Оглавление

Посвящается Алекс и Ярику.

РАССКАЗЫ

Грациозник

Когда Захар Васильевич Просветов в первый раз увидел грациозника, он подумал, что допился до чертиков.

Так и сказал сам себе, стоя на кухне и глядя на свою кружку — фаянсовую, с розочками — из которой с тихим хлюпаньем кто-то тянул сладкий чай.

— Допился, — сокрушенно сказал Захар Васильевич и покачал головой. — Допился ты, Захарка.

А потом пожал плечами и сам себя обругал беззлобно. Какое там «допился», что за ерунда? Пить водку Захар Просветов бросил еще лет двадцать назад, еще когда работал токарем-лекальщиком. Там нужен верный глаз, без этого никак. С тех пор, кроме чая разных сортов, он не брал в рот ничего жидкого. Даже к обычной воде Просветов относился с подозрением, предпочитая при любой возможности заварить в огромном пузатом чайнике английского фарфора крепчайший, черный как деготь настой ассама. «В воду рыбы гадят, а заварка без крепости — помои», — бормотал себе под нос Захар Васильевич, любовно ополаскивая чайник кипятком. Когда была жива жена, она, бывало, ворчала на Захара за его чудачество. Но теперь Просветов уже давно жил бобылем, а потому чай заваривал исключительно для себя. Так, чтобы в кружке не было видно дна.

И теперь этот самый чай, сдобренный тростниковым сахаром, кто-то выхлюпал до донышка. Прямо у хозяина на глазах.

— Да что ж это творится-то? — возмутился Просветов. Мужик он был не злой, хотя в случае чего даже в пожилые годы мог приложить уличного хулигана в ухо так, чтобы тот — брык, и с копыт. Но сейчас прикладывать вроде как бы и некого было.

Или все-таки…?

Захар Васильевич всмотрелся пристальнее. За тумбочкой, на которой стояла здоровенная литровая чашка, кто-то возился, тоненько пофыркивая. Затаив дыхание, Захар вытянул жилистую шею, прищурился и от неожиданности громко сглотнул, дернув щетинистым кадыком. За тумбочкой притихли, а потом оттуда несмело выглянуло… что-то.

Это была толстая зверушка, покрытая короткой пушистой шерстью бело-розового цвета. Настороженно торчащие вверх уши заканчивались кисточками, а длинные усы топорщились во все стороны. Зверушка, глядя на Просветова круглыми золотистыми глазами, вытянула длинный хоботок в розовой щетинке, и забулькала в чашке, допивая последние капли чая.

— Разъедрить твою в кочедык, — печально сказал старый токарь. — Настаивал для себя, настаивал… Сахарку не пожалел. А ты!

Зверушка, чуть осмелев, высунулась из-за тумбочки почти вся и почесала за ухом короткой толстой лапой с мягкими подушечками. Вся она была похожа на забавную помесь маленького бегемота с кошкой. Глядя на нее, Просветов вдруг почувствовал, что прострел, мучивший его третий день, прошел без следа. Не поверив сам себе, он осторожно наклонился и подобрал с пола упавшую газету, до которой вчера и дотянуться-то не могу — так скрутило.

Поясница не болела. Да и вообще — как-то стало радостно, будто в молодости, когда рабочая неделя позади, а впереди мотоцикл, удочки, быстрая езда по вечерним проселкам, а потом — ночное озерцо, рыбалка и костерок, около которого собрались старые захаровы друганы, чтобы потравить байки и распить чего бог послал.

Зверушка довольно фыркнула и потопала мимо Захара Васильевича в комнату, смешно повиливая нашлепкой короткого хвоста на толстой заднице. Просветов вдруг встревожился.

— Эй, ты там смотри, сторожко чтобы! У меня ж там Мурзик дрыхнет, он чужих не любит.

Сибирский кот Мурзик, безраздельно царивший в доме Просветова уже шестой год, был из породы котов бойцовых и неустрашимых. Гостей Мурзик почти не терпел, а соседских котов гонял так, что клочья летали по улице, точно тополиный пух в жару.

Старик еще не успел ничего сообразить, как Мурзик показался в дверях комнаты. Бесстрашная мохнатая зверушка потопала прямо к нему.

— Ой, японский бог, чего счас будет-то… — крякнул Просветов.

Но ничего не было.

Мурзик, гроза людей и котов, мирно обнюхал неведомого гостя, а потом потерся боком об бело-розовую шерсть и мяукнул — вполне дружелюбно.

— Так это что ж получается? — громко удивился Захар Васильевич. — Это ты его, значит, сам впустил?

Мурзик мяукнул с утвердительной интонацией, а потом завалился в прихожей, подставив хозяину брюхо и закрыл глаза, громко мурча.

— Чудеса, — констатировал Просветов, опять легко нагнулся, почесал теплое брюхо и пошел в комнату, шаркая войлочными тапками по линолеуму.

Зверушка сидела на подоконнике и разглядывала фикус в горшке. Старик зажмурился и потряс головой. Нет, точно не привиделось — фикус прямо на глазах тянулся вверх.

— Ты это… смотри только, чтобы он тут не разросся совсем! — шикнул хозяин, а потом вздохнул:

— Таня-то моя его любила шибко, пока жива была. Ухаживала. И я тоже стараюсь, хоть грабки-то у меня корявые, не женские, — и Захар Васильевич показал шерстистому созданию свои заскорузлые, разбитые работой ладони, с которых мозоли не сошли даже после пенсии.

Бело-розовый пискнул что-то радостное, и спрыгнул с подоконника, хлопнувшись четырьмя толстыми лапами. А потом — вот только Просветов моргнул — и зверушка исчезла. Была — и нету, как сдуло.

— Вот такая вот загогулина, — растерянно сказал старый токарь.

На душе было легко, весело и чисто, прямо как после короткого, но бурного дождя летом, который смывает всякое дрянное и оставляет после себя яркое небо.

Просветов еще немного поразмыслил, стянул с поясницы пуховый платок козьей шерсти, которым подвязывался от прострела, и зашаркал к двери. Выйдя на лестничную клетку, он поднялся этажом выше и позвонил в дверь, обшитую деревянными планками, со щегольски начищенной медяшкой, на которой был вычеканен номер квартиры — 37.

