Виктор Ааб

СНЫ О СНЕЖНЫХ ГОРАХ

Тема выбора жизненного пути актуальна во все времена в любых странах и континентах. В книге описаны шестидесятые годы прошлого века в СССР. Время, когда подросло послевоенное поколение, и перед молодыми людьми встает проблема выбора жизненного пути. Герой книги — Витька, сельский мальчишка, романтик и мечтатель начинает открывать для себя мир и страстно мечтает стать летчиком. Через сомнения, неудачи и собственные ошибки ищет и находит свой жизненный путь…

ВИТЬКА

Глава 1. Беззаботная жизнь

Витька жил счастливой, беззаботной жизнью. Ну, не то чтобы совсем беззаботной, в большой семье так не бывает. А семья у него была — о-го-го! Мать с отцом, старшая сестра, сам — он, неполных двенадцати лет. И за ним, вслед — мал, мала, меньше — ещё четыре брата. Как тут без забот обойтись! Отец днями пропадал на работе в чертовом колхозе, так мать его обзывала, зарабатывая трудодни. Сама же мама работала дома. Село, в котором они жили, хоть и было довольно большим, но для женщины, чтобы найти работу, так, чтобы от дома поблизости находиться — было почти нереально. По пальцам пересчитать, было таких рабочих мест на селе. Все больше требовались полевые рабочие, свеклу, кукурузу тяпкой полоть, на току с зерном управляться. Тяжела женская доля. Утром, как уйдешь в поле и тяпай там траву с длиннющей грядки до конца дня светового. А дома-то у матери шесть ртов, шесть непосед за которыми пригляд и пригляд нужен.

Отец по дому маме практически не помогал. Работал механизатором, отдавался работе полностью, изматывался основательно. Колхоз располагался в соседнем селе, и было до него километров пять расстояния. Бывало, приезжал отец домой на тракторе и оставлял его дома, ночевать во дворе, а чаще всего, и на работу и с работы ходил пешком, что добавляло усталости.

Село, в котором жил Витька, принадлежало военному совхозу «Бурненский» — крепкому, основательному хозяйству, и подавляющее число его жителей работали в этом совхозе и назывались рабочими. А отец Витьки как бы в селе был чужим, был колхозником, и ощущалось в этом звании что-то унизительное. Витька чувствовал это.

На глазах улучшалась жизнь на селе у совхозных рабочих. И зарплату живыми деньгами люди получали, и подворье домашнее помогал сельчанам совхоз содержать, выписывая в потребном количестве сено, и фураж для скота. Богатый был совхоз. Руководил им талантливый управленец со смешной фамилией — Чигринец. Фамилия конечно смешная, но был директор совхоза, между прочим, Героем социалистического труда.

Надежно и полновесно обеспечивал военный совхоз «Бурненский» Туркестанский военный округ сельскохозяйственной продукцией. В основном, — картофелем. Обильные урожаи выращивал на своих полях. И в жаркую страдную пору благодарная армия выделяла в помощь совхозу армейские подразделения, которые помогали урожай собирать.

Разворачивались солдаты лагерем на живописной поляне недалеко от совхозного механического двора. Развертывали палаточный лагерь у большого проточного арыка, в котором не иссякала вода. И пропадала, вертелась возле таинственных палаток детвора, надеялась, что кто-то из солдат пожелает познакомиться, станет другом, и в знак дружбы одарит сорванца звездочкой или эмблемой, погонами с лычками, а если очень повезет, то и настоящей солдатской панамой — с металлическими дырочками на макушке. Это — чтобы голове не было жарко. И за эти атрибуты солдатской жизни пацан — счастливец, готов был часами помогать военному другу в его дневальной работе на кухне — специальным скребком очищать от кожуры картофель, которым необходимо было наполнить огромный металлический чан.

Много картофеля требовалось, чтобы приготовить обед или ужин для всей солдатской братии. И так получалось, что дружбу с пацанами пытались завести именно те солдаты, которые часами эту картошку в кастрюли у арыка и чистили. А еще, бывало, они угощали друзей своих солдатской кашей, кушать которую надо было прямо из солдатского котелка. И не было вкуснее для Витьки пищи…

Отец тоже работал в совхозе, но это было в прошлом. Мать и тетка говорили, что был он там очень ценным специалистом по тракторам, но почему-то повздорил с директором, да так, что хлопнул дверью и уволился.

— Гордый какой! — ворчала мама, — и кому что доказал? Вот и мучайся теперь в этом бесштанном колхозе вместе с детьми! Обиделся он, видите ли… Скажи вот, — чем детей кормить, одевать?…

Отец не огрызался, иногда бросал с досадой — ладно, хватит бурчать, и добавлял с уверенностью — наладится жизнь в колхозе, обязательно наладится, надо просто немного потерпеть.

— Терпель-ль-щик! — тянула мать. И сквозила в её голосе досада. — Детям скоро в школу не в чем будет ходить. Стыдно перед соседями. Все у нас не так как у людей…

Отец уходил в себя, на упреки не реагировал, и мать боль выплеснув, утихала. Очень редкими были перебранки такие, а когда, и быть-то им — рано, чуть свет на дворе, уходил отец в свой колхоз, и лишь затемно возвращался. И без суббот работал, без воскресений…

Колхоз действительно на фоне успешного военного совхоза был бедненький. Но самым неприятным было то, что не выдавал он зарплату колхозникам деньгами, весь труд оценивал в трудоднях, и рассчитывался за эти трудодни натурой — зерном, сахаром, яблоками и арбузами. Это было по завершении уборки урожая, и тогда наполнялся коридор Витькиного дома десятками мешков с пшеницей, и еще — крупным зернистым сахаром. Колхоз в качестве основной культуры выращивал сахарную свеклу, которая перерабатывалась в районном центре, на сахарном заводе, в белоснежный вкусный песок. И тоже, добрый десяток мешков со сладким богатством, тесно уложенным в отдельную горку, подолгу занимал скудное коридорное пространство.

Количество мешков постепенно таяло, нужды экономить не было — и муки и сахара заработанного отцом с лихвой хватало на весь год. Зерно перемалывалось в муку на местной мельнице, и мать из неё — раз в неделю выпекала в печке, отдельно во дворе устроенной, караваи хлеба. И был этот хлеб, особенно сразу после выпечки — теплый и душистый и особенно желанный. А если отрезанный ломоть его, макнуть в воду — а потом, мокрой поверхностью — окунуть в мешок с сахаром, и еще, чтобы слаще было, щедро насыпать на влажную массу белоснежный толстый слой, разгладить, что схватилось, зацепилось и не просыплется с краев, и откусив зубами вкусноту, на ходу её прожевывая — выбежать бегом на улицу, к друзьям-товарищам — блаженство-то какое! И уже кричит навстречу наиболее ушлый из них — сорок-восемь, — половину просим! И тянет ладонь — ломай, не жалей! И куда денешься — ведь не успел же крикнуть первым — сорок семь — сам съем! Рот ведь набит вкусным! — мгновенно не пережуешь и не проглотишь. Тому кусочек, тому… — и вот уже пусты руки. И не жалко совсем — доброе дело совершил — и сам перекусил, что успел, и друзьям удовольствие доставил!

