Часть первая

Дембель

Глава 1

– Муса, вур[4], Мусааааааа!

Истошный вопль прижатого к лавке джигита заставил прийти в себя. Чёрт! Про второго-то я и забыл совсем, пока этого давил. За что тут же чуть было не поплатился. Массивный дюралевый черпак на длинной рукояти натужно прогудел над головой и с треском врезался в стену. Блестящий кафель мелкими осколками с веселым дзеньканьем разлетелся по разгромленной мойке.

Вот ты где, родной. Ну, что же, как говорил любимый артист в бессмертном фильме: вечер перестает быть томным. Стоящий в двух шагах от меня приземистый крепыш, со жгуче-чёрной шевелюрой и тёмными глазами навыкате, заметно нервничал. Занесённый для удара черпак ощутимо подрагивал в напряжённых руках. «Вроде азер», – мелькнула мысль.

– А, эшак баласын, данус![5] – тонким фальцетом завопил этот любитель кухонной утвари. И наконец, решившись на атаку, обрушил свою импровизированную палицу, метя мне в голову.

«Точно азер», – подумал я отстранённо, едва уворачиваясь от удара и спрыгивая с лавки, на которой ещё минуту назад мутузил незадачливого южанина. Между тем огромный черпак, направленный нетвёрдой рукой гордого сына азербайджанского народа, нашёл всё-таки свою цель и со всего замаха врезался в грудь не менее гордого соплеменника. Раздавшийся вопль очень меня порадовал. Этот вопль у нас песней зовётся. Ха, почти по классику. Значит, попал всё-таки Муса. Хоть и не туда, куда собирался. А вот за то, что ты, болезный, со скамейки скатился, душевное вам мерси, как говорится. Нет, полезная всё-таки вещь лавка, универсальная. На ней и посидеть можно, и полежать, и всяких неумных абреков повоспитывать. Перехватываю ловчее прославленное в кабацких драках оружие. До чего же удобная штука! Не зря ведь Серёга Есенин, сам большой любитель повеселиться, отзывался о ней очень уважительно.

А что же оппоненты? Вот они, родимые! Да и куда они на фиг денутся, с подводной лодки, то есть с помывочного цеха гарнизонной столовой? Ударенный черпаком, Ахмет скрючился в форме эмбриона у бака с горячей водой и, подвывая, что-то причитал на своём нерусском, всем своим видом выражая горькое сожаление о случившемся и полное равнодушие к происходящему. С этим всё ясно: не боец. Неугомонный же Муса сменил тактику боя и уже не размахивал половником как дубинкой, а выставил перед собою свою палку-черпалку на манер мушкетёра и медленно соображал, что же предпринять.

Ну, ладно, Д'Артаньян ты наш недоделанный, сам напросился. Как говорится, кто с черпаком к нам придёт – тот лавкой и огребёт. От табуретки-переростка невозможно защититься. Ну, разве что железный рыцарский панцирь сможет сдержать такой удар. У черноглазого сына гор панциря не было. Да и вряд ли кто из венценосных особ посвящал его в рыцари. Под воздействием массивной штуки тело Мусы, что называется, воспарило. Мы с Сашкой Чуевым недавно такой трюк в телепередаче «Вокруг света» видели. Там то ли индийские йоги, то ли буддистские монахи долго медитировали, а потом отрывались от земли и зависали в воздухе.

Только у Мусы и без медитации неплохо получилось. Даже лучше, чем у йогов. Эх, уйду на дембель[6], буду послушников в Шао Лине тренировать. А что? «Школа бешенной табуретки!». Звучит неплохо. Надо будет с Саней посоветоваться. Из него гуру отменный выйдет. Ещё по «чижовке»[7] с первого удара казаха Кулаева в «космос» отправил. Долго мы его потом с «орбиты» возвращали. Полночи водой отливали, пока тот соображать начал. Правда, левым глазом косил и материться по-русски перестал. Может, и не совсем, но слов типа «я твою маму делал» мы от него больше не слышали.

Битие определяет сознание. Не самый глупый человек сказал, хотя к нашему случаю это не относится. Злосчастный Муса, красиво пролетев метра два по мокрой артерии столовой, с грохотом влепился в шкаф с мытой посудой и теперь живописно возлежал на груде алюминиевых тарелок, не подавая признаков жизни. Ан нет – зашевелился горемыка. Похоже, жить будет. И это радует.

Не хватало ещё за день до дембеля на «дизель»[8] уехать. Ну пусть пока очухивается. Никуда он уже не денется. А мы зловредным Ахметом займёмся, поди заждался.