— Тимофеевна, вот ты мне скажи — спятил я, ли чо ли? — с таким вопросом, пожав плечами, он шагнул в прихожую к соседке.

Дарья Тимофеевна Стахеева, бывший директор библиотеки поселка Красный Перегон, ответила не сразу. Сначала она опустила со лба на переносицу очки в тонкой металлической оправе, а потом придирчиво изучила лицо Просветова.

— Да что ты меня изучаешь, как в музее? — буркнул он.

— Сам же спросил — спятил или нет? Да вроде нет, все тот же, хоть и ума шибко тоже не прибавилось, — отозвалась Дарья Тимофеевна. — заходи уже, не стой столбом.

— Тут такое дело…

* * *

— Значит, говоришь, сначала чай у тебя выдула эта животина, а потом еще и фикус вытянула?

— Сам бы не поверил, если бы кто рассказал, Тимофеевна! Так ведь плохим зрением не страдаю, это ты у нас окуляры носишь… Да и белой горячки вроде тоже нету. И даже таблетки не пью, только чайком пробавляюсь.

— Повезло тебе, Захар, — вздохнула Дарья Тимофеевна и подперла щеку кулаком, продолжая помешивать ложечкой в стакане. — Это ведь грациозник к тебе пришел. Теперь поселится, только не спугни смотри.

— Граци… чего? — не понял Просветов. — Это кто еще такой-то?

— Грациозник. Они редко кому дают себя увидеть.

— Что за звери такие? Даже не читал про них.

— Еще бы! — рассмеялась Стахеева. — О них в научных книжках не пишут, а ты, поди, такие только и читаешь.

Захар Васильевич смутился. И правда, фантастику всякую он не уважал, потому что — чего зря придумывать? В жизни, вон, чудес хватает, одно только что чай выпило до дна, а потом исчезло.

— Да ладно, тебе лишь бы позубоскалить! — рассердился он.

— Смех продлевает жизнь, — наставительно заметила бывшая библиотекарша. — Не сердись, Васильич.

Оказалось, что грациозники — звери очень скрытные и таинственные. И живут только там, где всегда порядок, а еще у хозяев хорошее настроение, никто ни с кем не ссорится и не ругается. Если кто-то плачет от горя или обиды, грациозник болеет и даже может умереть, такой нежный зверь.

— А с кем мне ругаться-то? — вздохнул Просветов. — Я и раньше-то со своей никогда не ругался. Так только, иногда цыкнем друг на друга. А сейчас — что мне, на Мурзика кулаком стучать? И плакать не с чего, отплакал я свое. Теперь каждый день радуюсь всякой мелочи.

— Вот поэтому грациозник к тебе и пришел. Они чуть что — и сразу исчезают, если что не по ним. А еще кошек любят.

— Да это я уже понял, — покивал головой Захар Васильевич, — и котейки, похоже, от них тоже балдеют.

— Чуют потому что.

— И что, от них польза-то есть?

Дарья Тимофеевна снова подняла очки на лоб и внимательно посмотрела в глаза Просветову.

— Васильич, — проникновенно сказала она, — я иногда думаю: ты правда дурачок, или прикидываешься?

Старый токарь хотел было снова рассердиться, но понял, что проще признать себя дураком.

— Да чего уж там, — сокрушенно махнул он рукой. — Дурак, как в картах, только «погонов» на плечи не хватает. Знаешь, Тимофеевна, у меня ведь даже прострел прошел, когда я на этого… грациозника просто посмотрел.

— И неудивительно. Пока он у тебя живет, болеть вообще не будешь.

— Ну? Эх, вот бы мне такого зверя по молодости, чтобы с утра похмелья не было… — лукаво рассмеялся Просветов в ответ на возмущенный взгляд Дарьи Тимофеевны. — Да ладно, Даш, ну шучу я. Сам понимаю — зверушка нежная, всякого грубого не терпит.

— Ты ей имбирное печенье покупай, — авторитетно посоветовала Стахеева, — вот такое, как у меня. Тогда вообще не оттащишь.

— Разоренье сплошное для пенсии, — снова вздохнул Захар Васильевич.

— Ну уж конечно! Как будто я не знаю, что ты своего Мурзика кормишь, как в ресторане.

— Так это кот, я ж его вот таким мелким в кармане пальто домой притащил… Мы в ответе за тех, кого притащили!

— Ишь, философ на пенсии, — хмыкнула Стахеева. — Вот и грациознику печенюшки не пожалей.

— Да уж придется. Как говорится, солдат ребенка не обидит. А токарь-лекальщик — тем более.

Захар Васильевич задумался и вдруг спросил:

— Слушай, Тимофеевна… А ты откуда так много про них знаешь-то? Если в книгах такое не пишут?

— Разные книги бывают, — задумчиво ответила Дарья Тимофеевна и опустила руку с печеньем под стол. Оттуда послышался негромкий хруст. Просветов приподнял скатерть и уставился на грациозника, аккуратно обгрызавшего имбирное печенье, не оставляя ни крошки. Тот был рыжий и синеглазый.

* * *

Ночью, впервые за несколько лет, Захар Васильевич Просветов спал крепко и видел хороший сон. Он улыбался и дышал глубоко и ровно, выпростав из-под одеяла руку и положив ладонь на бок кота Мурзика, растянувшегося рядом на кровати.

А на кухонной тумбочке медленно пустела оставленная на ночь чашка крепкого сладкого чая.

Время улетать

В каждом крупном городе, где есть университет, его корпуса любят разговаривать друг с другом. А вы не знали?

Кто-то недоверчиво хмыкнет и скажет: «Корпуса? В смысле, здания? Вот ведь, выдумал!» Но найдутся и такие, кто понимающе кивнет головой — знаю, мол, слышал. В шелесте ночного осеннего ветра, в гудении проводов, пересекающих улицы, в блеске оконных стекол. Корпуса, воспитавшие бессчетное количество студентов, и в самом деле не молчат. Да отчего бы им и не поговорить?

Вот и этот город не был исключением.

Здания, на которых висели таблички самых разных факультетов, были разбросаны здесь от центра до самых дальних районов. Дальше всех стоял корпус биологического факультета, который прочие считали бирюком и ворчливым занудой, хотя ему всего лишь очень скучно было стоять на месте бывшего болота. Тут поневоле заворчишь.

