Часть 1. О этот дивный новый мир!

Глава 1. Добрый вечер, господа

«Голубое ухо, голубое брюхо, голубой чубчик, как дела, голубчик?»

М-да, ну, чубчика на этой лысой башке и в помине нет, как, собственно, и вообще какого-либо волосяного покрова на теле… за исключением ресниц. А вот в остальном…

Я отвернулся от зеркала и, потерев голубой лапищей голубой же лоб, со вздохом побрёл обратно к скрипучей узкой койке с тощим матрацем, на которой я и очнулся каких-то полчаса назад.

Поймав себя на мысли, что сижу на краю застеленной ветхим бельём кровати и задумчиво рассматриваю свои новые руки, продолжая мычать песенку из старого советского мультика, я тряхнул головой и попытался выругаться. Результат… «специфический». Внушительный частокол зубов, которым может похвастаться моё новое лицо, должно быть, великолепно подходит для разгрызания костей, но вот говорить с этакими кусалками… М-да, мечта логопеда, чтоб её!

Нервный хохоток, вырвавшийся из глотки помимо моей воли, заставил сжать кулаки так, что плоские, но чрезвычайно острые и прочные пластины ногтей до боли впились в ладони и… ну, в принципе, чего-то такого следовало ожидать. Если кожа у нынешнего моего тела насыщенного голубого цвета, то что уж говорить о цвете крови?

Ха! Видели бы меня испанские гранды – навек бы зареклись хвастаться цветом текущей в их жилах жидкости. Нет, не могу сказать, что моя нынешняя фигура или морда лица возьмут первое место на конкурсе уродов, но человеческим это тело точно не назовёшь, даже если сделать скидку на цвет кожи, размеры туши и особенности её строения. Да и лицо странное. Не чужое даже – чуждое. Слишком тяжёлая челюсть, слишком мощные надбровные дуги. Глазки маленькие, глубоко посаженные. Так глубоко, что их синий цвет не сразу-то и различишь. Скулы? О такие можно камни отёсывать. Уши торчком стоят. И нет, не как у эльфа какого, а скорее уж, как у бегемота в атаке. И нос! О да, нос – это феерия! Курносый, но с широкими, «негритянскими» ноздрями и словно проклюнувшимся на переносице рогом. Хм, вот интересно, у этого тела, случаем, в предках носорог не затесался? Хищный, ага… судя по зубкам. Чёрт, вот же чушь в голову лезет!

Я улёгся на жалобно скрипнувшую под моим немалым весом панцирную кровать и, прикрыв глаза, чтоб их не резал бьющий в окно свет уличного фонаря, попытался вспомнить события, что привели меня к нынешнему… состоянию. А вспоминалось хреново.

В голове крутились какие-то рваные образы и звуки, слова незнакомого рычащего языка перемежались с вполне понятной человеческой речью, а виды знакомых, кажущихся родными улиц какого-то огромного города мешались с воспоминаниями о не менее родных заснеженных горах. Образы наслаивались друг на друга, вызывая недоумение, непонимание… и ярость пополам с дикой тоской. От такой непередаваемой смеси эмоций моя несчастная голова начала трещать, словно спелый арбуз в руках торговца. Из горла вырвался низкий вибрирующий рык и… я отключился. Снова.

Пробуждение было похоже на первое, как две капли воды. Тот же дурно побеленный потолок над головой, тот же резкий запах хлорки от постельного белья, та же убогая обстановка… и те же лица. Впрочем, вру. Помимо двух застывших истуканами мордоворотов в старомодных чёрных мундирах и мечущегося по комнате, что-то невнятно лопочущего толстячка с бакенбардами, которого я уже видел сегодня перед тем, как отрубиться впервые, на этот раз в гости пожаловал ещё один господин. Подтянутый, высокий… джентльмен, иначе не скажешь. Худощавый, с явно военной выправкой, рыжеусый гость с интересом косился в мою сторону, но делал вид, что внимательно слушает толстячка. А тот всё разорялся, выстреливая по сотне слов в минуту. Наконец его спутник не выдержал и, одной короткой фразой прервав речь своего знакомца, кивком указал ему на меня. А толку-то? Я и утром не понимал, чего он там бормочет, сомневаюсь, что за прошедшие несколько часов что-то изменилось.

Толстяк, очевидно, тоже помнил фиаско, которое постигло и его самого, и его людей, когда они пытались меня о чём-то расспрашивать в прошлый раз, потому как в ответ на реплику рыжеусого он лишь фыркнул и изобразил рукой жест, который я интерпретировал как «он весь ваш».

И действительно, рыжеусый подхватил стоявший у стены старый стул и, поставив его в метре от моей кровати, с удобством и, я бы даже сказал, неким облегчением устроился на нём. Хромота… и, судя по всему, не врождённая. Но вот с тростью гость управляется привычно… Значит, болячка старая, и с неудобством от неё он давно смирился. Учитываем относительную молодость гостя, плюсуем его военную выправку, и с вероятностью в восемьдесят процентов можем утверждать, что болячка эта была занесена чем-то железно-кусачим. Боевое ранение, иначе говоря.

А это значит… что? Здесь ещё не умеют проводить комплексное восстановление тканей. Или оно попросту не по карману сидящему напротив меня человеку. Что вряд ли, учитывая старомодный, но явно новый, сшитый по фигуре костюм-тройку из натуральной шерсти, золотые запонки и несуразную, но золотую же, цепочку жилетных часов, вкупе с вычурной, явно недешёвой тростью, серебристый набалдашник которой тоже может похвастаться золочёной отделкой.

В общем, как ни неприятно было бы утверждать, но одним только подменённым телом мои проблемы не ограничиваются. Внешний вид гостей, привычка, с которой они носят неудобную, на мой взгляд, старомодную одежду, общий вид помещения, в котором я нахожусь… Да, чёрт возьми, даже вид за окном – всё это не просто говорит, вопит о том, что я нахожусь не только в чужом теле, но и в чужом мире. И вот это уже совсем плохо. Или нет?

С удивлением поймав себя на мысли, что меня совершенно не трогает сей мудрёный факт, я уставился на рыжеусого, решившего привлечь моё внимание щелчком пальцев перед лицом. Моим лицом.