– Ну что, урюк?

Верную скамейку поставим в сторонку, она уже своё отыграла. Разводяга для следующего акта нашей трагикомедии более уместна.

– За сигаретами сбегать или сапоги тебе почистить?

И, поигрывая массивным половником, делаю шаг в сторону поверженного противника. Тот уже перестал вопить и лишь тихонько поскуливал, не сводя вытаращенных глаз с тяжёлого предмета.

– Русский! Не надо, брат! Давай поговорим!

Ахмет вскинул руку в умоляющем жесте, не переставая сучить ногами, стремясь уползти подальше от непонятного русака со страшной поварёшкой в руках.

– Брат, говоришь? Во как… Сподобил Господь с братом повидаться. Только я думаю, что это не промысел Божий был, а животворящий черпак открыл тебе глаза. Иначе я бы тут в грязи валялся, а вы с Мусой об меня сапоги шлифовали. Что молчишь? Язык откусил? Что ты там бормочешь?

Я вас неправильно понял? Ха! Чудны дела твои, Господи! А как вас, козлов, прикажешь понимать, когда ты меня шваброй по спине огрел, а Муса требовал ему сигарет принести? И что ты там про мою маму говорил? Что, я опять тебя неправильно понял? Ты сколько служишь? Два года?

Значит, дембель, как и я. Странно, что они здесь забыли? Да и нацменов своего призыва я всех в гарнизоне знаю, как и они меня. Не посмели бы местные наезжать на старослужащего из авиационного полка. А здесь имеет место быть откровенное хамство. Или врут, что дембеля? Не похоже, зачем им это? Да и откуда здесь молодым урюкам взяться. Союз уже полтора года как развалился на отдельные государства со своими армиями. Воины ислама теперь дальше родных кишлаков не выезжают.

– Два года, говоришь?

Черпак угрожающе качнулся в сторону перепуганного «деда».

– А что же ты, паскуда, язык наш могучий так плохо знаешь? Так плохо, что коренной русич понять тебя не может. Но ничего, тебе крупно повезло. Судьба дала тебе последний шанс и послала учителя по русскому. Чего таращишься? Учитель – это я. Благо у нас ещё целый день впереди. Щас мы с тобой фонетику проходить будем.

И с короткого замаха врезал двоечнику по коленной чашечке.

– Что? Больно, дорогой? Конечно, больно. А когда ты со своими кунаками над молодыми глумился, не думал, что и обратка прилететь может? Что мыыы? Ну, помычи, помычи… Сейчас мы с фонетикой закончим и к синтаксису перейдем.

– Саша, что ты творишь? – гортанный возглас со странной смесью удивления, беспокойства и облегчения одновременно раздался с порога и заставил отложить урок русского на неопределённое время.

На входе в разгромленную мойку стоял молодой горец и, хищно поводя орлиным взором, с интересом взирал на происходящее.

– Саид, блин, зачем ты здесь? – досадливо поморщился я, хотя удивляться было нечему.

Руслан Саидов являлся штатным хлеборезом на гарнизонном камбузе, как иногда, форся морскими словечками, обзывали этот пункт питания наши сухопутные мореманы[9]. Молодой вайнах был отпрыском какого-то очень древнего разбойничьего рода горцев и мог долго перечислять своих предков, среди которых присутствовал даже один из ближайших нукеров имама Шамиля. Чем Руслан чрезвычайно гордился и очень переживал, когда узнал, что Шамиль в битве при ауле Гуниб сам сдался в плен, а не был захвачен бледнолицыми врагами раненым, отбиваясь до последнего. Интересный однако у них в горах был учитель истории. Да и ученик, воспитанный на рассказах о подвигах деда, не ударил в грязь лицом и, что называется, держал «шишку» на камбузе, негласно контролируя происходящее во вверенном ему учреждении. Странно, что припозднился. Наверное, опять масло «налево» толкал. То-то я смотрю, пайки совсем маленькие стали. Ну что же, понять человека можно. Домой едет, родни много, а без подарка вернёшься – не поймут. Так и в позор рода угодить недолго.

– Стреляли, – Руслан криво улыбнулся избитой шутке. – За что ты их так, Саша? – Саид кивнул на копошащихся среди бедлама страдальцев.

– У этого похоже ребро сломано. Смотри, как дышит.

– Ничего, – зло сплюнул я, – заживёт, зато в следующий раз умнее будут. А кто это, кстати? Что-то я их не припомню. Дикие какие-то. Нападают на человека, даже не попытавшись выяснить, кто перед ними и чего от него можно ожидать.

