автордың кітабын онлайн тегін оқу Маяк
Михаил Орлов

Кітап туралы Қазір оқып жатыр5 Сөрелерде Тегін фрагмент

Михаил Орлов

Маяк

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Сплав по таежной реке в компании приятелей — отличный способ сбежать от проблем. И это не простой поход, а настоящая экспедиция по поиску упавшего метеорита.

Но заказчик не тот, за кого себя выдает. Когда выясняется, что он слышит голоса, уже слишком поздно поворачивать обратно. Это безумие, или на дне лесного озера действительно скрывается нечто, передающее сигналы?

16+

Я увидел его сквозь стекло, когда он еще только собирался войти. Когда же его крупная фигура заполнила собой тесное пространство павильона, я даже испытал что-то вроде гордости за себя. Всё-таки я — образцовый неудачник. Таких поискать. Идеальный собиратель негативной статистики. А я-то был уверен, что всё предусмотрел, и вероятность попасться стремится к нулю. Но случай распорядился иначе.

Он оказался там почти случайно — я тоже. Он заехал после работы за банкой лака — буквально на пять минут. Меня вызвали с производства подменить продавца — не больше, чем на пару часов. Он спутал дверь, и открыл не ту, за которой скрывались «Лаки, краски, политура», а соседнюю, под вывеской «Двери и окна, производство и продажа». Он уставился на меня, я на него. От него пахло парфюмерией и той штукой, которой мама сбрызгивает рубашки, прежде чем пустить их под утюг. Было странно ощущать этот запах здесь, на строительном рынке, как если бы летом на рыбалке вдруг запахло мандаринами.

— Что ты здесь делаешь? — спросил отец, оглядывая ярко освещённый узкий бокс, заставленный дверными полотнами.

— Работаю, — с неожиданным облегчением честно ответил я.

Он медленно исследовал меня взглядом, с головы до ног, пока не сосредоточился на тряпичных кедах, пожелтевших от древесной пыли. Кеды выглядели вызывающе поношенными.

— А университет?

— Бросил, — ответил я, чувствуя, что на лицо так и просится улыбка.

— Давно?

Я только кивнул.

Это случилось два года назад, и это был мой первый настоящий, осознанный поступок. Казалось, я предусмотрел всё: у меня был разработан чёткий план, согласно которому я рассчитывал прожить ещё год, до того дня, когда мне полагалось бы получить диплом. Вместо диплома я намеревался выложить перед отцом его деньги, выделенные на моё образование; деньги хранились на депозитном счете в надёжном банке. Вместе с деньгами предполагалось выложить правду: с университетом я распрощался, и сделал это без сожаления. Учиться было не интересно. Вписаться в студенческое сообщество у меня не получилось. За два года учёбы на дневном отделении я так ни с кем и не сдружился. Дружить было не принято, сама среда университета, не дружеская, но конкурентная, не способствовала возникновению тесных контактов. Сокурсники, по большей части дети состоявшихся и состоятельных родителей, только и делали, что выясняли, кто из них круче; я не мажор, в эти игры не играю. Хотя, теоретически, мог бы. Мне повезло родиться сыном владельца сети строительных магазинов. Наверное, слово «повезло» следует взять в кавычки: моя жизнь никогда не казалась мне простой. Настоящей нужды я никогда не знал, мать могла себе позволить не работать, полностью посвящая своё время моему воспитанию. Это всерьёз тяготило меня: до самого выпуска она лично отвозила меня в школу и забирала после уроков, сопровождая на занятия иностранными языками, которые мне плохо давались в силу моей плохой памяти, или в спортивных секциях, где я тоже не делал успехов из-за несколько замедленной реакции. Отцовское разочарование я ощущал буквально кожей. Всё, что я мог, это как можно реже попадаться ему на глаза. К выпускному классу, когда пришла пора определиться с институтом, обстановка в доме сделалась невыносимой. Когда я осторожно заводил речь о своем будущем, отец заводился: разговоры пресекались его резкими высказываниями насчет того, что я слишком посредственен, чтобы самому решать свою судьбу. Куда мне поступать после школы, выбора не стояло: отец рассчитывал, что я войду в его бизнес, с перспективой впоследствии принять его на себя. Когда я объявил, что не испытываю желания становиться менеджером, в семье разразился скандал. Меня осудили за безответственность, обвинили в отсутствии совести; дело закончилось вызовом неотложки. В результате мне вменили в вину доведение матери до предынфарктного состояния. Вероятно, так оно и было, так что мне пришлось покорно принять свою судьбу, и постараться хорошо учиться там, где мне не хотелось даже появляться.

Усилия были вознаграждены: на восемнадцатый день рождения я получил в подарок не только военный билет, но и небольшую квартиру по соседству с родительской. Предполагалось, что это научит меня ответственности.

Так и вышло. Едва вырвавшись из-под родительского контроля, я бросил университет, и устроился на работу. Внешне всё шло как обычно, я уходил по утрам, и проводил вечера за книгами. Я всё же собирался получить высшее образование, пусть даже лишь для того, чтобы не слишком разочаровать свою семью. Поступил на заочное, и через пару лет должен был получить диплом технолога деревообработки.

Наверное, это генетическое. Я не перенял у родителя ни воли, ни остроты ума, ни скорости реакции, ничего, необходимого хорошему управленцу, но в полном объёме унаследовал отцовскую страсть к ручной работе, в особенности, с деревом. Свой редкий досуг он проводил в пригороде, где за высоким глухим забором в охраняемом посёлке он своими руками строил дом. Дом не был целью, отец получал удовольствие от самого процесса возведения, он создал проект, нашёл участок, залил фундамент; сам придирчиво выбирал материалы, сам пилил, сколачивал, тесал и полировал. Это был его способ отдыхать, то занятие, которое доставляло ему наибольшее удовольствие. Разумеется, в нашем доме имелся инструмент: пилы и рубанки, перфоратор, шлифовальная машина и даже ручной фрезер. Благодаря отцу я с детства умел им пользоваться, и делал это с таким же удовольствием, как и он. Но он и слышать не хотел о том, что это увлечение могло бы стать моей профессией.

Я же пошёл ему наперекор, и со страхом ждал дня, когда мне придётся в этом признаться. Я знал, что отец придёт в ярость. Знал, что он обвинит меня в неблагодарности. Будет упрекать лёгкой жизнью. Станет в сотый раз пересказывать, как тяжело жил он сам, как ему, уже взрослому человеку, пришлось заново учиться, и как трудно было заработать на первую квартиру. Чего стоило открыть свой первый магазин. Как отдавал долги. Как гробил здоровье, зимуя в железных боксах на строительном рынке, как в двадцать пять лет приобрёл ревматизм. Он непременно напомнит, что делал всё это лишь ради того, чтобы моя жизнь была легче, чем его.

Я надеялся, что за оставшееся время смогу найти, чем ему возразить и как оправдаться. Но высшие силы вмешались, и повернули дело худшим образом — отец застукал меня именно в узком боксе строительного рынка, пятничным вечером в разгар бабьего лета, когда безоблачное небо уже начало темнеть. Теперь он стоял прямо передо мной, глядя куда-то вбок от моих коленей. Я ждал, что он начнёт задавать вопросы, и я буду на них отвечать. Главное, не позволить ему убедить себя, что я поступил неправильно. Но он не удостоил меня беседы.

— Совести у тебя нет, — произнёс он и вышел, плотно затворив за собой дверь.

К моему лицу прилила кровь. Я выскочил вслед за ним на уже остывающую улицу. Воздух пах свежестью. Отец уже погружался в свой джип. Я придержал дверь:

— Папа…

Он, не глядя на меня, показал жестом — отойди, и я подчинился.

Он уехал, я остался стоять на улице, глядя в сиренивеющее небо над подсвеченными вывесками торговых точек. Небо, почему ты меня не слышишь? Что тебе стоит расставить звёзды так, как я тебя умоляю? Ты же всё можешь, небо. Почему же ты никогда не прислушиваешься ко мне? Не исполняешь моих желаний? Я слишком многого прошу, или просто — недостоин? Наверное, у меня и вправду нет совести, раз я пытаюсь вмешать небо в свои земные дела.

К девяти часам рынок окончательно опустел. Теперь я со стаканом разбавленного пива сидел в блинной возле метро. В тесном заведении людно, молодёжь стайками теснится за столами, народу больше, чем стульев, многие девушки сидят у парней на коленях. Блинов они не едят, перед ними только напитки, стаканов меньше, чем человек за столом. Темноликая уборщица возит сырость вокруг их ярких кроссовок. Я с завистью прислушивался к взрывам хохота. За те пару часов, что прошли с нашей встречи с отцом, шок прошёл, и облегчение от досрочно состоявшегося признания сменилось предчувствием тяжёлого объяснения дома. Я слишком хорошо знал отцовскую манеру брать паузу: пока я метался от растерянности к отчаянию, он, попутно заводясь, обдумывал каждое слово, которое собирался произнести, формулируя фразы и выстраивая речь так, что я не имел ни возможности, ни желания возражать. Подготовленная отцовская речь действовала гипнотически, я боялся поддаться и снова угодить в вязкую бытность непутёвого студента: слишком привык жить самостоятельно, и как ни давил на меня груз вины за обман, моя новая жизнь мне нравилась. Я знал, что из словесного поединка с отцом я, скорее всего, выйду проигравшим. Но я собирался дать себе шанс, и решил использовать его же оружие — перерыв.

Новый план уже созрел: какое-то время просто не буду попадаться ему на глаза. Вот только как это сделать, живя с ним в одном подъезде? Ночевать на работе? Ему ничего не будет стоить разыскать меня там, если он того захочет. А если он захочет, то тогда, найдя, он обрушит на меня свой гнев. Нет, не вариант. Остаётся обратиться к друзьям. Я вытащил телефон — ни одного пропущенного вызова. Открыл список контактов, прокрутил его раз, другой. И сам себе не поверил. Разве может такое быть, чтобы у человека совсем не было друзей?! В моём списке семь десятков контактов! Десяток бывших одноклассников, десяток бывших сокурсников, пяток нынешних, репетиторы, преподаватели. Несколько контактов по работе. Родня. Отец — рабочий один, рабочий два, два мобильных, домашний. Поликлиника, справка в бассейн. Наталья — училась параллельно, телефон списал из их классного журнала, год собирался позвонить, так и не собрался. Теперь уже не хочу. Маша — этой звонил, много, и она звонила. Дело прошлое. Телефон можно удалить, да и номер она наверняка уже поменяла. Пара приятелей со двора. Несколько голых номеров, без имён, теперь уже не вспомнить, кому они принадлежат. И никого, к кому можно напроситься на ночь. С горьким чувством я опрокинул в себя остатки пива, и в лёгком хмелю принялся вновь просматривать записную книжку, пока не уставился на номер, по которому вдруг захотелось позвонить.

Его звали Васей, и это был мой единственный приятель, которого одобрял отец. Сын его бывшего сокурсника, а впоследствии и бывшего партнёра. Кажется, двадцать лет назад они вместе наживали ревматизм на строительном рынке. Кроме того, по молодости лет их объединяла общая страсть к туризму, и, пока ревматизм не внёс свои коррективы, они ежегодно ходили в туристические походы, бывало, что дальние. Со временем их вылазки случались всё реже, и к моменту, как я достаточно вырос, они почти прекратились. Но случилось так, что друг отца ушёл из семьи, и ушёл по-плохому, так, что почти лишился возможности видеть своего ребёнка; их трагедия обернулась удачей для меня: ради того, чтобы отец имел предлог забрать сына из дома на целых две недели, походы были возобновлены. В качестве компании для Васи брали и меня.

Он был старше меня на год или два, но отличался взрослой рассудительностью, всегда имел при себе книгу, всё свободное время читал, или приставал к взрослым с просьбой поиграть с ним в шашки, компактный набор которых постоянно находился в его кармане. Он был тем сыном, о котором мечтал мой отец. Васиного же отца я почти не помнил, зато помнил его гитару и то, как он пытался научить нас брать простые аккорды: у меня почти ничего не получалось, у Васи же были гибкие пальцы, но не было интереса к музицированию. Искусствам он предпочитал науки.

Впоследствии именно благодаря Васиной безупречной репутации меня отпустили в первый «взрослый» поход, без родителей, с ночёвкой. Отец лично вверил ему мой рюкзак и ответственность за мою сохранность. Это было довольно унизительно, но Вася и не думал смеяться, за что я до сих пор ему благодарен. Поход организовывал Васин давний приятель, цепкий, колючий тип по фамилии Драгин, которого друзья за глаза называли Вождём. Он был старше настолько, что казался мне совсем взрослым, да и характерами мы не сошлись — слишком уж он напоминал мне отца своей манерой решать всё и за всех. Однако та поездка стала для меня таким глотком свежего воздуха, что из чувства благодарности я, стараясь ничем не раздражать Вождя, вёл себя послушно и угодливо. Очевидно, Вождь оценил мою покорность, так что на следующий год меня снова пригласили в компанию. И ещё через год тоже. Несмотря на тяготы туристической жизни, вроде отсутствия маминой стряпни и вечных расчёсов от комариных укусов, эти поездки были для меня настоящим удовольствием. Вероятно, это тоже генетическое, и отец, в общем, понимал меня, хотя и считал, что я не заслуживаю развлечений. Но его доброе отношение к Васе, и тот факт, что мне уже исполнилось восемнадцать, сделали своё дело, так что я получил исключительную поблажку.

И теперь выходило так, что Вася оказался, пожалуй, единственным человеком, к которому я мог обратиться, если не за ночёвкой, то хотя бы просто поговорить. К тому же, он жил всего в двух станциях от блинной, в которой я окопался. Только бы он оказался дома.

Он оказался, однако сразу признался, что говорить ему сейчас неудобно — занят. Спросил, скорее для приличия, не случилось ли чего. Я не стал ничего выдумывать, сказал как есть:

— С отцом проблемы. Мне бы смыться из дому. Хотел напроситься, но раз ты занят — не буду.

— Надолго? — после некоторой паузы уточнил Вася.

— Напроситься?

— Смыться из дому.

— Чем дольше, тем лучше, — усмехнулся я в трубку.

— Слушай, дуй-ка ты сейчас ко мне, — с неожиданным энтузиазмом предложил Вася, — Адрес помнишь?

Конечно, я помнил. Пообещав позвонить от подъезда, я счастливо направился к метро. Неужели, небо меня всё-таки услышало? Или, это простое совпадение?

Я помешал — это было ясно с порога, по Васиному озабоченному лицу, по ударившему в нос знакомому запаху дыма и резины, по выставленным в углу прихожей вёслам. А еще по тому, что в прихожей меня встретил Драгин. Вот уж, кого не ожидал, подумал я с уколом ревности — очевидно, они только из похода. А меня в этот раз не звали.

— Лаперуза! — звучно воскликнул он, оттесняя Васю, чтобы поздороваться. — Вовремя чёрт тебя принёс! Судьба! Значит, договоримся.

— Привет Вождю, — отозвался я, оглядываясь, — а вы откуда?

— Пока ниоткуда, — ответил Вася, подталкивая меня за плечо в сторону комнаты, — мы только собираемся.

Неподготовленного зрителя вид Васиного жилища мог и шокировать. На первый взгляд, в комнате царил бардак: все свободное пространство было завалено источающим запахи барахлом. На диване разложены выкорчеванные из чехлов новые, пахнущие магазином спальные мешки; них сверху навалено свежевыстиранное бельё и мохнатые шерстяные свитеры, ни разу не бывавшие в стирке. Сложена стопкой одежда, старая вперемешку с новой: торчат джинсовые лохмотья, свисают на тонкой леске бирки. На столе — не отмытые от сажи котлы, от них пахнет костром, и ряды консервных банок, от них пахнет дачей. Но самый сильный запах источало расчлененное зелёное тело катамарана, раскинувшееся посреди комнаты: пахло болотом, резиной, пластмассой и землёй после дождя. А ещё пахло куревом: Драгин, не стесняясь, смолил прямо в квартире.

— Вы что, на воду идёте? — не поверил я. — Сезон, вроде, уже того.

— Того, — согласился Драгин, выдыхая табачный дым в сторону окна, — только тут такая история… Помнишь, я думал делать бизнес, туристов за деньги выгуливать?

Я помнил. Никогда бы не подумал, что из этого может что-то получиться.

— Ну вот, — продолжил Драгин, — У меня клиент нарисовался.

Вася, неопределенно хмыкнув, присел на диван, раскрыл на коленях коробку с рыболовными снастями, и принялся критично их разглядывать. Я, слегка подвинув вещи, опустился рядом с ним.

— Ну, и?

— Едем, — объяснил Драгин. — Причём, на север. Ориентир — Северная Двина.

— Это где? — не припомнил я.

— Эх ты, география, — Драгин швырнул окурок на улицу, — Архангельская область. Там ещё метеорит упал позапрошлой зимой. Сечёшь?

Я неопределённо пожал плечами.

— Ты вообще телек смотришь? Метеорит, или что-то вроде того, упал в лес. Землетрясение было, магнитные аномалии, там ещё звери из заказника разбежались, ты что, ничего не знаешь?

— Вроде слышал, — ответил я без уверенности, у нас ведь по центральному телевидению каждую неделю новые сенсации, всех не упомнишь. — Фигня. Из той же серии, что зомби воруют картошку с полей.

— Согласен, фигня, конечно. Но человечек этот, клиент мой, по ходу, так не считает.

— Драгин, — вмешался Вася, — Ты объясни человеку нормально, что происходит.

— А я и объясняю, — Вождь хлопнул форточкой. — Я искал маршруты. Зарегистрировался на форумах по теме, стал с людьми общаться. Сам вопросы задавать, на чужие отвечать, светиться, где можно, ты понимаешь. И вот, вышел на меня один человечек. Прислал карту, мне, пишет, надо в одно место попасть, посмотри, что посоветуешь? Я как на карту глянул, сразу понял, дядя этот — любитель аномальщины, и ехать ему приспичило в самый раз туда, куда упал этот как бы метеорит. Чокнутый, короче. А места-то там дикие, населёнки нет, заповедник, дорог, ясное дело, тоже никаких. Так что если идти, то только по воде. Причём, дело срочное, то есть надо успеть до заморозков. Я ему говорю, зачем? Там сейчас погода никакая, дожди. Туда бы летом, в июле-августе, а сейчас холодно. Он говорит, очень надо, типа, какое-то научное исследование. В общем, надо ему настолько, что он готов платить, чтобы его туда отвезли.

— Бред какой-то. Похоже на розыгрыш. Что за чушь? Если у человека нормально с деньгами, с какой стати он станет морозить собственную задницу? Нанял бы кого-нибудь, да и всё.

— А чёрт его знает. Я же говорю, псих какой-то. Но! Он реально платит. Поэтому я его туда реально везу.

Во мне вдруг шевельнулась смутная надежда.

— Вась, а вы скоро едете? А то, может, я у тебя отсижусь? Буквально дней пять, а?

— Есть встречное предложение, — Вася неуверенно потёр подбородок. — Было бы здорово тебе поехать с нами. Странно, что Драгин сразу не предложил. Мы, конечно, и вдвоём справимся, но с тобой будет как-то спокойнее. Клиент этот, странный он, ты понимаешь? Мы же его даже не видели. Мало ли…

— Да вы чего, — опешил я, — куда мне? Я работаю. У меня и денег сейчас нет…

— Ты не понял, Лаперуза, — вступил Драгин. — Деньги — не проблема. Я же говорю, клиент платит. Поход за его счёт. Ну, катамаран наш, но за всё остальное платит он. Билеты, жратва, палатки нормальные, и вообще всё, что надо — его проблема. Сечёшь?

— Ты сам-то сечёшь? Мало ли, что он обещал. С чего ты взял, что он тебя не кинет?

— Не кинет, — уверенно заявил Драгин, — деньги-то с него я уже снял. Не наличными, правда. Заказал через Интернет палатки, спальники, ещё кое-что по мелочи, а он оплатил. Через электронный кошелек.

Тут я уже реально удивился:

— В смысле — оплатил? Что, просто перевел деньги? А если ты его кинешь?!

— Успокойся, Лаперуза, — хохотнул Драгин. — В каком мире ты живёшь? Он же на весь форум объявит, что я его развёл, и будет искать другого проводника. А мне реально нужна репутация. Это, вроде как, получается мой первый клиент. И вообще, посмотри с другой стороны: чего бы и не поехать? Ну, свежо, ну, дожди. Есть такое дело. Для того и покупались хорошие палатки. Но в остальном, маршрут ведь получается отличный! Поезд прямой, ехать меньше суток, там кукушкой до воды, и по воде сплав километров — максимум! — двести. Причём, по спокойной, хорошей воде, даже на первую категорию не потянет. И зад в тепле, и клешни в покое. И комаров нет!.. Кайф! Реальный, халявный кайф! Неужели, не впечатляет?

Я только покачал головой. У меня и так проблем хватает.

— На самом деле, Саша, — снова вмешался в разговор Вася, — Ты же ищешь, где отсидеться. Вот тебе и вариант. Старт послезавтра, и десять дней тебя нет дома. Всё включено.

У меня было такое чувство, точно передо мной, наконец, распахнулась вымоленная у высших сил дверь, но мне недоставало решимости сделать шаг за порог. Я только и мог, что думать о неминуемой расправе, которую отец учинит мне за эту поездку, если я на неё решусь. Я снова отрицательно помотал головой.

— Совести у тебя нет, Лаперуза, — сделал вывод Драгин. — Как тебе по кайфу, ты с нами. А как реально помочь надо — так ты в отказ.

Я посмотрел на Васю. Тот отвернулся. Наверное, теперь мне следовало уйти. Вот только идти мне было некуда. И если бы я ушел, я потерял бы и этих, последних на планете людей, которым есть до меня хоть какое-то дело.

— Мне подумать надо. Как с работой решить, и вообще, — залепетал я, пытаясь выбить себе отсрочку.

— Думать некогда, — Драгин решительно сдвинул со стола котелки и раскрыл ноутбук. — Давай паспорт. Надо срочно заказать тебе билет.

И я полез за документом.

Никогда бы не подумал, что со мной может случиться нечто подобное: не прошло и двух дней с того момента, как отец обвинял меня в бессовестности, и теперь я, вместо того, чтобы вымаливать дома прощение, трясся в купе набирающего скорость поезда, слабо представляя, куда направляюсь. Отступать было поздно, и теперь я действительно ощущал себя бессовестным сыном, не столько потому, что сбежал, сколько от того, что не оставил внятного объяснения куда. Когда родители откроют дверь моей квартиры своим ключом, они обнаружат лаконичную записку: уехал по срочному делу на десять дней. В качестве пресс-папье выступил мой мобильник. Наверное, следовало оставить более развёрнутый текст, но была поздняя ночь, я устал, и к тому же спешил: у подъезда ждал Драгин, и он не глушил мотор. Я пробыл дома всего несколько минут, которых оказалось достаточно, чтобы распотрошить заначку и покидать в рюкзак бельё. Собираясь, я каждую секунду ждал, что отец появится в дверях. Когда мне удалось беспрепятственно выбраться обратно на волю, я испытал настоящий азарт беглеца; заряда хватило до самого поезда, но теперь я сник. Видимо, это было заметно по моему лицу.

— Чего надулся, Лаперуза? — поинтересовался Драгин.

— Ничего, — отмахнулся я, — надо было хоть мамке сказать, что я с вами уехал. Она же за десять дней свихнётся.

— Мамке… — протянул Драгин, и исполнил губами движение, имитирующее сосание. — Тебе сколько лет, Лаперуза?

— Достаточно.

— Оно и видно. Успокойся, не на войну ушёл. Дождётся тебя твоя мамка.

Я не стал отвечать.

В купе нас было трое. Драгин объяснил, что его клиент присоединится к нам позже: сядет в этот же вагон на промежуточной станции. Добираться он будет налегке, ведь весь немногочисленный, но весьма объёмный багаж был при нас. В скудном пространстве с трудом разместились набитые рюкзаки и тюки с разобранным катамараном; одна из верхних полок оказалась полностью забита барахлом, что вызвало недовольство и без того неприветливого проводника. Он было принялся препираться с Драгиным, но быстро понял, что оно себе дороже, и махнул на нас рукой. Мои спутники прибывали в приподнятом настроении: поезд тронулся, запаса пива должно было с лихвой хватить на сутки, и прогноз погоды не сулил серьезных катаклизмов. Развалившись на полках, мы лениво гадали, каков окажется наш четвёртый компаньон.

— Дядька наглухо псих. Даже чеков не затребовал, нормально? — вещал, прихлебывая пиво, Драгин.

— Может, он потом отчёт попросит. Так сказать, по факту услуги, — возразил Вася.

— Пусть попросит, — Драгин искренне рассмеялся. Вася тоже заулыбался:

— А может, у него бабла немеряно. Может, ему это на семечки, как тебе такой вариант?

— Ни фига. Он тогда бы в фирму пошёл, ему бы там вертолёт организовали. Плюс охоту на медведя, баню и ансамбль народной самодеятельности. Вообще не проблема.

— Ну… Решил сэкономить.

— Ага, и нанять неизвестного чувака с интернета. Я бы реально опасался. Говорю, дядька с головой не дружит.

— Ты уверен, что это дядька?

— Не девка же. Не, точно не девка. Какой-нибудь дедок-профессор. Хрен его знает. А может ботан-переросток, старший заместитель младшего научного сотрудника. Скорее всего, так. Хоть маг Акопян, втроём-то мы, если что, любые вопросы решим. И вообще, не надо заморачиваться. Типа, мы просто идем в поход, чисто для себя, как бы для собственного удовольствия. В конце концов — поржём. Ботаны, случается, бывают забавны.

— Это уж точно.

Мы чокнулись пивными бутылками. Драгин поднялся с места, вытащил из кармана своего рюкзака карту, и разложил её на столе. Мы, как великие стратеги, склонили над ней головы. Драгин водил по карте огрызком карандаша, я честно пытался проследить за ним, пытаясь сориентироваться.

— Значится, так. Вот здесь мы завтра должны встать на воду. Отойдем километров на пять-семь. Где-то тут заночуем, упакуемся, и послезавтра с самого утра выйдем на маршрут.

Я уткнулся в карту, но вскоре понял, что это бессмысленно. На воде заблудиться невозможно, а на экстренный случай у Драгина есть GPS. Волноваться решительно не о чем. Жратвы закуплено с запасом, Драгин и Вася рыбаки, у них с собой снастей на целый рюкзак, а ещё у нас имеется чистый медицинский спирт, добытый мамой Драгина, хирургической медсестрой, из надежных источников на работе, так что, скорее всего, никто и ничто не сможет омрачить наше путешествие. Я постарался выбросить из головы тяжёлые мысли и тревожные предчувствия, и полез на верхнюю полку. От пива меня разморило, я задремал, и проснулся только под вечер; утолил голод быстрорастворимой лапшой, и опять уснул, уже до самого утра.

Проснулись рано, с тяжёлыми головами: топили в вагоне на совесть, и в забитом вещами купе было душно, как в пыльной кладовке. Разговаривать никому не хотелось, так что я выпил чаю и принялся глядеть в окно на мелькающие деревья. Сплошной лес, да мелкие речушки, да заброшенные платформы станций, с прошлого века не видавших пассажиров. Время ползло. Вася в пятый раз перечитывал купленную на вокзале газету. Драгин выходил курить как только от него переставало разить после предыдущей сигареты. Когда поезд начал сбрасывать скорость, приближаясь к станции, где нас должен был ожидать клиент, мы все были порядком измучены. Отложив свои занятия, мы расселись на нижних полках.

— Парни, внимание, — обратился к нам Драгин. — У нас с дядей уговор: вопросов ему не задаём. Никаких. Усвоили?

— Что ещё? — поинтересовался Вася. — Почему ты не озвучил это сразу?

— А какая проблема? — пожал плечами Драгин. — Ну, забыл.

Наконец, поезд остановился. Мы с любопытством поглядывали в окно, высматривая нашего «дядю», как мы уже успели окрестить его за глаза. Платформа пустовала. Я привстал, почти прижался лицом к мутному стеклу, но видно было недалеко. Никого.

— А если он не объявится? — спросил я.

— Ну, значит, считай нам повезло, — ответил Драгин, точно так же, как и я, прислоняясь лбом к стеклу по другую сторону стола.

Мы молчали. Вскоре поезд вздрогнул, тронулся, и начал набирать скорость.

— Странно, — пожал плечами Вася. — Обманул, что ли, таксиста? Деньги заплатил, а сам не поехал?

В коридоре послышался шум, в следующую секунду дверь купе отворилась, и на пороге возник проводник. Он в очередной раз неодобрительно оглядел заваленное вещами пространство, и, кивая на рюкзак, расположившийся на одной из верхних полок, сурово скомандовал:

— Вещички убираем. Сюда проходите, пожалуйста, — добавил он уже другим тоном, оборачиваясь себе за спину. — Сейчас ребята место освободят. Если что-то нужно, не стесняйтесь, обращайтесь.

Проводник посторонился, и я ожидал, что сейчас к нам в купе войдет симпатичная женщина, или респектабельный мужчина с деловым портфелем — с кем ещё хмурый проводник мог бы быть столь любезен? Однако, против моих ожиданий, в дверях появился тот, кого мы, по-видимому, ждали: серьёзного вида парень в новенькой туристической куртке. Он благодарно кивнул проводнику и вошёл в купе, забавно прикрываясь своим небольшим рюкзаком, словно это был щит. Когда дверь за его спиной закрылась, он поставил рюкзак на пол, обвел нас внимательным взглядом, и спокойно, без улыбки произнёс:

— Здравствуйте. Меня зовут Артём. Я так понимаю, нам с вами теперь долго по пути.

Драгин неловко, стараясь не удариться головой в верхнюю полку, приподнялся и протянул ладонь:

— Драгин. Рад, наконец, лично.

Артём кивнул, пожал протянутую руку. Следующим поднялся Василий, затем наступила моя очередь.

— Саша, — представился я, и пожал его жёсткую узкую кисть.

Есть у меня такая привычка — при знакомстве с новым человеком я сразу оцениваю, что выйдет, случись нам сцепиться. Естественно, это касается только представителей моего пола. Не то, чтобы мне часто приходилось драться, нет. Я парень высокий и в целом не маленький, даже слишком, в детские годы и вовсе был увальнем; в первый класс меня отдали только в восемь лет, и я был на голову выше одноклассников. Задирать меня не решались. К тому же я, если честно, руками махать не люблю и сам никогда не нарываюсь. Но окружающих мужчин я рассматриваю как потенциальных агрессоров, и по своей внутренней «шкале опасности» присваиваю им цвета. Например, Драгин — цвет красный, степень опасности — высокая. Физически он меня не крепче, но у него молниеносная реакция, и он всегда абсолютно хладнокровен. Случись конфликт, он, скорее всего, закатает меня в асфальт.

При первом взгляде на Артёма для меня зажглась зелёная лампочка. Он производил впечатление человека хрупкого. Худой, сухой, весь как будто вытянутый, длинные ноги, длинные руки, длинные пальцы; бледное, хорошо очерченное лицо, тонкая до прозрачности кожа. Однако ростом он был не меньше Драгина, а шириной плеч почти с меня, и держался он прямо, уверенно, твёрдо. Когда я выпустил его холодную ладонь, зелёный огонек сменился на жёлтый.

— Ну что, каков план? — спросил Артём, усаживаясь рядом со мной и обращаясь к Драгину.

Драгин в очередной раз разложил на столе карту:

— Через четыре часа будем на месте. Там я беру машину, до воды будет ещё минут сорок. До темноты должны успеть собрать катамаран, это несложно, справимся. Спускаемся примерно сюда, — он показал точку на карте, — и здесь ночуем. Завтра с утра нормально уложимся, и в путь. Примерно до этого места, — он провел по карте огрызком карандаша, — тут километров пятнадцать.

Артём некоторое время изучал карту, потом отодвинулся, половчее устроил рюкзак у себя в ногах и сказал:

— Хорошо. Только я пока посплю. Я устал ужасно.

— Давай, для начала уберём наверх твой рюкзак, — предложил я.

— Не надо, я так, спасибо, — придерживая рюкзак за лямку, он прислонился спиной к стене и закрыл глаза.

— Может, ты хочешь лечь? Я пересяду.

— Не надо, спасибо. Я так, — твёрдо повторил Артём. Через минуту он уже спал. Или делал вид, что спал.

Оставшееся время в пути мы в тишине то дремали, то разглядывали нашего нового знакомого, обмениваясь многозначительными взглядами. Драгин выглядел обескураженным: видно, и вправду рассчитывал увидеть бесноватого дядьку. Я тоже был удивлён и озадачен — этот Артём выглядел слишком просто для хорошо обеспеченного человека. Уж я-то в этом разбираюсь. Никаких супербрендов, крутых часов и всего такого прочего; рюкзак новый, но простой, такой можно легко купить в недорогом спортивном супермаркете; то же можно было сказать о его одежде. При его средствах он мог бы позволить себе экипировку посерьёзнее. Уж не преувеличил ли Драгин его платёжные способности, подумал я с тревогой: денег на обратный билет мне могло не хватить. Впрочем, добротная обувь, хорошая стрижка и не натруженные руки нашего компаньона выдавали в нем представителя как минимум среднего класса. Его действительно вполне можно было принять за младшего научного сотрудника. Младшего, потому что вряд ли он был значительно старше меня. И он вовсе не казался сумасшедшим.

За полчаса до прибытия мы начали вытаскивать вещи в тамбур. Барахла у нас было много, поезд же останавливался всего на пару минут, так что следовало готовиться заранее. Пока мы весело сновали с вещами по вагону, Артём так и сидел, молча обнимая свой рюкзак. Он только подвинулся на освобожденное мной место у окна, привалился к стене, и смотрел невидящим взглядом на проносящийся мимо непримечательный пейзаж.

Точно так же отрешённо сидел он в машине, которая везла нас к реке. Драгин устроился рядом с водителем, а мы втроём тряслись на рюкзаках, наваленных прямо на пол давно пережившего свои лучшие времена «батона». Я пытался пить пиво из банки так, чтобы внутри меня оказалось больше напитка, чем снаружи. Задача требовала сосредоточенности, так что в разговоре с хозяином транспортного средства я не участвовал.

— Я думал, в этом году уже никого не будет, — рассказывал водитель, — последняя группа ещё в августе прошла. Этим летом много народу было, все любопытные, да. Я сам шесть групп отвез, у кореша машина на ходу, он тоже возил, много. Это да. Много. А вы-то что же? Сейчас уже ни погоды не будет, ничего. По делу, значит? Тоже, что ли, радиацию мерить будете?

— А что, уже мерили? — оглянулся Вася.

— Мерили. И радиацию, и много чего ещё. Мужик приезжал, забавный такой, я, говорит, поле буду мерить. Говорит, у нас тут поля какие-то… Метальные… А какие тут у нас металлы? Тут ни металлов, ничего. Работы нет. Ничего нет, — он на ходу опустил стекло, и, высунувшись за окно, смачно сплюнул.

— Ну, и много намерял? — с улыбкой поинтересовался Драгин.

— А бог его знает. Вроде, ничего. Телевизор надо меньше смотреть. Там всякого расскажут. Мне вот рассказали, что у меня пенсия пятнадцать тыщ, да, — он подмигнул Драгину и обернулся на нас. — А вам, небось, рассказали, что здесь приземлились зелёные человечки. С Марса. Знакомиться едете, точно?

Я улыбнулся и посмотрел на Артёма, но его лицо по-прежнему ничего не выражало.

— Если только они на блесну клюют. Отец говорит, у щуки сейчас осенний жор. На быстрых реках делать уже нечего, осень сухая, воды немного, да и холодно, вот, мы сюда, — ответил Драгин за всех. — Так что, говоришь, у вас здесь с радиацией? Имеется?

— Нет тут ничего, говорю же. И радиации тоже нет. А щука есть, это верно. Только с утра клёв слабый, вот к обеду уже лучше будет, это да.

— Как это было? На самом деле? — вдруг подал голос Артём.

— Значит, интересуетесь, все-таки, — усмехнулся водитель, — только мне и рассказать нечего. Ничего особенного и не было. Прилег, я, значит, днем покемарить, и вроде замечаю, как будто кто-то в окна ко мне заглядывает. Чего, думаю, не стучат? Или я не слышу? Случилось, может, что? А на душе как кошки скребут, чувствую, точно, что-то случилось. Я, значит, штаны натянул, выглянул — нет никого. Я на улицу. Смотрю, соседка, бабка Настя, что, говорит, случилось? Я говорю, а что? Она говорит, постучали, вроде, в окно. Глядим, из домов ещё народ выходит, все спрашивают, кто стучал. И никто не признаётся. Посмотрели мы друг на друга, да и разошлись. Решили, пошутил кто. А вечером жена звонит, говорит, в новостях про нашу область передавали. Жена-то у меня в городе, у сына, там малая родилась, жена, значит, пока там, помогает, это да. Звонит, стало быть, жена, и говорит, что не то самолет у нас тут упал, не то спутник. Видно, далеко, раз мы ничего не слыхали. Потом вертолеты над лесом летали. Вроде, так и не нашли ничего. Потом говорили, метеорит это был. Метеорит, он ведь тяжёлый должен быть, точно? Он, видать, упал, землю сотряс, да и ушёл в глубину. Кто же его теперь найдет? Вот и не нашли. А радиации нет, слава богу. Это да…

Он снова сплюнул за окно, и обернулся к Артёму:

— Если вы, ребята, затеяли метеорит искать, то это вы зря. Так я вам и скажу. Не найдёте, только сами заблудитесь. У нас тут двое в июле месяце в лес ушли, а вышли только в конце августа. Ругались страшно, мы, говорят, больше ни ногой в этот чёртов лес, — он расхохотался, пихнул Драгина локтем в бок. — Слышишь, да? Ни ногой, говорят, больше в чёртов лес!

У меня мороз по коже пробежал, но я заулыбался вместе со всеми, а сам наблюдал за Артёмом, но он только отвернулся обратно к окну, нисколько не изменившись в лице.

У воды мы оказались часа за два до наступления темноты. Торопливо разгрузили машину, и сразу принялись за катамаран — накачивать баллоны, собирать раму, натягивать палубу. Артём, сидя на своём рюкзаке чуть поодаль, без особого любопытства наблюдал за нами; своей помощи он не предлагал, но мы в ней и не нуждались. Работали быстро, ладно: не в первый раз. Тем не менее, когда катамаран был готов к спуску на воду, уже начинало смеркаться.

— Швыряй шмотьё на палубу, — распорядился Драгин. — Гермы потом, некогда.

— Может, заночуем прямо здесь? — предложил Вася. — Через час будет темно, а нам удобный выход не заказан.

— А фонари на что? Встанем в первом же подходящем месте.

— Возражаю. Воды мы не знаем, берегов не знаем. Холодает к вечеру. А если не будет стоянки? Саша, что ты думаешь?

Я пожал плечами:

— Я бы здесь переночевал.

— Парни, по этой стороне сплошная населёнка. И дорога близко.

— Драгин, мужик нас сорок минут вёз. Пешком это слишком далеко, а машину мы, если что, издалека услышим. Кому мы нужны? С нас взять нечего. Кроме тушёнки. Я бы не волновался, — продолжал настаивать Вася.

— А если шпана заявится, приключений на жопу искать? Тебе охота махаться? Тут народ отмороженный, огребём проблем на ровном месте…

Точку поставил Артём. Он неохотно поднялся со своего рюкзака, и твёрдо произнес:

— Драгин прав. Отойдём.

Вася пожал плечами и стал спускать свой рюкзак к воде. Мы все последовали его примеру. Артём подошёл последним, и остановился в нерешительности.

— Лаперуза, Артём, вперёд, — скомандовал Драгин.

Я, удерживая у берега катамаран, обернулся на Артёма. Он выглядел озадаченным.

— Я только что понял, что понятия не имею, как ездят на этой штуке, — серьёзно сказал он. — Надо было хоть в Интернете почитать. Ко всему приготовился, а вот этот момент как-то упустил. Что я должен делать?

Он приосанился и принял решительный вид. Из схватки с катамараном он намеревался выйти победителем. Я улыбнулся, Вася и Драгин тоже заулыбались. Действительно, «ботаники» бывают очень забавны.

— Ползи по баллону вперёд. Там вставай на четвереньки и держись руками за раму, только крепко, а то в воду свалишься — посоветовал Драгин, и Артём тут же выполнил указание. Я, не в силах сдерживать смех, отвернулся. Драгин кинул мне весло, второе положил на палубу.

— Готов?

— Да, — ответил я.

Я забрался на баллон, Драгин и Вася столкнули катамаран с отмели, оба быстро запрыгнули сверху, и мы активно заработали вёслами, отходя от берега. Глядя на нас, Артём неловко развернулся, взял свободное весло, и пополз обратно на своё место. Я обернулся, перемигнулся с ребятами. Тем временем Артём, поглядывая на меня, уселся так же, как я, и стал повторять мои движения.

— Разобрался, что ли? — спросил Драгин. Артём кивнул.

— Ну слава богу, обошлись-таки без Интернета, — заметил Вася, и тут засмеялись мы все, включая Артёма.

Нам повезло. Уже почти в полной темноте мы заметили относительно удобный подход к берегу, и причалили туда. Берег был высокий и с виду сухой, почти сразу начинался разреженный лес: комфортное место для лагеря. Вещи на берег мы перекидывали уже в свете фонарей.

— Могла быть хуже, — сказал Вася, привязывая катамаран к дереву, чтобы его не унесло течением. — Новичкам везёт.

Драгин добыл из рюкзака две палатки, каждый свёрток размером не больше дыни. Надо думать, недешёвые.

— Я с Васей, ты с Артёмом.

Я взял палатку, и пошёл было искать ровное место, но понял, что уже слишком темно, так что просто отошел от Драгина на десять шагов и кинул свёрток себе под ноги. Потом. В первую очередь — костёр, нам нужен был свет и, особенно, пища. Вася уже вытащил топор и начал рубить сухое дерево на дрова. Я оставил палатку и поспешил на помощь.

За хлопотами мы как-то позабыли про Артёма. В темноте, без фонаря, он спустился к воде, и уселся на берегу, глядя на воду. Там я его и обнаружил.

— Ты чего здесь один?

— Стараюсь под ногами не путаться.

— А ты не путайся, ты помогай. Спросил бы, что делать, мы бы тебя чем-нибудь нагрузили.

— Действительно. Извини. У меня просто сил совсем нет… Я сюда очень долго добирался, — он уткнулся лбом себе в колени и замолчал. Мне почему-то стало его жалко, но я не нашёл, что сказать, просто легонько хлопнул его по плечу, набрал в котлы воды и пошёл к ребятам.

— А где этот Артём? — поинтересовался Драгин. Я кивнул в сторону реки:

— На берегу сидит.

— Понятно, — Драгин с энтузиазмом потер ладони. — Друзья, костёр горит, пища готовится, палатки стоят. Предлагаю: для начала по пятьдесят. Василий! Неси, друг. Лаперуза, тащи сюда Артёма.

Я поднялся, и обнаружил, что он уже стоит у меня за спиной, ёжась от холода. Подошёл Вася с бутылкой в руках.

— Не вижу вашу посуду, господа.

— Ребята, я должен извиниться, но я очень хочу спать, — вполголоса сказал Артём. — Я понимаю, что это не слишком вежливо с моей стороны, и обещаю завтра исправиться. Но сейчас я должен лечь. Где я могу это сделать?

— Да ты что? Скоро ужин будет, мы же весь день не жрамши! Сейчас выпьем, поедим, посидим… Приземляйся к огню, сейчас согреешься, — Драгин слегка подтолкнул его за плечи и усадил к костру. — Ну, Василий?

Я подставил посуду, и Вася плеснул каждому из бутылки. Я раздал кружки.

Артём с сомнением поглядел в свою.

— Я не пью.

— Какой ты сложный, Артём! Никто тут и не пьёт. Это просто аперитив, для аппетита. За знакомство. Давай, — Драгин поднял кружку, мы встали, чокнулись и выпили, все, кроме Артёма. Он наклонился поставить свою кружку на землю, но пошатнулся, потерял равновесие и едва не свалился прямо в костёр. Драгин успел ухватить его под руку, отдёрнуть назад.

— Эй! Ты чего?!

— Говорю же, мне лечь надо.

Драгин выразительно посмотрел на меня, я кивнул и пошёл провожать Артёма в палатку.

— Странный какой-то товарищ, — прокомментировал Драгин, разливая по второму кругу, когда я вернулся к огню. — Лаперуза, не боишься с ним в одной палатке спать?

— Он, по ходу, безобидный. Хорошо хоть, вроде не нытик, — ответил я.

— Не понимаю, как можно весь день не жрать, и отвалить спать перед самым ужином.

— Ты же видел, он на ногах еле стоял. Говорит, очень долго ехал. Драгин, а откуда он?

— Из Челябинска.

— Не так уж и долго должно было получиться, — прикинул Вася. — Самолетом до Сыктывкара, оттуда прямым поездом. Зачем тогда было на промежуточной станции встречаться?

— А чего ты меня спрашиваешь? Разбуди его, да спроси.

— Ты же с ним договаривался.

— Вася, я договаривался с человеком, именующим себя «Скимен 2000». Я сначала вообще не думал, что из этого что-то реально получится. «Скимену 2000» надо попасть в конкретный квадрат. Ему надо провести, типа, научное исследование. Он находит меня. Он платит по счетам. Так? Заметь, всё купленное я оставляю себе. Если бы я начал допытываться, что да как, вопросы задавать, он мог соскочить, понимаешь? И вообще, какая разница? Он платит, я везу.

— Странно как-то, — заметил Вася. — Не похож он на учёного. И на искателя приключений не похож. Чего он тогда сюда попёрся-то?

— За романтикой, — усмехнулся Драгин, — За туманом. И за запахом тайги. Ты мне лучше скажи, откуда у пацанчика такие бабки. Не по-буржуйски он смотрится. Штанишки с рынка, часики пластмассовые. Беспокойно мне. Как бы не втянул он нас в историю.

— А раньше ты об этом не подумал? Прежде, чем подписываться?