В ответ я щёлкнул зубами. Негромко, но явственно. Истуканы у двери напряглись, а толстячок в бакенбардах выдал очередную пулемётную очередь из доброй полусотни слов. Рыжеусый же лишь чуть отпрянул, но даже не изменился в лице. Хорошая выдержка, я бы так не смог.

Что-то успокаивающе сказав своему спутнику, бывший военный смерил меня полным любопытства взглядом и, с очевидным напряжением положив ногу на ногу, выдал зубодробительно щёлкающий набор звуков, в котором я, к своему величайшему удивлению, смог уловить что-то… почти внятное. Подвигав челюстью, я попытался поймать это ускользающее чувство понимания и кое-как прорычал-прощёлкал приветствие-представление, споткнувшись на своём имени. Ну… не знаю я, как меня здесь зовут. И что хуже, не помню, как звали раньше. В смысле дома… в смысле… Дьявольщина!

Уж не знаю, что такого высмотрел в моей крайне невыразительной физиономии рыжеусый, но он состроил сочувственное выражение лица и, похлопав меня по плечу, обернулся к выжидающе застывшему на месте толстячку. Бросив тому пару фраз, гость отмахнулся от очередного словесного обстрела своего знакомца и, покачав головой, кивнул тому на дверь. Толстяк потеребил свои бакенбарды, тихо, но, очевидно, совершенно непечатно выразился и, пожав плечами, вышел вон. А следом за ним комнату покинули и охранники.

– Ты… себя… знаешь? Помнишь? – проскрипел-прощёлкал рыжеусый, вновь обернувшись ко мне.

– Мало… ничего… – отозвался я на том же странном наречии.

И определить, кому из нас было сложнее говорить, я бы не смог. Мой собеседник явно имел слишком мало практики в общении на, вероятно, родном для этого тела языке. А у меня… у меня были лишь обрывки знаний, к которым я и обратиться-то толком не мог без того, чтобы не получить укол резкой боли в затылок.

– Вообще… чёрный… что-то? – здесь я уже спасовал. Разобрать этот набор звуков было выше моих нынешних возможностей. Так что я даже не стал делать вид, будто пытаюсь понять, что именно говорит мой собеседник. Просто ткнул в свою голову пальцем и сморщил физиономию как мог. А мог плохо. С мимикой у этого тела полный швах.

Тем не менее рыжеусому этого хватило. Он понимающе покивал и, резко поднявшись с места, шагнул к двери. Распахнув её, гость что-то резко пролаял куда-то в коридор, и уже через несколько секунд в комнату ввалился облачённый в серый костюм господин с тощей папкой в руках.

Отобрав у визитёра папку, рыжеусый, не обращая никакого внимания на его тихое блеянье, принялся перелистывать принесённые ему документы и, явно наткнувшись на что-то важное, ткнул в одну из бумаг пальцем, одновременно что-то зло выговаривая своему собеседнику. Тот бледнел, краснел, но огрызнуться даже и не подумал. Наоборот, выслушав рыжеусого, визитёр подхватился и, что-то быстро протараторив, скрылся из виду. Рыжеусый же, недовольно покачав головой, обернулся ко мне.

– Удар… камень в голову… потеря знания… память. Лечить. Ты не драться.

Ну, в принципе, как-то так и было, да. По крайней мере, те немногие образы, что не вызывают у меня головной боли, говорят о какой-то драке в толпе. Потом была тьма… и очнулся я уже здесь, в госпитале, если я правильно понял то, что успел рассмотреть, когда очнулся в этой комнате в прошлый раз. Тогда тот самый дядька в сером костюме, что только что выскочил за дверь, пытался меня осмотреть, а мордовороты в мундирах ему мешали своими попытками меня же допросить. Потом явился толстяк с бакенбардами, вопросы посыпались, как из рога изобилия, и доктор окончательно плюнул на попытки выполнить свою работу. За что сейчас и расплатился выговором от рыжеусого. Чем тогда дело закончилось, я понятия не имею. Отрубился.

– Я нет драться. Вы – лечить, – коряво согласился я, и через несколько секунд в комнате стало тесно от набившихся в неё людей… и нелюдей. Оказывается, я не один здесь такой странный!

Хех, даже легче стало, как увидел одну из здешних медсестричек. Высокая, ладная, но явно не по-человечески скроенная. Слишком гибкая, слишком изящная, да и кошачьи зрачки… М-да.

Рыжеусый командовал персоналом, как генерал армией. А сунувшегося было толстячка выпроводил одной короткой, но о-очень экспрессивной тирадой. И могу поспорить, цензурными в ней были разве что предлоги!

Впрочем, долго наблюдать за творящейся вокруг суетой у меня не вышло. Рыжеусый принял из руки кошачьеглазой медсестры в белоснежном балахоне доисторический стеклянный шприц с прозрачной жидкостью и, ободряюще улыбнувшись, с размаху всадил толстенную иглу куда-то мне под ключицу. И мир померк. Опять!

* * *

– Итак, доктор, что вы можете мне поведать об этом… субъекте? – осведомился инспектор Джейсс, когда Дорвич наконец вышел из палаты, где вокруг синекожего нелюдя продолжал суетиться персонал госпиталя.

Доктор Дорвич извлёк из кармана золочёный портсигар, задумчиво покрутил его в руках и, глубоко вздохнув, поманил неугомонного полицейского за собой.

– Жутко хочу курить, инспектор, а в здании это запрещено, – проговорил он и, звонко цокая металлической набойкой на трости, повёл старого знакомого к выходу.

Накинув на плечи протянутое гардеробщиком пальто, Дорвич благодарно кивнул старику и, выйдя на крыльцо госпитального здания, щелчком пальцев запалил зажатую в зубах ароматную папиросу. Покорно молчавший всё это время инспектор Джейсс не выдержал.

– Ну же, доктор! – рыкнул он, отчего Дорвич еле сдержал усмешку. Уж очень потешно выглядел рычащий потомок хафлингов с огромной сигарой в зубах.

– Успокойтесь, друг мой, – ответил врач. – Не надо нервничать, у вас и так был не самый простой день! А если вы не возьмёте себя в руки, то я могу вам гарантировать весьма скорый и совершенно неотвратимый апоплексический удар. Слово врача.