– Азера это. Два дня назад в базе обеспечения их видел. С севера домой летят. Хитрые они, как наш Мамед. Домой сразу не поехали, когда всех иностранцев отправляли – война ведь у них – с армянами режутся. – Саид взглянул как-то задумчиво на хитрых азеров и продолжил: – Вот они и решили отсидеться, пока дома всё не утихнет. Но что-то у себя в Североморске натворили, вот их и пнули к нам, поближе к дому, как прапор, что их привёз, сказал. Но чувствую, хрен они с таким характером до дома долетят, – и, улыбаясь во весь рот, уставился на меня.

– Саша, ты себя в зеркало-то видел? Как на тебя не наехать? На ногах сапоги, в которых три призыва ходили, тельняшка рваная, я ведь тебе новую вчера давал, а голландкой ты котлы, что ли, мыл? – старый друг не на шутку развеселился. – Ты же с виду чушок или чижара[10] сраный. Ну как тебя не припахать? – сверкнул Саид жёлтыми фиксами. – Ты зачем сюда, вообще, поперся? Тебе же домой завтра. Сидел бы сейчас в кубрике как порядочный ветеран Северного флота и парадку бы гладил. Так нет, поволокло на приключения, а если бы они тебе глаз набили? Вот бы мама твоя обрадовалась, – с участием посмотрел на меня друг.

– Дикий вы народ, Саид, – угрюмо буркнул я. – Ничего в понтах не понимаете, скучно мне в кубрике сидеть, решил развеяться напоследок, молодость душарскую вспомнить. Кто же знал, что придётся вспомнить всё, как Шварценеггеру, – улыбнулся я сравнению. – А что до прикида моего, так перед кем мне тут блатовать, меня в гарнизоне каждая собака знает и не связывается. С земляками твоими мы давно уже всё решили.

Саид помрачнел и машинально потёр белёсый шрамик над левой бровью. Как я его в начале службы припечатал, аж неловко теперь! Но тогда по-другому нельзя было.

– Ладно, друган, забей, не вспоминай. Молодые были, глупые. Сейчас-то нам что делить? Домой завтра. Ещё не раз друг друга добрым словом вспомним, вот увидишь.

Саид моргнул вдруг повлажневшим глазом. Сентиментальный, однако, потомок у абреков получился. Как я раньше не замечал. Да и у самого горло как-то предательски сдавило.

– Ладно, Руслан, пошёл я. В магазин ещё нужно заскочить, посидим сегодня напоследок.

– Саша, подожди, – придержал меня за локоть друг, – много не бери. Гапур с Сахуевым сегодня обещали к нам в полк прийти. Они всё что нужно с собой принесут.

– Из-за этих, что ли, Гапур придёт? – кивнул я в сторону битых бедолаг.

– Нет, конечно, – Руслан криво ухмыльнулся. – Гапур и не знает о них ещё ничего. – Просто попрощаться с тобой мои земляки хотят. Посидеть на дорожку.

– Ну хотят – значит посидим. Отчего же не посидеть? – развернулся я к дверям и уже на выходе услышал шепелявое бормотание:

– Нохчи, почему ты не помог? Ты же правоверный, как и мы.

– Он – брат мой, – прозвучал в ответ гортанный баритон.

Глава 2

Едва переступив порог камбуза, я столкнулся со старшим камбузного наряда, прапорщиком Федосеевым, мужчиной видным и решительным. При своей немаленькой комплекции Федос ещё обладал и выдающимся носом, который, не стесняясь, засовывал куда только можно, благодаря чему был в курсе всего, что происходит в округе, знал, где и что лежит и как это можно экспроприировать безболезненно. Несомненно, такой талант не мог остаться незамеченным, и который год подряд за Федосом закрепилась слава бабника, главного вора и лучшего старшины в дивизии. Матросы боготворили своего наставника, и он имел негласный статус главного «деда» полка.

К чести Николая Федоровича, нужно сказать, что он досконально разбирался в тонкостях взаимоотношений военнослужащих разных сроков службы и поддерживал сложившиеся в части традиции. Поговаривали, что у истоков некоторых обычаев стоял он сам. Так это было или нет, поди теперь угадай, но порядок в полку поддерживался неукоснительно.

