непогоды, накинул тёмно-синюю попону. Влажный свет фонаря выхватил из темноты рисунок — на ткани были отпечатаны детские ладошки, выведенные жёлтой краской.

— Уздечки анарокским лошадям не нужны, — сказал Ниомир, усмехнувшись. — Они и так всё понимают. Главное — держаться крепче.

Конюх расплылся в широкой улыбке, энергично потирая руки.

— Я же говорил, что они удивительные, Господин! Всё готово!

— Ты молодец, Тобиас.

Юноша замер, его лицо вспыхнуло от гордости.

— Твой отец гордился бы тобой, — сказал Ниомир и после небольшой паузы дополнил. — лучше подготовь и Фумуса.

В этот момент в конюшню ворвался стражник. Буря, словно не желая отпускать свою жертву, рванула за ним, взметнув плащ и окатив пол ледяными каплями. Его насквозь промокшая одежда оставляла за собой тёмные следы, а волосы, прилипшие ко лбу, стекали ручейками.

Он стряхнул воду с лица, глубоко вздохнул и произнёс:

— Отец, ты хотел меня видеть?

Глава 6. Погоня за ветром

Вечер пронёсся так же стремительно, как камешек, сорвавшийся с вершины горы. Казалось, что восторженные крики сестёр вот-вот разнесут стены дома, а звонкий смех поднимет крышу. Очередная история Эола, мастерски приправленная самыми мелкими подробностями, затянула всех — от родителей до младших, а уж Люм, новоиспечённый член семьи, и вовсе летал по комнате, выписывая в воздухе невероятные пируэты, будто хотел поймать каждое слово.

Дрога, как и всегда, ставил под сомнение каждый факт, выискивая несостыковки, но даже он замолк, когда на стол легла тяжёлая кожаная сумка с золочёными монетами — весомый аргумент в пользу правдивости рассказа.

— Я собрал полную корзину дневных ягод и уже направлялся домой, как вдруг почувствовал чей-то взгляд… холодный, настойчивый… — Эол выдержал паузу, скользнул глазами по лицам слушателей и резко вскинул руки, схватив Ниру. — Тень самой ночи следила за мной из зарослей!

Девочка взвизгнула, подскочила на месте, а Люм, решив, что это сигнал к действию, сорвался в очередной забег по комнате. Он носился, будто гонялся за собственным страхом, переворачивая на ходу деревянные игрушки, сбивая пучки трав, заботливо развешанные у печи, и путая всех в собственном меховом вихре.

— Мама, скажи Эолу, чтобы он меня не пугал! — вспыхнула Нира, скрестив руки на груди. — А не то в следующий раз я подложу ему в тарелку рыбью чешую!

Мать, занятая шитьём, только покачала головой, но одобрительное мычание отца показалось Нире достаточной поддержкой. Она торжествующе взглянула на Эола.

— Ну, и что было дальше?

— Дальше? — протянул он, усмехнувшись. — Я забрался на Одинокую гору и спустился с неё.

— Это я знаю! Расскажи подробнее! — Нира дёрнула Элену за плечо, ища в ней союзника.

— Нира, хватит, — спокойно ответила Элена, продевая длинной иглой очередную петлю. — Уже поздно. Завтра пойдёшь с Эолом к озеру за ракушками — вот и расспросишь.

— Ну, хотя бы скажи… — Нира сжала кулачки, не желая сдаваться. — Ты видел тот самый стол с камнями?

Эол едва заметно напрягся.

— Никакого стола там нет, — отрезал он, стараясь скрыть правду.

Но её глаза сузились, и на лице появилось упрямство. Девочка его не отпускала, но Эол уже знал, как избежать её расспросов.

После короткой словесной перепалки дом наконец погрузился в тишину. За окном тонкий стрекот сверчков сливался с шелестом листвы, подгоняемой тёплым ночным ветром. Где-то вдалеке залаяла собака, но её голос быстро растворился в ночи. В камине плясали огоньки, послушно следуя за движением воздуха, вырисовывая на стенах призрачные тени.