– Доктор-р Дор-рвич! – Бакенбарды инспектора воинственно встопорщились, а в интонациях явно послышалась угроза.

– Инспектор, возьмите себя в руки! – рявкнул в ответ тот. – Или я пропишу вам успокаивающие пилюли, и лично буду просить гейни[4] Джейсс проследить за тем, чтобы вы принимали их в положенное время!

Инспектора Лероя Ламмела Джейсса можно было назвать самонадеянным, самоуверенным и даже иногда самодуром. Но житейской смётки он был не лишён, как и определённой, свойственной большинству потомков хафлингов, доли чутья на неприятности. И не его вина, что порой эти самые неприятности сулили ему не бандиты и воры Тувора, а недовольство гейни Лерой Джейсс.

Супруга инспектора Шоттского двора была дамой правильных взглядов и превыше всего в своей замужней жизни ставила благополучие семьи и домашний уют. Но если благодаря её командным навыкам, передавшимся гейни Джейсс, очевидно, от покойного батюшки – полковника и губернатора Лидской провинции, дом инспектора, стараниями вышколеных слуг находился в идеальном состоянии, то с благополучием семьи всё было не так безоблачно. И больше всего в этом смысле почтенную гейни Джейсс беспокоило здоровье драгоценного супруга, за состоянием которого она следила с вниманием коршуна, наблюдающего за птичьим двором, и готова была биться за него… даже с самим инспектором. Точнее, в первую очередь с инспектором Джейссом, который, по её мнению, относился к своему здоровью непозволительно наплевательски.

Неудивительно, что упоминание доктором Дорвичем в одном предложении здоровья инспектора, пилюль и супруги заставило почтенного гейса Джейсса взять себя в руки и молча дождаться того момента, когда его собеседник наконец расправится со своей папиросой и сам начнёт разговор о голубокожем гиганте, вокруг которого в госпитале до сих пор царила совершенно необъяснимая суета.

– Итак, что я имею вам сообщить о нашем… субъекте, – убедившись, что словоохотливый инспектор молчит и готов наконец внимательно и, самое главное, не перебивая слушать приглашённого им же специалиста, доктор Дорвич затушил окурок, выбросил его в стоящую у входа в госпиталь урну и продолжил: – Он, несомненно, прибыл в Тувор издалека. Как уж этого юношу занесло в Дортмутские доки, я не скажу. Не знаю…

– Юношу? – изумился господин Джейсс. – Вот этот вот громила, по-вашему, юноша?!

– Инспектор, – с намёком протянул Дорвич. Тот вздохнул и махнул рукой, мол, продолжайте, я молчу. И доктор продолжил: – Итак, сей молодой огр, к вашему сведению, не мог быть вовлечён в драку в доках… никак иначе как волей случая. Потому что ни слова не понимает на лэнгри[5], следовательно, и подбить его на участие в драке никому не удалось бы.

– А если… – осторожно начал инспектор, но его собеседник лишь покачал головой.

– Нет, гейс Джейсс. За деньги он драться тоже не стал бы. Точнее, в этом случае он почти гарантированно проломил бы голову тому, кто предложил бы ему подобный… заработок.

– Не понял, – помотал головой инспектор, отчего его бакенбарды заколыхались, словно упустившие ветер паруса.

– Народ, к которому относится этот юноша, весьма щепетилен в некоторых вопросах. В частности, драка для них – способ самоутверждения и определения места в иерархии их общества, – попытался объяснить доктор, но, заметив недоумённый взгляд собеседника, зашёл с другой стороны: – Иными словами, предложить им деньги за драку – всё равно, что попытаться купить вечер в обществе девицы из гентри[6].

– Доктор, – с укоризной произнёс инспектор, как и все представители того самого гентри чрезвычайно остро реагирующий на скабрезности, даже такие завуалированные.

– Уж простите старого солдата, – усмехнулся в ответ тот. – Но вы же поняли, что я хотел сказать?

– Разумеется, – вздохнул инспектор. – Но это не значит, что мне по нраву подобные… намёки. Ладно, оставим это. Вас всё равно не переделать… Вернёмся к нашему субъекту. Доктор, я, разумеется, доверяю вам и вашим знаниям, но одного только утверждения даже такого знатока, как вы, что некто не мог принимать участия в противоправном деянии лишь потому, что… да по какой угодно причине, судье будет совершенно недостаточно. Мне необходимо допросить этого синекожего, а вы, как я успел убедиться, умеете говорить на его трескучем наречии. Вы же понимаете, что я хочу сказать?

– Понимаю, – с улыбкой принял обратную шпильку доктор Дорвич. – Но думается мне, это будет очень непросто.

– Почему же? – нахмурился Джейсс.

– Во-первых, потому, что я не настолько хорошо знаю это наречие, как вам могло показаться. А во-вторых… боюсь, наш юный огр сейчас знает свой язык не лучше меня, – развёл руками врач.

– Что за чушь?! – вспылил инспектор, но, заметив взгляд Дорвича, постарался взять себя в руки. – Издеваетесь?

– Ничуть, – покачал головой тот. – В драке юноша получил очень сильный удар по голове, что, кстати, отражено в заметках госпитального хирурга. И этот удар, судя по наблюдаемым мною реакциям, повлёк за собой потерю памяти. Частичную, но… весьма тяжёлую. И если бы ваши добберы[7] не мешали врачам госпиталя делать своё дело, возможно сейчас проблема была бы уже решена. Увы, но эликсир памяти следует применять не позже чем через шесть часов после получения травмы. Только в этом случае есть надежда, что пациент полностью восстановит свои знания и память. В нашем же случае…

– Доктор, вы же шутите, да?

– Ни в коей мере. Не издеваюсь и не шучу, – резко ответил тот, но почти тут же смягчил тон: – Инспектор, я понимаю, что в вашей ситуации… с учётом позиции, занимаемой Кабинетом и парламентской комиссией, количество гостей метрополии, привлечённых к ответственности за уголовные преступления, играет решающую роль, но поверьте, этот молодой огр не участник драки, а её жертва. Да и не только её, а?

