автордың кітабын онлайн тегін оқу Брачная ночь с горцем
Керриган Берн
Брачная ночь с горцем
Р.Л. Меррил и Эллей Брентон.
Что было бы с этой книгой без вас?
Kerrigan Byrne
THE SCOT BEDS HIS WIFE
© Kerrigan Byrne, 2017
© Перевод. Н.Л. Холмогорова, 2019
© Издание на русском языке AST Publishers, 2020
Пролог
Замок Рейвенкрофт, Уэстер-Росс, Шотландия
Мальчик, которого все звали Торном, потерял девственность накануне своего шестнадцатилетия. А невинность – намного раньше. Так рано, что едва ли осознал утрату.
В тот вечер отец купил шлюху по имени Тесса Макграт и привез ее в Рейвенкрофт. Он стал не первым и не последним, кто приглашал продажных женщин, чтобы сделать своих мальчишек мужчинами. Но Торн был слишком молод – и не догадывался, что Хеймиш Маккензи не собирался учить сыновей искусству любви.
Хеймиш хотел сделать из них чудовищ. Таких же, каким был сам.
Среди горцев Тесса Макграт славилась искушенностью в темной стороне любовных утех; однако, принимая предложение лэрда Маккензи, она не представляла себе бездонных глубин его жестокости.
Впрочем, она принесла с собой набор «игрушек»: мягких кнутов и плеток, кожаных постромок, веревок для связывания и иных любопытных штучек, которым даже пытливый ум мальчишки в возрасте Торна не мог подобрать применения.
Стоя бок о бок со старшими братьями, ужасно волнуясь, смотрел он, как отец привязывал соблазнительную нагую женщину к кровати, и то и дело косился на братьев, Лиама и Хеймиша, пытаясь по выражению их лиц понять, что сейчас следовало чувствовать и чего ждать.
Угольно-черные глаза Хеймиша-младшего, бастарда, носившего имя отца, горели хищным огнем. Нескрываемое злорадное предвкушение на его лице смущало Торна и ставило в тупик. Он знал, что Хеймиш – не девственник, в свои двадцать он уже мог похвастаться множеством побед над женщинами, в том числе победами, добытыми силой.
Лиам же, наследник Рейвенкрофта, едва удостаивал обнаженную женщину взглядом. Он не сводил глаз с отца, и на лице его читалось какое-то мрачное опасение. Лиам, рожденный между Хеймишем и Торном, был сыном первой жены лэрда Маккензи. Той, что умерла.
Умерла, как гласили слухи, от руки лэрда.
Взгляд Торна снова метнулся от Лиама к отцу. Они были очень похожи. У обоих – длинные волосы, черные, как вороново крыло, полночно-темные глаза. Лица же – суровые, пожалуй, мрачноватые. С удивлением мальчик заметил, что Лиам вытянулся почти вровень с отцом; оба они казались ему мощными, несокрушимыми – словно дубы в лесу Инверторна. Торн не знал, была ли у Лиама женщина… или женщины. В последнее время они мало разговаривали. И все же Торн любил Лиама так пылко, как только может мальчишка любить старшего брата.
Лиам не знает страха. Он сильный и суровый, но всегда готов защищать брата. Когда Торн был маленьким, Лиам показал ему, где можно спрятаться от отца во время его приступов бешенства. И не раз принимал на себя оплеухи и удары кнута, предназначавшиеся Торну.
За это Торн любил брата, будет любить его до самой смерти, что бы ни случилось.
Маленьким Торн прятался в укромных уголках и закоулках Рейвенкрофта, а когда подрос, старался как можно реже бывать дома.
Тесса Макграт была чудо как хороша. Миниатюрная, стройная, с бледной гладкой кожей и родинками – знаками любви – в таких местах, о которых он много фантазировал, но никогда еще не видел воочию. Под высокой грудью… На бедре… И прямо над завитками волос между ног.
Вид обнаженной женщины очень его возбуждал. И еще сильнее возбуждали ее телодвижения – она так соблазнительно извивалась в своих путах, так мурлыкала, умоляя сделать с ней то, что женщины до сих пор делали лишь в его фантазиях. О боже! Она произносила все это вслух!
«Завтра, – думал Торн, – непременно расскажу обо всем Каллуму!»
Каллум, сын старшего конюха, был на год или на два моложе Торна; однако вот уже много лет они вместе бродили по Уэстер-Россу, взбирались на Гришем-Пик, скакали по бескрайним просторам лугов Эррадейла – и давным-давно стали лучшими друзьями. В последнее время Каллум повадился таскать душистый табак из табакерки своего отца; этот табак они раскуривали вместе, устроившись в укромном уголке за пастбищами и любуясь тем, как волны бьются о черные утесы, или смеясь выходкам пушистых и рыжих горных телят.
И говорили почти только об «этом». Обнаженная женщина – какая она? А на вид? На ощупь? Что с ней можно сделать? А что она (будем надеяться) захочет сделать с ними?
Еще они подглядывали за миссис Росс – статной черноволосой молодой женщиной с сияющими голубыми глазами и бесконечно соблазнительной походкой. Миссис Росс была сильна и полна жизни, звонкий смех ее разносился далеко над лугами, и мальчишки, услышав этот смех, невольно улыбались. Одевалась она как настоящая леди, хоть и была женой простого скотовода.
Иной раз, в особенно теплые и солнечные дни, забравшись на какой-нибудь из высоких камней у подножия Гришем-Пика, мальчишки смотрели, раскрыв рты, как Джеймс Росс обихаживал свою хорошенькую женушку прямо у амбара – на глазах у Господа Бога и равнодушных коров. Платье и все прочее она не снимала, и сам акт любви, к большому разочарованию мальчиков, скрывали бесконечные нижние юбки. Все происходило быстро и громко, а потом муж и жена переводили дух и смеялись – обнявшись и не сводя друг с друга глаз.
– Вот на такой я бы женился! – сказал однажды с легким ирландским выговором Каллум.
– И я, – с готовностью согласился Торн.
Хотя… если честно, он скорее выбрал бы женщину, похожую на его мать. Изящную, с мягким голосом и очень добрую. Такую, чтобы никогда не сердилась. О миссис Росс такого не скажешь; мальчики не раз слышали, как она кричала на мужа, а однажды даже запустила в него башмаком – попала прямо в зад!
Разве леди так себя ведут?
Вот мама никогда бы так не поступила!
Хотя у нее и возможности нет. Отец наверняка ее убьет, если она хотя бы голос на него повысит – что уж говорить о летающих башмаках!
Боже, как же Торн ненавидел отца! Почти так же сильно, как боялся.
Ну почему он не родился в семье простых людей, вроде Россов? Пусть с землей, с состоянием (он слыхал, что у Россов денег хватает), но вовсе не знатных – безмятежно счастливых жителей зеленого королевства, где Торн частенько искал утешения, сбежав из мрачного мира родителей.
Что ж, в следующий раз, когда им с Каллумом удастся ускользнуть, Торн расскажет ему, что сегодня ночью стал мужчиной! Расскажешь, что сделал с настоящей живой женщиной все то, о чем они фантазировали долгими летними вечерами – и еще многое, многое другое!
Порой он чувствовал, что почти ненавидел Каллума. Ненавидел, потому что завидовал. Ведь при таком отце – ворчливом, но добром и справедливом, Каллум мог сколько угодно носиться по горам и болтать все, что только в голову взбредет.
Сам же Торн на восьмом году жизни – после смерти дяди с материнской стороны – сделался графом и наследником рода Сент-Джеймсов. Замок Инверторн, что на севере, принадлежал ему, хотя управлял им отец – как его опекун.