— А я знал?

— Надо было знать.

Драгин с досадой плюнул в костёр.

— Короче, освоится, сам всё расскажет, если захочет, а не захочет, и хрен с ним. Даже лучше. Забыли. Мы просто пошли в небольшой поход, так? Любуемся, так сказать, медленным увяданием природы, рыбку ловим, водку пьём. И вообще, наверняка у него в рюкзаке и рамки, и дозиметр, и ловушка для приведений, и металлоискатель, метеорит этот искать.

— Ты думаешь, это был метеорит?

Драгин посмотрел на меня, как на идиота.

— А ты думаешь, это было инопланетное вторжение?

— Не знаю. Но у меня прямо мороз по коже от мысли, что где-то здесь, в этом лесу, рядом, могут лежать обломки настоящего НЛО, — признался я.

— Ох, Лаперуза, ты как маленький. Ну, поможешь нашему профессору в его изысканиях. Наливайте.

После ужина и трех раз по пятьдесят жизнь начала казаться мне удивительно прекрасной. Ночь была холодной, к утру наверняка подморозит; над головами ни облака, только чистое сияющее звездное небо. Сколько раз уже видел такие звезды, и всё равно, каждый раз, глядя в чёрную бесконечность, снова испытываю маленькое потрясение. В костре щёлкнуло, взорвалось; в небо поднялся сноп искр. Я глубоко вздохнул. Василий тоже сидел, задрав голову.

— Красиво, да?

— Точно.

Драгин только покачал головой.

Я проснулся первым. Полежал немного, прислушиваясь, понял, что все ещё спят, и так же понял, что сам уже не усну. Я тихонько расстегнул спальник, натянул штаны, начал шарить по палатке в поисках свитера. От моей возни проснулся Артём, он привстал на локте и сонно уставился на меня. Под его головой обнаружился мой свитер: накануне, укладываясь, я сам подпихнул его туда в приступе любви ко всему живому.

— Можно? — я кивнул на свитер. Артём не сразу сообразил, о чём я, а когда понял, сильно смутился.

— Извини, я во сне.

— Да ничего. Я тебе его сам подложил. Куртку твою не нашёл. Видимо, ты на ней лежишь.

Он завозился в спальнике.

— Точно. Вот она. Я так устал вчера, даже не помню, как мы спать ложились. Спасибо.

— Так ты раньше всех ушёл, перед самым ужином, мы ещё долго потом сидели. Ты, наверное, голодный, как пёс?

Он кивнул:

— Ага.

— Ну, тогда вылезай, — сказал я и выбрался из палатки в студёное утро.

Ночью были заморозки, жухлую траву и листву под ногами словно присыпало искрящейся пудрой. Я спустился к реке, плеснул себе в лицо ледяной воды, и пошёл за дровами. Удары топора разбудили ребят, и когда они выбрались из своей палатки, мы с Артёмом уже развели костёр. Драгин помахал нам рукой и пошёл умываться.

— Всем доброе утро, — поприветствовал нас Василий, усаживаясь у огня. — Как ты, Артём?

— Нормально.

— Ну, молодец. С чего ты вчера так умотался?

— Так вышло, — махнул рукой Артём. — Ночь накануне не спал, и предыдущую почти что тоже. Я неправильно стыковки поездов рассчитал, то есть рассчитал я правильно, но по старому расписанию, а с первого числа уже действует новое, только я это уже на самом вокзале понял. Так что я два дня четырьмя видами транспорта добирался, всю дорогу на нервах. Почти опоздал, в поезд уже на ходу запрыгнул, ещё полминуты — и всё.

— Так ты что, из Челябинска — и поездами? А почему не самолётом?

— Есть причины. Я не только поездами, ещё автобусами, попутками, и даже немного гужевым транспортом, — улыбнулся Артём.

— Тогда понятно.

Мы сидели у костра, протянув руки к огню, и ждали, пока закипит вода. Драгин потихоньку курил, небо потихоньку затягивало облаками, листья потихоньку облетали с деревьев. Совсем уже осень.

Завтрак получился весьма обильным, Драгин щедро насыпал в котелок с полпачки риса, рассчитывая, что у Артёма, пропустившего ужин, должен был быть зверский аппетит. Однако Артём, против ожиданий, ограничился скромной порцией.

— Рис не любишь? — спросил Драгин.

— Почему? — вскинул брови Артём. — Я всё люблю. Просто уже наелся.

— Ну, смотри. Обедать не скоро будем, имей в виду.

Артём кивнул, но добавки так и не взял.

Сразу после завтрака мы принялись готовиться к сплаву. Конечно, основную работу делали мы сами, но и Артём, принципиально, видимо, не желая вмешиваться в техническую сторону похода, всё же старался быть полезным. Не дожидаясь просьб или указаний, он взял на себя некоторые бытовые обязанности, не требующие большой физической силы, а потому обычно исполняемые девчонками: мыть за всех посуду, сжигать мусор, переливать в бутылки кипячёную воду, заливать костёр. Он сам находил себе полезное занятие, под ногами не путался, вопросами не донимал, и всё равно спровоцировал задержку, наотрез отказавшись раскладывать по герметичным мешкам вещи из своего рюкзака. Пришлось всё перекладывать, освобождая для него отдельный мешок, куда рюкзак умещался целиком.

День прошёл спокойно, даже скучно. Течение реки оказалось быстрым, так что мы гребли лениво, не особо напрягаясь. Опьянённые свежим воздухом, мы впали в дремотное состояние, говорить не хотелось, тишина радовала. Несколько раз позволяли себе продолжительные остановки, дабы дать отдых отсиженным местам. Драгин регулярно откладывал весло и брался за спиннинг; в итоге он вытащил двух крупных щук. Мы предвкушали ужин с ухой.

Когда Драгин объявил, что пришло время подыскивать стоянку, нам довольно быстро повезло, первое же место, куда я поднялся на разведку, понравилось мне — ровная поляна на высоком берегу, живописный вид на излучину и сосновый лес за спиной стоили того, что вещи придётся затаскивать по крутому песчаному склону, так и норовящему осыпаться под ногами.

— Ну как? — спросил снизу Драгин.

— Шикарно, — я описал увиденное, — только разгружаться будет трудно.

— Встаём, — скомандовал Драгин.

Глубина здесь даже у самого берега была приличная, так что Драгин, как обладатель самых высоких сапог, отвязывал мешки, стоя по колено в воде. Артёмов мешок он освободил в первую очередь, протянул хозяину; тот медленно поволок его наверх. Мы же выстроились на склоне — я на самом верху, Вася посередине; Драгин подавал груз Васе, Вася, по цепочке, мне. Я собрался привлечь к разгрузке и Артёма, повернулся к нему, и передумал: он сидел на своём рюкзаке, сутулый, побелевший, и утирал вспотевшее лицо рукавом куртки. Перехватив мой взгляд, он понял, о чём я собирался попросить, и с готовностью поднялся на ноги, но я, глядя в его бледное лицо, показал жестом — сиди. Он благодарно кивнул, снова присел, опустил голову, и сидел так, пока все наши вещи не оказались наверху. Проходя с последним мешком мимо Артёма, Драгин громко заметил:

— Вот. А кашу, заметьте, не кушал.

Артём улыбнулся и виновато развел руками.

После ужина мы запалили большой костёр, сидели, сытые и довольные, пили чай и вспоминали наши прошлые походы. Рассказчиком выступал, в основном, Драгин, и я иногда вставлял слово, Вася же молча поглядывал на нас, и только иногда поддакивал. Вскоре Артём откланялся, мы же просидели у костра до поздней ночи. Артём давно спал глубоким сном, и не слышал, как я суетно залезал в палатку. Я улёгся рядом и уснул со вчерашним чувством любви ко всему миру, хотя во мне не было ни капли спиртного.

Проснувшись наутро, я обнаружил, что лежу в палатке один: Артём уже встал, и, видимо, давно — я слышал, что он уже запалил костёр. Я поглядел на часы, опасаясь, что сильно проспал, но нет, было ещё слишком рано, и Драгин с Васей, конечно, ещё спали. Я тоже попытался уснуть, но сон не шёл. Натянув куртку и штаны, я выбрался из палатки.

Артём сидел у костра, и глядел на пламя. Неудивительно, ведь больше заниматься было нечем: вчерашнюю посуду он перемыл, заготовленные дрова сложил аккуратно в стороне, над костром покачивался котелок с закипающей водой. Рядом с ним на земле лежала книжка в невзрачной мягкой обложке, с заголовком на немецком языке. «Вот, умник» — без злобы подумал я.

— Доброе утро, — сказал я, потягиваясь, — ты чего так рано вскочил?

— Доброе утро, — отозвался он. — Чего-то не спится. Я давно уже встал.

— Я вижу.

— Вода закипает. Достань чай, а то я не знаю, где у вас чего лежит.

— У нас.

— Что? — переспросил Артём.

— У нас лежит.

— Ну, да, у нас, — смутился он.

— Может, кофейку запарим?

— Я лучше все-таки чаю.

— Не любишь?

Он неопределенно помотал головой, и потянулся за книжкой.

В соседней палатке завозились, послышался звук раскрываемой молнии, и к нам на поляну явился заспанный Вася, на ходу приглаживающий лохматую голову.

— Чего вы тут по кофе говорили?

Артём встал, налил кипятка в Васину кружку, я всыпал туда большую, с горкой, ложку мелко помолотой арабики.

— Вот спасибо, — сказал Вася, усаживаясь рядом с Артёмом. Книжка оказалась прямо под его ногами, Артём наклонился, вытащил ее, отряхнул и отложил в сторону.

— Что это ты читаешь? — неожиданно заинтересовался Вася, беря книжку в руки, и пролистывая ее.

— По работе. Тоска зелёная.

— Вижу, что по работе, — Вася раскрыл книжку посередине, перевёл заголовок, — «Стандартизация норм взаимозаменяемости типовых машиностроительных соединений».

Артём уважительно посмотрел на Васю.

— Мы что же, коллеги?

— Это вряд ли, у меня профессия редкая. Занимаюсь техническими переводами. С немецкого и датского. Так что где чего не разберёшься — обращайся, помогу по дружбе. А ты чем занимаешься, если не секрет?

Артём замялся, я подумал, что он не хочет отвечать, и вспомнил про уговор не задавать ему вопросов; Вася тоже вспомнил, поднял ладони в извиняющемся жесте:

— Если секрет, я прошу прощения.

— Да какой секрет, просто не знаю, как это короче объяснить, — смущенно улыбнулся Артём. — Если в двух словах, я работал в конторе, которая закупает промышленное оборудование, в отделе сертификации. Ездил на производство проверять, насколько описание соответствует действительности, в основном в Германию и Австрию. А книжку читаю, чтобы язык не забыть.

— Немецкий, значит, хорошо знаешь?

— Технический — да, а разговорный у меня слабый. Общаются ведь все в основном по-английски. А английский у меня, наоборот, только разговорный и хороший.

— Так у тебя, получается, языковое образование?

— Нет. Я инженер-технолог, наш аграрный заканчивал, а языки — факультативно, у меня память хорошая, — охотно объяснял Артём.

Они спокойно разговаривали, а я вскочил, отошёл в сторону. У меня вдруг возникло явное чувство, будто на меня с укором смотрит собственный отец. Захотелось немедленно провалиться сквозь земную толщь. Я успел отвыкнуть от этого чувства собственной неполноценности, преследовавшего меня со школьной скамьи: я — валенок. Большой, надёжный, устойчивый, но — валенок. Я всегда знал, что являюсь человеком второго сорта. И всегда восхищался ими, первосортными людьми, способными быстро понимать, много запоминать, и хорошо учиться. Испытывал собачье желание служить. Увы, я не мог предложить им ничего, что могло оказаться действительно полезным.

У меня всегда была тройка по алгебре, а также по физике и всем другим точным наукам, я выезжал только на литературе и истории, так что меня утвердили в качестве «гуманитария» и оставили в покое; то же с иностранными языками — я, конечно, учил английский, и даже мог объясняться в туристических поездках, но хороших знаний не обнаруживал, несмотря на то, что несколько лет посещал оплаченные отцом курсы. Мои усилия растрачивались зря: всё выученное, вызубренное, вымученное в трёхдневный срок испарялось в атмосферу. Один я знал, каких усилий мне стоили мои тройки. И рядом всегда находился кто-то, кто знал на пять, вызывая во мне чувство благоговения и священного трепета. Смотреть на Васю снизу вверх я уже давно привык. Но тот факт, что этот худенький глазастый мальчик, Артём, способен читать техническую книгу на немецком языке, да ещё и понимать смысл написанного, приравнивал меня в собственных глазах к крупному малоразумному животному, вроде моржа или тюленя. Утешая себя мыслью о своём физическом превосходстве, я пошёл побродить по окрестностям, оставив умников наедине; они, занятые беседой, кажется, и не заметили моего отсутствия.

Уходить далеко от лагеря было страшновато, несмотря на то, что лес здесь был сосновый, не слишком характерный для этих краёв. Со стороны он казался светлым и легко проходимым, но стоило хоть немного углубиться в него, как наступала полная дезориентация, и я, всерьёз побоявшись заблудиться, держался поближе к берегу, так, чтобы слышать плеск воды или хотя бы видеть просвет между деревьями. Конечно, я мог вернуться, захватить компас, и погулять в самой чаще, но забираться вглубь леса мне было жутко. Когда я отдалился от лагеря настолько, что совсем перестал слышать голоса, в голову полезли глупые мысли насчет всяких оборотней, неопознанных изуродованных скелетах, пропавших без вести, похищениях, и всем прочем, чем любит потчевать нас телевидение по выходным дням, и что кажется несусветной чушью, когда об этом рассказывают с экранов надломленными голосами; но стоило мне оказаться одному в диком лесу вдали от этого самого телевидения, как я начал допускать, что в этих бредовых историях есть нечто рациональное. От жути мурашки бежали по телу, но мне это даже нравилось, учитывая тот факт, что я понимал, что всё это, конечно, глупости, и ничего со мной не случится, и что стоит мне только сейчас заорать, как мне на помощь явятся как минимум двое здоровых парней, и любые оборотни пустятся наутёк. Драгин дематериализует кого угодно своим презрительным взглядом и ехидными шуточками. Ему-то ничего не грозит, он ни во что не верит и никого не боится. Космическим пришельцам следовало бы замаскировать свой корабль и спрятаться, пока Драгин не оборжал их в самой грубой манере и не украсил серебристый бок их летающей тарелки своим плевком.

Вернувшись я обнаружил что все уже на ногах, и завтрак почти готов.

— Во, Лаперуза, — обратился ко мне Драгин, едва я приблизился к костру. — Скажи. Мы вчера прошли больше, чем собирались, так? И течение быстрее, чем я ожидал. Я предлагаю сегодня постоять, а завтра наверстаем.

Очевидно, Драгин, вдохновленный вчерашним уловом, хотел остаться здесь ещё на денёк, и спокойно порыбачить.

— Можно, — пожал я плечами, — если Артём не возражает.

— А вот Артём как раз и возражает, — театрально вздохнул Драгин. — Ему жуть, как охота мокнуть.

Я посмотрел на Васю, но тот лишь развёл руками: решайте сами.

— Я считаю, надо плыть, — горячо вступил Артём, — это хорошо, что получается быстрее. Не будем терять времени. У вас же потом ещё будет возможность постоять.

— Запомни, Артём, плавает говно, а мы — ходим, — усмехнулся Драгин, обводя нас оценивающим взглядом.

— Значит, надо идти, — повторил Артём.

— Так что ты скажешь, Лаперуза?

Все уставились на меня. И я решил поддержать Артёма, я-то помнил: клиент всегда прав, кроме того, приятно иногда поступить Драгину наперекор.

— Надо, так надо. Идти, так идти, — произнёс я, и слегка кивнул Артёму.

— Ну, и хрен с вами, — хлопнул себя по коленям Драгин. — Тогда начинайте собираться, аллюром, время не ждёт.

Он встал, направился к палатке, Артём тоже, захватив книжку, пошёл собираться. Я остался стоять у костра. Вася встал рядом со мной, и тихо, почти в самое ухо, спросил:

— Ты за Артёмом ничего странного не замечаешь?

— Он весь со всех сторон странный, — улыбнулся я.

— Это-то да… Слушай, он явно на чём-то сидит. Точно тебе говорю. Ты же с ним рядом спишь, неужели, ничего такого не показалось?

Я покачал головой.

— С чего ты взял?

— Видел. Он какие-то таблетки глотает, и старается так, чтобы не заметно. Воду хлебает, как конь. Не жрёт. А сегодня, ты когда ушёл, мы сидели, разговаривали. Он что-то рассказывал, и вдруг замолчал на полфразы, и весь, знаешь, как-то… Залип. Завис. Сидит, глазищи круглые, я тебе клянусь, даже не дышит. И так секунд десять. Потом очнулся, встряхнулся, видит, что я на него смотрю, испугался. Извини, говорит, задумался, чего я там говорил? А у самого руки дрожат. Я, конечно, сделал вид, что ничего не заметил. Ты за ним последи, ладно?

Я кивнул. Вася отстранился, собираясь идти собирать вещи, но задержался ещё на секунду, шепнул:

— Только Драгину пока не говори.

Раздосадованный Драгин и сам не имел большого желания общаться. Он молча упаковывал вещи, кидая на меня неодобрительные взгляды, и открывал рот, только чтобы поторопить нас. Он даже воздержался от комментариев по поводу того, что Артём опять почти нечего не съел, но посуду свою поставил к его ногам, принимая как данность, она будет вымыта.

— По-моему, я его раздражаю, — тихо сказал мне Артём, когда мы остались вдвоём.

— Не обращай внимания. Просто он привык командовать.

Он покачал головой и отошёл. Я про себя пожалел его, тяжело это, оказаться вдалеке от дома в незнакомой компании, да ещё и с чувством, что тебя не принимают. Я решил быть с ним поприветливее.

А дождь, действительно, зарядил, и не прекращался весь день. То мелкий, моросящий, едва слышный, он вдруг с порывом ветра оборачивался на миг колким косохлёстом, будто кто-то размашисто бросил с неба пригоршню мелкой крупы, быстро пробарабанившей по брезентовой палубе. Я зябко нахохлился под плащом, стараясь дышать себе же в воротник и не глядеть по сторонам, но мрачный, наводящий тоску пейзаж так и притягивал взгляд. Водная взвесь обесцветила краски, лишила мир контрастности, размыла очертания голых еловых верхушек, подпирающих бесцветное небо. Порывы ветра гнали по воде опавшую листву и спутанные пучки травы. Я и сам чувствовал себя сухим листом, захваченным течением: всё, оторвался, нет пути назад, теперь жди, куда принесёт тебя река.

Река несла в неизвестность. Теперь я жалел, что не помню ничего из того, что передавали по телевизору насчёт этих мест. Хотелось развеять тревогу, расспросить Артёма насчёт метеорита, куда он упал, почему его не нашли и откуда пошёл слух, будто животные покинули эти края; убедиться, что ситуация предсказуема и находится под контролем. Однако я помнил, что Драгин не велел задавать вопросов, так что рассчитывал при случае аккуратно поговорить с Артёмом наедине. Я оглянулся, вгляделся в лица товарищей. Артём сосредоточенно размышлял о чём-то своём, Драгин и Вася вполголоса вели длинный нудный спор насчет рыбной ловли. Я снова устыдил себя за глупые страхи, и попытался отвлечься, вспоминая слова популярных песен про осень.

К середине дня, когда я окончательно замёрз и проголодался, мне нестерпимо захотелось тепла и комфорта, или хотя бы просто — горячего чаю. Я решительно предложил сделать остановку, размять отсиженное место и перекусить. Уверен, что пятые точки онемели у всех, но Драгин мою идею не поддержал.

— Не ной, — отрезал он. — Я предупреждал, что сегодня будет лить. На ночь пораньше встанем.

— А причём здесь погода? Я зад отсидел, оно от природы не зависит.

— Ни при чём. Но костёр под дождем я разводить не буду, мы же на этом как бы время потеряем, а мы, я так понимаю, страшно спешим, — он кивком указал на спину Артёма.

Артём обернулся, посмотрел на Драгина, но ничего не сказал.

— Фиг с ним, с костром, но размяться и съесть что-нибудь мы можем? — продолжал настаивать я.

— Вы что, дети?! — взорвался Драгин. — Вас по часам кормить? Может, вас ещё и на дневной сон уложить?! А стишки вам не почитать?!

— Ну, вообще, Драгин, раньше мы при любой погоде обедали, — заметил Вася.

— Чего, ещё один голодный?

— Да, — спокойно ответил Вася.

— Раньше думать надо было, ясно? Хотели идти, так теперь гребите! Задолбали ныть!

Я хотел было продолжить спор, Артём, кажется, тоже собрался вступить, мы одновременно обернулись, и я набрал уже воздуха, чтобы начать говорить на повышенных тонах, но перехватил Васин взгляд. Он выразительно посмотрел на Артёма, и слегка махнул рукой: бог с ним, себе дороже. Артём понял, кивнул, отвернулся. Я тоже выдохнул и сел на своё место.

День уже клонился к вечеру, а мы так и не выбрали подходящего места для ночлега. Драгин продолжал казнь за неповиновение: теперь он не принимал ни одной стоянки, которые мы смотрели. То берег казался ему слишком высок, то слишком полог; то слишком мало дров, то сплошной бурелом, то он видел звериную тропу, то ему просто не нравился пейзаж. И всё это — под казавшимся бесконечным мелким дождем. Когда мы в очередной раз выбрались на берег и осмотрелись — симпатичное место, выход удобный, поляна широкая, Драгин снова скорчил мину:

— И где, по-вашему, натягивать тент?

Я показал. Драгин принялся обходить поляну в поисках, к чему бы придраться, и тут к нам на берег выбрался Артём. Он бегло осмотрелся, и лицо его, обычно спокойное, приняло такое выражение, будто он готов заплакать.

— Драгин! — обратился он умоляющим тоном, — Прошу тебя. Я ужасно устал и замёрз. И страшно проголодался. Но я же не мог знать, что со стоянками будет так плохо! У меня же опыта никакого! Я понял, надо было тебя послушать. Я больше не могу плыть… Идти… Может, уже хоть где остановимся, а? Пожалуйста…

— Я предупреждал, — выдержав паузу, удовлетворенно ответил Драгин. — Ладно, хрен с вами, встаём, — и он пошёл отвязывать вещи.

— Спасибо, — сказал я Артёму, когда Драгин отошёл. Артём слегка кивнул, улыбнулся в ответ.

— Так, — обратился к нам Драгин, — расклад такой — мы с Васей идём за дровами, вы тут натягиваете тент. Справитесь?

Я только головой покачал.

— Да, сэр. Конечно, — с готовностью отозвался Артём.

— Не «конечно», а «так точно», — мрачно поправил его Драгин.

— Конечно, сэр, так точно, — кивнул Артём.

Мы натянули тент и собрались было ставить палатки, но тут Драгин и Вася вернулись, волоча сухую сосну с уже обрубленными ветвями.

— Лить будет всю ночь, — констатировал Драгин. — А дров нам надо много. Пойдем рубить, пока светло. А вы пока эту распиливайте. Пила у меня в рюкзаке, в боковом кармане. Сам достанешь?

Хорошо, хоть не спросил, справимся ли. Артём видел цепную пилу в первый раз, но сразу сообразил, что надо делать. Встав по разные стороны бревна, мы быстро отпилили пару чурбачков. Я даже взмок, и, когда мы отпиливали третий, подумал, что куртку надо было бы расстегнуть. Артём, словно услышав мои мысли, вдруг оставил пилу и присел на отпиленную чурку. Я стянул куртку — жарко, кивнул ему:

— Давай?

Он поднял на меня побледневшее лицо.

— Сейчас, погоди.

— Ты чего? — удивился я.

— Ничего, — ответил он тихо, уже не поднимая головы. — Сейчас, остыну немножко. Мухи перед глазами полетели.

Я пожал плечами, присел на бревно. Через минуту он встал, взялся за пилу:

— Давай.

Но едва мы отпилили третий чурбак, как он снова бросил рукоятку и опустился прямо в сырую жухлую траву под своими ногами. Лицо его было белое, злое; он раздосадовано ударил кулаком по земле. Мне стало его жалко.

— Что же ты такой нетренированный? — риторически поинтересовался я, усаживаясь рядом. — Как же ты с веслом-то? Руки совсем отваливаются?

— Нормально. Там другое. Мы же без сильного усилия гребём. Или, это только мне так кажется?

— Здесь вода спокойная, и течение есть. Но да, бывает, грести приходится посильнее.

— Я понял, — он принялся тереть лицо руками.

— Ничего, пройдёт. Ты не обижайся, но тебе бы походить в бассейн, например. Очень выносливость развивает. Никогда об этом не думал? — с ноткой назидательности спросил я. Приятно ощутить хотя бы какое-то превосходство над более умным человеком, пусть даже оно заключается в способности быстрее пилить дрова. Артём молчал, и я продолжил:

— А лучше запишись куда-нибудь, чтобы с тренером позаниматься.

— Ты меня не учи. Я же не всегда такой был.

— Тем более.

Артём вдруг полез во внутренний карман своей куртки, вытащил пластиковый конверт, в каких хранят деньги и документы, извлек из него паспорт, тоненькую золотую цепочку, и красную корочку, размером вроде студенческого билета, которую и протянул мне. Я открыл. Внутри документа, на подложке цветов российского флага, имелась фотография парня, похожего на Артёма, и синяя гербовая печать. «Удостоверение Мастера спорта России», успел прочитать я прежде, чем Артём, опомнившись, забрал у меня документ, и быстро убрал его обратно.

— Ты его что, в переходе купил? — спросил я.

— Заработал. Так что ты меня жить не учи. Я не всегда был таким, понятно? — с неожиданной страстью воскликнул Артём. Задел я его за живое.

— Так что же ты тогда?.. — растерянно пробормотал я.

— Вот так. Бывает. Глупая история. Болел с осложнением, теперь — вот. Не будем это обсуждать, ладно?

— Ладно, хорошо, извини. Я же не знал, — я почувствовал себя дураком, у меня это, должно быть, на лице было написано, потому что Артём смягчился, улыбнулся:

— И ты извини. Слушай, только просьба, парням не говори, и сам забудь. Всё вообще не так уж плохо. Идёт?

Я кивнул. Всё равно я не слишком поверил в его откровение. Тоже мне, спортсмен, хилый, как поздняя рассада. Типичный «ботан», купил удостоверение, чтобы ребята уважали. О чем тут рассказывать? Никому не интересно.

Другого случая поговорить с Артёмом мне в тот вечер не выпало, он рано лёг спать, а я, несмотря на усталость, всё сидел, борясь с желанием выпить очередную кружку чая. Горячего питья хотелось страстно, но перспектива идти среди ночи по нужде вызывала настоящий испуг. Я поймал себя на том, что стараюсь не садиться спиной к лесу.

Кроме того, меня беспокоило растущее напряжение, природу которого я не мог определить наверняка. Скорее всего, это из-за Драгина. Его заметно раздражало расположение, которое мы испытывали к Артёму, но я списал это на его ревность, как лидера: Артём имел право голоса, и Драгину, привыкшему единовластвовать, было трудно с этим смириться. Ещё хотелось порасспрашивать Васю насчёт той телепередачи, но я не знал, как завести разговор так, чтобы не вызвать шквала издёвок со стороны Драгина. Так что оставалось просто молчать. Однако, стоило Драгину удалиться в палатку за сигаретами, Вася обратился ко мне сам.

— Так что насчёт Артёма? Ничего не заметил?

— Вроде, не похож он на наркомана. Похоже, у него проблемы со здоровьем. Может, поэтому и таблетки пьёт.

— Почему ты так решил? — прищурился Вася.

— Слабый он какой-то. Дрова пилили, так он чуть в обморок не упал. Ещё и обиделся, что я ему тренироваться посоветовал…

— Так, — протянул Вася, — ну, это кое-что объясняет.

— Тогда и мне объясни. А то я меньше всех знаю. Вась, тут что, правда, аномальная зона?

— А сам как думаешь? Ты что, во всё это веришь?

— Не то, чтобы верю. Просто, спрашиваю. Метеорит-то здесь ведь на самом деле упал?

— Ну, упал. Метеориты каждый день падают. Ну да, крупные — редкость, но ничего необычного в этом нет. Всё необычное придумывают впечатлительные, вроде тебя.

— Зачем тогда Артём сюда поехал, если ничего необычного?

— Скорее всего, он тоже — впечатлительный. Самому интересно. Заметил, какой у него рюкзак тяжёлый? Там явно какое-то оборудование, скорее всего, недешёвое. Бережёт-то он его, как мать родную. А вообще, это правило, насчёт вопросов, меня уже напрягает.

— Значит, правило отменим, — объявил возникший напротив Драгин.

— Это как?

— Демократическим путём. Большинством голосов.

— Вообще, он твой клиент. И это его условие.

— Условия он будет ставить дома. А здесь поход, здесь мы условия ставим. Надо будет, так и спросим. Я и спрошу. За мной не заржавеет.

Наверное, мне что-то приснилось, хотя сна своего я не помню, но проснулся я ещё до рассвета, мокрый от пота, с горящими щеками и сердцем, колотящемся в горле. Несколько секунд я лежал, задыхаясь, как рыба, выброшенная на берег, прежде, чем смог взять себя в руки. Я никогда не боялся темноты, но тогда мне был жизненно необходим свет. Непослушной рукой я нащупал фонарь, но найти кнопку включения не смог, так что я просто крутил фонарь и давил на него со всех сторон, пока кнопка сама не оказалась под моими дрожащими пальцами. Следующие несколько минут я лежал и смотрел на застёгнутый вход в палатку и свои ноги, спеленатые спальным мешком, чувствуя, как в крови распадается адреналин. Мне стало стыдно, я подумал, что мог разбудить Артёма; я привстал, заглянул ему в лицо, и вторая волна ужаса окатила меня. Мне показалось, что он умер. Он лежал на спине, со слегка запрокинутой головой; губы плотно сжаты, на лбу и в уголках глаз очертились морщины, кожа его, всегда бледная, сейчас вообще не имела цвета и выглядела как тонкий слой воска, лицо красивое и неживое, как маска. Я почувствовал, как каждый самый маленький волосок на моём теле встает дыбом, мышцы напряглись, я едва не выронил фонарь, и вдруг заметил движение его груди. Конечно, он дышал. Господи. Боже. Святая троица. Тысяча чертей. Что я такое подумал?! С какой стати ему умирать во сне? С чего я лежу, перепуганный, и едва не плачу? Я рухнул на спину, выключил фонарь, прислушался. Тишина, только шелест падающих листьев и едва слышный плеск воды в реке. Я так и лежал до рассвета, балансируя на границе сна, и забылся только тогда, когда в палатке стали четко видны очертания предметов.

Второй раз я проснулся, когда костёр уже горел, вода закипала и меня звали завтракать. Я был весьма смущён, неловко чувствовать себя соней, но, когда я спросил, почему никто не разбудил меня раньше, оказалось, что сегодня проспали все, кроме Драгина, и он один всё приготовил. Я присел напротив Артёма, протянул руки к огню. Произошедшее ночью казалось теперь нереальным, и я хотел было рассказать обо всём, чтобы повеселить компанию, но передумал: компания выглядела слишком пасмурно.

Небо оставалось затянутым облаками, и заметно похолодало.

— Ну что, сегодня — стоим? — Драгин задал вопрос всем, но взгляд его был устремлён на Артёма. Артём отрицательно покачал головой.

— Нет. Сегодня снова идём.

— Я не понял. Вчера впечатлений не хватило?

— Хватило. Но надо идти.

— Надо… Кому надо? Мне — не надо.

— У нас уговор, — тихо, но очень твёрдо сказал Артём, — Мы добираемся до места, и там вы можете стоять сколько угодно. Но добраться надо как можно быстрее.

— Насчёт быстрее мы не договаривались.

— Насчёт стоянок по пути тоже.

— Мне вообще без разницы, — пожал плечами Вася, — что здесь мокнуть, что там — индифферентно.

— Лаперуза?

— Драгин, ты, конечно, Вождь, тебе виднее, но если этот дождь будет идти две недели? Без перерыва? Ты сам говорил, что это возможно. Так и что? Две недели стоять?

— То есть, ты тоже хочешь идти.

— Да, — сказал я, не глядя на него.

— Я тебя понял, — холодно сказал Драгин, и я весь сжался. — Большинством голосов принято решение выдвигаться. Кто будет ныть, получит в рыло. Большинству ясно?

— Яснее некуда, — спокойно ответил Артём.

Мы уже начали привязывать свой багаж к палубе, когда с неба снова заморосило. Артём ждал нас на берегу. Его рюкзак мы привязывали последним. Я оглядел его, и мне показалось, что он совсем неподходяще одет: натянул плащ прямо поверх толстого шерстяного свитера и куртки, и это означало, что, во-первых, когда он начнет работать веслом, ему станет жарко, и во-вторых, если он все-таки вымокнет, ему будет не во что переодеться. С чего я вообще так о нём забочусь?! — подумал я, но спросил:

— Артём, что у тебя в рюкзаке?

Он испуганно потянул рюкзак к себе:

— В каком смысле?

— В смысле — из одежды. Ты вырядился, как бабка на рынок, и я гарантирую, что к вечеру ты вымокнешь и изнутри, и снаружи. Что ещё у тебя есть?

— Три футболки, толстовка, запасные штаны, тельняшка как у тебя, бельё, носки, — перечислил он скороговоркой, — и ещё один свитер, но он совсем тонкий.

Я сдержал улыбку.

— Молодец. Снимай куртку и свитер, и надевай тельняшку как у меня. Куртку и толстовку далеко не убирай, клади в рюкзак, на самый верх.

Он в нерешительности смотрел на меня, явно собираясь что-то возразить.

— Давай-давай. Самые тёплые вещи надо упаковать в гермы, чтобы вечером сухие были, понятно?

Он внимательно оглядел нас, отошёл на несколько шагов, и полез в рюкзак. Пока он отыскивал свою одежду, на берег взобрался Драгин.

— Чего застряли?

— Сейчас, Артём переодевается.

— Где раньше-то были? — риторически поинтересовался Драгин, и, вытащив мятые сигареты, закурил.

Тем временем Артём снял куртку, стянул с себя толстый свитер, под которым оказалась надета рубашка, и принялся натягивать тельняшку прямо поверх неё.

— Рыдание, — прокомментировал Драгин. — А рубашку снять не судьба?

Артём повернулся к нам спиной и начал расстёгиваться.

— Кузнечик стесняется, — почти беззвучно, потешно выпятив губы, прошептал Драгин, но я его понял, и мы заулыбались.

А стесняться ему, оказывается, было нечего. Вопреки ожиданиям, нашим взорам явилась худая, но весьма ладно скроенная фигура. Я даже ощутил укол зависти: эх, везёт «ботанам», всё от природы. Артём поспешно натянул тельняшку, повернулся к нам:

— Сейчас, я быстро, — и принялся заталкивать снятый свитер в рюкзак.

— Чучело, — сказал Драгин, как мне показалось, слишком громко, но Артём, кажется, не услышал.

Дождь так и не полил, но моросить не прекращало. Тучи висели уже не так низко, как с утра, и мир вокруг начал вновь обретать краски. Сегодня нам даже разговаривать не хотелось, мы просто гребли, озираясь по сторонам. Никогда бы не подумал, что осень может быть так красива, особенно с воды. На водной глади скопилось так много листьев, что казалось, будто я погружаю весло в густой суп, и мешаю его, словно в кастрюле. Однако, через некоторое время парни сзади, видимо, соскучились, и затеяли игру в «гляделки». Они, не отрываясь, сверлили взглядами мою спину, пока я, чувствуя взгляд, не начинал оглядываться, но они успевали отвернуться. Стоило мне повернуться обратно, они тут же снова утыкались в меня глазами. Я знал, что возмущаться бесполезно, они только того и ждут, а вступать в перепалку мне не хотелось, так что я просто попросил Васю поменяться со мной местами, чтобы немного сменить позу. Вася с удивившей меня охотой пересел на моё место, я же занял его, позади Артёма. Вскоре мне начало казаться, что я схожу с ума. Сзади меня никого больше не было, а ощущение сверлящего спину взгляда не пропадало. Я начал оглядываться, но заметил, что за мной пристально наблюдает Драгин, и постарался сдерживаться — не хватало ещё оказаться уличенным в паранойе и грубо высмеянным. Пытаясь переключить внимание, я пробовал размышлять на отвлеченные темы, но думать о чем-то, кроме устремленного на меня взора, было совершенно невозможно. Тогда я попробовал сосредоточиться на нём, чтобы проследить направление взгляда, но, когда мне казалось, что я уловил, что смотрят слева, мне тут же начинало казаться, что я не прав, и смотрят справа. Артём тоже вел себя странно: он замирал, и, вытягивая шею и закрывая глаза, будто прислушивался, или принюхивался к чему-то. Он постоянно сбивался с ритма, но я даже рад был тому, что это отвлекало меня от моих собственных ощущений.

— Драгин, где мы сейчас? — вдруг спросил Артём.

Драгин вытащил из-под плаща навигатор, протянул ему:

— Разберёшься?

Артём отложил весло и уткнулся в карту. Я хотел было спросить, близко ли то место, куда он идёт, но по его лицу понял, что сейчас он мне не ответит.

Преследующее меня ощущение, будто за мной наблюдают невидимые глаза, постепенно ослабевало, и я немного успокоился. А вообще — нервы надо лечить. Сначала ночью кошмары, теперь — вот.

— Помните, — вдруг подал голос Вася, — тот мужик рассказывал, как он проснулся оттого, что на него в окно кто-то смотрит?

— Какой ещё мужик? — переспросил Драгин.

— Водитель, который нас от станции вёз. Он рассказывал, что, когда метеорит упал, ему показалось, что на него смотрят в окно.

— Ну?

— Я сегодня ночью от такого проснулся. Хорошо, уже под утро. Реально жесть. До сих пор отойти не могу.

У меня мурашки по спине заползали. Ночной испуг враз накрыл меня снова, и я едва не выронил весло. На меня неодобрительно глянул Драгин:

— Чего вы все такие нервные стали, а?

— Андрюх, — аккуратно начал я, — ты здесь ничего странного не ощущаешь? Жуть какая-то от этого места…

— Ничего я не ощущаю, — перебил он меня, — это потому, что тихо здесь. Что вы, как маленькие, тишины боитесь? Ну, так спойте что-нибудь. От улыбки хмурый день светлей…

И тут Артём оторвался от карты и посмотрел на меня такими глазами, что по моей спине прокатилась ледяная волна. Должно быть, я так побелел, что Драгин, глядя на меня, сказал:

— Ищем выход. Обед. И некоторым не помешает выпить.

Как назло, берега вокруг пошли крутые, обрывистые, не дающие никакой возможности выбраться на сушу, так что мы подналегли на весла, только всё равно, обедать нам пришлось сухим пайком, прямо на воде. Затем Драгин извлек бутыль со спиртным, и мы сделали по глотку, все, кроме Артёма. Едва в глотке погас пожар первого глотка, как я сделал второй, и он зажёг все моё нутро, но уже через минуту пожар растёкся по моим артериям добрым теплом. Я почувствовал, как отступают нелепые страхи, настроение улучшается, телу становится легко и тепло, и перестаёт ныть отсиженный зад. Я выпросил у Драгина ещё один глоток, и он влился в меня чистой энергией — всё, чего мне теперь хотелось, это взять весло в руки и грести до полного изнеможения. Похоже, Васю охватили схожие чувства, так что наше плавсредство, ведомое мускульной силой, рвануло вперёд. Прежде, чем наши батареи разрядились, мы успели преодолеть дистанцию в десяток километров. Я совершенно протрезвел, и теперь чувствовал голод и утомление, зато душевное равновесие моё было полностью восстановлено, и я испытывал благодарность к Драгину, который не позволил мне разложиться на молекулы.

Однако, отдых откладывался. Русло принялась извиваться, берега поднялись, течение убыстрилось; мы миновали поворот за поворотом, выписывая вслед за рекой причудливые петли. Вдруг меня опять накатило ощущение пристального взгляда, но уже не в спину; теперь мне казалось, что нечто, наблюдающее за мной, находится как раз за следующим поворотом. Все моё естество воспротивилось двигаться туда, и я напряг волю, чтобы заставить себя не паниковать. Но заставить себя грести я не смог. Сжавшись, я замер, и неотрывно глядел на приближающийся прямо по курсу отвесный берег. Окрик Драгина привел меня в чувство:

— Лаперуза, твою мать, не спи! Весло!

Наваждение исчезло. Я увидел, что моё весло уплывает назад по мере того, как мы движемся вперёд, и извернулся, чтобы схватить его, но выронил весло. Чёрт, это не моё, это весло Артёма проплыло мимо меня! А теперь я упустил и своё. Я вскочил, развернулся, бросился животом на баллон, и успел: подхватил оба весла одной рукой, пусть и порядочно замочив себе рукав. Я начал аккуратно подтягиваться обратно на своё место, но едва не свалился в воду, когда катамаран неловко вошёл в поворот, и нас развернуло, прибив к берегу. Я выпрямился, вытер лицо мокрым рукавом, осмотрелся.

Река спокойно продолжала своё течение. Дождь моросил, листья падали. Драгин продолжал орать на меня. Вася придерживал плечо лежащего на брезентовой палубе Артёма. Артём, тяжело дыша, судорожно прижимал к груди длинные белые пальцы.

— Артём, у тебя есть какие-то лекарства? Что ты обычно принимаешь в таких случаях?

Вася спокойно и твёрдо повторял вопрос раз за разом, пока Артём, наконец, не выдавил:

— В куртке… Внутри…

— Где куртка?! — заорал Вася, повернувшись к нам.

— В герме, за ним, — растерянно ответил я.

— Так отвязывай!!

Я неловко полез вперёд, путаясь в обвязке и верёвках, непослушными руками отвязал герму, вытащил куртку и протянул её Васе. Вася, бормоча проклятья, принялся шарить по карманам, и вскоре извлёк небольшой белый пузырёк, открыл его, высыпал на свою ладонь таблетки, розовые, жёлтые, и крохотные белые.

— Артём, какие?

— Белую…

— Сколько?

— Одну…

Вася всыпал таблетки обратно в пузырёк, все, кроме одной белой, которою он аккуратно вложил Артёму в руку, и тот немедленно отправил её в рот. Вася шумно выдохнул.

— Какого хрена ты вёсла побросал?! — Драгин было снова принялся орать, но Вася повернулся к нему:

— Всё, Драгин, уймись.

И Драгин почему-то послушался. Выругался себе под нос, достал из-под плаща смятую сигаретную пачку, закурил, взялся за весло:

— Греби, Лаперуза.

Мы с трудом развернули катамаран, вывели его на средину реки и попытались развить хоть какую-то скорость. Артём тем временем поднялся, сел, и тоже потянулся за веслом, но Вася строго сказал:

— Даже не думай.

Теперь мы двигались медленно, хорошо, хоть дождь прекратился на время. Возможности выбраться на берег по-прежнему не представлялось. Прошло полчаса, потом час, а потом начало темнеть. Артём все-таки взялся за весло, только нам это не сильно помогло, и на берег мы выбирались уже в полной темноте. Меня трясло от холода и усталости, и я думаю, что не только меня. Мы с Васей, путаясь в верёвках, натягивали тент, Драгин в одиночку пошёл за дровами, Артём собирал палатки. Все молчали, говорить не хотелось. Все вокруг было сырым, костёр разожгли с трудом, и он едва горел; нам долго не удавалось вскипятить воду.

Переодевшись, наконец, в сухое, я почувствовал себя почти счастливым. После ужина ощущение счастья и вовсе приблизилось к абсолютному. Костёр разгорелся, стал давать достаточное количество тепла и света, мы расселись вокруг, наслаждаясь жаром. Теперь все трудности минувшего дня казалось совсем далекими, а действительность — вот она, в потрескивании костра, сытом пузе, горячем чае и уютном спальнике, который ждёт в палатке. Мне только не давала покоя мысль о спирте и том терапевтическом эффекте, что он на меня оказывал. Драгин прочитал мои мысли, то ли они у нас совпадали, принёс бутылку.

— Ну что, разбавляю?

И тут накатило. Самое жуткое, что именно в этот момент мы ничего подобного не ожидали. Мы просто собирались отметить окончание трудного дня, маленькую победу. Мы были расслаблены и почти счастливы, и не заметили, как это подкралось. Для меня время вдруг остановилось, а вселенная сжалась в одну маленькую точку, расположенную где-то у меня в горле. Я перестал видеть и слышать. Я перестал дышать. Я вообще перестал существовать на короткий миг — и время остановилось именно в этот миг. Меня не было. Никогда. И никогда не будет. Это безнадежно и навсегда. Я не умер — я просто никогда не рождался. Я существовал вне времени, и в этом пространстве, кроме меня, был только страх, стиснувший меня, выворачивая нутро: страх и одиночество, длинной в бесконечность…

Я не знаю, сколько времени это продолжалось.

Это кончилось так же неожиданно, как и началось.

Я обнаружил себя лежащим на земле, обхватившим руками свои колени, по лицу текли слезы. Я лежал, и рыдал, как младенец — не по какой-то конкретной причине, а просто потому, что я живой. Драгин настойчиво тряс меня за плечо. Я, с трудом возвращаясь к реальности, сел, вытер лицо рукавом.

— Ты чего?!

— Не знаю. Что это было?

— Понятия не имею.

— Андрюх, — испуганно позвал Вася, и Драгин, забыв обо мне, бросился к нему.

— Чего такое? Ты что?

— Что это сейчас было?!

— Да что было-то, Вась?!

— Ты что, не почувствовал? Как будто взорвалось где-то! Вроде, рядом… Прямо как волна прошла! И гул такой!.. Ты что, не слышал? Саша, а ты? Ты слышал?

— Я сейчас как будто до пустоты дотронулся, — ответил я, испугавшись собственного осипшего голоса. По спине и в волосах так и бегали электрические мурашки.