– Доктор Дорвич, вы… – потомок хафлингов совершенно верно понял то, о чём не сказал его собеседник… и тяжело вздохнул. – Драхх с вами. Делайте с этим синим, что хотите! Но если я хоть когда-нибудь услышу об этом субъекте или, того хуже, он попадётся моим добберам на горячем… Доктор, вы меня знаете.

– Благодарю вас, инспектор, – расцвёл в искренней улыбке его собеседник. – Наука, в моём лице, не забудет ваше великодушие, ручаюсь.

– Вы ещё пообещайте взять меня в соавторы вашей будущей монографии по этому случаю, – фыркнул Джейсс.

Глава 2. Подсчёт активов

В свою квартиру в Рестэнде доктор Дорвич вернулся далеко за полночь, но, вопреки ожиданиям верного Капса, настроение у хозяина было великолепным. Мурлыкающий какой-то затейливый восточный мотив, довольный и явно чем-то взбудораженный, отставной врач являл собой настолько удивительное зрелище, что слуга даже забыл взять у него плащ и шляпу. Те так и полетели на стол в гостиной, куда доктор Дорвич ворвался вихрем, напрочь забыв о своей хромоте!

– Гейс, прикажете подать чаю? – осведомился Капс, несмотря на удивление сумевший сохранить невозмутимое выражение лица, как и положено дворецкому приличного дома.

– Чай? – доктор на миг замер и, ловко крутанув в ладони тяжёлую трость, усмехнулся. – Нет, Капс. К драхху чай! Подай бутылку монтрёза… ту, что прислал полковник Пибоди в благодарность за лечение супруги в прошлом триместре.

– Сию секунду, гейс. – Подхватив со стола шляпу и плащ, слуга кивнул и скрылся в буфетной, чтобы уже через минуту вернуться в гостиную с затребованным хозяином напитком.

Разумеется, Капс не забыл добавить к крепкому франконскому миндаль и сыр. Конечно, следовало бы дополнить закуски сухой иггерийской ветчиной, но… увы, как раз её-то в запасах и не оказалось. Укорив себя за непредусмотрительность, дворецкий поставил поднос на столик рядом с камином, в кресле у которого предпочитал проводить вечера его хозяин, не преминув доложить тому о своём упущении. Но занятый перелистыванием многочисленных справочников и словарей, стоящих на книжных полках в углу, доктор Дорвич отмахнулся в ответ на слова своего слуги.

– Закажешь в лавке завтра, – пробормотал он, откладывая один из толстенных словарей и берясь за следующий. Но, быстро пролистав несколько страниц, недовольно цокнул. – И здесь нет. Да, Капс!

– Слушаю? – Замерший у дверей дворецкий обернулся.

– Драхх с ней, с ветчиной. Будет – хорошо, нет – и не надо. Главное, зайди с утра в букинистическую лавку мэтра Тарди и сообщи ему, что управляющий прислал нам бочонок того самого бальзама, что ему так понравился.

– Разумеется, гейс. Однако, осмелюсь спросить, какой именно бочонок прислал нам Ларс? Вёдерный или трёхвёдерный? – осведомился дворецкий.

– Полный, Капс, – оторвавшись от перелистывания очередного обитого кожей и украшенного золотым тиснением тома, ответил хозяин. – Мы же не хотим обидеть уважаемого мэтра, подарив ему початую ёмкость?

– Значит, трёхвёдерный. Будет исполнено, гейс, – с лёгким, почти незаметным вздохом констатировал слуга, что не укрылось от вроде бы увлечённого своим делом доктора.

– Не переживай, дружище, – улыбнулся он, сверкнув стёклами пенсне. – Месяц на исходе, а значит, не позднее чем через неделю Ларс пришлёт очередную посылку для пополнения наших запасов.

– Осмелюсь заметить, гейс, если бы он не сделал этого сегодня, то через неделю у нас в запасе было бы уже два трёхвёдерных бочонка, – произнёс дворецкий и, прежде чем хозяин вновь начал намекать на якобы прогрессирующую прижимистость своего слуги, кивнул в сторону подноса с монтрёзом и закусками. – Ваше франконское, гейс.

– Да-да, благодарю, Капс. Ты свободен. Лёгких сновидений, – вздохнув вслед за своим дворецким, доктор махнул ему рукой.

– И вам хорошей ночи, гейс, – отозвался тот и, коротко кивнув, вновь скрылся за дверью в буфетную. Желать своему хозяину, как это принято, лёгких сновидений дворецкий не стал. Какой в этом смысл, если по всем признакам доктор намерен посвятить эту ночь своему хобби, то есть очередным лингвистическим исследованиям?

Замерев у массивного поставца, Капс бросил взгляд на уже закрывшуюся дверь в гостиную и решительно сменил направление движения. Вместо собственной спальни дворецкий направился на кухню. Пусть это и не его вотчина, а приходящей кухарки, но та появится в квартире не раньше восьми часов утра, а бодрящий эликсир вполне может понадобиться хозяину раньше. Даже наверняка понадобится. Не мальчик уже всё-таки, чтобы сутками не спать… пусть сам доктор и считает иначе. Как бы то ни было, от фиала бодрящего эликсира утром он точно не откажется.

Заглянув по пути в кладовку, Капс извлёк из неё внушающий уважение своими габаритами и добротностью кожаный саквояж с полукруглой крышкой и, проверив на месте его содержимое, продолжил путь на кухню. Щелчком пальцев отправив в зев плиты небольшой огонёк, тут же воспламенивший горючий камень, сложенный там на утро, дворецкий поставил на «зубы» конфорки извлечённый из саквояжа миниатюрный котелок и, разложив на рабочем столе склянки с необходимыми ингредиентами, приступил к изготовлению зелья. Конечно, Капс не дипломированный зельевар, но в приготовлении некоторых эликсиров и декоктов может дать фору и профессионалам…

Ну а пока дворецкий был занят заботами о своём хозяине, а тот перерывал свою домашнюю библиотеку в поисках нужных сведений, причина всей этой суеты тоже не сидела без дела.

* * *

Череда этих включений-отключений меня изрядно достала, так что, придя в очередной раз в сознание и убедившись, что вокруг глубокая ночь, а значит, рядом нет каких-нибудь наблюдателей или просто любопытных, что могут поднять шум или позвать очередную команду докторов, которая вновь отправит меня в забытьё, я сполз с койки и… первым делом попытался освоиться с телом. Помня, как меня мотыляло из стороны в сторону при прошлом пробуждении, я предположил, что виной тому было не только моё помрачнённое сознание, но и изменившиеся пропорции тела, а следовательно, и центр тяжести. И оказался прав.

