Ярослав Питерский

ОТАРА

Эта история произошла на самом деле ранней весной 1943 года. Ее поведал участник событий — Ветеран ВОВ Анкудинов, который в то время был рядовым бойцом и стал участником этой драмы. История без прикрас о Великой победе. История о том, как простые солдаты видели все ужасы той страшной войны. Командование Красной армии находится в затруднительном положении в плане снабжения продуктами. Советские солдаты откровенно голодают. И тут. На одном из участков Донского фронта появляется информация… об огромной многотысячной отаре баранов, которую фашисты пытаются угнать к себе в тыл. Группа разведчиков и совсем молодых необстрелянных солдат получают команду — «любыми способами отбить отару и привести в расположение своего полка!». Но задача почти невыполнимая…. Через что предстоит пройти советским солдатам и что они увидят в тылу противника?

Все описанные события произошли на самом деле, зимой 1943 года.

Простым солдатам Великой Отечественной войны посвящается:

Бой был короткий.

А потом

глушили водку ледяную,

и выковыривал ножом

из-под ногтей

я кровь чужую.

Семен Гудзенко.

Они так хотели согреться!

Окоченевшие тела жаждали тепла и света! Хоть на минутку!

Хоть на мгновение!

Руки не слушались. Почти ничего не чувствующие ноги месили ледяную жижу раскисшей дороги. Отделение молча брело в полумраке февральского вечера. Еще утром их полк покинул станицу Цимлянская и двигался на запад. Отставшее от основных рот отделение автоматчиков как могло, поспевало за авангардом. Но догнать своих просто не было возможности.

Холод мешал идти!

Семеро солдат и сержант обреченно шли по проселочной дороге, понимая, что силы на исходе. Холодный ледяной ветер хлестал по щекам. Обернутые в порезанные противогазы (которые зачем-то выдавали новобранцем в конце сорок второго) разбухшие от раскисшего снега валенки, казались пудовыми гирями.

Ночевать в поле было безумием!

Развести костер среди сугробов невозможно!

Да и где тут в степи найдешь дрова?!

Как спасение вдалеке показались скудные огоньки какого-то неизвестного маленького хутора. Несколько изб с соломенными крышами и пара сараев с кривыми изгородями выглядели сейчас для солдат как огни большого и сытного города! Москва, Ленинград!

— Шевелись! Подтянись славяне! — пытаясь придать оптимизм голосу, заревел усатый сержант.

Он был самым старшим среди семерых, не только по званию, но и по возрасту. Коренастый сорокалетний хохол по фамилии Хижняк уже успел попить немало крови у своих подчиненных, молоденьких солдат, которые на фронте были всего-то пару месяцев. Да и в настоящем бою никто из них еще не бывал! Но они знали, им уже повезло. Бывалые фронтовики говорили:

— Не убило в первых двух атаках, будешь жить! А если еще ты зачислен в «отделение автоматчиков», то точно подфартило!

«Автоматчики» — это солдатская элита! Ее, как правило, ротные берегут! Это их последний резерв! Последняя надежда!

В бой-то всегда бросают сначала простых «лаптежников», так на фронте некоторые называли не только немецкие пикирующие бомбардировщики «Юнкерс восемьдесят семь», а и деревенских малограмотных мужиков с «трехленейками», винтовками образца конструктора Мосина, который придумал это оружие еще к Русско-Японской войне начала XX века.

«Славяне лаптежники» — бедолаги, самые несчастные люди в пехоте.

Смертники!!!

Это они, как правило погибали первыми под пулями в лобовых и глупых атаках. Это они гибли сотнями тысяч на безымянных высотах и в неизвестных болотах огромной матушки России!

Но, солдаты, бредущие по вечерней дороге, были «автоматчиками»! И это уже вселяло надежду, но не сейчас холодным февральским вечером!

Когда отделение забрело в хутор их ждало разочарование. Все хаты уже были заняты остановившимися на постой солдатами из других рот, которые пришли в хутор еще днем.

Сержант Хижняк бегал от дома к дому и матерился, никто из хозяев изб помочь ему не хотел. Правда, им вновь повезло, один из колхозников предложил ночевать в свинарнике. Благо он пустой, немцы всех свиней с собой увезли, так что укрыться от ветра можно там.

— Ты щож, рожа кулацькия, предлагаешь бойцам червоний армии как свиньям спать? А? Рожа твия поросящая! — кричал с «хохляцким» акцентом на хуторянина озверевший Хижняк.

— Прошу прошения товарищ сержант, но нет места! — взмолился старик в тулупе. — Немцы и так всех обобрали, в доме крошки хлеба нет. А тут еще ваши сегодня днем пришли! Все дрова вон спалили! Нет у нас места товарищ сержант!

— Ладно рожа кулацкая, тащи тогда дрова! Костер жечь будем! Как я своих бойцов согрею?

Старик спорить не стал, понимая, что упрямый хохол все равно не даст ему спокойно уйти. Дед перемялся с ноги на ногу и побрел уныло в сторону хаты. Хижняк сплюнул и окликнул хуторянина:

— Эй дедо! — сказал сержант почти шепотом. — Может горилки нашукаешь? Мои-то вон солдатики совсем околели! Слягуть ведь! А завтра нам може в бой! А? Дедо? Нашукай горилки!

Старик тяжело вздохнул и махнул рукой:

— Давай своего бойца, будут тебе дрова, может и еще чего, — хуторянин устало двинулся прочь.

— Рядовой Мамонтов! — рявкнул Хижняк.

Но из свинарника никто не ответил, послышалось лишь слабое шуршание.

Сержант издал какой-то нечеловечный рык и вновь завопил:

— Мамонтов, бога душу твою мать! — далее прозвучал отборный мат с изящным украинским акцентом.

— Ну, я, — раздался из темноты вонючего сарая слабый голос.

— Дак сюда иди! Голова твоя бясова! Сюда иди если командир зовет! — обиженно голосил Хижняк.

Через несколько секунд, из свинарника показался силуэт в шинели. Едва передвигаясь, солдат подошел к сержанту. Хижняк всмотрелся в лицо паренька. Рыжий с настырной ухмылкой он не выглядел на свои восемнадцать, какой там! Пацан еще! Над губой еле-еле пушок пробивается, веснушки на щеках и лбу. Голубые глаза смотрели устало и обреченно. Фамилия Мамонтов парню явно не подходила. Щупленький и не высокий, он на гигантского доисторического волосатого слона явно не был похож. А сейчас так и вообще! Парню хотелось спать, но главное согреться! Его колотило. Зубы отплясывали чечетку.

Хижняк ухмыльнулся:

— Что змерз? А що ж тогда не отвликаешься? А?

— Так только примостился! — огрызнулся солдат.

— Ладно Леша, иди вон за тем дедком и он даст охапку дров. А мы пока тут в крыше дыру пробьем щоб дым у глаза не лез! Костер запалим! Тогда отогреемся! И еще! Дед тебе должен горилки дать! Ты ее за пазуху спрячь! Главное, чтобы, какой ни будь там политрук или начвзвода не набачил? Ясно?

— Ясно! — грустно вздохнул Алексей Мамонтов.

— Не ясно, а так точно!

— Так точно! — огрызнулся солдат и поплелся за дедом, который уже рылся у своей хаты, выбирая откуда-то снизу дрова.

— Вот бери! — зло сказал старик и ткнул пальцем на семь поленьев лежавших аккуратной стопкой.

Мамонтов нагнулся, чтобы собрать дрова в охапку. Но дед его остановил и толкнул в плечо:

— Погодь! Вот передай своему сержанту! — старик украдкой подал Алексею бутылку, заткнутую куском тряпки.

— Керосин что ли? — не понял Мамонтов.

— Какой там керосин?! Спирт! Вот последние запасы тут, когда еще ваши убегали в июле сорок первого, так машину с бидонами разбомбило! Так вот полуторка-то сгорела, а спирт нет, хуторяне вытащили и кто сколько смог набрал! Вот и до сих пор запасы остались кое у кого! А теперь один хрен кто-то из ваших найдет! Спать не дадут! — зашипел старик.

— Ты что дед такой злой? А? Тебя освободили, а ты! Прогнали немцев! Радоваться должен!

— Чему радоваться-то? А? Чему? Какая на хрен разница кто теперь стоять в хатах будет?! Немцы… иль вот… вы! Какая разница кто объедать нас будет?! Последнее забирать? А?

— Ты что такое дед говоришь-то? — обомлел Мамонтов.

Такие речи были чреваты. О таких разговорах нужно было немедленно докладывать «особисту»! А тут! Дед! Не боится! Сумасшедший старик!

— А что такое говорю! — шипел хуторянин. — Ты думаешь, при немцах нам плохо было? А? Может немцы и супостаты, враги как говорится, а они вон пока тут полтора года правили, церковь разрешили открыть, мы с бабкой хоть за двадцать лет первый раз помолится спокойно могли! Землю раздавали! Кто хочет пахал! Да и вон у нас унтер офицеришка ихний стоял на постое, так бабка ему стирала портки, а он за это крупу давал, сахар. Вина перед новым годом даже давал! Вот так сынок! А что теперь, придут опять председатели, комиссары, да парторги всякие! Опять все подчистую выгребут! Так, что сынок нам некоторым хуторянам и разницы-то сильно нет кто теперь у власти, фашисты, али коммунисты!

— Ты что дед?! — испуганно, шепотом, вновь спросил Леша. — Тебя ж за это вон в канаву сведут и пристрелят! Ты это! Ты молчи! — солдат судорожно прятал за пазухой бутылку со спиртом!

— Э-э-э! Сынок! Мне-то уже и бояться стыдно, да и смысла нет! У нас и так уж с бабкой теперь никого и ничего не осталось! Два сына вон, погибли еще в сорок первом, а дочь, где она теперь? Она уехала еще до войны в Харьков. Так и теперь ни слуху, ни духу! Может ее и в живых-то нет?!

Мамонтов быстро собрал с земли паленья. Тяжело дыша, он осмотрелся по сторонам и тихо сказал:

— Ты дед! Давай это! Брось упаднические настроения-то! Все нормально будет! Все путем! Кончится война, заживете еще с бабкой!