Но Эол не мог уснуть.

Мысли крутились в голове, как осенние листья, загнанные ветром в каменные закоулки. Чем больше он думал о сегодняшнем дне, тем сильнее ощущал: ему не хватает ответов.

Как столь массивный золотой стол оказался на вершине горы? Кто и зачем его туда поднял? Сколько лет он там стоит?

И главное — кто его создатель?

Эол не сомневался, что стол обладает магической природой. А если его сила ещё не угасла… значит, тот, кто его создал, может быть жив.

— Завтра я обязательно вернусь туда, — пробормотал он себе под нос, надеясь улизнуть от цепкой Ниры.

Наконец, бессонница уступила место сну, и он погрузился в его зыбкие воды.

Первые лучи солнца, пробираясь сквозь щели плотных стен, застенчиво прокрадывались в комнату, рассыпаясь на полу золотистыми бликами. Они плясали в полутьме, заливая светом углы, где ночь ещё прятала остатки снов. Люм, заметив солнечные пятна, вскинул уши и тут же бросился в погоню, словно охотник, выслеживающий добычу.

Пушистый комок за один прыжок преодолел полкомнаты, задевая лапками пыльные дощатые доски. Пылинки, потревоженные его вихрем, закружились в воздухе, смешиваясь с запахом старого дерева, ночной прохлады и свежей ромашки, что цвела под окном.

Сонная тишина начала таять.

С улицы донеслось лёгкое постукивание — отец открыл ставни. Снаружи потянуло утренней сыростью, и вместе с ней в комнату вкатился туман, стелющийся по земле. Он окутал зелёные ветви деревьев, мягко обволакивая их прохладными объятиями, а затем прокрался в окна, оседая на щеках лёгким влажным поцелуем.

Нира, не открывая глаз, поёжилась и глубже закуталась в одеяло, натянув его до самого носа.

Но Люм, почувствовав утренний холод, не разделял её восторга. Он мигом юркнул под одеяло, протиснувшись к тёплому боку девочки, и только его чёрный нос выглядывал наружу, выдавая крайнее недовольство такой погодной неожиданностью.

— Так, дети, утро уже началось! — раздался бодрый голос отца из коридора. — Пора вставать, завтракать и браться за дела!

— Пап, может, мы сегодня поедем в Флосфорд за книгами? — Эол, протирая глаза, поднялся с постели и зевнул.

— Нет, сегодня ты останешься с Нирой, мы же уже говорили об этом, — ответил отец, появляясь в дверях.

— Ладно, но тогда на следующей неделе мы точно едем!

— О чём это вы говорили обо мне? — послышался глухой голос из-под одеяла.

Нира медленно высунулась, сонно щурясь.

— Ни о чем, Нира! — хором ответила вся ребятня, сопровождая словами отца, который, махая руками, выражал мольбу сохранить в тайне готовящийся подарок в честь пятилетия Ниры.

Отец лишь усмехнулся и заговорщически прижал палец к губам, предостерегая детей. Они знали — обсуждался сюрприз и выдавать секрет было нельзя.

Тем временем из кухни начал доноситься аппетитный запах — сначала едва уловимый, но с каждой секундой всё настойчивее заполняющий дом. Свежий хлеб, подрумяненный до хрустящей корочки, жареная ветчина, омлет с сыром и зеленью… Тёплые ароматы струились по коридору, окутывая сонные головы и разгоняя последние остатки дремоты.

— Кто первый умоется, тот завтракает у окна! — провозгласил Дрога.

Это был давний закон семьи, и он действовал безотказно. В мгновение ока вся детвора сорвалась с места и понеслась к умывальнику, сталкиваясь плечами в дверном проёме и толкая друг друга. Никто не хотел упускать шанс занять лучшее место — у самого окна, откуда открывался вид на бескрайнее озеро.

Завтрак получился шумным, как всегда. Дети наперебой болтали, обсуждая планы на день, а где-то за окном, в кроне высокого ясеня, заливался соловей, добавляя к утренней беседе свой музыкальный аккомпанемент.

