«Лесков — писатель будущего, и его жизнь в литературе глубоко поучительна», — утверждал Лев Толстой. Значение Лескова в русской литературе определилось только после смерти писателя. Блистательный рассказчик, подлинный мастер слова, он не получил признания при жизни, но оказал большое влияние и на последующее поколение беллетристов (Горького, Ремизова, Замятина), и на новейших русских прозаиков.
Прекрасное произведение, но надо немного выдержать начало :) на примере истории одной семьи и смены поколений показан «отживающий» тип эксцентричных людей (который до сих пор никуда не делся), потокающих своим страстям. Ему противопоставляется тип людей работающих, которых не увлекают пространные рассуждения, но которые честно и хорошо делают своё дело, и не имеют возможности, да и желания, бросаться из одной страсти в другую. Ещё мне лично было интересно читать потому, что я сама жила на Васильевском. И, кстати, соседи у нас были Норкины... Может, потомки тех самых:))))
Здесь еще, да, здесь, не в далеком провинциальном захолустье, а в Петербурге, в двух шагах от университета и академий сидят, например, как улитки, уткнувшись в самый узкий конец своей раковины, некоторые оригинальные ученые, когда-то что-то претерпевшие и с тех пор упорно делающие в течение многих лет всему обществу самую непростительную гримасу. Они употребляют все зависящие от них средства быть не тем, чем они созданы, изолироваться и становиться «не от мира сего».
в нервной лихорадке. Каждую почти ночь во время болезни она срывалась с кроватки, плакала и кричала: – Съешьте меня! Меня, меня съешьте скорей! Впечатлительности девочки стали бояться серьезно. Ее старались удалять от всего, что могло, по соображению родных, сильно влиять на ее душу: отнимали у нее книги, она безропотно отдавала их и, садясь, молчала по целым дням, лишь машинально исполняя, что ей скажут, но по-прежнему часто невпопад отвечала на то, о чем ее спросят. Родные теряли голову с этой восприимчивостью Маши. Как тщательно они ни берегли ее, невозможно же все-таки было удалить ее от всего, что различными путями добивалось в ее душу, с чем говорило ее чуткое сердечко. Оно говорило с визгливою песнью русской кухарки; с косящимся на солнце ощипанным орлом, которого напоказ зевакам таскал летом по острову ощипанный и полуголодный мальчик; говорило оно и с умными глазами остриженного пуделя, танцующего в красном фраке под звуки разбитой шарманки, – со всеми и со всем умело говорить это маленькое чуткое сердечко, и унять его говорливость, научить его молчанию не смог даже сам пастор Абель, который, по просьбе Софьи Карловны Норк, со всех решительно сторон, глубокомысленно обсудил душевную болезнь Мани и снабдил ее книгами особенного выбора.