Но титул для Торна ничего не значил. Куда важнее было то, что он сообразителен, умеет красиво говорить, – а значит, завтра опишет ночь с Тессой Макграт в таких красочных подробностях, что у Каллума от зависти глаза на лоб полезут!
Мог ли он знать, что и об этой ночи, и обо всем, что за ней последовало, решится рассказать Каллуму лишь много лет спустя?
Торн больше не думал о будущем: вид соблазнительной нагой женщины, распростертой перед ним на постели, захватил все его чувства.
Но в следующий миг лэрд достал кнут – свой любимый, – и радостное возбуждение Торна опало и съежилось, как съеживается мелкий зверек, почуяв запах хищника.
Кнут Хеймиша – излюбленное его орудие, несущее боль и ужас, – хранился в роду Маккензи со времен древнего Рима. Легенда гласила, что пикт, дальний предок Маккензи, вырвал этот кнут из рук легионера и забил его до смерти его же собственным кнутом.
Торн не знал, правда ли это, но хорошо знал и боль от «поцелуев» этого кнута, и долго незаживающие шрамы, что оставлял он на теле.
Отчаянное «нет!» сорвалось с его уст, когда лэрд занес кнут над спиной мурлыкавшей женщины. Она выгнулась, сладко ахнула в предвкушении… И два страшных удара обрушились на нее, вспарывая и раздирая безупречно гладкую кожу. А из груди женщины вырвались два пронзительных вопля.
Торн отшатнулся, когда отец перешел на их с Лиамом сторону кровати и протянул им свое ужасное орудие – рукоятью вперед.
– От каждого из вас – по два удара! – приказал отец.
– Она же умрет! – воскликнул Торн, не удержавшись.
Сейчас он ненавидел себя за то, как дрожал его голос, за то, что не мог сдержать дрожь, глядя на кровь, струившуюся по женской спине.
Кулака отца, летевшего в лицо, он не видел – должно быть, инстинктивно прикрыл глаза. Увидел только звезды перед глазами и ощутил, как рот его наполняется кровью.
– По два удара. На каждого, – повторил лэрд. – Можете распределить их между собой как захотите – мне плевать. Но она не встанет с этой кровати, пока не получит еще шесть кнутов.
Никто из младших Маккензи не произнес ни слова. Все боялись даже дышать. Однако, покосившись на Лиама, Торн прочел в его глазах ненависть к отцу, не уступавшую его собственной.
– Или это сделаете вы, – добавил лэрд со злобной усмешкой, – или я сам.
Хеймиш-младший потянулся за кнутом, на лице его читалось и смущение, и опаска, и предвкушение.
– Нет! – Лиам шагнул вперед и почти вырвал кнут из руки отца, прежде чем до него дотянулся Хеймиш. – Это сделаю я!
Шесть ударов кнутом… Шесть нескончаемых пронзительных воплей… Шесть вечностей в аду…
Когда все закончилось, щеки Торна были мокрые от слез. Оплакивал он не только девушку, но и брата Лиама. Своего героя. Спасителя. Оплакивал его падение – то, как Лиам, лучший из них троих, вершил насилие над беззащитной женщиной, и в лице его – в тусклом свете свечей – было все больше тьмы, все больше ярости, все больше сходства с отцом.
Торн знал, что никогда этого не забудет.
В глубине души он понимал: у брата не было выбора. Если не он – то отец. Быть может, для того Лиам и взял это на себя – хотел уберечь братьев от столь ужасной обязанности.
И еще Торн знал: лицо этой женщины, искаженное болью и ужасом, будет преследовать его в ночных кошмарах до конца его дней.
Эта ночь изменила все.
И кнутом дело не закончилось. О нет, с кнута все только началось!
Целый час, повинуясь приказам лэрда, трое его сыновей делали с избитой окровавленной женщиной то, о чем постыдно думать и невозможно рассказать. Но и это был еще не конец.
Да-да, когда лэрд наконец-то отвязал женщину и выставил за дверь – это был еще не конец. Для Торна ужас только начинался.
Мрачная гордость и удовлетворение светились в глазах лэрда Маккензи, когда он смотрел, как Лиам провожал женщину до дверей. Шла она с трудом, но, к чести ее, отталкивала руку Лиама, желавшего ее поддержать, и проклинала их всех, требуя возместить ущерб.
– Редкая девушка, – заметил Хеймиш-старший. – Так и не сломалась… – Он обратил холодный взгляд на Торна.
А тот уже не плакал, слезы закончились у него где-то в середине всего этого. Он ненавидел себя, чувствовал себя покрытым грязью с ног до головы – и знал, что никогда не отмоется.
Торн опустил взгляд на свои руки – и ощутил острое желание их отрезать. Боясь совершить какую-нибудь несказанную глупость, он скрестил руки на груди, обхватив себя за плечи. Увы, мышц под ладонями почти не чувствовалось. Как хотел он сейчас быть таким же мускулистым, как Лиам, или хотя бы плотным и мясистым – как Хеймиш!
Но он – всего лишь мальчишка. И ничто из того, что пережил он за этот час, не сделало его мужчиной. Так что ему нечего было рассказать Каллуму. А если попробует – Каллум выслушает его рассказ с омерзением или, того хуже, с жалостью.
– Нет на свете ничего позорнее и презреннее слабости! – отчеканил лэрд, впившись Торну в лицо своими змеиными глазами. – Ты весь в свою мать! Что ж, по крайней мере, двое моих старших – настоящие мужчины! – И он хлопнул Хеймиша по плечу.
– Отец, эта шлюха, возможно, заговорит, – заметил Хеймиш-младший. – И у нас возникнут неприятности.
– Не беспокойся. Есть много способов заставить ее молчать.
От этих слов, – а еще более от тона, каким они были сказаны, – Торн содрогнулся. Ему хотелось разорвать себя на части, содрать собственное жалкое мясо с ни на что не годных костей. Хотелось бежать из этой комнаты и никогда не возвращаться. Хотелось сорвать с сапога отца острую шпору, воткнуть ее в черный отцовский змеиный глаз и положить конец мучениям матери и своим.
Но знал: даже если и решится на такое – с отцом ему не совладать.
«Пока не совладать!» – мысленно добавил он, чувствуя, как вскипает в сердце ненависть.
– В Гэйрлохе сегодня вечеринка, а кровь у меня все еще кипит, – зевнув, заметил лэрд. – Пожалуй, поеду туда поразвлечься.
– Отец, можно и мне с вами? – спросил Хеймиш.
– Что ж, едем вместе. Там будет одна бабенка, к которой я уже давно присматриваюсь, и сегодня она точно не скажет «нет»!
И Торн остался один. Обнаженный – если не считать килта и одного шерстяного чулка.
Он не знал, сколько простоял так, во тьме, едва разгоняемой тусклыми огоньками свечей. Колеблющиеся тени на стенах болезненно напоминали об ужасах, свидетельницей которым стала сегодня эта спальня. Сбитые простыни, пятна крови… О боже! Он отвернулся, не в силах смотреть.
Наконец к нему вернулась способность двигаться, и ноги понесли его по коридорам в то единственное место в мрачном замке, где он находил утешение, – в покои матери. Скрип двери пробудил ее от дремоты. Торн едва помнил, как бросился на пол у ее ложа и рассказал ей все. Помнил, как смутно, словно сквозь сон, спрашивал себя: ощутит ли она исходящий от него запах женщины… и позора? Не решит ли она, что он стал таким же, как отец? Будет ли и дальше его любить?
Когда рассказ был закончен, мать прижала его к себе и долго сидела так в темноте, и на лоб Торна капали ее горячие слезы.
– Прости, – прошептала она наконец. – Прости за то, что этот человек стал твоим отцом. Если бы я только знала!.. Я бежала бы на другой конец света – только бы избежать этого брака! Но пойми, мне было всего шестнадцать. Он вел дела с моим отцом, а я… я была слишком наивна, не понимала, что он за человек. Если бы можно было повернуть время вспять и все изменить, я бы выбрала тебе совсем другого отца!