— Так, — рявкнул первым взявший себя в руки Драгин, — всем успокоиться! Где Артём?

Он обнаружился тут же, рядом. Сидел, и глядел на меня во все глаза. Вид у него был потрясённый.

— Артём, что это? — спросил я, почему-то уверенный, что он знает ответ.

Артём молча переводил взгляд с меня на Васю.

Драгин подступил к нему, ухватил за воротник, рывком поднял, устанавливая перед собой.

— Артём, какого чёрта?! Что здесь происходит?

Артём молчал; Драгин встряхнул его, раз другой; ещё миг — и Драгин швырнул бы его на землю, но тут Артём, уперев в меня взгляд, решительно выпалил:

— Это метеорит, вы слышали его голос. Не бойтесь, это не опасно!

— Чего? — переспросил Вася. — Метеорит? Этот самый?

Артём кивнул.

— Он что, излучает?!

— Вроде того. Это не опасно, — уверенно повторил Артём.

— Не опасно?! — заорал Драгин, и Артём, сбитый с ног, повалился на траву. — Не опасно? Ты знал, что эта хрень излучает, и ничего не сказал? Знал, и притащил меня сюда?! Меня, Ваську, всех? Реально знал, и молчал?

— Да это же просто голос! — Артём, пытаясь увернуться от сыпавшихся частых пинков, отползал от Драгина в сторону костра. — Он ничего не может вам сделать! Это голос, и всё! От голоса не может быть вреда!

Драгин, с шумом втягивая воздух, на миг застыл, а затем решительно обернулся к Васе.

— Ты слышал? Надо валить отсюда.

Вася не успел сказать и слова, как вдруг внезапное озарение исказило лицо Драгина злобой, и он снова в ярости обрушился на Артёма:

— Ах ты тварь, нам же теперь против течения подниматься, ты понимаешь?!

Артём, уже не пытаясь оправдаться, покорно принимал удары, ежом свернувшись у самого огня. Над поляной поплыл едкий запах; звякнул об котёл задетый чьей-то ногой половник, раздался всплеск. Драгин ожесточённо пнул котёл, тот отлетел в самый огонь, подняв сноп искр. Костёр зашипел, исторг пар, и вдруг сделалось почти совсем темно. Драгин замер. Вася аккуратно взял его за плечо:

— Андрей, остановись. Ты его убьёшь.

— Убью, — согласился Драгин.

— По-моему, у него куртка тлеет.

— Вася! Он только что сказал, что этот метеорит — излучает!

— Остынь. Ну, сказал. Мало ли, чего он сказал. Кого ты слушаешь?

— А если он прав?

— Драгин, опомнись! Ничего тут не излучает! Сам подумай, если бы здесь было излучение, здесь бы оцепили всё, так? Зелёных бы понаставили по всему периметру, проволока, собаки, секретность. Да нас бы сюда за версту не подпустили бы!

— А если раньше эта хрень не излучала? А теперь начала?

— Какая хрень, Драгин?! Обломок космического железа?

— Она с самого начала излучала, просто это зафиксировать нельзя, и чувствуют не все, — подал голос Артём. — Я же говорю, это не опасно.

— С чего ты это взял?!

— Знаю. Я уже давно это слышу, — едва слышно ответил Артём.

— Здрасьте, вот и приехали, — шумно выдохнул Вася.

Я оцепенело стоял, наблюдая как Вася и Драгин спасают костёр. Помогать им не было ни сил, ни желания. Пальцы рук всё ещё покалывало. Взмокшая спина остывала, затылок ломило как от холода.

— Может, тут какие-нибудь шахты? Иногда в шахтах газ взрывается, — высказал предположение Вася. — Или самолёт. Знаете, когда самолёты переходят звуковой барьер, бывают такие эффекты… Гул такой, на уши давит… Волна звуковая…

— Я никакого гула не слышал, — возразил Драгин, — Я вообще ничего не слышал. Может, у меня со слухом проблемы? Лаперуза, ты слышал гул?

— Нет. А может, и да. Я не знаю…

— А чего тогда это была за истерика?

Я подёрнул плечами.

— Не знаю. На самолёт точно не похоже.

— У меня это когда первый раз случилось, такое чувство было, будто мне доской по затылку заехали, — усмехнулся Артём, глядя в темноту, — если б не лежал — точно рухнул бы. Причем самого удара как будто не было, только горизонт вертикально, а за ним — вечность. А теперь… Уже почти нормально. Это ничего, можно привыкнуть.

Перспектива заставила меня вздрогнуть.

— Привыкнуть?

— Ну… У меня же получилось, значит, каждый может. До меня, правда, тоже не сразу дошло, как надо. Первое время тяжело было, я даже сознание терял. А потом понял — это такая волна. Её надо просто переждать. Как будто через себя пропустить, насквозь. Не дать зацепиться. Она как бы за твои мысли цепляется, но если их нет — то насквозь проходит, и тогда нормально. Понимаешь? — он вопросительно уставился на меня.

— Ты сам-то понимаешь, что говоришь? — вступил Драгин, — Ты бы уже определился, голос, не голос, то излучение, теперь волна. Молчал, молчал, и вдруг заговорил. Лаперуза, вон, слушает, аж рот раскрыл.

— Чего теперь молчать, раз вы сами всё слышали?

— А что мы слышали? Лично я — ничего. У меня, похоже, слух плохой. Тут, говорят, чуть ли не шахты взрывают, а я — не слышу. Ни волн, ни голосов. Ничего.

— Это же не все слышат. Я вообще не ожидал, что кто-то, кроме меня…

— Это почему же? Ты что, какой-то особенный?

— Я так думал, — неуверенно ответил Артём. — Я же, когда это началось, мёртвый был. В смысле, я умер как раз в тот момент, как эта штука с неба упала. Я думал, поэтому я её и слышу, и не ожидал, что кто-то ещё…

— Заткните ему рот, — театрально застонал Драгин.

— Нет уж, пусть теперь говорит, — возразил Вася. — Очень любопытно.

— А что говорить? Я уже всё сказал. Когда этот метеорит упал, я был на том свете. А потом меня на этот вернули. Но пока я был там, я видел не врата райские и всяких апостолов, а этот лес, и эту реку. Как бы сверху, как птицы видят, только более схематично. Мне потом пришлось тонну карт пересмотреть, пока я это место нашел.

— А почему ты умер? — спросил я.

— Дурак потому что.

— В смысле, из-за чего?

— Считай, что-то вроде самоубийства.

— Действительно, дурак, — согласился Вася, — А сюда зачем поехал?

— Разобраться хочу. Что это, почему я видел то, что видел, и слышу то, что слышу. Пока не поздно.

— И как ты собираешься разбираться?

— Найду этот метеорит.

— Как ты его найдёшь?! Военные не нашли, ученые не нашли, а ты такой раз — и найдешь?

— Ни военные, ни ученые не видели того, что видел я. И не слышали того, что слышал я. И вообще, Драгин, это моя проблема. Твоя забота — катамараны, — спокойно ответил Артём, и развернулся, чтобы уходить.

— Стоять! — рявкнул Драгин. — Куда?

— Спать.

— Туда, — Драгин указал на свою палатку. — Чтоб я тебя видел. Сегодня все вместе спим.

Артём только плечами повёл.

И вдруг до меня дошло:

— Артём, ты что же, всё время его слышал?! Не только сейчас? Не только здесь, но и там, у себя дома, тоже?

— Ну, конечно. Я же говорю, у меня это по-другому, — Артём смущенно улыбнулся и покачал головой. — Напугал я вас, да?

Мне показалось, что он сейчас рассмеётся и скажет, что разыграл нас, объяснит, что это было и объяснение наверняка окажется простым и разумным. И тогда я, наверное, врежу ему по лицу. Но он не сказал.

Эту ночь мы спали в одной палатке, в тесноте. Артём и Драгин, лежащие по краям, быстро уснули, а мы с Васей ещё долго прислушивались к темноте. Ночью никаких волн не было, а может и была одна, совсем слабая, уже под утро; я опять проснулся от чувства страха, но то ли оно уже было мне знакомо, то ли я слишком измотался накануне, что я быстро успокоился и заснул снова.

Проснулись мы почти одновременно. Произошедшие накануне события в свете наступившего утра утратили реальность, и я испытывал неловкость за свой вчерашний испуг. Да что там неловкость — то был стыд, усиленный пониманием, что отныне Драгин не будет упускать повода припомнить мне моё немужское поведение.

В палатке было тесно и жарко, Драгин завозился, одеваясь, и растолкал Васю, Вася, по цепочке, меня, я Артёма.

Небо оставалось затянутым облаками, но воздух потеплел, будто вернулся сентябрь.

— Я за ночь весь взмок, — пожаловался Драгин, устраивая котелки с водой над костром.

— Я тоже, — поддержал я.

— Предлагаю освежиться перед завтраком, — сказал Вася. — Пожалуй, я полезу в реку. Взбодрюсь. Драгин, где наши полотенца?

— В моём рюкзаке, на самом дне. Сиди! Сам достану, — он жестом остановил уже направившегося к палатке Васю, и решительно погрузился туда сам. Прошло немало времени прежде чем он выбрался оттуда с довольной миной и свертком полотенец в руках.

— Подождите, — решился я, подумав, что утренний заплыв в ледяной реке сможет хоть как-то меня реабилитировать, — я с вами.

На берегу у самой воды мы торопливо скинули одежду, и, не давая себе времени передумать, одновременно бросились в обжигающе холодную воду.

Артём наблюдал за нами с берега. Он подошёл к воде, опустил в неё ладони, подержал немного, и, покачав головой, отошёл.

— Мыться вообще не собираешься? — отфыркиваясь, поинтересовался Драгин.

— Вода холодная, — ответил Артём.

— Ты котелок чайный возьми, — спокойно, без издёвки посоветовал Вася, — Там вода уже нагрелась, можешь использовать. Только потом наполни заново.

Артём кивнул, отошёл от берега, но не успели мы закончить намыливаться, как он вернулся. С окаменелым, напряжённым лицом он принялся раздеваться.

Мы, тем временем, окунулись, смыв с себя мыло, повыскакивали из реки, и, завернувшись в полотенца, побежали в костру — греться. Оттуда мы наблюдали, как Артём медленно входит в воду.

— Что будем делать? — вполголоса спросил Драгин.

— В каком смысле?

— Мы влипли. Парень реально не в себе. Слышит голоса. Поход превращается в дурдом.

— А знаешь, он ведь вчера правду сказал, — ровным голосом сообщил Вася.

— Насчёт?! Про излучение?

— Насчет того, что он на том свете побывал. Я его по телеку видел, и вы наверняка тоже. Сюжет мусолили по всем центральным каналам. Были какие-то соревнования, типа биатлона, не помню, он на финиш пришёл и упал. А они там все после финиша валятся, никто даже не почесался, пока он не посинел. Чудом откачали. А как раз в тот год ещё один парень, так же как он, во время тренировки умер. Хоккеист, кажется, только того спасти не успели. Тоже какой-то не выявленный порок. Резонанс был не меньше, чем от этого метеорита. У меня вообще на лица память хорошая, а у Артёма ещё физиономия запоминающаяся. Мы ещё когда в поезде знакомились, я всё думал, где же я его видел? Потом, вроде, вспомнил, но не был уверен. А вчера, когда его на реке прихватило, понял — точно, он.

— Вася, а какого ляда ты мне сразу ничего не сказал? — возмутился Драгин.

— Ну, извини. Информация не представлялась особо ценной, — зло ответил Вася.

Мы стояли и смотрели как Артём, стоя по колено в воде, аккуратно намыливается.

— Вася, ты хоть понимаешь, как я влип? Получается, он что, в любой момент может собраться обратно к ангелам? А отвечать кто будет? Ты? Лаперуза? Я буду отвечать, ты понимаешь? — Драгин принялся охлопывать по себя ладонями. — Чёрт, сигареты где? Что делать вообще теперь?

— Драгин, отставить панику. Что значит — что делать? Грести веслом, без вариантов. Не забывай, он тебя, фактически, нанял. У вас есть уговор.

— Какой с ним может быть уговор? Он голоса слышит!

— Это его проблемы. Заплатить тебе голоса не мешали, так?

— А если он помрёт? Или что, если ночью голоса прикажут ему перерезать нам глотки?

— Драгин, — поморщился Вася, — хоть ты с ума не сходи, одного хватает. По-моему, всё очевидно. Парень пережил клиническую смерть, а это кислородное голодание мозга, всё такое, следовательно, галлюцинации. Оттуда и голоса. Это известно и исследовано. Потом он услышал про метеорит, и что-то там для себя проассоциировал. Это же ясно, как день. А нам куда деваться? Не возвращаться же, так? Мы гружёные, течение сильное. Вариантов нет — пройдём маршрут так, как планировали. И обязательства свои исполнишь. В конце концов, Драгин, ну поищет он этот свой метеорит, и что? Он ведь заплатил за эту возможность.

— А если опять эта волна? — осторожно спросил я, — Не знаю, как вы, а я реально что-то такое почувствовал.

— Слушай, Лаперуза, ну какая волна?! Здесь за лето народу побывало — тьма, никого никуда волнами не смыло, честное слово!

— Я ещё слышал, что шизофрения заразна, — вставил Драгин.

— Глупости. Всё, замолчали, он идёт.

Артём, обёрнутый полотенцем, подошёл к огню поближе, бросил свою одежду на землю перед собой, и принялся натягивать штаны. Я снова с легкой завистью оглядел его сухую фигуру. Трудно представить, что он серьёзно болен. И, глядя в его лицо, я не мог заставить себя поверить, что передо мной сумасшедший. А ведь мы, пожалуй, могли бы стать друзьями. И я даже хотел бы этого. Но, увы, надо помнить, что мы оказались здесь только потому, что он слышит голоса в своей голове…

— Времени уже, знаете, сколько? — с напускной весёлостью воскликнул Драгин. — Собираемся, друзья, собираемся! Вот, Артём у нас уже готов выдвигаться.

— Фигушки, — ответил Артём ему в тон, — без завтрака с места не сдвинусь.

Секунду они глядели друг на друга в упор. Затем Артём резко развернулся и полез в палатку, упаковывать свои вещи.

— Собираемся, — уже другим тоном повторил для нас с Васей Драгин.

Сегодня мы собирались медленнее обычного, а всё потому, что Драгин, против обыкновения, не подгонял нас, да и сам не слишком торопился. Он долго рассматривал карту, что-то обдумывая, потом подозвал Артёма, и попросил ещё раз уточнить, куда он держит путь. Артём ответил, что пальцем ткнуть не получится.

— Ты пойми, я ведь не ясновидящий, точных координат не знаю. Но у меня есть зрительный образ и внутреннее чувство, и я ориентируюсь на них.

— Отлично. Все слышали? — насмешливо обратился к нам с Васей Драгин, — Сегодня мы идём по внутреннему компасу Артёма.

Мы промолчали.

Кроме того, нас задержала очередная волна кошмара. Мы с Андреем вынесли катамаран на берег, чтобы подкачать баллоны; Вася работал насосом, я помогал Драгину перетягивать палубу. Артём подтаскивал упакованные в гермомешки рюкзаки; вдруг он выронил вещи из рук и застыл. Я обернулся на него, встретился глазами с его стекленеющим взглядом, и он сказал очень тихо, но я успел прочитать по губам:

— Она…

И я тут же ощутил, как мой затылок щекочет, словно легким ветерком. Я почти успел перестать думать, единственная мысль, которая занимала все пространство моего разума, была о том, что надо её не думать, но волна словно запуталась в этой мысли, как ветер путается в опущенных парусах, и заиграла, зазвенела в моей голове. В эту секунду я прочувствовал то, о чём, наверное, мечтают тибетские монахи — я ясно осознал бесконечность вселенной. Я не просто подумал о бесконечности, не просто поверил в неё — я осмыслил и погрузился в неё на несколько секунд… Когда волна схлынула, я обнаружил себя, ошеломлённого и опустошённого, стоящим на коленях; Артём придерживал меня за плечи, не позволяя мне свалиться лицом вниз.

— Ты как, нормально?

Я кивнул. Я действительно стремительно приходил в себя. В прошлый раз было гораздо хуже.

— Попробовал не думать? Помогло?

Я снова кивнул, осторожно поднялся на всё ещё слабые ноги, оглянулся на парней, и почувствовал себя слабаком. Вася даже на ногах удержался, только встряхивал головой, растирая свои уши.

— Точно, самолёт. Какого хрена они здесь делают?

Драгин, оглядывая нас, качал головой:

— Вам чего, нравится в эти игрушки играть?

— Драгин, ты что, реально не слышишь? Серьёзно? Гудит, даже уши закладывает! Тебе к врачу надо.

— К врачу этим надо, — он кивнул в мою сторону, — и тебе тоже, если тебе от ветра уши закладывает.

Что было по-настоящему удивительно, так это то, как быстро мы вернулись к своим делам. Как будто, на самом деле, просто подул ветер. Как будто не происходит ничего особенного. Может быть, ничего и не происходило. А может, чтобы не сойти с ума, мой рассудок принял ситуацию как совершенно обыденную. Так что я просто принялся вязать верёвки, Вася продолжил накачивать баллон, а Артём, для которого эти странные ощущения уже давно стали частью ежедневной действительности, вернулся к своему мешку.

— Артём, — позвал я, когда он подошёл ближе, — а ты можешь меня как-нибудь предупреждать, когда чувствуешь эту волну?

— Это сложно, ведь оно очень быстро всё. Иногда да, а иногда нет. Пока я буду говорить, уже начнётся.

— А ты не говори. Ты свистеть умеешь? Свистнуть — это же быстро.

— Хорошо, — улыбнулся Артём, — я постараюсь.

— Детский сад, — констатировал Драгин.

Мы вышли только к полудню. Характер реки в этом течении переменился, она стала шире и мельче, начали попадаться небольшие перекаты; берега густо покрывала высокая, густая ржаво-бурая высохшая трава. Трава отступала лишь там, где берег круто поднимался, превращаясь в обрыв, такой же ржаво-бурый. Лес становился всё гуще, и подступал всё ближе к реке; я не представлял, как Артём узнает то место, которое ищет, но его, похоже, это совершенно не беспокоило. Он казался гораздо более расслабленным и раскованным чем накануне, возможно оттого, что ему больше не надо было ничего скрывать от нас; мы даже развеселились, когда Вася взялся учить его свистеть при помощи пальцев. Зато Драгин становился все более напряжённым. Он хмуро молчал, что-то обдумывая, и только кидал на нас неодобрительные взгляды. Мы провели на воде уже около трёх или четырёх часов, когда Драгин вдруг решительно обратился к нам:

— Парни, проблема. Я утром спину потянул, когда мы катамаран на воду спускали. Болит нереально. Давайте пристанем. Артём, как твой внутренний голос, позволит нам немного размяться?

Артём обернулся, и настороженно посмотрел на него.

— Так что, Артём? Позволишь? Я тебя считай, что прошу. Поедим заодно, время обеденное.

— Конечно, — без особой радости ответил Артём.

— Чего же ты раньше молчал? — поинтересовался Вася. — Специально дожидался, чтобы берега покруче стали?

— Думал, хуже не станет — стало.

— Поменяйся тогда с Лаперузой местами.

— Вася, ты не понял, я вообще сидеть не могу. Не было бы надо, не просил бы. Ищите выход. Хоть на кочку.

Остановиться и впрямь было негде. С левой стороны берег представлял собой сплошной обрыв, с правой — заросшее травой болото. Драгин начал проявлять нетерпение.

— Вон отличное место, — он указал на левый берег. — Где дерево торчит. Подъем, вроде, не очень крутой, получится выбраться.

Мы подгребли. Река в этом месте делала небольшой поворот, левый берег был подмыт и сильно осыпался, в воду с берега опускались почерневшие стволы упавших деревьев, но сразу после обрыва просматривалась у воды небольшая каменистая площадка, с которой можно было, по относительно пологому склону, подняться над обрывом. Мы причалили, Артём спрыгнул на землю, подтянул нас берегу и отошёл в сторону, чтобы дать нам выйти — места было очень мало. Я поднялся наверх, огляделся. Площадка небольшая, но для обеда вполне приспособленная, есть место для костра, брёвен полно, даже не надо ходить за дровами — вот они, валяются под ногами. Я спустился обратно, доложил обстановку.

— Отлично, — сказал Драгин, растирая свою поясницу, — давайте вы с Васей костёрок наверху организуете, а мы тут пока с Артёмом жратву достанем.

Вася без лишних разговоров взял в руки топор и полез на склон, я собрался было за ним, но перехватил обеспокоенный взгляд Артёма, и остановился. Наверное, не стоило оставлять их наедине.

— Артём, иди к Васе. Я тут сам.

Но Артём отрицательно замотал головой, и Драгин со странным выражением лица ответил за него:

— Иди, Лаперуза, иди, ты за нас не волнуйся.

Я начал подниматься вслед за Васей, уже наверху обернулся, и увидел, как Драгин, держась за спину, разминается, раскачиваясь из стороны в сторону. Артём отвязывал рюкзаки. Вася рубил сухой сук, а я расчищал площадку, где предполагался костёр, когда услышал громкий всплеск внизу. «Наверняка Артём уронил что-то в воду», подумал я, и подошёл к краю обрыва, убедиться, что он утопил не мой рюкзак.

Я не сразу понял, что произошло. Я увидел Драгина, стоящего, наклонившись, в реке, ко мне спиной, почти по пояс в воде; он вглядывался во что-то на дне. Пытаясь разглядеть получше, на что он там смотрит, я сделал ещё один маленький шаг вперёд, к краю, почва под моей ногой поехала и осыпалась вниз. Драгин резко обернулся, и я увидел то, чего не мог разглядеть за его спиной: яркое пятно, куртку Артёма, под поверхностью воды. Увидев меня, Драгин опустил руки в воду, схватил Артёма за воротник, протащил по камням и вышвырнул на берег. Я развернулся, и побежал вниз. Вася — за мной.

— Что случилось?

Драгин, тяжело дыша, быстро ответил:

— А ты не видишь? Он поскользнулся, упал, я подождал, думал, сам встанет, он не встаёт, ну, я его и вытащил. Всё.

— На минуту нельзя вас оставить, — со злостью сказал Вася, приподнимая Артёма. Тот закашлялся, и у меня от сердца отлегло — дышит. Драгин выругался, вытащил сигареты, закурил и отошёл. Чувствуя полную беспомощность, я отошёл тоже, попросил у Драгина сигарету, и он протянул мне пачку. Я закурил, голова закружилась, я присел, и молча наблюдал, как Артём, лежа на боку, заходится кашлем; затем он с трудом поднялся на четвереньки, его вырвало, и он снова упал на камни. Вася, придерживавший его голову, вдруг уставился на свою руку.

— Драгин, я не понял, а какого хрена у него кровь на затылке?

Драгин сплюнул, отбросил окурок:

— Я же говорю, об камни, видимо, расшиб.

— Он вниз лицом в воде был, а разбит затылок. Это как так?

— Да пошли вы нахер!! — взорвался Драгин, — Перевернулся, значит! Я ему не нянька! Я не могу его всё время за ручку водить! Я не обязан следить, обо что он свою башку расшибает! Вы с ним нянчитесь, вы и следите, ясно?

Вася аккуратно уложил Артёма на бок, поднялся, подошёл к Драгину вплотную, и, уперев указательный палец ему в грудь, очень тихо, ледяным тоном произнес:

— Вот сейчас ты неправ, Драгин. Ты — ему нянька. Если бы ему не нужна была нянька, он бы один сюда пошёл, без тебя. А ты сидел бы сейчас, и смотрел порнуху в своей прокуренной комнате, без денег и работы. Поэтому ты — нянька. У него сердце больное, Драгин! Ты не имел права допустить, чтобы он оказался в воде! Ты обязан был следить, чтобы он не расшиб себе голову! Ещё неизвестно, чем нам всем всё это обернется!.. И если с ним случится что-то нехорошее, виноват будешь ты, и отвечать будешь — ты!

— Ах, ты, сука… — медленно процедил Драгин, сжимая кулаки. — Что ты сейчас сказал? Кому ты это сказал? Мне?! А если за слова ответить?

— И отвечу, если придётся, — тем же ледяным тоном сказал Вася. Я понял, что сейчас завяжется драка, которая меня, вроде, пока не касается, но я по опыту знал, что обязательно окажусь туда втянут, и в моей голове замигали красные сигнальные лампочки. Я сделал шаг в сторону, обернулся на Артёма, обессилено лежащего у самой кромки воды, и тут во мне тоже что-то щёлкнуло, и я, влезая между Васей и Андреем, заорал:

— Придурки, нашли время отношения выяснять! Тут человеку плохо!

— Ему по жизни плохо, — сквозь зубы выдавил Драгин, но отступил на шаг.

Я взял инициативу в свои руки.

— Драгин, иди наверх, костёр разводи. Вам сушиться надо. Мы тут сами разберемся.

— Ты ещё командовать будешь, — прошипел Драгин, но развернулся, чтобы идти, и тут мы услышали хриплый голос Артёма:

— Она…

Я, конечно, не успел толком расслабиться. Никто бы не успел. Волна накатила, захлестнула меня с головой, сбила с ног, погрузила в пустоту, в бесконечность, заняла весь мой разум, расширившийся до невероятных пределов, растянувшийся больше, чем может вместить черепная коробка; от такого давления кости черепа начали расходиться, и я, вопя от ужаса, сжимал их руками, но вселенная, конечно, оказалась сильнее моих рук. Казалось, мука длилась целую вечность, и я, кажется, все-таки отрубился, потому что не помню, как всё закончилось. Я вновь обнаружил себя лежащим на земле. В голове было чисто и ясно, как после хорошего сна. Я встал, протянул руку Артёму.

— Какого чёрта здесь происходит, мне может кто-нибудь объяснить? — взревел Драгин.

Мы развели костёр на верхней площадке, нам необходимо было согреть Артёма, но он отказался подниматься. Я велел ему снять мокрую одежду и собрался достать из его рюкзака сухую, но он остановил меня, сказав, что всё сделает сам, и попросил оставить его одного. Я, видя его смятение, не стал спорить, протянул ему его рюкзак и пошёл наверх посмотреть, как там Вася и Драгин. Они, похоже, уже выяснили отношения на словах, так как вражды между ними не ощущалось, и я почувствовал большое облегчение от этого факта. Когда я вернулся к Артёму, выяснилось, что сил у него хватило только на то, чтобы раздеться и натянуть сухие штаны. Я помог ему надеть тёплый свитер, но его всё равно продолжало трясти — от холода и всего пережитого. Я укрыл его своей курткой, и принялся уговаривать подняться к костру.

— Мне сейчас лучше одному, — только и ответил он.

Я собрал его мокрые вещи и понёс наверх, сушить у огня, он только вытащил из куртки свой пузырёк с лекарствами, запихнул его в карман штанов, лёг головой на рюкзак и закрыл глаза.

— Что будем делать, Лаперуза? — спросил Драгин, когда я закончил развешивать вещи.

— Ночевать здесь. И надеяться, что ночью не будет дождя.

— Будет, будь уверен. А тент здесь не натянуть. Но на воду я сегодня не ходок, — он потянулся, вытянув руки над головой, и добавил: — Вы как знаете, а я на сегодня отдыхаю.

Я пожал плечами — в конце концов, я сам сказал, что ночевать следует здесь. До темноты оставалась пара часов, надо было успеть хоть как-то устроить быт на этом маленьком клочке суши над обрывом. Мы обсудили план действий. Заглянули в лес, и убедились, что палатки там ставить негде. Тогда мы принялись растаскивать сухие стволы и ветви, чтобы расширить нашу площадку. Радовало только то, что проблем с дровами не было. Вася вызвался носить вещи снизу, никто не возражал. Поднявшись с грузом в первый раз, он попросил меня помочь. Пока мы спускались вниз, он тихо сказал мне:

— Ты понял, да? Нас тут четверо сумасшедших. Двое — буйных. Драгина я беру на себя, а ты с Артёма глаз не своди. Наедине их не оставляем.

— Ты понимаешь, что происходит?

— Пока нет. Но Андрюху я таким ещё не видел. Его от Артёма просто трясёт, с самого сегодняшнего утра, ты заметил?

— Заметил. Но никаких причин не вижу.

— Вот и я тоже. А у Драгина просто так ничего не бывает.

Я решился задать главный вопрос:

— Как думаешь, Драгин его в воду столкнул?

— Не знаю, — сказал Вася, — и разбираться не хочу.

— Вася, — осторожно спросил я, — как же они в лес пойдут? За метеоритом?

— Какой лес? Артём едва живой. Тут Драгин прав, нельзя его отпускать. Может он сам передумает. Посмотрим ещё, как он ночь переживёт. Жалко его, — Вася вздохнул. — Куда его понесло, спрашивается? Хороший вроде парень, неглупый, на голову только трёхнутый… Ладно, ты меня понял.

Я кивнул. Я понял.

Когда мы перенесли вещи наверх, я вернулся за Артёмом, с твёрдым намерением уговорить его подняться. Он так и лежал, свернувшись под курткой.

— Я за тобой. Мы решили тут ночевать.

Его лицо ничего не выражало.

— Я туда не пойду.

— Артём, я же не могу тебя здесь на всю ночь оставить.

— Можешь.

— Не могу. Ты замёрзнешь. Ты из-за Драгина, да?

Молчание.

— Он тебе что-то сделал?

Молчание.

— Артём, пожалуйста, — осторожно подбирая слова, начал я, — скоро станет совсем холодно. Там огонь, сейчас чай горячий будет. Тебе надо согреться, нельзя тебе сейчас заболеть. Тебе ещё метеорит искать.

Я подумал, что нашёл точку, куда можно нажать, во всяком случае, он отреагировал на эти мои слова, повернулся ко мне, заглянул в лицо.

— Саша, что ты чувствуешь, когда слышишь эти… передачи? От метеорита?

Я не сразу ответил. На такой вопрос нельзя ответить сразу. Что я чувствую? Не знаю. Но я должен был попробовать объяснить, от этого сейчас очень многое зависело.

— Не знаю… Я сам ничего не чувствую. Это как будто не мои чувства, чужие, они проходят сквозь меня, и только немного… как бы, цепляются…

Артём улыбнулся, он смотрел на меня, ждал, что я продолжу.

— Это… чувство пространства, более огромного, чем можно представить… пустота… тоска. Наверное, одиночество. Боль, почти физическая. Артём, я не писатель, я не умею со словами обращаться. Ты ведь и сам понимаешь, о чём я?

Он привстал и заговорил с неожиданной страстью:

— Саша, это вот как ты не можешь оставить меня здесь. А я не могу оставить её там. Просто не могу, и всё. Надо идти. Ты понимаешь?

Я промолчал, не зная, что ответить, и он продолжил:

— Знаешь, я когда второй раз это услышал, подумал, что с ума сошёл. Думал, это последствия клинической смерти. Всё-таки шесть минут, это много. А оно все повторялось, повторялось… Тогда я просто убедил себя, что это болезнь, и почти научился не обращать внимание. Ты заметил, как легко ты к этому относишься? После первого раза долго отходишь, потом становится проще. Постепенно учишься игнорировать, не зацикливаться, мимо пропускать. Мы, люди, такие, нам очень легко научиться игнорировать чужую боль, не давать ей зацепиться. Я знаю, возможно, это просто психоз, скорее всего, это просто голос в моей голове. И возможно, что этот голос, и то, что мы тут ощущаем, никак не связанны между собой… Я ведь всё это понимаю! Но пока есть вероятность, что это не так, пусть крохотная, пусть один процент — я должен идти. Я не хочу умирать сволочью! Должен же я хоть один раз в жизни что-то сделать…

Он откинулся на рюкзак и снова закрыл глаза. Мы сидели в наступающих сумерках, и молчали. Я не знал, что сказать.

Спустился Вася, подошёл, присел рядом с Артёмом.

— Как ты?

— Ничего.

— Слушай, здесь, у воды, совсем холодно. А там у нас и костёр, и палатки уже поставили. Давай, мы с Лаперузой отнесём тебя наверх?

— Ещё чего, — вскинулся Артём. — Я и сам дойду.

Вот, так всё просто. Не умею я с людьми разговаривать…

Даже такой небольшой подъём дался ему нелегко, он поднимался медленно, каждые пять-шесть шагов останавливаясь, чтобы отдышаться. Мы держались рядом. Наверху, наблюдая за процессией, стоял, скрестив на груди руки, Драгин. Артём, не глядя на него, прошёл мимо, к нашей палатке. Сколько мы не уговаривали его присесть погреться у огня, он залез внутрь палатки, забрался в спальник и тут же уснул, подсунув свой рюкзак себе под голову.

— Пусть спит. Разбудим к ужину. Чего там у него с головой? — как ни в чём не бывало, поинтересовался Драгин.

— Вроде, ничего страшного. Шишка, ссадина. Похоже, действительно, об камни, — стараясь сохранять нейтральный тон, ответил я.

Дождь, на наше счастье, так и не пошёл. Дров имелось с избытком, так что делать нам было нечего, и мы просто сидели вокруг костра и смотрели на огонь, пока варилась гречка. Драгин в ожидании компании нетерпеливо нянчил бутыль со спиртом: Вася предпочёл дождаться ужина, и я охотно поддержал его. В сложившейся ситуации мне вовсе не хотелось выпивать, чтобы сохранять максимальный контроль, так что я сидел, и выдумывал веские поводы отказаться, не вызвав у Драгина вопросов. Но так ничего и не придумал. Поэтому, когда ужин был готов, и Драгин плеснул нам по глотку, я просто сделал вид, что выпиваю, и быстро убрал свою кружку в тень за бревно, на котором сидел. Там я незаметно вылил содержимое на землю. Кажется, Драгин ничего не заметил, и я, с облегчением вздохнув, отправился будить Артёма.

Против моих худших ожиданий, он легко проснулся и, поёживаясь от холода, вылез из палатки. Выглядел он лучше, ел с аппетитом, так что я решил, что дневное происшествие прошло без тяжелых последствий для его здоровья, что же касалось его душевного равновесия, тут я не мог понять вполне, но вёл он себя вполне непринуждённо, и даже перестал избегать смотреть в сторону Драгина. Драгин тоже старался выглядеть расслабленным: разговаривал чуть громче обычного, жестикулировал чуть активнее, и настойчиво предлагал выпить ещё и ещё по одной. Не желая вступать в конфликт, я соглашался, подставлял кружку, и, уже по отработанной схеме, выливал спиртное. После четвертого круга Вася уже порядочно захмелел и продолжать отказался; мы остались вдвоём. Подставляя в очередной раз кружку, я заметил пронзительный взгляд, который Драгин кинул на меня; мне показалось, что он догадывается, что я не пьян. Последний глоток я все же сделал, запил чаем, встал:

— Артём, спать идешь?

Он тут же поднялся:

— Иду.

— Давай. Я сейчас тоже.

Артём уже залез в палатку, а я стоял у костра, допивая чай, когда Драгин насмешливо произнёс:

— Влюбился — женись.

— Чего? — не понял я.

— Влюбился — женись. На своём Артёме.

Кровь во мне разом закипела, в висках застучало, и я едва сдержался, чтобы не съездить кружкой по его ухмыляющимся губам. Этого ещё не хватает — разборки. Он же специально меня провоцирует! Я выплеснул недопитый чай в костёр и пошёл прочь, стараясь не слушать, какие слова Драгин кидает мне в спину.

У себя в палатке, уже за застегнутой молнией, я позволил себе резко выдохнуть и сжать кулаки. Меня все ещё трясло от бешенства.

— Чего случилось? — спросил Артём.

— Ничего. Пьяный базар.

— С чего он пьяный-то? — прошептал Артём. — Он же тоже выливал всё, ничего не выпил.

Год как будто повернул вспять: утро было уже совсем не по-осеннему теплым. Солнце нагрело палатки, внутри сделалось ярко и жарко, как летом. Жмурясь от яркого света, я принялся одеваться; Артём тоже щурился, прикрывая глаза ладонью.

— Всегда бы так, да? — сказал я ему с улыбкой.

— Ага.

Я вылез наружу, огляделся. Красота вокруг! Речка внизу чёрная, на противоположном берегу поле — красно-коричневое, лес за спиной — бордовый, красный, оранжевый, розовый, зелёный — и все залито пологими солнечными лучами. Прогретый влажный воздух был насыщен запахами до такой степени, что как будто обретал плотность, и его хотелось глотать, чтобы ощутить вкус.

Рядом стоял Артём, притихший, как и я; я положил руку ему на плечо, и подумал: он ведь, наверное, никогда не видел осеннего утра в тайге. Я чувствовал себя хозяином, хвастающимся своими владениями; мне хотелось показать ему всё, что имею, и разноцветный лес, и солнце, уже не жаркое, и потому ещё более желанное, и небо, словно выцветшее за лето. Артём, кажется, проникся красотой момента, он ничего не говорил, но смотрел прямо в небо над головой, и дышал так тихо, будто тоже боялся спугнуть это хрупкое мимолетное ощущение.

В палатке неподалеку зашевелились ребята, вскоре раздался звук расстегивающейся молнии, и на полянку выбрался всклокоченный заспанный Драгин. Он тут же закурил, и резкий запах табака разрушил всю магию момента. Лицо Артёма приняло озабоченное выражение, он полез обратно в палатку. Я дождался, пока Драгин уйдет к реке, спросил, всё ли в порядке, он ответил, что да, просто он хочет уложить рюкзак по-другому, и я оставил его в покое.

Завтрак и сборы прошли в штатном режиме. Небо немного подзатянуло, но солнце часто пробивалось сквозь облака, и день по-прежнему обещал быть более теплым, чем предыдущие. Прежде чем залить костёр, мы втроём собрались в тесный круг и уставились в карту.

— Полдня мы вчера потеряли, так что сюда, — он указал пальцем на жирную синюю точку на карте, означающую окончание первой половины нашего пути, то место, где мы должны были разбить постоянный лагерь на два-три дня, — мы сегодня уже, скорее всего, не успеем. Но! Мы все реально устали. Предлагаю: если будет хорошее место на этом участке, — он пальцем обвёл на карте овал, — устроить днёвку. Артём, я думаю, возражать не будет.

Артём нахохлившись, в наглухо застёгнутой куртке, с отсутствующим видом сидел на коряге чуть в стороне от нас. Когда мы посмотрели на него, он неопределенно покачал головой. Я подумал, что он, наверное, всё-таки простудился вчера, и даже обрадовался — может, теперь он передумает искать метеорит.

— Значит, решили, — подытожил Драгин.

Он встал и, выплеснув приготовленную воду в кострище, первым пошёл вниз, мы — за ним, Артём плёлся в конце. Вася притормозил, поравнялся с ним, и спросил, что случилось.

— Ничего, — ответил Артём. — Просто она молчит уже долго. Что-то я волнуюсь.

— Нашёл, из-за чего волноваться, — сказал Вася, хлопая Артёма по плечу. — Молчит — и слава богу, а, Лаперуза? — и Вася сбежал вниз по склону.

А ведь действительно, весь вечер, ночь и утро — ничего. Никакого дискомфорта, взглядов в спину и всего такого прочего. Я даже подумал, а может, ничего и не было? Может, это я сам, своим нервным напряжением, страхом перед незнакомым местом, ожиданием чего-то мистического, вызвал у себя психопатические реакции? Артём, словно в ответ на мои мысли, тихо сказал:

— Когда она долго молчит, я начинаю сомневаться, что она вообще существует. Начинаю верить, что ничего и не было. Надеюсь, что снова смогу начать жить обычной жизнью. А потом раз — и снова… И вот, я теперь здесь, так уже близко, столько усилий, а она взяла и снова замолчала…

Он опустил голову, уткнулся носом в воротник куртки, поёжился, и уже бодрее добавил:

— Ладно, ты меня не слушай. У нас просто небольшой туристический поход, да?

И я кивнул в ответ:

— Конечно.

Мы заняли свои места на катамаране, отчалили от берега и заработали вёслами. Артём вдруг резко обернулся, спросил:

— Кстати, как твоя спина, Драгин?

— Нормально, — криво усмехнулся Драгин в ответ.

Нас несло течением. Драгин, объявив, что сейчас самая располагающая к рыбной ловле погода, бросил весло и взялся кидать спиннинг. Вася последовал его примеру. Я по части рыбалки не специалист, так что просто наслаждался пейзажем, Артём тоже положил весло, устроился поудобнее и засунул руки в карманы куртки. Вода сама несла нас, мы только немного корректировали направление. Река казалась прямой, как шоссе, так что через некоторое время мне стало скучно и холодно, я начал клевать носом и, кажется, даже задремал.

— Ребята, смотрите, справа, кажется, есть выход, — подал голос Артём, и я тут же проснулся. — Давайте подойдем, мне на берег надо.

Действительно, прямо по курсу, справа, высокий берег опускался, лес немного отступал, освобождая небольшую поляну, на которую можно было легко выйти из воды по песчаной косе.

— Зачем тебе? — резко спросил Драгин.

— Надо, — спокойно повторил Артём, — чего ж тут непонятного?

Драгин и Вася положили удочки, мы взялись за вёсла, и вскоре катамаран уткнулся в песок.

— Ну, иди.

Артём спрыгнул на берег, огляделся, и направился к лесу. Пользуясь случаем размяться, мы тоже выбрались на песок; Драгин проявлял явное беспокойство, поглядывая в сторону, куда удалился Артём, это было столь заметно, что Вася даже спросил насмешливо, не думает ли он, что Артём не справится без помощи. Драгин резко ответил, что в тайге помощь может потребоваться в любой момент, и Вася высказал удивление, с чего это вдруг в Андрее разыгралась такая забота о ближнем. Мне это место не понравилось, вроде ничего особенного, лес как лес, но у меня мурашки по спине побежали, и опять появилось ощущение, что за нами наблюдают.

Вернулся Артём. Он уверенно подошёл к катамарану, и принялся отвязывать свой рюкзак. Мы переглянулись.

— Что ты делаешь? — спросил я.

Артём выпрямился, обвёл нас взглядом.

— Ребята, спасибо за помощь и сотрудничество. Дальше я иду один.

Мы снова переглянулись.

— Поздравляю, он окончательно свихнулся, — констатировал Драгин. — Что значит — один? У нас же уговор. Пойдешь, со мной. Завтра. Одного не отпущу. Я за тебя типа отвечаю.

— Драгин, за заботу спасибо, но я самостоятельный человек, и осознаю все риски. Я уже принял решение. С этой минуты ты все свои обязательства передо мной исполнил. Мы в расчёте, и больше ничего друг другу не должны. Я ухожу.

— Артём, — вмешался Вася, — погоди. Драгин прав, опасно это.

Артём молча вытаскивал из гермы свой рюкзак; я растерянно смотрел на него. В его действиях читалась такая решимость, что было ясно: отговорить его не получится.

— Так, всё, — Драгин решительно двинулся к Артёму. — У него совсем соображалка отказала. Артём, отдай рюкзак, и сядь на катамаран, — он протянул руку, но Артём и не думал отдавать рюкзак. Он в упор смотрел на Драгина.

— Моя соображалка работает не хуже твоей, Драгин. Ничего ты не получишь.

Лицо Драгина приняло скорбное выражение.

— Так и знал, — с досадой проговорил он, — и вдруг резко обернулся и коротко врезал Артёму в лицо. Артём сделал два шага назад и упал навзничь, но тут же перевернулся и попробовал встать; Драгин не спеша подошёл к нему, и с размаху пнул его под рёбра мыском ботинка. Артём скорчился, подтянув колени к животу, и затих.

— Сам виноват, — сказал Драгин, присаживаясь рядом с ним на корточки, — достал меня.

Я вышел из оцепенения, когда Вася в ярости подскочил к Драгину, резко дернул его за плечо, так, что тот едва не упал, развернул к себе, заорал:

— Ты что же, на хрен, творишь?! Кто тебе право дал руки распускать?

Драгин медленно встал, и с ухмылкой оглядел тяжело дышавшего от гнева Васю. Вася стиснул кулаки.

Я с готовностью встал рядом: вдвоем мы точно бы справились с Драгиным, но случай распорядился иначе.

В затылке защекотало. Последнее, что я успел подумать, было «ну почему именно сейчас?», а потом мой мозг будто взорвался. То ли эта волна имела особую мощность, или мы просто были уже очень близко к источнику, но когда в моей голове, распирая её до бесконечности, развернулась карта вселенной, я просто перестал осознавать происходящее. Не думаю, что это длилось долго, скорее, всего несколько секунд, но когда всё закончилось, и я снова обнаружил себя, лежащего на земле, мелко дрожащего от схлынувшего напряжения, о драке уже не могло быть и речи.

Я медленно приподнялся. Передо мной на песке сидел Вася, он растирал уши ладонями; чуть поодаль я увидел лежащего теперь на спине Артёма, и Драгина, отступающего от него к катамарану. Я сел. Адреналина в крови как не бывало; меня мутило, бил озноб. Видимо, я очень плохо выглядел, потому что Вася, посмотрев на меня, изменился в лице, и я почти сразу по привкусу во рту понял, почему: у меня носом шла кровь, я подставил ладонь, увидел крупные, частые вязкие капли. Вася принялся резво шарить по своим карманам в поисках какой-нибудь тряпки, но ничего не нашёл; тогда он бросился к катамарану, искать там. Зашевелился, тяжело дыша, Артём; начал ощупывать карманы своей распахнутой куртки, видимо, искал свои таблетки. Вася посмотрел на него, на меня, и повернулся к Драгину:

— Полюбуйся, что натворил. Теперь доволен?

— Да пошёл ты, — холодно сказал Драгин, глядя в сторону.

Вася нашёл, наконец, тряпку, подал мне, и я прижал ее к лицу. От запаха собственной крови меня замутило ещё сильнее. Я попросил воды, Вася принес мне фляжку, присел рядом. Я маленькими глотками пил, чувствуя металлический привкус крови.

— Драгин, — услышал я хриплый, взволнованный голос Артёма, — Верни мне то, что забрал.

— Не психуй, сердечко прихватит, — не оборачиваясь, посоветовал Драгин.