Добрых полчаса я ковылял по комнате, изредка раздражённо поглядывая на собственное отражение, то и дело мелькающее в маленьком зеркале, висящем в углу над жестяным рукомойником. Собственно, поводов для раздражения было два. Первый – это моя голубая, едрит мадрид, рожа, а второй… сам факт, что я видел это отражение в зеркале, при том, что на улице царит ночь, шторы задёрнуты, и свет в комнате не горит! А что будет, если его зажечь?

Убедившись, что ноги меня держат достаточно надёжно, и каждый шаг не грозит падением, я подошёл к ведущей в коридор двери и, надавив на показавшуюся какой-то неудобной маленькую дверную ручку, осторожно выглянул. Не сказать, что здесь было значительно светлее, чем в «моей» комнате, но всё же горящий где-то в конце коридора одинокий ночник чуть разгонял темноту… ну, должен был разгонять её, по идее. Я как-то разницы не заметил. Равно, как и наличия людей в коридоре. А вот когда вернулся в комнату и добрался до старомодного поворотного выключателя…

Мля! Ослепительный свет от единственной лампочки резанул по глазам так, что я еле задавил рвущиеся из глотки ругательства… или рёв? В общем, закрыв слезящиеся глаза и сдавленно булькнув что-то неопределённо-матерное, я нашарил лапой чёртов выключатель, и комната вновь погрузилась в блаженную темноту.

На ощупь добравшись до рукомойника, зверски загудевшего, стоило открыть опять показавшийся неудобно-мелким вентиль, я плеснул в глаза едва тёплой водой и, смыв с лица отчего-то жгучие слёзы, кое-как проморгался и рискнул наконец открыть глаза. И снова та же петрушка. Несмотря на непроглядную, казалось бы, темень, я прекрасно видел и комнату, и всю её обстановку. И не смутными силуэтами, как должно было быть, а вполне в цвете… пусть его гамма и казалась несколько более блёклой по сравнению с привычной мне… точнее, моему прошлому телу.

Собственно, вывод из всего этого идиотского приключения следовал только один: я не просто оказался чёрт знает где и непонятно в чьём теле. Бывший носитель этого голубого «костюма» был существом определённо ночным… Либо это следствие той самой травмы головы, что вроде как диагностировал тот рыжеусый врач.

Раздвинув тяжёлые, пахнущие пылью шторы, я вернулся к своей узкой скрипучей койке, осторожно уселся на её край и, подперев ладонью квадратный подбородок, удививший, кстати, мягкостью кожи, уставился на пейзаж за окном. Не то чтобы вид был таким уж захватывающим, ночная улица, она и есть ночная улица, но кое-какие детали давали достаточно пищи для размышлений. Газовые фонари, например, или брусчатая мостовая, по которой однажды даже процокал копытами какой-то экипаж…

Я перевёл взгляд на тускло блеснувшую стеклом лампочку, болтающуюся на витом проводе под потолком моей комнаты, и пожал плечами. Электричество в доме, газовое освещение на улице… а учитывая ещё и гужевой транспорт, здесь, очевидно, являющийся вполне обыденным делом, можно сделать пусть предварительный, но вполне оправданный вывод об уровне развития здешней цивилизации. Хотя, конечно, всё не так однозначно.

Ту же крытую коляску под управлением засыпающего возницы тащила вовсе не лошадь, а что-то чешуйчато-зубастое, больше похожее на длинноногую ящерицу с обрубленным хвостом. А сияющий множеством огней дирижабль, проплывший в затянутом тучами небе, был слишком велик даже для этих воздушных кораблей, если, конечно, я правильно смог привязать его габариты к видимым ориентирам. Если же вспомнить моё прошлое «включение» и кошачьеглазую медсестру, с лёгкостью левитировавшую в руки доктора какие-то склянки, то вопрос об уровне развития здешней цивилизации становится куда сложнее. Расы, опять же… ну, допустим, в моём прошлом отличий между неграми и монголоидами было, пожалуй, даже больше, чем между тем же рыжеусым полиглотом и медсестрой с кошачьими глазами, но… Да уж, это самое «но» отражается в зеркале каждый раз, как я к нему подхожу. Голубая морда с проклюнувшимся из переносицы рогом и зубастой пастью монстрика из дешёвого ужастика… Это как-то…

Как я ни старался отрешиться от вопросов, что ещё днём вызывали у меня натуральную мигрень, всё равно к ним вернулся. Как я сюда попал? Кто я?.. Чёрт!

Прострелившая виски острая боль заставила откинуться на жалобно скрипнувшую кровать. Я обхватил голову руками и принялся мысленно твердить таблицу умножения. Не помогло. Перешёл на умножение двузначных чисел, и спустя минуту боль всё же отступила. Но кое-что изменилось. В памяти словно кто-то приоткрыл заслонку, и мутные образы гор и каких-то городов стали отчётливее, а вместе с ними пришло понимание… осознание? Нет, скорее, всё же знание. Вернулась часть тех знаний, что имелись у прежнего владельца этого синекожего тела, и не только. Эмоций почти не было, но теперь, пожалуй, я бы смог объясниться с рыжеусым полиглотом куда лучше. Да и с прежними соотечественниками, кажется, смог бы поговорить. Хоть как-то.

На пробу попытался проговорить вслух названия окружавших меня предметов, скривился от собственной рычащей шепелявости, но, самое главное, понял, что чётко могу разделить свой «новый» язык и «прежний». А уж понять, какой из них первый, какой второй, проблемы не составило. На своём языке это синекожее тело говорит куда отчётливее и понятнее, нежели на моём. В смысле… Ай, и так понятно!

То есть получается, что при разговоре я точно не перепутаю, на каком языке говорить. Уже неплохо. Правда, никакой личной информации в голове так и не появилось, но… не всё же сразу, верно? Главное, память возвращается, и это хорошо. Глядишь, через год-другой и вспомню свою жизнь, точнее, обе… Если раньше не сойду с ума от этих приступов.