Но больше всего корпусов было, конечно, в центре — целый квартал, который иногда так и называли «студенческим». Новые дома здесь были перемешаны со старыми, еще дореволюционной постройки, чугунные решетки оград сменялись каменными, и даже чудом сохранившийся старый парк под боком у Главного корпуса шелестел под ветром.

Главный корпус считал себя гуманитарием и большим интеллектуалом. Еще бы, филологический факультет, отделение иностранных языков… Когда Главный говорил с остальными, то ронял слова веско, зная им цену и чуть снисходительно поглядывая на соседей, крыши которых, выступающие тут и там в разных кварталах, внимательно, и даже с некоторой робостью к нему прислушивались. Даже Матфак, сухой педант и логик, превыше всего ценивший цифры, не спорил с Главным корпусом. На то он и главный.

Некоторые корпуса в жизни не видели друг друга — городские расстояния мешают это сделать даже самому зоркому зданию. Так что они порой с легким недоверием слушали голоса невидимых соседей.

— Биофак? Да есть ли он вообще? — хмыкал Математический, щурясь всеми окнами, которых уже загорались вечерние огни аудиторий. — Где доказательства? Да, я порой слышу этот брюзжащий и вечно всем недовольный голос, но что с того? Возможно, это всего лишь чья-то неумная шутка…

— Биофак есть, — как всегда веско ронял Главный корпус, авторитетно поблескивая стеклянным вестибюлем, — он же входит в число моих факультетов. А значит, существует.

— Толку-то от него, — морщился тонированным стеклянным фасадом Юрфак, — птички, рыбки… Неприспособлен к жизни этот ваш Биофак. Провинция какая-то.

— Сам ты, — помедлив, отзывался Биофак, — богатенький выскочка. И все твои студенты, просто пустышки в галстуках.

— Да ты…

— Не ссорьтесь.

Этот медленный, скрипучий голос заставлял все корпуса уважительно и чуть испуганно притихнуть. Еще бы. Когда в разговор вступал сам Административный, даже Главный примолкал и становился как-то меньше размером.

Самый старый корпус, из красного кирпича двухвековой давности, раньше давал приют физикам, а совсем в незапамятные времена — веселым гимназистам. Но времена сменились, физический факультет переехал в другое здание. И корпус стал Административным, словно бы старый полковник получил генеральские эполеты и был отправлен на почетную пенсию. Все другие втихомолку называли его просто — Старик.

Но он помнил многое. Помнил дробный веселый стук каблучков по вечной чугунной лестнице, которую десятилетия только отполировали до блеска, не стерев ни единой ступеньки. Помнил шумные споры «физиков и лириков», смелые эксперименты в аудиториях и студенческие бесшабашные гулянки.

Помнил кровь и боль полевого госпиталя, который сделали в нем во время войны. После этого Старик перестал видеть сны, в которых веселились гимназисты и пели студенты. Все сны смыло страшное госпитальное время. С тех пор он посуровел, говорил очень редко и только по делу. Водил дружбу только со стоящей рядом Церковью, у каменной ограды которой двумя рядами вечно сидели нищие. Другие корпуса Церковь недолюбливали, потому что она очень любила назидательно учить их жизни и неодобрительно покачивала куполами в ответ на каждую, даже самую невинную шутку.

— Вот пусть Старик с ней и водится, — как-то запальчиво пожал каменными плечами Юрфак, отчего одно из красивых стекол его фасада даже пошло трещинами. — Они уж точно два сапога пара, оба такие древние, да столько вообще не живут! Им-то есть о чем поговорить… Консерваторы.

Ввернув умное слово, Юрфак нахохлился и замолчал.

— Гордыня тебя обуяла, — тут же отозвалась Церковь.

— Кто бы говорил, — пробормотал стоящий неподалеку, невоздержанный на язык Истфак. Этот корпус был совсем молодым, лет пятнадцати от роду, и как и положено самому скептическому и вольному из факультетов, порой позволял себе ляпнуть что-нибудь этакое. — Опиум для народа…

— Не ссорьтесь, — привычно уронил Главный.

Но какие бы споры не возникали, а каждый вечер все корпуса — кто степенно, кто нетерпеливо — желали друг другу доброй ночи. «Доброй ночи, коллеги», — суховато летело со стороны Матфака. «Счастливых снов! — радостно бросал Исторический, подмигивая островерхими крышами. — Эй ты там, бросай свою биологию и спи!» «Храни вас Господь», — отзывалась Церковь, поблескивая в сумерках крестами, ловящими последние закатные лучи. «Чао, братцы!» — легкомысленно вступал в разговор даже Физкультурный, который все прочие корпуса считали ужасно глупым и неотесанным, неспособным поддержать самую простую беседу.

«Покойной ночи», — старомодно завершал обмен пожеланиями Старик. И все затихало.

На минутку.

Потому что была еще и Библиотека.

Ох уж эта Библиотека…

Однажды, с десяток лет назад, Главный корпус проснулся ранним утром и очень удивился. Привычный остов полуразрушенного дома напротив, через улицу, оказался затянут паутиной строительных лесов. Там копошились рабочие, и слышалось звяканье инструментов.

— Надо же, пробормотал Главный корпус. Его удивление разбудило совсем еще юный Истфак, который тут же принялся озираться по сторонам.

— Ого! А это что такое? — звонко удивился тот.

— Поживем — увидим, — глубокомысленно ответил Главный. Спрятанный за его спиной Административный насмешливо промолчал и только улыбнулся щербатой каменной ступенькой крыльца. Это было так необычно, что Главный, уже собиравшийся выдать какое-нибудь мудрое, подходящее к случаю изречение, недоуменно поперхнулся и замолчал. Впрочем, Старик тоже не сказал ни слова.

А развалины постепенно преображались, росли, в них появились светлые окна, которые тут же принялись любопытно всматриваться в соседей. Потом, в один солнечный осенний день леса сняли — и все увидели Библиотеку. Это была совсем свежая Библиотека, похожая на ребенка, который жадно глотает книгу за книгой и изучает мир на ощупь. Тем более, что книг у ребенка предостаточно.