Теперь Торн вдвойне ощущал свою вину – еще и из-за того, что явился к матери и расстроил, сложив свои грехи у ее ног. Но куда еще ему было идти?
– Отец хочет превратить нас в таких же, как он сам, – прошептал Торн. Тьма окружала его со всех сторон – и таким же беспросветным, как мрак в этой спальне, было его отчаяние. – Что же мне делать?
Руки матери – маленькие, слабые, всегда готовые задрожать – обхватили его лицо и с неожиданной силой повернули к себе. Он ощущал на лице ее теплое дыхание, и казалось, что, несмотря на непроглядную тьму, мать каким-то образом его видела.
– Не будь его сыном, не будь Маккензи, – проговорила она шепотом, но с такой страстью, какой он никогда еще не слышал от своей матери. – Хеймиш – его сын. Лиам – его сын и наследник. Но ты, сердце мое, – ты мой. Прости, что не могу защитить тебя от него, но помни об этом, всегда помни! Ты – граф Торн. Хозяин замка Инверторн. Мой прекрасный, умный, добрый мальчик. Обещай мне, что всегда останешься добрым! Что никогда не прикоснешься к женщине иначе, чем с лаской и любовью. Никогда не станешь упиваться жестокостью. Что пойдешь по жизни своим путем – прочь от этого замка, и клана, и всего трижды проклятого наследия твоего отца!
– Клянусь, – ответил Торн и тут же ощутил, как эта клятва затвердевает в груди и холодным камнем ложится на сердце. – Я не его сын. Я – не Маккензи.
Мать снова прижала его к себе и омыла его грехи слезами. Быть может, плакать в объятиях матери не по-мужски, но сегодня Торн не хотел быть мужчиной. Сегодняшняя ночь стала утешением для них обоих – утешением за все ночи, когда Торн пытался защитить мать от отца, но тот отбрасывал его, словно котенка. И теперь они с матерью стали равными – соединенными одной ношей, одной болью. И одним именем.
Да, ему необязательно быть сыном Хеймиша Маккензи.
В прежние времена имя и наследство у кельтов передавалось по материнской линии. И сейчас ему не нужно имя Маккензи, чтобы найти свое место в жизни. Он станет прародителем собственного рода. Хозяином собственной земли. Властителем своего собственного наследия.
И он женится на той, которую полюбит. И будет беречь и защищать своих детей. С ним они будут в безопасности. Никогда не узнают ни страха, ни ненависти, ни сокрушающего душу стыда.
Они будут гордиться своим именем. Его именем…
Должно быть, Торн задремал в объятиях матери, из сна же его вырвал грохот, подобный грому.
– Прячься! – вскричала мать сквозь рыдания. – Он ломает дверь!
– Элинор! – Одна из дубовых досок двери затрещала под мощным сапогом лэрда. – Смеешь запираться от меня в моем собственном доме?! Напомнить тебе, чем это кончилось в прошлый раз?
О боги, он напился! Это было слышно по голосу.
– Прячься, скорее! – взмолилась мать, инстинктивно прикрывая сына своим телом.
– Нет! – заявил Торн.
Ростом он не превышал свою миниатюрную мать, однако поклялся, что больше не станет прятаться. Он будет защищать мать как мужчина, если понадобится – ценою собственной жизни.
Первое, что он увидел, когда лэрд вышиб наконец дверь и ворвался в комнату, был кнут.
Торн знал: даже если доживет до ста лет – никогда не забыть ему, как выглядел отец этой ночью.
Он не был разъярен – о нет! Не был в гневе. Все эти слова к нему не подходили. Казалось, он даже не запыхался, ломая дверь. А черные глаза его горели жестоким торжеством. Он походил на варвара, грабившего захваченную деревню, – варвара, пьяного от грабежа и насилия, упивавшегося кровью и собственной жестокостью.
– Чтоб вас обоих!.. – взревел отец и нетвердым шагом направился к ним. Тусклый свет из распахнутой двери освещал его мощную фигуру. – Знаешь, что я думаю? – проговорил он, схватив Торна за плечо так крепко, что тот, кажется, услышал хруст костей. – Слишком уж ты мелкий и смазливый, чтобы быть моим сыном! Будь ты девчонкой, я бы еще поверил. Но ведь мои сыновья, как на подбор, бравые парни, крупные и чернявые, как я. Один ты какой-то лягушонок! Натянуть на тебя платье – так все решат, что ты баба!
– Хеймиш, прошу тебя!.. – взмолилась мать. – Оставь его в покое. Разумеется, он твой сын!
– А может, ты, Элинор, любовничка себе завела, а?
Торн слышал улыбку в голосе отца. Лэрд знал, какой ужас вызовет его вопрос – и наслаждался этим.
– Ни за что! – с рыданием воскликнула мать. – Никогда я не посмела бы нарушить брачные обеты!
– Вот в это верю! – фыркнул отец. – На такое у тебя ни духу не хватит, ни хитрости. Но из этой хнычущей девчонки я сделаю мужчину!
И Хеймиш пустил в дело кнут. Он бил, и бил, и бил – и удары ложились со сверхъестественной точностью, хотя в комнате царила тьма.
Торн знал, что кричать нельзя, однако не мог сдержаться. Кнут скоро промок от его крови, на спине зияли раны, и каждый следующий удар превращался в адскую пытку. Торн уже не понимал, кто кричит так пронзительно и душераздирающе – он или мать, он знал лишь одно: это должно прекратиться… прекратиться… прекратиться…
И тут что-то темное, почти сверхъестественное охватило его и придало сил. Торн вывернулся из железной хватки отца, перехватил кнут и вырвал его из отцовской руки. Ярость и инстинкт направили его руку, и он нанес ответный удар, впервые в жизни испытав жестокую радость, когда понял, что кнут вспарывает кожу отца.
Но радоваться победе ему довелось всего несколько мгновений. А затем отец вдруг обхватил сына поперек живота – и выбросил в окно второго этажа.
Падение длилось недолго – Торн даже не успел испугаться смерти. Едва он начал понимать, что может умереть, как падение на мерзлую землю прекратилось. Плечо, до самой шеи, охватил огонь, и все звуки исчезли – исчезло все, кроме холода и невыносимой боли.
Но почти тут же тишину разорвали отчаянные крики матери, и эти крики поразили Торна, словно удар ножа в сердце.
Торн попытался подняться, но плечо откликнулось ужасной болью, так что он едва не потерял сознание.
Рука! Он не может шевельнуть рукой!
Крепко сжав зубы, он схватился здоровой рукой за поросль мха на стене и, цепляясь за нее, приподнялся на колени. Дышать по-прежнему получалось через раз.
Сверху донесся какой-то треск, а затем – пронзительный визг, внезапно оборвавшийся.
– Мама? – выдохнул Торн.
Молчание.
– Мама, мама, ответь!
– Да ты никак жив? – В окне второго этажа показалась голова отца. – Смотри-ка, щенок оказался крепче, чем я думал. Только не порти впечатление – не вздумай реветь по матери!
– Что ты с ней сделал?! – выкрикнул Торн.
– Заткнул ей рот, – пьяным голосом ответил лэрд. – Ничего страшного, просто толкнул. Извини, не заметил, что там стоял сундук. Но не я же ударил ее об этот сундук головой!
– Я убью тебя! – выкрикнул Торн, мысленно проклиная свой ломающийся мальчишеский голос. – Убью, слышишь? Если она мертва, клянусь Христом и всеми старыми богами, ты тоже покойник!