Но старик ничего ему не ответил, лишь махнул рукой. Постояв, смахнул слезу из уголка глаз и зачем-то перекрестил Алексея, повернувшись, грустно побрел в хату. Мамонтов смотрел ему в след. Ему, почему-то стало жаль этого человека. Хоть и говорил он не правильные вещи, но какая-то искорка сострадания обожгла сердце парня. Алексей вздохнул и решил об этом разговоре никому не говорить.

В свинарнике его встретили как спасителя. Почти околевшие сослуживцы выхватили из рук дрова и одобрительно усадили на солому в углу. Сержант кидал на Алексея многозначительные взгляды, но спросить о горилке не решался.

В помещение стоял мрачный смрад свиных испражнений, но никто на этот страшный запах не обращал внимания. Все с надеждой следили, как рядовой Голиков усердно разжигал костер. Когда дрова зализали первые языки костра, Мамонтов незаметно вытащил из-за пазухи бутылку и протянул ее Хижняку:

— Вот вам подарок!

— Ай, молодец! Ай, молодец! — обрадовался сержант. — Ну, хлопцы, давайте свои кружки! По капельки нальем! Уж если на голодный желудок спать, так хоть согреться перед сном!

Зазвякали оловянные кружки. Солдаты ободрились. Кто-то достал из вещмешков махорку, кто-то нашел кусок черствого почти засохшего хлеба. По свинарнику разлетелся запах сырых горящих дров, табака и еще чего-то, этот аромат на некоторое время перебил вонь свиных фекалий.

После того как все выпили, стало как-то спокойно и хорошо. Все как по команде замолчали, улеглись друг к дружке бочком. Костер сделал свое дело. В свинарнике заметно потеплело и хотя немного резало глаза от дыма, довольные и уставшие солдаты задремали. Сержант Хижняк умудрился уснуть первым. Он громко захрапел. Его подчиненные выслушивали эти рулады и улыбались, не все так плохо на войне, когда тепло и есть выпить.

Вот бы еще кусочек хлеба, ну да ладно!

Но Алесей Мамонтов не спал. Он все вспоминал слова этого старика. Он все вспоминал глаза этого человека. Как же так? Он, советский человек, колхозник и так тепло отзывается о немцах? Об этих зверях! Об этих страшных людях, которые хотели поработить всех? Нет, почему это произошло с этим стариком? Почему? Что толкнуло его?

За шоколад и пачку крупы продать Родину? Продать свое достоинство? А может, он, помогал этим немцам? Может он предатель? Может пойти к «особисту» и рассказать!

Пусть пристрелят деда! Нет! Этот старик не мог быть предателем, Алексей помнил его глаза.

Помнил и не верил, что этот дед мог стать предателем!

 

Вдруг где-то на улице послышались шаги. Медленное равномерное чваканье по раскисшему снегу. Человек приближался к свинарнику. Алексей потянулся за своим ППШ. А может это какой диверсант? Может это заблудившийся немец, откроет дверь и перережет их всех тут спящих?

Петли зловеще заскрипели. В темноте, в проеме, показалась чья-то голова. Человек просил тихо и опасливо:

— Эй! Автоматчики? Вы автоматчики?

— Ну, мы! — облегченно вздохнул Алексей.

— Ну, кто там у вас старший?

— Сержант Хижняк!

— Ну, давай его к майору! Быстро!

— К какому майору? — переспросил Алексей шепотом.

— К майору Петрову, зам полка по тылу!

— А ты-то сам кто будешь?

— Я сержант Смирнов, из хозвзвода! Давай быстрей буди своего командира! Майор ждет! А он ждать долго не любит! Суров!

— Ладно, сейчас!

Голова исчезла. Послышалось чавканье. Незнакомец удалялся от свинарника в обратном направлении.

Мамонтов тяжело вздохнул и привстав, потянул за ремень свой ППШ. Взяв за приклад автомат, он толкнул стволом лежавшего в углу Хижняка.

Вставать было лень.

Сержант вздрогнул и подскочил:

— А! Що? Кто? — заорал он спросонья.

— Товарищ сержант, вас к майору Петрову вызывают, — зашептал Мамонтов, стараясь не разбудить товарищей.

— Мать твою душу в рот! Какой еще майор? Мать и всех его родичей туды… — матерился заспанный Хижняк, застегивая ремень.

Он медленно поднялся и отряхнув с себя солому, надел шапку. Покосившись на тлеющий костер, недовольно буркнул:

— Майор-то в тепле там, на печке, а мы как скоты в свинарнике и вот не спиться этому майору!

Хижняк недовольный и заспанный медленно побрел в хату.

Где-то вдалеке залаяли собаки. Сержант удивился, псы пережили оккупацию?! Надо же! Не пристрелили их и не съели в голодное время?

Подергав за ручку, дверь открыть не смог. Заспанный голос спросил изнутри:

— Чего надо! Кто такой?

— Сержант Хижняк меня к Петрову майору вызвали?

— Ну и пошел на х… — зло ответили из-за двери. — Иди к своему Петрову, он в хате другой, что напротив стоит! Ходят тут спать не дают!

Хижняк хотел было обматерить в ответ человека в хате, но сдержался. А вдруг это был какой ни будь командир? Взводный или ротный не дай Бог! Мало ли чего! Потом беды не оберешься, отправят в штрафбат! Нет, лучше промолчать, мало ли чего, хотя ротный спать у двери не будет и все же!

Хижняк зло хлопнул себя по ляжке и погрозил кулаком в ночную пустоту. Повернулся и зашагал в хату напротив.

 

Майор Петров сидел за столом посреди комнаты. Тусклое пламя горелки освещала карту, что лежала перед офицером. Петров был хорошо выбрит, гимнастерка чистая свежая не застиранная. На груди орден красной звезды. Сразу видно начальник тыла! Весь ухоженный и отутюженный.

Знал бы он крыса тыловая, как спать в свинарнике?

Сбоку от майора сидели три солдата в фуфайках и сапогах. Вместо брюк стеганные ватные штаны. Солдаты курили папиросы и улыбались. В углу Хижняк успел рассмотреть три автомата ППШ и две полуавтоматические винтовки СВТ. Скорее всего разведчики, только они могут так хорошо быть «упакованными».

— Сержант Хижняк по вашему приказанию прибыл! — рявкнул сержант.

— Майор поморщился.

— Ты что орешь? Не на плацу? Чаю хочешь? Вон бери кружку, садись, разговор будет, — дружелюбно приказал Петров.

Через минуту Хижняк хлебал горячий крепкий чай из алюминиевой посудины. Майор не торопил. Дал солдату согреться. Разведчики попыхивали папиросками и перешептывались. Наконец Петров тоже подкурив, тихо сказал:

— В общем, так Хижняк. У тебя, сколько личного состава?

— Семь душ товарищ майор!

— Хорошо! Берешь троих, остальных передашь в роту капитана Селезнева, а сам возьмешь троих и пойдешь вот с разведчиками в тыл к немцам!

Хижняк чуть не подавился чаем. Идти в тыл к немцам не хотелось.

— Да ты не пугайся, подвиг тебя никто совершать не заставляет! Пойдешь вот с бойцами разведчиками, они проведут, они сегодня из-за линии фронта вернулись, так вот немцы перепуганные бегут, отступают и все что можно с собой гонят. Разведчики увидели, что драпая, они гонят с собой отару баранов, примерно пять тысяч голов! А гонят это стадо всего-то человек семь фрицев! Так вот что Хижняк, надо это самое стадо у них отбить! Отару отобрать и пригнать к нам! Что бы наш доблестный полк жрать мог нормально! Мясо бойцы, что бы поели! А то жрем каши вонючие на воде сваренные, да хлеб мороженный! Когда американцы тушенку пришлют, никому не известно! А тут бараны! Пять тысяч голов! Понимаешь какое важное задание Хижняк?

— Так точно! — Хижняк понял, что отвертеться от «охоты на баранов» ему не суждено.

Петров заметил, что настроение у сержанта упало.

Офицер решил подбодрить:

— Да и чтобы не голодными шли вы на это задание получите по дневной пайке хлеба! По девятьсот граммов! И махорки дадут! Ну, с чаем проблема, только морковный, ну хоть такой возьмите.

Хижняк покосился на кружку. Майор его угощал явно «грузинским» чаем. Петров понял намек:

— Да, ты сильно-то не умничай, это посылку я получил из дома. Там пачка чая была, понял?

— Понял, понял товарищ майор! — испуганно залепетал Хижняк.

— Ладно, чтобы ты не обижался, вот тебе хлеба кусок, да сахар! — Петров достал из ящика стола корявые три куска серого сахара и горбушку ржаного хлеба.

Хижняк тяжело вздохнул и встав, сгреб подарок.

— Ты что без оружия-то? — удивленно спросил Петров.

— Так это,… автомат мой там,… в свинарнике, за ним рядовой Мамонтов присматривает, — покраснев, соврал Хижняк.

— Ты что дурак? Тут фронт, а если немец выскочит из кустов?! А?! — рассмеялся офицер. — Тут даже в сортир с оружием ходить надо! Ладно, ступай, собирай бойцов и через полчаса, чтобы уже вышли. Пока темно. Идти долго! Все! Сбор у крыльца моей хаты!

Хижняк, пока шел обратно к свинарнику, первым делом съел горбушку. Сахар трогать не стал, а положил в карман брюк. Сахар — это явная удача! Нужно будет потом потихоньку с чаем его погрызть!

Как давно он не ел сладкого?! Уж полгода точно! Ну не полгода, а несколько месяцев!

Последний раз Хижняк ел сладкое, когда обшарил карманы убитого немца. Труп валялся на обочине, когда они шли с колонной. В кармане у фашиста Хижняку удалось найти плиточный шоколад и перочинный ножик. Все пришлось очень кстати. Правда, вот «поиметь» хорошие немецкие сапоги сержанту не удалось, обувь уже снял кто-то из красноармейцев до него.

— Рядовые Мамантов, Иванов и Подольский подъем! Собираемся! — разбудил подчиненных Хижняк.