Старослужащим даже в голову не могло прийти напрягать молодых сверх положенного. Конечно, матрос, отслуживший год, честно оттянув чижовку и получив традиционные двенадцать ударов баночкой[11] по заднице, до конца службы тряпку в руки больше не брал и, вообще, не задействовался на грязных работах, да и наряды годок мог выбирать себе по душе, согласовав со старшиной, разумеется. Но по неписаному закону чести ни один ветеран не припахал бы молодого на обслуживание себя любимого. Никто из молодых никогда не стирал бельё старослужащих и не чистил им обувь, и, вообще, ничего унизительного в адрес молодёжи полка со стороны годков не допускалось.

Другое дело – взаимоотношения матросов внутри собственного призыва. Тут уже, как говорится, как пойдет. Всё зависело от личных качеств каждого, способности вчерашнего недоросля, оторванного от мамкиной юбки, проявить себя в коллективе и заслужить авторитет у сослуживцев. Всё решалось в первые же дни. От того, как ты себя поставишь, зависела твоя дальнейшая судьба всего срока службы. Проявил характер, смог отстоять своё достоинство – честь тебе и хвала и «попутного ветра», как говорится.

Если же ты смалодушничал, менжанулся в критической ситуации, не смог ответить ударом на удар или уж совсем повел себя не по-джентльменски, побежал «стучать» начальству, то тут уж не взыщи. Армия – не институт благородных девиц, здесь свои порядки и нормы поведения, рассчитанные не на хлюпиков, но зато это – школа. Настоящая школа жизни, дающая возможность молодому человеку раскрыться и проявить мужские черты характера. Уроки, полученные здесь, запоминаются и откладывают свой отпечаток на всю жизнь. Даже много лет спустя, вспоминая годы, проведённые на службе, мы говорим спасибо учителям, которых встретили там. Один из таких педагогов сейчас потирал ушибленное плечо в шаге от меня и негромко матерился по-белорусски.

– Иванов, трясца твоей матери, очи повылезали. Нигде от тебя покоя нет. Постой, а что ты тут делаешь, у тебя же дембель завтра, – и хищно поводя своим замечательным носом, вдруг ухватил меня за рукав голландской рубахи, разорванной на груди. Успел-таки, нехороший Ахмет.

– Так, а это что у нас, а Иванов? Не угомонишься ты никак, даже домой спокойно уехать не можешь. С кем на этот раз? Вы же с базовскими вроде всё решили.

– Да я сам толком не понял, кто это был, азера какие-то шальные. Саид говорит, что они недавно с севера прилетели, курить им резко захотелось, пришлось угостить, думаю, бросят теперь совсем, никотин вреден для здоровья.

– Понятно. Когда же вы только разъедетесь, нервов на вас не хватает, – и грустно улыбнулся. – Ладно, Саня, иди приводи себя в порядок. Отвальную ночью будешь ставить?

– Ну ты же сам всё знаешь. Придёшь?

– Ты же сам всё знаешь, – передразнил меня прапорщик на манер попугая. – Конечно, приду, лично прослежу, чтобы вы опять чего не натворили. Ладно, бывай, Иванов, иди, собирайся. А мне уже пробу снимать пора.

И заботливый старшина шагнул в полупрозрачное марево столовой.

По-весеннему прохладный ветерок, налетевший откуда-то вдруг, сбил с меня пилотку и, по-хулигански свистнув в проводах, помчался вдоль казарм, увлекая за собой непонятно откуда взявшийся мусор. «Эх, Федоса на тебя нет! Он бы враз к порядку приучил», – усмехнулся я и, водрузив головной убор залихватски набекрень, зашагал в сторону кубрика. Мой путь пролегал по дорожке, называемой местными остряками «дорогой жизни» и ставшей уже родной за эти два года. В очередной раз подивился быстротечности времени, вспоминая как шагал по ней первый раз, когда нас, желторотых салаг, буквально вчера, вырванных из-под родительской опеки, в топорщащейся новой флотской форме и в бескозырках без ленточек, вели на первый приём пищи. А мы, изо всех сил стараясь выглядеть бывалыми и бесстрашными, шагали строем в неизвестность и громко голосили какую-то фигню, окрещённую сержантом «строевой песней». Песня, кажется, называлась «Марш авиаторов» и в сочетании с морской формой звучала как-то совсем уж сюрреалистично среди дремучих северных лесов. Здесь, согласно гениальным планам стратегов из Генштаба, была расположена дивизия стратегических бомбардировщиков, входившая в состав морской авиации Северного флота и выполнявшая задачи по патрулированию морских границ СССР и обнаружению подводных лодок потенциального противника. В одном из полков столь грозного соединения нам и предстояло отдать долг Родине на должности авиационных механиков.