Лэрд расхохотался в ответ. Хохотал громко и долго, от души. И Торну казалось, что этот смех выдавливал по капле то, что осталось от его сердца.
– Вот это вряд ли! Нет, ты не убийца! – И отец снова покатился со смеху – эта мысль безмерно его развеселила. – Так вот, пока не научишься убивать, в этом замке больше не появляйся! В следующий раз, когда мы встретимся, лучше тебе, трусишка, быть готовым бросить мне вызов!
Наверное, целый полк англичан не смог бы устроить замку Рейвенкрофт такую осаду, какую предпринял Торн той ночью. Словно бешеный зверь бился и рвался он в каждую запертую дверь. Тяжелым камнем разбил окно на первом этаже, исцарапался в колючем терновнике – лишь для того, чтобы обнаружить, что не сможет влезть в окно, помогая себе лишь одной рукой.
Торн так и не узнал, что привело Каллума тем утром под стены замка. Не узнал, сколько часов бродил под стенами, выкрикивая бессвязные проклятия, прежде чем верный друг обнаружил его, бесчувственного и полузамерзшего, на холодной земле под окном материнской спальни. Он смутно помнил, как далеко на востоке, над горами Кинросс, занимался серебряный рассвет. Помнил, как не мог шевельнуться от холода, как сорвал голос, но продолжал кричать. И это кричала его душа.
И Торн помнил свою клятву. Перед тем как лишиться чувств, он поклялся, что вернется сюда, когда научится убивать.
Этой ночью Торн видел свою мать не в последний раз. Но в последний раз она видела его.
Глава первая
Гэйрлох, Уэстер-Росс, Шотландия, осень 1880 года
Двадцать лет спустя
– Так это правда? Граф Торн заключил сделку с дьяволом? – Зычный голос со странным шотландско-ирландским выговором вонзился в ночную мглу, как шпора вонзается в бок коня.
Стоя на Саннда-Мхор, широком песчаном берегу, спускавшемся к заливу Страт, Гэвин Сент-Джеймс узнал обманчиво легкие шаги мужчины за спиной еще до того, как тот подал голос.
– Такое со мной не в первый раз, – откликнулся он, оборачиваясь и сжимая в знак приветствия крепкое плечо Каллума Монахана. – И наверняка не в последний. Нечистый являлся мне во множестве обличий, так что вряд ли ему удастся чем-то меня удивить.
Даже в неверном свете костра смугловатая обожженная солнцем кожа Каллума странно контрастировала с глазами – золотисто-карими, сияющими почти неземным светом. Глаза у него были точь-в-точь как у сокола, что сидел сейчас на его левой руке с накрытой колпачком головой.
– Мы с тобой через многое прошли, и все же ты не похож на человека, которого преследуют демоны, – заметил Каллум.
– Внешность обманчива… – Гэвин пожал плечами, сверкнув своей знаменитой белозубой улыбкой.
Каллум знал: демоны Гэвина темнее черных вод между островом Лонга и берегами Саннда-Мхор. У него не осталось на свете никого, кроме сводных братьев, причем один из братьев был повешен за государственную измену, второй стал королем преступного мира, а третий – печально известный лэрд Маккензи, тот самый, которого все называли Демоном-горцем.
– На этот раз, если нас поймают, быть тебе повешенным на стене Рейвенкрофта, – предрек Каллум, всматриваясь вместе с Гэвином в безлунную ночь в поисках прибывающего судна.
Местные прозвали Каллума Мак-Тайром, на старом языке это означало «Сын Земли» или же – «Повелитель Зверей».
Гэвин думал о своем брате Лиаме, нынешнем хозяине Рейвенкрофта. От отца Лиам унаследовал не только титул, но и буйный нрав, а также склонность к жестокости.
– Рано или поздно один из нас убьет другого. Такова судьба всех мужчин Маккензи. – Иронически хмыкнув, Гэвин наклонился, чтобы подбросить полено в костер. «Любопытно, – думал он, – что почувствует Демон-горец, увидев, как еще один его брат болтается в петле?» – Но так далеко на север Рейвенкрофт не заходит. Может, он и лэрд Маккензи, однако эта территория – замок Инверторн, деревня Гэйрлох и берега залива Страт – моя земля. И ему это прекрасно известно.
– И здесь так удобно прятать контрабанду! – Золотистые глаза Каллума сверкнули лукавыми огоньками.
– Вот именно, – согласился Гэвин.
В тишине ночи вдруг послышался плеск – легко узнаваемый плеск весел, возвещавший о прибытии баркаса.
– Заговори о дьяволе… – Каллум шагнул во тьму, к самой кромке прилива. Легкий ветерок развевал на нем темный плащ и килт, превращая их в тени, и сам Каллум сейчас более походил на призрака, чем на человека. – Вот и он, Грач.
– Ума не приложу, как он собирается причаливать к каменистому берегу в полной темноте, – пробормотал Гэвин. – Любой другой на его месте хотя бы фонарь зажег!
Каллум бросил на него загадочный взгляд.
– И на земле, и на море – свои демоны. – Мак-Тайр что-то шепнул своему соколу, тот сорвался с его руки и, сделав несколько кругов над головой хозяина, исчез во мраке. – На мой взгляд, Саннда-Мхор вполне безопасен, но если вдруг появятся чужаки, то Мананнан Маклир даст нам знать.
Гэвин кивнул и, подойдя к старому другу, стал с ним рядом. Прилив мягко коснулся его сапог, слизывая с них песок. Гэвин зажег фонарь, который принес с собой, и подал знак приближающемуся судну.
– И вот чего еще не могу понять… Что за дела у отшельника, живущего в пещере и спящего с овцами, с самым знаменитым пиратом со времен сэра Фрэнсиса Дрейка?
– Не в пещере, а в пастушьей хижине, – с легкой обидой возразил Каллум. – И уверяю тебя, Ангус и Фергус спят снаружи!
Гэвин не сводил с друга вопросительного взгляда, и тот, немного помолчав, продолжал:
– С Грачом я познакомился в Танжере. Помог ему доставить в подарок местному вождю нескольких экзотических диких зверей, а он в благодарность… помог мне вернуть кое-что. Кое-что украденное.
– Повезло мне, что у тебя такие разнообразные и полезные знакомства, – пробормотал Гэвин.
– А мне повезло, что ты – не твой брат! – рассмеялся Каллум, толкнув приятеля в плечо.
Тут Каллум извлек из-под плаща флягу, отвинтил крышку и воскликнул:
– За Гэвина Сент-Джеймса, графа Торна! За блудного сына и черную овцу клана Маккензи!
Он протянул флягу Гэвину, и тот сделал большой глоток, с удовольствием разгоняя холод ирландским виски, любимым напитком Каллума, как нельзя лучше согревающим в такую погоду. Мысленно возблагодарив богов, что это – не скотч из Рейвенкрофта (этим напитком он был сыт до конца своих дней), Гэвин проговорил:
– Мне кажется, быть черной овцой в моем семействе – значит быть хорошим человеком.
– Очень надеюсь, что хороших людей здесь нет, – ворвался в их беседу чей-то голос.
Это был голос образованного человека с безупречным английским произношением, глубокий и звучный, но тьмы в том голосе было больше, чем в окружавшей их безлунной ночи. Пришелец стоял на носу темной громады баркаса, причалившего к песчаному берегу.
– Не беспокойтесь, законопослушных людей вы здесь не встретите, – откликнулся Гэвин.
– Приятно слышать.
Мужчина в длинном темном плаще спрыгнул на берег, и тотчас же еще несколько человек последовали за ним. С помощью Гэвина и Каллума они вытащили тяжело груженный баркас на сухой песок. Затем перешли к костру, чтобы спокойно поговорить.