— Что куда, ночь ведь? — недовольно огрызнулся Иванов.

— А, что тревога? Только согрелись! — ныл Подольский.

— Так отставить разговорчики! Одеваться и айда к складу провиантов, там получите хлеб и чай! Махорку кто курит, а через десять минут чтобы у второй хаты стояли как огурчики! — пробубнил Хижняк и добавил. — Остальным повезло. Переходите в подчинение роты капитана Селезнева. Утром придете и доложите. Все! Собрались! И оружие что б в порядке! На задание идем! Мамонтов, где мой ППШ?!

— А я почем знаю?! — зло бросил Алексей, поднимаясь с соломы. — Где положили там и лежит. Кому он нужен?!

Хижняк покрутил усы и пошарив в темном углу, нашел свое оружие и вещмешок.

— Да и что б когда хлеб получите. Не жрали его сразу! Оставьте трошки запаса! Дорога дальняя!

Но солдаты Хижняка не послушали. Вернее, почти не послушали.

Когда хмурый старшина продуктового склада выдал им черствые буханки хлеба, ребята набросились на него с животным остервенением. Они грызли всухомятку противный и пресный мякиш и чмокали от удовольствия. Через пять минут от пайки осталась лишь четверть. Просто съесть все девятьсот граммов без жидкости очень трудно. Животы приятно оттянуло и каждый почувствовал сытую усталость.

После такого раннего завтрака «идти» куда-то вообще расхотелось. Да еще и холодно. Морозец вновь пробрался под шинель. В общем настроение вновь упало.

Кроме Мамонтова «невезучими» оказались Виктор Иванов высокий парень из Свердловска и Андрей Подольский коренастый юноша призванный из Омска. Хижняк выбрал их не случайно. Эти двое были ровесниками и почти земляками. Алексей и Андрей Сибиряки. Леша из Красноярска. И главное все друг с другом находили общий язык, попросту дружили простой солдатской дружбой без всяких там лишних «слюней и соплей».

Хижняк это знал, поэтому и сделал ставку на «сибиряков — уральцев».

Разведчики встретили четверку автоматчиков высокомерно.

Старшими у них был тоже сержант. И тоже как назло хохол, по фамилии Глушко. А это сразу всем не понравилось, потому как майор Петров толи забыл назначить старшего группы, толи не захотел, а когда встречаются два хохла, ничего хорошего из этого не выйдет. «Там дэ два хохлы — там тры гэтьманы» как говорится.

Сержанты сразу повздорили, и как только группа удалилась из хутора на первые два километра, хохлы с «треугольниками» в петлицах, начали подавать совершенно противоположенные команды. Автоматчики и разведчики погон пока не носили, хотя уже зачитали приказ Верховного Главнокомандующего о введение «новых знаков различия» в рабоче-крестьянской Красной армии. Но этих самых «новых знаков» пока никто в полку не видел и не знал, как их пришивать. Многие не понимали, зачем ввели эти самые погоны, ведь теперь солдаты и офицеры будут похожи на царских солдат и офицеров?

— Привал через километр, — кричал Хижняк.

— Отставить привал! Отдых будет в полдень! — противоречил ему сержант разведчик.

Но рядовые были мудрее, не смотря юный возраст сориентировались сразу. Выполнять команды обоих значит сойти с ума. Поэтому и автоматчики, и разведчики негласно и не сговариваясь решили прислушиваться требований хохла Глушко. Он все-таки разведчик, да и дорогу к этим проклятым баранам знает.

Так что Хижняк остался в меньшинстве.

И он привык к этому уже к полудню. Оно и понятно, «отбиваться от коллектива» в таком рейде, да еще и почти на вражеской территории очень опасно. А Хижняк был хитрым и продуманным человеком.

Линия фронта. Для многих обывателей понятие очень зловещее.

Линия фронта для многих представляется как непреступная полоса из окопов, колючей проволоки и еще черт знает каких укреплений! Но многие фронтовики вам скажут: это и так, и не так. Когда одна сторона отступает, а попросту бежит, а другая ее преследует, какой-либо четкой линии фронта и нет вовсе. Более того, зачастую командиры — полковники и генералы, даже не знают: кто в какой станице стоит! Может там немцы, а может уже и наши ее захватили!

Зимой сорок третьего под Цимлянской, как таковой этой самой линии фронта как раз и не было…

Они шли уже полдня. Стараясь прижиматься к оврагам и редким перелескам. Они шли и сами не верили, что дойдут. Где искать этих чертовых баранов?

— Сколько еще будем ноги то бить, а разведка? — спросил робко Хижняк у одного из рядовых в фуфайке.

— Сколько надо столько и будем, — огрызнулся солдат.

— До отары примерно километров сорок. Так что сегодня, за день не дойдем! Ночевать где-то придется! А вот где пока не знаю, к вечеру сориентируемся! — деловито пробурчал сержант Глушко.

То, что он командир говорило еще и наличие карты в офицерской планшетке. Она висела у разведчика на шее словно талисман.

Через три часа сделали привал. Прежде чем разжечь костер из старых кустов, что торчали в овраге, осмотрелись. Кто его знает, кто контролирует эту территорию?! Немцы могут появиться внезапно, на своих мотоциклах БМВ или еще какой быстроходной технике. И тогда жди неприятностей. Хотя все понимали по таким раскисшим дорогам сейчас ездить «одно самоубийство», сам завязнешь.

«Группа по захвату отары» была вооружена прилично. У всех автоматы, по паре гранат, кроме этого у двух разведчиков были еще и винтовки СВТ (Самозарядная Винтовка Токарева, кстати, очень дрянная и от них ее обладатели старались всеми способами избавляться).

На привале разведчики сделали первую попытку примирения. Достали две банки американской тушенки и разогрев на костре, пустили их по кругу. Автоматчики в свою очередь достали свой оставшийся запас хлеба. В общем, обед получился более-менее сытный и продуктивный. Через пару часов личный состав уже сдружился.

Вечерело, солнце пряталось за полоску горизонта. Правда, само светило сквозь противные серые тучи, было не видно. И все же его кроваво красный отблеск пробиваясь сквозь облакам, зловеще разрисовывая их закатным бордовым оттенком.

— Слушай сержант, пора уже и о ночлеге думать, а впереди голое поле? Что там у тебя по карте-то? — подвывал Хижняк.

— Да нет ничего тут на карте на ближайшие двадцать километров. Разве что повезет — на какой полевой стан наткнемся… тогда и заночуем, а так придется в поле.

— Да ты що, в поле! Перемерзнем, простынем! Какие там овцы? Какие бараны? — скулил Хижняк.

Но слова Глушко оказались пророческими. Километров через пять, когда уже совсем стемнело, показались силуэты каких-то домишек.

Это был небольшой хуторок. Из труб хат сиротливо струился дымок. Настроение это всем прибавило и группа ускорила шаг.

В крайней у дороги хате дверь им открыла испуганная женщина, лет сорока. Прижимая платок к губам, она недовольно сказала:

— Здрасте, люди добрые еды нет. Все забрали. Нет, ничего. Кормить нечем. Все забрали.

— Ты, о чем тетя, нам не надо твоей еды! — обиделся Глушко. — Немцы есть? Или ушли?

— Ушли, ушли проклятые, — махнула рукой хозяйка, но в дом так и не пустила.

Но Глушко настырно вставил ногу в открытый проем и прищурив глаз, злобно спросил:

— А когда ушли?

— Так в обед и ушли. Были и на машинах своих в обед. В каком часу, не знаю, нет часов у нас, но в обед было дело. Так, что вот были и уехали. Все забрали из еды что было. Нет немцев, — бормотала тетка.

— Ну ладно, тебя как звать-то женщина? — устало спросил Глушко.

Было видно, что ему не нравится поведение хозяйки.

— Олеся, Олеся Ивановна, — смутилась женщина.

— Вот что Олеся Ивановна, пусти уж нас в дом-то переночевать. Не видишь, что устали мы с дороги, ноги разбили все. Поспим и дальше утром пойдем.

Женщина подозрительно осмотрела Глушко, потом провела взглядом по Хижняку и его молодым починенным.

— Да ты не бойся женщина, озорничать и вообще ничего такого не будет. Поспим, согреемся и уйдем. Давай пусти в дом!

Хозяйки ничего не оставалось, как растворить дверь.

Внутри хаты оказалось уютно и тепло. Посреди помещения стояла большая русская печка, в углу стол. Две кровати. По стенам лавки и два стула. Скромно и чисто. На окнах беленькие занавески.

Уставшие солдаты автоматчики рухнули у печки на пол, как подкошенные. Прижавшись спинами к теплым кирпичам, в блаженстве закрыли глаза. Разведчики деловито осмотрели весь дом, потом подозрительно выглянув во все окошки.

— Есть еще, кто в хуторе или нет? — спросил один из солдат.

— Так есть еще несколько женщин. Две в одном доме и еще одна в другом. И все. Дети у них.

— А ты, что одна?

— Да, я одна, — Олеся Ивановна была чем-то взволнована.

Солдат покосился на нее и, махнув рукой, деловито сказал:

— Ладно, пусть пехота на полу спит возле печки, а мы полезем на печку, там теплее. А сержанты на кровати пусть ложатся. Ты им застели чем-то грязным, чтоб постель не запачкали. И еще, кипяток-то есть? Мы хоть чая перед сном заварим.

— Есть-есть, — бормотала женщина и достала из печки чугунок с водой. — Только вот на печке нельзя спать! — тетка виновато опустила глаза.

— Это еще почему? — удивился солдат.

— Там занято! — совсем сникла хозяйка.

— Это еще кем? — насторожился солдат. — Ты же сказала одна в доме?!

— Так одна, одна! Только вот там я обувь грею! — выпалила женщина.

— Какую еще обувь? — солдат окончательно разозлился.

Поведение хозяйки его раздражало и пугало. Он подошел к печке потянулся и отдернул занавеску. Там наверху, стояло несколько пар сапог и бурок. Сапоги были солидные и почти новые пошиты из плотного фетра и кожи. Бурки тоже были в хорошем состоянии. Солдат достал один сапог и стал рассматривать, обувь судя по качеству, была явно немецкого производства. Рядовой решил засунуть руку внутрь голяшки и тут же ее отдернул. Пальцы испачкала темно-бардовая кровь. Солдат брезгливо бросил обувь на пол:

— Что там такое? Что? — закричал он.