А еще дома — кормилица корова с ласковым и красивым именем Зорька, — каждый день дает молока — целое ведро, и пей его, хоть залейся, все равно не кончается. И на масло и на сметану, и на творог — с лихвой хватает. И все это впрок детям — растите здоровыми и сильными, учитесь хорошо, и родителям по дому помогать не забывайте!

Витька и не забывает — в школе — передовик, одни четверки и пятерки по всем предметам в табеле. Мог бы быть и круглым отличником — но как-то неудобно перед товарищами будет. Скажут еще — вот задавала! Так Витьке кажется — и он не усердствует особо, — такой же, как все — и этим все сказано.

Летом и до поздней осени на Витьку наваливается масса обязанностей. Мешок травы-клевера накосить, и на плечах с далекого поля принести, чтобы Зорька, пока мать её доит, не скучала и жевала что-нибудь. Двор, улицу подмести. Огород полить, и помочь матери картошку прополоть. Да мало ли еще чего по хлопотному хозяйству сельскому, сделать надо. И все равно — времени, чтобы с друзьями на улице поиграть-побегать — достаточно у Витьки. Вполне беззаботная жизнь! Витька радуется жизни и все что он делает, совсем трудным не кажется. Потому что чувствует и твердо знает — родителям приятно, что он, старший из пацанов в семье, для них — первый помощник. Сестра — тоже! Но она — девчонка, и заботы у неё девчачьи. Хотя тоже — и за травой ходит, и в огороде работает, но все больше — по дому матери помогает, за младшим Васькой ухаживает. Витьке кажется, что все-таки его обязанности и труднее и главнее. Так кажется и все…

Зимой — тоже особо не поскучаешь. Навоз из-под коровы в стойле убрать, свинарник почистить. Уголь, кизяк принести, чтобы печка не прогорала, снег со двора вынести… Конечно, поменьше забот чем летом, но так зимой, ведь и день короткий. И все равно — хватает его, чтобы и уроки сделать, и на улице вволю нагуляться. А еще на санках покататься, и на льду, — без коньков, — а просто в сапогах кирзовых — таких скользючих, что и устоять на них спокойно трудно, — в хоккей поиграть. Счастлив и беззаботен Витька. Набравшись впечатлений за день, довольный и усталый — валится ночью в кровать, на набитый свежей соломой, полем пахнувший матрац, в которой рядом спит еще сестренка и в ногах валетом, — младший брат — Андрюшка. Засыпает мгновенно и летает, летает во сне. Падает в бездну, замирает, нет, не от страха, а от непонятного какого-то томления и все не может приземлиться никак. Мать говорит, что это растет он так…

И лишь одно обстоятельство иногда огорчает Витьку. Он вдруг замечает, что все чаще его одноклассники приходят в школу в обновках. Видит, что у уличных друзей, как-то вдруг, исчезли заплатки со штанов, и лишь один он все носит одни свои единственные штаны. Все носит и носит. И если раньше аккуратные заплатки были только сзади — то вот совсем недавно появилась прореха впереди, на коленке и как мама ни пыталась незаметным швом её заштопать — так и не получилось у неё ничего из этой затеи. И потому, хоть совсем маленькая, но появилась на Витькиных штанах ещё одна, третья по счету заплатка. Кажется Витьке, что все в классе только и смотрят на его штаны — и ему почему-то стыдно от этого. Он прошмыгивает к парте и затихает на ней, сидит безвылазно даже на переменах. Потом, — ну разве можно долго удержаться от участия в мальчишечьей колготне, — вдруг, увлекается, забывает обо всем, и лихо вклинивается в их забавы. А дома пытается канючить — все вот в целых штанах ходят, и только он один — с заплатками. Не пойду в школу!

Мать обнадеживает, ну потерпи еще немного сынок. Вот скоро зарежем поросенка, продадим мясо соседям, и тогда непременно, куплю я тебе штаны. Куплю обязательно, потерпи сынок! И Витька терпит, он усвоил уже — отцы его товарищей деньги за работу в совхозе получают, а отец его — трудодни! И ничего с этим не поделаешь. А школу пропускать он не будет, об этом он просто так, для словца красного бросил. Ведь в школе — так интересно! Куда без школы…

Глава 2. Тетя Дуся

Совсем плохо было бы с одеждой, но у мамы есть родная сестра — тетя Дуся. Она старше мамы и живет в Москве и мама говорит, что есть у неё два сына и дочь и все они постарше Витьки. Мама с тетей Дусей часто пишут друг другу письма. А еще — тетя Дуся иногда присылает из Москвы большую посылку, и в ней вещи, из которых его двоюродные братья выросли. Немного поношенные, но это совсем незаметно. Попадаются в посылке и совершенно новые рубашки. И даже куртки иногда присылает тетя Дуся. Особенно радуется посылке сестра Лиля. У тети Дуси дочь — тоже Лиля, и все её вещи, как правило, идеально подходят на сестру. А мальчишечью одежду мама делит — ведь и Саше надо и Володе. Они хоть и младше Витьки на два года — но ростом не очень отстают. А еще они — двойняшки, и хоть совсем не похожи, и характерами совсем разные, но держатся друг за друга — и водой их не разольешь. Витька иногда как старший брат пытается дать кому-нибудь из них тумака в воспитательных целях, так не всегда и получается — стоят двойняшки, выступают единой силой — попробуй, подступись! Вредными бывают иногда младшие братья — дразнятся, задирают, но Витька все равно их очень любит.