Но никто из призывников весны 1991 года, как, впрочем, и большинство наших сограждан, и предположить не мог, какая катастрофа постигнет страну уже через несколько месяцев. Когда, принимая присягу в июле, со всем пылом юношеских сердец мы клялись защищать свою Родину до последней капли крови, никому в голову прийти не могло, что уже в декабре страны, которой мы поклялись в верности, не станет, что государство, столетиями собираемое нашими предками в единое и сумевшее отстоять свою целостность и независимость перед внешними врагами, будет уничтожено врагом внутренним. Начиная с середины 1980-х, с приходом к власти нового генсека, молодого и энергичного, велась планомерная работа по подтачиванию устоев Советского Союза, по разрушению его моральных и идеологических принципов. На страницах газет и в телепередачах под красивыми лозунгами «гласность», «новое мышление», «перестройка» на героическое прошлое советского народа выливались тонны помоев. Новоявленные правозащитники, скуля и подвывая от нетерпения, вытаскивали на свет всё новые и новые «обличающие» факты и без всякого стеснения обвиняли давно почившего И. В. Сталина в смерти сотен миллионов «невинно убиенных узников совести». А уж как по Брежневу прошлись! Даже термин такой придумали специальный – «эпоха застоя». Как будто страна за восемнадцать лет правления Леонида Ильича не строила ежегодно десятки заводов и фабрик, а миллионы тружеников не создавали промышленные гиганты и не возделывали сотни тысяч гектаров народной земли, а где-то в сторонке тихо простояли все эти годы!

Различного толка диссиденты, выйдя из привычных кухонь коммуналок на центральные площади городов, исступлённо митинговали, призывая русский народ покаяться. Тут же были реабилитированы сотни государственных преступников, осуждённых советским судом, и те, кого постеснялся оправдать даже незабвенный «кукурузник» Никита Хрущев, сам приложивший руку к репрессиям тридцатых годов. Науськиваемые западными патронами встали на дыбы притаившиеся до времени националистические организации. Первыми заявили о себе недобитые «лесные братья» из прибалтийских республик. Назвавшись оккупированными, они потребовали немедленного суверенитета. Не заставили долго ждать и напуганные расследованиями Генпрокуратуры бабаи из Средней Азии. Партийные функционеры южных республик, по сути, оставались такими же феодальными властителями, как и их предшественники триста лет назад.

Вскрывались преступные превышения должностных полномочий, приписки, хищения на миллионы рублей. При обысках дворцов первых секретарей обкомов партии изымались такие ценности, при виде которых средневековые эмиры сочли бы себя нищими. При первых же арестах баи и беки, они же секретари райкомов и обкомов, не желая разделить участь собратьев по ремеслу, в один голос завыли о свободе и независимости.

Перестроечная шизофрения охватила всю страну – республики лихорадило. С полок магазинов исчезли продукты питания и товары повседневного спроса. Как реквием советской экономике, правительство ввело карточки на всё, как во время войны. Без них нельзя было купить ни сахар, ни водку, ни стиральный порошок… Даже носки можно было приобрести только по предъявлению этих самых карточек. Жестокое унижение испытало курящее население страны. Люди, подверженные этой пагубной привычке, не в силах отказаться от многолетней страсти, за неимением табака в магазинах, вынуждены были собирать окурки на улицах. И, сгорая от стыда за собственное малодушие, обжигая пальцы, раскуривали крохотные замызганные бычки и жадно вдыхали в себя прогорклый никотиновый дурман. На базарах даже появились люди, торгующие окурками на развес и в розницу. И это при том, что работали все предприятия страны. Люди выпускали продукцию, выполняли план, получали за свою работу заработную плату и не могли потратить её, потому что в магазинах было хоть шаром покати. Продукция исчезала в неизвестном направлении.

На теле государства, состоящего из десятков народностей, вспухли и прорвались гнойники межнациональной вражды. Добрые соседи, еще вчера жившие в атмосфере дружбы и взаимопомощи, позабыв, сколько они пережили вместе, как делились последним куском хлеба и как приходили на помощь друг другу в роковую минуту, вдруг посчитали себя обделёнными и униженными. Призываемые подстрекателями, они шли громить дворы своих ещё недавних друзей.