— Ой, ой, там это… ноги! — зарыдала тетка.

— Какие еще ноги?! — испугался своих подозрений рядовой.

Он усердно вытирал запачканную в крови руку об штанину.

— Ой, простите, меня простите. Ноги там — ревела тетка и повалилась на колени.

— А ну, не реви, говори все толком! — вмешался в разговор Глушко.

Он деловито залез на печку и сбросил все стоящие там сапоги и бурки на дощатый пол. Внутри каждого торчал кусок человеческого мяса. Кровавые капли стекали по коже.

— Ты что это тут устроила? А?! — заревел Глушко. — А ну, говори!

От криков и ругани проснулись все. Недовольные автоматчики встали с пола и брезгливо рассматривали сапоги с человеческими обрубками. Тетка продолжала выть. Алексей Мамонтов снял со стола кружку и зачерпнув воды из бочки, что стояла в углу, плеснул на Олесю Ивановну. Той стало немного лучше.

Она, икая, стала пояснять:

— Мы с бабами, пошли,…там бой был у той вон высотки,… был бой зимой еще. И вот смотрим, лежат. Много народа лежит. Немцы лежат убитые. Бой был ох, злой, целый день. Там много убито народа было. Лежат, много! Вот мы с бабами потом как немцы ушли и пошли! Пошли и смотрим! Ой, страшно! Смотрим, там немцы лежат! Одетые. А вот когда немцы-то ушли, вот мы и пошли! Много там трупов-то! Пошли и видим, у многих-то обувь хорошая! А нам-то где обувь брать?! А там продадим на базаре, хлеба купим! Вот! И сняли!

— Что сняли? Как сняли с мясом что ли? — рассвирепел Хижняк.

— Да погоди ты! — осадил его Глушко.

Он стоял и смотрел на тетку, все мрачнее и мрачнее.

— Так, как, как? С мясом. Снимешь ты сапоги с трупа, если он окоченел! Нет! Ни по что! — хлюпала губами тетка. — Он же, как железный, как каменный становиться. Вот и пришлось…

— Что пришлось? — не выдержал Мамонтов и брезгливо поморщился.

— Вот и пришлось, — Олеся Ивановна виновато посмотрела снизу вверх на всех присутствующих. — Взяли с бабами пилу и отпилили ноги-то немцам! Они им уж ноги-то не нужны! А мы вот на печку поставим, отогреем и мясо-то вытащим! Вот! А потом отмоем и на базар! Продадим и хлеба купим? А как выживать! А? Люди добрые как выживать?! Дети же у нас! То немцы! То вы! Как жить-то? Всем хлеба надо! Как жить то?! А ноги-то! Ноги-то немцам теперь зачем? Они ж мертвые! Мертвые! — тетка вновь зарыдала.

Хижняк брезгливо подвинул ногой сапоги и бурки. Он сгреб их в кучу, двигая к двери. На полу оставался кровавый след. В этот момент стошнило Витю Иванова. Парня вырвало. Он не успел закрыть рот и так и выскочил из хаты, сложив ладошки лодочкой, полные блювотины.

— Ладно, черт с тобой, немцы эти сволочи, хрен с их ногами, убери только из дома эти обрубки, спать с немецким мясом мне не шибко-то охота! — махнул рукой на тетку Хижняк.

— Эй, постой! — осадил его Глушко. — Сразу видно ты как солдат то неопытный, — бросил ему разведчик.

— Это почему? — обиделся Хижняк.

— Да потому! Врет она!

От этих слов Олеся Ивановна насупилась и притихла. Она, как нашкодившая кошка, отползла в угол и притаилась.

— Это почему врет-то? — удивился Хижняк. — Сапоги-то немецкие. Вот и ноги немецкие!

— Да потому! Так это и не так! Ноги говоришь немецкие! Вон глянь на моих бойцах тоже сапоги трофейные! Потому как качество! Что скажешь ноги тоже немецкие?

— Хм. При чем тут это? — хмыкнул Хижняк, до которого стал доходить намек разведчика.

— А, вот сейчас мы и посмотрим, у кого она ноги-то отпилила? Просто ты знать должен, немцы не мы,… они, если есть возможность трупы своих не бросают, либо хоронят, либо увозят, если есть возможность! Вот так. А если она говорит, зимой бой был, то тогда наши прорвать оборону не смоги, и значит, контролировали территорию тоже немцы, а значит и трупы свои, вывезли, либо захоронили! А это что?

— А, что это? — вторил ему Мамонтов.

— А это значит, что ноги-то она у наших бойцов отпилила! Понимаете, у бойцов красной армии взяла с бабами и отпилила ноги! А ну, говори сука! У кого пилила?! — замахнулся на женщину Глушко.

— Ой, не надо, не надо люди добрые! Голосила хозяйка. Ой не надо! Дети у меня! Двое! Не надо! Не надо, ой простите! Я, что там видела? Смотрю, лежат трупы, вот и пилила!

— Говори наших пилила, сука? А? — рассвирепел окончательно Глушко.

Он схватил свой ППШ и передернув затвор, наставил ствол на тетку. Олеся Ивановна вообще застыла от страха. На ее лицо наползла гримаса обреченности.

— Эй ты Глушко, ты это поосторожней! Не начни стрелять-то! — попытался остудить сержанта Хижняк.

— А ты заткнись, у меня есть полное право взять и пристрелить эту суку по законам военного времени! Ты что не знаешь законов, что за мародерство бывает? А? А тем более она у наших ребят ноги отпилила! Вот сука!

— Ой, простите! Ой, простите! Был грех, был, я ж не разбирала там, что они бойцы Красной армии! Не убивайте! — завыла тетка. — Не убивайте! Все сделаю, все что захотите, все! Я женщина еще хорошая. Ну, хотите хоть все, по очереди? Только не убивайте!

— Что сука?! Я те дам по очереди! Ты за кого нас читаешь? А? Блядь немецкая! Небось и немцам тут оказывала услуги? А? — покраснел Глушко.

Молодые ребята разведчики стыдливо отвели глаза. Мамонтов отошел к окну и уставился в стекло. Хижняк махнул рукой и отвернулся. Глушко смотрел на женщину. Она билась в судорогах рыданий, ее спина колыхалась как морская волна во время шторма.

И тут произошло неожиданное. Глушко опустил автомат и спокойным голосом сказал хозяйки:

— Ладно, живи мразь, но если хочешь, что бы мы все тут эту историю забыли, что бы через полчаса еда была и горилка! Усекла?!!! И что бы мне тут сказки не рассказывала про то, что немцы все забрали! А ну! Неси пожрать!

Тетка, не веря в счастливое спасение, поползла на коленях к двери. Ее юбка задралась. Чулки сползли и Глушко невзначай рассмотрел, что ноги-то, у не действительно стройные и красивые. Разведчик отвернулся и сморщился. Ему стало стыдно самого себя. Он вспомнил, что последний раз имел интимную близость с женой в августе сорок первого. Глушко тяжело вздохнул и вытащив из-за пазухи кисет, ловко свернул самокрутку и закурил. Затянувшись, шумно выпустил дым из легких и довольный крепостью табака, закашлялся.

Когда дверь за Олесей Ивановной закрылась, Хижняк грубо бросил:

— Ты что тут такое устроил, сначала вон тетку чуть не расстрелял, самовольно, потом вон грабить ее надумал! Где ж она тебе жратвы-то возьмет! Это ж самоуправство! А еще вон вдруг она убежит. И к особистам, расскажет, что тут ты устроил?

— Не расскажет, — спокойно ответил Глушко, покуривая самокрутку. — А жратва у нее есть. И еще! Ты думаешь это первая партия сапог? Нет! Гадом буду! Они тут с бабами наверняка коммуну по распилу устроили! А на барахолке в Цимлянской сапоги и продавали или на хлеб с салом меняли. Просто немцев боялись, все втихаря делали! Немцы-то тоже сильно мародеров-то не жалуют! Они хоть и гниды фашистские, но порядок любят! Это я тебе точно говорю! Они суки все по порядку хотят делать! Даже умирать по порядку! Вот так! И потом, ты знаешь, сколько тут наших ребят на сопке лежит и вокруг? Нет? А я знаю, я тут все овраги облазил! Тут дивизия полегла! Дивизия понимаешь! И никто их не хранил, так ветер кости и моет. Дожди и снег! Да и вообще кто ни будь, когда ни будь их похоронит? Ой, боюсь, что нет!

Глушко оказался прав. Через полчаса все ввосьмером хлебали наваристые щи из чугунка и заедали их приличным, хотя и немного черствым ржаным хлебом. На столе красовалась большая бутыль мутного самогона из Буряка. И хотя его вкус был противный, никто из бойцов не отказался от двухсот граммов алкогольной жидкости. Когда щи и хлеб доели, тут же расположились на ночлег. Автоматчики легли на шинели у печки, а разведчики залезли наверх. Выставлять в караул никого не стали. Глушко был уверен, завтра силы понадобятся и «нечего личный состав без сна мурыжить». И хотя это было опасно, все с сержантом разведчиком согласились.

А Олеся Ивановна меж тем… очень тихо убрала проклятые сапоги и бурки и подтерла пол в хате. Как не странно, но женщина благодарно улыбалась.

Мамонтов думал, что опять не сможет заснуть от пережитого, но ошибся. Через пару минут как он улегся на жесткую подстилку, его сковал сон.

Никаких сапог с человеческими конечностями ему в эту ночь не снилось!

Ему вообще ничего не снилось!

 

Сержант Глушко разбудил их рано. В хате было темно. Подниматься не хотелось, но настырный разведчик больно тыкал стволом своего автомата в бока заспанным солдатам. Они хоть и чертыхались, но поднялись и стали одеваться. Позавтракать почти не удалось. Холодный морковный чай и небольшой кусок хлеба вот все что выдал все запасливый хохол-разведчик. Большой кусок ржаной «черняшки», почти пол каравая, он деловито запрятал в вещмешок своему подчиненному.