А зимой прошедшей тетя Дуся приезжала в гости. Витьку поразило — как она на маму похожа. Вылитая копия — только уставшая какая-то. Мама говорит, что у неё очень ответственная работа — и детей своих Генку, Леву и Лилю воспитывает она одна. А отец Витькиных братьев двоюродных и сестры — пропал без вести. Ушел и не вернулся. Вот ведь как бывает! И Витьке немного жалко своих далеких братьев, и сестру — которых он увидел на фотографиях привезенных тетей Дусей. Симпатичные пацаны. Лева — так еще и гитару в руках держит, неужели играть на ней может?… А Генка — вообще — в училище Суворовском учится — офицером будет! Витьке завидно. Он тоже очень хочет пойти в армию, и непременно стать военным летчиком. Над его селом постоянно летают реактивные истребители, и бывает, совсем низко над землей. Аэродром военный расположился где-то за Джамбулом в песках Муюнкумовских. Красивые, серебристые, острокрылые — проносятся самолеты так низко, что звезды видать на крыльях, и даже — пушки и пулеметы. Вот бы Витьке на таких полетать! Витька, да и все пацаны, задрав головы, провожают их полет зачарованными глазами. Завораживают Витьку самолеты, и замирает сладко душа и захватывает дух…

Тетя Дуся не сидела в гостях, помогала маме, чем могла, — обеды и ужин готовила. Даже плов варила — совсем не такой по виду, какой Витька на базаре в райцентре ел, и который узбекским назывался, но тоже — вкуснючий — пальчики оближешь! Хорошим поваром оказалась тетя Дуся! А еще она просила маму, отпустить Витьку летом в Москву, в гости — заодно и с братьями познакомиться. Мама неопределенно пожимала плечами — далеко-то как! Маленький он еще… А Витька размечтался. В Москву поехать — кто из друзей его бывал там… Вот обзавидуются…

Уехала тетя Дуся в свою Москву. И зима, всегда такая короткая в местах, где Витька живет, и весна, — очень быстро пролетели, и пятый класс школы Витька как обычно закончил, — хорошистом, без единой тройки в табеле. Вольница безмятежная наступила, и спать по утрам можно сколько захочешь. Живи — радуйся, в речке купайся, с обрыва пятиметрового в быструю её стремнину ныряй отважно вниз головой — сколько душа желает! Эх, хорошо-то как! А мама вдруг напомнила — ну что сынок, в Москву ехать ты еще не раздумал? Витька опешил и растерялся — как?! — Неужели такое и вправду может быть… Оказалось, может. И отец подтвердил — езжай Витя, посмотри на Столицу!

Случай подвернулся. Учительница Витьки по одному из любимых его предметов — истории, Лидия Тимофеевна, собралась в отпуск в гости к родственникам и дорога к ним непременно через Москву ведет. И согласилась она Витьку с собой взять, проследить за ним, вместе до Москвы доехать, а там, на вокзале Витьку тетя Дуся встретит. А о том, что Витька в гости едет, на каком поезде и в каком вагоне — мама её телеграммой известит!

Боязно Витьке. Он ведь дальше райцентра Бурное и не ездил никогда. И весь мир для Витьки, огромный, как ему, кажется, полностью вокруг и расположился.

На Западе, в восьми километрах, Бурное, и несколько раз ездил Витька туда с отцом на автобусе — потому, что огромный базар там. И торгуют на том базаре всем, чего душа пожелает. Были бы деньги в кармане. И корову можно купить, и барана, и просто — семечек стакан.

На Севере — горы Каратау, или — старые горы, как их все называют. Там Витька тоже бывал. Грибы собирал весной — белые, тюльпаны рвал… По виду и не горы это совсем, а просто — холмы. Но доберешься до макушки этих холмов, и ахнешь от неожиданности. Дальше на Северо-восток, как перевернутая пилотка солдатская, распоротая с одной стороны, вдруг неожиданно возникают самые настоящие горы. Отсюда, с холмов, зарождаются ущелья, уходят вниз, все углубляясь и углубляясь в землю. И теряются вдали, разделяясь на части и образуя разбегающиеся в стороны все новые и новые расщелины, и расплываются в бесконечности. Если спуститься по ущелью совсем немного — замечаешь вдруг, что начинает исчезать небо, а слева и справа упирается взгляд в неведомо откуда возникшие каменные скалы, вверх отвесно уходящие. И если дальше бездумно просто идти от холмов, как с горки катиться вниз — не мудрено и заблудиться в этих старых горах. Витька спускался в эти ущелья. Еще бы! — ведь на дне их бегут прозрачные ручьи из многочисленных родников образовавшиеся, а по берегам этих ручьев чего только не растет. И яблони дикие, и ежевика фиолетовая с соком внутри как кровь красная, и боярка сладкая и очень вкусная. А еще — в горах много змей. И все равно, тянут горы к себе и детей и взрослых, приманивают богатствами, красотой и удивительно пахучим воздухом.

А на Юге, за горной речкой с кратким хлестким названием — Терс, тоже уходит вверх постепенно земля и потом, резко упирается в такие огромные горы, за которыми и неба не видно, и на вершинах которых лежат и никогда не тают вечные снега. Часто прячутся вершины этих гор за облаками густыми, которые плавно плывут гораздо ниже их макушек. Витька знает — правильное название этих гор — Тянь-Шань, но все на селе их называют просто — снежными горами. Только в этих горах Витька еще не бывал, как и не бывал дальше перевала Куюк, возвышающегося на Востоке села. А там, за ним — в шестидесяти километрах, говорят, расположился город Джамбул. Витьке бы не мешало побывать сначала — в Джамбуле, да в горах снежных — а тут сразу — Москва! Ну и дела…

И все-таки Витька решается. А что? Он теперь франт, можно сказать, настоящий. Мама, как и обещала, купила, наконец, Витьке новые штаны, и он теперь, ну прямо — монах в синих штанах! Не хуже других смотрится! Не стыдно в таком виде и в Москве показаться. Вот только — и на поезде он никогда не ездил. Правда, на станции, в Бурном — ползал под вагонами через рельсы. Там за ними, на другой стороне от базара, магазины разные расположены. К ним — от автобусной остановки все под вагонами пробираются. Ползут на четвереньках, озираются по сторонам и пугают друг друга: — быстрее, быстрее, а то тронется сейчас поезд… А Витьке, так и не страшно совсем — он ловкий и шустрый, — успеет увернуться…

Отец на работе с утра, мама тоже от дел домашних оторваться не может. Торбу со всем необходимым Витьке в дорогу приготовила и поручила сестре Лильке проводить его к автобусной остановке, а там передать ожидавшей, и тоже собравшейся в дальний путь, учительнице. Учительница, оказывается с собой в путешествие ещё и внучку взяла — маленькую, совсем девчонку. Витька презрительно скривился, так, — чтобы незаметно было — тоже ещё — попутчица! Автобуса все не было и не было, а он уже почувствовал себя настоящим путешественником. И — полетели мгновения!

Глава 3. Путь в Москву

Автобус, наполненный людьми под завязку, в Бурное бежал прытко, а Лидия Тимофеевна всё равно беспокоилась — боялась на поезд опоздать. Но обошлось. Ещё и ожидать пришлось поезда. А потом, побежали они вместе с толпой вдоль почти всей его длины, почти в самый конец, Лидия Тимофеевна протянула билеты строго оглядевшей их всех проводнице, и не заметил Витька, как внутри вагона очутился. И все там было так красиво, аккуратно и чисто, что Витька даже зажмурился от удовольствия. Ну, — прямо не вагон, а сказочная карета! Вот только лошадей запряженных не хватает. А билеты у них плацкартные оказались, — это когда у каждого пассажира есть отдельное место, где можно спать или лежать, хоть весь день, и так — до самой Москвы.