В Крыму зашевелись татары и, вспомнив старые обиды, стали требовать свержения ненавистного российского ига и передачи всей власти на полуострове в руки исконных его жителей, то есть себя любимых. Странно, что греки промолчали, ведь они Тавриду ещё раньше заселили, а может, и не промолчали, но татары были громче. Националисты активизировались на всей территории огромной страны. Словно неразумные дети, играя популистскими идеями как спичками, они пытались разжечь огонь вражды и столкнуть лбами народы. И, нужно отдать им должное, местами преуспели. Ещё как.

Страшным кровавым пламенем заполыхал Кавказ. Грузины в своё время обратились с просьбой к русскому императору спасти их от турецкого геноцида. И вырезаемые османами истошно молили Павла Первого принять их под крыло Великой Империи. Православный государь милосердно отнёсся к просьбе братьев по вере и высочайшим указом повелел ввести русские войска на территорию Закавказья с целью спасти православных братьев-грузин от уничтожения турецкими и иранскими радикалами. Поход русской армии через земли многочисленных горских племён послужил началом Кавказской войны, растянувшейся на десятилетия и унёсшей жизни десятков тысяч русских людей. Спустя двести лет «благодарные» потомки спасённых грузин объявили себя угнетёнными и потребовали немедленного освобождения от русского засилья.

С новой силой разгорелся конфликт между Арменией и Азербайджаном вокруг Нагорного Карабаха. Не в состоянии решить вопрос мирным путём, со всем кавказским темпераментом стороны решили доказать, кто тут главный. И, воспользовавшись советским оружием, в изобилии скопившимся на складах, приступили к масштабным боевым действиям. Кровавой вакханалии, развернувшейся в стране, по масштабности и ожесточённости мало найдётся примеров в истории. Армяне резали азербайджанцев. Азербайджанцы стреляли в армян. И все вместе упоённо мордовали русских.

Народы ещё недавно могучей державы, доведённые до умопомешательства искусственно созданным экономическим кризисом, льющейся из всех источников СМИ чернухой, не в силах разобраться в сложившейся ситуации и понять, что они всего лишь марионетки в чужой жестокой игре, целью которой являлось уничтожение мощного Союза Советских Социалистических Республик, отчаянно искали виновных в своих бедах. И конечно же нашли. Правда, не без подсказки забугорных специалистов. Но кого это тогда волновало! Главное – вот он, враг номер один, единственный и неповторимый. Ответчиком выступал не один какой-либо конкретный человек. Нет, на роль врага был назначен целый народ. Титульная нация великой империи. Русские должны были ответить за всё.

Потомков воинов, избавивших мир от нацизма, стали называть оккупантами и агрессорами. Дети и внуки врачей, строителей и учителей, ликвидировавших эпидемиологические заболевания в степных улусах и горных аулах, построившие города, давшие многим народам письменность, вырвав их из тьмы средневековья, в одночасье оказались виновниками всех бед и были вынуждены покинуть обжитые места и искать новое счастье на покинутой когда-то Родине.

Мир будто перевернулся. Пьянящий воздух вседозволенности и распущенности по недомыслию воспринимавшийся как свобода, кружил головы и толкал на самые дерзкие поступки, заходящие порой далеко за черту всякой морали. Изо всех щелей, как тараканы, повылезали болтуны и шарлатаны, называвшие себя магами и экстрасенсами. Предрекая ужасные беды на головы россиян, они обещали спасти мир и излечить народ ото всех недугов. Для этого требовалась-то сущая ерунда. Всего лишь поставить банку с водой перед экраном телевизора в то время, когда там в прямом эфире бесновался «великий целитель». В видеосалонах крутили порнуху и дешевые боевики, которые органы советской власти в период своего расцвета засунули бы производителям и прокатчикам туда, где им самое место. Народ словно опоили дурманом. Сладким, вязким и отшибающим мозги. Мы смотрели, как американский супергерой на экране телевизора убивает советских солдат, и радовались его победам. Переживали за бразильскую белую рабыню Изауру и мечтали добраться до мерзкой рожи сеньора Леонсио. А сколько детей, рождённых в ту эпоху, получили свои имена в честь сериальных персонажей. В песочницах советских городов нередко можно было наблюдать, как, не поделив игрушку, дерутся маленькие Луис-Альберто с Хуан-Карлосом под задорный смех светловолосой Марианны.

Не встречая сопротивления, на территорию советского государства, ослабленного экономическим кризисом, вторглись низкокачественные, порой опасные для здоровья товары иностранного производства. Не востребованные у себя дома, они неожиданно нашли спрос в нашей несчастной стране. Тысячи фур отовсюду везли миллионы тонн всякого хлама, прозванного «гуманитарной помощью» и переданного нам кичливыми европейцами словно нищим, нерадивым туземцам какой-нибудь колонии. Чего только не было в тех машинах. И испорченные продукты, от которых воротили носы даже собаки, и ношеное бельё, и неработающая аппаратура… Европа словно на гигантскую помойку выбрасывала свой залежалый товар и покровительственно улыбалась.