— Драгин…

Я увидел, как Васино лицо враз окаменело, повернул голову, и поперхнулся: Артём, стоя на коленях, решительно сжимал обеими руками рукоять пистолета, дуло которого глядело на Драгина. Драгин тоже оглянулся, увидел пистолет, замер.

— Драгин, — тихо сказал Артём, — Или ты отдашь мне то, что забрал, или я тебя убью, и заберу это сам.

— Опусти хлопушку, придурок, — со злобой процедил Драгин, делая шаг к Артёму. Артём не шелохнулся.

— Андрюха, стой! — вскричал Вася. — Он же тебя пристрелит!

Лицо Драгина дрогнуло, скривилось, напряглось, а потом он повернулся к нам и заговорил спокойно, будто его не держал под прицелом сумасшедший:

— Парни, дело такое. Я забрал у него золото. Три слитка по килограмму.

Я подумал, что у Драгина с головой ещё хуже, чем у Артёма. Вася, видимо, тоже так решил. Он ошарашено переспросил:

— Чего?

— Три реальных золотых слитка. По килограмму каждый. Он всё это время таскал их с собой.

Я уставился на Артёма. Тот, не сводя с Драгина прицела, спокойно ответил:

— Моё золото. Куда хочу, туда и таскаю.

Драгин будто не слышал его, продолжая обращаться только к нам с Васей:

— Не знаю, где он их взял, но сейчас он собирается уволочь их в лес. И зачем? Чтобы они пропали вместе с ним? Парни, подумайте, он же всё равно не жилец, так на кой ему деньги? А вот нам они реально пригодятся, так? Вася, прикинь, кредит отдашь, в дело вложишь, свобода! Лаперуза тачку возьмёт, будет девок катать, а, Лаперуза, как тебе? Неплохо, так? Я и говорю, пусть слитки останутся у нас, а сам он может катиться на все четыре стороны. Правильно?

Повисла напряженная тишина. Драгин, ожидая поддержки, сверлил взглядом то меня, то Васю. Артём стоял неподвижно, дуло пистолета не сдвинулось ни на сантиметр.

— Драгин, — сказал Вася, — опомнись. Тебя псих на мушке держит. Он не смажет, в биатлоне парни меткие.

Драгин молчал. Он колебался. Я решился добавить:

— Мне чужого не надо.

— Всё, до трёх считаю, — устало сказал Артём. — Раз… Два…

И Драгин принял решение. Он вытащил из-за пояса три завернутых в тряпки брусочка (я ещё подумал, вот же гад, была же тряпка под рукой), и принялся бросать их Артёму по одному. Два упали к его коленям, последний Драгин бросил так, что едва не выбил оружие из рук Артёма, но тот удержал пистолет. Спокойно, не сводя прицела с Драгина, он одной рукой собрал бруски, сложил их в карман куртки, поднялся, взял рюкзак и стал отступать к лесу. Мы не шевелились, пока он не скрылся за деревьями.

— Сука! — взревел, словно опомнившись, Драгин. — Ах, ты ж сука! Я тебе сейчас шею сломаю! — и он рванулся к лесу, но Вася кинулся за ним, обхватил сзади, повалил, и они, сцепившись, покатались по земле.

У меня в висках стучало. Я делал выбор. Я мог поступить правильно или неправильно, но по совести, и я выбрал второе. Я вскочил и побежал к лесу, туда, где исчез Артём.

Конечно, Артёма уже не было видно, но мне казалось, что я вижу его следы во мху, и я бежал, следуя за ними. Меня хватило ненадолго; бежать по пересечённой местности, огибая деревья, увязая иногда по самую щиколотку в мягкий, влажный мох оказалось очень трудно. Я остановился, облокотился о ствол сосны, переводя дыхание. Сколько я пробежал? Километра полтора? Я идиот. Я самый настоящий идиот! Артём не мог убежать так далеко, он же с трудом поднимается в трёхметровую горку! Да ещё с рюкзаком. Я пошёл по неверному следу. Меня охватило отчаяние: а если Драгин найдёт его раньше? Я развернулся, и быстрым шагом пошёл обратно по собственным следам.

Действительно, сколько же я пробежал? Наверное, больше двух километров, видимо, в аффекте я неправильно оценил и расстояние, и свою скорость. По моему ощущению, я уже должен был выйти к реке, но никакого просвета среди деревьев так и не было видно. Это значит, что я или пробежал больше, или это не мои следы. Я остановился, оглядываясь. Ну конечно, я ошибся, принял звериную тропу за свою; мне надо вернуться назад, и оттуда искать дорогу к реке. Вот только как мне вернуться? Обернувшись, я с холодеющей спиной увидел, как след моего ботинка, только что оставленный на мшистой кочке, исчезает, как в детской волшебной сказке — влажный мох поднимается, принимая прежнюю форму.

Спокойствие. Самое главное — не паниковать. Река совсем недалеко, и я найду ее. Я прислушался: стояла полная тишина, только едва слышно шелестели облетающие листья. Это хорошо, значит, на берегу всё спокойно. Куда светило солнце, когда я бежал в лес? А никуда, оно зашло за тучу. Оно и сейчас там. Но, когда мы были на берегу, солнце светило слева, и наши длинные тени указывали точно на то место, где Артём вошёл в лес. Осталось дождаться, когда солнце выйдет из-за тучи, и идти точно против тени. Вот только сколько я буду дожидаться? Задрав голову, я долго пытался сориентироваться, и, кажется, мне удалось. Я выбрал направление, и решительно двинулся вперёд.

Через полчаса я понял, что окончательно заблудился. Я не нашёл ни реки, ни того места, где в первый раз остановился. Страх маленькой собачкой уже вился у моих ног, и ноги путались в нём, мешая идти. Я пробовал кричать, но не услышал ответа. Решил залезть на дерево, но пока искал подходящее, ушёл ещё дальше от того места, где мне следовало оставаться — того места, где я понял, что я не знаю, куда идти. Конечно, Вася и Драгин будут меня искать. А будут ли? А если они подумают, что я догнал Артёма и решил идти вместе с ним? Скорее всего, именно так и будет. Никто не станет меня искать, я должен выпутаться сам.

Найдя, наконец, подходящее дерево, я взобрался на него, но это ровным счётом ничего не дало мне. Я спустился, сел, привалившись к стволу спиной, пытаясь бороться с подступающей паникой, размышляя, что же мне делать, посмотрел на часы — уже почти четыре. Скоро вечер. Небо совсем заволокло, заморосило, и я осознал, что очень сильно хочу пить. Попробовал покричать ещё, но оставил эту затею: жутко слышать собственный голос, нелепо одинокий, в тишине дикого осеннего леса.

За деревьями начали мерещиться животные, я почувствовал себя беззащитным, маленьким, слабым; хотелось закрыть глаза, и так и сидеть, пока кто-то сильный и добрый не положит руку на моё плечо, и я пойму, что всё в порядке, и всё будет хорошо. Мне стало стыдно за себя. Я заставил себя собраться. Я хочу пить — значит, надо искать реку, а если не получится реку, то любой ручей. Надо найти овраг. Обычно овраг впадает в другой овраг, побольше, тот, в свою очередь, в другой, ещё побольше, и по нему уже может течь ручей, который наверняка впадает в реку — в идеале. Иногда в оврагах нет ручьёв, и они не всегда ведут к рекам, но я старался не думать об этом. Я выбрал направление и бодро встал. Должен же мне попасться хоть один овраг!

Не прошло и получаса, как моя уверенность иссякла. Я, как персонаж дешёвой компьютерной игры, пробирался по ровному, одинаковому с любого ракурса, будто самого с себя откопированного лесу. Одинаковые стволы — вертикальные, горизонтальные, накренённые; кочки сменяются ямами, торчат кусты — небольшие, большие, средние. Никаких ориентиров. Никакой уверенности, что я иду прямо. У меня нет ни ножа, ни зажигалки. В горле пересохло. Ноги подкашиваются. Скоро стемнеет, ночь обещает быть холодной, и до жилья ближайшего — километров сто в неизвестную сторону… Я промок, и, заснув, наверняка замерзну. Видимо, мне конец.

Отчаяние все-таки завладело мной, захлестнуло, потопило: я опустился на землю, уткнул лицо в ладони, заскулил жалобно, по-звериному.

И тут случилось нечто невообразимое. Он, этот Артёмов метеорит, отозвался: я почувствовал знакомое щекотание. Управлять своим рассудком я тогда не мог, да и не старался; волна вошла в меня, зацепилась, завибрировала в извилинах, вступила в резонанс: это наше общее одиночество. Наше общее отчаяние. Мы одни здесь, в лесу, в этом мире, в этой вселенной. Голоса в моей голове пели жутким хором, и мой голос вместе с ними, в унисон: помогите нам, мы здесь одни, помогите нам, не оставляйте нас…

Кажется, я долго и мучительно рыдал, лицо опухло, веки чесались от соли; я пинал ногами землю и стволы деревьев, лупил их кулаками, до крови, пока боль не привела меня в чувство.

Прошло немало времени прежде чем я смог снова начать рассуждать здраво. Нельзя так сдаваться, я не метеорит, я человек, у меня есть ноги, руки, голова. Смерть не явится за мной прямо сейчас, а значит, шанс у меня есть. Хорошо, что холодно — я не умру от жажды за один день; плохо, что я могу замёрзнуть наступающей ночью. Скоро стемнеет. Надо как-то устраивать ночлег, а утром я решу, что делать. Поищу возвышение, ещё раз залезу на дерево, найду овраг. Я выйду к реке — завтра, а сейчас нужно собирать лапник, просто собирать, и всё, ни о чём не думая, особенно о том, что я определённо схожу с ума.

Далеко идти не пришлось. Я приглядел укромное сухое место между корнями могучей ели, мощные ветви её начинались в метре от земли. Здесь можно организовать и настил, и навес. Ломать ветки голыми ободранными руками было тяжело и болезненно, но это отвлекало меня от мыслей о моём бедственном положении. Я провозился почти до темноты, и совершенно обессилил. Сил не осталось даже на то, чтобы жалеть себя, так что я залёг в обустроенную нору из ветвей, и уснул почти сразу, без снов.

Я проснулся в темноте от озноба и неприятного, знакомого чувства. Кто-то смотрел на меня. Кто-то реальный. Сжавшись в клубок, я старался не дышать, лежал тихо, прислушиваясь. Кто-то ходит неподалеку, может, лось, а может… Кто-то крупный. Глаза привыкли к темноте, я начал различать очертания деревьев — видимо, я проспал совсем немного, стемнело недавно, ещё видны на фоне тёмно-синего неба чёрные ветви, стволы и длинный тонкий силуэт, напоминающий человеческий… Волосы на моей голове встали дыбом. В голове пронеслись кадры из известного американского фильма — упавшая тарелка, длинные, изломанные серые трупы, и один выживший, тонкий серый гуманоид с огромными чёрными глазами… Это он бродит по лесу, это его отчаянный голос я слышу; сейчас он сделает со мной нечто непостижимо жуткое… От ужаса я захлебнулся, издал странный, нечеловеческий крякающий звук, и длинное серое существо отреагировало — оно направило на меня яркий белый луч, ослепивший меня. Я закричал, закрывшись от света руками, и яркий луч переметнулся на землю. Секунды бежали, ничего не происходило. Я замолчал, прислушался, но не услышал ничего, кроме собственного свистящего дыхания. Аккуратно выглянул сквозь пальцы, а потом и совсем отнял руки от лица. Свет все ещё горел. Обычный фонарик, с галогенной лампочкой, лежал на земле; в луче света я увидел знакомый коричневый ботинок, и тут леденящий ужас в моей душе сменился ликованием.

— Артём? — позвал я.

— Саша? Ты?!

— Артём!! — я вскочил, врезался головой в ветку ели, так, что искры посыпались из глаз, но, не обращая внимания на боль, кинулся к нему. Он сидел на земле, сосредоточенно дыша. Я присел рядом.

— Что с тобой? — испуганно выдохнул он.

— Со мной — ничего, — удивился я, — ты-то как?

— Ты меня напугал. Меня за всю жизнь никто так не пугал, — он попытался ухватить язычок молнии нагрудного кармана своей куртки, но пальцы его не слушались.

Я расстегнул его карман, пошарил, вытащил пузырёк с таблетками, высыпал их на ладонь, как делал Вася, поднял фонарик, посветил:

— Какие?

— Белую. Одну. И давай ещё розовую.

Белую он сразу отправил в рот, розовую зажал в пальцах; дышал он уже полегче. Я, стоя на коленях рядом с ним, боролся с желанием его обнять. Как же я рад был его видеть! И как же я рад был видеть его, а не то, что я успел себе напридумывать минуту назад…

— Мне надо запить, — сказал Артём, — Вода в рюкзаке, сбоку.

Я потянулся, достал воду — почти целая бутылка, протянул ему. Он сделал глоток, и вернул мне открытую бутылку.

— Можно? — спросил я.

— Конечно.

Я собирался сделать пару маленьких глоточков, но в итоге с трудом остановился, отпив едва не половину. Закрыл бутылку, положил обратно.

— А где ты воду взял?

— В озере. Не очень далеко, — ответил он, и осторожно поднялся с земли. Отряхнулся. Оглядел меня, не знаю уж, что он разглядел в скудном свете фонаря, надеюсь, не мою опухшую от слёз рожу, и сказал:

— Это, конечно, совсем неуместно в таких обстоятельствах, но я рад тебя видеть.

— А я тебя.

Повисла неловкая пауза.

— У тебя руки в крови.

— Это я ночевку себе устраивал, у меня ни ножа, ничего, пришлось ветки руками ломать, — ответил я. Дурацкая какая ситуация. Мне столько всего хотелось спросить, и рассказать самому, а я не знал, как начать, и вообще, чувствовал себя идиотом.

— У меня нож хороший есть, — сказал Артём, помолчав, — и спички. Может, нам костёр разжечь?

Я сразу почувствовал холод, ответил с сожалением:

— А дрова где взять? Темно же. Ты замёрз?

— Немного. Не в этом дело. Я ужасно устал. Засыпаю.

Я взял у него фонарь и осветил место своего предполагаемого ночлега.

— Смотри, какая нора, сухо, и не дует. Не палатка, конечно, но всё же. Я тут даже задремать умудрился.

— Думаешь, вдвоём уместимся?

— Конечно. Теплее будет.

— А у меня спальник есть, им укрыться можно, — улыбнулся Артём.

Из курток и спальника мы соорудили подобие постели, было даже не слишком холодно.

Мы прижались спиной к спине, я, засунув ладони себе подмышки, пригрелся, и постарался уснуть так же быстро, как обычно засыпал Артём. Ничего не выходило.

— Артём? — позвал я.

— Чего?

— А как ты меня нашёл?

— Случайно.

— А почему ты тогда без света стоял?

— Пытался сориентироваться. У меня в темноте чувства обостряются, — сонно ответил он.

— А чего ты искал?

— Получается, что тебя. Только я этого не знал, поэтому и испугался так по-глупому.

— Как это?

— От тебя передача шла, волна, очень мощная. Я не неё пришёл.

У меня мурашки по спине заползали.

— Какая ещё передача? Как от метеорита?

— Почти, но всё-таки по-другому. Я мало что понял, только что случилось что-то нехорошее, и что очень нужна вода. Я же не знал, что это ты… Ты ещё как начал орать, у меня чуть сердце не остановилось. А могло, между прочим… Глупо бы было. Я ведь не спросил: как ты сам здесь оказался?

Мурашки продолжали ползать по моему телу, но я заставил себя говорить ровно:

— Заблудился. Пошёл за тобой, и заблудился, как ребёнок. Ещё днём.

— А-а, — только и ответил Артём, и по его ровному дыханию я понял, что он уснул.

Я же не мог уснуть ещё долго. Лежа в норе из еловых ветвей, чувствуя спиной тепло другого человека, кутаясь в спальник, я, усталый, уставший бояться, размышлял о том, что сказал мне Артём. Совершенно немыслимо было представить, что он действительно услышал меня каким-то телепатическим образом. Скорее всего, он случайно оказался неподалёку, когда меня накрыла та позорная истерика, когда я, не контролируя себя, орал и звал на помощь. Вот только я был совершенно уверен в том, что не кричал на весь лес. Возможно, он просто следил за мной всё время, пока я мотался по лесу, шёл позади? Это представлялось наиболее вероятным. Но почему тогда не решался подойти, пока я не уснул? Что он собирался сделать со мной, спящим, почему подкрадывался без света? Мне следовало бы испугаться, но весь запас страха на сегодня я уже израсходовал, да и не серьёзно это — зачем ему убивать меня? Вспомнились слова Драгина насчёт того, что он, Артём, тронутый на всю башку… А вдруг он думает, что я собираюсь найти его метеорит и забрать его себе? Ну, конечно. Теперь почти все сходится, остаётся только два вопроса. Что это за передачи такие? Почему я слышу их, и, кажется, их источник слышит меня? Ответ на этот вопрос прост: это психоз. Я сам ожидал от поездки чего-то мистического, и моя психика с воображением на пару, с подачи Артёма, выдала мне то, к чему я готовился. Почему их слышит Артём, понятно. Вася всё объяснил правильно, он долго был в коме, необратимые изменения в голове, ничего не поделать. Значит, мы чувствуем не одно и то же. Почему тогда в одно и то же время? Неужели, шизофрения, действительно, заразна? Что-то подозрительно быстро он уснул. Притворяется. Ждет, пока усну и я, чтобы всадить в меня свой хороший ножик. Что ж, если я не буду спать, он ничего мне не сделает. Теперь я начеку, значит, меня ждет долгая бессонная ночь. Где он взял воду? Бутылка была полной, значит, он наполнил её недавно. Если он следил за мной, получается, река где-то совсем рядом, значит, я ходил по кругу! Значит, завтра, если я не усну, мы выйдем к ребятам. Надо будет ещё подумать, как защитить Артёма от Драгина. И нужно под любым предлогом забрать у него оружие…

Я проснулся от того, что мне стало холодно под спальником. Артёма рядом не было. По коже пробежал неприятный холодок, но испугаться я не успел, потому что в следующую секунду увидел его неподалёку: он развёл небольшой костерок, и теперь грел воду в своей металлической кружке. Непохоже, чтобы он собирался бросаться на меня с ножом, с облегчением подумал я. Небо снова затянуло, привычно моросило. Я не спешил вставать, лежал, обдумывал, как себя вести, как начать разговор, чтобы не спугнуть его, а уговорить вернуться к реке вместе. Если он уйдёт от меня так же, как вчера от Драгина, применив тот же веский аргумент, что я тогда буду делать? Сквозь прищуренные веки я вгляделся в его сосредоточенное нахмуренное лицо. Интересно, о чём он думает?

Почувствовав мой взгляд, он поднял на меня глаза, и я не стал притворяться спящим.

— Доброе утро.

— Доброе утро, — ответил он, не сводя с меня глаз, и мне стало неловко под его взглядом. Я вылез из-под веток, подошёл к костру, Артём отступил на шаг; я вдруг понял, что он тоже не знает, чего от меня ожидать, и напряжён так же, как и я.

— Слушай, Артём, давай, что ли, поговорим по-честному, — предложил я, скривившись от того, как по-детски это прозвучало. Он кивнул, продолжая сверлить меня глазами. Я почувствовал себя то ли сапёром, то ли дрессировщиком: одно неверное движение, и всё пойдёт не так. Почему я не умею разговаривать, как Вася?

— Артём, я хочу, чтоб ты знал: я не собираюсь пытаться сделать тебе что-то плохое. Я не собираюсь ничего у тебя отбирать, и не претендую на твой метеорит.

— Я вполне способен себя защитить, если придётся, — спокойно ответил он.

— Не сомневаюсь, — осторожно продолжил я, — но ты не должен думать, что тебе надо защищаться от меня. Я на твоей стороне, и хочу тебе помочь, но боюсь, что ты опять вытащишь пушку и исчезнешь, если я поведу себя как-то не так, или скажу что-то, что тебе не понравится, — на этом моя речь иссякла. Нет, переговорщик я никакой.

— Так чего ты от меня хочешь?

— Чтобы мы сейчас вместе вернулись к реке, а Драгина я беру на себя.

— Это невозможно.

— Но Артём…

— Мне надо идти, — перебил меня Артём. — Лучше, прямо сейчас.

Он поставил на землю кружку, и, не поворачиваясь ко мне спиной, обошёл меня по кругу. Я понял, что он отступает к своему рюкзаку, а значит, сейчас он снова исчезнет.

— Нет, Артём, стой, — вскрикнул я, но он только прибавил ходу. Я метнулся за ним, попытался схватить за руку, но он увернулся, и неожиданно сильно заехал мне кулаком в челюсть.

Признаться, я не ожидал от него такого удара. В голове повис туман, в ушах зазвенело, и я, держась за голову, опустился на землю, сквозь плывущие перед глазами цветные пятна наблюдая, как он, отступая, поспешно застёгивает рюкзак. Я всё провалил, подумал я, сейчас он уйдет, и я опять останусь один в лесу, и если я не найду реку…

— Артём, подожди, не уходи. Ты не понял, я не собираюсь тащить тебя назад. Я даже не представляю, куда идти. Я действительно совершенно заблудился.

Он остановился, снова уставился на меня, и тогда я, отбросив вчерашние сомнения, почему-то решил выложить ему всё, как есть. И я рассказал, всё по порядку, как побежал за ним в лес, пока Драгин и Вася сцепились в драке, как повернул назад, как путано бродил туда-сюда, пока не понял, что совсем потерял направление, и решил искать воду. Признался я и в том, что заподозрил, что он следил за мной. Только про ту особенную передачу я умолчал, только потому, что и сам уже не был уверен, что она действительно была, и что та волна была ответом на моё отчаяние.

Он слушал внимательно, не сводя с меня глаз, а когда я замолчал, он подошёл, и протянул мне руку. Я встал. Он подкинул пару веток в угасающий костёр.

— Я за тобой не следил, я просто шёл в свою сторону. Мне нужно пройти больше, чем я думал. Я шёл, пока не случилась эта передача, и я услышал кроме неё что-то ещё, гораздо ближе. Я решил свернуть, и нашёл тебя.

— Но как? Откуда ты знал, где искать?

— Как тебе объяснить? — поморщился Артём. — Я просто знаю, и всё. У меня компас в голове, и он точно указывает на источник передачи. И местность эту я как-то по-особенному чувствую, как будто был здесь, как будто узнаю тут всё. Точно показать на карте я пока не смогу, разве только примерно, но куда идти я знаю точно. Знаешь, — улыбнулся он, — это здорово, то, что ты мне сейчас рассказал. Это очень… Обнадёживает.

Я ничего не понял.

— Почему — обнадёживает?

— Потому, что в итоге всё в порядке. Я когда вторую волну уловил, да так близко, меня прямо жуть взяла, что это уже сегодня… Я же к чему-то страшному готовился, а тут, в общем, ничего такого. Может, и там всё окажется не так уж и страшно?

— А ты что, боишься?

— Конечно, — он вздохнул, — Ладно, чего делать-то теперь?

Я пожал плечами, у меня в голове все перепуталось. На языке крутилась масса вопросов, только я не мог понять, какой из них главный, и задал почему-то самый не главный:

— Артём, это у тебя что, правда, настоящее золото?

— Да, — просто ответил он.

— Откуда оно у тебя?

— Купил, причём совершенно легально.

— Зачем?

Он неопределенно повел плечами.

— А зачем ты его с собой таскаешь?

— Затем, что оно само не ходит, — ответил он со злостью.

Я только головой покачал.

— Откуда у тебя такие деньги?

— Кое-что было, кое-что продал, — ответил он, помолчав. — Но в основном друзья собрали.

— Это сколько же друзей у тебя?

— Немного.

— И они тебе собрали кучу денег на золото? — не поверил я.

— На операцию. В Штатах, — дрогнувшим голосом ответил Артём, глядя себе под ноги. — Там это умеют.

До меня дошло. Я даже взмок, схватил его за плечи, встряхнул:

— Артём, ты с ума сошёл? Совсем сдурел? Что же ты делаешь? Это же огромная куча денег! Люди же, для тебя… Чтоб ты жил… А ты… Куда-то в лес, один… Метеорит какой-то… Как ты с ними так можешь? Ты о ком-то кроме себя подумал?! Да ты… Ты…

Он вырвался, отвернулся:

— Хоть ты меня не мучай.

Я замолчал, совершенно обескураженный. Случись со мной беда, подумал я, найдутся ли у меня друзья, чтобы помочь? Перевезти холодильник на дачу — найдутся. Одолжить машину — ну, возможно. А вот собрать для меня деньги… Большие деньги, по-настоящему большие… А для него собрали, если не врёт. А я всей душой, всеми органами чувствовал, что он не врал, и не разу не соврал с самого начала. Умолчал многое, но не соврал ни в чём.

Артём, тем временем, рылся в рюкзаке, старательно пряча лицо; он вытащил новую, аккуратно сложенную, но уже сильно помятую карту, положил перед своими ногами. Я испугался, уж не плачет ли он, присел перед ним, заглянул в глаза: сухие. Но лицо жёсткое, застывшее.

— Забирай карту, я без неё разберусь. У тебя компас есть?

— Нет.

— И у меня только в часах. Ладно.

Он снял часы, положил на карту, протянул мне.

— Мы примерно в пяти километрах от того места, где остался катамаран. В двух километрах отсюда точно на восток — озеро. Сориентируешься.

Я не брал карту из его рук, и он снова положил её на землю.

— Всё. Я пошёл.

— Я с тобой, — сказал я.

Артём уставился на меня, как на безумца, покачал головой:

— Саша, иди к своим. Мне и так проблем хватает. Ещё ты будешь на моей совести.

— Я иду с тобой, и точка. А потом вместе вернёмся обратно. Ты от меня не отделаешься.

Он молчал. А я уже принял решение. Что бы он ни говорил, одного я его не оставлю, не только ради него самого — ради тех людей, которым он дорог. Ради тех, кто собирал для него деньги, которые он так беспечно таскает в рюкзаке. И ради себя тоже — возможно, потому и нет у меня близких друзей, сам я ни для кого таким не стал?

— Серьёзно, Артём, ты по своей совести живи, а я по своей буду. Мне моя совесть не позволит вернуться без тебя. Я решил. Вернёмся вместе.

— Ты пожалеешь.

— Может быть. Но если отпущу тебя сейчас одного, пожалею точно. Не спорь, я твёрдо решил — иду с тобой.

— Спасибо, — вдруг улыбнулся Артём.

Дорога нам предстояла, казалось бы, несложная. Сначала пройти километров восемь по лесу, потом пересечь ручей и пройти ещё немного по заболоченной низине. Далее начиналась система из нескольких озёр разного размера, на берегу одного из них мы планировали остановиться. Где-то в его окрестностях лежал предполагаемый метеорит; Артём верил, что подойдя совсем близко он точно почувствует это место. Итого выходило около двенадцати километров. Совсем немного для такого парня, как я. Проблема состояла в том, что Артём крепким здоровьем не отличался, а маршрут пролегал по дикому, нехоженому лесу, и что у нас совсем не было еды.

Мы разложили на земле содержимое рюкзака Артёма и всё, что нашли у себя в карманах, оценили актив. Итак, спальник, одежда Артёма, полиэтиленовые мешки, в которые она была упакована, карта километровка, атлас области, его книжка. Нож, действительно хороший, кружка, миска, ложка. Пластиковый герметичный контейнер, Артём объяснил, что это аптечка, и кроме его рецептурных лекарств там водится аспирин, обезболивающее, пластырь. Обнаружились у него и завернутые в полиэтилен спички. Дальше, по мелочи — шариковые ручки, несколько скомканных полиэтиленовых пакетиков, несколько булавок, которые были приколоты к воротнику моей куртки. Несколько пятиграммовых пакетиков сахара и несколько граммовых соли, с логотипами сетевого ресторана — из карманов Артёма. Что меня действительно развеселило, так это то, что у нас не было ни топора, ни палатки, ни провизии, но зато был дезодорант, бритва и спиртовой лосьон «после бритья» известной французской марки. Туристы, нечего сказать. А в общем, мне представлялось, что всё совсем не так плохо, учитывая, что не сегодня, так завтра мы вернемся к катамарану. Вот только не обращать внимание на голод становилось всё труднее. Мы ничего не ели уже почти сутки, но я был уверен, что до завтра от этого не умру, а Артём, одержимый идеей найти свой метеорит, о еде, кажется, не думал вообще. И всё же я предложил:

— Может, всё-таки стоит вернуться, взять палатку, еды захватить какой-нибудь? Я же могу и один сходить.

— Нет. Драгин меня второй раз не упустит. Если даже ты придёшь туда один, он не даст тебе вернуться сюда без него. Нет. Я вернусь, только закончив своё дело. А ты ещё можешь передумать.

— Но у тебя ведь есть весомый аргумент против Драгина. Где он, кстати?

Он косо улыбнулся, задрал футболку, оттянул пояс.

— Дай посмотреть.

Он с некоторой опаской протянул мне пистолет. Довольно большой, увесистый. Держать его в руках мне было не по себе, я протянул его обратно, и Артём с облегчением принял свой пистолет из моих рук. Взвесил его на ладони.

— Это не аргумент. И это не совсем то, что ты мог подумать. Это «Стример», травматика, доведённая, довольно мощная, лучшее, что я смог достать. Их сейчас запретили продавать, потому что убить из него, действительно, можно. И довольно легко, если правильно прицелиться. Если с близи, да в голову — почти наверняка. Поэтому я никогда не стал бы стрелять из него в человека. Даже в такую сволочь, как Драгин. К счастью, он об этом не знает… Но испытывать судьбу второй раз я не собираюсь.

— Если не собираешься стрелять, зачем тогда его таскаешь? — удивился я.

— На такой случай, как вчера был.

— На такой случай сошла бы игрушка из «детского мира».

— Нет. С игрушкой я не чувствовал бы силы, и он бы мне не поверил.

— Ты говоришь, как джедай, — улыбнулся я, — «почувствуй свою силу, Артём…»

Он без улыбки снова вытащил «Стример», вложил его мне в руку, поднял, направил дуло себе в лицо, и сказал спокойно:

— Вот сейчас сосредоточься. Чувствуешь? Одно твоё движение, и меня нет. Бах! Золото твоё. Закапываешь его, на следующий год вернёшься, заберёшь. Куча денег. Одно движение пальцем. Чувствуешь? Даже тело прятать не надо. Никогда не найдут. Никто. Никогда. Бах!

Мне стало страшно. Разжав ладонь, я отскочил на шаг назад.

— Ты сумасшедший, Артём, точно, сумасшедший, — проговорил я, и тут же подумал, что никогда нельзя говорить безумцу о его безумии, так как это может разозлить его; Артём тем временем наклонился, поднял упавший на землю пистолет, и я весь напружинился, готовясь защищать свою жизнь.

— Да он же на предохранителе! — воскликнул Артём. — А ты что подумал?!

— Сумасшедший, — пробормотал я, уже отходя, но ещё чувствуя злость и запоздалую дрожь в теле.

— Ну, так это известно, — весело сказал Артём, убирая оружие. — Извини, немного перегнул. Зато ты понял, что с пластмассовой игрушкой такой номер не пройдет.

Я только кивнул:

— Понял. Всё я понял. Мне и пистолета не надо. Я ведь легко могу сломать тебе шею. Хряп!..

Видимо, моё лицо выражало такую злобу, что Артём шарахнулся от меня назад, на его побелевшем лице не осталось ни следа от улыбки. Зато мою злость как рукой сняло.

— Я на предохранителе, Артём, а ты что подумал, — усмехнулся я. — Давай без этого. Кстати, я действительно кое-что понял.

Он моментально овладел собой, и уже без страха, вопросительно, уставился на меня.

— Я, Артём, без тебя теперь вернуться по любому не могу. Потому что Драгин наверняка подумает, что всё произошло так, как ты мне сейчас расписал. Он будет уверен, что я присвоил это твоё идиотское золото, — я вздохнул. — Вот на хрен ты его в лес поволок? Одни проблемы.

— Саш, а почему Драгин тебя Лаперузой называет?

— Потому, что у него пара по географии.

— В смысле?

— В смысле у меня фамилия — Дежнёв. Был такой путешественник-исследователь. Его именем мыс назван, крайняя восточная точка Азии.

— А Лаперуза здесь при чём? Это же пролив?

— Именно. И это единственное, что Драгин запомнил из курса географии. Говорит, звучит похоже на «лузер».

Артём повёл бровью, но ничего не сказал.

— Ладно, пойдём. Придётся нам денёк поголодать, жопе легче будет. Собираемся. Рюкзак я понесу. Пойдём по карте, так что давай её мне, и компас тоже.

Он, кажется, даже немного обиделся:

— Зачем? Я сам могу. Я прекрасно ориентируюсь, даже соревнования выигрывал. Не думай, что я совсем беспомощный.

— Я и не думаю, — соврал я. — Как хочешь. Сейчас нам надо принять решение: или идём сразу до ручья, или сначала за водой. Я за сразу, если мы хотим успеть вернуться до темноты. У нас же полбутылки есть?

— Даже побольше немного. Только твоя карта врёт. Там не ручей, а полноценная речка. Хотя, это неважно. Ладно, пойдем к реке.

Я хорошенько упаковал рюкзак, уделив особое внимание герметизации нашего единственного спальника; Артём снова согрел воду, высыпал туда один пакетик сахара, я хотел его остановить, но передумал. Подслащенная тёплая озерная вода на вкус была отвратительна, что было к лучшему — хоть как-то отбивало аппетит. Вскоре мы выдвинулись в путь. У меня даже настроение поднялось, возникло то состояние, которое посетило меня несколько дней назад, в поезде: лёгкий мандраж в предвкушении приключений. Такое же случается лишь раз в жизни — отправиться в тайгу, на весь день, без еды и палатки, на поиски метеорита! Я практически не ощущал опасности. Я не один, со мной товарищ, который нуждается во мне; нарваться на хулиганьё практически ни одного шанса — до жилья слишком далеко. Медведи в этот сезон не голодные, на людей не кидаются. К тому же, мы вооружены! В общем, настоящее приключение.

Вскоре моё настроение переменилось. Характер леса начал меняться, уже почти не было подлеска, ели и берёзы сменились соснами, но они стояли так тесно, что двигаться строго прямо было невозможно; кроме того, я никогда не видел, чтобы в лесу было так много засохших деревьев, казалось, каждое пятое было неживое. Многие из них были повалены, какие-то уже почти сгнили, какие-то ещё зеленели хвоей; нам постоянно приходилось то обходить их, то перебираться через трухлявые стволы, то подлезать под ними. Чем дальше мы продвигались, тем больше их становилось, мы словно пробирались сквозь огромную паутину. Ноги то утопали во мху, то путались в поломанных ветках. Морось с неба угнетающе действовала на психику. Я совершенно не мог сориентироваться по карте, потому что ориентиров просто не было, мы только и могли, что придерживаться выбранного направления. Артём довольно скоро вымотался, и теперь еле плёлся позади меня. Я то и дело останавливался, чтобы он мог меня догнать, и это досаждало мне едва ли не больше, чем дождь и бурелом вместе взятые. Когда он догнал меня в очередной раз, я, пытаясь подбодрить его, сказал, что мы, наверное, уже вот-вот выйдем к ручью, ведь мы идем уже третий час. Он возразил, что мы не прошли и трети пути, но я ему, конечно, не поверил. Ещё через час он принялся просить сделать остановку и передохнуть, но мне так не терпелось выбраться из проклятого леса, что я проигнорировал его просьбу. «Сейчас выберемся к ручью, и сделаем нормальный привал», думал я, и мне казалось, что это сейчас настанет с минуту на минуту. Но лес не собирался редеть, и если бы я не был уверен в том, что мы идем в верном направлении, я бы уже порядком разволновался. Я уткнулся в очередной подгнивший лежачий ствол, слишком низкий, чтобы подлезть, слишком высокий, чтобы легко перешагнуть, и слишком длинный, чтобы обходить его вокруг, и, подумав, выбрал третий вариант: налегке я перелез бы по верху, но путаться в ветках с рюкзаком мне не хотелось. Я обошёл ствол, обернулся, и увидел, как Артём полез через него напрямик. «Догонит», подумал я, и не успел сделать и десяти шагов, как услышал сзади треск. Оглянувшись, я увидел, что гнилая ветка под ногой Артёма переломилось, и он упал вперёд, проехавшись по сухому стволу всем телом, от живота до подбородка. Видимо, он здорово ушибся, потому что не встал сразу, а завозился на земле, издавая нечленораздельные звуки. Чертыхаясь, я сбросил рюкзак и пошёл обратно, вокруг ствола, к нему. Он лежал на спине, обхватив себя обеими руками, и вздрагивал, как от рыданий. Присев рядом, я обнаружил, что он аккуратно, стараясь не сильно трястись, хохочет.

— Ты чего, Артём?

— Ох, дед бил, не разбил, баба била… Не разбила… — сквозь смех проговорил Артём, — но ведь яичко само упало!..

Смех разбирал его всё сильнее. Я даже подумал, что у него нервный припадок, начал соображать, что делать, не вылить ли оставшуюся воду ему в лицо, и бросил эти мысли, только когда он перестал смеяться, и сказал серьёзно:

— Я, кажется, только что ребро сломал. Это ж надо было именно так навернуться, чтобы шарахнуться тем же самым местом!

— Каким — тем же самым? — не понял я.

Вместо ответа он, морщась от боли, расстегнул снизу рубашку, задрал футболку; я увидел обширную гематому на его правом боку. Я вспомнил, что ему попало от Драгина тогда, на берегу. Попало здорово. Я присвистнул.

— Точнехонько тем же самым местом. Больно, — пожаловался он.

— Уверен, что сломал? — мне представлялось, что боль при переломе должна бы быть настолько сильной, что ему было бы не до смеха.

— Нет, — ответил Артём. — Но хрустнуло здорово.

Я пробежался пальцами вдоль синяка, мне показалось, что кости целы; но когда я слегка сжал его с боков ладонями, он вскрикнул от боли.

— Похоже, и правда. Смещения нет, а трещина — наверняка. Что же теперь делать? Ты идти-то сможешь? Очень больно?

— Конечно, смогу. По-настоящему больно только завтра станет, по опыту знаю, — он снова заулыбался. — Нет, ты подумай, надо же было…

— У тебя что, богатый опыт ломания рёбер?

— Не только рёбер. У меня кости тонкие, я чего только не ломал, даже позвоночник. Повезло ещё, что без смещения. Молодой был, смелый, перед одноклассниками не скейте выделывался, решил вылет в рампе изобразить, на большом радиусе, без подготовки, ну и, конечно, не рассчитал. Упал, лежу, пошевелиться не могу, и, главное, не больно. Ног вообще не чувствую. Лежу и думаю, смогу я теперь с девчонками-то? Только об этом и волновался. Сейчас смешно вспоминать, а тогда действительно было страшно.

— Это сколько тебе лет было?

— Тринадцать.

— И что, завязал потом со скейтом?

— Да уж, пришлось. Мама чуть с ума не сошла. Но как гипс сняли, встал на ролики. Никакого агрессива, так, фристайл. Без риска шею сломать. Зато руку сломал, в двух местах, — хохотнул Артём. — Слушай, дай рюкзак, пожалуйста. Я на нём посижу, хоть ноги немного отдохнут.

— Может, всё-таки доберёмся до ручья? Пойдём! А там уже отдохнём нормально, — я чувствовал, что, если сейчас расслаблюсь, собраться будет гораздо тяжелее.

— Саш, мне кажется, ты неправильно оцениваешь, сколько мы уже прошли. Дай карту, я покажу.

Я с неохотой поднялся, пошёл в обход ствола за брошенным рюкзаком, чувствуя, как слегка заплетаются ноги. Нет, нельзя сейчас рассиживаться.

— Вставай, Артём, нечего на сырой земле валяться, промокнешь, — я протянул ему руку.

— Уже промок, — он вцепился в мою ладонь обеими руками, я поднял его, протянул карту.

Морщась от боли, он быстро просмотрел её и уверенно указал пальцем точку:

— Мы здесь.

— Не может быть, — не поверил я. — Мы уже почти четыре часа идём, даже если предположить, что мы делаем всего три километра в час, мы должны уже придти. Мы выйдем из леса в ближайшие полчаса.

— Мы делаем два километра в час, Саша, не больше. Во-первых, мы очень петляем, во-вторых, я действительно очень медленно хожу. Поверь мне, мы именно там, где я показываю, треть пути ещё впереди. Может, посидим хоть полчаса?

— Артём, и ты мне поверь, надо двигаться. Если будешь сидеть, скоро замёрзнешь, и идти станет тяжелее. Пожалуйста, пойдем. Как можешь, пускай даже очень медленно, только пойдём.

— Ладно, — вздохнул он, — твоя правда. Пойдём.

Теперь мы шли ещё медленнее. Артём, избегая лишних движений корпусом, старался обходить любые препятствия, к тому же я заметил, что он прихрамывает, и списал это на его неудачное падение. Вскоре мне начало казаться, что я в дурном сне из тех, в которых бежишь, пытаясь уйти от преследования, а воздух вязкий, не дает бежать, и ты просыпаешься, запутавшийся ногами в простынях. Никогда не думал, что идти в слишком медленном темпе гораздо более выматывающее мероприятие, чем спешить и догонять. Я начал считать шаги: один, два, три… десять, остановка, считаю до пяти, и снова шагаю: раз, два… Оглядываюсь на Артёма, он едва волочится сзади, не слишком даже запыхавшись… Неужели, нельзя хотя бы немного быстрее? Раз, два, три, четыре… Не знаю точно, сколько прошло времени, прежде чем лес, наконец, начал редеть — не меньше часа, который показался мне вечностью. Я давно уже бросил смотреть на часы, это только раздражало меня. Сосны теперь стояли всё реже и реже, подлесок же становился гуще. Только дождь моросил совершенно неизменно. Наконец, лес расступился, посветлел, сосны сменились березовой рощицей, и вскоре мы оказались на берегу долгожданной речки.

— Артём, — оглянулся я, — смотри! Всё, привал.

Он только обессилено улыбнулся в ответ. Меня охватила радость, признаться, я уже давно беспокоился, что компас врёт и мы идём в неверном направлении и совсем заблудились, теперь же меня обуяла жажда деятельности. Скинув рюкзак, я отправился на поиски дров, и вскоре нашёл сухую березу, толщиной с моё запястье. Я легко сломал её ударом ноги и принялся лихо обламывать ветви. Нам нужен был костёр, чтобы вскипятить воду и хотя бы немного просушиться, насколько это возможно по такой погоде. За работой я согрелся, и начал острее ощущать голод, мне становилось всё тяжелее не обращать на него внимание; я думать боялся, что будет вечером, и, уж тем более, завтра. Артём встал у меня за спиной, наблюдая за моими действиями.

— Иди, воды набери, — сказал я ему, но он не шелохнулся с места. Я оглянулся, и знакомые, уже ставшие привычными мурашки поползли по моей спине: сзади никого не было, и лишь самым краем глаза я заметил чёрную тень, отступившую за деревья на противоположном берегу реки. Резко повернув голову, я вгляделся в лес — никого. И всё же я явно чувствовал чьё-то постороннее присутствие. Я медленно выпрямился, все чувства мои обострились; я ощущал каждую каплю дождя на своей коже, как шевелятся от движения воздуха волосы над моим лбом; я слышал шорох падающих листьев, каждый всплеск речушки, своё прерывистое дыхание, и только тёмные фигуры за деревьями не издавали ни звука, не производили ни малейшего движения, и всё же я был уверен, что они там, наблюдают за мной. Я подумал об Артёме, чтобы ни было там, в лесу за рекой, оно могло быть опасно, нам следовало держаться рядом. Пятясь, стараясь не сводить глаз с места, где я заметил темные фигуры, я отступал к месту, где я оставил его, но чей-то пристальный, пронзающий взгляд с другого берега заставил меня отвести глаза, отвернуться, и броситься бегом в противоположную сторону.

Я снова чувствовал себя, как во сне, но теперь это был настоящий кошмар. Я бежал, путаясь в собственных ногах, от неведомого преследователя, боясь обернуться и увидеть, как он настигает меня, чувствуя, как с каждым шагом он становится всё ближе и ближе ко мне, пока, наконец, его огромная рука не легла на моё плечо, и тогда я споткнулся и упал, рефлекторно прикрыв голову руками. Я лежал, задыхаясь от ужаса, отсчитывая секунды в ожидании собственной гибели. Но ничего не происходило секунду, минуту… Рядом со мной уже никого не было. Кто бы ни гнался за мной, он ушёл. Ненадолго, я знал это. Но сейчас мне ничто не угрожало. Я не мог заставить себя шевелиться до тех пор, пока сердце вновь не начало делать паузы межу ударами; тогда я медленно поднял голову, встал, сначала на колени, потом, осторожно, на ватные ноги, и медленно побрёл обратно, к реке, где должен был оставаться Артём. Он и был там, стоял ко мне спиной, запрокинув голову, не реагируя ни на мои шаги, ни на мой голос, когда я окликнул его. На непослушных ногах, шатаясь, как пьяный, я подошёл к Артёму, заглянул ему в лицо, и заледенел от увиденного; руки мои затряслись, слезы подступили к горлу. Он просто стоял, уставившись в небо, с неподвижным, мёртвым белым лицом, и только в его огромных застывших глазах читалось нечто нечеловеческое, непостижимое, невозможное для моего понимания.

— Тёмка, — шёпотом позвал я, и слегка дотронулся до него онемевшей рукой. Он не отреагировал на прикосновение, так и стоял застывшим истуканом, не моргая, даже когда я принялся трясти и громко звать его. И вдруг, когда я совсем уже отчаялся и не сдерживал слёз, он резко опустил голову, и его пустые глаза уставились прямо в мои; я почувствовал в его взгляде то же неизъяснимое, что и во взглядах тёмных фигур, скрывающихся за деревьями. И тогда ноги всё-таки перестали держать меня, сердце зашлось и замерло, и под внимательным неживым взглядом Артёма, я провалился в темноту.