Для Главного корпуса Библиотека стала сущей занозой. Она задавала сотни вопросов. Она тут же подружилась с истфаком, который стал опекать ее, как младшую сестренку, еще не умеющую заплетать косички. Она весело здоровалась с брюзгой Биофаком, который, на удивление, отвечал ей вполне добродушно. Она сумела расшевелить даже Старика, который — о чудо! — иногда отвечал на ее вопросы, ухмыляясь своей ступенькой.

Только Матфак настороженно отмалчивался в ответ на все попытки Библиотеки поговорить. Ну, а Главный… Главный навсегда обиделся на Библиотеку за то, что она однажды весело поправила его, когда он неточно процитировал какого-то древнего философа. Впрочем, виду он не подавал, вот еще.

Библиотека вечно о чем-то мечтала и поэтому частенько отвечала невпопад. Вот и вечерами, когда все корпуса уже пожелали друг другу доброй ночи и погружались в сонное молчание, внезапно начинали позванивать провода и чистый голосок громко желал:

— Всем хороших снов, засони!

— Тьфу ты! — вздрагивал Матфак, — да что за глупая шутка!

— Ну, ты и тормозишь, — хихикал Физкультурный.

— Сестренка, у меня все голуби проснулись, — говорил Истфак, приоткрывая глаза окон.

— Кхм, — укоризненно изрекал Главный, но это Библиотеку совершенно не смущало.

— Вы такие скучные! — весело говорила она. — Не-ет, в самом деле, я от вас улечу!

— Только не снова, — вздыхал Матфак и отворачивался. — Как же она надоела со своими выдумками…

Дело в том, что Библиотека мечтала улететь. Ну и что с того, что обычные городские здания не летают? По мнению юной Библиотеки, ничего невозможного для того, кто очень сильно хочет, нет. А она хотела очень сильно. Хотела улететь, и не куда-нибудь, а далеко-далеко, на Балканы. Когда она в самый первый раз сказала об этом вслух, наступило молчание.

— На Балканы? — переспросил Главный. — Позволь, но почему?

— Да потому что взбрела в голову блажь, — саркастически отозвался Математический корпус.

— Балканы-ы, — протянул Юрфак. — Бюджетненько. Лучше уж на Мальдивы.

Но Юрфак по-другому и не мог, это понятно.

— Потому что у меня там прадедушка. Вот почему! — звонко объявила Библиотека. Поперхнулся даже обычно поддерживающий ее Истфак.

— Прадедушка? — растерянно переспросил он. — В смысле, прадед-Библиотека? Или Библиотек, раз он…

— Да, — гордо отозвалась Библиотека, — я знаю, что он меня очень ждет, мне это приснилось! И однажды я просто улечу к нему и буду стоять на площади рядом. А на горизонте будут горы, потому что Балканы…

— Все понятно, — презрительно подытожил Матфак, — ни о какой логике речи тут, разумеется, нет.

Он замолчал, и на этом разговор прекратился. Только Церковь еще что-то прошептала про «во многих знаниях многие печали». Да стоящий чуть поодаль корпус Сельхозинститута попытался вступиться — мол, чего набросились все на одну? Но кто ж его будет слушать, чужака…

Библиотека слушала, как засыпают другие корпуса и мечтала. Она твердо знала, что сон, который ей снился чуть ли не каждую ночь — чистая правда. В этом сне она видела город — чистый, открытый всем морским ветрам (да-да, город стоял на море!), со старинными улочками, где асфальт еще не сменил булыжную мостовую. В этом городе жили улыбчивые люди, вечерами в парках и на площадях загорались фонари в чугунных завитушках, и голуби ворковали на карнизе под старыми часами.

И еще там жил ее прадедушка — городская Библиотека, кирпичные стены которой, потемневшие от времени, были затянуты виноградом и плющом. «Я прилечу», — каждый раз мысленно обещала юная Библиотека, перед тем как погрузиться в сон.

Спать, кстати, было не очень удобно.

Все дело в том, что ей очень мешали старые, ненужные книги, которые перекочевали в Библиотеку из здания Главного корпуса, где раньше было книгохранилище университета. Лишившись своих бумажных сокровищ, Главный корпус стал частенько ошибаться, цитируя мудрые афоризмы — вот за это он и обиделся, о чем уже говорилось выше. А Библиотека, наоборот, расстроилась, потому что вместе с полезными, веселыми, умными и интересными книгами получила еще целую кучу макулатуры, которую никто никогда не читал. Есть такие книги — с годами они все сильнее пахнут пылью, но на их страницах нет и следа от пальцев читателей. Эти скучные, невесть кем написанные тома мертвым грузом оседают на дальних полках, мрачно теснятся в шкафах, распространяют вокруг себя убийственную скуку. Они изо всех сил держатся за свое место, и избавиться от них порой так же трудно, как от колючек «собачья радость», вцепившихся в полы вашего пальто после прогулки по мокрому лесу.

Библиотеке очень мешали эти книги. Когда она ложилась спать, то чувствовала их, словно колючки или хлебные крошки на простыне, впивающиеся в кожу, царапающие бока и не дающие досмотреть сладкий сон. Эти «пустопорожние», как Библиотека называла такие книги, топорщились внутри нее, оставляли привкус бумажной пыли и тяжело тянули вниз, мешая взлететь.

Мало того — каждую осень и весну все эти никому не нужные бумажные монстры начинали дружно болеть, жалуясь на сырость, и от этого у Библиотеки напрочь портилось настроение. Однажды она даже накричала на Истфак, совершенно ни в чем не повинный, который после этого не разговаривал с ней целую неделю, обиженно дуясь в стороне. Да, ненужные книги были проблемой. Библиотека растерянно пожаловалась на них Старику, который хмыкнул и долго молчал. Когда она уже подумала, что ответа не дождется, Старик вдруг ожил.

— Когда совсем сильно надо будет — вытряхнешь, — сказал он, и щербатая ступенька на крыльце снова изогнулась в короткой, но доброй усмешке. Библиотека вздохнула и решила не переспрашивать.

Так проходил день за днем, весна сменялась летом, когда все корпуса наслаждались тишиной и студенческими каникулами. Лето сменяла осень, и гвалт первокурсников заставлял Матфак ежиться и вздыхать.

— Все. Скоро точно улечу, — твердо объявила Библиотека в октябре и состроила серьезное выражение лица. Да, ведь у корпусов тоже есть выражение лица, и тот, кто об этом не знает, просто никогда хорошенько не присматривался. У Библиотеки оно обычно было девчоночьи-лукавым, словно у студентки, задумавшей какую-нибудь каверзную проделку.

