автордың кітабын онлайн тегін оқу  Жизнь Жорж-Санда

Евгения Тур

Записки всякого рода, не говоря уже об исторических, имеют особенный интерес и читаются с удовольствием даже и тогда, когда писаны лицом мало известным, или лицом вовсе не участвовавшим в важных событиях своего времени. Действительность интереснее вымысла уже по тому самому, что она действительность. Это слово и заключенное в нем понятие имеют для каждого магическую притягательную силу, да и не без причины. Какой роман, какой вымысел может быть богаче и разнообразнее жизни, как бы проста, как бы скромна ни была она! Если же ко внешним происшествиям прибавить внутренние тревоги, колебания, борьбу развития, знакомые каждому, хотя сколько-нибудь одаренному чувством человеку, то как не признаться, что достоверная повесть обо всем этом будет самое занимательное, самое заманчивое чтение? Оттого почти все записки читаются легко и скоро, но из этого не следует, чтобы писать их было также легко. С первого взгляда кажется, что не может быть ничего легче, как описать собственную жизнь, описать ее правдиво с ее превратностями и столкновениями, рассказать свои отношения к окружавшим людям, как к близким, так и к дальним. И однако если взглянуть ближе, всмотреться пристальнее, нет задачи сложнее, нет труда опаснее, нет обязательства тяжелее и неприятнее, как правдивый рассказ о собственной жизни. Для такого рода сочинений именно будут бесполезны те качества, которыми обыкновенно так богаты писатели нашего времени. Мышление, воображение, анализ больше повредят, чем помогут писать собственные записки. Чем больше человек развит, чем больше он мыслит и следственно чем отчетливее объясняет себе свое положение, тем труднее будет ему справиться с заданной себе темой, тем упрямее, щекотливее становится его труд, тем более добросовестность его может быть введена в заблуждение, и самая честь затронута. Человек простодушный и бесхитростный, рассказывающий просто, что он видел, слышал или испытал, не имеющий понятия об анализе, этой современной нашей болезни, не одаренный особенно сильным воображением, приступит к такому труду прямо и просто, без задних мыслей, без преувеличений, без притязаний на безошибочную проницательность. Такой человек с простотой ребенка передаст нам всего себя и других, не мудрствуя лукаво, а читатель, избавленный от сетей, невольно расставленных для него мыслящим автором, свободно выведет заключение из прочитанного. Наивный рассказ нам тем более дорог теперь, что мы быть может лишены его навсегда, и хотя воспитали в себе до тонкости доведенное искусство читать между строками и делать психологические выводы, но эта способность далеко не вознаградит нас за невозможность встретить сочинение, исполненное простоты и бессознательной грации.