Жар стыда прильнул к лицу. И тут словно специально, чтобы отвлечь меня от тягостных размышлений, по тропинке из «чепка» навстречу выскочил Женя Щегол – «карась» из роты охраны. Парнишка шустрый и общительный. Подчёркнуто независимо – переводные банки ему уже месяц как пробили, на равных поздоровался и, вытащив из кармана брюк помятую пачку «Примы», предложил закурить. Эх, Щегол, ты, Щегол. «Карась»[12] – это, конечно, уже не «чижара», но до дембеля тебе ещё как до Пекина. Год лямку тянуть, а может, и больше. Из роты охраны почему-то всегда поздно увольнялись. И вальяжно щёлкнув крышкой самодельного портсигара, я предложил ему своих – дембельских. При виде респектабельных «Мальборо» глаз Жени дёрнулся. Вот так вот, сынок. Знай наших. Но ничего так парень, справился. Степенно извлёкши из рандолевой коробки сигарету, неспеша прикурил и повёл светскую беседу о последней дембельской моде, всё время при этом завистливо поглядывая на мою непрезентабельную робу.

Конечно, надетая на мне замызганная голландка с рваным воротом и драная тельняшка выглядели куда как круче и статуснее его безукоризненной формы с выглаженным рубцом неуставной «годички» на спине. Да, позволь себе кто-то из молодых надеть что-то подобное моему прикиду, его тут же долго и со всем старанием «любили» бы не только старшина, но и все старослужащие, встретившиеся на пути. На святое посягать нельзя. Право носить рваньё безнаказанно нужно было заслужить. И не только сроком службы. Здесь требуется особое положение, авторитет среди сослуживцев. Это как меч у воина или бобровая шапка у боярина. Жаль, Саид этого не понимает. Для него все наши традиции – всего лишь блажь и выпендрёж. Он даже масло на стодневку жрал, «орёл горный».

Меж тем Щегол посетовал на ротного – «козла», который, сука такая, совсем озверел, и приходится через день на ремень тянуть караульную службу и, стрельнув на прощание ароматную сигарету, заспешил по своим «карасёвским» делам в сторону вещевого склада.

«Странно, – мелькнула мысль, – чего они туда зачастили? Похоже, какую-то лазейку пробили. Да, Бог с ними, – отмахнулся я про себя, – мне-то что. Домой завтра, а пацанам ещё год сапоги топтать. Пусть крутятся». И, бодро перепрыгнув через трубы коммуникаций, я пошагал вдоль забора, огораживающего гарнизонные склады. И, рассеянно глазея по сторонам, вдруг зацепился взглядом за полуистлевшую надпись на стене ограды.

«Защита Отечества – есть священный долг каждого гражданина СССР», – гордо гласил лозунг, цитируя статью Конституции уже не существующего государства.

– Дозащищались, блин, – сплюнул я в лужу. Настроение опять испортилось.

Страна, готовая отразить натиск любого внешнего врага, пала под ударами врага внутреннего. Современные системы вооружения – плод деятельности советских КБ, десятилетиями трудившихся над созданием мощного щита Родины, колоссальный опыт советских военных, накопленный в ходе больших и малых войн, которыми изобиловало двадцатое столетие и непременным участником которых выступал Советский Союз, оказались бессильны перед социальными катаклизмами, порождёнными алчностью и продажностью людей, пробравшихся во власть.

В терминологии спецслужб ведущих мировых держав существует такое понятие, как «агент влияния». Эти люди не приобретаются голой вербовкой. Их воспитывают долго, упорно, ненавязчиво. Их обхаживают и прикармливают в полном соответствии с народной мудростью, что «чей хлеб ем, того и песню пою». Это не прозаичные «рыцари плаща и кинжала», тырящие под покровом ночи секретные документы, закладывая попутно тонну тротила под опору моста. Нет. Это вполне респектабельные, высокопоставленные граждане, делающие всё возможное, чтобы в родном государстве проводилась политика, выгодная их хозяевам. Именно они стояли у истоков великих потрясений, ураганом промчавшихся по территории Советского Союза и поставивших его на грань уничтожения.