Облегчённо вздохнув, я поднялся с многострадальной койки, покрутил головой, разминая шею, и, бросив взгляд на бугрящиеся немалыми мышцами руки, упал на кулаки. Отжимания пошли легко и непринуждённо. Этому телу словно бы вовсе неведомо было понятие «усталость». На третьей сотне «толканий планеты», как говорил… кто-то, мне просто надоело это монотонное действо и я, легко оттолкнувшись ладонями от пола, оказался на ногах. Любопытно. Что-то я слишком удивлён таким результатом проверки. Раньше я так не мог? Стоп-стоп-стоп. Думаем в другую сторону! А что ещё я могу? Во-от, другое дело. Сейчас и проверим.

Убедившись, что боль не собирается превращать мой мозг в равномерно взбитый мусс, я облегчённо вздохнул и окинул комнату взглядом в поисках чего-нибудь, что могло бы заменить мне спортивный инвентарь. Но кроме койки, рукомойника и монструозного шкафа, здесь больше ничего не было. Впрочем, есть ещё чугунная «гармошка» отопительной батареи…

Я попытался использовать её в качестве упора для классического упражнения на пресс, но едва попытался его выполнить, как раздавшийся откуда-то из стены тихий хруст заставил прекратить эксперимент. Вытащив ноги из-под батареи, я вгляделся в места её крепления и порадовался своему чуткому слуху. Боюсь, не остановись я, и сейчас комнату заливало бы горячей водой… ну или не очень горячей, как я понял, потрогав едва тёплую чугуняку.

Вот, кстати, интересный момент: учитывая голые ветви дерьевьев в маленьком скверике, что виден из окна моей комнаты, и низкие облака, то и дело плачущие мутной моросью, погодка на улице должна быть весьма и весьма прохладной. Батареи же в здании едва-едва тёплые, а я одет… ну, чёрные семейники по колено тоже же можно назвать одеждой, верно? Тем не менее, несмотря на столь «летнюю» форму одежды, холода я не ощущаю. Совсем. Выходит, моё нынешнее тело привычно не только к ночному образу жизни, но и к холоду? Интересно.

Почувствовав приближение очередного приступа, я чертыхнулся и вновь принялся осматриваться в поисках чего-нибудь, что отвлечёт меня от опасных вопросов. Первым на глаза попалась койка, но и этот эксперимент не задался. Подняв её двумя руками и осознав, что практически не ощущаю веса железной кровати, вернул её на место и… поднял одной рукой. За ножку. Тьфу ты!

Покосился на шкаф, но тот выглядел настолько старым и обшарпанным, что казалось, ткни его пальцем и он сам развалится. Рисковать не стал. Уроню, разобью, выставят счёт за порушенную мебель, а я кошелёк в других семейниках оставил. Конфуз выйдет.

А вот заглянуть внутрь не помешает. Мало ли, вдруг там есть что-нибудь интересное? Штаны этого тела, например… то есть мои, конечно. Раз уж занесло в этот синий ужас, придётся смириться с мыслью, что теперь это и есть моё тело. Другого-то всё равно не помню.

А вспомню? Так то когда ещё будет, глядишь, я к тому времени уже и к нынешнему телу попривыкну. Тем более что кое-какие плюсы уже определены. Силушка та же, например. Ну, уверен я, что в прежнем теле такие фокусы, как поднимание железной кровати за одну ножку, одной же рукой, были мне недоступны. Морозостойкость, опять же. Тоже плюс немалый. Не люблю холод… точнее, не люблю мёрзнуть. О! Никак личная информация пош… Дьявольщина!

Кое-как избавившись от очередного укола боли, на этот раз почти милосердно короткого, я перевёл дух и, потерев вновь заслезившиеся глаза, тряхнул головой, вновь возвращаясь к подсчёту плюсов и минусов своего нынешнего положения, по возможности без обращения к сбоящей памяти. Всё что угодно, лишь бы успокоить ноющую голову!

Минусы? Есть и они, куда ж без них-то? Вот зрение подкачало, но это, опять-таки, как посмотреть. Ночью мне теперь и без всяких фонарей светло, а то, что свет глаза режет, так затемнённые очки ещё никто не отменял. Даже если они ещё не изобретены. Кстати, насчёт памяти о прошлом теле я в чём-то не прав. Судя по тому, что сам факт возможной необходимости носить очки меня не беспокоит, раньше хорошим зрением я тоже похвастаться не мог. Стоп. Не думать!

В общем, не такое уж плохое тело мне досталось. Если бы ещё не его цвет и страхолюдность морды… но не бывает так, чтобы абсолютно всё было хорошо. А если и бывает, то только во снах. Хм, а может быть, я сплю? Ну да, и не могу понять, то ли я мудрец, которому грезится, что он бабочка, то ли бабочка, которой снится, что она мудрец. Голубенькая такая, зубастая бабочка, ага! Эх, да что уж теперь…

Убедившись, что даже отголоски боли исчезли, а разум вновь стал ясным и мысли прекратили скакать, как бешеные белки, так и норовя окунуть в очередной приступ, я поднялся с пола и, успокоив сбившееся дыхание, направился-таки к призывно приоткрывшему перекошенную дверцу шкафу.

И ведь прав я был! Внутри лежали аккуратно сложенные на полке шмотки, а внизу стояли монструозные ботинки. Старые, из задубевшей от времени кожи, но вполне целые и даже с одинаковыми шнурками. А самое главное, мне они оказались впору, что, учитывая сорок последний размер обувки, только укрепило меня в мысли, что вещи в шкафу не забыты каким-нибудь растяпистым постояльцем, обитавшим в этой комнате до меня, а принадлежат именно этому телу. А ведь когда рассматривал серые клетчатые штаны, лежавшие на одной из полок, я было решил, что ошибся. Уж больно короткими они мне казались… да и были таковыми. Ну, что это за выбрык моды, едва прикрывающий колени? Они же чуть длиннее моих семейников!

Тем не менее, надев всё найденное, я вынужден был признать… моё. В смысле одёжка пришлась впору. И бесформенная кепка, и застиранная льняная рубаха, и те же короткие штаны на подтяжках, как оказалось, застёгивающиеся под коленом на пару пуговиц, и шерстяные гольфы неопределённо-серого цвета. Налезло всё, как родное, и ощущалась одежда удобно, несмотря на свой откровенно мешковатый, даже неказистый вид.