И пока озирался Витька вокруг, присев за столик у окна, — поезд тронулся. Он ничего и не почувствовал даже, лишь случайно бросив взгляд в окошко, увидел как все быстрее и быстрее стали смещаться и убегать назад, за поезд, деревья, дома и люди. И — все чаще и чаще — тук-тук-тук, — застучали колеса, а появившиеся поля за окном стремительно увеличивались в размерах и становились все больше и больше. Витьке показалось, что они закружились в каком-то бесконечном танце, — вблизи исчезали из виду, а там впереди по ходу поезда как бы возникали из неоткуда, и набегали на него, стремясь под поезд попасть. Ну, прямо круговерть настоящая.

И вдруг почувствовал Витька, как закружилась голова, стало очень жарко, и тошнота подступила к горлу. Поспешно отвернувшись от окна, вытер ладошкой взмокший от испарины лоб — и уперся взглядом в стенку, напротив. Впился в одну точку и ничего уже не хотел замечать, лишь чувствовал, как подрагивает вагон, и монотонно стучит в голове — тук-тук-тук… — тук-тук…

Между тем, Лидия Тимофеевна расстелила на матрацах свежие простыни, заправила в наволочки совсем крохотные, по сравнению с теми, на которых спал дома Витька, подушки и бросив взгляд на Витьку заметила его побледневшее лицо. Озабочено вскинулась и бросила участливо — потерпи Витя, это с непривычки, — укачивает. И скомандовала — ну-ка, давай, полезай наверх на полку и полежи немного. Сейчас все пройдет.

Витька вскарабкался наверх, улегся поверх одеяла, не раздеваясь, и затих как мышка. А вскоре, почувствовал — действительно, — полегчало, успокоился, и потянуло в сон… А потом, удобно улегшись на живот, оперевшись на локти и уткнув голову в ладони не уставал Витька больше смотреть в окошко, и не иссякало никак его любопытство.

Долгой оказалась дорога. Два дня, две ночи, а потом ещё и половину третьего дня добирался поезд до Москвы. И удивлялся Витька той огромности страны, в которой посчастливилось ему жить, и называли которую учителя в школе, самой лучшей страной в мире. Сначала он увидел те самые горы, снежные горы, по подножию которых, замедлив ход, тяжело карабкался поезд, испуская от напряжения облака густого черного дыма. Потом, появились выжженные степи и даже — пески. Сладко проспав всю ночь под убаюкивающий стук колес, на второй день Витька проснулся от сильного грохота и увидел за окном море воды, раскинувшееся на всё видимое пространство, и оказалось — поезд грохотал по мосту железнодорожному. Сильно раскачивался. Витька забоялся даже, что он на полном ходу может свалиться с моста в это разлившееся внизу необъятное водное пространство и утонуть. Обошлось! Потом, Лидия Тимофеевна пояснила, что не море это совсем было, а великая русская река Волга. Витька вспомнил — об этой реке рассказывала географичка. На остановках в больших городах, через которые проезжал поезд, Витька из поезда не выходил — Лидия Тимофеевна не разрешала. Садился снизу за столик у большого окна и наблюдал за суетой на перроне, удивлялся большому числу собравшихся на перроне людей — и откуда они берутся, только! Во всей Бурно-Октябрьке огромной их и то — меньше! А еще в поезде ему нравилось завтракать, обедать и ужинать. В торбе, которую приготовила ему мама, оказались и яйца, сваренные вкрутую, и сало и хлеб, огурцы с помидорами и даже бутылка с молоком, плотно запечатанная пробкой из газеты. А ещё — соль в спичечном коробочке. Лидия Тимофеевна всё это взяла под свой контроль, сложила вместе со своими продуктами, среди которых оказалось даже печенье. И всю эту еду кушали они вместе. Витька сначала очень стеснялся. Все казалось ему, что кушает он некрасиво, хотя точно знал, что не чавкает он никогда. И все равно — как-то неудобно было жевать при учительнице. Но Лидия Тимофеевна в поезде совсем не похожей была на ту — строгую, из школы, при которой только пискни попробуй во время урока. Доброй и заботливой оказалась Лидия Тимофеевна и Витька постепенно освоился. Вот только очень боялся, что разобьет нечаянно стакан из поезда. В этих стаканах проводница приносила им чай. Они были большие, тонкие и прозрачные, и чтобы не обжечься, от горячего чая — подавались в блестящих металлических подстаканниках. Такие стаканы Витька держал в руках впервые. Дома у него конечно стаканы были, но только граненные, толстые и грубые. Упадет на пол домашний стакан и даже не разобьется. А этот, кажется, в руках сломаться может. Чудеса, да и только.

На третий день Лидия Тимофеевна сказала, что скоро появится Москва, что пора собираться Витьке выходить. И начала беспокоиться и переживать, а не опоздает ли его тетя Дуся к поезду. И если вдруг это случится, — на кого она Витьку тогда оставит. А Витька и не думал переживать. Он не мог оторвать глаз от окна, за которым вот-вот должна была появиться Москва. Но долго-долго, по-прежнему, всё тянулись и тянулись перелески и деревни с деревянными домами. Чудно было Витьке — в его Бурно-Октябрьке деревянных домов никто сроду не строил, а всё — из самана, с крышами камышовыми. А еще чуднее, что все было зеленым вокруг, как бывает там, дома, только короткой быстротечной весной. Потом, выгорает вся трава на полях и в предгорьях от жаркого палящего солнца, и пшеницу, которая желтеет вся к началу лета, тоже — скашивают. А тут — растет, зеленеет она вовсю и кажется даже, что вряд ли к осени созреет. Зато красиво как! — и радует сплошная зелень Витькины глаза. А еще — эти деревья, — высокие, мохнатые ёлки, много ёлок, и сосны раскидистые с толстыми коричневыми стволами, и шишками на ветках. Ёлку видит Витька один только раз — на Новый год в школе, и то, говорят, что она не настоящая. Не растут такие деревья в его селе и все тут. Все больше тополя пирамидальные, ростом чуть до неба не достающие, а ещё вербы и джида. И оттого, что ели напоминают Витьке Новый год, не покидает его праздничное настроение. И все высматривает он когда появятся московские, большие многоэтажные дома, которые видел он на картинках, и может быть — даже сам Кремль. Но вот, засуетились все в вагоне, начали вещи собирать, чемоданы вытаскивать из-под полок. Лидия Тимофеевна тоже засуетилась, и отвлекла Витьку от окна. И не успел он оглянуться за всеобщей суматохой вокруг, как поезд замедлил ход, заскрипел тормозами и остановился. Лидия Тимофеевна проверила, не забыл ли Витька чего из одежды, сунула ему в руку полупустую торбу и подтолкнула к выходу. И только собирался еще Витька по ступенькам из тамбура спуститься на землю, а уже увидел тетю Дусю. Она стояла в сторонке, пристально вглядывалась в выходящих из вагона пассажиров и заметив, и узнав Витьку, улыбнулась ему и призывно махнула рукой, а потом, когда Витька спустился, обхватила его за плечи и прижала к себе. Витька смущенный не знал как себя вести — вот ещё нежности, но было ему приятно. Потом тетя Дуся побеседовала немного с учительницей и попрощавшись потянула Витьку за собой. Оказалось, что до её дома надо ещё ехать на автобусе. Витька знал, конечно, что тетя Дуся живет не в самой Москве, а в городе Волоколамске, но он представлял, что это совсем рядом, а на деле всё оказалось не так. Целых сто двадцать километров надо было проехать ещё до Волоколамска на автобусе. И тетя Дуся, поэтому спешила. Была уже вторая половина дня, и на автобус нельзя было опоздать.