— Лети-лети, — пробурчал Биофак издалека, — вместе с сезонной миграцией журавлей. Подальше, на юг.

— На Балканы, ага, — усмехнулся Юрфак. Впрочем, он был очень занят и не удостоил своим вниманием какую-то мелочь.

Старик тоже молчал — но вечером, когда все уже заснули, Церковь краем уха-звонницы услышала, как повидавший жизнь корпус о чем-то тихо шептался с Библиотекой. Так тихо, что нельзя было разобрать ни единого слова. Привычно помолившись, Церковь заснула тоже, и разговор так и остался тайной.

Эта осенняя ночь была самой обычной. Лил дождь, низкие тучи ползли, цепляясь брюхом за крыши домов, последние сорванные с веток желтые листья ветер мел по мокрому асфальту и лениво лепил на оконные стекла. Главный корпус ежился в полудреме, вспоминая теплые деньки.

Внезапно за шумом дождя ему послышался какой-то грохот и треск. Главный лениво осмотрелся, но фонари в эту ночь не горели — где-то, наверно, случилось короткое замыкание, а может просто решили экономить электричество. Дождь скрывал даже Библиотеку напротив, и Главный снова задремал, лениво удивившись тому, что она, такая неугомонная обычно, ведет себя как-то слишком тихо. «Странная какая-то гроза… — думал он. — Молний нет… ну ладно».

Утром, когда дождь закончился, Главный увидел, что брусчатка и асфальт вокруг Библиотеки разворочены и громоздятся кучами. За ночь вокруг здания словно выкопали небольшой крепостной ров. Хмыкнув, Главный спросил:

— Это когда успели так быстро ремонт начать?

Библиотека уклончиво пробурчала что-то неопределенное. В другое время Главный корпус насторожился бы, но сейчас ему было не до того — начинался День открытых дверей, надо было показать себя во всей красе, чтобы не скрипела ни одна дверь. Поэтому он ушел в себя и принялся прихорашиваться.

А следующей ночью никакого дождя не было. Но умаявшийся Главный спал так крепко, что ничего не слышал. Не проснулся и Истфак, который почему-то именно этой ночью видел особенно яркий и цветной сон про лето и археологические раскопки у моря. Даже чуткая Церковь не пошевелилась. Да и зачем было шевелиться — ведь стояла тишина, какая-то особенно осенняя, когда уже нет шелестящих листьев, и небо очистилось, и на лужах лежит первый ночной ледок.

Наступило новое утро, и Главный, позевывая, открыл глаза-окна. И потрясенно замер, от неожиданности распахнув двери вестибюля так, что охранники внизу вздрогнули.

Библиотеки не было.

Вместо новенького здания была только квадратная яма от фундамента, на желтом глинистом дне которой стояла вода, а по краям грудами лежали те самые ненужные книги — в основном доклады и собрания сочинений забытых людей, да старые методички. Книги жалобно шелестели нечитаными страницами, но Главному корпусу было совершенно не до них.

— Что за… — потрясенно прошептал он, как всегда, разбудив Истфак. А тот, едва продрав глаза, тут же восторженно завопил, да так, что проснулись все остальные.

— Я же говорил, что у нее получится! Я же говорил!

— Да помолчи ты! — рыкнул на него Главный, в один момент утратив всю свою важность и превратившись просто в растерянное серое здание.

— Это невозможно, — тускло сказал Матфак. — Это просто невозможно…

Но его никто не слушал. Даже Биофак бормотал что-то одобрительное. Внезапно поверх всех разговоров прозвучал дребезжащий веселый смех. Это Географический, второй по старшинству после Старика, смеялся от души, как в молодости. Еще бы, ведь в его памяти не зря хранились планы всех корпусов.

— Ты что? Это ты ей помог? — растерянно спросил у него Главный.

Геофак досмеялся и ничего не ответил, иронично поведя рамой стрельчатого окна, как вздернутой бровью.

Пустая яма подплывала водой, рядом толпились и что-то бурно обсуждали люди в галстуках, всплескивая руками и хватаясь за головы. Внезапно Главный почувствовал, что на душе у него стало пусто и зябко.

— Но как же так, — впервые за много лет он, словно утопающий, который рад ухватиться за соломинку, отчаянно обернулся к Административному корпусу. — Что же мы теперь будем делать? А?

Старик посмотрел на него, и Главный съежился под этим взглядом — невыносимо тяжелым, мудрым, полным ледяного спокойствия и одновременно — теплого веселья. Все корпуса притихли и напряженно ждали ответа.

— Что делать будем… — медленно повторил Старик. — Что делать будем…

Он помолчал еще немного.

— Завидовать будем! — вдруг расхохотался он, и застывшая вокруг осень взорвалась яркими красками.

* * *

А через месяц всем корпусам приснился один и тот же сон.

Они увидели город у моря, и старинные улочки, и фонари, и булыжную мостовую там, где еще нет асфальта. Кофейни с улыбчивыми людьми, где звучала непривычная для слуха речь.

Увидели старинные черепичные крыши на холмах. И платаны на аллеях, и кошек, спящих на столбиках каменных заборов.

Они увидели потемневшее от времени здание, увитое плющом и виноградом.

И рядом с ним, на площади, весело подмигивая яркими окнами, стояла их Библиотека, на ступенях которой теперь было полным-полно веселых студентов. Стояла, и, похоже, была совершенно счастлива.

Ну, еще бы.

Ведь теперь в ней не было ни одной ненужной книги.

Алая Книга Кошек

Предисловие от исследователей

Как известно, Алая Книга Западного Крома — ценнейший документ Третьей Эпохи, несколько экземпляров которого по сей день ценятся гораздо дороже золота. Дошедшая до нас со времен великого правителя Элессара Телконтара, книга была начата легендарным хоббитом Бильбо Бэггинсом, продолжена его племянником Фродо Хранителем Кольца, завершена Сэмуайзом Гамджи и бережно скопирована Финдегилем, писцом короля Элессара, по просьбе Перегрина Тука. Эта копия известна как «Книга Тана».