Но как только последний кусок хлеба исчез с тарелки, а чашки с молоком опустели, хорошее настроение Дроги резко испарилось. Он нахмурился и начал метать строгие взгляды, словно командир, подгоняющий своих людей.

— Девочки, хватит украшать волосы цветами, к вечеру они всё равно завянут, — проворчал он. — А ты, Эол, займись уже хоть чем-нибудь полезным!

— Перестань строить из себя отца! — весело парировала Элена, заплетая в косу тонкую нитку полевых цветов.

— Дрога, поторопись! — донёсся снаружи голос отца.

— Лучше веди себя, как я! — сказал Эол, откусывая огромный кусок яблока и заталкивая его в рот под громкий смех Ниры.

Дрога, бурча себе что-то под нос, вышел из дома и запрыгнул в уже тронувшуюся телегу. Он махнул рукой девочкам, а затем указательным пальцем погрозил Эолу — мол, не расслабляйся.

Мама с Эленой, накинув на плечи лёгкие шали, взяли корзины и направились к рынку. Постепенно дом опустел. Слух улавливал лишь удаляющийся цокот копыт, шуршание дорожной пыли и последние обрывки разговора о том, какой торт будет самым вкусным и красивым.

Эол глубоко вдохнул, наслаждаясь свободным утром.

Ветер, ещё не прогретый солнцем, тянул с озера солёную свежесть. Он колыхал верхушки трав, касался лица, путался в волосах. Эол задумчиво сел на лавку у крыльца, прислушиваясь к шелесту листвы и нежному пению соловья.

Краем глаза он заметил, как в доме началась новая погоня.

Через открытое окно мелькнула Нира, весело носившаяся по комнате с крошечным костюмом в руках. Люм, возмущённый таким развитием событий, прытко удирал от неё, оставляя за собой белый меховой след.

Эол усмехнулся.

День только начинался.

На горизонте, в дрожащем мареве восходящего солнца, сверкнула тонкая нить — вспышка света, отражённая в отполированной мачте. Она принадлежала «Надежде» — некогда великолепному фрегату, который теперь именовали не иначе как «Забытым». Легенды о нём ходили самые разные: одни клялись, что корабль озарился всполохом синего пламени, другие утверждали, что это было кроваво-красное зарево. Но никто не знал правды. Никто не мог сказать, что же случилось с экипажем, какие тайны скрывал трюм, какие судьбы были заперты в деревянных стенах судна.

И всё же, время от времени находились безумцы, готовые рискнуть ради разгадки этой тайны. Однажды и Эол чуть было не стал одним из них. Поддавшись порыву, он уже было отчалил в сторону гиблого места на утлой лодке, но в последний миг что-то удержало его. Возможно, страх. Возможно, интуиция.

Сейчас он смотрел на далёкое, едва различимое пятно на горизонте, пока нечто иное привлекло его внимание.

Над зеркальной гладью озера скользили две серебряные совы, их мощные крылья вспарывали неподвижную водную гладь, оставляя за собой лёгкую рябь. Едва заметное волнение начало разрастаться, разливаясь по поверхности озера. В памяти тут же всплыло прошлогоднее бедствие.

Совы — это было предзнаменование.

Прошлым летом, за несколько часов до того, как гроза обрушилась на округу с неистовой яростью, точно такие же птицы рассекали небо. А потом налетел ураган.

Эол непроизвольно сжал кулаки.

Мысли о золотом столе, который он так и не успел рассмотреть как следует, всколыхнулись с новой силой. Если Лихая разольётся, он может потерять его навсегда.

— Нужно быстро сбегать и всё осмотреть, иначе течение унесёт его к самому водопаду, — пробормотал он, перепрыгивая через крыльцо и направляясь к калитке.

Нира в этот момент визжала от восторга, гоняя по двору Люма, который выглядел особенно нелепо в нарядном платье с рюшами. Белоснежный пушистый клубок носился кругами, отчаянно пытаясь избавиться от своей участи.

Но у Эола не было времени на их игры.