Автобус, на котором с вокзала они выехали в Волоколамск, Витьке тоже очень понравился. Он был совсем новый и нарядно покрашенный. Вообще-то он видел такие и у себя дома, только — издали. Видел на асфальтовой дороге за селом, по которой с глухим рокотом проносились они так, что земля вздрагивала, если близко у дороги стоять — из Алма-Аты в Ташкент и обратно. Но во внутрь такого автобуса он ни разу еще не заглядывал. А тут тебе, не только заглянуть, а сидеть и ехать надо. Тетя Дуся указала ему на отдельное место, прописанное в билете, и он тут же на него вскарабкался. И было оно просторным и удобным, и так высоко стояло, как впрочем, и все кресла в салоне, что головы людей толпившихся снаружи у автобуса, были на уровне его ног. Потом тронулся и очень быстро ехал, этот автобус. По салону гулял ветерок, потому что кто-то из пассажиров приоткрыл люк наверху. И опять Витька прилип к окну и любовался лесом, который стеной стоял с обеих сторон вдоль дороги, был очень густой и сплошь состоял из елей и сосен. Они уже ехали довольно долго, наверное час, а то и больше, и Витька с нараставшей тревогой заметил, что пространство за окнами также как в поезде, в начале пути, закружилось все быстрее и быстрее. И как-то внезапно вдруг ощутил, что опять стало ему очень жарко, пот выступил на лбу и крупными каплями покатился по щекам, хотя по-прежнему по салону гулял легкий ветерок. Закружилась голова и противная тошнота подступила к горлу, и испугался Витька, что еще немного и его вырвет. Он резко встрепенулся на сиденье, встал, вцепился руками в спинку впереди, прижался к ней грудью, запаниковал и, не зная, что предпринять стал озираться по сторонам.

— Витенька, что с тобой! Тебе плохо? — услышал он встревоженный голос тети Дуси, промычал в ответ что-то невразумительное, а она, поняв все сразу, закричала резко и требовательно: — Водитель! Останови автобус! И пассажиры, сидевшие в одном ряду и сзади, тоже зашумели разом и повторили: — Останови!.. Останови-и-и! — мальчику плохо! И пока автобус, притормаживая, всё ещё катился по инерции вперед, успела тетя Дуся выхватить из сумочки носовой платок и начала промокать противный Витькин липкий пот. Подгоняемый позывами тошноты, Витька бросился к открывшейся двери, выскочил из автобуса и едва не упал, споткнувшись о камень на обочине. Инстинктивно дернувшись, попытался удержать равновесие и это ему удалось. И он так забоялся упасть на виду у всех, что и не заметил даже, что ускользнула тошнота. По инерции, жадно глотал ртом, как рыба, приятный прохладный лесной воздух. Выдыхал, и словно опасаясь, что этот живительный воздух исчезнет — глотал снова и снова. И посвежело в груди, и отступил комок от горла. Хотел, уж было влезать в автобус обратно, — как же! — автобусу ехать надо, и все пассажиры смотрят на него из окон и ждут. Но тетя Дуся удержала его за руку и не пустила. — Не спеши сынок, походи, погуляй немножко, просвежись — дыши, дыши воздухом! Подождет автобус, никуда не денется! Она говорила все это скороговоркой и все пыталась заглянуть ему в глаза — действительно ли лучше ему стало? Некоторые пассажиры тоже воспользовались остановкой, вышли из автобуса, потягивались и разминаясь размахивали руками. А две тетки, торопясь даже побежали в лес. Витьке нравился воздух, он дышал и дышал полной грудью и все не мог надышаться. Воздух был необычный, был густым, плотным, насыщенным обильно запахом хвои, разнотравья и особенной свежестью. Он напомнил Витьке отдаленно весенний воздух Бурно-Октябрьки, в то короткое время, когда распускалось все вокруг и цвело. И уже по-настоящему почувствовал себя Витька бодрым и полным сил. В автобусе они поменялись с тетей Дусей местами, и Витька не смотрел больше в окно. Все еще переживая от того, что привлек всеобщее внимание — замкнулся в себе, а через некоторое время сами собой сомкнулись его глаза и Витька заснул. А когда проснулся — автобус уже петлял по Волоколамским улицам.