Впрочем, нет смысла подробно пересказывать историю Алой Книги, которая и без того преподается еще в самых первых классах любой школы. Гораздо важнее то, что совсем недавно неустанные труды ученых, старающихся восполнить пробелы в нашей древней истории, увенчались еще одним успехом.

Сенсационная находка в пещерах Железных Гор, где несколько лет работала археологическая экспедиция под руководством профессора Ори Фреринула, стала настоящим открытием. В древней гробнице была обнаружена неизвестная копия Алой Книги, в которой исследователи обнаружили доселе неизученные вставки, существенно расширяющие наши сведения об этом уникальном документе ушедших эпох. К сожалению, «Алая Книга Железных Гор» (как ее назвали исследователи) оказалась в очень плохом состоянии, но бережная реставрация ведется с применением самых передовых технологий. И сейчас мы имеем уникальную возможность опубликовать уже расшифрованные и воссозданные тексты, принадлежащие, судя по всему, перу самого достославного Сэмуайза Гамджи.

* * *

О кошках, проживающих рядом с народами, населяющими Средиземье

Предисловие от автора

Собирая в этой книге воедино все, что может быть интересно дотошному читателю, возжелавшему узнать о той грозной и полной потрясений Эпохе, что уже ушла безвозвратно, я, памятуя наказ своего любезного друга Фродо, не обхожу вниманием и незначительные, казалось бы, подробности. Иногда, утомившись от описаний деяний правителей и легендарных героев (многие из которых еще ходят рядом с нами, как бы не отрицал сие мой скромный, но овеянный заслуженной славой товарищ Мериадок), я откладываю эти листы в сторону и начинаю новые.

В них, скорее забавы и собственного удовольствия ради, нежели чем для пользы, я описываю услышанное и собранное мной за долгие годы. Например, различные травы с их свойствами, или диковинных животных (о, эти элефанты, которые по сей день снятся мне в чудесных снах!). Записываю побасенки и застольные разговоры с путешественниками, навестившими наши тихие места. Все это, в конечном итоге, уже превратилось в изрядную кипу разрозненных страниц, которую я намереваюсь привести в порядок. Потому и стиль этих заметок весьма растрепан, некоторые из них более напоминают трактирные анекдоты. Но они и не предназначены для высокой публики, подобной Эльфам.

Это было отступление, простительное летописцу. А сейчас речь пойдет не более, но и не менее чем о кошках. Да, о тех самых добродушных зверях, которые испокон веков проживают рядом с нами. Однако, как оказалось, даже кошки не все «одинаково серы». Накопив по крупицам эти сведения, я спешу описать кошек разных племен и народов, о которых мы порой имеем лишь самое смутное представление, поелику никакие более существенные сведения до нас не дошли.

О кошках Хоббитании

Начну с самых привычных нам зверей. Кошки хоббитов весьма походят на своих хозяев (я надеюсь, никто из моих соплеменников не будет обижен сравнением). Они столь же добродушны, отличаясь порой неимоверной толщиной и округлостью. По природе своей все наши кошки — домоседы, которые редко расширяют свои владения дальше хозяйской усадьбы. Больше всего наши кошки любят вкусно поесть и сладко поспать на солнышке. Так что порой даже дерзко прошмыгнувшая под самым носом мышь не в силах потревожить блаженный покой четвероногого засони. Даже когтеточки у наших вальяжных питомцев всегда располагаются на полу, ибо им порой лень встать на задние лапы, дабы поточить когти об стену.

Я своими глазами видел, как один почтенный кот, отец целого сонмища столь же серых и полосатых потомков, нос к носу столкнулся на кухне с мышью, волочившей изрядных размеров кусок сыра. Опешив от такой дерзости, кот долго смотрел на замершую, но не выпускающую сыра мышь, потом тяжело вздохнул и лапой подтолкнул ее к норе, прогрызенной в углу.

Привычное местообитание наших кошек — поближе к молочным крынкам и кругам колбасы. Впрочем, толщина и природная леность надежно спасают висящие в наших подвалах окорока от прожорливости мохнатых любимцев. Иначе горе и опустошение пришло бы на наши кухни. Многие искренне верят, что у хоббичьих кошек не один, а несколько желудков, насытить которые невозможно. Порой, глядя на своего кота, я и сам верю в это безраздельно.

Кошки хоббитов — страстные курильщики. С самых младых ногтей они уже стремятся на запах хорошего табака, подобного «Листу Долгой Долины», будто пчелы на мед. Умельцы из Западной Чети мастерят специальные кошачьи трубочки, удобные для зажимания в лапах, и многие коты даже сами изловчаются набивать в них табачок, ловко выхватывая когтем уголек из камина, дабы разжечь трубку. Впрочем, кому бы я ни рассказывал об этом, даже моему почтенному другу Гимли, никто мне так и не поверил. Но сие — истинная правда. Порой курить табак и блаженно пускать кольца дыма наши кошки любят больше, чем даже сытно поесть. Я подозреваю, что этой забаве кошек мог обучить не кто иной, как Гэндальф, большой любитель подобных шуток и розыгрышей. Однако, как мне кажется, великий волшебник и сам не подозревал, что из этого выйдет в итоге.

Есть и еще одна любопытная особенность, отмеченная не только мной. Кошки, издавна живущие рядом с поколениями Бэггинсов, отличаются великой любовью к блестящим золотым кольцам. Стоит нерасторопной девице уронить такое колечко на пол в присутствии кота — и будьте уверены, он тут же ухватит его и унесет в потайное место, откуда это кольцо потом нипочем не извлечь. Коты, в любое другое время готовые поделиться с любящими хозяевами даже последней рыбкой, ревностно охраняют свои кольца и грозно пушат шерсть и урчат, стоит только вознамериться разлучить их с золотым сокровищем.

Достигнув глубокой старости, некоторые особо почтенные коты и кошки внезапно исчезают. Совершенно неизвестно, куда лежит их последний путь. Но один из эльфов народа Трандуила рассказывал мне, что в Серебристой Гавани он своими глазами видел дряхлого, но исполненного достоинства серого кота, который неспешно восходил на эльфийский корабль, отплывающий на Заокраинный Запад, будучи почтительно приветствуем стоящими у сходней мореходами и самим Кирданом Корабелом. Кто знает?