Сын человека, прославившегося своей жестокостью, Гэвин с ранних лет развил в себе наблюдательность и умение читать людей. Обычно новый для него человек становился ему понятен за несколько секунд. Гэвин, например, мог сказать, вооружен ли он, опасен ли, чего-то боится или же, напротив, совершенно беззаботен. Кроме того, он понимал, как следовало говорить с этим человеком, как с ним общаться…
И вот сейчас, оказавшись в этой компании, он всецело сосредоточился на Граче.
Было в этом человеке что-то такое, от чего рука Гэвина инстинктивно тянулась к кинжалу. И дело не в росте, не в ширине плеч – силой и статью Гэвин ему не уступал. И не в шрамах на лице, даже не в исходившем от незнакомца ощущении опасности.
Дело в глазах. В непроницаемом взгляде черных глаз.
Они не походили на глаза дикого зверя, как, например, глаза Каллума. Не было в них и безразличия, притворного равнодушия – как в глазах самого Гэвина. Не было ни алчности, ни злобы, ни настороженности, ни беспокойства. И дьявольского огонька тоже не было – ничего демонического. Но то, что видел Гэвин в глазах пирата, заставило его всерьез задуматься о том, стоило ли заключать сделку с этим человеком. С человеком, глаза которого совершенно ничего не выражали.
Глаза у Грача были мертвые. Как у акулы.
А может, ничего удивительного? Он ведь и есть морской хищник. Неуловимый и безжалостный негодяй, известный убийственной точностью своего удара. Военные флоты всех стран изощрялись в попытках его поймать – и вот он здесь, смотрит своим пустым совершенно ничего не выражающим взглядом…
«Что ж, – думал Гэвин, – теперь я знаю, кто ты такой. Знаю, чего от тебя ждать. А ты меня не знаешь».
Настоящего Гэвина Сент-Джеймса – его страхов, слабостей, мыслей – не видел никто и никогда.
И множества желаний, жгущих его изнутри, никто не знает – и не узнает.
Пустой, немигающий взгляд Грача немного смутил Гэвина, однако он не отвел глаза, так как понимал: этот диалог взглядов куда важнее, значительнее, чем несколько пустых слов, сказанных друг другу.
«Может быть, ты хозяин в море, – говорил взглядом Гэвин, – но здесь земля – моя земля. И ты здесь гость. А самый крупный хищник здесь – я».
Долгие мгновения они мерялись взглядами, словно древние титаны перед битвой на Олимпе. Наконец Грач сказал:
– Граф Торн, не так ли?
– Верно, – кивнул Гэвин. – Добро пожаловать в Гэйрлох.
– Для варварского вождя вы очень недурны собой.
– Хотел бы я вернуть комплимент, – усмехнулся Гэвин.
Стоявший рядом Каллум выразительно кашлянул, но Гэвин знал, что беспокоиться не о чем. Грач явно не тщеславен и не примет его слова ни за выпад, ни за оскорбление. Простое «quid pro quo» – язык, на котором люди такого рода общаются между собой.
Впрочем, несмотря на изуродованное лицо, пират не был безобразен. Сеть шрамов, уходящих под воротник, искажала правую сторону его лица, но не скрывала чеканных, резких, почти аристократических черт. И волосы, и глаза у Грача были цвета беззвездной ночи.
Пожалуй, было в нем что-то от Маккензи.
Гэвин был красив, Каллум привлекал необычной внешностью. Грача же не назовешь ни красивым, ни привлекательным, но нельзя было отвести глаза – он словно притягивал к себе взгляд. И шрамы не портили его – лишь подчеркивали суть этого человека, холодную и безжалостную суть Ужаса Морей.
Тут губы Грача дернулись в подобии усмешки, и он проговорил:
– Не так уж часто знатные господа сами выходят встречать меня во время моих ночных эскапад. Обычно присылают слугу, чтобы забрать свои тридцать сребреников.
– Я отвечаю за все, что происходит на моей земле. Кроме того, я хочу убедиться, что груз – не люди. В торговле рабами участвовать не стану.
Грач отдернул тяжелый полог, и перед глазами Гэвина предстали составленные пирамидой ящики без надписей и маркировок. Ящики были невелики – человек, даже ребенок, в них бы не поместился.
Вполне удовлетворенный Гэвин кивнул.
– Вот сюда их.
Ящики оказались не легкими, и Гэвина приятно удивило то обстоятельство, что Грач перетаскивал их на повозки наравне с матросами, не делая себе поблажек. Мрачное молчание безлунной ночи окутывало их словно плащом, когда они двинулись по старой дороге вдоль прибрежных утесов в Инверторн, где затащили ящики в тайные пещеры.
Когда с делом было покончено, Гэвин предложил доставить Грача и его людей обратно на берег, но тот отклонил предложение. Затем поманил одного из своих матросов, и тот, шагнув вперед, вручил туго набитый кошель Каллуму, а второй, побольше, Гэвину. То была плата за хранение груза.
– В пиратстве я новичок и не знал, что вы до сих пор, как в прошлом веке, ведете расчеты в дублонах и пиастрах, – заметил Гэвин, взвешивая на ладони кошель, в котором звенели монеты.
Насмешливый взгляд его встретился с бесстрастным взглядом Грача, и тот проговорил:
– В руках у вас – золотые монеты, происхождение которых определить невозможно. На них не может претендовать ни одно государство, ни один торговый дом. Нельзя даже проследить их связь со мной. И о курсе обмена тоже можете не беспокоиться.
– В таком случае иметь с вами дело – одно удовольствие, – заметил Гэвин.
– Я вернусь через год в это же время и заберу свой груз, – сказал Грач.
Каллум повернулся к Гэвину.
– Что будешь делать со своей долей?
Тут сверху, с небес, донесся пронзительный крик, а в следующий миг Мананнан Маклир камнем пал вниз и занял свое место у Каллума на руке.
– Здесь кто-то есть! – воскликнул Каллум, выхватывая из-под плаща пистолет.
И действительно, в близлежащей рощице, среди ясеней и вязов, Гэвину почудилось какое-то движение.
За спиной у него тотчас же щелкнули семь раз курки – семь человек изготовились к обороне, и на это им потребовалось секундой дольше, чем Гэвину. «Надеюсь, они не пристрелят меня в темноте, приняв за врага», – подумал он.
– Кто там?! Выходи! – крикнул граф.
Его приказ был исполнен немедленно: из рощицы, шумно продираясь сквозь кусты, вышла длинношерстная шотландская корова.
Послышалось хмыканье и смешки, мужчины один за другим опускали пистолеты.
– Вот тебе и ответ, – улыбнулся Гэвин, взглянув на приятеля. – Вот на что я истрачу свою долю.
– Займешься скотоводством?! – фыркнул Каллум. – Скажи мне, что ты шутишь!
– Вовсе нет. Свою долю в винокурне Рейвенкрофта я продам брату и куплю вместе со скотом заброшенное поместье Эррадейл. Куплю у дочери покойной миссис Росс, той, что живет в Америке.
– Значит, купишь землю и скот у Элисон Росс? – Даже в темноте было заметно, что друг Гэвина серьезно озадачен. – Да ведь это – одно из самых крупных земельных приобретений в Горной Шотландии за последние несколько веков!
– Вот именно, – кивнул граф.
– Но… но Маккензи никогда не занимались скотоводством!
Гэвин молчал, крепко сжав в руке кошель с золотом. Заметив, что Грач и его люди уже растворились в ночи, он наконец ответил:
– Верно, Маккензи не занимались.
Только он – не Маккензи. И не только потому, что носит фамилию Сент-Джеймс и живет на собственные доходы. Не только потому, что подал короне прошение об эмансипации, так что теперь его земля не имела никакого отношения к владениям лэрда Маккензи из Уэстер-Росса.