Даже когда граждане союзных республик, несмотря на все проблемы и разногласия, выразили желание остаться в братской семье народов и проголосовали за сохранение Советского Союза на Всесоюзном референдуме 17 марта 1991 года, то и тогда эти выкормыши западной демократии нисколько не отчаялись. А наплевав на выбор народа, довели начатое дело до конца и выполнили заказ своих забугорных кураторов. В декабре 1991 года Союз Советских Социалистических Республик перестал существовать.

Средства и методы, к которым прибегли эти деятели, убивая свою Родину, не вызывают ничего, кроме, мягко говоря, недоумения. Один только театр абсурда под названием ГКЧП чего стоит! Как можно всерьёз воспринимать ситуацию, когда несколько тысяч воинствующих молодчиков и откровенных бездельников под предводительством бывшего секретаря горкома КПСС, в один момент ставшего непримиримым борцом с партией, взрастившей его, смогли на равных противостоять главному органу власти на тот момент. В государственный комитет по чрезвычайному положению входили высшие должностные лица, обладающие реальной фактической властью и имеющие в подчинении десятки тысяч сотрудников силовых ведомств. Да будь там всё по-настоящему, достаточно было лишь команды, чтобы от этих горлопанов вместе с главарём-перевёртышем и мокрого следа не осталось бы на брусчатке площади. Но нет, команды не последовало, и «артисты» до конца отыграли свои роли. Фарс состоялся! Потом главные герои шоу рыдали перед телекамерами и дружно просили прощения за причинённое беспокойство. Их, конечно же, простили. И, немного пожурив на прощание, отправили на заслуженный отдых.

Счастливые же кукловоды, наспех отпраздновав победу, тут же принялись делить свалившееся в руки счастье в виде огромного количества ресурсов. (Под это дело даже медаль с помпезным названием «Защитнику свободной России» отчеканить не поленились. Медаль сия тут же получила в народе меткое прозвище «Засранка» и уважением не пользовалась.)

Конечно, события, происходящие в стране в те годы, не могли не отразиться на её вооружённых силах. Помню, как наворачивались слёзы в глазах сорокалетних мужиков-лётчиков дивизии, когда снимали с боевого дежурства оба её полка, а боевые самолёты, за годы службы ставшие для летунов родными, резали и цветным ломом продавали за границу. Как отстранили матросов срочной службы от обслуживания полётов, заменяя их на женщин-контрактниц. Срочники, не занятые ничем, кроме несения внутренних нарядов, в полном соответствии с флотской мудростью, гласящей что «не измотанный матрос – к вечеру преступник», благодаря избытку времени и не контролируемой юношеской энергии стали извечной головной болью для командиров частей, принося им залёт за залётом в послужной список.

Нерешительность командования и желание скрыть творящийся бардак в подразделениях способствовали моральному разложению и потере боеспособности воинских формирований. Удержать в узде стихию распада армии и флота и спасти их от окончательной деградации смогли тогда только такие люди, как Федос, и сложившиеся на протяжении десятилетий традиции воинской службы. Именно они смогли противостоять проникновению в наш полк такой заразы, как национализм и землячество. Как смертоносные гадины, эти явления пробрались в казармы и, пользуясь безнаказанностью и попустительством офицеров, надолго поселились там, извратив само понятие воинской службы и искалечив судьбы многих молодых людей, не нашедших в себе силы противостоять наглости и напору уроженцев Кавказа.

Глава 3

Так, бредя в задумчивости вдоль забора, под весёлое чириканье птах, радующихся ворвавшейся весне, я не заметил, как добрался до ворот, ведущих в святая святых для всех обитателей гарнизона – продовольственного склада. Врата сии украшала собою грузная фигура мужчины невысокого роста в полковничьей «шапке с ручкой» на голове и облачённая в офицерскую же кожаную куртку лётного состава. Куртка эта, так же, как и шапка, были не по чину данному субъекту. Но старший прапорщик Наливайко Пётр Данилович, а именно так звали обладателя головного убора старшего офицерского состава, с высоты своего положения начальника продовольственного склада дивизии плевал на субординацию и рассекал по гарнизону в новенькой шевретке на зависть летунам, донашивающим старое обмундирование ввиду отсутствия нового на складах. Правда, козырную шапку на людях пижонистый «кусок» не носил почему-то. Наверное, стеснялся. Блатовал в ней прапор исключительно на складе.

– Здорово, апостол Пётр! – первым поприветствовал я сурового привратника. И, пожимая пухлую, мягкую ладонь завсклада, с улыбкой добавил: – Ты