О кошках Гондора

Гордые люди Гондора, где правят король Элессар Телконтар и его супруга, прекрасная Арвен Ундомиэль, помимо всего прочего, населили свои селения и города несметным числом кошек. Такая любовь к этим животным объясняется весьма просто: гондорцы, сами весьма своенравные, любят кошек за их независимый нрав и стремление к свободе.

В отличие от хоббичьих кошек, эти весьма бодры и любят порой удалиться от дома на значительное расстояние. В Минас Тирите с его лабиринтами улиц и белокаменных ярусов, способен заблудиться даже самый искушенный путешественник, но кошки всегда уверенно шествуют по своим делам.

Нрав у гондорских кошек, сколь это ни прискорбно, весьма неуживчивый. И порой в одном доме не способны ужиться даже две кошки из одного выводка. Каждая из них будет считать дом своим и только своим владением, где ее царство безгранично. Во дворце Наместников Гондора, как говорят, обитало множество черных и белых кошек, и лишь только им дозволялось сидеть и вести себя как заблагорассудится во время трапезы Наместника.

Кошки Гондора питают необъяснимую страсть к оружию и доспехам. Порой, и очень часто, они преспокойно спят в снятых доспехах, устраивают себе уютные обиталища в рыцарских шлемах и даже в оружейных, среди стали и запахов масла. Более того, нет лучших стражей для арсеналов и оружейных, которые столь же ревностно охраняли бы мечи, доспехи и щиты. Никакой злоумышленник не проберется через кордон этих, вечно бодрствующих вполглаза, острозубых и зычно мяукающих сторожей.

Мне также известно, что кошки, обитающие в цитадели Минас-Тирита на разных ярусах, весьма разнятся между собой не только окрасом шерсти, но и поведением. И ежели у самых городских ворот в караулках стражи обитают пестрые, закаленные в драках коты, грозным урчанием приветствующие каждого въезжающего в город гостя, то на самом верху — обиталище поистине царственного вида зверей, разделяющих владения с правителями Королевства. Серебряный ошейник и эльфийской работы бубенчик на шее — вот их отличие. Ни одна из этих кошек не ест ничего иного, кроме как отборные сливки из серебряной плошки. Такова их гордость. И после смерти им, потомкам нуменорских кошек, воздвигают каменные статуи рядом с мраморными бюстами Наместников.

Во время одной доброй беседы, когда я гостил у Бродяжника (да простят мне читатели старое дружеское прозвище короля Элессара, ибо я чаю, что все же имею на это некоторое право), король с улыбкой говорил, что в качестве приязненного подарка своим вассалам порой посылает им котенка из нового дворцового выводка. Мне думается, это хороший дар, ибо рядом с гордыми людьми высокой крови должны жить поистине гордые существа.

О кошках эльфов

Будучи созданиями настолько прекрасными и склонными к изяществу, насколько только может представить человек, эльфы окружают себя великолепием и самой совершенной красотой, которую их увядающий народ, уходящий за Море, довел до предела за многие тысячи лет и прошедшие эпохи.

И в этом долгом пути эльфов сопровождают их кошки — прекраснейшие создания, не уступающие своим хозяевам в красоте. Впрочем, трудно сказать, хозяева ли для них эльфы, или лишь спутники, которым кошки снисходительно позволяют заботиться о себе.

Шерсть эльфийских кошек отливает серебром, их глаза напоминают зеленые изумруды, а мурлыканье звучит незабываемо мелодично. Предпочитая уединение, эти создания (ибо у меня не поднимется рука написать про них «звери») скрываются в лесах Лориэна от взоров любопытствующих странников и гостей. Их пропитание неизвестно, хотя сами эльфы всерьез уверяли меня, что их кошкам достаточно лунного света, чтобы чувствовать себя превосходно, как и полагается созданиям, не ведающим смерти.

Первые эльфийские кошки ступили на берега Белерианда вместе с воинственными нолдор под предводительством Феанора, прибывшими из Валинора. Впереди их ждали грозные времена, но кошки сохранили свою красоту, а их глаза впитали мудрость бессчетных лет. Мне довелось краем глаза увидеть лишь одну из них, и я навсегда сохраню в памяти серебряную шерсть, струившуюся, подобно туману. Наш язык скуден, не позволяя описать увиденное. Но, будучи летописцем, я все же отмечу, что эльфийские кошки очень часто носят на лбу мифрильные украшения в виде тончайших диадем искуснейшей работы. Кроме того, кошки, обитающие среди народа Трандуила, с неописуемой легкостью передвигаются по деревьям, и порой одним прыжком преодолевают по воздуху огромные расстояния. Взор их необычайно остер, они видят на многие лиги окрест.

И все же в их сердцах тоже есть место ненависти, хотя, казалось бы, это способно лишь омрачить красоту этих созданий. Эльфийские кошки пламенно ненавидят кошек орочьих, неустанно преследуя тех из них, кто случайно или намеренно пересекал ранее границы владений Дивного Народа. Теперь это время позади, но кошки по-прежнему настороже.

Увы, почти все они уже ушли, отправились вместе со своими спутниками на Заокраинный Запад, и мне поневоле становится горько от мысли о том, сколь много красоты утратил наш мир, потускневший с закатом Третьей Эпохи.

О кошках народа Рохана

Пусть извинит меня доблестный король Эомер, но я не могу удержаться от улыбки, вспоминая, как его собственный кот обогнал в беге его же любимого боевого скакуна, и сколь великое удивление при этом было на лице у короля. Пожалуй, одно это уже может сообщить пытливому читателю многое о кошках Рохана. Но я все же дополню далее, по мере скромных сил.

Итак, коты Рохана отличаются от всех прочих своей быстротой и неутомимостью в беге. Это крупные, поджарые и длиннолапые звери с холодным взглядом голубых глаз и гладкой светлой или рыжей шерстью. Сорвавшись в бег, роханский кот без труда догоняет скачущего галопом жеребца; особо же породистые кошки способны обогнать даже лучших коней из королевской конюшни. Что интересно, у роханских кошек есть грива, которую их хозяева с любовью расчесывают, заплетают и даже украшают лентами. В особый весенний праздник, День Ветра и Кошек, все они щеголяют золотыми и серебряными лентами, вплетенными в шерсть, и зрелище это поистине радует взор.