Глава 4.Городская жизнь

И началась у Витьки городская жизнь. Как-то скучно началась. Оказалось, что только один брат его двоюродный — Лёвка жил с тетей Дусей. Он был самым младшим из тети Дусиных детей и все равно на целый год был старше Витьки. А Гена все ещё учился в своем Суворовском училище в Москве, и тетя Дуся сказала, что он скоро приедет на каникулы. И Дочь её — Лиля, тоже жила в Москве. Тете Дусе надо было работать, и она уходила рано утром, и возвращалась лишь вечером. Лёвка оказался какой-то странный и непонятный. Он совсем не обрадовался Витькиному приезду и Витька почувствовал сразу, что не понравился Лёвке и оттого не знал даже как себя вести. Лёвка смотрел на него с нескрываемым превосходством и почему-то, при первой встрече, когда тетя Дуся отошла по своим делам, обозвал его «деревней». И были в интонации, с какой он это слово произнес такие нотки, что Витька обиделся про себя, хотя виду не подал. А ведь он еще даже не успел рассказать Лёвке как жил, а жил он не в какой-то деревне, а в большом и красивом селе. И вообще, деревень, в местах, где он жил совсем и не было, а были сёла, в которых жили русские и немцы, и аулы, в которых жили казахи. Наверное, Лёвка гордился очень, что Москва рядом находится. Так рядом с его селом, правда, на немного большем расстоянии, чем Волоколамск от Москвы, — если честно, находятся и Ташкент, и Фрунзе, и даже — Алма-Ата, и все они — тоже столицы. Он заикнулся об этом, но Лёвка и слушать его не стал и тоже обозвал эти города деревнями. И чего задается, подумал Витька — оказалось, что Лёвка не знает даже что есть такие города как Джамбул и Чимкент. А если не знает — чего с ним спорить. И Витька не стал, а про себя подумал, сам он — «деревня». В общем Лёвка сразу потерял к Витьке интерес, исчез куда-то и редко совсем появлялся дома. И получилось, что жил Витька в тети Дусином доме один. Когда Витька осмотрелся вокруг, понял он, что это и не дом вовсе у тети Дуси, а квартира. Она была очень маленькой и тесной, и было у Витьки ощущение, что врыта она в землю. Одно единственное окошко почему-то было высоко над полом, смотрело на Юг и в него откуда-то сверху, как с потолка светило в комнату солнце. Тети Дусина кровать была спрятана за занавеской, а та, вторая кровать, на которой спал Витька, казалось, занимает полкомнаты, хотя была самой обыкновенной кроватью, А впереди, с улицы перед этой комнатой был еще маленький совсем с крохотным окошком коридорчик. В нем на плите тетя Дуся готовила еду и разные супы. Витька со своей семьей количеством в восемь человек в этой квартире точно, не уместился бы. Там дома в Бурно-Октябрьке было у них две комнаты: побольше и поменьше. В первой, которая поменьше, стоял большой стол с длинными скамейками, за которым все они разом помещались. И был в этой комнате деревянный пол, и еще была теплая уютная печка с духовкой, на которую можно было влезть, и если замерз на улице — быстро согреться. Во второй комнате, где они спали все, было аж три кровати, стол, на котором стоял радиоприемник, и все любили слушать по вечерам из него различные постановки и песни, и еще оставалось место, чтобы готовить за этим столом уроки. И целых три окна было в этой комнате — по одному во все стороны. Вот, правда пол был в ней земляной, который для твердости, прочности, и чтобы не трескался и не пылился, мама или сестра мазали раствором из кизяка. И еще лежал половик на этом полу, по которому ходили они все босиком, и то, что под ним пол — земляной, было почти незаметно. Перед первой комнатой был большой коридор, который зимой не отапливался, и в котором хранились мешки с отцовскими «трудоднями». В коридоре — наверху под крышей, на длиной палке, кругами висела отцом приготовленная колбаса и была она вкуснючей-привкуснючей. Пальчики оближешь. Правда, она быстро заканчивалась, потому что Витьке и его братьям — пацанам, не терпелось сорвать этот манящий запахом круг. Сорвать и тут же разломить на куски, расхватать по рукам и съесть без хлеба. Мама, увидев это безобразие, для вида пыталась ругать за самовольство. А потом, махнув бессильно рукой, жаловалась сама себе — вот ведь… растут… и не напасешься на них…

Совсем маленькая оказалась квартира у тети Дуси, но Витька в ней долго и не находился, ведь лето на улице и все интересное для него должно было быть там. В первый же свободный день тетя Дуся взяла его с собой, в город — туда, где были магазины и многоэтажные дома, за покупками. Хлеба надо было купить и ещё кое-что. В магазине, куда они зашли, все было для Витьки интересным, и то, что продукты можно было брать самому, а не просить продавщицу, чтобы она подавала их, и то что продавщица сидела за кассой и к ней потом надо было подойти, чтобы расплатиться за те продукты, которые выбрал. Да и сами эти продукты — молоко в стеклянных бутылках, хлеб, не в караваях как мама выпекала его, а в батонах или булках были по виду необычны. И ещё — масло сливочное в бумажных пачках-брикетах, и какой-то маргарин. Потом, когда он все это кушал, оказалось, что эти продукты — и молоко, и масло, и хлеб-батон-булка, отличались и по вкусу от тех, которые ел Витька дома. Витька так и не сумел разобраться, вкуснее они были или нет, — они были для него просто необычными, городскими, как и всё, что он впервые видел вокруг. В магазине Витьке очень понравились кассовые аппараты, которые он тоже увидел впервые. На них продавщицы считали, сколько денег нужно было заплатить за хлеб или молоко, и эти аппараты громко урчали и печатали чек, на котором была цена за все, что покупатель берет с собой. Дома Витькины продавцы все считали на деревянных счетах с костяшками на проволочках, и там все было видно и понятно. А вот как это делал кассовый аппарат, и при этом не ошибался, Витька никак не мог сообразить. Он быстро запомнил дорогу к продуктовому магазину и потом, по заданию тети Дуси несколько раз покупал хлеб и молоко самостоятельно и всегда, очень волновался почему-то.

Сами дома и здания городские Витьку не очень заинтересовали, но однажды он наткнулся на церковь, наткнулся и просто обомлел от её величия. Гигантских размеров была она, вся из красного кирпича, потемневшего от времени, и по виду — очень древняя. И на вершине церкви — купола её. Они так высоко возвышались над землей, что Витька, задрав до невозможности голову, и рассматривая их, почувствовал себя мелкой-мелкой букашкой. Чем-то эта церковь напоминала Витьке отвесные скалы в старых горах, и ещё — сказочного богатыря. Окружена была церковь пустынной площадью. Огромные деревянные ворота, служившие вероятно входом в церковь были накрест заколочены досками. Тетя Дуся сказала, потом, что теперь это и не церковь вовсе и что там внутри за древними стенами находятся склады. А Витьке церковь показалась совершенно безжизненной и какой-то уставшей. И в то же время… — живой… А ещё — птицы… Никогда не видел Витька раньше тех больших черных птиц, которые обитали на окружностях заоблачных куполов этого странного сооружения. И будто бы по неведомой команде большой стаей, с оглушающим карканьем, вдруг взмывали они в воздух и большим чёрным облаком кружили высоко в небе, исчезали из глаз, и потом, появившись вновь, тёмным пятном дружно оседали на куполах и на огромных крестах их венчающих. И было во всей этой птичьей кутерьме что-то завораживающее и зловещее…

Первое время по приезду Витька выходил в огромный пустынный двор перед тети Дусиной, и ещё несколькими такими же, как у неё квартирами. Со двора, если на них взглянуть, больше похожими на сараи, и скучал. А потом, познакомился с местными пацанами, которые тут же приняли его в свою компанию, и Витька перестал замечать время. Он тут же с ними во дворе играл в футбол, а играть в футбол он любил, был в своем классе дома всегда нападающим, когда играли командой класс на класс и знал хитрые обманные финты. И оказалось, что он — футболист, совсем не хуже своих новых друзей, а если взаправду сказать, — то и лучше. И то, как он ловко удерживал в своих ногах мяч обманными финтами, не давая возможности противнику, отобрать его, сразу вызвало у пацанов к нему уважение. И только брат Лёвка, появившись во дворе неизвестно откуда, и сам в игру не ввязывающийся, лениво за игрой следивший, видя как Витька все-таки терял мяч или неудачно пасовал его напарнику, обязательно замечал его промах и цеплял Витьку словами: — э-эй деревня! — ну ты и мазила… Он как будто стеснялся Витьки.