Просто он – не Маккензи, вот и все. И он избавится от связей с этим кланом раз и навсегда. Множество желаний жгло его изнутри, но не было сильнее этого.
Глава вторая
Тихоокеанская Железная Дорога, территория Вайоминг
Осень 1880 года
Саманта Мастерс нажала на курок и всадила пулю между красивых карих глаз своего мужа.
– Беннет, – прошептала его имя. А потом отчаянно закричала: – Беннет!!!
Когда же муж рухнул на пол, она бросилась не к нему, а к женщине, которую он едва не убил.
Они познакомились лишь несколько часов назад, и все же Саманта вцепилась в Элисон Росс как в самую драгоценную родную душу. Обе упали на колени и, обнявшись, зарыдали от пережитого ужаса… и невероятного облегчения.
Господи, что это было?!! Что произошло?
Каких-нибудь четверть часа назад Саманта и Элисон были друг для дружки не более чем случайными знакомыми, попутчицами в поезде, несущем их на восток по неприветливым серым равнинам территории Вайоминг.
А кто они теперь? Подруги? Враги? Сестры?
– Прости, прости, прости! – вырывалось вместе с рыданиями из груди Саманты. Сама она не смогла бы сказать, у кого просит прощения. У Элисон? У Беннета? У тех, кого, быть может, убили в других вагонах?
А может, у Бога?
Кем была она еще этим утром? Рассерженной женой привлекательного и опасного человека, а также – второстепенной (и не особо довольной своим занятием) участницей банды Мастерсов.
Днем – случайной приятельницей Элисон Росс, с которой делилась детскими воспоминаниями. У них обнаружилось много общего: обе выросли на уединенных скотоводческих фермах.
А сейчас – после того, что совершила… после того, что совершили они все… Ох, скорее всего, в самом ближайшем будущем ей светит тюрьма, а затем виселица.
Это ограбление ничем не должно было отличаться от предыдущих. Все члены банды сели в поезд как обычные пассажиры. Чтобы избежать слежки или подозрений, Бойд и Беннет Мастерсы ехали в разных вагонах.
Саманту обычно сажали в самый пустой вагон, как правило, первого класса, где безопаснее. А затем по сигналу кого-то из мужчин все выхватывали оружие и сгоняли пассажиров поезда в один вагон.
Делалось это для безопасности не только братьев Мастерс, но и самих пассажиров. Банда никогда не грабила людей. Наличные, драгоценности, личные вещи интереса для них не представляли. Но по Тихоокеанской Железной Дороге путешествовали через бескрайний американский континент не только люди. Чего только не перевозили в грузовых вагонах этих поездов! В том числе… и федеральные средства.
Даже в нынешние времена, когда, казалось бы, все золото в США приходило с калифорнийских золотых приисков, деньги по-прежнему печатались и чеканились на Востоке. А это означало, что абсолютно все, от заработных фондов крупных компаний до государственных облигаций, от наличных до драгоценных металлов, приходилось везти через весь континент по железной дороге.
Братья Мастерсы, люди смелые и изобретательные, однажды сказали себе: «Если государство не дает нам землю, а банки не предоставляют ссуды… Что ж – возьмем сами!»
Это ограбление должно было стать пятым – и последним. Что же пошло не так?
До сих пор все было чисто. Обычных людей не грабили и не причиняли им вреда. Они, как говорится, отделывались легким испугом. Братья Мастерсы бежали с несколькими чемоданами долларов, которых правительству ничего не стоило напечатать заново, и с «испуганной заложницей», роль которой играла Саманта. А на следующее утро в газетах выходил об этом захватывающий репортаж.
Сигналом к началу ограбления – как для них самих, так и для пассажиров, – служил выстрел в потолок; вслед за ним раздавался приказ сдать оружие и перейти в другой вагон, а также обещание, что никого не тронут и все очень быстро закончится. Задача Саманты состояла в том, чтобы вести себя как обычная пассажирка, а при необходимости – убеждать других подчиниться. Если другие пассажиры упрямились, ее «захватывали в заложницы».
– Люди – просто бараны, – любил говорить Бойд. – Хорошенькая козочка вроде тебя запросто заведет их на бойню!
И Саманте такая работа нравилась – пожалуй, больше любой другой.
Холодным октябрем, когда уже чувствуется дыхание зимы, но до Рождества еще далеко, американцы редко отправляются в путь, поэтому вагон Саманты был почти пуст, с ней ехали лишь двое попутчиков. Элисон Росс – хорошенькая и дружелюбная богатая наследница из Сан-Франциско, и хорошо одетый бизнесмен, который сразу развернул газету и в разговорах участия не принимал.
Поначалу веселая болтовня Элисон раздражала Саманту – трудно сосредоточиться на разговоре, когда кровь кипит от предвкушения и тревоги. Однако Саманта рассудила, что не отвечать будет подозрительно, а через несколько минут всерьез увлеклась разговором.
Элисон ей понравилась. Что ж, неудивительно, если почти не общаешься с ровесницами! К тому же девушка и вправду была очень милой.
Быть может, они могли бы подружиться – где-нибудь в другой жизни…
И если бы Саманта не грабила поезда…
…Если бы за первым выстрелом не последовали другие…
Если бы Беннет не появился в дверях вагона в рубашке, забрызганной кровью.
«Господи боже! Что у них там происходит?!» – ужасалась Саманта.
Сквозь оглушительное биение сердца она едва слышала, как Беннет говорил что-то о федеральных маршалах. О том, что кто-то получил пулю в плечо. А Бойд? Что с ним?
И вдруг – выстрел.
И вот уже Саманта сквозь туман слез смотрит на хорошо одетого бизнесмена: он лежит на полу, мертвые глаза уставились в потолок, а на груди расплывается кровавое пятно.
Беннет его убил. Без предупреждения, без единого слова. А потом схватил Элисон и приставил пистолет к ее виску. Потому что понял…
В ту секунду, когда лицо Саманты при виде крови у него на рубашке исказилось ужасом и недоверием, он понял: она с ним не пойдет. Быть женой грабителя она соглашалась, но никогда, никогда не станет любить убийцу.
– Идем со мной, Сэм, – приказал он. – Идем. Мы вместе уедем в Орегон.
Саманта знала: он лжет.
Об этом они спорили прошлой ночью, когда Беннет сказал ей, что Бойд хочет ехать на юг, в Техас или Нью-Мексико, а не в Орегон, как они планировали. На юге, в новых нефтяных городах, деньги едва не валяются под ногами. Там можно быстро сколотить состояние.
Тогда они крупно поссорились. Саманта кричала, что не такую жизнь он ей обещал. Он говорил, они займутся торговлей лесом, а жить будут на берегу океана. Что он построит ей дом на утесе и будет заниматься с ней любовью под серенады штормов. Они едва успели сбежать от однообразной и тоскливой жизни на ранчо в пустыне – и Саманта не хотела возвращаться туда, в мир блеклых красок и духоты, под безжалостное южное солнце. Она мечтала о холмах, лесах, зеленых долинах. Хотела жить там, где можно кутаться в шаль и слушать, как воет ветер и дождь стучит в окно.
Прошлой ночью она была резка с Беннетом, а Беннет был с ней жесток, но лишь на несколько минут, а потом снова стал самим собой, обаятельным и красноречивым. Как всегда перед опасной работой, ему хотелось любви. И они занялись любовью, но Саманта не могла расслабиться – ей не давал покоя их неоконченный спор и тревога о будущем.
А потом настало время вставать, одеваться и идти на дело.
«Мы еще об этом поговорим, – сказал Беннет. – Обещаю, все будет так, как ты хочешь».