Наше молодое поколение умеет читать между строками, сказали мы, и это составляет не только приятное занятие, но еще и пищу не совсем здоровую для молодости. Наука жизни изучается нами прежде чем мы начинаем жить: оттого в наше время встречается так много молодых людей и женщин, которые, не живши еще, кажутся старее стариков, много испытавших, переживших и видевших. Если с одной стороны изощренный анализ принес в наше время много пользы мышлению, развитию, науке, то с другой стороны сколько свежести, сколько поэзии, сколько неподдельного раннего чувства иногда убивает он в молодых сердцах, в полных цвета молодых созданиях! Самые страсти нашего поколения если не умерли, то приняли иную форму, иное направление. Возьмем для примера страсть наиболее общую, всем доступную и всеми более иди менее испытанную. Любовь, неразлучная с молодостью, до того изменила теперь свою форму, что нам часто кажется, будто она исчезла безвозвратно из современного нам общества. Отовсюду слышатся жалобы на положительность и практичность, и однако помимо воли своей самые молодые люди особенно предались этим двум особенностям современного нам общества. Любить безотчетно стало в наше время невозможностью; кто из живущих теперь не узнает при первом биении своего сердца, какая страсть овладела им, а это знание не убьет ли в зародыше часть того свежего нежного чувства, которое может развиться сильно и свободно только в тайнике души, пока туда не прокралось еще всеобличающее мышление? Любовь похожа на тот род благоухающих растений, которые могут дать пышный цвет и тогда только роскошно распустят лепестки свои на солнце, когда их почки и листья образовались в темноте, далеко затаенные от яркого дневного света. Свет, озарив их слишком рано, только уничтожил бы навек их цветение. Так ранний анализ убивает любовь. Еще недавно осмеивалось у нас чувство; теперь заметно противное: смеяться стало пошло, и Печорины вывелись; но за то многие, не зная чем утолить в себе эту жажду любви, сродную всякому живому и молодому существу, силятся любить, воображают, что любят, потому что желали бы хотя от скуки, хотя из любопытства познакомиться со страстью и живою жизнью. Но эти бессильные попытки любить часто переходят, помимо воли действующего лица, или в аффектацию, или в жалкую комедию, где плохой актер отказывается играть несродную ему роль, и скоро принимается ненавидеть не только чувство свое, но и самый предмет вымышленной страсти. Неужели в наше мудреное время, скажет недовольный читатель, и любить никто не умеет? Отвечать: нет — было бы несправедливо; но сказать, что в наше время все достается труднее, тяжелее, больнее чем прежде, едва ли не будет сказать правду. При том везде и всегда есть сильные, энергические сердца, к которым и любовь прививается так сильно, что никакой анализ не убьется, и она в самую минуту своего первого проявления только шире, только глубже пускает свои корни, сознательно охватывает душу, хотя, быть может, владеет ею не так безусловно, не так беззаветно, как та любовь, которой неотъемлемая особенность есть безотчетность и следственно простота. Прелесть безотчетная чувства, кажется, навсегда для нас утрачена. Литература — отражение жизни, и оттого и в ней так редко встречаются теперь те пленительные по своей простоте и проникающие душу рассказы, которые остались навсегда в нашей памяти вечно юные, вечно чарующие, как и самые воспоминания нашего детства. Где теперь тот писатель, хотя бы он и обладал огромным талантом, который напишет нам неизъяснимо простую, но и неизъяснимо увлекательную историю о любви Павла и Виргинии? где тот, который заставить нас любить и плакать над недостойной, но полной граций и поэзии Манон Леско, с ее верным Дегрие? Мы уже не смеем говорить здесь о Ромео и Юлии — это скорее апофеоза любви, чем самая любовь, — но и Ромео и Юлия прельщают нас той же простотой, грацией и поэзией.

Читая теперь записки былого времени, мы научились извлекать из них большую пользу, и часто ясно видим более, чем, может быть, даже хотели сказать сами авторы; но это-то самое понимание и мешает нам писать безыскусственно, как бы ни была велика доля искренности, которую мы вносим в такого рода сочинения. Не все заключается в искренности; блистательным тому примером может служить Жан-Жак Руссо; его искренность в признаниях доходит до цинизма, и несмотря на то его записки нельзя назвать ни справедливыми, ни простыми. К тому же самое слово: искренность, так широко и эластично, что, признаваясь чистосердечно в своих пороках и заблуждениях, можно еще найти способ восхвалять самого себя, как это очень часто случается с Жан-Жаком, и еще чаще с Шатобрианом в его «MИmoires d'outre tombe». Поле толкований — широкое поле, и толкуя собственные свои чувства и поступки, человек удобно может сделать себя героем там, где он на самом деле был весьма простым, а часто и весьма жалким смертным. Да и кто судья в собственном деле? Вопрос: кто виноват? самый нелепый из всех выдуманных людьми вопросов. Часто, и как часто! никто не виноват; виноваты обстоятельства, несходство характеров, сошедшихся вместе лиц; виновато их положение или их обстановка. Между тем в записках всякого лица, вопрос кто виноват? стоит едва ли не на первом плане. Этот вопрос вовлекает пишущего в лукавые толкования, а читающего он же преследует постоянно, будто при этом обвинительном акте читатель взял на себя, помимо воли своей, роль судьи. Да и как ему отделаться от ней, когда она навязана ему самим автором? Благодаря однако анализу, нас обмануть теперь не так легко; как беспощадно ни обвиняй того или другого автор записок, читатель не доверяет его обвинениям, потому что смотрит на факты не с той стороны, с которой указывает на них пишущий; взгляд образованного читателя самостоятелен, — и как часто он безусловно оправдываете тех, кого обвиняет автор, и наоборот, обвиняет оправдываемых им!

Недавно появившиеся записки Жорж Санд представляют, во многих отношениях, очень замечательное явл