— Сашка, Сашка! Саша, — слышал я откуда-то издалека. Голос становился то ближе, то дальше, и я не мог уловить, с какой стороны он доносился. Я как будто с огромной скоростью скользил вниз головой по бобслейной трассе, кружась вокруг своей оси, и, наконец, выскочил на финиш. Открыл глаза, огляделся, пытаясь понять, где нахожусь. Я лежал на боку, на упругом от влаги лишайнике; вселенная кружилась вокруг меня, я чувствовал дурноту, меня бы вырвало, если бы было, чем. Артём с напуганным, озабоченным лицом стоял на коленях рядом со мной.

— Сашка! — уже с ноткой отчаяния в голосе снова позвал он, и я ответил, сам удивившись своему осипшему голосу:

— Не ори, голова болит.

Я перевалился на спину, попытался подняться, но мир пока казался слишком шатким, а руки и ноги слишком слабыми. Пришлось снова улечься на бок, и, вздрагивая от холода, ждать, пока отступит дурнота. Через некоторое время Артём толкнул моё плечо, подпихнул мне под спину рюкзак, и поднёс к моим губам кружку с чем-то тёплым. Я сделал несколько глотков вяжущей, горьковатой жидкости.

— Что это?

— Рябина. Тут ее полно.

Я сделал ещё несколько глотков, отдал Артёму кружку, и тут до меня дошло:

— Ты что, развёл костёр?

Он кивнул.

— Только нужно идти за дровами.

— Это сколько же я провалялся?!

— Недолго. Ты допивай, там сахар, тебе нужно.

— Тебе тоже нужно.

— Я хоть в обморок не падаю, — возразил Артём.

Мне стало стыдно, действительно, не хотел его отпускать, волновался, что с ним может случиться, а теперь валяюсь на земле, а он хлопочет вокруг, пытаясь привести меня в чувство. Позорище.

Очевидно, Артём заметил моё смущение, пояснил:

— Это ничего. У меня поначалу тоже так бывало.

Стоило ему это сказать, как в моей памяти начали всплывать предшествующие события; я вспомнил неживое лицо Артёма, его жуткие глаза, вздрогнул, отстранился, не в силах побороть желание убраться от него как можно дальше.

Он, видимо, решил, что мне снова стало плохо, протянул руку, чтобы придержать меня, но я в страхе оттолкнул её, и, пятясь, начал отползать назад, скользя подошвами ботинок по сырому лишайнику. Артём испуганно оглянулся, думая, что меня напугало что-то за его спиной, но, конечно, ничего не увидел там.

— Саш, ты чего?!

— Что это было, Артём? Ты можешь объяснить мне, что это было? — заорал я, продолжая отползать.

— Что? Ты о чём?

— О том! Что это было, когда я пошёл за дровами? Кто это был на том берегу? Кто следит за нами? Почему ты был… такой… неживой? Не приближайся ко мне!

Он молчал. Лицо его снова приняло обычное напряжённое выражение.

— Ты что, кого-то видел? — наконец, выдавил он.

— Да! Нет… Не знаю. Кто-то следит за нами. Здесь кто-то есть кроме нас, и ты знаешь, кто это, так потрудись объяснить, я имею право знать! Я имею право знать всё! Я должен знать, что ты скрываешь! Что это было с тобой? Почему ты не отвечал мне? Почему ты так на меня смотрел?!

— Я не понимаю, Саша, о чем ты говоришь. Ты пугаешь меня. Это была передача, волна, ты ведь и раньше их слышал. Почему это напугало тебя только сейчас? — ровным голосом спросил Артём.

— Да пошёл ты! Иди ты в задницу со своим метеоритом, передачами и всей этой хернёй! Здесь кто-то есть, и если ты не скажешь мне, кто это, я из тебя это вытрясу! — кричал я, понимая, что делаю глупость, угрожая ему, он вооружён, и может прикончить меня прямо здесь, на месте, но мне было уже всё равно. Я собрался с силами, оттолкнулся от земли, встал на ноги, и, пошатываясь, пошёл на Артёма, всерьёз намереваясь во что бы то ни стало выбить из него ответы. Он растерянно стоял передо мной, не думая сопротивляться. Я посмотрел на него, и остановился. Я вдруг отчётливо понял, что за его спокойным голосом и твёрдым лицом скрывается тот же ужас, что и мой. Он так же, как и я, не знает, что или кто скрывается за этими деревьями, и почему мы чувствуем то, что чувствуем, и что нас ждёт впереди; только я боюсь этого всего несколько часов, а он — уже много месяцев. Я даже представить себе не мог, какой выдержкой надо обладать, чтобы жить с этим. Злость враз отпустила меня, уступив место усталости и опустошению. Я выдохнул, и плюхнулся на лишайник.

— Ты прости, Артём. Я к этому всему ещё не привык. Ты ведь тоже, наверное, психовал первое время, да?

Он кивнул, присел напротив:

— Да. Расскажи, что ты видел?

Я пересказал, как пошёл за дровами, как спиной почувствовал взгляд и убегал от неведомого преследователя. Труднее было описать, что случилось после этого, я мучительно подбирал слова, и думал, что так и не смог передать всю глубину пережитого мной кошмара, но Артём, кажется, понял меня.

— Боже ты мой… — тихо выговорил он, — Саша…

Он с усилием прижал к лицу ладони, потёр, так что на коже остались тающие сизоватые следы. А затем поднял глаза на меня, и всё с тем же непроницаемым лицом, бесцветным голосом произнёс:

— Эта передача действительно была другая. Такой не было за всё время, что я это слышу. А я-то понадеялся, что совсем схожу с ума… Наверно, это потому что мы уже очень близко подошли к этой штуке. Прости, что втравил тебя в это, я не думал, что оно так обернётся. Я до самого вчерашнего дня ещё пытался верить, что это только моё безумие. И мне тоже очень страшно. Очень. Но на тебя она действует не совсем так, как на меня, и дальше, наверное, будет только хуже. Я не знаю, что это было, и почему ты видел то, что видел, но одно могу тебе точно сказать — ты ей не нужен. Она ничего не сделает тебе. Я говорю так не для того, чтобы тебя успокоить, даю честное слово. Я просто знаю это так же, как знаю карту этого места. Просто поверь мне. Возьми рюкзак, пистолет я тебе сейчас отдам, всё возьми, и уходи. Постарайся выбраться отсюда как можно быстрее. Ты справишься. Здесь жутко одному, но со мной тебе будет ещё хуже…

Он встал, отвернулся, пряча лицо; принялся, тяжело дыша, снимать с пояса кобуру. Я смотрел на его худые плечи, и корил себя за несдержанность. Я окончательно убедился, что он не сумасшедший, или мы страдаем одним безумием на двоих; в любом случае, ему значительно тяжелее, чем мне, хотя бы просто потому, что я здоров физически. «Он прав, мне лучше уйти. Я ей не нужен. Более разумно уйти прямо сейчас» — сверлила меня мысль. Мне очень хотелось уйти. Хотелось домой. Забыть обо всём, вернуться к своей привычной жизни. Только Артём будет мерещиться мне повсюду. Я до самой старости буду гадать, как сложилась его судьба, вернулся ли он домой, и какова моя доля вины, если он пропал в лесу навсегда; я больше никогда не смогу почувствовать к себе уважения. И я снова принял то же решение.

— Артём, — я встал, подошёл к нему; он выпрямился, спокойно посмотрел мне в глаза. Повинуясь внезапному порыву, я на секунду притянул его к себе, обнял так, что он вскрикнул — я и забыл про его ребро. Я выпустил его, и, постаравшись придать своему голосу твёрдости, сказал:

— Я своих решений не меняю. Вместе вернёмся, я же сказал. Точка. Не обсуждается.

— Саша…

— Не обсуждается.

Сил продолжать путь у меня не оставалось, так что я обрадовался, когда Артём согласился организовать ночлег прямо на месте, у реки. Русло её пролегало не глубоко, да и сама речка была не широкой. В жаркий засушливый год она наверняка пересыхала совсем; сейчас же она имела глубину, по моим прикидкам, максимум мне по плечи, и ширину метра три — четыре. Привычный мох под ногами сменился лишайником. Берёзы, осинки и усыпанные ягодами рябины стояли достаточно редко — укрыться было совершенно негде, а морось с неба не прекращалась, и я опасался, что к ночи дождь может усилиться. Артёму, кажется, было всё равно, как отдыхать: если бы я предложил ему сесть на кочку и попытаться уснуть, он так бы и поступил. Он, как и я, совсем замёрз. Движение уже не согревало меня. Я решил устраивать ночёвку возле уже существующего костра: тепла от него пока было мало, но моральную поддержку он оказывал существенную. Очень не хватало топора. Я выискивал сухие деревца, которые мог повалить голыми руками, а Артём помогал оттаскивать их к костру; не сговариваясь, мы всё время держались рядом, стараясь не терять друг друга из виду. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я решил, что мы собрали достаточное количество брёвен, и тогда я велел Артёму надрать побольше живых веток, а сам начал сооружать что-то вроде шалаша. Верёвок у нас не было, так что я разрезал на ленты одну из Артёмовых футболок. Найдя подходящее место между двумя молодыми осинами, не слишком ровное, зато близкое к костру, я наклонил их друг к другу и связал между собой. Получилась невысокая арка; к её дуге я начал привязывать вершинами вниз стволы, предварительно ободрав с них крупные ветви. В итоге получился этакий корявый полуконус, который, укрытый сверху ветвями, мог служить нам хоть каким-то укрытием. Не хватало только лапника, так что мы вместе сходили за ним вглубь леса; к счастью, несколько молодых сосен попались нам довольно скоро. В два захода мы наломали веток, недостаточно много, но сил уже совсем не оставалось ни у одного из нас; к тому же, я всё-таки решил, что у нас заготовлено недостаточно дров, и нам снова пришлось отправляться на поиски сухостоя. До сумерек мы едва успели запалить костёр пожарче, и как следует укрыть ветвями наш шалаш. Уже почти стемнело; я, стоя на четвереньках, устилал землю в шалаше сосновым лапником, когда вновь почувствовал приближение неопознанного наблюдателя. Я замер, лихорадочно соображая, как вести себя, стараясь думать о том, что сказал Артём: они меня не тронут, я им не нужен. Вспомнил я и то, что прошлые передачи проходили легче, если не концентрироваться на них; мощным усилием воли я расслабился, стараясь прогнать страх. Лёг животом на лапник, сконцентрировался на своём дыхании, и, игнорируя приближение неведомого, начал медленно считать обратным счетом от десяти до одного. Удивительное дело, это помогло: что бы ни было там, в лесу за моей спиной, оно не приближалось ближе, бродило по кругу вокруг меня, но я чувствовал, что круг этот не сжимался. Я успел несколько раз досчитать до десяти и обратно прежде чем оно ушло обратно в лес, и ещё раз до двадцати, прежде чем снова начал ясно соображать. Я приподнялся, оглянулся, увидел ноги Артёма, и обрадовался, что он здесь и стоит на своих двоих.

— Артём, — позвал я, — ты как, нормально?

Он не ответил, и я, давая себе слово не пугаться до обморока, если он опять уставится на меня чужими глазами, вылез из шалаша. Артём действительно глядел на меня огромными глазищами, живыми, испуганными.

— Ты чего не отзываешься? Ты в порядке? — снова спросил я.

Артём кивнул, попытался что-то сказать, но у него пропал голос. Он прочистил горло, сказал хрипло:

— Саша, это что-то другое. Я не понимаю. Мне как будто хотят что-то сказать, но я не могу разобрать, что именно.

Я присел у огня, протянул замёрзшие руки. Меня трясло. Надо собраться. Чтобы там ни было, если бы оно хотело меня убить, оно бы уже сделало это. Я высказал эту мысль Артёму.

— Она не собирается нас убивать, ни тебя, ни меня, — уверенно ответил он. — Она и не может ничего нам сделать! Разве можно убить голосом? Она же просто разговаривает со мной. Или с нами… Со всеми, кто её слышит. А я не понимаю! Совсем ничего не понимаю, перестал понимать!

— Артём, а может, это не он? Не тот метеорит? Может быть, что здесь есть что-то ещё? Что-то, что ты тоже чувствуешь? — тревожно спросил я.

— Это он, я уверен. И что-то ещё тоже есть, но далеко. Может, зверь какой. Но он сегодня не подойдет.

— Какой ещё зверь? — испугался я. Этого ещё не хватало. О животных я и думать забыл, видимо, напрасно. Может, зверь и наблюдает за нами? Медведь, или, например, волки?

— Не знаю, — помотал головой Артём. — Крупный, с тебя размером. Агрессивный. Странно. Звери из этих мест давно поуходили… Но он далеко, у озёр, нас не почует.

— Как же мы завтра туда пойдем?

— Осторожно, — серьёзно ответил Артём. — Может, он завтра и уйдет уже.

— Будем надеяться.

Несмотря на испуг и адреналин, циркулирующий в моей крови, мне хотелось спать — никогда раньше мне не приходилось переживать ничего подобного. Дождь сделал передышку, и едва моросил: я захотел воспользоваться ею, чтобы немного просушиться перед сном. Мы сидели у костра и варили в миске размятую рябину. Удивительно, но голод меня уже не мучил, только хотелось пить, но от идеи сварить ягоды я отказываться не стал: в осенней рябине много сахаров, она поможет согреться. Я устроился на рюкзаке, Артём на свёрнутом спальнике. Мы оба клевали носами. Немного согревшись, я решил снять ботинки и посушить их изнутри, стащил носки и вытянул замёрзшие ноги к огню. Как же мне стало хорошо! Так и сидел бы до утра.

— Снимай башмаки, просушись, — посоветовал я Артёму, но он только отрицательно помотал головой. Я знал, что он слишком устал, но нельзя ведь засыпать, не согревшись. Тогда завтра будет ещё хуже. Мотаться по лесу усталым и голодным всё же лучше, чем усталым, голодным и простуженным. Я стал настаивать:

— Говорю тебе, снимай. Надо перед сном как следует согреться и просохнуть, иначе не отдохнешь. Ещё не известно, что нас завтра ждет. Пользуйся возможностью.

Он пошевелился, потянулся было за шнурком, но, выдохнув, снова выпрямил спину.

— Тебе что, наклоняться больно?

— Наклоняться — ещё ладно. А вот сгибаться — да.

— А чего молчишь? Давай, помогу.

— Саша, мне их наверно лучше не снимать, — запротестовал Артём, но я уже расшнуровывал его ботинок.

Сначала я подумал, что он, должно быть, стесняется: действительно, башмак, который двое суток не снимали, не материал для урока эстетики, но не меня же ему было стыдиться. Но когда я стянул с него ботинок, я понял, что он имел в виду. Его ступня выглядела ужасно. Носок сполз и сбился в складки, которые натёрли его ногу до кровавых мозолей.

Я поспешно разул его вторую ногу, и обнаружил, что она выглядит ещё хуже.

— Артём, ты почему ничего не сказал?

Он пожал плечами, виновато посмотрел на меня и уставился на свои ступни.

— Во-первых, я тебе говорил. Во вторых, всё равно ничего не поделать. Переодеться мне не во что, придётся терпеть. Ну вот, — с сожалением добавил он, — я же говорил, лучше не снимать. Теперь будет больно надевать.

— Не будешь ты ничего сейчас надевать! Это ж промыть надо, обработать — инфекция попадёт, воспалится, ты вообще идти не сможешь! Сиди уже, — я встал, обулся, и пошёл с бутылкой к реке за водой.

Когда с его ног была смыта грязь и кровь, и картина разрушений предстала передо мной в полном объёме, я полез в рюкзак за французским лосьоном: никакого другого антисептика у нас не было. Артём стоически терпел, пока я прижигал его болячки — щипало, надо думать, сильно, но он только хмурил брови. По окончанию экзекуции я велел ему вытянуть ноги к огню и сидеть тихо, что он с удовольствием и сделал. Я уселся рядом. Приятный, но слишком уж концентрированный шипровый аромат окружил нас плотной завесой.

— Артём, от тебя так воняет, что к нам ни один зверь за версту не подойдет, — весело сказал я. — И я тоже. У меня теперь от рук несёт, как… как…

— Как от моих ног, — со вздохом закончил мою фразу Артём.

Сварилась рябина. Сахар мы добавлять не стали — у нас осталось всего три маленьких пакетика, я решил их приберечь. Рябина была горькой, и немного вязала, но всё равно, этот горячий компот приятно согревал. Артём, по обыкновению, проглотил три ложки, и отодвинулся от миски.

— Как тебе удаётся ничего не есть? — искренне удивился я.

— Привык. Мне, знаешь, когда сказали, что если я вес наберу, то, скорее всего, совсем не смогу ходить, у меня аппетит напрочь отшибло. Вес, правда, так и не набрал, даже похудел килограммов на пятнадцать.

Хотелось спать, но я старался дождаться, пока высохнут штаны, и молился, чтобы не полил дождь.

Артём завозился, залез себе в карман рубашки, вытащил тоненькую, явно девичью золотую цепочку с маленькой подвеской в виде остроконечной башни. Принялся прилаживать её себе на шею, но никак не мог справиться с замком.

— Что это? Разве, это не женское? — кивнул я на украшение.

— Женское, конечно. Поэтому и не надевал, — он, наконец, справился с замочком и убрал кулон за воротник.

— А зачем сейчас надел?

Артём вздохнул.

— Ни зачем. Просто так. Потому, что теперь можно. А то представь, вы бы на мне раньше это увидели, что бы вы подумали?

— А что я сейчас должен подумать?

— Это моей девушки украшение, — улыбнулся Артём. — Я хочу, чтобы оно было у меня на груди. Надеюсь, ты не собираешься ржать по этому поводу.

— У тебя и девушка имеется? — заинтересовался я.

— Теперь даже не знаю… Имелась. Может, всё еще и сложится. Если она меня простит.

— За что?

— Есть, за что. За то, что я такой. За то, что я здесь.

— Красивая? — спросил я зачем-то, как будто он мог сказать «нет». Но он меня удивил.

— Не знаю. Она не красивая, и не некрасивая. Она просто особенная.

— Но тебе нравится?

— Очень.

— Тогда, значит, красивая. Как звать-то?

— Рита, — выдохнул Артём, и вдруг затараторил скороговоркой:

— Знаешь, Саша, когда всё это со мной случилось, когда вся жизнь разом рухнула, я только об одном и думал: по крайней мере Риту у меня никто не отнимет. Что бы ни случилось, самое главное всё ещё со мной. Пока я жив, никому её не отдам. А потом подумал, зачем я ей теперь? Её же полюбил другой человек, здоровый, сильный, с перспективой. С образованием и работой. Тот человек мог дать ей всё: не только любовь в биологическом смысле, но и дружбу, свободу, возможности. А теперь я могу предложить ей только заботиться о муже — инвалиде. Она достойна лучшего, просто потому, что она была согласна на такую судьбу. То есть, представляешь: было всё, и раз — нет ничего. Она не испугалась, нет, но испугался я. История знает, исход один: цветущая женщина превращается в измученное, раздавленное существо без собственной жизни, она живет лишь заботами того, кому себя пожертвовала; когда же этот кто-то умирает, она превращается в тень и умирает тоже… Я ей такой судьбы не хочу. Я решил самоустраниться. Ушёл, а это, — он взялся пальцами за украшение, — взял с собой. Она его почти не носила, только одну неделю, когда мы ездили с ней в Прагу, там я ей это и купил, в первый же день, а она сразу надела, и носила, пока мы не вернулись домой. Это была наша лучшая неделя. Я загадал, что если мне удастся выбраться, если получится с операцией, и будет хоть какая возможность жить нормально, я верну ей эту штучку, и, если она согласится, женюсь. Если на ней раньше никто не женится… И если она меня простит. Ну, а если не удастся, так я записку оставил. Ей вернут. То есть, я не украл, я верну, в любом случае, понимаешь? Просто мне сейчас нужно что-то от неё, — он замолчал, переводя дыхание, сжался, опустил голову, и мне показалось, что он уже жалеет о своей неожиданной откровенности.

— А у меня вот вообще нет девушки, — сообщил я неловко, чтобы только заполнить паузу.

— Бывает, — грустно кивнул Артём.

Вскоре сон нас одолел. Мы, как и вчера, подстелили под себя куртки, укрылись спальником и заснули, не успев даже толком помучиться от неровности ложа. Завтра нас ждал трудный день.

Ночью я просыпался дважды. В первый раз меня разбудил стон Артёма: во сне я, пытаясь плотнее прижаться к нему спиной, случайно пихнул его локтем в больной бок; мы поменялись местами и быстро уснули снова. Второй раз я проснулся уже под утро, но ещё затемно, мне что-то приснилось, а может, это передача такая была; я открыл глаза, прислушался — что-то меня насторожило, а что именно я, спросонья, понять не мог. Я привстал, и вдруг меня обдало холодком: Артёма рядом не было. Его куртка оставалась на месте, но сам он исчез. Подумав что он, должно быть, отошёл по нужде, я немного успокоился, и стал ждать — сейчас вернется. Прождал пять минут, и беспокойство моё снова начало расти, но я заставил себя ждать ещё: в конце концов, может, у него с животом плохо, не вытаскивать же его из кустов. Я прилежно отсчитал ещё пять минут. Ждать дальше не было никакой мочи, я сел, и вдруг увидел ботинки Артёма, оставленные у костра напротив шалаша. Странно. Кажется, я убирал их внутрь. Не босиком же он пошёл в кусты!

— Артём! — позвал я. Тишина. Стараясь не шуметь, что бы не прослушать ответ, я вылез из-под спальника, тихо обулся, снова прислушался. Как ни странно, никакого обостренного чувства опасности у меня не возникло — только тревога за Артёма.

Я выбрался из укрытия. Конечно, я не выспался, и теперь зябко ёжился от предрассветного морозца. Костёр едва тлел, и я, стараясь отвлечься, принялся разжигать его снова. Это заняло довольно много времени. Огонь снова горел, а Артёма всё не было. Я снова позвал его в темноту:

— Артём?

Тишина в ответ. Я позвал громче:

— Артём, ты где?

Он не отзывался. Вот теперь мне начало становится по-настоящему страшно. Где фонарик? Я снова полез в шалаш, обшарил карманы его куртки — точно, вот и фонарик. Получается, он ушёл один, раздетый, босой, без фонаря. Где мне его теперь искать? Я обошёл с фонарём наш лагерь — никаких следов. Снова стал звать его, но не получил никакого ответа. Стараясь успокоиться, сел у костра, и попробовал рассуждать трезво. А если он сбежал? Если решил, что я позарюсь на его сокровища? Если он так и не доверял мне до конца? Скорее всего, так оно и есть. Страх потерять своё золото мог заставить его уйти, бросив куртку спальник. Но мог ли он уйти без ботинок? Меня поразила внезапная догадка. Я снова залез в шалаш, схватил рюкзак, вытряхнул его содержимое на расстеленную куртку. Все вещи оказались на месте. Всё, включая завёрнутые в тряпки золотые слитки, лежало передо мной. Значит, подумал я леденея, что-то случилось. Что-то очень серьёзное. И тут я вдруг снова ощутил, как на меня глядят из темноты — спокойно, беспристрастно констатируя факты. Глядят издалека, словно в окуляр камеры: смотрят, фиксируют, наблюдают что я буду делать. Что бы сделал на моём месте Артём? Я не знаю. Я же сделал то единственное, что мог: сел, расслабился, попытался очистить разум. Ничего не вышло, страх уже подкрался, и теперь норовил захватить меня целиком. Напрягая волю, я начал считать. До десяти и обратно. Снова, и снова. До двадцати и обратно, до пятидесяти и обратно. И ещё раз, и ещё. Бесполезно, гнусное чувство, что за мной подглядывают, не ослабевало. И тогда я, неожиданно для себя, почувствовал, как меня охватывает злость. Хотите наблюдать за мой? Пожалуйста. Будьте любезны. Сколько угодно. И пусть меня трясёт, пусть руки дрожат и сердце колотится в горле — отлично. Полюбуйтесь. Плевать я на вас хотел! Идите вы в задницу, ясно?! Мне всё равно, я устал вас бояться. Мне уже не важно, что будет. Можете наблюдать. Смотрите! Распрямив спину, я погасил фонарь, и упёрся взглядом в лес. Не знаю, сколько времени я простоял так, один в темноте, тяжело дыша, покрываясь липким потом; мне показалось, что целую вечность, я потерял отсчёт; но какой-то момент, вдруг, разом меня отпустило. Что-то сломалось во мне, пружина лопнула, я ощутил лёгкость, свободу. Больше никто не смотрел на меня. Я снова был один, более одинокий, чем когда-либо ранее, но я не ослаб, наоборот, обрёл новую силу, будто второе дыхание открылось, и я действительно перестал бояться. Теперь я ощущал злость и решимость.

Я повернулся к костру, и снова внимательно осмотрелся. Где искать Артёма? Я знал, что он не мог уйти далеко, чувствовал это. Подбросив веток в костёр, я взял фонарь, и отправился прочёсывать лес вокруг лагеря.

Конечно, он не мог уйти далеко. Я нашёл его поблизости, метрах в ста от костра, бесчувственного, у разжатой ладони — пузырёк с таблетками, лицо исчерчено свежими ссадинами. Осторожно взяв его запястье, я с облегчением нащупал пульс, слабый, но ровный. Рука у него была ледяная. Я встряхнул его, потрепал по щекам, посветил фонариком в серое, как мрамор, лицо, но не добился ответа. Не зная, что предпринять, я решил перенести его к костру, к теплу и свету. Всего-то сто метров, сто пятьдесят шагов. Я и предположить не мог, что это будет настолько тяжело, не столько из-за веса Артёма, не слишком большого, сколько потому, что его тело буквально вытекало из моих рук, а ведь я ещё старался нести его аккуратно, не задевая деревья, так, чтобы ветки не хлестали ему лицо. В узком луче фонаря это было очень непросто. Впервые за последние два дня мне стало жарко до пота. Когда я уложил Артёма на куртки, мне впору было принимать одну из его таблеток. Я рухнул рядом, кое-как отдышался; проверил ещё раз его пульс. Всё в порядке, живой, и умирать, кажется, не собирается, но нужно согреть его как можно быстрее. Закутав Артёма в спальник, я взялся подсовывать сучья в костёр, не ленясь ломать их помельче, чтобы получить как можно больше жара; затем сходил к реке, набрал воды, поставил её греться в миске; взял фонарь и отправился за дровами. Уйти пришлось довольно далеко, но никакого страха перед лесом и темными фигурами я больше не испытывал, только беспокоился, что слишком надолго оставил Артёма без присмотра, и всё время тревожно оглядывался туда, где видел сквозь стволы деревьев отблески костра. В миске закипела вода. Обжигая руки, я перелил её в кружку, а затем принялся переливать подостывшую воду из кружки в бутылку. Вскоре я заметил, как Артём зашевелился, приходя в себя. Бросив своё занятие, я подсел к нему.

— Лучше тебе? Не тошнит?

Он сглотнул сухой ком в горле, качнул головой: то ли не лучше, то ли не тошнит.

— Пить хочешь?

Он кивнул, попробовал привстать, но со стоном повалился обратно. Я свернул рюкзак, и подпихнул его Артёму под плечи; в таком положении он смог сделать несколько глотков тёплой воды. Через некоторое время ему действительно стало лучше, взгляд прояснился, стал осмысленным, тревожным.

— Артём, что происходит? Что с тобой? Что случилось?

Он отвёл глаза, пробормотал неловко:

— Похоже, я сделал глупость.

Это я и так видел.

— Я понять хотел. Здесь, вблизи неё, всё стало по-другому. Мне кажется, я перестал её понимать. Я ещё вчера решил: в следующий раз, когда волна накатит, не расслабляться, а наоборот, сконцентрироваться на ней, максимально, прислушаться. Попробовать разобраться, что изменилось. Я был уверен, что выдержу, я ведь тренированный. Мне и раньше несколько раз удавалось… Но мы слишком близко, наверное. Как видишь, не выдержал.

Он виновато улыбнулся. Теперь я перестал что-либо понимать.

— А зачем ты отсюда ушёл? И почему меня не разбудил, не предупредил? Концентрировался бы себе, здесь, лёжа, чтобы мне тебя потом по лесу не искать! Ты что, не знал, чем это может кончиться? — я закипал от возмущения. — А если бы я не проснулся? А если б я до утра тебя не нашёл?! Ты ведь так и замёрз бы там! Я же чудом проснулся, чудом в нужную сторону пошёл, ты понимаешь? Чудом!

— Разве я не здесь был? — он уставился на меня округлившимися глазами.

— Артём, я тебя в лесу подобрал, в ста восьмидесяти шести шагах отсюда! Сосчитал, пока тебя тащил! Ты понимаешь, что я мог не найти тебя?! Ты понимаешь, что могло случиться?

Пока я кричал на него, до меня и до самого дошло, что могло произойти, не проснись я. До этого момента я как-то об этом не думал, за хлопотами размышлять было некогда. Теперь же я ясно представил, как утром, обшарив окрестности, нашёл бы, наконец, его посиневшее окоченелое тело, припорошенное палыми листьями, и мне стало нехорошо; я обессилено уронил голову в ладони, закрыл глаза. Меня колотил озноб. Артём высунул из-под спальника руку, тронул моё колено:

— Саш, ну, извини. Я же сам ничего не понимаю! Я спину отлежал, заснуть никак не мог, и холодно совсем стало. Ты спишь… Я хотел в костёр дров подбросить, вылез потихонечку… Бок ноет, сердце тянет… Я таблетку проглотил, стою у огня, отхожу, почти уже отпустило. Тут, как по заказу, защекотало. Я только помню, как шаг от костра сделал, мало ли… И всё… Я не помню ничего больше! Слышишь? Неужели я и правда далеко ушёл?

Я поднял голову:

— Где ты, говоришь, стоял?

Он указал рукой.

— А метеорит твой в какой стороне?

— Если напрямую — туда, но ещё болото обходить придётся, — он указал как раз в том направлении, где я его и подобрал. По моему лицу он догадался, о чём я думаю, спросил:

— Там, да?

— Там…

Я вдруг представил, как он с остекленевшими, как тогда, глазами идёт в темноте, натыкаясь на деревья, на этот неизвестно кому принадлежащий голос, и мне стало жутко. Снова накатила дурнота. Я едва разбирал, что он говорит:

— Тут наверняка присутствует какое-то поле. Ты же неспроста знал, куда идти. Ты ведь тоже можешь слышать её. Вчера я услышал тебя, значит, здесь это возможно, получается, что и ты почувствовал, это как я знаю карту, понимаешь? Это запутанно очень, я сам пока не понимаю, но здесь точно есть такое поле… Ты же тоже…

Я проснулся поздно, Артём ещё спокойно спал. Я не стал его будить, тихо вылез в туман, вздрогнул, огляделся, потянулся. Надо проделать ещё одну дырочку в ремне, штаны сползают: я заметно похудел за эти два дня. Я не сомневался, что сегодня нас ждет дорога обратно, и это будет трудная дорога, а вот насколько — зависит от Артёма. В первую очередь нужно чем-то накормить его, иначе у него совсем не будет сил идти; в отличие от меня, энергетических запасов вокруг талии он не имел. Полный решимости найти какое-нибудь пропитание, я отправился осматривать местность. Спустился к реке, постоял у воды — увы, я и с полной оснасткой паршивый рыбак, но как вариант, можно ведь соорудить удочку из подручных средств. Прошёлся вдоль берега — никакой жизни, даже лягушек нет, видимо, слишком холодно уже. Что ещё съедобно в лесу? Я читал, что можно есть кору молодых сосен, не самый верхний слой, конечно, но ее нужно как-то готовить, а как, я, конечно, не помнил. Тем не менее, я выбрал дерево, срезал ножом участок коры, поскрёб — нет, это несъедобно. Под корой обнаружилась пара каких-то жучков. В случае крайней необходимости, можно наковырять ещё. Меня передернуло, я бросил ковырять дерево, пошёл дальше, перебирая в памяти съедобные растения; ничего, кроме крапивы, на ум не приходило. Я точно знал, что в пищу годится молодая крапива, а значит, старая, скорее всего, тоже съедобна, вот только где ее взять? Обычно, куда ни глянь, вокруг сплошная крапива, а когда она мне, в первый и последний раз в жизни, понадобилась — её нигде не было. Слишком открытое место, подумал я, крапива любит тень и влагу. Я прошёлся дальше вдоль речки, но крапиву так и не нашёл, зато, к своей великой радости, нашёл сразу четыре молодых белых гриба, из поздних, растущих небольшой группкой, не более чем в метре друг от друга. Это было большой удачей, учитывая, что сезон уже на излете. Счастливый, я направился обратно в лагерь. По пути завалил сухую берёзку, и, уже волоча её за собой, приметил ещё одну. Разжёг костёр, приволок и наломал ещё дров, сходил за водой, порезал и поставил вариться грибы, нарвал рябины, выбирая ту, что поспелее. Я уже успел порядочно умотаться, а Артём всё ещё спал. Пора разбудить его, решил я, залез в шалаш, позвал; он с трудом разлепил глаза, поглядел на меня, отвернулся. Вид у него был неважный. Я так и знал. Оставив его просыпаться, я вернулся к костру, и оттуда, помешивая грибы, наблюдал, как он барахтается под спальником, медленно, опираясь на руки, сначала садится, а затем, скалясь от боли, встаёт. С трудом поднявшись, он, придерживаясь руками за свод шалаша, вставил ноги в ботинки, сделал два шага, скинул ботинки, и поплёлся босиком к реке. Я только проводил его взглядом. Сегодня будет трудный день.

Артём вернулся с реки умытый, с мокрыми взъерошенными волосами; молча встал у костра напротив меня. Я тоже молчал, все ещё злясь за прошлую ночь, и на него, и на себя. На себя даже больше. Не потому, что не проснулся вовремя, чтобы не дать ему уйти, а потому, что вообще допустил, что мы оказались здесь. То, что вчера утром казалось мне романтическим приключением, сегодня ночью едва не закончилось трагедией, и я, наконец, осознал вполне, в какой серьёзной переделке оказался, какую ошибку допустил, позволив Артёму уйти так далеко от Драгина, Васи и возможности вернуться домой целым и невредимым. Я переоценил как его силы, так и свои: две ночи без нормального сна, два дня без нормальной пищи меня неожиданно сильно вымотали, и теперь я с тревогой думал, справлюсь ли я с ситуацией в случае если Артёму снова станет плохо. И, надо признаться, я боялся и дальше приближаться к месту падения метеорита. Мне только хотелось вернуться домой.

От грибов Артём отказался, может, потому, что хотел уступить мне свою долю, а может, ему действительно кусок в горло не лез. Он только напился горячей воды, и выжидающе смотрел на меня, переминаясь с ноги на ногу, пока я не спеша ел. Его лицо сегодня приняло новое выражение, я не сразу смог уловить, что в нем переменилось, но к обычной его сосредоточенности и решимости добавилось ещё что-то, что можно заметить в лице азартного игрока, когда он собирается взглянуть на сданные карты: скорее надежда, чем страх. Меня же больше беспокоили розовые пятна на его щеках, да нездоровый блеск в глазах: если он совсем разболеется, а я не сомневался, что это вскоре произойдёт, меня ждут большие проблемы. Нужно выходить как можно быстрее, чтобы пройти как можно больше, пока у него совсем не подскочила температура. О том, чтобы оставить его одного и сходить за помощью, после вчерашнего не могло быть и речи. В молчании я упаковал рюкзак, набрал в реке воды.

— Обувайся. Нам пора идти, — сказал я строго. Он обречённо вставил босые ступни в ботинки и замер, лицо его приняло мученическое выражение.

— Так и пойдешь? — раздраженно спросил я. — На тебя смотреть противно.

— Не смотри, — неожиданно резко ответил Артём.

Я отвернулся, надел рюкзак, сделал десяток шагов в сторону, откуда мы вчера пришли, оглянулся. Артём стоял на месте. «Начинается», со злостью подумал я. Вчера я поддался, сегодня номер не пройдет.

— Пойдем, Артём, — спокойно сказал я.

— Мне в другую сторону.

— Артём, шутки кончились. Надо убираться отсюда, здесь опасно. Мы оба взрослые люди, а ведем себя, как дети. Безответственно. Здесь чёрт знает, что творится, мы устали, ты заболеваешь. Я вообще не понимаю, как тебе удалось убедить меня сюда переться. Всё, точка, мы возвращаемся. Вспомни, чего тебе стоило добраться сюда — обратно будет ещё тяжелее. Пойдем.

— Я тебя не уговаривал. Ты сам пошёл за мной. Это был твой собственный выбор, — устало, без злобы ответил Артём. — Я тебе сразу сказал, что это плохая идея. Наконец-то ты сам это понял. Отдай мне слитки, и иди.

— Не отдам, — твёрдо ответил я.

Его глаза расширились, он растерянно уставился на меня:

— Саша, прошу тебя… — он сделал шаг за мной, я на шаг отступил; я понял, что сейчас имею средство манипулировать им. Без своего золота он не уйдёт, а я ему его не отдам. Сейчас. Отдам, когда мы вернемся домой, если сумею уберечь от Драгина, но о том, как это сделать, я собирался подумать позже. А сейчас я должен был всего лишь держаться от Артёма на таком расстоянии, на котором его «Стример» меня не достанет, и он сам пойдёт за мной. Я поспешно отступил ещё на пару шагов, и ещё.

— Саша, пожалуйста. Ты ведь так не поступишь, — умоляюще сказал Артём, шагая за мной.

— Ещё как поступлю. Ты же меня благодарить потом будешь, — ответил я, отступая. — Артём, я это ради тебя делаю. Ты действительно одержимый. И дело не в том, что ты слышишь эти передачи. Я тоже слышу, но я не понимаю, почему нельзя оставить этот метеорит в покое. Не надо туда идти. Не такой ценой. Ты же упёртый, как баран! Ты

вчера чуть жизни не лишился! И даже не понимаешь этого! Бог с ним, с метеоритом. Самим бы выбраться отсюда целыми. В следующем году вернёмся, летом. Я с тобой поеду, обещаю. А пока иди за мной, пожалуйста, — я сам себе удивлялся, как мне удалось подобрать такие, кажется, правильные слова; видимо, адреналин в крови тонизирует не только мышцы, но и речевой центр.

Артём, путаясь в своих ногах, всё шёл за мной, а мне только того и было надо; я развернулся к нему спиной, ускорил шаг: я не знал, на каком расстоянии «Стример» безопасен, и испытывать его возможности на своей шкуре не собирался. Я шёл, слышал за спиной шаги Артёма, и радовался победе, как вдруг он остановился, и, тяжело дыша, горько произнёс:

— Меня может уже не быть в следующем году, летом. Как же ты не понимаешь, у меня всего одна попытка. Я никогда не вернусь сюда. И тогда ей уже никто не поможет.

Я стиснул зубы: меня разговорами не пронять. Я уже позволил уболтать себя вчера, и вот результат. Больше я не поддамся, что бы он ни говорил — мы возвращаемся.

Я уходил всё дальше вглубь леса, но сохранял уверенность, что он идёт за мной. Когда я отошёл довольно далеко, и, оглянувшись, не увидел его за деревьями, я прошёл ещё немного, остановился, и стал ждать, в полной уверенности, что не пройдет и пяти минут, как он меня догонит. Сняв рюкзак, я сел на него, и стал ждать. Артём не появлялся. Наверное, он тоже остановился, и ждёт, что я вернусь за ним, тогда он снова попробует меня уговорить. Нет уж, в этот раз я решил быть непреклонным: я тоже буду ждать. Когда он поймет, что я с его золотом ушёл слишком далеко, он побежит за мной. А если нет? Тогда мне придётся вернуться, сделать вид, что я отдаю ему слитки, и оглушить его ударом. Отобрать пистолет. Связать руки. Возможно, обратно его придётся буквально тащить. И в этот раз, со злорадством подумал я, церемониться не буду, и пусть не жалуется на ребро. Я вспомнил, как Драгин ударил его, и как я осуждал Драгина за этот поступок, а теперь собираюсь поступить так же. Да, Драгин действительно не дурак. С самого начала не позволил собой манипулировать, в отличие от меня…

Тем временем, Артём не появлялся. Я посмотрел на часы: прошло почти пятнадцать минут. Странно, неужели он не боится, что я уйду слишком далеко? Или, с испугом подумал я, он сейчас тихо подкрадывается сзади, чтобы вышибить мне мозги, и забрать своё? Я резко оглянулся, прислушался. Глупости. Не сможет он тихо, на своих разбитых ногах: ему каждый шаг болью отдаётся, хотя, надо отдать ему должное, он терпеливый. И всё равно — глупости. Не будет он подкрадываться, не тот он человек. Хотя, насколько хорошо я его знаю? Мы знакомы всего неделю. И все же мне казалось, что я знаю его очень хорошо, и уже считал его своим другом; за эту неделю мы пережили вместе больше, чем с любым из моих товарищей за все годы знакомства. Именно поэтому я сижу здесь, и жду его, и уже начинаю серьёзно беспокоиться. Он уже давно должен был догнать меня. А вдруг ему стало плохо? Всё-таки, он очень переволновался. Чертыхаясь, ругая себя за слабость, я потихонечку пошёл обратно, всё ускоряя шаги, пока не перешел на бег. Артёма не было ни там, где я заметил, что он отстал, ни далее по пути, ни на месте нашего ночлега.

— Артём! — заорал я, уже зная, что он не ответит.

Чёрт, чёрт, чёрт… Что я наделал? Психолог фигов… А может, он и пытался меня догнать, но я ушёл слишком далеко, и он просто прошёл мимо, чуть в стороне, не заметив меня за деревьями? Может, он идёт вперёд по лесу и сейчас? Я развернулся, побежал обратно на то место, где ждал его; я сорвал голос, выкрикивая его имя. В лесу тихо, влажно. Туман почти рассеялся, но звук моего голоса увязал в насыщенном водной взвесью осеннем воздухе. Он не слышит меня.

Я заставил себя успокоиться. Сейчас лучшее решение — оставаться на месте, предоставив ему самому возможность найти меня. Но что, если он принял такое же решение, и ждет, пока я найду его? Едва не впадая в отчаяние, я метался между соснами, не зная, что предпринять. Я даже начал мечтать о передаче: возможно, я тогда смогу, как вчера ночью, понять, где его искать? Или он услышит, где искать меня, как позапрошлым вечером? Но, видимо, метеорит не счел моё возбуждение достаточным, чтобы отозваться, вокруг по-прежнему было тихо и спокойно. Я сделал несколько глубоких вдохов, выпил немного воды, сосредоточился. Обойдемся без метеоритов. У меня есть глаза, уши, интуиция. Я не прослушал бы, если бы он обгонял меня по лесу. Не может быть, чтобы я этого не заметил. Значит, он пошёл обратно. А если он, наплевав на золото, всё же пошёл своим путём, как планировал? Ну, конечно. Он вернулся, перешёл реку, и уже идёт через лес на другом берегу! Я быстрым шагом, но стараясь сохранять ровное дыхание, внимательно прислушиваясь, снова направился к реке.

Я оказался почти прав. По уже протоптанной нами тропе я спустился к самой воде, когда уловил тихий шорох за спиной, замер, медленно повернулся, и с преждевременным облегчением увидел Артёма. Он стоял чуть поодаль, за деревьями, и, видимо, ждал меня: «Стример» он держал наготове. Глядя на меня в упор, он сделал шаг вперёд, и поднял свою пушку на уровень моих глаз.

— Замри.

Я, не находя слов, протянул к нему руку:

— Артём, я…

— Не подходи. Я знаю, что ты собирался сделать. Ты хотел ударить меня, оглушить, связать и заставить идти обратно. А если не получится, то привязать к дереву, и идти за помощью. Попробуй сказать, что это не так.

— Артём! Я не собирался тебя привязывать, — а ведь отличная мысль, и как я сам не догадался? Только надо было сделать так сразу, без разговоров. Теперь это будет труднее.

— Саша, не вынуждай меня. Отдай мне слитки. Ты во всём прав, игры кончились, ты идёшь обратно. Ты свои деньги отработал, и ничего мне не должен. Не нужно меня спасать, слышишь? Я платил не за это.

Я решил, что он бредит, путая меня с Андреем. Видимо, совсем все смешалось в его голове.

— Какие деньги, Артём? Ты платил Драгину. Помнишь Драгина? Он нас ждет, и ещё Вася. Помнишь Васю? Вася твой друг, и я тоже. Я всего лишь хочу помочь тебе вернуться домой. Я обещал, что мы вернемся вместе…

— Сволочь, — тихо сказал Артём, я не понял, кому это адресовано, и решил, что мне.

— Опусти пистолет, Артём, — спокойно сказал я, делая плавный шаг в его сторону. — Ты сам объяснял, что пистолет твой не игрушка. Представь, что он сделает с моим черепом. Ты ведь не собираешься меня убивать.

Он немедленно опустил ствол — теперь он смотрел мне в колени.

— Артём, ты сейчас хочешь меня обездвижить, я понимаю. Но в этих условиях это равносильно убийству, только смерть моя будет медленной и мучительной, — продолжал увещевать я, медленно приближаясь к нему. Дуло снова смотрело мне в лоб. Меня удивляло собственное спокойствие, как у сапера, который уверен, что перерезает нужный проводок: если бы он был готов выстрелить мне в лицо, он уже так и поступил бы. Он не убьёт меня, не сможет. Если же он начнет палить мне по корпусу, я, одетый в плотную куртку, скорее всего, отделаюсь синяками, но все же смогу повалить его, и отобрать пистолет. Или, прямо сейчас, собраться, в два прыжка оказаться рядом, врезать ему головой по носу… А дальше — как он подсказал, связать, к дереву… Во что я влип… Господи, как я влип… Я уже почти подобрался к нему, оказался на расстоянии четырех — пяти шагов, мышцы мои напряглись перед броском — и тут он, не говоря ни слова, закрыл глаза, и перенаправил дуло «Стримера» от моего лица к своему виску. Я увидел, как дрогнул и слегка побелел его палец, тянущий спусковой крючок.