Кепку я, впрочем, вернул обратно в шкаф. Негоже в помещении в головном уборе расхаживать… по крайней мере, так мне кажется. Хотя некоторая опасная двойственность в ощущениях имеется. Чую, если начать разбираться, чьё именно это мнение – меня прежнего или меня нынешнего, приступ не заставит себя ждать. А значит, ну его на фиг!

Кое-как рассмотрев своё отражение в том огрызке зеркала, что красовался над умывальником, я покрутил носом, и со вздохом вынужден был признать, что теперь от выхода на разведку меня ничто не удерживает. То есть отмазаться от прогулки по дому ввиду отсутствия нормальной одежды уже не получится. А значит… значит, нечего время терять. Ночь, она не вечная, а я боюсь, когда проснутся местные обитатели, чёрта с два мне кто-то позволит шастать по зданию. Как бы в комнате этой не заперли…

Оказавшись перед дверью, я глубоко, словно перед погружением под воду, вдохнул и, аккуратно повернув ручку, выскользнул в коридор. Получилось на удивление ладно, хотя, учитывая габариты моей синей туши… м-да уж!

Тем не менее пока я не пытался контролировать каждый шаг, тело вело себя и двигалось, словно заправский вор-домушник. Мягко, плавно… и, несмотря на явно немалый вес, бесшумно! И это было тем удивительнее, что старый рассохшийся деревянный настил под моими ногами просто обязан был скрипеть, словно какие-нибудь «соловьиные полы». Главное, не мешать… и не думать о том, откуда мне известно об этих самых полах! Не думать, зар-раза!

На минуту мне пришлось замереть, привалившись к крашенной в отвратительный коричневый цвет стене коридора. А стоило пройти короткому приступу боли, как взбунтовался желудок. До этого не подававший признаков жизни, этот проглот вдруг заявил, что хочет жрать. Не перекусить, не поесть… именно жрать!

Накативший голод был настолько внезапным, что я даже опешил. Но уже через секунду мой нос, словно сам собой, втянул в себя воздух и, уловив направление, с которого доносился слабый, почти неощутимый запах чего-то съедобного, проклюнувшимся рогом указал: «туда!». Наверное, я мог бы перетерпеть этот неожиданный приступ голода, но чёрт возьми! Кто знает, когда в этой богадельне завтрак, и кто сказал, что он мне вообще достанется? А посему – к дьяволу вежливость. Я хочу есть, и я поем. А кому это не нравится… ну, он может попытаться высказать своё неудовольствие мне в лицо. Всё равно я здешней мовы не знаю.

Глава 3. Чудные открытия

Я ожидал не этого. Вот совсем не этого. Кухня, буфет, склад провизии… да хоть погреб с подгнившими копчениями! Но не это же!

Осторожно, но плотно прикрыв обитую металлом дверь прозекторской, я тяжело вздохнул и, почесав затылок, пошлёпал в обратный путь. Определённо, ТАКИЕ гастрономические предпочтения моего нового тела следует отнести к отрицательным моментам. Очень-очень-очень отрицательным. Вот совсем. Эх.

Я скривился, вспомнив картину, только что увиденную мною в подвальном помещении госпиталя, оказавшемся банальным моргом… и тут же постарался отогнать эту мысль, чтобы заткнуть заурчавший от голода живот. Ну да, если уж быть совсем честным, то перекосило меня вовсе не от вида лежащих на столах трупов, а именно от реакции моего тела на них. Оно же, зараза, чуть слюну не пустило! Гадость какая.

Остаётся надеяться, что меня не будет воротить от нормальной еды. Иначе, боюсь, жизнь в этом голубом «костюмчике» будет очень короткой… Да я лучше от голода сдохну, чем перейду на диету из человечины! Бр-р.

До «своей палаты» я добрался без приключений. Никто меня не заметил, никто не остановил, так что, оказавшись в знакомой комнате, я скинул одежду и, автоматически сложив её в шкаф, рухнул на узкую койку и уставился бездумным взглядом в потолок. Осознание привычек этого тела дало мне по мозгам едва ли не серьёзнее, чем тот камень, что выбил его прошлого хозяина вон, так что в своём нынешнем сомнабулическом состоянии я провалялся в постели до самого утреннего обхода. И только появление в палате давешнего доктора в сером костюме, сопровождаемого кошачьеглазой медсестрой в длиннополой белой накидке и таком же платке, кое-как вывело меня из ступора. Правда, для этого врачу пришлось приложить немало усилий. Бедолага добрые четверть часа махал вокруг меня руками, окатывая вспышками света, перемежаемыми потоками то тёплого, то холодного воздуха, но в конце концов всё-таки привёл меня в нормальное сознание. По крайней мере, мысли под толстой лобной костью забегали шустрее, да и тягостное отвращение исчезло. Растворилось, словно кусок сахара в горячем чае.

Глянув мне в глаза, доктор облегчённо вздохнул и, устало опустившись на край моей постели, дрожащей рукой стёр со лба выступивший обильный пот.

Пробурчав что-то невнятное, он с ожиданием уставился на меня. А я что? Пожал плечами, всей физиомордией изобразив непонимание. Глянул в зеркало за спиной доктора и понял: не получилось. Морда как была невыразительным кирпичом, так им и осталась. Глаза? Да их под нависшими бровями и не разглядеть толком.

С мимикой, выходит, швах. Ну, натурально медведь. Или носорог… у тех тоже, говорят, по морде намерения не прочесть. Кто говорит? Да… не-не-не, вспоминать не буду, а то опять скрутит.

Один плюс в этих приступах: после каждого какой-то кусочек воспоминаний всплывает. Вот только чаще всего почему-то прежних, не этого тела. Эх…

Очевидно, доктор понял, что собеседник из меня не очень, и, вздохнув, поднялся с койки. Снова что-то пробурчав, на этот раз с любопытством посвёркивающей глазками медсестре, и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, вышел из палаты. Кошкоглазая глянула на меня и, удивительно грациозно пожав плечами, тоже подалась на выход, лишь прочирикав что-то на прощание. Но споткнулась взглядом о мою непонимающую физиономию, смутилась и исчезла за дверью. Только хвост мелькнул. Во как… они тут ещё и хвостатые, оказывается!