Беда в том, что Саманта утратила веру в обещания Беннета Мастерса. Кажется, она начала признавать то, о чем так долго страшилась и думать. Беннет никогда не пойдет против братьев, а братья его – люди суровые и непреклонные. Раз Бойд сказал, что вся семья поедет на юг, чтобы сколачивать состояние в воняющих нефтью городах среди пустыни, – значит, так и будет.
Однажды, когда Саманта о чем-то поспорила с Бойдом, он открыл ей семейный секрет: мол, его братишка, может, и любит жену, но еще он боится старшего брата, а страх всегда сильнее любви.
– Если захочу тебя отыметь, просто скажу ему, и он сам тебя ко мне пришлет! – добавил Бойд, и с этими словами схватил ее между ног и больно сжал. – Лучше тебе об этом помнить!
Это произошло пять месяцев назад, но Саманта не забыла. Потому что в тот же вечер рассказала об этом Беннету.
И – как и предсказывал Бойд – Беннет промолчал.
А теперь, когда Беннет приставил пистолет к голове беспомощной женщины и приказал ей, Саманте, открыть дверь вагона, она взглянула в глаза человека, за которым четыре года была замужем.
И увидела незнакомца.
– Отпусти ее, – сказала она ровным голосом. – Отпусти, и мы спокойно уйдем.
Она открыла дверь. Задача Брэдли Мастерса, третьего брата, состояла в том, чтобы ждать их с лошадьми на объезде Маккрири – тут поезд замедлял ход. Увидев его, Саманта помахала ему, и он, подстегнув коня, поскакал вровень с поездом. Сейчас они спокойно уйдут, и она выяснит, что, черт возьми, произошло – так лучше принимать поспешные решения…
– Она нас видела, – возразил Беннет.
– Нас и раньше видели, – бросила она через плечо, уже направляясь к двери.
– Сейчас все иначе, Сэм. Сейчас нельзя оставлять свидетелей. Ей придется уме…
В этот миг Саманта выхватила свой однозарядный «кольт» и всадила пулю ему между глаз. Беннет уже нажимал на курок своего «смит-вессона», но «кольт» стрелял быстрее.
И только сейчас, рыдая в обнимку с незнакомкой, Саманта поняла, что натворила.
Она только что убила человека.
Не просто человека. Своего мужа.
– Спасибо! – с чувством прошептала ей на ухо Элисон. – Спасибо! Я знаю, это твой мужчина, но… я не готова была умирать!
Отстранившись от Элисон, Саманта заметила у нее на виске серый след. След пороха. «Беннет оказался убийцей, – напомнила она себе. – Несколько минут назад застрелил ни в чем не повинного человека. Спокойно, без колебаний. А может, ему и прежде случалось убивать?..»
Более того, он был готов так же спокойно и хладнокровно расправиться с Элисон Росс, очаровательной хрупкой девушкой, никому не сделавшей зла.
За этим человеком она четыре года была замужем.
И, похоже, совсем его не знала.
Раздался выстрел, и над головой у нее треснула деревянная панель – пуля вонзилась в стену. Элисон пронзительно закричала, зажав уши ладонями.
Брэдли!
Обернувшись, Саманта увидела, что он по-прежнему скакал вровень с вагоном. Он все видел! К счастью, Брэдли был неважным стрелком. А лучше всех стрелял Бойд.
Саманте смутно помнилось: вроде бы Беннет говорил, что Бойд ранен. Если повезет, его рана окажется смертельной.
Брэдли пришпорил жеребца. Он приближался к поезду. Если ему удастся запрыгнуть в вагон, думала Саманта, он бросится на нее – и выживет в этой схватке только один.
Она схватила с пола револьвер, но Элисон отстранила ее руку.
– Я знаю, как спасти тебя от петли, – быстро проговорила она. Голубые глаза ее, еще залитые слезами, смотрели ясно и твердо. – Но нам придется… избавиться от тела.
Сердце Саманты болезненно сжалось. Однако вместе с Элисон она наклонилась, и они перекатили безжизненное тело Беннета к дверям.
– Сэм, ты покойница! – заорал Брэдли.
Стрелять из револьвера сидя в седле он не мог и потянулся за винтовкой.
А времени на раздумья не было. Оставалось лишь действовать.
Женщины вытолкнули Беннета в дверной проем – и тело покатилось по железным ступеням. Жуткий звук, с которым оно ударилось о землю, едва не убил Саманту, но в тот миг, когда Брэдли уже вскинул винтовку, Элисон захлопнула дверь.
Снаружи прогремел выстрел. Саманта замерла, ожидая следующего.
Элисон подобрала свои пышные юбки и, присев на скамью, осторожно выглянула в окно.
– Остановился! – с облегчением выдохнула она. – Слез с коня и смотрит на твоего… на тело.
Только сейчас Саманту начала бить дрожь – страшная дрожь, от которой сотрясались все кости. Нестерпимый холод охватил ее, и она рухнула на соседнюю скамью, не в силах держаться на ногах.
Элисон Росс же села напротив нее. И Сэм взглянула на свою попутчицу с удивлением. Хорошенькое личико сердечком… Кудри цвета красного дерева… Полные губы, подкрашенные алой помадой… И еще – зеленая шляпка и сверкающие изумрудные серьги. И эта девушка собиралась ей помочь? Но как? Что тут можно сделать?
– Он называл тебя Сэм, – полушепотом, но быстро и твердо заговорила Элисон. – Это твое имя?
– С-с-саманта, – стуча зубами пробормотала она. – Его б-б-братья… Они нас убьют! Лучше – на виселицу!
– Ты говорила, что выросла на ранчо. Это правда?
Саманта кивнула, спрашивая себя, сможет ли когда-нибудь снова нормально дышать и говорить. А перед глазами возникло лицо Беннета – очень красивое, с аккуратной круглой дырочкой меж бровей.
– Стреляешь ты хорошо, это я видела. А ездить верхом умеешь? А управляться со скотом, вести счета?
Саманта машинально кивала, не понимая, к чему все эти вопросы.
– П-почему ты мне помогаешь? Мой муж едва… едва тебя не… – Договорить она не смогла, это было слишком страшно.
И тут Элисон, несмотря на весь ужас их положения, вдруг улыбнулась.
– У меня дома, в той варварской стране, откуда я родом, нет долга выше, чем долг за спасение жизни. И нет закона выше, чем tha an lagh comraich.
– Comraich? – в недоумении заморгав, переспросила Саманта. Она не понимала, о чем говорила эта молодая, явно благополучная женщина. Или Элисон от страха сошла с ума, или…
– Это слово означает «убежище», – пояснила Элисон. – Теперь ясно?
Саманта помотала головой. Она по-прежнему ничего не понимала. И что за «варварская страна»? Ведь эта женщина совсем не похожа на эмигрантку. Выглядит вполне по-американски, говорит без акцента… Кажется, говорила, что в Сан-Франциско у нее остался жених и что ее родители – богатые скотоводы. А сейчас едет на Восток, чтобы уладить какой-то спор из-за земли…
– Я не знаю, что у тебя в прошлом, не знаю, как ты до такого дошла – но кажется, я знаю, как тебе помочь, – продолжала Элисон.
Саманта молча смотрела на нее. «Потерянная» – вот слово, которое лучше всего сейчас к ней подходило. Абсолютно потерянная. Не знала, куда ей идти, где ее место в мире и кто она вообще такая.
Взгляд Элисон потеплел.
– Скажи мне, Саманта, ты когда-нибудь бывала в Шотландии?
Глава третья
Уэстер-Росс, Горная Шотландия
Ноябрь 1880 года
Соглашаясь на это путешествие, Саманта боялась многого. Но только не того, что так скоро после смерти мужа окажется в объятиях другого мужчины!