— Стой! — вскрикнул я, — Нет, Тёмка, стой! Не надо…

Мне показалось, что слишком поздно. Все ангелы спустились с небес разом, все вместе затрубили в свои трубы. Сквозь усиливающиеся гул, грохот и давление, я услышал хор тонких серых фигур, обступивших меня со всех сторон, их вой смешался с моим… Зажав уши руками, я бросился на землю; не знаю, сколько прошло времени прежде, чем я смог открыть глаза.

Тишина. Слишком тихо. Ни одного звука, даже вода в реке перестала журчать. Я привстал, и увидел прямо перед собой неподвижную спину Артёма, лежащего ничком на земле. Избегая смотреть на его голову, я отполз подальше, сел. Я ощущал пустоту. Ни мыслей, ни чувств, всё выкипело. Но минуты шли, и постепенно сосуд начал заполняться снова, по капле; до меня медленно доходило, что произошло. В отчаянии я уткнулся лбом в свои колени, и тихонько застонал.

— Что с тобой? Я тебя задел? — тревожно спросил Артём. Я подскочил, обернулся, увидел, что он, приподняв голову, испуганно смотрит на меня. Моё сердце радостно ёкнуло и понеслось галопом: живой, и, кажется, даже целый. Совпало ли так, или мы его спровоцировали, но метеорит подал голос ровно в ту долю секунды, когда Артём выстрелил; рука его дрогнула, и пуля ушла вверх. Получается, теперь он жизнью обязан этому метеориту. Ну и пусть, не важно, главное — живой! Стараясь скрыть свою радость, я ответил довольно жёстко:

— Не задел, можешь попробовать еще раз. Пистолет всё ещё у тебя.

— Ты понял, что сейчас произошло? — взволнованно спросил Артём, игнорируя мой тон.

— А ты сам понял? — ответил я, имея ввиду, что он только что едва не застрелился.

— Конечно! Она отзывается, Сашка! Ты же слышал сейчас! Она отвечает! Я слышу, что плохо ей. А она — что плохо мне! Значит, всё правильно, значит, всё хорошо!

До меня, наконец, дошло. С ним-то это в первый раз, и я ведь так и не рассказал ему, что тогда, когда он вышел ко мне из леса, он услышал меня не случайно. Не рассказал, что творилось в моей душе в тот момент, когда она отозвалась, решив, что это простое совпадение. Могу себе представить, что он сейчас пережил, чем вызвал у этой штуки такую мощную ответную реакцию… Я обессилено откинулся на спину. Всё, он меня обыграл, пусть не намеренно, но я опять попал в западню. Я ведь не палач, не садист; тащить его обратно насильно теперь, зная, какую муку причиняю, я не смогу. У меня остался только один вопрос.

— Артём, твоё золото, оно как-то связано с этой штукой? Почему ты не смог уйти без него?

— А ты, разве, не понял? — удивился он, — конечно. Мне кажется, оно нужно ей, чтобы улететь домой.

Мы перешли реку вброд. Не зная точной глубины, я разделся и перешёл её туда и обратно первым, хотя Артём уверял, что знает глубину. И действительно, самое глубокое место оказалось мне по пояс. Вода, конечно, была ледяная, и я честно предупредил об этом Артёма, но он с улыбкой ответил, что полевые испытания показали, что холодную воду он переносит неплохо.

— Наверное, потому что от нее сосуды суживаются, — объяснил он.

Другой переправы всё равно не имелось, так что и ему пришлось раздеться и перейти речку. Правый бок у него почернел и отёк, но это не умаляло его решимости продолжить поиски метеорита. Я снова пытался спорить, убеждать, уговаривать, но всё без толку. Бесполезно пытаться остановить человека, который находится в шаге от цели, которой он был одержим несколько месяцев. Теперь я знал, как это было, он рассказал мне всё ещё на том берегу, сразу после передачи: это было моим единственным условием, при котором я согласился вернуть ему слитки.

Когда он научился переносить передачи, следующей его задачей стало разобраться в смысле послания. На это ушло несколько месяцев, и одним солнечным летним утром он понял, чего она от него хочет. Артём был уверен, что послание адресовано не только конкретно ему, но и был убеждён, что он единственный человек, который его слышит. Много ли ещё найдётся людей, которые в тот момент находились в состоянии клинической смерти? Возможно, но многие ли из них вернулись к жизни? Артём не знал, но догадывался, что их на Земле единицы, возможно, он даже один. Значит, никто кроме него не мог помочь. Артём никому ни слова не сказал о своей тайне, понимая, что никто не поверит ему; он и сам не был уверен, что передачи действительно происходят, а не являются порождением его собственного мозга, повреждённого во время комы. Самому ему было бы легче принять для себя второй вариант, так он и сделал; но летом из зоны падения метеорита начали возвращаться туристы, и некоторые из них рассказывали о пугающих воздействиях на психику, которые они ощутили в тех местах. То, что они описывали, порой так походило на то, что чувствовал сам Артём, что у него почти не осталось сомнений. Тем временем его здоровье быстро ухудшалось, и вскоре он начал понимать, что откладывать поездку нельзя, и начал готовиться. Продавать вещи, собирать деньги. Это не выглядело подозрительным, ведь ему действительно очень нужны были деньги — на операцию, которую нужно было сделать как можно быстрее. Самым трудным для него было то, что он не мог никому открыться: ни семье, ни друзьям. Разумеется, его сочли бы сумасшедшим, и, конечно, никуда бы не отпустили. Взяв на душу грех, он потратил деньги, с трудом собранные для него близкими. И сбежал. Никому даже не намекнув, куда. Поэтому искал проводников в сети, из других городов, до последнего не раскрывая своего имени; поэтому устроил всё так, чтобы не покупать и не везти с собой никакого снаряжения; поэтому добирался тем транспортом, на который не надо покупать билет по паспорту. Он сделал всё возможное, чтобы его не остановили, понимая и принимая всё, чем эта поездка могла для него обернуться, и не ждал, что всё будет просто. Не ждал он и ничьей помощи, рассчитывая только на свои силы; он с самого начала знал, что в лес к метеориту уйдет один. Но планировал сделать это немного позже.

— Из-за Драгина, да? — спросил я. Он кивнул. Тогда я спросил:

— А как же он узнал?

— Залез мне в рюкзак. Заметил, как я, дурак, держу его к себе поближе. На третий день, утром, после того, как мы в одной палатке спали, помнишь? Он ведь потому и предложил сложить все вещи отдельно. Я догадывался, что он затевает, но сделать ничего не мог. Пока вы купались, я проверил и убедился, что он нашёл золото у меня в рюкзаке. Я его заворачивал по-особенному, и сразу понял, что он его развернул, увидел, но сразу брать не стал, положил обратно. Чтобы дождаться более удачного момента. Я решил уйти тем же вечером, но он устроил всё по-своему, даже место выбрал такое, откуда я никуда не денусь — там река такая, что мне не переплыть, он это понял. Чуть на тот свет меня не отправил, — усмехнулся Артём, — до сих пор не понимаю, почему он меня тогда выпустил. Видимо, кишка тонка оказалась своими руками убить человека.

— Ты о чём?

— Я же не сам в воду упал. Когда я отвернулся, он чем-то ударил меня по затылку, и швырнул в реку. Я, к счастью, не вырубился, успел вдохнуть, но и сопротивляться не мог, так он наступил мне на спину, и ждал, пока я захлебнусь. Почти дождался, я уже порядочно воды наглотался, как вдруг он отпустил. Ещё бы пара секунд — и всё. Забрал бы он спокойно мои слитки, а вы бы даже ничего не узнали. Делиться он, я так понимаю, не любит.

Я молчал, ошарашенный: теперь я понял, что видел тогда с берега. Мне раньше и в голову прийти не могло, что Драгин мог быть способен на такое, но теперь не сомневался, что Артём говорит правду — я же всё видел своими глазами.

— Почему же ты ничего не рассказал? Мне, Васе — мы-то адекватные!

— Ты бы мне не поверил. И Вася тоже, да даже если б поверил, он в любом случае встал бы на сторону брата.

— Брата?

— А разве они не братья?

— Не знаю… Никогда не интересовался. Возможно. А ты с чего это взял?

— Во-первых, по внешним признакам. Они же похожи! А во-вторых, с чего бы им иначе общаться? Не слишком много у них общего. Но Вася его бы поддержал, да и ты тоже. Сейчас ты больше знаешь, чем тогда. А тогда Драгин убедил бы вас, что я совсем помешался, вы бы связали меня ради моего же блага, и он вытащил бы золото. Закопал бы, чтобы потом забрать. Я не смог бы доказать, что оно вообще было, вы бы приняли мои слова за бред. А потом он устроил бы так, чтобы я не вернулся домой живым. К сожалению, это не слишком сложно.

— Как ты можешь так спокойно говорить об этом, Артём? — воскликнул я, — да как же ты мог тогда так спокойно всё стерпеть? Как у тебя это получается, у нас галлюцинации — ты спокоен, тебя чуть не убили — ты спокоен, ты всё время так спокоен, что складывается впечатление, что ты на ходу выдумываешь, хоть и чертовски складно у тебя получается!

— Поверь, мне это не легко даётся. Но у меня здесь вроде как предохранитель — он похлопал себя по груди. — Буду психовать — может и сгореть.

— Как это?

Он вздохнул.

— Ты же сам видел, я почти никаких нагрузок не переношу, сразу дурнеет.

— Артём, а как же ты спортом занимался?

— Так тогда проблемы не было. Я даже не знал. Узнал, когда всё уже совсем плохо было. Оказалось, у меня врождённый порок: двустворчатый клапан аорты. А должен быть трехстворчатым. Такое вообще часто бывает, обычно это не проблема. Мог до старости дожить, и не узнать ничего. Но спорт, плюс ангина на ногах, схлопотал осложнение, потом стеноз аорты, недостаточность, и теперь вот, чуть нагрузки, пульс чаще, и всё, полетели мухи. Где мой предел, я не знаю, так что приходится держать себя в руках постоянно. На всякий случай.

— А что, если всё-таки будут нагрузки?

— Разные варианты… Все нехорошие. Я даже однажды умер, — улыбнулся Артём.

Потом я снова долго уговаривал его отказаться от своей затеи, но звучал всё менее убедительно, теперь уже не потому, что не умею подбирать нужных слов, а оттого, что понимал его. Не уверен, что будь я на его месте, у меня хватило бы пороху поступить так же, бросить всё, отправиться в непростое путешествие; но смог ли бы я жить, ежедневно слыша чьи-то мольбы о помощи? Вряд ли. Затем настала его очередь уговаривать меня вернуться одному. Уже не в первый раз я подумал, что он прав, и мне следует так и поступить. У него своя судьба, у меня — своя. Я думал о родителях, о том, что с ними будет, если со мной что-то случится, и я не вернусь домой. Но сегодня я был жив, здоров и не собирался пропадать без вести, а родители мои были далеко, в городе, в уютной отапливаемой квартире; Артём же, измученный и слабый, был здесь, перед моими глазами. Сейчас, в эту минуту, ему я был нужен в разы больше. Я не мог просто повернуться спиной, и уйти, не зная, увижу ли его ещё раз, и я обречённо принял свою судьбу: что бы там ни было, мне всё равно придётся идти с ним.

Я разрезал ещё одну футболку, обернул ему ноги на манер портянок, зашнуровал на нём ботинки. Он потоптался, улыбнулся: так гораздо лучше. Закашлялся, схватился за бок:

— Саш, ты чем меня связывать собирался?

— А что?

— Стянуть бы чем-нибудь рёбра. Кашлять больно, и вообще…

— Нельзя стягивать. В легких будет застой, и станет только хуже.

— Это если лежать, — возразил он, — только мне не грозит. Придумай что-нибудь, а?

Я просто обернул его тельняшкой, так, что рукава оказались за спиной, и, хорошенько стянув, связал их узлом. Сверху он надел рубашку и куртку, так что на спине у него образовался комичный горб. Вид был нелепый, зато ему стало значительно легче двигаться. Впрочем, он всё равно едва полз, но теперь меня это почти не раздражало: я и сам едва переставлял ноги. Радовало, что сегодня нам предстояло пройти немного, и путь обещал быть легче. Сначала пару километров по лесу, потом должен был начаться большой заболоченный участок, и лес должен был поредеть. А там уже и до озера недалеко. Первые, лесные километры мы одолели медленно, но без приключений. Вскоре сосны начали редеть, а моховая подушка под ногами становиться мягче, уже нельзя было долго останавливаться на одном месте: ноги начинали промокать. Я пытался сориентироваться по карте прямо на ходу. Артём недоумевал, зачем мне это нужно, если он и без карты прекрасно знает дорогу, и явно обижался, что я ему не доверяю, но когда я, в шутку, в общем-то, заметил, что мне ещё, возможно, придётся возвращаться обратно, он посерьёзнел и совсем замолчал. В пути нас накрыла волна, не очень сильная, Артём успел заметить начало, замер, свистнул. Я сразу почувствовал, как некто вырос у меня за спиной, и собрал всю волю, чтобы, несмотря на сверлящий затылок взгляд очистить свой разум от мыслей. Воля — тренируемый орган, и моя уже была в хорошей форме. Когда все кончилось, я взглянул опасливо на Артёма. Он тоже вопросительно смотрел на меня. Всё в порядке. Лишь бы не стало хуже, подумал я.

В середине дня снова заморосило. Когда лес совсем отступил, уступив место болоту, взгляду открылась совсем тоскливая осенняя картина. Низкое серое небо нависало над унылым пейзажем: редкие, угнетенные сосны; мох перемежается пучками увядшей, жухлой травы; в низинках стоит вода, отражающая серое небо, плавают в лужах засохшие листья уже облетевших осинок — и так на сколько хватает глаз. Артём остановился, прислонился спиной к сосне, прикрыл глаза, собрался. Простоял так с полминуты.

— Что-то мне тревожно. Здесь опасно. Надо нам быть повнимательнее.

— Наконец-то, и тебя проняло, — ответил я язвительно, чтобы скрыть страх. — Как думаешь, далеко ещё до твоей штуковины?

Артём неопределенно потряс головой:

— Не очень далеко, за болотом, как я и говорил. Но опасность не от неё. Ты не чувствуешь, будто за нами следят?

— У меня такое ощущение ещё с третьего дня.

— Нет, это совсем другое. Пойдём, — сказал он, завершая разговор, и зашагал вперёд.

Теперь мы шли, внимательно глядя, куда ставим ноги. Я пропустил Артёма немного вперёд, мне так было спокойнее, не приходилось постоянно оглядываться, чтобы убедиться, что он ещё идёт сзади. Теперь его спина постоянно находилась в поле моего зрения, но зрелище это не добавляло мне оптимизма: он быстро терял силы, и, кажется, уже совсем не разбирал дороги. Я постоянно сверялся с картой, и вскоре начал замечать, что он всё сильнее забирает влево; он совсем перестал оглядываться на меня, шёл, словно робот, слепо подчиняясь программе. Несколько раз я окрикивал его, пытаясь скорректировать направление его движения, но он только бормотал в ответ что-то невразумительное, и продолжал брести, всё больше отклоняясь от курса. Понимая, что спорить с ним бесполезно, я просто шёл за ним, констатируя, что сегодня мы к озеру, скорее всего, не придём. Время тянулось, однообразный пейзаж дезориентировал, я только с уверенностью мог утверждать, что мы идём не по азимуту, а куда мы идём, я понимал плохо. Я впал в ступор, оцепенение, ноги сами несли меня вперёд, безо всякого участия рассудка, ни одной мысли уже не осталось в моей голове. Если бы сейчас случилась передача, я бы перенёс её совершенно безболезненно, даже не переставая шагать.

Наконец, Артём взял курс на одиноко стоящую сухую сосну, достиг ее, привалился спиной, и к тому моменту, как я подошёл, медленно сполз вниз. Безо всяких эмоций я присел рядом, мне было уже всё равно, что с нами обоими будет. С неба моросило. Артём, склонив голову, спал. Я тоже смежил веки и уснул.

Меня разбудил холод. Уже начинало вечереть, я посмотрел на часы — до темноты оставалось не более двух часов. Голова Артёма лежала на моём плече, я слегка толкнул его, и он вздрогнул, просыпаясь.

— Есть вода?

Я протянул ему бутылку, он начал пить, поперхнулся, закашлялся. С трудом встал, отталкиваясь руками от ствола сосны. Вытащил свои таблетки, проглотил две штуки. Сказал хрипло:

— Надо идти.

Я с жалостью посмотрел на него.

— Ну и вид у тебя. Тебе не на озеро, а в больницу надо.

— Ага, — согласился он, — я бы даже не отказался. Но сейчас идти надо. Пока я отдохнул.

Дрожа от холода, я тоже поднялся.

— Ну, пойдём. А куда?

— Как — куда? К озеру. Но болото надо обходить по окраине. Ты иди за мной.

— Артём, мы ведь сегодня уже не успеем… Скоро начнёт темнеть.

— Да, наверное. Только так даже лучше.

— Это почему?

Он молчал, с тоской глядя мимо меня.

— Тёмка, а что ты вообще собираешься там делать? На озере? Ну, придём мы, а дальше что? Как ты собираешься отдавать слитки этой штуке? Ты хотя бы представляешь, какая она, как там всё получится?

Артём отвернулся, покачал головой, ответил, с трудом выдавливая слова:

— Не спрашивай. Не знаю. Ты спрашивал, как я могу быть спокойным. Так вот, об этом я спокойно думать не могу, поэтому стараюсь не думать вообще. На месте разберусь. Постараюсь. Я боюсь ужасно, Саша.

— Чего боишься?

Он молчал. А мне ответ на этот вопрос казался чрезвычайно важным. Я взял его за плечо, заглянул в глаза:

— Чего ты боишься, Артём?

— Я не знаю. Когда знаешь точно, чего боишься, с этим можно справиться с помощью логики. Когда совсем ничего не знаешь, бояться можно только неизвестности, но тут тоже логика выручает… А тут ни то, ни сё. У неё надо мной власть. Логика говорит, что раз она мне зла не желает, то и убивать не станет. Потому и страшно. Я боюсь, что она меня прямо так, живого за собой утянет. Глупо, да? — ответил он, глядя в сторону, и добавил тихо:

— Пойдём уже, пожалуйста.

У меня сердце сжалось, хотелось сказать ему какие-то правильные слова, успокоить, утешить, но я совершенно не умею этого. Артём уже ушёл вперёд, и я двинулся следом. Кто бы обнял и успокоил меня самого?

Решение остановиться на ночевку мы приняли сообща. Артём рад был отсрочке встречи с неизвестностью, а я понимал, что не начни мы организовывать ночлег прямо сейчас, спать нам придётся стоя. Мы выбрали место посуше, но ложиться прямо на сырую землю было невозможно, требовалось соорудить настил. Это оказалось крайне непростой задачей: сушняка было мало, и ещё меньше того, что я мог свалить без топора. За каждым стволом приходилось ходить на большое расстояние, хорошо, что у Артёма оказалось удивительное чутьё, он быстро находил подходящие деревья, и подзывал меня. Он послушно выполнял все мои указания, ломал ветви сосен, ходил срезать камыш, и всё равно, хоть я и смог соорудить для нас относительно комфортное ложе, крыши над головой у нас не было. Артёму было всё равно, он мог бы уснуть и стоя; я заставил его развязать тельняшку и надеть её, а так же шерстяной свитер под куртку. Сам я надел его второй, тонкий свитер и толстовку. Все полиэтиленовые пакеты, что у нас были, я разрезал по боковым швам, и подложил под нас, один большой оставил, чтобы хоть как-то укрыть голову: у меня не было шапки, капюшон моей куртки был тонок, и я не придумал ничего лучше, чем повязать голову пакетом, как платком. Хорошей новостью стала клюква, обильно растущая вокруг места нашей ночёвки, и я собрался было разжечь костёр и сварить ее, но, глядя на засыпающего Артёма, передумал. Устройство настила отняло все мои силы, и я, не споря, улёгся рядом с ним и моментально уснул.

Я проснулся глубокой ночью, с ощущением, что выспался. Во рту пересохло, очень хотелось пить. Потянулся за бутылкой, потряс её, в ней ещё плескалось немного воды. Жадно выпил ее, и только потом подумал об Артёме, часто, сипло дышавшем во сне; я провел пальцами по его лбу, кожа была сухая, горячая. Он проснётся, захочет пить; я решил развести огонь и согреть ещё воды. Нащупал фонарик, встал. Небо прояснилось, ночь стояла свежая, холодная, с каждым выдохом облачко пара вырывалось изо рта. От тишины звенело в ушах. Глаза так привыкли к темноте, что фонарик включать не хотелось. Дрова я приготовил ещё вечером, дождя не было, но, несмотря на это, костёр упорно не хотел заниматься. Я провозился долго, извёл, как мне казалось, слишком много спичек, но безуспешно, и тогда я вспомнил про атлас области, спрятанный во внешнем кармане рюкзака. Конечно, голова Артёма покоилась именно на том кармане, где лежал атлас, и мне потребовалось проявить чудеса ловкости, чтобы извлечь его, не разбудив своего товарища. Включив фонарь, я разодрал атлас, вырвав листы с картами местности, где мы находились, сложил их, сунул Артёму под спальник. Оставшаяся стопка карт могла служить растопочным материалом. Теперь я легко разжёг костёрок, и, пока он разгорался, отправился за водой, благо, далеко идти мне не пришлось: глубокие лужи воды стояли в каждой низинке. Вода из лужи была мутной, она противно пахла, и пить ее некипяченой не представлялось возможным. Не без труда я извлёк из рюкзака посуду, но разбудить Артёма оказалось сложнее, чем я думал, так что вскоре вода в миске уже нагревалась, а я, вооружившись фонарём и кружкой, отправился за клюквой. Представляю, как это выглядело бы со стороны: на дворе глубокая ночь, а я, неумытый, заросший щетиной, в грязной, мокрой одежде, с полиэтиленовым пакетом на голове, и лицом, измазанным клюквенным соком, ползаю на карачках вокруг сосёнок, собирая ягоды. Однако, мне удалось набрать половину кружки, набрал бы и больше, если бы не съедал сразу половину того, что собрал: кислая клюква отлично утоляла жажду. Пока я занимался собирательством, костёр едва не погас, и мне пришлось снова раскочегаривать его. Без достаточного количества дров я так и не смог довести воду в миске до кипения, она, словно заколдованная, вся изошлась пузырьками, но упорно не закипала. Понадеявшись, что микроорганизмы погибли, те, что не погибли ещё раньше от холода в своей луже, я перелил воду в бутылку, туда же добавил толченой клюквы. Пойло получилось весьма пристойное. Спать мне так и не хотелось, так что я, набрав в миску ещё воды, снова поставил ее греться и пошёл с фонарем за дровами. Передвигаться по заболоченной местности в свете одного только фонаря было непросто, к тому же в ближнем радиусе мы накануне собрали всё, что горело, и мне пришлось удалиться от «лагеря» на приличное расстояние. Страха я не испытывал. После вчерашней ночи мысль о возможном появлении загадочных наблюдателей меня уже не тревожила. Виной ли тому накопившаяся сильная усталость, или я уже выбоялся весь отпущенный на мой век страх, но я настолько перегорел, что почувствуй я сейчас чьи-то пальцы на плече, я, скорее всего, отмахнулся бы и попросил не мешать мне искать дрова. Я осознавал это, и наслаждался ощущением бесстрашия, какого мне никогда не приходилось испытывать раньше. Все мои прежние страхи теперь воспринималось как задачи, требующие решений, а всё благодаря тому, что рядом был человек, нуждающийся в моей защите и покровительстве, и у меня откуда-то взялись силы, о которых я и не подозревал. А ведь ещё три дня назад я, как маленький мальчик, рыдал в отчаянии от мысли, что придётся ночевать в лесу одному…

Дров я собрал немного, но довести воду в миске до состояния предкипения мне все же удалось. Я оставил воду пузыриться, а сам взялся собрать ещё клюквы. Всё, что росло совсем поблизости, я уже благополучно вытоптал, так что пришлось немного отдалиться от костра. Я напал на роскошную клюквенную кочку, и устроился возле неё, собирая ягоды, как вдруг спиной почувствовал неладное. Что именно меня насторожило, я не знаю, но я, в момент забыв о клюкве, погасил фонарь и тихо выпрямился, прислушиваясь. Что-то было не так, что-то изменилось, но что именно? Аккуратно, ступая максимально тихо, я сделал несколько шагов к костру, стараясь не смотреть на огонь, чтобы не утратить возможность видеть в темноте, замер. Прислушался, и увидел, почувствовал ответ — да ничего особенного, просто Артём проснулся. Почему же мне тогда так беспокойно? Я включил фонарик и быстрыми шагами направился к костру.

Я мог ожидать чего угодно, только не того, что увидел: Артём лежал там, где я его оставил, он действительно проснулся, откинул спальник, и теперь снова целился мне в лоб из своего «Стримера». Меня это жутко разозлило — сколько можно, в самом деле!

— Артём, какого чёрта, а? — воскликнул я, разводя руки, чтобы он видел, что я не собираюсь на него нападать. Он уронил пушку себе на живот, всхлипнул не своим голосом:

— Саша, это ты, что ли?

— А кто же ещё? Здесь кроме нас никого нет, — ответил я, быстро успокаиваясь. Теперь я понял, что случилось: он проснулся, не увидел меня, занервничал, его беспокойство передалось мне. Чего только сразу пушкой махать? Так ведь можно и пришибить, случайно, с нервов-то. Я решительно протянул руку:

— Дай сюда «Стример». У меня будет. Не то ты меня же и пристрелишь.

Артём только головой покачал, запихивая за пояс свой аргумент против.

— Не могу. Ты пойми, это моя единственная защита. Вот у тебя и кулаки есть, и ноги. А мне как?

— Ну, извини, тогда я сам возьму, — ни сил, ни желания препираться с ним у меня не было, и я поступил жёстко: быстро, не дав ему опомниться, несильно ткнул его сжатыми пальцами прямо в сломанное ребро; он вскрикнул, захлебнулся от боли, и застыл, прижав ладони к больному месту. Я легко забрал у него пистолет вместе с кобурой, сняв её с его пояса, и надев на свой. Попутно порадовавшись лишней дырочке на ремне: ещё четыре дня назад надеть кобуру внутрь, к телу, не получилось бы, мои штаны сидели очень плотно, так что похудел я очень кстати. Затем я вытащил пистолет, и, поглядывая на Артёма, все ещё занятого своим больным боком, принялся изучать его.

— Ты осторожнее, он с предохранителя снят.

— Вижу, — отозвался я, хотя на самом деле ничего я, естественно, не видел, я в первый раз держал в руке пистолет, пускай только травматический, не считая, конечно, того случая два дня назад. Всего два дня! Казалось, прошла пара недель. И теперь никакого трепета перед оружием я не испытывал, только уважение и осторожный интерес. Артём понял, что спорить со мной бесполезно, и он тут же, ровным голосом, будто я и не сделал ему ничего, провел со мной краткий ликбез по пользованию «Стримером». Под его руководством я в свете фонаря неуверенно произвёл выброс магазина и контрольный взвод затвора, патрон упал мне в ладонь, и я, удовлетворенный и уверенный в себе, поставил пистолет на предохранитель и убрал в кобуру. В отличие от Артёма, я теперь чувствовал себя гораздо спокойнее. Артём же, как тогда, на берегу, после того, как Драгин едва не утопил его, лежал тихо, глядя в точку прямо перед собой ничего не выражающими глазами. Я же не ощущал за собой вины, даже наоборот, был уверен, что ему есть за что благодарить меня: я избавил его от ответственности за собственную жизнь, взяв её на себя. Понимает ли он это? Похоже, что нет. Я оставил его, пошёл искать свою брошенную кружку, а когда вернулся, обнаружил, что он вытащил свою переносную аптеку и теперь в слабом свете костра перебирает пузырьки и блистеры. Я протянул ему воду, он молча взял бутылку, запил свои лекарства и всё так же молча улёгся обратно, натянув на себя край спальника. Его трясло, не знаю, от холода ли, высокой температуры или от злости на меня, но лицо его по-прежнему не выражало ничего, кроме предельной концентрации. Спать мне не хотелось, но делать было больше нечего, и я устроился рядом, укрылся, погасил фонарь, стал прислушиваться к его дыханию и кашлю, размышляя, не стоит ли утром употребить имеющийся сахар или приберечь его ещё на попозже, и неожиданно быстро уснул.

Утром я долго не мог проснуться. Ветра не было, дождя тоже. Над болотом стоял туман, густой, как сливки, и немного потеплело, так что я долго не мог разлепить глаза, и проснулся окончательно только когда понял, что лежу под спальником я один. Я мигом восстановил в памяти события предшествующей ночи, и встревожился было, не ушёл ли Артём дальше один, но, привстав и вытянув шею, я увидел его. Зрелище душераздирающее — конечно, я, наверное, выглядел не сильно лучше, но вид Артёма, небритого, всклокоченного, с зеленеющим синяком на половину бледного исцарапанного лица, снова почему-то на один ботинок разутого и криво перетянутого тельняшкой, непромытой пятернёй поедающего вчерашнюю клюкву из кружки, вызвал во мне жалость и желание немедленно принять участие в его судьбе. Впрочем, взгляд его был по-прежнему твёрд и ясен, и он, кажется, был не слишком рад меня видеть. Не здороваясь, он кивнул в сторону:

— Я принёс ещё дров. Разожги, пожалуйста.

Обернувшись в сторону его кивка, я увидел несколько чахлых сосенок. Видимо, он ходил за ними далеко, поблизости мы ещё вчера все выстригли. Я запоздало забеспокоился: нельзя было отпускать его далеко от себя, только что уж теперь, обошлось. Выбравшись из-под одеяла, я отыскал листы из атласа, и принялся разводить огонь.

— Ты нужную карту куда дел? Я вчера рядом с тобой клал.

— У меня в куртке, во внутреннем кармане.

— Зачем ботинок снял? Опять, что ли, трёт?

— Оступился, замочил. Воду выливал, — ответил он, глядя мимо меня. Присел, отставил кружку, и начал неловко, комично перекособочившись, пытаться заново замотать свою ступню. Когда костёрок принялся, я подошёл к нему, преодолев слабое сопротивление забрал тряпку, и, хорошенько её отжав, сам стал заматывать его ногу.

— Тёма, ты меня прости за вчерашнее, — мягко сказал я. — Вышло грубо, но так будет лучше. Не нужны тебе здесь кулаки. У тебя здесь я есть. Если тебе понадобится защита, я тебе её обеспечу, обещаю. И, если что, с твоей пушкой у меня это лучше получится, — я надел ему ботинок, зашнуровал. — Ну, вот. Что бы ты без меня делал?

— Шёл бы себе потихонечку, куда мне надо. Наверно, уже давно пришёл бы, — без эмоций ответил Артём, глядя мне прямо в глаза. Я отвел взгляд, поднялся, помог встать ему.

— На завтрак — клюквенный морс. Следи за костром, я пойду, насобираю. Свисти, если что, — попытался пошутить я, но Артём в ответ только угрюмо кивнул. Я быстро набрал в миску клюквы, растолок, подсластил, залил водой. Поставил на огонь. Молчание становилось невыносимым. Не то, что бы мне хотелось поболтать, но это было такая напряжённая тишина, говорившая от том, что мои извинения не приняты. Я принялся искать повод заговорить.

— Чего ты на себе навязал? Давай, перетяну тебя получше, — предложил я. Он молча подошёл, скинул куртку, повернулся спиной. Я развязал его слабый узел, и сделал новый, потуже, и кажется, немного перестарался: Артём охнул, пошатнулся, я аккуратно придержал его, поразившись, насколько ослабели мои руки — и узел, и поддержка товарища потребовали от меня неадекватных усилий.

— Туго слишком?

— Нет, отлично, — он впервые за сегодня слабо улыбнулся, и тут же, перестав сдерживаться, закашлялся. Я дождался, пока приступ кончится, и повторил:

— Артём, извини. Я виноват. Но так будет лучше.

— Ладно, ничего. Я, видимо, и это заслужил.

— Ничего ты не заслужил, это не потому, что ты его на меня наставлял. То есть, не только поэтому. Короче, ты не виноват. Я бы всё равно его у тебя забрал.

— Я не об этом. Была одна история… Теперь уже не важно.

Мы вышли поздно. Я огляделся, и почувствовал неуместную грусть от того, что скорее всего никогда уже не вернусь не это место; развернулся, и зашагал прочь. Артём шёл впереди, как всегда медленно, но вполне уверенно держа направление. Я снова вытащил карту и компас, чтобы попытаться сориентироваться. Мы находились значительно западнее намеченной точки окончания пути, и продолжали двигаться в неверном направлении, но я утешал себя мыслью, что точка эта весьма абстрактна, и она будет там, где решит Артём. В конце концов, он утверждал, что точно знает, куда идёт. И было похоже, что чем ближе он походил к цели, тем меньше спешил. Неужели вчера мне казалось, что он двигается слишком медленно? Как же я ошибался! Вчера он практически бежал, медленно он шёл сегодня. Я привычно полз позади, глядя в карту, безмолвно констатируя, что мы давно уже не идем ни к какой цели, а просто шатаемся по болоту по кругу, придерживаясь направления норд-норд-вест. Так продолжалось несколько часов. Не думаю, что мы успели уйти далеко от места ночёвки — мы двигались со скоростью урока алгебры в мае, но мы, измученные постоянным холодом и отсутствием пищи, быстро теряли силы. Укутанное облаками солнце ещё не достигло зенита, когда Артём остановился. Я догнал его, остановился рядом, посмотрел на него вопросительно.

— Саша, ты не замечаешь ничего странного? — насторожено спросил он.

— Замечаю. Уже пару недель. Особенно последние несколько дней.

— Я серьезно говорю, — поморщился Артём. — Мы идём и идём, но почему-то не приближаемся к цели. Хотя я уверен, что иду в правильном направлении.

— Правильно замечаешь. Мы по кругу идём, ещё со вчерашнего дня. Обходим озеро по периметру. Я давно пытаюсь тебе сказать, но ты ведь не слушаешь, у тебя же компас в голове.

— Ты по карте отслеживал?

— Конечно.

— Покажи, как мы двигаемся.

Я показал, прочертил мизинцем невидимую линию по бумаге: мы были здесь, так, теперь тут, вот. Сам удивился, какую дугу мы описали. А мне всё казалось, что мы лишь немного отклоняемся от курса, не до такой степени, чтобы вступать с Артёмом в спор. Оказалось, до такой, и даже больше. Артём и сам был потрясён.

— Саша, здесь что-то не так. Я всё время был уверен, что мы идём по прямой, и вот-вот окажемся на месте. Я ведь ясно чувствую, знаю, куда идти, а получается, что я, как конь в цирке, шагаю по кругу, — он смотрел на меня так, будто ожидал ответа.

— Артём, ты можешь сейчас точно показать, в какую сторону тебе надо?

— Могу, конечно, — уверенно ответил он, и махнул рукой куда-то вдаль. Я тут же зафиксировал угол.

— Тогда пойдём.

Он сделал шаг, ещё шаг; я снова последовал за ним, с картой и компасом. Через полчаса стало понятно, что мы идём, вроде, куда он показал, но все же не совсем. Каждую кочку, каждую канавку, которую можно было бы обогнуть с любой стороны, Артём уверенно обходил слева, таким образом, снова закладывая дугу. Вскоре я не выдержал, догнал его, тронул за руку:

— Артём, ты ведь точно не знаешь, куда идёшь, так? Может, ты понял уже, что нет тут никакого метеорита? Если тебе туда не надо — так и скажи! Скажи, и мы пойдём обратно. Мы только зря теряем силы! Артём! Я обещаю, клянусь тебе, если ты сейчас скажешь, что ошибся, я ни словом тебе не попомню. Не будет ни шуток, ни издёвок. Никогда. Только скажи, ты ещё точно уверен, что знаешь, куда идёшь?

— Знаю. Точно знаю, Саша. Но иду, почему-то, не туда. Ты сейчас по карте отслеживал?

— Конечно. Мы опять отклоняемся на северо-запад.

— Тогда иди ты вперёд. По азимуту. Вот я сейчас тебе показываю: мне туда, — он указал рукой, в том же направлении, что и раньше, — И давай идти строго по компасу. Ты меня веди, хорошо?

— Только постарайся хоть немного быстрее идти.

— Хорошо. Веди.

Я пошёл вперёд. Очень, как мне казалось, медленно, медленнее даже, чем шёл Артём, но он всё равно умудрился отстать. Не понадобилось много времени, чтобы заметить, что он по-прежнему норовит забрать влево. Чем дальше мы шли, тем сильнее он отдалялся от меня, когда же я просил его идти ровно след в след за мной, он, с видимой мукой, сначала так и делал, но через короткое время всё же снова отставал, и снова сворачивал с пути. Тогда я поравнялся с ним, плечом к плечу, и повёл его, придерживая за локоть, как пьяного. Так дело пошло лучше, мы стали двигаться если не быстрее, то уж точно в верном направлении, если оно вообще существовало. Вот только Артёму становилось всё хуже. Взгляд его остекленел, он потерял всякий интерес к происходящему, со мной не разговаривал, на вопросы отвечал коротко, односложно, или не отвечал вообще. Как я не пытался его растормошить, ничего у меня не получалось, он впал в странное, катотоническое состояние: хотя он и переставлял ноги, тело его застыло в напряжённом ступоре, из которого его никак не удавалось вывести, ни словами, ни даже толчками в больное место — он перестал реагировать на боль. Мне следовало бы испугаться, предпринять какие-то решительные действия, только я и сам находился в странном состоянии. Сознание моё было спутанным, тело существовало будто отдельно от меня, и всё намеревалось отправиться в любую сторону, только не в ту, в которую нам, по заверениям Артёма, следовало идти. Но стоило мне хоть на полминуты поддаться, повернуть, сделать несколько шагов в неверном направлении, как мысли мои прояснялись, обретая чёткость, давая уверенность, что я встал, наконец, на путь истинный, и я, пьянеющий от эндорфинов, с трудом заставлял себя снова вернуться к правильному направлению. Зато, теперь я был совершенно уверен, что Артём указал правильное направление. Я и сам с лёгкостью мог бы его указать: следовало просто идти туда, куда меньше всего хочется.

— Артём, чувствуешь, вроде как твоя штука не слишком тебя ждёт, — сказал я.

— Ждёт, — только и ответил он, глядя себе под ноги.

— Не похоже. Могла бы она быть и поприветливее.

— Защита. Нет птиц. Никого нет. Такое поле.

— Тебя могла бы и пропустить, — возразил я. Артём промолчал.

Так мы и брели потихонечку через болото, придерживаясь друг за друга. Я опасался, что по мере приближения к метеориту поле будет усиливаться, но вышло наоборот: не то, что бы оно ослабевало, но я постепенно привыкал, адаптировался, и мне понемногу становилось все легче и легче, да и Артёму, кажется, тоже, хотя ему определённо приходилось хуже, чем мне. Когда я в очередной раз спросил его, как он себя чувствует, он ответил:

— У меня всё время шум в голове. Не могу думать нормально. Но пока справляюсь, — добавил он, немного помолчав.

Передача случилась на четвертом или пятом часу пути. Я ожидал её с большой тревогой, и не напрасно. Здесь, вблизи источника, она не стала мощнее, но моя восприимчивость повысилась. Теперь у меня не было ни ощущения посторонних наблюдателей, ни чувства тоски, и необъятность вселенной меня не беспокоила — но у меня возникла мгновенная абсолютная дезориентация, как после сильного удара по голове. Я потерял себя не только в пространстве и времени, но и в собственном теле, на время забыв, разучившись управлять им. Мозг потерял связь со своими центрами управления, нервными узлами, и мышцы начали хаотично сжиматься и разжиматься, причиняя сильную боль; я даже перестал дышать, хотя дыхательный центр упорно посылал сигнал, но мышцы, приводящие грудную клетку в движение, игнорировали его. Я застыл, нелепо подергиваясь, как поломанный робот, и пережидал. Всего несколько секунд. Мне удалось сохранить холоднокровие, и волна не зацепилась, ушла так же легко, как пришла. Я судорожно глубоко вздохнул, выпрямился. Спина ныла, мышцы в районе поясницы свело судорогой. Артём, видимо, перенёс передачу значительно легче: он уже продолжал идти, неожиданно быстро и в правильном направлении; я окрикнул его, чтобы подождал, но он даже не обернулся. Чертыхаясь, на ходу массируя себе поясницу, я медленно направился за ним. И вдруг понял, что он даже не собирается обходить сосну, стоящую прямо по курсу его движения, а отважно идёт в лобовую атаку. Забыв о своих хворях, я бросился следом, в несколько прыжков настиг его, обхватил сзади, но он, тупо глядя перед собой пустыми, неживыми глазами, продолжал идти, несмотря на то, что я почти повис на нем; я поразился, сколько мощи оказалось в его худом теле. Я бросил бороться со стихией, выпустил его, и просто пошёл рядом, не отставая ни на шаг, наблюдая, как он, налетев на сосну, огибает ее, зацепляя свитером шершавую кору. Когда вскоре он всё же замедлил шаг и пошатнулся, я не дал ему упасть. Он, часто дыша, смотрел на меня огромными, испуганными глазами, и силился что-то сказать. Я вспомнил, что он говорил про нагрузки, но испугаться не успел: он сумел быстро овладеть собой. Я протянул ему воду, он сделал несколько глотков, набрал в легкие воздуха, медленно выдохнул.

— Я не понимаю, что происходит. Мне страшно.

— Мне тоже, — честно ответил я, — Ну, ты и баржа. Ледокол, блин.

Артём крупно задрожал, закашлялся, присел на корточки, на лбу выступили крупные капли пота; он полез в карман за своими лекарствами, слишком резко откупорил пузырёк, и разноцветные таблетки, как конфетти из хлопушки, рассыпались на мох. Я бросился поднимать их, жёлтые и розовые собрал почти все, белые же моментально таяли на влажном мху, но я успел спасти несколько штук. Артём взял одну с моей ладони, отправил в рот, покачал головой.

— Сашка… Здесь всё стало не так… Передачи другие, чувствуешь? Это совсем не похоже на то, что было раньше. Теперь она не просто разговаривает. Она меня как будто притягивает! Всё сильнее. Я ещё вчера почувствовал, но думал — показалось. У тебя тоже так?

Я отрицательно покачал головой.

— То, что позапрошлой ночью с тобой было… Тогда началось?

Он пожал плечами.

— Наверное. Я почти ничего не помню, я же прислушаться пытался, мне тогда чуть весь мозг не вынесло… Но я и днём уже заметил… Да что я тебе рассказываю, ты ведь должен ощущать почти то же самое, у нас же это похоже?

Я снова неопределенно покачал головой.

— Пойдём назад. И хрен с ним, с твоим метеоритом.

— Не могу я назад! Не могу! Это всё и есть — назад!.. Что бы там ни было, я приму это в любом случае! А вот ты — не ходи. Не надо. Возвращайся…

— Ты говорил, я ей не нужен.

— Тогда я её понимал!.. А теперь не понимаю! Раньше это были образы, незнакомые, непривычные, но всё же постижимые, а теперь это больше похоже на вой сирены в голове, только хочется не уступить дорогу, а наоборот, следовать за ней. Она меня будто тянет, и всё тут! К себе тянет! А вдруг, она меня так и утащит?! А ты? Ты-то как же? Ты-то в чём виноват?! — его снова начинало колотить.

— Меня — не тянет. Успокойся, Артём! Успокойся! Ничего со мной не случится. И с тобой тоже, понятно? Что будет там, там и посмотрим, а пока, если хочешь, давай я тебя к себе привяжу. Меня никуда не тянет, это точно, а со мной на привязи ты далеко не уйдёшь. Я тебя в полтора раза тяжелее, буду тебе грузилом. Как идея?

Он вдруг посмотрел на меня с надеждой.

— А чем привязать?

Я осёкся. Это была шутка, я всего лишь пытался отвлечь, растормошить его немного, но он так всерьёз её принял, что признаваться я не стал.

— Стропу с рюкзака срежем. Тебя как, только во время передач тянет, или постоянно?

— Не знаю… Сейчас, вроде, нет.

— Если заметишь что, сразу говори. А я если замечу, что тебя опять несёт, церемониться не буду, вот ей-богу, привяжу к себе, если больше не к чему будет. И заранее извини, но если ты будешь такой же неуправляемый, я буду применять силу, и возможно, грубую. Ты же как танк пёр! Откуда в тебе такие силы взялись, я не понимаю?..

Артём улыбнулся, опустил голову, и вдруг с неожиданной ноткой разочарования уточнил:

— Так значит, ты действительно больше ничего не чувствуешь?

— А это плохо?

— Это очень, очень хорошо, Саша. И для тебя, и для меня, — он зябко подёрнул плечами, вздохнул, и повторил уже твёрже. — Это хорошо.

Я не знал, что сказать. Наверное, теперь в его глазах я выглядел чудовищем, ведь по его теории, перестать слышать передачи можно лишь научившись игнорировать чужую боль. Возможно, он прав. Проблема состояла в том, что я никак не мог игнорировать его самого, и если уж мне приходилось выбирать, о метеорите мне беспокоиться, или об Артёме, я свой выбор сделал. Артёму я хотя бы действительно могу помочь. Я протянул ему руку.

— Вставай, пойдём. Уже, вроде, близко.