Кошки эти весьма любят простор, а посему их невозможно удержать в тесных четырех стенах обычного дома. Для своего пребывания и сна они предпочитают просторные конюшни, где спокойно умываются рядом с боевыми жеребцами, ничуть не пугаясь грохота кованых копыт. Любимая постель для кошки — это конская попона, на которой они преспокойно спят в любой холод или жару. Более того, из достоверных источников, а если говорить без утайки — из уст самого короля Эомера Роханского и его супруги Лотириэль — я слышал о том, что один из его котов остановил взбесившегося коня, догнав того и вспрыгнув ему на холку, а потом когтями, грозным рыком и мяуканьем принудив того остановиться и присмиреть. Воистину, роханские кошки — грозные звери, до того, что в бою порой они сопровождают хозяев, бесстрашно бросаясь на врагов. Однако их очень берегут и любят, ибо считается, что ежели в конюшне роханца не обитает кот, то это не к добру и сулит всяческие беды хозяевам.

И все же, при всей своей боевитости, роханские коты изрядно привязаны к хозяевам, особенно к юным и совсем малым детям, ревностно охраняя их от всех опасностей и даже позволяя кататься на себе верхом. Лишь раз в год все коты Рохана уходят от хозяев и несколько дней проводят вместе, устраивая при лунном свете тайные состязания в беге на зеленых роханских полях, в отдалении от людских жилищ. Как я слышал, никому из людей не удалось там присутствовать, исключение было сделано лишь для короля Эомера, но и он молчит о том, что видел, не обмолвившись и словом.

Окончивших свои земные дни кошек роханцы с любовью погребают в особых гробницах и невысоких курганах, которые, как правило, находятся рядом с усыпальницами хозяев. Великое множество таких курганов раскидано по бескрайним равнинам, и на них каждый год распускаются белые цветы.

О кошках Умбара

Весьма немного известно нам об этом народе в целом. Грозные корсары, опытные моряки, весьма опасные враги, сопротивление коих было сломлено войсками короля Элессара, заключившего мир с Харадом. Однако и по сей день лишь отрывочные сведения мы имеем о том, что творится в Гаванях Умбара. Чужаков они не жалуют, и редко кто из путешественников достигает наших краев, чтобы поведать здесь об увиденном. Все сведения об Умбаре хранятся в Королевской Библиотеке, и я сам проводил там долгие часы, склонившись над запыленными свитками и редкими инкунабулами. Однако я все же собрал по крупицам знания об умбарских кошках, которые живут там припеваючи.

Прежде всего, я могу с уверенностью сказать, что все умбарские кошки полосаты. Эти полоски могут быть разнообразной ширины, расположения и цвета шерсти, но у каждой умбарской кошки они непременно присутствуют на груди и передних лапах. Весьма забавно то, насколько это роднит их с самими умбарцами, предпочитающими, по слухам, вязаные нательные рубахи с синими полосками, которые они носят и в морских путешествиях, и в кратком пребывании на суше.

Умбарские кошки в большинстве своем передвигаются характерной походкой враскачку и ставят лапы «колесом», поскольку вся жизнь их, за редким исключением, проходит на валких палубах кораблей и рыбацких судов. Рожденные в трюмах и канатных ящиках, эти коты не признают землю в качестве достойного обиталища, посвятив себя морю так же, как и их хозяева. Любимое времяпрепровождение этих животных в то время, когда они не ловят крыс во тьме трюмов — стоять у фальшборта и, опираясь передними лапами на планширь, глядеть в море. Впрочем, многие из них предпочитают для этого реи и бесстрашно, даже в самый яростный шторм, восседают там подобно впередсмотрящим, подавая громким мяуканьем знак тогда, когда видят землю впереди. Люто ненавидя крыс, кошки при этом изрядно дружат с любимой птицей корсаров — большими говорящими попугаями, и часто преспокойно спят в одном с ними углу трюма или кубрика.

Питаются кошки Умбара исключительно морской рыбой, презирая иное пропитание и не снисходя даже до отборной речной. Даже корсары имеют на борту своих боевых кораблей как минимум одну рыболовецкую сеть, дабы кормить своих котов, распределяя между ними добытую рыбу в строгом соответствии с неписаными, но свято чтимыми договорами о дележке добычи. Также эти кошки не знают иного молока кроме того, которое бесстрашные рыбаки Умбара добывают у огромных морских зверей, именуемых финвалами и левиафанами. Звери эти, как говорят, напоминают плавучие горы и весьма страшны в своей ярости, но ни умбарских моряков, ни их котов это ничуть не смущает. Порой коты даже прыгают за борт, дабы своеручно (уместнее было бы написать «своелапно») добыть густейшее молоко из сосцов этих чудовищ.

Стоит особо отметить, что умбарские кошки бесстрашно идут на абордаж вместе с корсарами, первыми прыгая на палубу вражеского корабля. Особо храбрых и почтенных котов легко можно отличить, ибо они покрыты многочисленными шрамами, а также почти всегда отмечены нехваткой глаза или уха, а то и лапы. Для этих храбрецов умбарцы искусно мастерят кожаные повязки, украшенные перламутром, а также искусственные лапы из кости нарвалов, снабженные острейшими железными когтями.

Ни одна из умбарских кошек не согласится окончить свои дни на презренной суше. Даже самые дряхлые из них, неспособные уже подняться на борт корабля, — чувствуя приближение кончины, без колебаний бросаются в море и плывут к убегающему горизонту до тех пор, пока хватает на это кошачьих сил. Умбарцы верят, что духи морских кошек оберегают их корабли от штормов и рифов.

О кошках орков

Этот злобный, варварский народ, с которым мне довелось столкнуться в прошлом, ныне, если судить по утверждениям роханцев и народа Гондора, почти совсем исчез, будучи повержен и разгромлен в Войне Кольца. Ни малейшего сожаления по этому поводу я не испытываю, ибо слишком многие ужасные воспоминания до сих пор свежи в моей памяти. Но, как бы то ни было, хотя сами орки нынче рассеяны и ушли в небытие, их очень немногочисленные кошки все же остались и бродят дико и неприкаянно по каменистым пустошам. Изловить хотя бы одну из них не удавалось до сих пор никому, даже роханцам, привыкшим к молниеносным схваткам и погоням. Однако существует описание этих зверей, из которого я сумел