— Это стратегический запас. Мало ли когда теперь жрать придется. Так что будем экономить. Все давай всем строиться во дворе. Произведем небольшой развод.

— Развод, развод, что он тут самый главный? Нашелся тоже мне командир! — ворчал Хижняк, но все же подчинялся приказам Глушко.

На дворе было холодно. Небо затянуто тучами. И так-то темно, а с этой природной занавеской практически в двух метрах лица не разобрать. Снег пробрасывало противными горстями. Но он был хлипкий, на юге России снег живет вообще мало, эта каша, падая в раскисшую грязь, тут же тает, превращаясь в льдинки и мокрые капли. Где-то в углу завыл пес. Его противный гулкий баритон немного напугал. Стало жутковато. Все нахохлились, понимая, что сегодня день будет трудным. Наверняка придется столкнуться с немцами.

А это значит бой!

А это значит, нет, думать некому о будущем не хотелось.

На войне вообще думать о будущем нельзя. На войне и будущего-то нет.

Так ближайший, рассвет.

Ближайшая атака, а там…

Нет думать о будущем не хотелось.

Глушко раздал всем по щепотке табака и разрешил перекурить. В ход пошла старая пожелтевшая газета, которую сержант экспроприировал у хозяйки дома. Самокрутки свернули из передовицы, перед ней был напечатан большой портрет товарища Ворошилова, его и пришлось порвать на мелкие лоскутки. Конечно там, в полку на это мало бы кто решился. Узнай «особист», что члена правительства хоть и бумажного, и газетного порвали и сожгли так это однозначно в лучшем случае штрафбат, а в худшем… Но тут, тут за линией фронта все проще. Тут нужно доверять своим товарищам и просто сослуживцам, а иначе, иначе идти с ними в бой просто страшно.

Дымили глушковским табачком молча. Разговаривать тоже было противно.

— Вы это, говорить на ходу запрещаю. Идем молча. Никаких завываний. Ноги натер, терпи! Замерз, терпи! Слушать мои команды. Я подавать их негромко буду. Так что слушать внимательно и передавать дальше, если кто не услышит. В голове колонны идет Симонов, замыкает колонну Орлов. Ну, а тои автоматчики и ты Хижняк в серединке. Всем все понятно? — деловито провел развод Глушко.

Он говорил тихо и медленно, стараясь произнести каждую букву.

— Ясно командир, — отозвался его боец-разведчик.

— Понятно, командир, — зло ухмыльнулся Хижняк.

Он все не как не мог смириться с лидерством Глушко.

Двинулись через пару минут. Алексею Мамонтову досталось идти за Хижняком, за ним семенили Ваня Иванов и Андрей Подольский. Когда колонна вышла из хуторка Алексей обернулся. Он попытался отыскать глазами окна дома, где они ночевали. И тут на мгновение, сквозь темное стекло он заметил лицо женщины, Олеся Ивановна внимательно смотрела им в след. Как показалось Леше, она плакала.

Светало медленно. Ноги чавкали по размокшей от снега жиже. Холод сначала пробрался под шинель, но через несколько минут отступил. Стало даже немного жарко. Глушко задал хороший темп движения. Он то и дело махал рукой и оборачивался, молчаливо подгоняя колонну.

Алексей боялся, что вновь придется идти весь день. А это значит, что когда они дойдут до цели сил совсем не останется. А вступать в бой уставшим — дрянь дело!

Местность, по которой двигалась колонна, была овражистая. Небольшие поля изъедены язвами природных обвалов. На дне оврагов колючие кустарники и сугробы снега, который в тени не таял, а лишь чернел и становился плотным и шершавым.

Но опасения Мамонтова не подтвердились. Неожиданно быстро, всего через какой-то час они услышали, где-то вдалеке баранье блеянье. Глушко остановился и присел, показывая рукой, что нужно сделать всем как он. Садиться в противную жижу не хотелось, поэтому все согнулись.

Окончательно рассвело, хотя краски еще были размытыми. Небольшая дымка стелилась по земле. Глушко решил повести колонну через неглубокий овраг, там сделали привал.

Глушко послал в разведку своих бойцов. Два солдата оставив свои тяжелые карабины СВТ, мелкими перебежками двинулись на звуки отары. Остальные остались ждать. Минуты тянулись долго, вскоре появились разведчики. Один из них запыхавшись, негромко доложил Глушко:

— Значит так, в метрах в двухстах там заброшенный колхозный скотный двор. Вот на нем и стоят наши бараны.

— Ну и много? — боязливо спросил Хижняк.

— Кого? Баранов? — не понял разведчик.

— Да каких баранов, немцев-то, что их стерегут много? — разозлился сержант.

— А немцев, нет, немцев человек семь восемь. Так, все какие-то пожилые, видно, что тоже наверное из хозроты,… с винтовками.

— Это ты на кого намекаешь? — обиделся Хижняк. — Мы не хозрота. Мы отделение автоматчиков!

— Да ладно тебе! — махнул на него Глушко. — Как там они их стерегут? Как выстроили охранение? Атаковать-то можно?

— Да никак они их не стерегут! Никак! Они просто их там палками гонят, в кучу согнали. Скорее всего, вот-вот отара двинется!

— А баранов-то много!

— Да много, целая туча! Как мы их поведем? Хрен его знает! — грустно вздохнул разведчик.

Глушко махнул рукой и приказал всем двигаться вдоль овражка. Через несколько десятков метров, они уперлись в стену и подползли к краю.

Осмотрелись. Метрах в ста действительно виднелся загон. Кривая изгородь забора отделяла нечто черное и шевелящееся. Алексей присмотрелся, это была отара! Причем не просто отара, а гигантское озеро из баранов!

Сколько там было животных, не сосчитать!

Так что разведчик был прав, когда говорил майору Петрову, что там пять тысяч голов!

— Господи! Как мы это все погоним! — причитал шепотом Витя Иванов.

— Да ты не думай, как погоним, лучше подумай, как мы это все отобьем! Немцы-то тоже просто так это не отдадут! — осадил его рядовой Подольский.

Но раздумывать было некогда. Через мгновение из открывшихся ворот двора выскочило с блеянием огромное стадо. Алексей заметил, что дрогу ему открыли два тучных немца. Их фигурки, в каких-то нелепых серых бушлатах и замотанными шарфами поверх пилоток головами, мелькали возле забора. У фрицев за плечами торчали винтовки.

Мамонтов немного поежился, он впервые так близко увидел врага. И не просто врага, а врага, которого через минуту придется атаковать! Напасть, убить!

Стало окончательно страшно!

Это страх сковал тело! Перехватило в горле! Губы высохли!

Господи, эти люди, толстые и неуклюжие, еще не знают, что через минуту их будут убивать! Они не догадываются, что через некоторые время кто-то из них будет мертвым! Вот так, валяться на холодной земле, со стеклянными и пустыми глазами! Вдалеке от родины, где быть может их ждут родные, дети и даже внуки! Но никогда не дождутся, а они так и сгниют тут, в донской земле! За что? За какую идею?!

Страшно! Как страшно!

Головная пара немцев, меж тем деловито пинала головных баранов, формируя отару в маршевую колонну.

— Умеют гады баранов-то пасти! — сплюнул Глушко. — Значит так, без моей команды не начинать! Ждать, когда стадо с нами поравняется и потом, потом мы с разведчиками тех, что с тыла идут, берем на себя. А вы чтобы вот эти передних! Понятно? — шепотом приказал Глушко и пополз со своими разведчиками, куда-то в бок.

Они остались один на один с немцами и баранами! Три молодых парня и Хижняк. Мамонтов увидел, что к первым двум немцам подошли еще двое. Значит врага поровну. Один на один по человеку! Значит, все решится так, кто первый и ловчей тот и прав, вернее тот и жив!

Тот и победил!

Алексей зажмурился на секунду, затем крепко сжал ствол своего ППШ и сглотнул слюну. Мамонтов покосился на Хижняка. Сержант вцепился ногтями в землю, было видно, что он тоже волнуется. Нет, не волнуется, он боится, причем панически!

Алексей повернул голову и посмотрел на других бойцов. Андрей Подольский, что лежал рядом, внешне был спокоен. Он уже пристроил свой ППШ на бруствер канавы, направив ствол в сторону отары, а вот Витю Иванова трясло. Парень боялся. Он, закрыв глаза, лежал распластав руки.

Алексей ждал команды Глушко. Секунды тянулись вечностью. А между тем первые бараны отары уже поравнялись с краем их оврага. Немцы тоже были очень близко. Какие-то пятьдесят метров, а то и меньше.

Команда?! Когда же прозвучит команда?!

И тут произошло неожиданное. Хижняк резко дернулся и поднялся в полный рост, встав из оврага. В руке за приклад он держал свой автомат. Глаза,… бешеные злые глаза! Лицо у сержанта перекосило. Рот исказился в какой-то кривой овал — черную дырку! Хижняк, как-то неуклюже навалился вперед и дико, нечеловеческим воплем заорал:

— За Родину! За Сталина! Урррраааа!!!!

Он выскочил из оврага и побежал на ближайшего немца, так и держа автомат за приклад как дубинку. Толстый и неуклюжий фриц опешил и бросил длинную палку, которой подгонял баранов, схватился за свою винтовку. Его руки судорожно передергивали затвор, досылая патрон в патронник. Но как назло, или на счастье для Хижняка, у немца это не получалось!

Мамонтов понял нужно, что-то тоже делать. Он на мгновение взглянул на Подольского, показывая ему, что Хижняка надо спасать, затем посмотрел на второго немца, который присел и тоже дергал за затвор своей винтовки. Они выскочили из оврага с Подольским почти одновременно. Андрей побежал за Хижняком, а Алексей кинулся на другого фрица. До него было три десятка шагов. Мамонтов бежал как в тумане. Ноги словно чугунные передвигаться не хотели. Двадцать, десять метров,… еще рывок. Алексей, почему-то приказал сам себе: «стреляй»! Что ты не стреляешь?!

И действительно его ППШ был готов! Затвор он дернул непроизвольно, еще когда увидел немцев.