Глава 5. Пацаны городские

Приняли Витьку в свою компанию городские пацаны. А что? В футбол гоняет почище некоторых. И финты как делать правильно, показывает. Не задается, не слабак, и видно сразу — не маменькин сынок. Разные истории интересные рассказывать умеет — и про мушкетеров, и про места откуда приехал. Про горы снежные… Врет конечно, но слушать все равно интересно. А может быть и не врет… Впрочем, у нас тоже есть на что посмотреть и чем заняться. Пусть присоединяется коли охота.

И зажил Витька местной пацанской жизнью. Большая часть этой жизни протекала за пределами двора. Не сиделось на месте пацанам. То туда забредали, то сюда. И много ещё чего нового открыл для себя Витька. Он обожал книги о войне и читал еще до приезда про Панфиловскую дивизию из Казахстана, которая защищала Москву от фашистов под Волоколамском. Восхищался подвигом 28-ми героев-панфиловцев у разъезда Дубосеково, которые подбили за один бой много танков. Погибли почти все, но не отступили и не пропустили к Москве фашистов. Но то, что сам Волоколамск был захвачен фашистами, он не знал, просто не мог этого допустить в воображении и сначала не очень поверил своим новым друзьям. А они завели его однажды на кладбище, где похоронены были погибшие во время войны солдаты. Витька увидел памятники с деревянными звездами, и на многих было написано только одно слово: — «неизвестный», а еще на одной из могил вместо памятника был установлен пропеллер от настоящего самолета и Витька понял, — похоронен здесь сбитый в бою летчик. И ни фамилии ни имени не нашел он на пропеллере. Кладбище было старое, заросшее травой, но все равно аккуратное. А рядом с ним, как оказалось, было ещё кладбище. И там, на могилах, стройными рядами как в едином строю, вместо памятников — торчали деревянные кресты, на каждом из которых была прибита железная табличка с надписью на немецком языке. «Здесь немецкие солдаты похоронены» — пояснили пацаны. Впрочем, Витька и сам догадался, что под крестами похоронены гитлеровцы, и по количеству крестов видно было, что полегло их много под Волоколамском. И не немцы это вовсе, а фашисты, поправлял мысленно про себя Витька пацанов. Немцы — они ведь разные. Именно фашисты — гитлеровцы напали на Советский Союз. Пусть — немцы, но те, которые — фашисты. Ведь отец Витьки тоже был немцем, только — советским, и родился и вырос в Советском Союзе, как и его отец и мать, — дед и бабушка Витьки. И во время войны хоть и не взяли отца Витьки на фронт, но все равно — служил он в трудовой армии — добывал на нефтепромысле в Казахстане, в Гурьевской области нефть. И говорил отец, что эта работа тоже очень важна была для победы. И нефть кому-то тоже надо было добывать. И хоть знал Витька, что родители его и деды, и даже прадеды, и все немцы из его села, родом не из той Германии, которая напала на Советский Союз, а из Автономной республики немцев Поволжья, что была когда-то под Саратовом, было ему, все равно, почему-то горько, оттого что он — тоже немец по национальности. И все внутри его кричало — нет, не имеет он никакого отношения, к этим похороненным в Волоколамске фашистам. Отец рассказывал, что был он комсомольцем и когда в трудармии один подонок обозвал его ненавистным словом, отец не раздумывая, врезал ему по морде, и когда тот пожаловался начальству, что его избили, стало начальство на сторону отца и сказало, что поступил он правильно. И ничего ему за эту драку не было. И все-таки как-то непроизвольно возникало у Витьки из глубины души противное чувство, как будто виноват он, что родился немцем. И восставал мощный протест от несправедливости мыслей таких. Такое бывало и дома, когда их сосед, Плюшкин — по фамилии, напивался пьяным и тоже почему-то ругался на соседей Кнауэров, обзывая их фашистами. Но с ним за это никто не связывался — что с пьяного дурака возьмешь… А вот дядя Володя Луговой, который в отличие от Плюшкина воевал и был на фронте офицером-артиллеристом и тоже любил выпить — никогда с соседями не ругался и тем более местных советских немцев фашистами никогда не называл. Витька научился справляться с собой и сейчас переборол неприятные чувства упрямо вдалбливая в голове, что те, которые лежат под крестами — хоть и немцы, конечно же, но — фашисты, фашисты… А то, что он — тоже немец, с этим ничего не поделаешь.

А еще было в городе огромное дерево, одна из толстых мощных ветвей которого, на несколько метров в сторону, росла от ствола горизонтально земле. И узнал Витька, что на этой ветви повесили фашисты восемь попавших в плен партизан. Витька знал, как это они делали. Он читал о подвиге Зои Космодемьянской… И веяло холодом в душе от того, что находится он на месте, где уничтожение людей происходило в реальности. Всего несколько дней были фашисты в Волоколамске — их быстро выгнала Советская армия, но память мрачную о себе оставили прочно. И хоть по представлению Витьки город был маленьким и не очень интересным — но он оказался героическим городом и почувствовал Витька к нему огромное уважение. Почти такое же, как к Москве.

Бараки, в которых была квартира тети Дуси, были расположены на окраине города, и как оказалось, совсем недалеко от этого места протекала река Лама. Когда Витька с пацанами впервые добрался до неё, он очень удивился, — ну какая же это река? Она обнаружилась как-то внезапно, за кустарниками, возникла прямо из зеленой травы. Была узкой и очень мелкой. В которой — глубины, — ну, прямо воробью по колено. И как в ней купаться — ну разве что на дно пузом лечь, чтобы утопить в воде полностью тело. Да у Витьки дома даже в арыках, через которые на летний полив огородов отводилась вода — глубже было. И в никакое сравнение не шла эта река Лама с его горной речкой Терс. Самый разгар лета сейчас — июль, и пропадают днями его Бурно-Октябрьские друзья на любимой речке. Ныряют с обрыва вниз головой на глазах у девчат, играют в догонялки на воде. Плавают, ныряют, и захватив воздуха в грудь, долго под водой, загребая руками и ногами, путают след ускользая от догоняющего, и выныривают отфыркиваясь, а то и совсем неслышно в неожиданном для него месте. Все друзья у Витьки как на подбор, отличные пловцы и ныряльщики. Как рыбы настоящие, безошибочно ориентируются под водой и трудно очень трудно добраться и залепить ладошкой по голове кому-либо из них догоняющему. Чтобы избавиться от обязанности — догонять! А сколько смеха, веселья и отваги на радость всей компании во время этих водных игр. Потом, основательно уставшие, валяются скопом на горячем обжигающем песке, травят анекдоты, разгадывают загадки — просто загорают до черноты и не вбирает уже красок загара в себя тело. Прогрелись, отошли — почувствовали избыток палящего солнца и опять — нырь в жгучую холодную воду! Красота! А здесь? Ну, какое купание — разве что задрать штанины и ноги намочить до колен. Да и видит Витька, нет у городских друзей особого желания купаться. Витьке тоже, не хочется. Он никак не может понять — что же это за лето такое в Волоколамске. Солнце, вроде и светит вовсю, но не жарко телу, как будто это и не лето совсем, а только весна. Трава — зеленая вся и не думает выгорать, а оттого и красками весенними окрашено все вокруг и выглядит по-праздничному. У Витьки дома в это время — травы днем с огнем не сыщешь — вся повыгорала под палящим солнцем, в бурьян неприглядный превратилась, и только пастухи отыскивают её для коров у родников и горных ручьев. Да там — где низины у речки. И все равно, — пусть без этой праздничной зелени — но комфортнее Витьке там дома, под его — все сжигающим солнцем. Он как-то сразу вдруг почувствовал это и впервые — загрустил по дому. Но ненадолго.