Стоило нам возобновить движение в сторону озера, мысли мои снова начали путаться, и мне требовалось постоянно удерживать свой разум в напряжении. То же творилось и с Артёмом. Я по-прежнему слегка придерживал его за плечо, хотя теперь в этом не было особой необходимости, он, пусть и с видимым усилием, всё же выдерживал нужное направление сам. Возможно, мне это лишь показалось, но он даже прибавил ходу, а потом ещё и ещё, и мне уже потребовалось приложить некоторое усилие, чтобы идти в его темпе, а может, я просто слишком устал. Окружающий пейзаж снова начал меняться. Стало суше под ногами, то и дело в поле зрения появлялись заросли осины, а вскоре появились и берёзы, угнетённые, корявые, уже почти сбросившие листву, шуршащую теперь под ногами. Когда влажный мох сменился лишайником, а берёзово-осиновый подлесок стал настолько густым, что создавал нам трудности при ходьбе, я забеспокоился, не отдаляемся ли мы опять от озера, снова сверился с картой, ещё раз попросил Артёма указать, куда нам идти, и он уверенно указал прежнее направление. У него как будто открылось второе дыхание, или он просто делал обязательный рывок перед финишем — он шагал быстро, уверенно, с поднятой головой. Я едва поспевал за ним. У меня возникали мысли, уж не под воздействием ли метеорита он так припустил вперёд, и всё время контролировал его, задавая разные вопросы, но он явно был в полном сознании, внятно отвечал мне, и даже немного, но заметно раздражался, что я все время пристаю к нему с разговорами. На шум в голове он больше не жаловался, а когда я спросил, сказал, что уже привык к нему. Я тоже, как ни странно, привык. Или, возможно, шум просто ослаб сам по себе после того, как мы пересекли невидимую оградительную черту. Мы довольно долго пробивались сквозь густую осиновую поросль, когда я заметил, что мы снова отклоняемся от курса, и сказал об этом Артёму.

— Пришли, — глухим голосом ответил Артём. — Озеро за этими деревьями, но здесь к воде не подойти. Найдем подходящее место, и остановимся. Ты не отходи никуда, хорошо?

— Куда же тут отойдешь? Заросли такие. При желании никуда не денешься.

— И всё равно, будь, пожалуйста, рядом. Что-то мне беспокойно.

— Что? — встревожился я.

— Опять кажется, что здесь есть кто-то кроме нас. Где-то совсем рядом. Ты заметил, шум почти пропал? — он похлопал себя по затылку.

— Заметил, — ответил я обеспокоено, имея в виду шум. Я ничьего присутствия не замечал, и подумал, что это его ощущение могло быть также вызвано воздействием метеорита, а значит, нельзя спускать с Артёма глаз, тем более, что он сам просит держаться поближе. Уж не чувствует ли он чего-то, о чем не хочет говорить? Ещё с полчаса мы пробирались сквозь заросли, прикрывая лица от хлещущих голых ветвей, путаясь ногами в сухой траве и придерживая друг друга, как вдруг неожиданно оказались на участке, свободном от деревьев и кустарника. Поляна была небольшая, метров тридцать, и словно вытоптанная — видимо, звери приходили сюда на водопой. За спиной оставался лес; поглядев вперёд, я увидел заросли чахлого камыша и узкий проход к воде. К озеру. Вот оно, озеро. Сюда мы добирались трое суток. Я с улыбкой оглянулся на Артёма, но вместо радости прочитал в его окаменевшем лице нечто совсем другое. Он остановился, вгляделся, щурясь, в водную гладь перед собой. Под моим вопросительным взглядом он скинул куртку, перетянул узел со спины на грудь, развязал, уронил тельняшку себе под ноги, и сделал шаг ко мне.

— Дай мне слитки, пожалуйста.

Я прижал уже снятый с плеч рюкзак к себе.

— Что ты собираешься делать?

— Саша, я пришёл. Всё. Дай мне золото. Пожалуйста.

— Что ты собираешься делать? — тупо повторил я, продолжая прижимать его рюкзак к своему животу.

— Отдать ей то, что ей нужно. Я затем и шёл сюда.

Я оглядел устланную палыми листьями поляну, Артёма, стоящего передо мной с протянутой рукой, затянутое облаками небо над головой, голые вершины берез.

— Где же она? Я её не вижу.

— Здесь, — ответил Артём, и я заметил, как тень пробежала по его лицу. — Здесь, рядом. В озере.

Мысли у меня в голове понеслись с лихорадочной скоростью, сердце заколотилось. Он собирался лезть в воду, прямо сейчас. У меня не оставалось времени обдумать ситуацию, а Артём уже решительно тянул свой рюкзак из моих рук. Я, остолбеневший, даже не попытался сопротивляться, и он вырвал у меня рюкзак; не разбирая его, накинул себе на плечо, и быстро зашагал к воде. В моей голове всё перепуталось, мысли бежали, спотыкаясь друг об дружку, и только одна из них имела более-менее чёткие очертания: нельзя его отпускать! Не сейчас, не так! Остановить его, любым способом. Я кинулся за ним, забыв даже о «Стримере» у себя за поясом, в четыре шага догнал, дёрнул, разворачивая, за плечо:

— Артём, стой. Давай поговорим.

— Говорить больше не о чем, Саша. Я пришёл. Иди домой, — ответил Артём, и, больше не обращая на меня внимания, игнорируя даже то, что я практически повис на нем, продолжил упрямо идти к воде. И тогда я сделал то единственное, что мог в той ситуации. Я обогнал его на шаг, попытался ещё раз встретиться с ним взглядом, но безуспешно; он, толкнув меня плечом, сделал ещё шаг к воде. Пробормотав «Артём, прости», я врезал ему кулаком в скулу, стараясь правильно рассчитать силу удара. Человеческий череп гораздо твёрже груши в спортзале, руку свело от боли, но желаемый результат я получил: оглушённый и дезориентированный, он опрокинулся на землю, всего в пяти шагах от кромки воды. Я же начисто избавился от паники, рассудок мой обрёл небывалую ясность, и теперь решал задачу, что делать дальше. Я поднял рюкзак, зашвырнул его подальше в сухую прибрежную траву, затем обхватил все ещё пытающегося слабо сопротивляться Артёма, и поволок его наверх, подальше от воды, туда, где были деревья. Привалив его спиной к ближайшей осине, я подхватил брошенную им тельняшку; её рукавами я стянул ему руки за спиной, надежно привязав его к дереву. Когда он окончательно пришёл в себя, деваться ему было некуда. Я уселся было напротив, размышляя, но заметив, что он начал дрожать, встал, подобрал брошенную куртку и укрыл его. Он поднял на меня глаза, и долго, в полном молчании, смотрел на меня, а я на него.

— У тебя кровь из носа идёт, — сказал, наконец, Артём.

Я вытер лицо рукавом куртки. На рукаве осталась кровавая полоса. У меня не нашлось ничего, чем можно было зажать нос, так что я просто сел на корточки и вытянул шею, так, чтобы кровь капала на землю. Голова у меня закружилась, ноги ослабели. Я сел на землю, упёр локти в колени, положил голову на сцепленные в замок руки.

— Сашка, — с болью в голосе сказал Артём, — ты хороший человек. Посмотри на себя. Ну, зачем тебе это надо? Что ты со мной возишься? Не стою я этого, понимаешь? Я это заслужил, и не хватило у меня ни ума, ни воли послать тебя подальше сразу, пока ещё не поздно было…

И вдруг он затрясся в рыданиях. Я ошарашено поднял голову и уставился на него. Что это, воздействие неизвестной штуковины под водой, или простая истерика, вызванная усталостью и болезнью? У Артёма, у человека, обладающего самоконтролем, которого хватило бы на пятерых? Невозможно. Меня, после всего пережитого, казалось, уже ничего не могло так мощно выбить из колеи, но теперь, глядя на слёзы, катящиеся по Артёмовым щекам, я только и мог, что беспомощно смотреть на него, утирая нос рукавом. Надолго меня не хватило. Я и девичьих слёз, обычно пустячных, не могу выносить, а тут парень, мой ровесник, мой друг… Я встал, подсел к нему, хотел обнять за плечи, но он начал вырываться так отчаянно, что я выпустил его, испугавшись, что ему сделается плохо.

— Саша, ты ведь ничего не знаешь. Я должен был сразу рассказать, только есть вещи, о которых никому не говорят, — он уже почти взял себя в руки, и теперь я боялся, что скажи я сейчас хоть что-нибудь, и я спугну его неожиданную откровенность, а я чувствовал, что сейчас я узнаю что-то, что расставит всё по своим местам. Я замер, давая ему возможность выговориться.

— Ты даже не представляешь, что я наделал. И ведь не потому, что скотиной родился, а по глупости. Только это меня не оправдывает. Из-за меня человек умер.

Я продолжал молчать, глядя в сторону, ожидая продолжения рассказа. И он, переведя дыхание, продолжил:

— Она была моей подругой. С самого детства, мы еще в детский сад вместе ходили. И жили напротив. Мелкие были, она с нами, пацанами, по дворам гоняла, в общем, общались. А потом, классе в восьмом, случайно сошлись. Даже странно. Два года не разлей вода, всюду вместе. Все думали, мы пара. Ждали, что мы после школы сразу поженимся. Особенно мама моя надеялась… Не сложилось. Закончили школу, и как-то потерялись. Я уехал, она осталась. Мы виделись конечно, когда я к маме приезжал, но как-то уже не так оно всё было. И созванивались редко, так, с днем рождения поздравить, с новым годом. И вот однажды звонит она мне ранним утром, вся взвинченная, плачет. Говорит, что всё плохо, просит срочно приехать. Я спросонья толком не врубился, что случилось. Спросил, чем помочь, может, деньги нужны. Она говорит, нет. Просто приезжай, я не могу одна, мне поговорить надо… Я бы поехал! Забил бы на работу, на режим, хрен с ним, поехал бы! Но у меня же была гонка! У меня в прихожей сумка собранная стояла, на столе билет лежал до Архангельска! Я ей сказал, извини, сегодня никак не могу. Приеду через неделю, тогда и поговорим. Сказал, пойми, соревнования важные, — он покачал головой. — Они и были важные. Для меня — очень. Всю эту кухню долго объяснять, но в спорте просто хороших результатов мало. Результаты надо показывать в нужное время и в нужном месте, на соревнованиях определенного уровня, с конкретным судейским составом, а такие случаются не каждый день. Редко такие случаются! Так что я как зверь готовился! Как чёрт, как не знаю кто, на износ четыре месяца!.. Я был на пике формы! Я не мог не поехать! Ну, и поехал… А когда вернулся домой, её уже похоронили. Утопилась она. В полынью нырнула. Тем утром, после нашего разговора. А я ничего не знал, — Артём опустил голову и замолчал.

— И как соревнования? — спросил я, чтобы разбить повисшую тишину.

— Отлично, — невесело усмехнулся Артём. — Я оттуда золотую медаль привёз. Как думаешь, стоило оно того? Мне ведь всего и нужно было, сесть в поезд, и приехать. Только и всего! У меня же даже вещи собраны были! Я же сел не в тот поезд, и поехал не туда. И всё. С тех пор вся жизнь по неправильному пути, всё посыпалось… Всё наперекосяк…

Его лицо снова привычно окаменело.

— Почему ты берёшь эту вину на себя? — спросил я. — В конце концов, не ты толкнул её в воду. Не ты стал причиной её проблем. Ты, вообще, уверен, что ты единственный, кому она тогда звонила? Может, она всю записную книжку перебрала?

— Даже если так, ну и что? Что это меняет? Я, конкретно лично я, мог — и не приехал. Если она и звонила кому-то ещё, это никак не умаляет моей вины. Вину нельзя разделить на несколько человек, так, чтобы она стала меньше. Она будет одинаково большой у каждого из нас, если я был не один. Я виноват. Я это знаю. Ты думаешь, я не пытался утешиться теми аргументами, что ты мне сейчас привёл? Пытался. Несколько месяцев пытался, в итоге почти поверил, что ни при чём. Потом начались проблемы со здоровьем. Я решил, всё от нервов. Надо больше работать, и меньше размышлять. Из кожи вон лез. Дальше ты знаешь. Нельзя отказывать в помощи, когда тебя о ней умоляют, Саша. Это худшее, что можно сделать. Я получил урок, но ни черта не понял. И тогда начались эти передачи. Так что, это что-то вроде повторной пересдачи. Тот же предмет, тот же преподаватель, только в другой аудитории. Развяжи меня. Дай мне сделать то, что я должен.

Я ещё немного подумал, а потом поднялся на ноги и ответил:

— Нет. Не сейчас. Тебе нужно остыть, а то ты точно наделаешь глупостей. Я схожу на разведку, принесу дров, устрою костёр, и тогда решим, как быть дальше. Я недолго. К тому же, так безопаснее, если случится передача.

— Недавно же была, — безнадёжно покачал головой Артём.

— Всё равно. Скоро вернусь.

Я спустился к воде, вымыл руки, ополоснул лицо. Мне хотелось побыть одному. Посреди сумбура в моей голове вызревала некая здравая мысль, и ей требовалось время, чтобы оформиться. А пока передо мной стояла обычная задача. Костёр, отдых. Согреться. И обязательно найти какую-нибудь еду, здесь, у озера, это должно быть проще. Я тщательно сориентировался, чтобы не потерять Артёма, и решительно двинулся вдоль линии берега в поисках менее топкого подхода к воде. Ноги сами несли меня, пока глаза занимались наблюдениями, голова размышляла. Что же мне делать? Меня снова начали одолевать сомнения, существует ли метеорит на самом деле, или это просто плод моей взбудораженной фантазии, помноженной на Артёмову шизофрению. Я готов был поверить, что здесь, у озера, найду материальное подтверждение его истории, теперь же, когда он снова усложнил задачу, я начал подозревать, что он делает это нарочно. Я читал, что сумасшедшие часто выдумывают внятные, связанные истории, которые невозможно ни доказать, ни опровергнуть, и делают это порой виртуозно. Вероятно, если бы мы не обнаружили здесь озера, он объявил бы, что метеорит находится под землей, и принялся бы рыть землю руками. Неужели, я бы стал помогать ему копать? Конечно, нет. Тогда почему я всерьёз оцениваю, смогу ли я соорудить ему плот? И беспокоюсь, что если потребуется нырять, это придётся делать мне? Из Артёма получился бы лидер какой-нибудь секты, один последователь у него уже был. Кажется, он заставил меня поверить в говорящий метеорит. Чушь и бред. Но у меня нет объяснения происходящего. Продолжая пробираться вглубь леса, я ещё раз взвесил факты.

Факт один: метеорит это или нет — что-то здесь действительно существует. Оно действует на психику, и делает это избирательно. Доказательств тому масса, нет смысла их перебирать.

Факт два: на Артёма оно действует гораздо сильнее, чем на других людей. На этом подтвержденные факты заканчиваются, и начинаются догадки и умозаключения.

Он уверен, что передачи — это послание, просьба о помощи. Но я, пусть отчетливо воспринимающий их, ничего подобного не замечаю. Он уверен, что этой штуке требуется золото. Я же уверен, что это чепуха. Почему именно золото? Почему не уран, или, например, молибден? Почему так незамысловато, так банально: золото? Не потому ли, что Артём имел возможность достать драгоценный металл?

Я чувствовал, что брожу где-то рядом с истиной. Что ответ где-то совсем на поверхности. Но мой мозг, измученный нехваткой глюкозы, соображать отказывался. Я позволил себе взять паузу, надеясь, что факты утрясутся в моей голове, и озарение само настигнет меня. Тем временем, я ушёл уже настолько далеко, что следовало бы возвращаться обратно, но более удобного места для лагеря мне так и не попалось. Зато я приметил несколько кустов рябины, и о, чудо — нарвался на заросли крапивы. Надрав крапивных верхушек, я набил ими карманы. Следовало позаботиться и о белковой пище, возможно, попробовать поймать рыбу. Займусь этим, как только разведу костёр. Я пошёл в обратную сторону, чувствуя себя немного виноватым за то, что оставил Артёма одного так надолго. По пути, уже на подходе к нашей поляне, я заметил тонкую сухую берёзу, и принялся методично ломать её. Дерево поддавалось с трудом, меня шатало, но я победил, и поволок обломанный ствол на поляну, готовясь в который раз произносить слова извинения.

Я не сразу заметил, что что-то не так. Артём был там, где я его оставил: сидел, привязанный, спиной к осине. Но было что-то противоестественное в его напряжённой позе, как будто земля под ним раскалилась и причиняла боль, так что он, изогнувшись, старался касаться ее как можно меньшим участком тела. Похоже, всё то время, пока я бродил по окрестностям, он отчаянно пытался освободиться из плена: дёрн в радиусе метра вокруг него был взрыхлён, как будто он пытался оттолкнуться от земли проскальзывающими ногами, связанные руки изодраны в кровь. Я бросил берёзу, подошёл. Он поднял на меня полные ужаса глаза:

— Где рюкзак?

Так вот из-за чего он так разнервничался. Решил, дурак, что смылся я с его золотом. Мне сделалось очень досадно, и я холодно ответил:

— Здесь, не беспокойся. В надежном месте: в траве у воды валяется.

— Саша, здесь был Драгин.

— Что?!

— Драгин! Он был здесь, только что. Я сказал ему, что ты забрал слитки. Сказал, что ты подкараулил меня, избил, привязал, и забрал золото. Кажется, он поверил. Он ищет тебя, — он собрался сказать что-то ещё, но приступ хрипящего кашля не дал ему вымолвить ни слова. Этого ещё не хватало, тоскливо подумал я. Галлюцинации. Нельзя, нельзя было оставлять его одного. Он становится все безумнее с каждым часом. Что будет дальше? Как скоро он перестанет узнавать меня? Как я собираюсь справляться?

— Ты успокойся, Артём. Успокойся! Он же ушёл. Здесь только мы с тобой. Я больше никуда не уйду. Драгин не вернётся, — примирительно заговорил я, но это только взбесило Артёма. Он принялся, рыча от злости, колотиться спиной о ствол осины. Я отвернулся.

— Саша, твою же мать, да послушай ты меня! — заорал он, но испуганно осёкся, и заговорил уже тише, вполголоса. — Послушай! Ты ушёл, явился Драгин. Один, без вещей, с одним только с ножом. Подошёл сзади, прижал нож мне к горлу, обыскал, говорит, где золото? Я огляделся, рюкзака нет. Сказал, что ты накатил мне по морде, всё забрал и смылся. У меня фингал свежий, он поверил. А может, и нет. Даже если поверил, он же быстро сообразит. Он вернётся! Он же нас обоих здесь положит!

Я все ещё думал, что он бредит, тем более глупой была моя обида на него, но ведь именно в бреду на поверхность выходит вся та дрянь, что обычно лежит себе тихо где-то в недрах подсознания.

— Скотина ты. Я тут с тобой, а ты… Как в твою башку могло прийти, что я сопру твоё хреново золото?! Сволочь ты, Тёмка.

Артём уставился на меня, вытаращив глаза:

— Ты чего? Сдурел? Ничего я такого не подумал! Что мне было ему сказать? Лаперуза сейчас вернётся, и всё тебе выпишет в лучшем виде, а ты пока покури, подожди его? Да?

— Хоть бы и так, он бы и отстал от нас.

— Да ты мне не веришь, — с отчаянием выговорил Артём, — ты думаешь, у меня крыша совсем поехала. Ты думаешь, что я пока один сидел, со страху глюков нахватался. Саша, я же правду говорю! Уходить отсюда надо! Быстро!

Я только покачал головой, и направился к берегу, за рюкзаком, пусть лежит на виду. Отыскать его удалось не сразу: чёрно-жёлтый, он терялся в траве, и я заметил его лишь тогда, когда он оказался у меня под ногами. Я наклонился, поднял рюкзак, одновременно закидывая его на плечо, и поискал взглядом Артёма: видит ли он, здесь его сокровища. Я занёс ногу сделать шаг, и замер. За спиной Артёма, придерживая его голову за волосы одной рукой и сжимая нож в другой, стоял Драгин. Я даже не испугался, только расстроился от догадки, что галлюцинации вызываются, видимо, близостью этого дурацкого метеорита, и теперь его воздействие добралось и до меня; прав Артём, надо убираться отсюда. Я потряс головой, зажмурился, но Драгин и не думал исчезать. Он даже заговорил со мной, в своей обычной манере, слегка растягивая гласные:

— Здравствуй, Лаперуза. Давно не виделись.

Меня прошиб ледяной пот, ноги ослабели. Это не галлюцинация. Реальный Драгин стоял передо мной, и это была наша погибель. Мне понадобилась секунда, чтобы понять — конец. Он пришёл за золотом. Он не будет делиться. Ему не нужны свидетели. Он сделает всё, чтобы убить нас, как только получит слитки. Красные сигнальные лампочки замигали у меня в голове. Что же он медлит?

— Рюкзачок снимай. И не думай доставать пушку, а то тут же дружка твоего на тот свет отправлю. Его там заждались уже, да, Артём?

Артём, с непроницаемым лицом, молчал, только дышал тяжело, часто, и смотрел куда-то поверх меня. Я не шевелился. Драгин встряхнул Артёма, прижал лезвие плотнее к его горлу:

— Ну же, Лаперуза. Рюкзак снимай, делай пять шагов вперёд, клади на землю. Давай, тихонечко.

Я шевельнулся, повёл плечом, сделал пару медленных шагов вперёд, лихорадочно соображая, что предпринять, но адреналин топил рассудок. Я не сводил глаз с Драгина и его ножа, но заметил, боковым почти зрением, как Артём упёрся в меня своими глазищами, и беззвучно, одними губами, произнёс:

— Беги.

Заметил это и Драгин. Месть последовала незамедлительно: резко развернувшись корпусом, он ударил Артёма коленом в лицо. Артём потерял сознание, уронил голову на грудь, но Драгин, вновь взяв его свободной рукой за волосы, откинул его голову назад; с подбородка закапала кровь. Может, и хорошо, подумал я, всё равно Драгин перережет ему горло, и лучше, если он ничего не почувствует. Волна вины и стыда захлестнула меня, отодвинув на короткую секунду мой страх за собственную шкуру: я ведь обещал его защищать. Гарантировал. Отобрал пистолет, привязал, оставил одного. А ведь он знал. И просил держаться поближе, только я всё не так понял. Пускай я искренне пытался ему помочь — это я виноват, что позволил ситуации сложиться так, а не иначе; и вот, теперь всё, что я могу для него сделать, это позволить ему умереть, не приходя в чувство, не страдая.

Медлить было нельзя.

Я решился: развернулся, побежал прочь, в отчаянной надежде, что Драгин, не теряя времени на Артёма, ринется за мной, боясь упустить меня и рюкзак. Мой расчёт оказался верным: я услышал его быстрые шаги за спиной. Отшвырнув занимающий руки рюкзак, я, путаясь в слоях одежды, попытался выхватить из-за пояса пистолет, но не успел. Драгин был уже менее чем в метре от меня, когда я, запутавшись в чём-то ногами, споткнулся и упал на землю. Игнорируя настойчивый голос инстинкта, требующего в ожидании удара немедленно сгруппироваться, закрыв голову руками, я перевернулся на спину; Драгин, не успев сбавить скорость, налетел на меня, и я что было мочи ударил его подошвами ботинок, метя в колени, но попал выше. Драгин отшатнулся, сделал шаг назад, и я использовал это мгновение, чтобы попытаться подняться, с силой оттолкнувшись обеими руками от земли. Сил хватило только на то, чтобы встать на одно колено. Драгин, не давая мне времени вытащить пистолет, не желая упускать преимущество оказаться сверху, бросился на меня, занося нож; мне пришлось поднять сложенные крест-накрест руки, чтобы принять удар; я опрокинулся назад, Драгин снова оказался сверху. А его нож — слева, почти у моего горла. Я вцепился в его руку, резко дёрнул вверх и вбок; он перекатился через меня, и теперь уже я оказался над ним; удерживая его запястье прижатым к земле, я что было мочи ударил его другой рукой куда-то в подбородок. Это не произвело должного эффекта, он принялся лупить меня, я пропустил несколько ударов, в голове звенело, но ясность сознания не утратилась; я подобрался, и отскочил назад, выпуская его руку, одновременно отталкиваясь коленом от его паха; боль немного задержала его, но все же он поднялся, и снова пошёл на меня. Опрокинувшись на спину, я, извиваясь, принялся отползать назад, и тогда мне наконец удалось вытащить пистолет, и, не прицеливаясь, выстрелить.

Я и не думал, что травматика даёт отдачу, и едва не выронил пистолет; ухватив его обеими руками, я стал стрелять ещё, и ещё, продолжая отползать. Пули если и пробивали его плотную куртку, не причиняли ему большого вреда, а боли он, разъяренный, похоже, не чувствовал совсем; лишь после пяти выстрелов я догадался, куда надо целиться. Со второй попытки я попал ему в бедро, и он рухнул, зажимая руками рану, из которой хлынула кровь. Я вскочил, и, уже хорошенько прицелившись, выстрелил ему в ногу ещё раз.

Все было кончено. Драгин, уже не представляющей опасности, выл, катаясь по земле, и сыпал проклятьями; я, пошатываясь, подошёл к нему, и, подняв брошенный нож, некоторое время тупо смотрел на то, как он корчится от боли. Звуки, которые он издавал, небыли похожи на человеческие, в них и боль, и ненависть, и страх, и горечь поражения слились воедино, и я подумал, что это, наверное, похоже на передачу метеорита, и кинул взгляд на Артёма, но он был неподвижен, и никак не отреагировал на мою победу. Я не верил в то, что случилось. Не будь у меня пистолета, я бы не справился. Я мог не справиться и с пистолетом. Но я смог. Я стою, а Драгин — валяется на земле. Я почувствовал себя почти всесильным, но только на короткое время, а потом меня замутило, затошнило, а потом и вовсе скрутило рвотными спазмами; тут же начала проявляться боль в плече. Проведя по нему пальцами, я увидел кровь. Я лёг на землю, прижимая к груди пистолет, и замер.

Моё тело словно не принадлежало мне, оно страдало от боли и слабости, но я воспринимал его отстранённо, будто я не страдаю, а читаю вовлечено хорошую книгу. Зато разум мой, разбуженный несколькими хорошими ударами, работал ясно и чётко, и, наконец, сложил два и два. Я едва не рассмеялся от понимания, которое пришло ко мне с таким жестоким опозданием. Какой же я дурак! Почему я понял это только сейчас, когда, кажется, уже слишком поздно?

Прошло довольно много времени, прежде чем я собрался силами снова подняться на ноги. Извлёк магазин из «Стримера», и удивился, что в нем ещё осталась пара патронов. Сколько же их было сначала? Я не помнил. Я сунул пистолет в кобуру, оглядел все ещё тихо подвывающего Драгина, и тут услышал тихий голос Артёма:

— Развяжи. Руки очень больно.

Живой, подумал я без особого восторга, не потому, что не был рад, просто сил на эмоции у меня уже не осталось. Я осмотрел его, и решил, что можно развязать, идти он всё равно не сможет.

Развязать узел не удалось: Артём, пытаясь высвободиться, затянул его слишком туго, так что я просто воспользовался ножом Драгина, и разрезал его.

— Ну и рожа у тебя, — произнёс слабым голосом Артём, разглядывая моё лицо, пока я укладывал его на спину.

— У тебя не лучше, — честно ответил я.

Он осторожно потрогал языком свои зубы, пожаловался:

— Шатается. Кстати, сейчас твоя очередь лупить мне морду, и я буду признателен, если не будешь бить справа.

Я было недоуменно уставился на него, но понял, что он пытается пошутить, и подумал, что это хороший знак. Ответил с улыбкой:

— Ладно, учту.

— А где Драгин? Ушёл?

— Если посмотришь направо, увидишь.

Артём повернул голову, и испуганно спросил:

— Что ты с ним сделал?

Мне стало смешно. Что я с ним сделал? А что он едва не сделал со мной? С нами?

— Ничего. Ногу ему раскурочил. Спасибо твоему «Стримеру». Только я почти все патроны истратил.

— Саш, это ведь он за мной и следил.

— Я уж понял. Получается, он давно нас ждал. Откуда же он знал, куда ты придёшь?

— Я же ему это озеро сам на карте показал. Значит, он пришёл раньше нас, стал патрулировать удобные поляны… Стой, значит, и золото моё здесь?

— Конечно.

Он облегчённо выдохнул.

— Значит, я ещё могу закончить своё дело.

Я покачал головой. Как ему объяснить? Как найти нужные слова, чтобы он поверил мне, поверил, что ошибался всё то время, пока готовил этот поход, абсолютно напрасный?

— Ты можешь. Но твоё дело можно закончить по-разному. Я попробую объяснить.

Он внимательно, выжидающе смотрел на меня. Я оглянулся на Драгина, подумал, что надо бы перевязать его ногу, вспомнил, что и сам ранен; но объясниться с Артёмом мне представлялось более важным, и я начал:

— Выслушай меня, пожалуйста, до конца, не перебивай. Я и так слова с трудом подбираю, а сейчас особенно. А потом сам решишь, что делать. Ладно? — он кивнул, не сводя с меня глаз. — Артём, ты уже год слышишь эту штуку, к которой мы сюда пришли. Её слышат и другие люди, например, я, верно? Но ты слышишь сигнал бедствия, а я — нет. Те, другие люди, что приезжали сюда, кто-нибудь ещё из них думал, что этой штуковине нужна помощь? Ведь нет? Ты думал, почему так?

— Думал. Я же говорил: это потому, что я понимаю её лучше. Это же не каждый может! У меня восприимчивость к ней гораздо выше, чем у других, и то, я ведь тоже не сразу понял, что ей нужно. Поэтому я здесь! Я же и сам понимаю, что кроме меня — никто…

— А как ты объяснишь, что даже мы с тобой, здесь, вблизи, ощущаем её по-разному?

— Я же говорю, у нас разная восприимчивость…

— Нет, не в этом дело, — перебил его я, — тогда бы мы чувствовали одно и то же, но с разной силой. А у нас у каждого своя тема. Вася говорил, что он как будто самолёт слышит. Драгина просто по затылку холодит. Мне призраки мерещатся, тебя вот на помощь зовут. Но ты же не думаешь, что она передает каждому индивидуально? А может, просто каждый трактует смысл передачи по-своему? Она действует нам на сознание, да ещё как действует, тут спора нет, но сознание-то у каждого своё. Со своими тараканами. И вот под этими самыми передачами тараканы начинают ползать особенно быстро, — улыбнулся я, — понимаешь?

Артём не сводил с меня глаз.

— Что ты пытаешься сказать?

— Что ты за деревьями леса не видишь. И я туда же. Всё очень просто. Твоя подруга умерла, и ты жил с чувством вины. Зациклился на этом. Даже когда ты об этом не думал, эта мысль всё равно была где-то поблизости. Потом ты заболел, и воспринял болезнь, как наказание. Когда ты услышал эту штуку, и начал пытаться уловить смысл сообщения, твое подсознание просто выдало тебе идею, которую ты сам туда поместил. То есть, это ты придумал, что ей нужна помощь, понимаешь?

— Нет, Саша, нет! — взволнованно возразил Артём. — Как это — я придумал? Я же точно, отчётливо слышу! Я точно знаю! И ты говорил, что слышишь то же самое! Пустота, одиночество, бескрайность, необъятность, она же здесь совсем одна! Просто я понимаю её лучше, и знаю, что ей нужно!

— Что? Что ей нужно?

— Золото!

— Артём, — устало сказал я, — не нужно ей никакого золота. Это ты хочешь отдать его, в обмен на чистую совесть. На самом деле ты хочешь вернуть тот день, когда поехал за соревнования, за золотом, вместо того, чтобы поехать в свой город, и не дать умереть той девчонке.

— Но это же совсем другое, — тихо сказал Артём, глядя в сторону, — то золото ведь просто условность. Титул. Символ. Цель.

— Именно. Если бы ты мог выбирать, пожертвовал бы ты всем этим в обмен на её жизнь?

— Да.

Я развел руками.

— Твой разум не нашёл ничего лучше, чем облечь все эти образы — символ, цель — во вполне материальное золото. Которое ты отдашь этой штуке, и она якобы спасется. И ты с чистой совестью простишь себя, и заживёшь дальше. Этакий обмен. Ты сам всё это придумал. Как только ты это поймешь, она перестанет тебя тянуть.

Артём молчал.

— И знаешь, — добавил я, — ты поэтому и уверен, что этот метеорит — «она».

Артём все так же молча глядел в небо. Я понимал, что ему нужно время переварить новую информацию, и опасался, как он себя поведет, когда поймет, а я не сомневался, что он поймет, что я прав. Что теперь будет? Не потеряет ли он контроль над собой? Что станет с ним теперь, когда я фактически лишил его стержня, той цели, которая вела и держала его всё это время?

Артём долго молчал, уставившись в землю. А потом перевёл взгляд на меня и просто сказал:

— Надо идти обратно.

И начал подниматься. Я хотел помочь ему, но он отстранился, и я оставил его в покое, понимая, что нужно дать ему время взять себя в руки. Огромное облегчение испытывал я теперь, камень с души свалился, и я точно знал, что надо делать дальше. Нам всем нужно вернуться к катамарану, где нас ждёт Вася, еда, аптечка, палатки. Там мы отдохнем, и жизнь станет проще, осталось только добраться туда, и лучше не думать о том, где взять сил на дорогу. Выпрямив спину, я огляделся, решая, с чего начать. Нужна вода. Нужно перевязать Драгина. Нужно перевязать собственную рану. Согреть Артёма. Допросить Драгина: наверняка где-то неподалеку его ждёт рюкзак, где найдётся какая-нибудь пища. Но в первую очередь следовало заняться его ногой. Или водой? Во рту совсем пересохло. Может, не кипятить? Вода с виду чистая. Я, промочив ноги, наполнил бутылку, напился сам, предложил Артёму, но он, стоя в обнимку со своей осиной, даже не взглянул на меня. Я поднял рюкзак, вытряхнул содержимое на землю, открыл Артёмов контейнер с лекарствами, отыскал обезболивающее и направился к Драгину.

Он метнул в меня гневный взгляд, но от таблеток не отказался. Он не сопротивлялся, когда я распорол его штанину и бегло осмотрел раны. Сквозь бедро резиновая пуля прошла навылет: на передней поверхности красовалась аккуратная дыра размером с мелкую вишню, зато сбоку, там, где пуля вышла, нога была изрядно разворочена, и сильно кровоточила, хотя я был уверен, что самые крупные сосуды остались не задеты. В колено, я, к счастью, не попал, но вторая пуля задела кость на два пальца ниже того места, куда я целился; там нога посинела и сильно отекла, а крови было совсем немного. Обе раны довольно неприятные, а у меня не было никакого перевязочного материала. Я, как мог, продезинфицировал края ран Артёмовым одеколоном, от запаха крови вперемешку с шипровой свежестью меня опять замутило; борясь с тошнотой, я обрезал штанину, порвал её на полосы, перетянул рану на бедре. С коленом было сложнее, нога вокруг пулевого отверстия сильно распухла, а Драгин не давал ощупать кость, вопя от боли и пытаясь отбиваться здоровой ногой, так что я решил принять травму за перелом и зафиксировать его ногу с помощью шины. Пришлось отправиться на поиски подходящих деревяшек, размышляя попутно, чем я буду их приматывать. Оставалось только разрезать спальник, чего мне очень не хотелось делать. Мне хотелось залезть внутрь, застегнуться наглухо, проспать полдня, проснуться, поесть, и проспать ещё столько же… Пускаться сейчас в пятнадцатикилометровый путь назад, с раненым Андреем и едва живым от слабости Артёмом, казалось мне безумием. Но и оставить их я не мог. И помощи мне было ждать неоткуда. Борясь с подступающим отчаянием, я старался не думать о будущем дальше, чем на шаг вперёд. Я ставил перед собой выполнимые задачи, одну за другой. Сейчас закончу перевязку, и разведу огонь. Выясню, есть ли у Драгина еда. Потом мы поспим. Драгина держать подальше от Артёма. Меня-то он теперь не тронет, без меня ему отсюда не выбраться, а вот Артёму он может попробовать отомстить… И «Стример» Артёму не оставить, он в смятении, ему хватит одного-единственного патрона, чтобы вышибить себе мозги… Придётся мне самому всё контролировать. Как-нибудь…

Двигаясь медленно, как в тумане, спотыкаясь на ровном месте, я все же нашёл несколько подходящих жердин, чтобы соорудить шину, и вернулся на поляну. Может, разрезать на бинты запасные Артёмовы джинсы? А как я буду крепить жесткую ткань? У меня было несколько английских булавок, но они не годились, плотно стянуть ими ткань не получится, они не выдержат нагрузки. Разрезать тельняшку? А чем я буду перетягивать Артёму рёбра? Сниму свитер. Решено. Я начал надрезать и рвать джинсы, когда вдруг случайно, сквозь треск разрываемой ткани расслышал тихий, как шелест, голос Артёма:

— Мне плохо.

Я подумал, что мне, наверное, показалось, но все же развернулся к нему, и похолодел. Артём, с посеревшим бескровным лицом, скользил плечом вниз вдоль ствола осины, оседая на землю. Я бросился к нему, но было уже слишком поздно что-то предпринять. Наверное, ничего нельзя было сделать самого начала, когда он только решил ехать сюда, несмотря ни на что, или даже ещё раньше, с момента, как ему позвонила под утро его школьная подруга, и все последующие события стремилось к одному предрешенному исходу. Я подхватил его, опустил аккуратно на жухлую траву, ловя его угасающий взгляд; он, хватая ртом воздух, шевелил губами, пытаясь что-то сказать, но я не смог разобрать ни слова. Закрыл глаза, судорожно вздохнул, волна мелкой дрожи пробежала по его телу раз, другой, он весь потянулся — и затих. Всё закончилось. Артём больше не дышал. Он был мёртв.

Я некоторое время стоял на коленях перед его телом, не в силах осознать произошедшее. Взял его холодную жёсткую руку, подержал немного, растерянно положил руку обратно на неподвижную грудь. Странно, я совсем ничего не чувствовал. У меня стало пусто внутри, ни единой мысли в голове, никакого движения. Пустота. Я встал, и, как запрограммированный, вернулся к делу, которое оставил: продолжил рвать на полосы джинсы, затем резать ставшую ненужной теперь тельняшку. Я уже почти закончил накладывать повязку, когда Драгин, нарушив молчание, спросил, кивнув в сторону, куда я избегал смотреть:

— Что, всё-таки помер?

И тут ко мне начали возвращаться чувства. Спираль развернулась стремительно, полностью заполнив сознание болью, виной, и горечью утраты. Это заполнило голову, потом тело, а потом хлынуло наружу.

Сначала моя злость изливалась на Драгина, и я колотил его, пинал ногами, потом вспомнил про «Стример», вытащил его, собираясь разнести Драгину череп, но вдруг понял, что не он виноват в произошедшем, настоящий виновник здесь, рядом, под водой. Бросив Драгина, я подбежал к озеру. Меня распирало от чувств, которые я не умел выразить словами, и я орал, задыхаясь, на спокойную водную гладь, присыпанную желтыми и красными листьями:

— Довольна ты, сука?! Ты довольна? Этого ты хотела?! Посмотри на нас! Посмотри, что ты с нами сделала! Ты же не стоишь его! Не стоишь! Сука, сука, сука!!!!

Стоя у самой воды, я кричал, пока не охрип, пока мне не стало казаться, что кровь вот-вот пойдёт горлом; потом я стрелял в воду, зашвырнул туда же пистолет, потом принялся швырять в воду комья глины из-под собственных ног. По воде шли круги, опавшие листья слегка покачивались на волнах. Никто меня не слышал. И когда я, вконец обессилев, закрыл глаза, в затылке защекотало.

Это не было похоже ни на что, что было раньше. Меня снова будто сильно ударило прямо в лоб, оглушило, ослепило, лишило контроля над собственным телом; в голове взревела сирена, и кроме неё я ничего не мог слышать и воспринимать. Расслабиться я и не пытался. Распираемый ненавистью и гневом, я снова и снова мысленно повторял свою речь в надежде, что эта штуковина услышит меня, но сирену в голове сделали громче, и картинка вырубилась, как будто кто-то случайно выдернул вилку из розетки.

А потом включил обратно. Я лежал у самой воды, дрожа от нервного перенапряжения, а ещё потому, что вся одежда на мне была насквозь мокрой. Я приподнялся, оглядел себя, провёл непослушной рукой по мокрым волосам, поморщился от боли в плече. Ноги до колен были измазаны илом. Вода как будто отступила, и я мог разглядеть собственные следы в мутном чёрном киселе. Похоже, я искупался. Я встал на четвереньки, выбрался на поляну, и там снова улёгся животом на сухую траву.

У меня больше не оставалось сил. Я был полностью опустошен, и физически, и морально, и собирался заснуть, и больше никогда не просыпаться, прямо здесь, на берегу, ровно в семи с половиной километрах от катамарана, без учета того, что нужно обойти по окружности озеро, перебраться через овраг, и обогнуть заболоченный участок, так что получится почти восемь километров. Я мысленно прошёл это расстояние, и вдруг, ошеломлённый, сел…

Я знал этот лес так же хорошо, как собственную квартирку, каждое дерево, каждую кочку, каждый овражек в радиусе десяти километров мог найти хоть с завязанными глазами. Я знал наперечёт все сухие деревья, годные на дрова, знал, какие деревья можно срубить, всё равно не доживут до следующей весны; я знал точную глубину озера передо мной, и насколько оно глубже того озера, в котором Артём набирал воду, которую он принёс мне в первую нашу неорганизованную ночь в лесу. Я видел, какой крюк мы сделали по пути сюда, и не понимал, как это было возможно. У меня в голове появилась точная, подробная карта местности. Чем бы не была эта штуковина под водой, она забрала у меня друга, а взамен дала мне карту.

Мокрый, продрогший, обессиленный, я оглядел поляну, как поле проигранного сражения. Всё кончено — почти. Скоро я уйду. Но перед этим мне предстояло ещё одно испытание. Мне нужно сделать что-то с телом Артёма. Придётся оставить его здесь. Пройдут дни, пока за ним вернутся; я должен как-то похоронить его. Глубоко вздохнув, я тяжело поднялся.

Артёма под осиной не было. Я растерянно озирался по сторонам, думая, что я, должно быть, что-то перепутал, и ищу не там. Но Драгин был на прежнем месте, лежал, глядя на меня настороженно. Я усмехнулся про себя: что, не ожидал от меня? Я и сам от себя не ожидал. Когда я подошёл к нему, он весь подобрался.

— Драгин, я ничего не понимаю, — произнес я, удивившись, как звучит мой голос, — где Артём?

— Ты же его только что утопил. В озере.

— Что?!

— Ты взбесился. Орал, угрожал, стрелял. Потом поволок его в воду. Шёл, пока под водой не скрылся. Я уж думал, вы оба потонете, но ты выплыл.

Пока он говорил, в моей голове начали всплывать воспоминания, не мои, а как кадры из забытого фильма: непослушное тело Артёма, у меня не хватает сил поднять его, и я, пятясь, тащу его к воде, ухватив за запястья. Стараюсь не спотыкаться, ноги увязают в иле, почти невозможно шагать, но меня тянет, я чувствую, как вода вибрирует, и я неимоверным усилием делаю шаг, ещё, вода смыкается над головой…

Наверное, это были галлюцинации, теперь я это точно понимал. Меня преследовало чувство, что я только что очнулся от долгого болезненного сна, и теперь с трудом воспринимаю действительность, но, тем не менее, чётко осознаю границу между сном и явью. Всё, что было до того момента, как я обнаружил себя, промокшего, у воды, было сном. В действительности был я, Драгин, подступающий вечер, и знакомый мне, как родной, лес вокруг. Не было только Артёма.

Я поднял рюкзак. Сунул слитки в карманы, получилось не поровну, куртку перекосило. Запихав обратно в рюкзак разбросанные вещи, я захватил нож, и, не обращая внимания на крики Драгина, пошёл прочь от берега. Я не собирался бросать его на произвол судьбы, но мне следовало сделать одну важную вещь.

Отойдя ровно на четыреста восемьдесят три метра, я выбрал симпатичное четырнадцатилетнее здоровое дерево, сбросил рюкзак, и принялся копать яму. Руки не слушались, слезы застилали взгляд, но я рыл, взрыхляя почву ножом, разгребая руками, пока не сделал глубокую яму; туда я уложил три золотых слитка, контейнер с лекарствами, карты, книжку. Пошарил по карманам Артёмовой куртки, нашёл пластиковый конверт с его документами. Вытащил паспорт, раскрыл. С фотографии на меня смотрел серьёзный Артём Сергеевич Морозов. Прощай, Артём Сергеевич, подумал я. Ты прости меня. Я считал тебя другом. Мне будет тебя не хватать. Я вернул паспорт обратно в конверт, бросил на золото, и, мучаясь от боли в сердце, тщательно зарыл яму. Подумал, не надо ли вырезать какой-нибудь знак на коре, и решил, что не стоит — сам я найду это место даже с завязанными глазами. Когда придёт время, я вернусь сюда, а пока никому, особенно Драгину, не надо знать, где я закопал слитки, из-за которых человека, который принёс их сюда, нет теперь в живых. Обратно я пошёл наискосок; выйдя к озеру немного в стороне от нашей поляны, я забросил в воду рюкзак и куртку. Постоял немного, собираясь, и направился к Драгину.

Похоже, он в первый раз за всё наше знакомство был по-настоящему рад меня видеть. Но когда я спросил, сможет ли он идти, он снова уставился на меня, как на ненормального:

— Стемнеет меньше, чем через час. Куда идти?

— Я знаю, куда. Идти придётся прямо сейчас, Драгин. Если я усну, то замерзну. Здесь вся дорога восемь километров. Должны справиться. Вася ведь ждёт нас?

— Конечно, ждёт. И ждать будет. Как ты собираешься ориентироваться в темноте?

— Это уж ты предоставь мне. У меня компас в голове. И тебе сейчас решать, веришь ты ему или нет. Если нет, останешься здесь один.

Драгин оглядел меня оценивающе, и принял решение.

— Попробую идти.

Схватившись за мою руку, он грузно поднялся, и, опираясь на моё плечо, сделал несколько шагов. Я не стал останавливаться, и, ни разу не оглянувшись, углубился в лес.

Идти было тяжело, когда Драгин наваливался на меня всем своим весом, я едва выдерживал его. Артём весил как девчонка, Драгин же, как и положено крепкому мужику, весом был не меньше меня, но сил во мне было значительно меньше. Их не было вообще. Я держался на честном слове, сам отстраненно удивляясь, как мне это удается. Уже совсем стемнело, а мы не прошли и трети пути, и я понимал, что скоро просто свалюсь без чувств, и тогда нам обоим, скорее всего, наступит конец, но старательно гнал от себя как эти, так и все прочие мысли.