Но какая-то невидимая сила не давала нажать ему на спусковой курок!

Не давала!

Вот, он уже видит лицо этого человека, которого нужно убить!

Просто лицо! Каких миллионы на земле!

На носу очки! Пухлые щеки! Глаза! В них страх, нет в них отчаянье! Губы что-то бормочут!

Немец смешно согнулся и крякнув, все-таки передернул затвор. Патрон звякнул и попал в ствол. Алексей понял, в него сейчас полетит пуля! Но фриц вместо того, что бы выстрелить снизу, с живота, где он и держал винтовку, решил поднять ее и прижать приклад к плечу. Еще потерянное мгновение!

Упущенное мгновение, которое стоит всего!

Жизни!

Алексей встал как вкопанный. Он все-таки нажал на курок!

ППШ харкнул короткой очередью.

Горячие пули-убийцы вонзились в грудь немца. Одна попала в приклад винтовки, выбив оружие из рук фрица. Он захрипел и повалился на бок. Алексей стоял и смотрел, как этот человек дергается на земле. Очки на носу толстяка покосились. Он так был похож на учителя… Обычного учителя…

Немец хрипел, на его губах выступила кровавая пена. И хотя крови на груди видно не было, лишь белые рваные дырки бушлата.

Алексей тяжело дышал. Он опустил автомат и подошел ближе. Умирающий фриц попытался даже улыбнуться.

— Нихт шиссен! Нихт шиссен! — бормотал он.

В этот момент раздались выстрелы сбоку. Алексей вздрогнул и присел. Он вспомнил, что бой еще не кончился и где-то рядом еще два немца. Но где?

Опять раздались выстрелы, на это раз уже совсем близко. Мамонтов упал на колени и развернулся. Он увидел, что среди бегущих мимо сотен баранов, на земле лежит Хижняк, а рядом с ним катаются еще два тела. Алексей понял, Подольский вступил в рукопашную с тем фрицем, что целился в бегущего Хижняка.

— Бее! Бее!

Звучали вокруг крики испуганных животных. Они словно черная, живая река растерянно и хаотично носились между убивающими другу друга людьми!

— Бее! Бее!

Страшно!

Алексей отдышался и привстал. Надо было помочь Подольскому. Оглядевшись, он не увидел других немцев, они как в воду канули. Опять раздались выстрелы. На этот раз стреляли, где-то в конце отары у оврага.

Это разведчики Глушко вели бой с оставшимися конвоирами отары. Мамонтов бросился вперед, но наткнулся на барана и упал. Рядом с головой ударило маленькое копытце. Вонь с грязью вперемешку. Алексей увидел, что запачкал раскисшей жижей ствол ППШ. Теперь может заклинить. Мамонтов встал, он вновь кинулся в то место, где видел боровшегося с фрицем Подольского. Но бараны так плотно облепили все вокруг, что Алексей потерял ориентир в этом круговороте черных тел животных.

Он, что есть силы, закричал:

— Андрей! Андрей, ты где?

— Я тут, — ответили ему где-то рядом.

Мамонтов побрел на голос, расталкивая блеющих баранов.

— Бее! Бее!

Через три метра он увидел, что на земле схватившись за голову сидит Подольский. Рядом с ним лежали Хижняк и немец, оба в крови. Хижняк как-то судорожно схватился за грудь и дергал ногами, а фриц был недвижим. У Подольского на голове тоже виднелось кровавое пятно.

Мамонтов подскочил к другу и опустился на колени:

— Андрей ты жив?

— Жив, жив. Вот гад, мне голову пробил своим прикладом. Сука! Сука! — закричал он.

Мамонтов испуганно покосился на Хижняка. Тот перестал дергать ногами и затих. Лицо его было бледным. Сержант смотрел куда-то в серое январское небо. Мамонтов подполз к командиру и дотронулся до его плеча.

— Товарищ сержант, товарищ сержант! Вас ранило?

— Отстань от него, убит он! — грубо крикнул Подольский. — Он дурак, со своим: За Родину, За Сталина, чуть нас всех не угробил!

Мамонтов в растерянности посмотрел на друга:

— Как убит? Он же, вон, шевелится?

— Да это судороги! Понимаешь! Судороги! Фриц ему пулю точно в сердце влепил! Он двух шагов не добежал!

— Бее! Бее!

Вокруг, продолжала кружиться карусель из тел животных.

Мамонтов помог подняться Подольскому. Они осмотрелись и увидели, что у оврага стоят разведчики. Живы и невредимы все трое и их командир Глушко. Увидев Алексея и Подольского, они замахали руками.

Когда они подбрели к разведчикам, Глушко не скрывая радости, воскликнул:

— Ну, слава Богу, живы! А сержант где?

— Убит!

Глушко помрачнел:

— А еще один ваш где?

— Мы не знаем, — грустно ответил Алексей и опустил глаза.

В этот момент из оврага послышалось, какое-то всхлипывание. Все непроизвольно повернули головы и посмотрели вниз. Там на дне канавы сидел на земле Витя Иванов и обхватив колени руками, горько рыдал.

Его тело вздрагивало.

— Так и этот жив! Уже хорошо! — ухмыльнулся Глушко и опустил свой ППШ на землю.

— Вот сволочь! Он же струсил! Струсил! Нас там убивали, а он струсил! — зло бросил Подольский и покосился на Виктора, сжав кулаки.

— Эй, парень остынь! — похлопал по плечу его один из разведчиков. — С кем не бывает! Первый бой как никак! Я вон тоже первый раз даже в штаны нассал! Танк увидел и обоссался! И ничего тут такого стыдного! Умирать страшно! Так что ты не кричи на него! Ему сейчас трудно!

— Тебе вон надо голову перевязать, пойдем у меня там бинт и йод есть в вещмешке, — предложил Подольскому второй разведчик.

Он увел раненого Андрея. Глушко достал очередную самокрутку и закурил. Он внимательно смотрел на немного успокоившееся стадо и понимал, вести такую массу животных всемером очень трудно.

— А остальные фрицы? Вы их убили? — спросил Алексей.

— Ан, нет. Не убили, они как дали драпака, так мы их и не успели перестрелять. Сержант ваш все карты спутал. Заорал раньше времени.

— А тут еще двое были, я не знаю куда они делись?

— Да, наверное тоже сбежали. Им-то, зачем помирать, за баранов? За Гитлера своего? Так он в Берлине! А они тут! Кому охота помирать за баранов или за этого козла Гитлера? Убёгли наверное! Хрен с ними! А вы-то с кем тут сцепились? — спросил Глушко, попыхивая самокруткой.

— Да там двое, что впереди шли…

— Ну и?

— Одного я убил,… одного Андрейка…

— Ну-ну, с почином тебя! Смог! И то хорошо! Ведь многие погибают с дурру, не могут человека убить и все! А фриц он зевать не будет, раз и готово! Ой, много так гибнет! А ты молодец! Раз смог, будешь воевать! Глядишь, живым домой вернешься! Эх!

— А Хижняка похоронить надо… — совсем сник Мамонтов.

— Похороним,… похороним!

 

Через полчаса они стояли внизу оврага. Хижняка пришлось хранить здесь в этой канаве в неглубокой могилке, вернее в ямке, вырыть глубокую, было просто невозможно, да и некогда.

Все же немецкая территория! Они в тылу у врага! И каждая минута дорога!

Тело сержанта засыпали комками мерзлой земли. Завалили ветками. Вот и все похороны. Главное что бы собаки дикие, да волки не разрыли и не обожрали. Перед этим Глушко вытащил у Хижняка документы и спрятал себе в карман. Мамонтов стоял и печально смотрел на эту могилку на дне оврага большую похоже на мусорную кучу.

Как же так? Был человек и все! Нет! Полчаса назад он еще был, дышал, надеялся, надеялся дожить, вернуться домой! И вот все! Вообще все? Никогда этого человека не будет? Вот так просто и банально! Раз и нет человека! А там у него дома. Дети и жена, они еще даже не знают, что его нет. Нет! И никогда нет будет! Они все еще ждут письма! А он уже никогда не напишет. И узнают они только через несколько месяцев, когда придет похоронка, а пока все это время они будут думать что он жив и ждать! Как же так? Как же так? Его нет! Больше нет!

Мамонтов стоял совсем опустошенный. Он не понимал, как весь это кошмар устроили они, люди! Они и немцы другу друга убивают, что бы потом вот так мучиться? Бояться и дрожать! Как же так? Проклятая война! Проклятая война! Что она оставляет от людей, вот так лишь могилку больше похожую на мусорную кучу?

Мамонтов содрогнулся.

— Ничего, ничего солдат, вот победим и вернемся сюда! Памятник поставим! Ты место запомни! И все! — подбодрил Алексея один из разведчиков.

Фрицев хоронить не стали, много чести будет!

Их трупы оттащили, правда в другой овраг и бросили. Перед этим Глушко снял с немцев сапоги и отдал их Подольскому и Мамонтову. Как по заказу обувь подошла по размеру. Сапоги были почти новые кованные, кожаные!

Но Мамонтов противился, не хотел одевать:

— Я что мародер? А? Я не мародер!

— Да одевай, посмотри на свои обутки? Пальцы скоро торчать будут! Одевай! — уговаривал его разведчик.

— Нет! Не буду, вы вон тетку чуть не пристрелили за то, что она так же делала? А теперь одевать?

— Дурак! Она у наших ноги-то пилила! А ты вон у немца… позаимствовал! На кой ему сапоги? А? На кой? Он сгниет тут через пару месяцев!

— Рядовой я приказываю поменять обувь! Ты мне нужен, как работоспособная боевая единица и тем самым ты усилишь свою боевую оснащенность! Надеть сапоги! — приказал Глушко.

Пока уговаривали Мамонтова, Подольский и еще два разведчика, попытались сформировать отару и привести стадо в порядок. Но тщетно! Животные крутились как по спирали и не хотели слушаться.

— Бее!

— Бее!

Солдаты бегали вокруг и лупили бедных баранов и овец палками. Но не какого эффекта.