Глава 6. Соблазн за забором

Вдоль тропинки, которая привела Витьку с пацанами к речке, тянулся полуразрушенный забор. За ним, в глубине двора видны были какие-то обшарпанные здания то ли мастерских, то ли складов. А еще — прямо за забором простиралась неухоженная территория, поросшая высокой травой. И безлюдно было там. И горками торчали из травы груды загадочных железных изделий. Привлекли к себе они внимание необычностью своей и как бы бесхозностью. Как тут не соблазниться, не дать воли любопытству. Крадучись, полуползком вслед за пацанами и Витька добрался до интересных железяк. И обнаружились среди них те кассовые аппараты, которые привлекли его внимание в городском магазине во время покупок. Сами по себе — вроде бы и неинтересны. Ну, ящик и ящик железный. Но из каркаса этого ящика проглядывались те самые рядки цифр, которые двигались и менялись, когда управляли этими аппаратами продавцы в магазине. И окончив счет, замирали, указывая окончательную стоимость покупок. Каркас, за которым находился механизм с циферками, удалось открыть. Когда рассмотрели этот механизм — очень интересным он показался, и захотелось всем непременно заполучить его. А чтобы отделить этот механизм от всего тяжелого аппарата со всеми его громоздкими клавишами и рычагами — всего-то дел — пару болтов-шурупов открутить надо. И чего тут не разобраться — работает у пацанов соображалка. И открутить — есть чем — ножичком перочинным, ведь под отвертку болты сделаны. Пыхтели от напряга по очереди, и крутили эти шурупы. На коленках ползали и все оглядывались с опаской, как бы ни заметил кто-нибудь из взрослых ненароком этот грабеж. Знатно потрудились — на всех хватило изъятых приборчиков. Витьке тоже достались целых два. Он потом когда внимательно изучил эти приборчики и разобрался, как они работают — обрадовался очень.

Это были механические счетчики — набор на одной оси рассаженных широких колесиков диаметром в двадцать копеек, с цифрами, от нуля до девяти, равномерно нанесенными на плоской поверхности окружности. И был сбоку рычажок, каждое нажатие на который вращало сначала первый кружок на одну цифру. Когда же этот кружок завершал полный оборот, и десятое нажатие на рычажок перекручивало девятую цифру на ноль — вступало в действие и прокручивалось с нуля на единицу второе колесо. Таким образом, десять нажатий на рычажок отобразили два колесика цифрой десять. Вращение колесиков происходило по строго определенному закону, заложенному в конструкцию. Первое накручивало единицы, второе — десятки, третье — сотни, четвертое — тысячи… У Витьки разыгралось воображение.

Он страстно мечтал стать летчиком. И там, дома, со своим закадычным дружком Шуркой, вместе, они любили играть в летчиков. Самолетом, на котором они героически летали, в воображаемых боевых условиях, служила им огромная верба. Дерево росло в глубине отцовского двора на краю сеновала. К лету на сеновале оставался лишь тонкий слой мягкой соломы. Дерево было высокое, разлапистое, высотой в десять — пятнадцать метров, с мощными прочными ветвями. И там в его кроне, на ветвях, оборудовал Витька с Шуркой надежные кресла для пилота и штурмана, из специально затащенных наверх, и прочно на ветвях закрепленных пиленых досок. По-всякому было во время полетов. Бывало, раскачивало их дерево-штурмовик, особенно когда ветер дул, так, что внизу, с высоты глядя, видно было, как земля и вправду двигалась и оттого, легкое кружение возникало в голове. Крепко ухватившись за ветви, служившие для летчиков штурвалом и рулями управления, и вправду казалось, что летели они над вражеской территорией по-настоящему. Пикировали, выполняли фигуры высшего пилотажа — виражи всякие и бочки. И в критический момент даже прыгали с самолета с парашютом когда, по условиям игры, подбит вражескими зенитками оказывался их самолет.

Парашютом служила вторая молодая верба, выросшая рядом на расстоянии метра от их «самолета». Гибкая, тонкая с не успевшим одеревенеть стволом, она как настоящий парашют и опускала сбитых горе-пилотов на землю. Там на высоте карабкаясь по ветвям, преодолевая страх, бросался Витька на гибкий ствол, ловил его, повисал на руках, и под тяжестью тела пружинил ствол-парашют до самой земли. И испытывал Витька восторг теперь уже от самого настоящего полета вниз, с головокружительной высоты, и летел, пока его ноги не утыкались в соломенную мягкую землю. Несколько секунд, а может и минуту целую, но летел — парил по-настоящему! Почувствовав землю, ослабевал хватку, отпускал спасительный ствол и валился на землю. И дерево, обретя свободу, взмывало пружиной вверх и принимало первоначальное положение. А там, снова превращал его в парашют второй уже член экипажа — Шурка. И далеко не каждый из других уличных друзей-товарищей решался этот их парашютный спуск повторить — ибо, если, не дай Бог, не поймаешь спасительный ствол руками, выпустишь его из рук — так хряснешься о землю, что и мозгов не соберешь…

Вот удивится Шурка, когда привезет и покажет ему Витька добытые в Волоколамске диковинные счетчики. Приспособят в дело, и будут служить они на их самолете приборами высоты и скорости. Ценное приобретение случилось у Витьки. Он вертел приборчики, щелкал рычажком, набивал цифры и все никак не мог расстаться с воображаемым полетом на своем, теперь уже оборудованном настоящими приборами, дереве-самолете в который, непременно они отправятся с Шуркой, сразу же, как только он вернется домой. Большим фантазером был Витька, уж что-что, а мечтать он умел. И замирало, от предстоящего удовольствия от полета, сердце.

Дважды потом Витька с товарищами прокрадывался через забор на таинственную территорию в надежде найти еще что-нибудь интересное и необычное, но среди многочисленного железного хлама кроме аппаратов, которые уже были изучены вдоль и поперек, больше ничего обнаружить не удалось.