Едва он вышел за ворота, как воздух наполнился тревожным гулом. Весть о надвигающейся грозе разнеслась по округе быстрее торопливого шага Эола, быстрее бешеного ритма его сердца.

На улицы высыпала детвора, распахнув руки навстречу первым каплям дождя. Они визжали и смеялись, ловя их ртами, подставляя ладони, прыгая по лужам, которые ещё только начинали собираться. Сырой ветер гулял по улицам, запутывался в волосах, шевелил занавески в открытых окнах.

Эол спешил, лавируя между расшалившимися малышами, но их суета лишь замедляла его.

И тут над головой что-то резко вспыхнуло.

Секунду спустя ударил гром — настолько сильный, что его дрожь передалась земле, пробежала по ногам, заставила внутренности сжаться.

Дети завопили, зажимая уши.

Эол обернулся — и понял, почему.

На горизонте рассекло небо тонкое копьё молнии, осветив округу мертвенным белым светом. В следующее мгновение раздался гул — не просто гром, а настоящий боевой рёв стихии.

Теперь уже не было сомнений: река выйдет из берегов.

Эол сорвался с места, взлетая по скользкой дороге к месту, где он оставил стол.

Лихая уже проснулась.

Бушующая вода неслась вниз по склону, ревела, захлёстывала камни, намывала берег, подбираясь к мосту. Её мутные потоки колебались, словно живое существо, что медленно, но неумолимо поднималось со дна.

Вчера она ещё спокойно журчала под мостом, а сейчас её волны лизали опоры, вздымаясь на добрые пять метров выше.

Там, где раньше был берег, теперь уже начиналась бездна.

Но не это было самым страшным.

Лихая заинтересовалась его тайной.

Кучи веток и листьев, что скрывали золотой стол, уже начали рассыпаться под напором воды. Казалось, что множество тонких ручейков, извиваясь, тянулись к нему, как любопытные щупальца, пытаясь добраться до того, что он прятал.

Эол бросился вперёд, разбрасывая гнилые ветви, осыпающиеся на грязь с влажным хлопком.

С каждым мгновением вода подступала всё ближе, и он понимал: у него остаётся всё меньше времени.

Когда он, наконец, освободил стол, Лихая взревела, будто многоголосая толпа на стадионе, встречающая своего чемпиона.

Он с силой упёрся в массивное дерево, пытаясь сдвинуть его подальше от берега.

Но стол был неподъёмным.

Он утопал в размокшей земле, как будто сама природа не желала отпускать его из своих объятий.

Эол выругался и склонился над резной поверхностью.

Его пальцы нащупали что-то шероховатое.

Надпись.

Он прищурился, всматриваясь в золотую табличку, на которой был вырезан текст. А чуть ниже — крохотный треугольный символ.

Эол не знал, что это за знак.

Внутри треугольника цвёл цветок, выгравированный с потрясающей точностью, словно живой. Его лепестки будто колыхались от дуновения невидимого ветра.

— Хоть что-нибудь возьму, — подумал Эол, пытаясь оторвать табличку, которая, к его радости, поддалась с лёгкостью.

Но, едва он выпрямился, держа её в руках, мир вокруг изменился.

Холодная вода уже подбиралась к его ботинкам. Он даже не заметил, как оказался по лодыжку в мутной жижице.

И тут он увидел их.

Львиные головы.

Каждый угол столешницы украшала искусно вырезанная морда могучего зверя. В его пасти висела виноградная гроздь, будто древний символ из забытых времён.

Но времени разглядывать не осталось.

Тонкий, но отчётливый голос, пробившийся сквозь гул стихии, заставил его замереть.

Нира.

Он вскинул голову и увидел её.

Младшая сестра, крошечная фигурка на фоне разбушевавшейся стихии, тонула в ревущем потоке.

Эол почувствовал, как внутри что-то оборвалось.

Река ревела.

Ливень стучал по земле.

А сердце билось с такой силой, что, казалось, сейчас разорвёт грудь.

Он бросил табличку в карман и рванулся вперёд.