Мамонтов видя, что надо помогать, все-таки согласился поменять сапоги. Он надел немецкий трофей и осторожно прошелся. Глушко удовлетворительно задрал большой палец на руке, показывая, что Алексею идет обновка. Но солдат отмахнулся и посмотрел на баранов, печально вздохнул:

— Да, что с ними такое? А? Как мы погоним это стадо? Как, немцы-то справлялись? — спросил он у Глушко.

Тот почесал затылок. И вдруг, хлопнув себя по коленке, воскликнул:

— Знаю, знаю, что такое! Вон! Видишь посреди стада большого рыжего козла? А? Видишь? — разведчик ткнул пальцем, показывая на середину отары.

Алексей посмотрел и действительно увидел, что овцы крутятся, как заведенные, вокруг большого рыжего козла с винтовыми рогами. Как он затесался сюда, было не понятно, но то, что вся отара, по сути, крутилась вокруг этого «рыжего беса», было очевидно!

— Вспомнил! Вспомнил! — радостно закричал Глушко. — Баранов водят козлы! Надо козла захватить! Давай, захватывай!

И они с Мамонтовым кинулись в середину отары. Кстати им на подмогу выступил и пришедший в себя Иванов. Он скромно пробивался среди овец за Мамонтовым.

— Бери этого козла! Ай да молодец!

— М-э-э! — млеял козлище.

Его рыжие противные глаза нездорово горели.

— Вот так и у людей! Заведется один козел и мутит все стадо, и оно как бараны за ним плетутся! Друг друга давят! — приговаривал Глушко, схватив козла за рог.

За другой рог его держал Мамонтов. Иванов толкал животное в заднюю часть. Козел медленно, но продвигался вперед.

— Ты про кого это говоришь сержант, а? Кто козел? — не понял разведчика Алексей.

— Я-то?! Я про Гитлера! Вот козел! Смутил всех своих немцев! И они как бараны поперлись к нам! Идут и идут! На бойню! Кода уж мы этого козла вот так, за рога-то схватим? А? Уж не знаю.

Волочение козла тут же дало эффект. За ним медленно двинулись многие овцы, а там потихоньку потянулись и бараны. Через, минут двадцать, отара устремилась на восток. Козел поначалу шел медленно, но потом прибавил, резво шевелил копытами. Овцы послушно бежали вслед. Разведчики радовались, не нарадовались, все же вражеская территория. Да и убежавшие немцы могут вернуться сюда с подмогой и тогда будет туго. Надо торопиться!

Но через час козел заупрямился и встал. Никто ничего понять не мог, что происходит? Отара опять застопорилась и стала разбредаться по полю. Уставшие солдаты бегали и пытались вернуть животных в строй. Но ничего не получалось.

К тому же захотелось перекусить. Ух, как сосало в животе! Время было уже далеко за обед, поэтому мысли о куске хлеба все больше крутились в голове.

И тут вновь Глушко нашел выход:

— Точно хлеб! Хлеб! А ну, давай Анисимов, доставай из вещмешка наш эн-зэ! Краюху ту!

Солдаты с горечью смотрели, как Глушко жестоко ломал последний запас хлеба, горбатую краюху ржаной «черняшки» и мелкими кусками подкармливал «рыжего вожака».

Козел пожевал немного хлеба и пошел вперед!

Они остались голодными, но отара опять двинулась на Восток!

Но радовались они не долго.

Запаса хлеба хватило этому рыжему прожоре, лишь на полтора часа. Когда «черняшка» кончилась, козел опять встал. Надо было что-то делать! Глушко приказал тащить рогатого в сторону от дороги. По счастью метрах в пятистах виднелась не то старая силосная яма, не то какой-то карьер. Он и стал прибежищем для отары. Козла тащили, как могли по очереди. Волокли за рога, подгоняя пинками. Матерились, как могли, но мало-помалу, отара двигалась. Торопились.

Солнце уже клонилось к закату, а вечерело в феврале очень быстро. Опять с неба полетела противная белая крупа. Настроение окончательно испортилось.

Когда последняя овца спустилась в земляной загон, Глушко решил разделить группу на две части.

— Так, смысла нет, тут торчать всем! И ночевать в поле неудобно. Судя по карте недалеко в километрах в пяти, — Глушко достал из планшета карту и водил по ней пальцем. — Тут есть село, небольшое. Вот туда двинется первая группа. В нее войдут: я, рядовой Мамонтов, Подольский и Анисимов. Остальные останутся, будут стеречь отару!

Мамонтов понял, Глушко специально взял с собой лишь одного разведчика. Он все еще не доверял «молодым и чужим» солдатам из отделения автоматчиков. Да и поведение Иванова в первом бою не вызывало оптимизма.

Спорить никто не стал. Импровизированная малая разветгруппа двинулась в путь. Алексей, уходя, обернулся и посмотрел на Витьку Иванова. Тот стоял совсем поникший. Один из оставшихся разведчиков всучил ему свою СВТ. Тяжелая винтовка смотрелась нелепо в руках у солдата. На шее висел ППШ. Мамонтов махнул Витьке рукой и тяжело вздохнул, ему стало жаль парня.

Если он не приспособится к суровым условиям, точно погибнет. Пропадет, сгинет в этом чреве страшной и бесчеловечной мясорубки под названием война!

Странно! Как странно, чтобы выжить нужно научиться убивать, быть жестоким и наглым, тогда, лишь тогда, судьба даст шанс!

Получается, что война в первую очередь уничтожает добрых и совестливых!

А кто тогда останется? Кто? После победы, кто останется в этой стране?

В проклятой побежденной Германии?

Останутся лишь потенциальные убийцы и наглецы?

Страшно! Очень страшно!

 

Шли молча. Начало смеркаться, солнце садилось и опять окрасило противные серые облака кровавой палитрой. Глушко вел группу профессионально, двигались рядом с дорогой и в тоже время хоронясь от случайных глаз. Через полчаса все услышали хлопки выстрелов. Где-то вдалеке шел бой, Глушко поднял руку и остановился:

— Тихо! — прислушавшись, сержант печально сказал. — Похоже, стреляют в этой самой девушке. С одной стороны, ничего хорошего, а с другой, если стреляют значит там есть наши. Вперед!

Пошли еще быстрее, торопились, впереди показались силуэты редких домиков с соломенными крышами, всего десять пятнадцать хат. Канонада выстрелов усилилась, Глушко решил подобраться к деревне как можно ближе, чтобы выяснить все-таки: кто там ведет бой? Когда подошли на расстояние метров двухсот определили: стреляют из винтовок и автоматов. Где-то на окраине деревне короткими очередями бил пулемет, судя по звуку немецкий.

Неожиданно выстрелы прекратились, а через минуту послышалось, как заурчали двигатели автомобилей на дальнем конце села. Глушко показал рукой — надо бежать! Мамонтов сжал свой ППШ и кинулся к ближайшей хате, остановился и присел на углу. Огней в окнах домов конечно не было, кто ж будет зажигать лучину или свечу, если идет бой?!

Вдруг послышались крики, отборный русский мат. На сердце стало немного спокойнее — наши! Значит линия фронта близко, если она вообще есть в этой местности! Двигатели автомобилей урчали все тише и тише, похоже колонна уезжала куда-то на юго-запад.

И вновь выстрелы, на этот раз пистолетные. Мамонтов увидел, как силуэт Глушко двигается по направлению к канонаде, за ним семенил Подольский и еще один разведчик. Алексей короткими перебежками от одного дома до другого кинулся за ними.

— Обходи его слева, слева… мать его! — звучал где-то в сумерках голос.

Тюх! тюх! — бьет «трехлинейка».

— Вон они!.. Вон!.. Гранату швыряй! — вновь послышался крик.

Пах, Пах! — огрызнулся пистолет.

Глушко нырнул в дырку, в покосившимся заборчике и рванул на пистолетные выстрелы, за ним Подольский. Мамонтов направил ствол своего ППШ куда-то в темноту. Он словно почувствовал — враги где-то здесь, за ближайшим сараем. Покосившееся строение окружил Глушко с помощниками. Алексей напрягся и присел на колено, прицелился, но стрелять не стал. Краем глаз он увидел, что из-за угла дома выполз человек.

Секунда и оттуда грянул выстрел «трехлинейки» — тюх!

Пуля угодила в угол дома и Мамонтов даже заметил, как отлетела щепа от доски. Кляцканье затвора винтовки и снова — тюх! Пуля вновь застряла в бревне.

В кого стреляет это человек, судя по всему наш?! Немец не будет стрелять из «трехлинейки»!!

Тюх!

И, наконец, из-за дома прозвучала короткая очередь ППШ.

Тра-та-та! Тра-та-та!

Это Глушко! — обрадовался Мамонтов. И как в подтверждение еще три очереди!

Тра-та-та! Тра-та-та! — Подольский и разведчик поддержали сержанта.

И вдруг из-за угла сарая мелькнули две тени — немцы!

Мамонтов нажал на курок.

Ба-ба-ба! — забарабанил его ППШ.

Отдача приятно вжала приклад в плечо.

Ба-ба-ба! — повторил очередь Алексей.

Хоть было уже сильно темно, но он заметил, что пули легли куда надо — в угол дома и хотя в силуэты людей не попали, но заставили их пригнуться.

— Эй, кто там из автомата долбит? Отрезай им путь к дороге, уйдут! — послышался крик сзади, это орал солдат с «трехлинейкой».

Ба-ба-ба! — Вновь нажал на курок Алексей.

Сзади тоже поддержали его Глушко с товарищами.

Ба-ба-ба.

Немцам деваться было некуда, они рванули через ограду и побежали в поле. Два силуэта в черной форме. На ходу они оборачивались и пытались стрелять из пистолетов.

Пах, пах!

Алексей кинулся в след врагам, он увидел, что его догоняют Глушко и Подольский, еще один разведчик отстал.

— Не подбегай близко! Не подбегай! — крикнул Глушко на ходу.

Он, пригнувшись как хищник, петлял по полю.

— У них патроны кончатся в пистолетах! Так возьмем! — опытный разведчик определил на слух, что немцы обречены.

Черные фигурки больше не отстреливались, а лишь семенили ногами, Глушко поднял ствол ППШ и дал длинную очередь вверх, над головами фрицев!