«А похоже, бояться стоило», – думала она, чувствуя, как мужские руки, жесткие словно наручники, в попытке избежать которых она проделала путь через океан, прижимают ее к несокрушимому, как скала, телу.
Да, вот этого следовало опасаться больше всего на свете! Предательской реакции собственного тела на близость сильного и опасного мужчины.
Она полагала, что готова к любым трудностям, к любой западне. Однако в суматохе последних недель ни разу не задумалась о том, в какую ловушку могут превратиться… модные женские сапожки! Эти каблуки – какое-то дьявольское изобретение! Или, быть может, наказание божье для дочерей мятежной Евы.
Так или иначе, если бы Элисон не заявила, что на станции Страткаррон в шотландской глубинке нужно появиться «прилично одетой», Саманта не споткнулась бы на ровном месте из-за какого-то оборванца, выхватившего у нее сумочку и бросившегося наутек.
Разумеется, бежать за вором ей помешали каблуки, а вовсе не то, что она пялилась на могучего кельтского варвара, неизвестно что делавшего на станции в этот ранний час.
Черт возьми, она ведь и на платформу ступить не успела! Едва поезд, пыхтя и дыша паром, остановился, как мальчишка-оборванец, возникнув словно из ниоткуда, вырвал у нее сумку! Саманта попыталась побежать за ним, но каблуки вкупе с неудобными железными ступеньками сыграли с ней злую шутку: не удержавшись на ногах, она с громким визгом полетела вниз… и оказалась прямо в объятиях вышеупомянутого могучего варвара.
Варвара… одетого как джентльмен.
Хотя нет. Ничего джентльменского в нем точно не было. Никакой мягкости и сговорчивости, наоборот, от этого человека исходила вполне ощутимая аура силы.
– Спокойно, милая, я вас держу.
Несмотря на свое положение, от непривычного шотландского обращения «милая» – и особенно от того, как этот человек его произнес, – Саманта вдруг почувствовала… как внутри у нее что-то тает. Его звучный баритон ласкал слух, как шелк ласкает обнаженную кожу.
Рванувшись в его объятиях, Саманта сумела чуть-чуть отстраниться и взглянуть ему в лицо.
Она ошиблась. Он вовсе не варвар. Хотя, конечно, и не джентльмен. Как пить дать – кельтский бог.
Почти все мужчины поклоняются деньгам и оружию, и он, должно быть, знал толк и в том, и в другом. Сюртук же у него на плечах, широких, словно скалистые горы, стоил, наверное, целое состояние. Больше, чем она когда-либо…
– Моя сумка! – закричала Саманта.
Вспомнив об утраченных деньгах, она вновь забилась в объятиях незнакомца, не понимая, почему он ее еще не отпустил. В изящной сумочке цвета красного вина хранилось все ее богатство. Не только деньги, но еще и бесценные документы.
Документы на новое имя.
– Не кипятитесь, милочка. Сумку вам скоро вернут.
Саманта уже раскрыла рот, собираясь усомниться в этом, но тут вдруг увидела глаза незнакомца – и онемела. Никогда в жизни не видела она такой сочной изумрудной зелени! Ни дрожащая листва чахлых тополей в Неваде, где прошло ее детство, ни весна под палящим солнцем, быстро превращавшим зелень травы в золото, – ничто не подготовило ее к такому буйству зеленого цвета.
Едва ли даже холмы Шотландии – ее новой родины – могли бы сравниться по цвету с этими глазами.
Саманта смотрела на незнакомца как зачарованная. Как такое возможно? Разве бывают у живых людей вместо глаз – сверкающие изумруды?
Но не только рост и ширина плеч выделяли его из толпы (хотя после многолюдного лондонского вокзала Чаринг-Кросс эту скудную человеческую россыпь едва ли стоило называть «толпой»). Он выделялся своим величием. Саманта пыталась найти иное слово, попроще, но не смогла.
Величественный. Великолепный. Это все о нем.
Модный сюртук – воплощение изящества, но вот широкие плечи, которые он обтягивал, «изящными» никак не назовешь!
Вспоминая, как за счет Элисон Росс торопливо шила себе гардероб, Саманта подумала: «Интересно, ахал и охал ли портной над шириной этих плеч точно так же, как чикагская портниха ахала над моим высоким ростом?»
Саманта выросла среди крупных и сильных мужчин, закаленных тяжелой работой. И она привыкла ценить мужскую силу. За такого, черт возьми, и вышла замуж!
Но этот шотландец был не просто сильным. То есть был сильным не только физически. Таких, как он, она еще не встречала.
– Спасибо! – выдохнула Саманта, затем кашлянула, пытаясь изгнать из голоса презренный девичий трепет.
– Американка? – поинтересовался он, чуть приподняв бровь.
Почему-то Саманте показалось, что о ее происхождении он догадался еще до того, как она раскрыла рот.
Она кивнула и тут же сказала:
– Меня уже можно поставить на землю.
Но шотландец лишь еще крепче сжал ее талию, и в его изумрудных глазах блеснули лукавые огоньки.
– Думаю, не стоит. Весите вы не больше новорожденной пичужки и, по-моему, так же твердо стоите на ногах. Если я еще немного вас подержу, будет безопаснее.
«Вот уж нет!» – мысленно воскликнула Саманта. Все инстинкты кричали ей, что каждая секунда, проведенная в кольце этих сильных рук, опаснее предыдущей. И черт бы побрал этот его голос! С таким голосом даже полный урод и кретин соблазнит женщину за пять минут!
Тут Саманта вдруг вспомнила, что револьверы тоже остались в сумке. И тотчас же что-то подсказало ей, что стрелять на новом месте еще придется… Быть может – именно в этого типа. Что ж, она очень постарается не попортить его личико.
– Немедленно поставьте меня на землю, – сказала она. – Иначе, богом клянусь, так закричу, что в Лондоне услышат!
– Милая, в этой части света Лондон вас не защитит.
Стараясь унять лихорадочную дрожь – то ли тревоги, то ли возбуждения, – Саманта быстро осмотрелась. Несколько путешественников остановились и смотрели на них с любопытством, однако никто не спешил предложить ей помощь.
Черт, даже взглядом никто не выражал неодобрения этому грубияну! Впрочем, немного успокаивало то обстоятельство, что люди, смотревшие на них, по-видимому, не видели в ее положении ничего опасного.
Смерив незнакомца свирепым взглядом, Саманта уже открыла рот, собираясь издать пронзительный крик, – но тут он аккуратно поставил ее на платформу и проговорил:
– Признаюсь, мне не раз случалось становиться причиной женских криков, но исключительно криков радости и удовольствия.
Саманта поморщилась. Черт бы его побрал! От этой бесстыдной реплики внизу ее живота словно что-то взорвалось, и она забыла все те едкие и совершенно справедливые слова, которые приготовилась высказать в его адрес.
На долгий, долгий миг он задержал ее в объятиях, потом наконец отпустил. И Саманта мгновенно ощутила, что уже скучает по этим широким ладоням на своей затянутой в корсет талии. И еще казалось, что красивый незнакомец оставил на ней отпечатки, которые не скоро сотрутся…
Поспешно выбросив из головы эту мысль, Саманта подобрала юбки и быстро отошла на несколько шагов – подальше от него.
Однако расстояние создавало новую проблему. Теперь она видела незнакомца во весь рост – в полном великолепии. И от этой картины снова лишилась дара речи.
Саманта крепко зажмурилась, она отчаянно пыталась найти объяснение этому внезапному и неоправданному влечению. Нет в этом человеке ничего особенного! Просто она голодна, устала после долгой дороги, страшно измучена своими тревогами…
И совсем одна.
Она проехала на поезде через все Соединенные Штаты, а в Филадельфии села на пароход. В плавании страдала от горя и от морской болезни. Почти все время плакала. А от роскошных делика