Ещё через полчаса я все-таки упал, споткнулся, и не смог подняться. Просто уснул на ходу. Драгин не позволил мне отдохнуть, растормошил, растолкал, и я снова встал и пошёл. Остатка пути я совсем не помню. Просто в какой-то момент мы вышли на открытую местность, и мой внутренний навигатор подсказал мне, что мы достигли цели. Драгин орал что-то над моим ухом, потом я увидел перед собой Васино озабоченное лицо, и рухнул ему на руки. Он волок меня к огню, в тепло, по которому я так соскучился; снимал с меня мокрую одежду, кутал в спальник, перевязывал плечо, вливал в меня горячий чай. От такой заботы я совсем расплылся, и снова уснул. Вася вырвал меня из сна ещё только на секунду, растряс меня, и, когда я с трудом открыл глаза, спросил:

— А Артём? Что Артём?

Я отрицательно качнул головой.

— Драгин? — тихо, почти шёпотом спросил Вася.

Я снова покачал головой:

— Нет. Сердце.

И снова уснул.

Утро выдалось на редкость ясным. И дело было не в безоблачном небе — кристальная, звенящая ясность царила в моей голове. Вася не позволил мне проспать столько, сколько я мог и хотел, разбудил, и потребовал полного рассказа обо всём, что произошло со мной с того момента, как мы расстались на этом самом месте несколько дней назад. Предчувствуя облегчение от исповеди, я выложил ему всё, подробно, не утаивая даже самых нелестных для меня деталей. Вася слушал не перебивая, не задав ни одного вопроса; он только хмурился и тёр свой подбородок, как всегда делал в задумчивости. Когда я закончил, он ещё долго молчал, и я успел начать корить себя за излишнюю откровенность. Я выставил себя идиотом. Я и был идиотом. Действительно, история наших с Артёмом похождений, полная, как мне тогда виделось, трудных решений, сомнений и преодолений, сейчас, в свете дня, у костра, в тепле и сытости казалась мне самому полной нелепицей. Я теперь и сам не мог понять, что заставило меня ввязаться в эту историю; я чувствовал себя ребёнком, глупая, бессмысленная шалость которого привела к трагическим последствиям. Впрочем, так оно и было, и меня мучил жгучий стыд. И вина. Фактически, Артёма погубил я. Сейчас, оглядываясь назад, я понимал, что только мешал ему всю дорогу, которую он, не вмешайся я, проделал бы сам менее, чем за пять часов — столько времени понадобилось нам с Андреем, чтобы вернуться от озера к катамарану. Но тогда я ведь не понимал, что у него-то карта была с самого начала, не мог я знать, что это такое, иметь навигатор в голове… И главное, кто тянул меня за язык объяснять Артёму, что всё его путешествие изначально не имело смысла?

Вася прервал мои горестные размышления, обратившись ко мне с неожиданной теплотой:

— Ну ты и натерпелся. Но ты поверь, нам тоже нелегко пришлось. Драгин совсем с катушек слетел, чем дальше, тем хуже, да и я сам ходил, как обдолбанный. Ведь и отпустил в итоге Андрюху. А сам сижу, костерок жгу, рыбу ловить пытаюсь, и как в тумане всё. Вчера, когда эту штуковину выключили, у меня глаза открылись. Вас три дня как нет, Драгина тоже два дня нет, а я даже не чухнулся! Я чего только не подумал. Решил, если вы сегодня не вернётесь, надо будет за помощью идти. Представь, одному с катамараном управляться! Я, если честно, уже и не надеялся…

— Как это — выключили? — перебив его, спросил я.

— А так. Ты что, не заметил? Вечером вчера. Получается, как ты Тёмку утопил, так и выключили.

Горечь опять всколыхнулась в груди.

— Не топил я его. Он уже мёртвый был…

— Я тебя не обвиняю, — мягко сказал Вася, — ты за себя не вполне отвечал. Мы все за себя не вполне отвечали. Я, пока ты спал, с Андреем поговорил. Ты, Саша, постарайся и его понять. Он теперь тоже в отчаянии, волосы на себе рвать готов.

— Драгина понять?! Драгина? Как же! Уж он-то вполне себя контролировал! Вот уж у кого башка соображала! Он думал, что делает! Он убивать нас шёл, и я теперь должен понять?!

Вася только головой помотал.

— Нет, Саша, не контролировал. Ты почти всё правильно понял, и, в отличие от нас, догадался, пока эта штука ещё работала. Ты не понял только, что она действовала на нас не только во время этих так называемых передач, а постоянно. Чем ближе мы к ней подходили, тем сильнее менялись. Из каждого повылезала дрянь. Из каждого — своя. Драгин из-за этого золота свихнулся. Он всегда жадный был, но не в такой же извращённой форме. Неужели ты думаешь, что он в трезвом уме вздумал бы убить человека?

Честно говоря, я именно так и думал.

— Нет. Никогда. Просто поверь мне. Я его знаю. И не суди, ты не жил так, как он. Жил бы, тоже стал бы жадным. Только он обычно свои заморочки при себе держит, но тут золото это… Оно же и вправду диких денег стоит. Андрюха просто помешался. И чем дольше мы тут торчали, тем хуже. Поверь, он же понимает, чего натворил. Не знает, как тебе в глаза смотреть… И я тоже хорош, решил, вы сами разберётесь. Думаешь, я не понимал, что происходит? Очень хорошо понимал. Но мне реально как-то по фигу стало. Может, если бы я сопротивлялся, задержал бы Андрюху, и Тёмка бы жив остался. Может ведь? Так вот…

— Вася, вы с Андреем братья? — спросил я.

— Откуда ты знаешь?

— То есть — да? Артём догадался.

— Умный был парень, и наблюдательный. Да. Единокровные, по отцу. Отца уже нет давно, а матери наши дружат. Вот как оно бывает.

Он замолчал, принялся снова теребить подбородок.

— Вась, а я? На меня она почему не действовала?

— Как это — не действовала? Ещё как действовала. Неужели, сам не понимаешь?

— Нет. Не понимаю.

— Не понимает он, пионер-герой. Сам погибай, а товарища выручай. С чего бы ты за Тёмкой в лес попёрся?

— Нет, — горячо возразил я с полной уверенностью, что Вася ошибается. — Нет! Причём здесь эта штуковина?! Просто не мог я его одного там бросить! Понимаешь? Просто — не мог! Я даже не думал, что…

— Саша, — перебил Вася, — ты себя слышишь? Я тебе о том и говорю, не мог ты его бросить, конечно. Скажи спасибо метеориту.

— Я бы и без метеорита не бросил, — сказал я, понимая, как глупо это прозвучало.

— Конечно, не бросил бы, — усмехнулся Вася. — Он же ничего нового в твою голову не вложил. Просто усилил то, что там и так было. Вот мы и поглядели, кто у нас ху из ху… Некоторые оказались особенно ху… Ладно, надо решать, что дальше делать. Пойду за Андреем, и будем думать, — он встал, и направился к палатке.

— Подожди, Вася! Я не понял, как это её выключили? Кто? Почему? Неужели, ей и вправду Артём был нужен? Получается, когда его не стало, она тоже исчезла?

— Не знаю, Саша. И разбираться не хочу. У нас сейчас и так проблем хватает.

Драгин с трудом выбрался из палатки, уселся напротив, избегая смотреть мне в лицо, да и мне на него глядеть не хотелось. Вася устроился между нами.

— Итак, ситуация такова: нам срочно надо выбираться. Драгину нужно накладывать швы, и чем быстрее, тем лучше. Твоё, Саша, плечо тоже надо показать врачам. Нам придётся объяснить, откуда ваши раны, и если Сашкина сойдет за несчастный случай, то с Андрюхой нас ждут проблемы. Я лично вижу два пути. Первый: мы сами вызываем полицию и подробно всё излагаем. После чего идём под суд. Второй путь: мы молчим. Выбираемся к людям, ищем больницу. Там рассказываем, что пошли в поход, просто хотели побывать в легендарном месте. В лесу нарвались на фанатика, вообразившего, что это его земля, и его упавшая звезда. Последовала драка, взаимное нанесение телесных повреждений, и так далее. Напишем заявление. Место событий — лес, координат никто точных не знает, примет не помнит — дело было вечером. Версия сырая, но будет время проработать. Слушаю ваши предложения.

Драгин только равнодушно пожал плечами. Видимо, нога у него сильно болела, и он был полностью сосредоточен на своих ощущениях. Сейчас его волновало только собственное здоровье. Вася посмотрел на меня.

— Я за первый вариант. Я считаю, надо рассказать всё, как есть, — сказал я.

Драгин поднял голову и вопросительно уставился на меня. Вася молчал, ожидая, что ещё я скажу, а я молчал, закипая. Кажется, они уже всё придумали, пока я спал, так что от меня теперь требовалось только согласие, которого я давать не собирался. Пауза затягивалась, и я повторил свою мысль:

— Я сам пойду в полицию, и всё расскажу, как было. И мне плевать, что вы оба думаете.

— Хорошо. И что же ты расскажешь?

— Всё, как было. С самого начала.

Вася задумался, взял у Драгина сигарету, неловко закурил. Потом сказал, обращаясь только ко мне:

— Ладно. Но сейчас представь, как это будет выглядеть со стороны. Некий молодой человек нанял Драгина и заодно нас, чтобы мы доставили его в определенную точку дикой местности. Назовём его «А». Ходят слухи, что в этой местности произошло редкое природное явление — падение метеорита, и наш наниматель собирался его найти. По ходу путешествия выясняется, что молодой человек болен, безумен и богат. Он возит с собой три кило золота. Причём, выяснили мы это, обыскав его рюкзак. Далее, наша группа подверглась психологическому воздействию со стороны метеорита, и члены команды начали вести себя неадекватно, в частности, один из них совершил нападение на «А» с целью овладеть его золотом.

— Так и было, — пробурчал я.

— Отлично, слушай дальше. И представляй, как оно будет выглядеть в протоколе. Когда «А» попытался спастись бегством, ему были нанесены телесные повреждения, когда же ему удалось, применив незарегистрированное травматическое оружие, избежать дальнейшего насилия, скрывшись в лесу, он подвергся преследованию со стороны члена команды Александра Александровича Дежнёва. Спрашивается, зачем Дежнёв преследовал «А»? С целью обеспечить его физическое и эмоциональное благополучие? Или с целью овладеть его имуществом? Далее, Дежнев и «А» проводят трое суток в тайге, страдая от постоянных галлюцинаций. В результате Дежнёв так же наносит «А» повреждения, завладевает его незарегистрированным травматическим оружием, лишает его свободы путем привязывания к дереву, причём, заметь, всё это происходит под воздействием галлюциногенного метеорита. Тем временем Андрей Алексеевич Драгин, который тоже преследовал «А», настигает его, и наносит ему очередные телесные, очевидно, так же с целью овладения имуществом. После чего «А» постигает внезапная смерть. Далее — между Дежнёвым и Драгиным возникает конфликт, в результате Дежнёв применяет оружие. Затем Дежнёв с согласия Драгина избавился от тела «А», утопив его в озере вместе с незарегистрированным оружием и личными вещами. Далее Дежнёв спрятал материальные ценности, закопав их в потайном месте. После чего Дежнёв и Драгин вернулись к ожидающему их Василию Алексеевичу Степановскому. Всё так? Потом, не выдержав угрызений совести, Дежнёв во всём сознаётся. Метеорит мы выдумали, чтобы оправдать себя и смягчить приговор. Тело найдут. Сломанные кости и выбитые зубы докажут факт побоев. Ты, Саша, получишь срок. Драгин, скорее всего, тоже. Я пройду свидетелем.

Драгин успел выкурить сигарету, пока я обдумывал услышанное. Наконец, я ответил:

— Морозов. Его фамилия была Морозов. Артём Сергеевич. И он не был сумасшедшим. Мы из одного котелка ели, под одной крышей спали. А теперь ты говоришь о нём так, как будто он не был человеком. А он был, почти таким же, как я или Драгин, только лучше. Он был лучше нас, у него совесть была. А у нас — нет, раз ты рассуждаешь так, как рассуждаешь, а я молчу и тебя слушаю.

— Саша, мне очень жаль Артёма. Нам всем жаль. Но посмотри с другой стороны — ты ведь знал его всего несколько дней. Вы даже не были близко знакомы, а теперь из-за него у тебя может пойти наперекосяк вся жизнь. Ты не можешь брать на себя проблемы всех малознакомых людей, с которыми тебя свела судьба.

— Я с вами несколько лет знаком, но сейчас понимаю, что совсем вас не знал. И чем больше узнаю, тем противнее становится. А Артёма я успел узнать достаточно, чтобы понять, что он был хорошим человеком, и жил по совести. Я собираюсь следовать его примеру. И моя совесть требует признаться.

— Посмотри, куда эта самая совесть завела Артёма! Сделай выводы!

— Его не совесть завела. Его мы завели! Или я один это понимаю?! Мы! А теперь размышляем, как бы уйти от ответственности! Здесь вчера человек умер! Молодой, только начинающий жить человек! У него была семья, друзья, девушка любимая! Его искать будут! Ждать! Надеяться! Они имеют право знать, что с ним случилось, попрощаться, похоронить его по-человечески! Я не смогу промолчать. Ты, наверное, сможешь. А я? Мне как быть?

— Сможешь. Вот увидишь. Время пройдёт — и сможешь. В конце концов, это не только твоя вина, мы все виноваты в одинаковой степени.

— Вина поровну не делится, она вообще не делится, — повторил я слова Артёма. — Она у каждого своя, того размера, который совесть вмещает. Если она, конечно, есть, эта совесть.

— Хорошо. Отлично. Давай расскажем этим замечательным людям, что их сын и друг, насрав на них, сбежал спасать метеорит, голос которого он слышал у себя в голове. Прихватив все денежки, которые они с трудом собрали ему на лечение. Они, конечно, всё поймут. Расскажи, как ты, вместо того, чтобы вправить ему мозги и отправить домой, взялся ему помогать. Расскажи, как бил его, как топил. Думаешь, им полегчает? Да они проклянут тебя, только не рассчитывай, что это кого-то утешит.

— Да не топил я его, Вася! Он уже мёртвый был, слышишь?

— А ты в этом абсолютно уверен? А если и да, почему не попробовал ничего сделать? Он же умирал у тебя на руках! Сделал ты хоть что-нибудь? Попробовал хотя бы? Нет?! Об этом ты хочешь поведать его родне? Чтобы им было, кого ненавидеть?

— Заслужил, — тихо ответил я.

Высказанная Васей мысль поразила меня. Я ведь и в самом деле никак не убедился в том, что он действительно мёртв, просто поверил своим глазам, и всё. Что, если я ошибся, и он действительно был ещё живой, когда я волок его в озеро? Мне вспомнилось его признание: он же боялся, что метеорит утянет его заживо. Мороз пробежал по моей коже. Неужели я действительно сам утопил его?!

— Заслужил, — повторил я с отчаянием.

— Дурак ты, Лаперуза. Ты не сделал ничего, за что стоит садиться в тюрьму. А дойдёт до тебя это только тогда, когда ты там окажешься.

— Всё равно. В любом случае, что бы мы ни говорили, его будут искать. На нас всё равно выйдут. Так что весь наш разговор не имеет смысла.

— А как, по-твоему, на нас выйдут?

— Да элементарно. Артём билеты нам покупал. В поезде с нами ехал. И потом от станции. Нас видели вместе, так что…

— Ошибаешься, — вставил Драгин, — билеты я заказывал. И вообще, я за всё платил. Я завёл электронный кошелек, он клал туда деньги через терминал. Для этого никаких документов не нужно. И на поезд на него я билета не брал, он как-то сам покупал. Или с проводником договаривался.

Ну, конечно. Артём же знал, что его будут искать, и опасался, что найдут раньше, чем он успеет закончить своё дело.

— А мужик тот, водитель?

— Да кто же его спрашивать будет? А если и спросят, так мы того парня и не знали. В поезде пару станций с нами ехал, оказалось, нам и дальше по пути. Он потом на маршрут пешком ушёл, а куда — кто его знает.

Действительно, получалось, что шанс сохранить в тайне наши приключения у нас был. И всё же, я не собирался поддаваться убедительным Васиным речам.

— Мне нужно подумать, — сказал я, только чтобы прекратить напрасный разговор.

— Подумай. Подумай, Саша, время у тебя пока есть.

Я действительно был уверен, что времени у меня ещё много, и надеялся, что слова, которые помогут убедить парней поступить правильно, сами придут ко мне. Но я ошибался.

Весь остаток утра мы с Васей собирали лагерь и увязывали вещи. Драгин передвигался с трудом; я понимал, что и на катамаране он теперь станет грузом, так что грести нам с Васей предстояло вдвоём. Левая рука у меня действовала плохо, рана на плече, хоть и не глубокая, но затрагивающая постоянно задействованные мышцы, сильно болела, и я беспокоился, смогу ли я управляться с веслом. Конечно, мы шли по течению, и вышли бы к финишу в любом случае, даже совсем без вёсел, но нам нужно было как можно более спешно доставить Драгина в больницу, от этого могла зависеть его жизнь. Вскоре выяснилось, что и моя тоже. Купание в озере и прогулка в мокрой одежде доконали мой измученный иммунитет, так что я всё более чётко ощущал признаки быстро развивающегося заболевания. Уже к середине дня меня качало от слабости, голова раскалывалась, а увеличенные лимфоузлы на шее мешали поворачивать голову. Позволить себе сделать то, о чем умоляло моё тело, лечь и уснуть, укутавшись потеплее, я не мог. Не желая создавать дополнительных проблем, я решил не говорить ничего Васе, которому и так приходилось нелегко, и старался быть полезен, насколько это возможно. Ещё покидая место нашей длительной стоянки, мы договорились, что на ночёвку встанем как можно позже, даже дрова, обильно заготовленные Васей в период одинокого ничегонеделания, мы взяли с собой. Так что работать вёслами нам предстояло до самого вечера.

В тот день я узнал, что лучшее лекарство против душевных терзаний есть страдания физические. Не успели мы выйти на воду, как я понял, что не могу размышлять, пока каждое движение отдается болью в плече и голове, а ближе к вечеру я был не способен уже к любой деятельности, требующей хоть минимального сосредоточения ума; всё, что я мог — это заставлять своё тело работать.

Когда вечером Вася дал команду причаливать, я даже с некоторым сожалением оставил весло, ведь теперь надо было думать, что делать дальше. Но Вася избавил меня от необходимости принимать решения. Он сам распаковал мешок, выдал мне палатку, которую я поставил уже на автопилоте, залез в неё и сразу уснул. Когда меня разбудили к ужину, я выполз наружу, но еда в меня не лезла, как я ни старался. Сидя с миской в руках, я боролся с желанием откинуться на спину и снова уснуть. Спать пока было нельзя: Драгин и Вася принялись обсуждать свою версию случившегося. Меня раздражало, что они говорили так, будто я уже дал согласие молчать, и даже пытался объяснить им, что они зря теряют время, но напрасно. История, которую они сочинили для заинтересованных органов, представлялась не вполне реальной, но всё же выглядела гораздо правдоподобнее той, что произошла на самом деле. И вскоре я уже и сам был готов в неё поверить.

А может, думал я, никакого Артёма и в самом деле не было? Может, это моя фантазия, обильно удобренная фантастическими сюжетами любимых книг, родила события последней недели? А на самом деле мы, старая походная компания, решили закрыть туристический сезон вот таким оригинальным способом — отправиться осенью водный поход, сплав по реке, ставшей известной благодаря байке об упавшем метеорите. На одной из ночёвок, когда мы мирно ужинали у костра, к нам из леса вышел человек, как мы думали, местный, который потребовал, чтобы мы покинули облюбованное место. Мы отказались, возможно, не слишком вежливо, даже грубо. На грубость неизвестный ответил грубостью, слово за слово, и Драгин вытащил нож, чтобы попугать его. Я попытался влезть, и был ранен. Завязалась драка, из которой Драгин вышел потерпевшим, так как у неизвестного оказалось травматическое оружие. Если бы мы знали, вели бы себя более вежливо, но мы не знали, к тому же мы были в подпитии. Драгин ранил меня случайно, и я действительно не собираюсь предъявлять ему никаких обвинений. А неизвестный, высокий худой мужчина лет двадцати пяти, скрылся в неизвестном направлении. Скорее всего, так оно и было, подумал я. А все остальное — сон, бред. Просто я, кажется, совсем простыл. Просто у меня температура. Просто мне нужно хотя бы немного поспать… Хотя бы немного…

Следующее утро было худшим в моей жизни. Я вылез из спальника насквозь мокрый от пота, и тут же промёрз до костей. Руки не слушались, ноги заплетались. Я оделся потеплее, но мне всё равно было то очень холодно, то слишком жарко. В горле пересохло, меня душил сухой кашель, от которого вскоре начало саднить горло и болеть живот. Плечо болело сильнее, и боль распространялась уже на всю левую сторону спины, но я старался не обращать на неё внимания. Я смог собрать палатку, кое-как упаковал её в чехол, и поплёлся помогать Васе увязывать мешки, но он, оглядев меня, велел мне сесть и следить за костром. От завтрака я отказался, видимо, мой организм совсем отвык от еды за последние несколько дней, и выпил только чай, от которого меня едва не стошнило. Я сидел, собираясь с силами, наблюдая, как Вася перевязывает Драгину распухшую ногу. Они обсуждали что-то вполголоса, но слов я не мог разобрать, и решил, что они собираются бросить меня здесь. Мне это показалось неплохой идеей, во всяком случае, мне не пришлось бы грести, но, когда я сам предложил остаться и улёгся калачиком под деревом, Вася наорал на меня и пинками заставил залезть на катамаран. Он только и делал, что орал на меня, весь оставшийся день: запрещал мне раздеваться, когда мне становилось слишком жарко, и не давал развести костёр, когда я начинал замерзать; требовал, чтобы я не лез в воду, а я так хотел пить, и не позволял искупаться. Он не оставлял меня в покое и на следующий день, когда боль в плече сделалась совсем невыносимой, и распространилась уже на всю спину и грудь; я кашлял до рвоты. Он не давал мне спать, бесконечно задавал глупые вопросы и страшно ругался, когда я затевал беседу с Артёмом или пытался гладить котов, которые спускались на катамаран с неба на маленьких цветных парашютах, а затем ныряли в воду и плыли к берегу. Дальше в моей голове совсем всё перемешалось, и я почти ничего не помню, только как меня сначала везли, потом несли, потом опять везли, а потом меня, наконец, оставили в покое, и я уснул. Проснулся ночью, в кровати, незнакомой, но чистой, и плечо почти не болело. Я понял, что мне всё приснилось, и я ни в чём не виноват, улыбнулся, и снова уснул.

Я не сразу сообразил, где я, даже спросил, но мне никто не ответил, потому что единственный человек, который находился в одном помещении со мной, спал, и раскатисто храпел во сне. Я лежал на одной из четырёх железных кроватей, две из которых были пустыми, в комнате с крашеными в розовый цвет стенами и жёлтым потолком в разводах. За не зашторенным окном было темно, единственным источником света служила лампа в круглом мутном плафоне, тускло освещавшая пространство над дверью. В заклеенную пластырем тыльную сторону ладони была воткнута игла, от нее тянулся матовый катетер куда-то мне за голову, я оглянулся, и увидел подвешенную у изголовья капельницу. Очень хотелось сделать глоток воды и помочиться, но никого, кому я мог сказать об этом, вокруг не было, так что я закрыл глаза и попытался уснуть, но ничего не получалось, переполненный мочевой пузырь не давал спать. Я понял, что нужно искать туалет, аккуратно сел в постели, потом спустил ноги на пол. Ноги были голые, как и весь я, наготу прикрывала только тонкая безразмерная хлопчатобумажная рубашка. Своей обуви я не нашёл, встал босыми ногами на холодный линолеум, постоял, оценивая, смогу ли идти. Сосед продолжал храпеть. Не решаясь выдернуть катетер, я просто снял с крючка пластиковый пакет с жидкостью, вливаемой в мою вену, и аккуратно держа его в руке перед собой, пошёл к выходу. Приоткрыл тяжёлую белую дверь, выглянул в узкий, длинный, залитый зеленоватым светом коридор. Возле двери, на узкой лавке, прижавшись спиной к выкрашенной в жёлтое стене, спал Василий.

— Вася, — позвал я.

Он вскинулся, уставился на меня, моргая, лицо в свете ртутных ламп бледное, белки глаз красные.

— Сашка! Ты чего встал?!

— Мне в сортир надо.

— Какой, нафиг, сортир? Ложись, я сейчас позову кого-нибудь, — вскочил Вася.

— Не надо. Я сам, — я огляделся, решая, в какую сторону мне лучше пойти. Наверное, в ту, где коридор длиннее, решил я, но Вася увлёк меня в противоположном направлении. Туалет оказался неподалеку, за такой же белой дверью, никак не обозначенный, кроме как табличкой «не курить».

— Как Драгин?

— Нормально. Уже прооперировали. Он в другом отделении, туда не пускают. Он в порядке будет. Представляешь, к нему мента приставили, чтобы не сбежал. А куда он денется, в гипсе-то?

Мене враз подурнело, я остановился передохнуть.

— Повеселил ты нас, нечего сказать. Сам-то не помнишь? Но антибиотики верно подобрали, раз ты уже вскочил.

— А где мы?

— Как — где? В больнице, где же ещё.

— Я понимаю. А где? Как мы сюда попали? У меня целые блоки из памяти выпадают. Ночёвку последнюю вообще не помню, дорогу сюда тоже смутно.

— Так и попали, — пояснил Вася, придерживая мою капельницу, пока я делал свои дела. — Как и собирались, по реке. Ночёвку ты не помнишь, потому что её не было, мы палатку не ставили. Андрюха даже грёб, пока не надрался. В итоге дошли до моста, я на дорогу вышел, машину остановил, довезли меня до поселка. Там даже аптеки нет, только фельдшерский пункт, в котором из оборудования — стул, стол, и телефон, чтобы вызывать машину из районной больницы. Поговорил я с этой фельдшершей, она мне объяснила, что это районная — не вариант. Там изба на шесть коек, из лекарств анальгин и валидол, Андрюху там, конечно, зашили бы, но мы бы там застряли: врачи обязаны о таких травмах, как у него, сообщать в полицию, потом канитель, заявления, объяснения, следствие. А ты уже хрипишь, как конь, и на луну пешком собираешься, чем они тебе, спрашивается, помогут без антибиотиков? Короче, она говорит, я тебе ничего не советовала, но вы поезжайте сразу в узловую, до нее 70 километров, если по дороге. Нашёл машину, пригнали, поехали. Ты всю дорогу требовал, чтобы тебя немедленно освободили, рвался обратно в лес и убеждал Андрюху, что это ты его придумал. Водила решил, что ты пьяный, вы, говорит, чуваки, совсем охренели, больному столько наливать. В общем, сдал я вас, а самому пришлось тут помотаться, денег-то наличных нету, а с карты снять — здесь тебе не Питер, банкоматов нет. Пока я денег надыбал, пока купил вам всё, что надо, заплатил, кому следует, то да сё, уже и ночь. Устал, как собака. Еле договорился, чтобы меня из коридора хотя бы не выставили.

Мы добрели обратно до дверей палаты, я мечтал лечь обратно в постель, но Вася задержал меня в дверях:

— Саша… Завтра следователь придёт… Я знаю, ты хочешь поступить по-своему, твоё право. Но нам уже пришлось объясняться с главврачом, и мы пока озвучили свою версию. Ты имей в виду, ладно? — тихо, почти шёпотом сказал он, глядя мне в глаза. Я кивнул и пошёл к своей кровати. Вася проследил, как я ложусь, и притворил снаружи дверь.

К утру температура у меня упала, но я почувствовал себя только хуже. Теперь, когда я снова принимал участие в собственной судьбе, я мог в полной мере ощутить, в каком унизительном положении оказался. На рассвете я проснулся от приступа кашля, который, наконец, стал эффективным, и теперь у меня был полный рот мокроты, которую было некуда сплюнуть. Сосед по палате куда-то исчез, помощи просить было не у кого. Мне пришлось встать, снова снять свою капельницу, которую поменяли, пока я спал, и выйти в заполненный людьми коридор. Люди, преимущественно пожилого и очень пожилого возраста, стояли в очереди к двери с табличкой «не курить», и по их непреклонным лицам я понял, что прорваться туда даже на секунду мне не позволят. Я вернулся в палату, подошёл к окну, понял, что не дотянусь до верхней ручки, не встав на что-нибудь. Но в палате не нашлось даже стула, только ветхие прикроватные тумбочки, на которые я не решился бы вставать даже в бреду, так что мне пришлось взбираться на подоконник, чтобы открыть окно. Путаясь в катетере, едва сдерживая новый приступ кашля, я с трудом повернул рукоятку, спрыгнул на пол, и дёрнул оконную створку. Со страшным скрежетом окно отворилось, одновременно сквозняк распахнул дверь в палату, так что все желающие могли наблюдать из коридора, как я, перегнувшись через широкий подоконник, выкашливаю свои легкие на улицу. На меня грубо наорала прибежавшая медсестра, даже не попытавшаяся выслушать мои оправдания, и я понял, что прощения мне не будет, так как рассохшееся окно не желало снова закрываться. На подмогу медсестре явился мужик в крепко пахнущей потом спецовке; он тоже наорал на меня, запер окно, и велел не подходить к подоконнику. Я начал просить выдать мне какую-нибудь ёмкость, куда я смог бы сплёвывать, мне посоветовали использовать свою посуду и велели лечь, так как мне, оказывается, нельзя вставать. Когда я робко сказал, что хочу в туалет, медсестра посмотрела на меня так, как будто я объявил, что собираюсь вселиться к ней на кухню. Ничего не сказав, она удалилась. Не зная, чего ждать, я вышел в коридор и занял очередь в отхожее место. Старики в очереди никак не отреагировали на мою полупрозрачную рубашку, босые ноги и капельницу, которую я старался держать повыше, но глядели с осуждением, когда меня разбирал кашель. На этом унижения не закончились. Когда моя очередь почти подошла, явилась женщина в зелёном халате с жутковатым приспособлением для приёма естественных отправлений в руках. Она спросила, где её лежачий, и когда все уставились на меня, громогласно поинтересовалась, был ли у меня стул. Желая немедленно провалиться сквозь землю, я слабым голосом объявил, что пока я в сознании, в туалет буду ходить сам, но, когда она повернулась, чтобы уйти, я поковылял за ней, умоляя оставить мне это приспособление, как единственную ёмкость, которой я мог завладеть в этом месте.

В довершение ко всему во время утреннего обхода ко мне явился мой лечащий врач, крупный молодой мужчина, так и пышущий здоровьем. Он осматривал меня со смешанным выражением сожаления и легкой брезгливости на румяном лице. Спросил, как я умудрился приобрести такую тяжёлую форму пневмонии, и когда я ответил, что упал в реку, он без улыбки сказал, что если я буду и дальше вести прежний образ жизни, буду оказываться на больничной койке каждый раз, как открою холодильник. Я понял, что он считает меня законченным алкоголиком, и сожалеет, что вынужден тратить на меня своё время. А что ему было думать? Я и выглядел, как совершенно опустившийся тип. Здоровые спортивные люди не получают двустороннее воспаление легких, едва окунувшись в холодную воду. Мне отчаянно захотелось оправдаться, рассказать, что перед купанием я три дня, мокрый и замёрзший, не ел, почти не спал, боролся со страхом и дрался с бывшим другом, а потом у меня на руках умер друг настоящий, но представил, как этот симпатичный доктор грустно посмотрит на меня, решив, что алкоголь разрушил мой мозг настолько, что я путаю сон и явь, и виновато промолчал. Затем снова явилась медсестра, велела лечь на бок, грубо вколола мне что-то в место, которое принято считать мягким, и удалилась. Я так и остался лежать на боку, едва не плача от жалости к себе. Мне подумалось, что Артём бы себе такого не позволил, но его теперь нет, так что я уткнулся лицом в скомканную подушку и дал волю слезам.

За свою жизнь я сталкивался с правоохранительными органами единожды: ходил в паспортный стол, расположенный на территории участка. Всё, что я знал о полиции и её сотрудниках, ограничивалось информацией, почерпнутой из анонсов телевизионных сериалов; самих сериалов я, конечно, не смотрел: слишком занят был своей благополучной жизнью, учёбой, работой, спортом и досугом. Но когда в мою палату зашли двое, я сразу понял, откуда они, и испуганно сжался под одеялом. Зашли — не совсем подходящее слово, они ворвались, взяли палату штурмом, сопя, топоча каблуками жёстких начищенных башмаков, толкаясь, молча, но производя массу лишнего шума. Деловито осмотрелись, один сел на застеленную кровать напротив моей, открыл чёрную кожаную папку и принялся перебирать бумаги; другой молча вышел, но вскоре вернулся со стулом, на который уселся чуть поодаль; он достал свой телефон и принялся ожесточённо давить на кнопки. Оба показались мне огромными, возможно, потому, что смотрел я на них снизу вверх, к тому же я был почти раздет и абсолютно беспомощен, они же были упакованы в плотные серые одежды и покрыты чёрными куртками, которые они не снимали, наверное, даже перед душем. Под куртками у каждого болталась по кобуре, пояс того, что сел ближе к двери, был украшен резиновой дубинкой. Они вели себя так, словно пришли провести инвентаризацию, на меня смотрели как на предмет подлежащей списанию мебели, без интереса, но и безо всякого отвращения, которое я, кажется, должен был бы вызывать: засаленные волосы липнут к голове, на отёкшем лице щетина, синяки и запёкшаяся кровь, руки изодраны, под ногтями грязь — и всё это было чепухой по сравнению с надрывным хриплым кашлем и запахами, источаемыми моим больным телом. Наверное, люди в чёрных куртках пришли оттуда, где подобное зрелище является частью обыденной реальности, подумал я, и вздрогнул от мысли, что скоро мне придётся столкнуться вплотную с миром, откуда явились эти равнодушные пришельцы. Я снова почувствовал себя как в том кошмаре, что мучил меня в детстве, в котором я лежу, беспомощный, неподвижный, перед серыми фигурами, которые собираются сделать со мной нечто ужасное. Мне стало жутко. Руки затряслись, я вцепился в одеяло, пытаясь собраться с мыслями. Вот оно, сейчас. Сейчас я всё расскажу этим людям. Ближний выложил на прикроватную тумбочку листок бумаги с уже отксерокопированным заголовком, и синюю шариковую ручку.

— Пишите, Александр Александрович.

Я сел боком к тумбочке. Взял ручку. Увидел, что на бланк следует вписать свои данные: ФИО, паспорт…

— Я не знаю, где мой паспорт, — произнес я не своим, дрожащим голосом.

Человек достал из папки ещё один лист, протянул мне, я взял его, и увидел, что это ксерокопия моего паспорта. Я начал списывать свои данные в листок, пытаясь писать разборчиво, но у меня не получалось — слишком сильно тряслись руки.

— А дальше что писать?

— Как было, так и пишите, — ответил человек.

Я замер над листом. По бумаге растекались капли пота, который градом покатился с моего лица.

— Здесь не уместится.

— Пишите кратко.

Как описать случившееся кратко? Как?

Кто-то приоткрыл дверь палаты, и тут же снова закрыл ее. Они даже не оглянулись.

Я утвердил ручку на листе и собрался вывести первое слово, но ручка, попав на мокрое место, перестала писать. Я хотел потрясти ее, и выронил. Ручка укатилась под кровать, я суетливо полез за ней. Сел обратно. Сердце колотилось так высоко в горле, что мешало нормально дышать, тряслись уже не только одни руки, я весь крупно дрожал. Краем одеяла я вытер с лица пот, и снова собрался писать, но не смог. Не знал, как начать. В это время у человека зазвонил телефон, он поднес к уху аппаратик и весело поздоровался с собеседником, оглянулся на напарника, подал ему какой-то знак, и второй тоже заулыбался. Из-за шума и свиста в ушах я не разобрал, о чём они говорили, да и не пытался я этого расслышать, только мне стало понятно, что им обоим нет никакого дела до меня, до нас, до того, что произошло с нами. Шум в ушах усиливался, меня замутило, видимо, я так побледнел, что человек оставил телефон и обратил внимание на меня.

— Ты чего?

— Я не знаю, как писать, — прошептал я и закашлялся.

Они посовещались, первый вытащил лист из папки, побежал его глазами.

— Обвинение предъявлять собираешься?

— Я?.. Обвинение?

— Вот, Драгин Андрей Алексеевич утверждает, что по неосторожности нанес тебе колотую рану в область левого плеча.

Я кивнул. Перед глазами плыло.

— Обвинение будет?

Я помотал головой: я действительно не собирался ничего никому предъявлять.

— Тогда пиши, — сказал он, и начал диктовать.

Детским корявым почерком я записал под диктовку: такого-то числа, находясь в состоянии алкогольного опьянения, стал свидетелем конфликта между Андреем Алексеевичем Драгиным и агрессивно настроенным неизвестным… В результате несчастного случая… Не имею… Не возражаю. Подпись, дата. Какое сегодня число? Подписал вторую бумагу, не читая, вывел: с моих слов записано верно, число, подпись. Они встали и собрались уходить, снова переходя на официальный тон:

— Поправляйтесь, Александр Александрович. Если потребуется, мы вас вызовем.

Я открыл было рот, чтобы сказать, остановить, добавить, но не нашёл слов, а они быстро, не оглядываясь на меня, покинули помещение. Все произошло как-то само, без моего участия. Я растерянно сидел на кровати, когда дверь снова открылась, и быстрым шагом вошёл озабоченный Вася с набитыми пакетами в руках. Он засуетился, захлопотал, выгружая свёртки из пакетов.

— Ты как, нормально? А я тут тебе кучу всего принёс. Одежду принёс, сможешь переодеться? Воды купил, а тебе, оказывается, нельзя с газом… Вот, подушка нормальная… Ты один будешь, я договорился. И ещё, я отцу твоему звонил. Он приедет, наверное, послезавтра. Здесь нет холодильника, чем тебя кормить, не знаю, придумаем потом что-нибудь. Так… Посуда… Это колоть надо, пусть тут лежит… Полотенце… Ты чего? Саш, ты чего?

Я сидел, сгорбленный, опустошённый, не в силах поднять голову. Вася заставил меня лечь, натянул на меня одеяло, присел рядом.

— Всё будет хорошо, Саша. Всё правильно. Дай время, всё будет хорошо.

У меня болело в груди, ныло, тянуло, давило, мешая дышать. Через неделю-другую болезнь отступит, и я вернусь к себе домой. Через месяц-другой боль отпустит, узел в груди развяжется, и я снова смогу дышать свободно. А ныть и тянуть будет ещё очень, очень долго.

К вечеру небо просветлело, облака расступились, выглянуло уже жаркое здесь апрельское солнце, залило ангар золотистым светом сквозь узкое, ни разу не мытое окно под самым сводом потолка. Я налил чаю в свою большую сколотую чашку, давно ставшую коричневой изнутри, вышел на улицу, уселся на трубы, подставив лицо солнечным лучам, прикрыл глаза. Хорошо, очень хорошо, но это сейчас, а летом в раскаленных солнцем ангарах станет жарко и душно, как в бане, и плотно висящая в воздухе пыль будет слоями оседать на покрытое испариной тело; вечером же она будет стекать с меня чёрными струями, когда я буду обмываться отстоявшейся в баке слегка желтоватой от ржавчины водой. Так было прошлым летом. Прошлым летом я был уверен, что уеду поздней осенью обратно, в Петербург, но не уехал, не захотел, или просто не смог себя заставить вернуться туда, где меня ежедневно окружали толпы обуреваемых страстями горожан. А здесь спокойно. Не тихо, нет, наоборот, шумно, грязно, копотно: целыми днями, с раннего утра до поздней ночи, а порой и сутки напролёт, идут сплошной вереницей фуры, скрежещут автопогрузчики, тарахтят тракторы, матерятся вспотевшие грузчики, перекрикиваются промасленные водители, лают собаки — жизнь на базе замирает только в предрассветные часы, и наступает моё любимое время. Если погода позволяет, я наливаю чай в свою кружку, ложусь на оставленные здесь кем-то много лет назад давно заржавевшие трубы, и гляжу на звезды, такие яркие в глубоком, не подсвеченном городскими огнями небе, здесь, на Украине, в стороне от жилья, на перекрестке трёх дорог.

Да, здесь очень спокойно. Здесь нет места ни острой душевной боли, ни смертным страхам, ни чёрному отчаянию — здесь никто не живёт, здесь только отгружают и погружают, выписывают накладные и сертификаты, учитывают просрочку и пересортицу, и если и переживают по какому-либо поводу, то страсти эти настолько неглубоки, что я остаюсь к ним глух и равнодушен. Здесь нет ни телефона, ни Интернета, зато много тяжёлой, изматывающей физической работы, так что за прошедшие месяцы я, наконец, успокоился и восстановился, снова почувствовал себя нормальным человеком, и понял окончательно, что не хочу возвращаться домой. Мне страшно. Я боюсь, что снова буду посыпаться ночью от чужих кошмаров, буду за километры обходить больницы и милицейские участки, избегать людных мест и убеждать себя, что я не схожу с ума, когда меня в очередной раз захлестнет волной мучительное чувство утраты, или боль предательства, или отчаяние от страшного диагноза из окон домов и проносящихся автомобилей. Нет, я не хотел обратно в город, и в то же время я ясно чувствовал, что приходит время уйти отсюда, что я уже готов начать жить другой жизнью, а какой именно, мне только предстояло разобраться, и с каждым днем смутные черты этой новой жизни прорисовывались для меня все чётче. Конечно, ни о каком маркетинге теперь не могло идти и речи, и дело было даже не в том, что для реализации в этой профессии мне пришлось бы жить в городе, нет. Просто здесь, вдалеке от родного дома, я смог посмотреть на свою жизнь со стороны, и увидел с сожалением, что этой самой своей, своей собственной, личной жизни у меня никогда и не было. Всю жизнь я жил так, чтобы оправдывать возложенные надежды и соответствовать образу благополучного молодого человека. Получил престижное образование — совершенно мне не интересное, но дающее хорошие перспективы. Работал, изо дня в день отсчитывая часы до конца рабочего дня и дни до зарплаты. Дружил с правильными людьми, добивался внимания популярных девушек с хорошей репутацией. Не пренебрегал фитнессом, одевался в бренды, мечтал хорошо зарабатывать. Короче, отсюда, издалека, я видел, что жить я ещё и не начинал, а все только мельтешил на мелководье, и почти потратил лучшие годы зря. Меня даже посещали мысли, что всё случившееся было не случайно, что судьба, провидение, или что там есть наверху, специально столкнула меня с проторённой тропинки, пока ещё не стало поздно свернуть на свою собственную дорогу. Я постоянно задавал себе вопрос: почему за это понимание надо было заплатить такую большую цену, и заплатить не мне, а человеку, которой твёрдо шёл своей дорогой и знал, чего хочет от жизни? Может ли такое быть, что эта самая судьба отобрала жизнь у него для того, чтобы дать шанс мне? Надеюсь, что нет. Иначе получается, что мне опять предстоит жить, отрабатывая кредит доверия; только раньше я знал, чего ждут и хотят от меня, а теперь не знаю, и только могу надеяться, что я и моя жизнь не интересны судьбе и провидению, а меня всего лишь случайно сбило с дороги проносящейся мимо колесницей чужой судьбы. Если же моя жизнь действительно принадлежит только мне, и я и в самом деле могу заниматься тем, чем хочу, то, кажется, я начал понимать, что это будет. Меня ждёт тяжёлый разговор с отцом, думал я, сидя на ржавых трубах, подставив лицо солнцу.

— Привет, Санёк, — окликнули меня, и я вздрогнул, открывая глаза. Ненавижу это обращение — «Санёк», но оно прочно ко мне здесь прилипло. Спорить с местными мужиками бессмысленно, так что я послушно отозвался на «Санька».

— Привет.

У охраны пересмена в семь вечера, меня приветствовал прибывший на сутки охранник Паша, имевший обыкновение приходить ко мне поболтать, когда ему становилось совсем скучно на посту. Скучно ему было постоянно, так что я раздосадовано подумал, что не видать мне сегодня покоя, и поднялся навстречу.

— А что, Санёк, — подмигнул Паша, бегло пожимая мою руку. — Нашла тебя твоя подруга?

— Какая подруга? — равнодушно переспросил я. Чувство юмора у Паши даже не плоское, а скорее вогнутое, но я за год привык как к его шуточкам, так и к тому, что я их не понимаю.

— Тут тебя вчера на проходной девчонка спрашивала. По роже твоей кислой вижу, не нашла она тебя, да? Или поссорились? Ты это, зря. Красивая девчонка, ты её не обижай. А то я это, заступлюсь, значит, — заржал Паша.

— Не буду обижать, не моя девчонка, — ответил я. — Ты что-то путаешь. Нет у меня тут девчонок.

— Да как я путаю, если я сам слышал? Я ж на проходной и сидел. Точно, тебя спрашивала, — он снова захихикал, почёсывая коричневую шею. — Машина, это, подъехала, оттуда девчонка выскакивает, и идёт такая прямо к нам. Здесь, говорит, база «Северная»? Я, говорит, Дежнёва Александра ищу, работает такой у вас? Я говорю, а если работает, то вы вообще по какому вопросу? А она говорит, это, по личному, да глянула так, — Паша снова подмигнул. — Зря ты, короче, вчера уехал.

Паша собрался идти дальше по своим делам, но я остановил его:

— Погоди. Так чего за девушка-то?

— Да хрен её знает, — весело осклабился Паша, в очередной раз подмигнул и удалился, оставив меня в замешательстве. Кому я понадобился? Иммиграционной службе? Исключено, и методы у них другие. А кому тогда? Я никого здесь не знаю. Живу в бытовке на территории, выезжаю в город, в магазин раз в неделю; общаюсь только с местными, а здесь все друг друга знают, уж конечно все знают наших девушек. Их всего четыре, три из них замужем, тоже за местными, а одна уже лет двадцать как не девушка, даже с большим допущением. Скорее всего, попутал что-то охр

...