Еле удержавшись от того, чтобы пощупать собственный афедрон на предмет поиска такого же атавизма, я мысленно напомнил себе, что никаких дополнительных конечностей у моего тела нет и, с облегчением фыркнув, вновь поднялся с кровати.

Доковыляв до окна, уставился на сереющий за стеклом пейзаж городской улочки и застыл на месте. А что ещё делать-то? Идти, бежать? Куда, зачем? Языка не понимаю, писать по-здешнему не умею… вон, закорючки на вывеске тому свидетели. Одна надежда, что вчерашний рыжеус появится, хоть как-то с кем-то объясниться смогу. А он, как мне кажется, появится непременно. Уж очень заинтересованный вид был у того доктора. Значит, вывод один: ждать.

Впрочем, у окна я проторчал совсем недолго. Хлопнула дверь палаты, и через порог, прогрохотав жестянками, вкатилась высокая тележка с судками. Вот только толкала её не давешняя кошачьеглазая медсестра, а обширная и очень невысокая тётка. Из тех, что легче перепрыгнуть, чем обойти.

Короткие толстые пальцы женщины ловко и привычно снарядили поднос, плюхнули в жестяную миску половник жиденького супчика из судка, после чего водрузили мой завтрак на тумбочку у кровати и… всё. Буркнув что-то себе под нос, сия особа с грохотом выкатила тележку прочь из комнаты и, захлопнув ногой дверь, погремела куда-то дальше по коридору. М-да уж… «Больной, просыпайтесь, пора снотворное пить»…

К подносу с едой я подходил с некоторой опаской. Ну а что? После ночного похода, кто его знает, как отреагирует этот организм на «нормальную» еду? Ну и да, была у меня ещё одна опаска… в том смысле, что если моя туша сама по себе не вызывает какого-то чрезмерного удивления у местных, а среди них к тому же водятся такие вот дамочки с кошачьими глазками и хвостиками, то кто его знает, из чего сделан мой нынешний завтрак? Может быть, в этом мире скармливание умерших вот таким вот голубым товарищам – норма?

Но накрутил я себя зря. Как ни принюхивался к жидкому супчику и тощей, словно подошва, котлете с гарниром из каких-то бобов, того характерного запаха, что привёл меня в прозекторскую, я так и не почуял. Вздохнул и, кое-как ухватив слишком маленькую для моих загребущих лап ложку, осторожно попробовал парующее варево.

Ну что я могу сказать… Очевидно, отвратная кормёжка, это константа для больниц во всех мирах. Суп и на вид не отличался густотой, а по вкусу и вовсе походил на горячую воду, в которой сполоснули какие-то овощи, чем и ограничились. Котлета, правда, немного поправила дело, в ней даже вкус мяса чувствовался, хотя и изрядно разбавленный чем-то мучнистым, но хоть не противным. Вполне съедобная штука вышла. А вот бобы я съесть не смог. Запихнул было одну ложку в рот, решившись послать мнение недовольного организма куда подальше, и еле проглотил её содержимое. Меня от этой гадости чуть наизнанку не вывернуло!

Вывод: с растительной пищей мой новый организм не дружит так же, как я «не дружу» с мертвечиной. Эх, чую, трудненько мне придётся. Мясо – это, конечно, вкусно, и даже полезно, если не обжираться им до заворота кишок, разумеется. Но у него есть один несомненный минус: дорогое, сволочь! По крайней мере, так говорит мне мой прошлый опыт. А тело у меня нынче немаленькое, и чтобы прокормить его мясом, деньги, чую, придётся грести лопатой. Кто бы мне её ещё выдал, хм… желательно вместе с той самой кучей денег, которую и надо загрести.

И снова потянулось время ожидания. Я попытался было выйти из палаты, просто чтобы не сидеть в четырёх стенах, но появившаяся, словно из ниоткуда, коллега кошачьеглазой, правда, совершенно человеческого вида, с недовольным бурчанием вернула меня в комнату. Молодая совсем девчонка, но такая строгая, куда деваться! И ведь видно было, что она меня боится, но тем не менее встала на пути и даже пальцем погрозила, как ребёнку. Наблюдая, как эта пигалица ростом мне по локоть, изображая командира, указывает на дверь моей палаты и почти толкает в её сторону, я чуть не рассмеялся. Ну, право же! Такая милаха!

Каюсь, позволив отконвоировать себя обратно в палату, я не удержался и, уже стоя у распахнутой двери, осторожно погладил «строгую воспитательницу» по голове, отчего та охнула и, на миг присев, вдруг сорвалась с места. Шурх, и нет её! Мне даже показалось, что за этой девчонкой светящийся след остался. Или не показалось?

Заметив, как медсестричка с опаской выглядывает из-за стойки в конце коридора, я развёл руками и, улыбнувшись не разжимая губ, чтоб не напугать её ещё больше, вернулся в «свою» комнату. Взгляд невольно упал на зеркало над рукомойником, и я чуть не сплюнул. То-то девчонка так побледнела в ответ на мою улыбку. Порадуй меня кто такой гримасой, я бы кирпичный завод открыл, наверное. Ну, на фиг! Всё, больше не улыбаюсь. По крайней мере, симпатичным мне разумным.

Настроение, и без того пребывавшее где-то в районе точки замерзания, моментально упало до абсолютного нуля. Что это такое, я не знаю, но… а, нет. Уже знаю. На уроках физики проходил, в школе. А толку-то? Где та школа и те уроки? Нет этого ничего. Морок, мираж… чтоб его! И не будет, судя по всему. Никогда.

Осознание, что вся прожитая, с трудом и болью вспоминаемая жизнь осталась в ином мире вместе с друзьями и знакомыми, может быть, даже, семьёй и любимыми, прошлось по сердцу тупым ножом и… странным, совершенно неуместным облегчением. Может быть, и к лучшему, что я почти ничего не помню? И не надо мне это вспоминать?

Обернувшись на скрип открывающейся двери, я успел увидеть стоящую в проёме хвостатую медсестру, сверлившую меня взглядом горящих зелёным светом глаз, и мягко осел на пол. Веки закрылись сами собой, и сознание