Ба-ба-ба!

Алексей увидел, что фигурки исчезли. Тишина, Мамонтов пригнулся и присел на колено. Глушко согнувшись, пробежал вперед метров десять и тоже замер. Так продолжалось несколько секунд. Прислушались, где-то впереди послышалось какое-то хлюпанье и чваканье. Осторожный сержант поднялся в полный рост и медленно пошел вперед, выставив ППШ. Алесей тоже встал и пошел за сержантом. Где-то впереди, в темноте булькала вода. Мамонтов рассмотрел, что на их пути большая яма, наполненная грязью, в нее и угодили фрицы. Они, как мухи, попавшие в сеть к пауку, чавкали ногами и руками в жиже и что-то бормотали по-немецки. Когда солдаты подошли, оба фрица затихли и притаились. Глушко наставил на них автомат и негромко сказал:

— Ну, что мрази вылазь по одному руки вверх! Ханде хок фашистские рожы! А ну вылазь сволочь!! А то покрошу вас в мелкий винегрет!

На угрозу сержанта отозвался один из немцев. Он что-то громко и противно заорал по-немецки! Из всех слов Алексей понял только «Русиш швайн»!

— Я тебе дам русская свинья! Свинья это ты собака вон в канаве шарахаешься! — обиделся Глушко. — Говорю, сука вылазь, а не то тут и останешься!

Немцы кое-как выбрались из ямы. Солдаты тут же связали им руки, у глушковского разведчика словно специально для этого случая оказалась припасенной нарезанная бичевка — сразу видно бывалый парень! Для «языка» за линией фронта всегда должны быть путы, что бы связать пленника. Когда грязь немного обтекла Мамонтов смог рассмотреть, что это были два обер лейтенанта СС. Довольный такой добычей, Глушко погнал пленных в село, подгоняя пинками. Один из фрицев, тот, что постоянно ругался, был низенького роста. Второй высокий и худой вел себя тихо. Вдруг навстречу из темноты выпали два силуэта. Послышался окрик.

Как показалось Мамонтову, прозвучал пьяный голос:

— Стой, кто идет мать твою!

— Свои, — отозвался Глушко.

— Что еще за свои… мать вашу? — и опять послушался отборный мат из уст, судя по всему, совсем пьяного человека.

— Свои разветгруппа сержанта Глушко! Вы кто такие? — грубо крикнул сержант.

— Да пошел ты! Кто такие?! Мы двадцать пятая стрелковая рота! — заорал пьяный мужик.

Когда они подошли совсем близко, то увидели двух солдат в шинелях. Они стояли, шатаясь и опираясь на «трехлинейки». Было видно, что солдаты совсем пьяные. Глушко чиркнул зажигалкой, которую достал из кармана и осветил лицо этим людям. От них несло перегаром. Мамонтов успел рассмотреть, это были мужчины лет сорока. Новенькие нововведенные погоны рядовых на плечах вместо стандартных петлиц, на головах грязные, мокрые шапки.

— Вы кто такие, чудики? А? — зло бросил Глушко. — Вы, что тут устроили? Пьяные, что ли? Что за стрельба была? А?

— Что за стрельбы была?! Бой был, мы у этих сук, обоз отбивали! Ну, суки, не отбили! Суки, ушли! — орал один из пьяных красноармейцев и замахнувшись на пленного эсэсовца, не удержал равновесия и упал на землю.

Низенький э-се-со-вец плюнул на красноармейца и крикнул:

— Русиш швайн!

Глушко на отмах саданул кулаком дерзкому пленному по уху. Обер лейтенант только замычал от боли, но сдержал удар, он злобно смотрел на сержанта. Второй пленный высокий и худой напротив жалобно переминался с ноги на ногу.

— А вы, вы, что нажрались-то? А? Где напились? А? Кто командир? А ну, веди к командиру! — приказал Глушко красноармейцам и толкнул второго бойца в плечо.

Тот тоже потерял равновесие, но не упал. Что-то замычал и махнув рукой, поднял свою винтовку с земли, повернулся и неуверенной походкой пошел вперед к избам. На ходу он как-то обреченно бормотал пьяным голосом:

— Командир,… командир,… кто его знает, где командир?! Там, где-то среди убитых! Кто его знает командира, где он, там, где-то. Жив ли он вообще,… командир наш?!

Глушко и остальные ничего не понимали. Спрашивать еще, что-то у невменяемых от спиртного солдат было бесполезно. Поэтому шли молча. Впереди показались сараи и хаты. Миновав одну самую крайнюю у дороги, они свернули во двор ко второй тоже с соломенной крышей. На ее крыльце стоял совсем седой старик и со страхом смотрел на проходивших мимо пленных эсэсовцев.

Когда они вышли из-за угла хаты на небольшую поляну — то в ужасе остановились!

Вся эта поляна была завалена телами людей! Причем трупы или раненые, лежали практически друг на друге! То, что на земле распластались военные, поняли все. Лежащие в грязном раскисшем снегу, то ли живые, то ли мертвые люди, в основном были одеты в шинели.

— Боже мой, что это?! — Глушко задрал свою шапку на затылок.

Мамонтов бросился к ближайшему на полянке человеку. Он лежал вниз лицом. Когда Алексей перевернул его, то увидел, что это был рядовой красноармеец. Солдат словно спал. Он раскрыл широко рот и закатил глаза, но когда Алексей дотронулся до его щеки, то понял, что этот человек мертв. Холод покойника словно обжег руку. Алексей непроизвольно отдернулся и поднялся в полный рост.

— Мертвый… — выдавил он из себя.

Подольский и Анисимов бросились еще к двум солдатам, лежавшим на земле. Та же картина! Красноармейцы были мертвы!

— Они убиты командир! В основном, как я вижу колотые раны! Ножом порезали! — сказал разведчик.

— Что тут, живых, что ли нет? — не поверил Глушко.

Он, злобно покосился на пленных фашистов. Навел на них свой ППШ и крикнул:

— Эй, есть тут живой! Отзовись! Раненные, есть тут?!!

Но никто не отозвался. Глушко покосился на пьяных красноармейцев, они стояли в сторонке. Ужасная картина немного отрезвила солдат. Один из них икая, тихо оправдываясь, пробормотал:

— Так, это, тут второе отделение и третье ночевало, вот, это они тут в хатах этих на постой остановились,… и командир там,… в избе должен быть!

— А ну следи за этими козлами! — приказал Глушко Подольскому и кивнул на пленных эсэсовцев. — Если будут пытаться бежать, стрелять на месте! Понял?

— Так точно! — рявкнул Андрей.

— Так, Мамонтов, Анисимов за мной, и оружие наизготовку! — Глушко решительно пошел в сторону избы.

Но идти пришлось медленно, переступая через трупы, это был мертвый ковер из человеческих тел. Солдаты лежали кто вверх лицом, кто вниз. У некоторых были перерезаны шеи. Глушко осторожно толкнул дверь стволом своего ППШ. В сенях на полу сидел человек. Он обхватил колени руками. Мамонтову показалось, что он дергается. Глушко толкнул его ногой. Солдат вздрогнул и подскочил. Сержант от неожиданности чуть не выпустил в него очередь из ППШ.

— А-а-а! Не убивайте! А-а-а! — заорал красноармеец и поднял руки.

Это был совсем молодой парень, юнец лет восемнадцати, не больше. В шинели и грязной шапке, на носу круглые очки.

Глушко опустил автомат и спокойно сказал:

— Да не бойся, свои, ты кто такой?

— Рядовой Щепень! Щепень я из второго отделения!

— Щепень, а зовут как?

— Щепень Иван Петрович!.. Щепень я, Щепень из второго отделения! Не убивайте! Прошу!.. А! Не убивайте!.. Щепень я!.. Щепень! — бормотал парень.

Было видно, что он не в себе от страха, хотя спиртным от него не пахло, но бормотал парень словно пьяный.

— Да упокойся ты Щепень! Успокойся, никто тебя не убивает! Где командир? — сурово спросил Глушко.

— Щепень Иван Петрович! Щепень я, Щепень из второго отделения, — продолжал бормотать солдат.

Глушко влепил красноармейцу пощечину. Тот замолчал и испуганно посмотрел на стоящих перед ним людей. Поправил очки и сглотнув слюну, тихо сказал:

— Я им говорил, я им говорил, они не слушали, я на посту стоял, на посту. Пришел, говорю: менять, когда будете? А они не слушали, пили только и смеялись и все, потом я ушел. Ушел обратно, и все, потом и началось, началось, я стрелял!.. Я говорил! — солдат скривил губы и заплакал как ребенок.

Он уткнулся носом в бушлат к Глушко и содрогался в рыданиях.

— Ну-ну, Ваня, Ваня! Спокойней! — похлопал парня по спине разведчик. — Этого возьмите, пусть посидит пока на крыльце,… нет, лучше отведите его за угол, там трупов нет. Пусть посидит, в себя придет, потом поговорим, — приказал Глушко Анисимову.

Разведчик взял парня за рукав шинели и поволок на улицу. Глушко шагнул дальше и толкнул дверь в избу, она заскрипела и медленно открылась. В помещении они увидели практически тоже самое, что и на поляне перед хатой.

Ужасная картина!

На полу лежали несколько человек в гимнастерках. На досках виднелись лужицы темно бурой крови. На кровати, что стояла у стены, лежали два солдата, они словно спали раскинув руки, правда на груди у каждого страшной кляксой светилось бурое пятно от крови.

— Господи! Да их тут всех как баранов порезали! — прошептал Глушко.

В этот момент, где-то в углу послушалось слабое шуршание. Мамонтов навел по направлению к звукам свой ППШ и шагнул вперед.

— Эй, Алексей, а ну посмотри, может живой, кто остался? — Глушко кивнул солдату.

Мамонтов медленно подошел к большому кованому сундуку. Осторожно приподнял крышку. Внутри, свернувшись калачиком, лежал человек в гимнастерке с новенькими капитанскими погонами. Мужчина лет тридцати сладко спал и временами дергал ногами, на которых были одеты шерстяные носки. У самого лица офицера лежала аккуратно свернутая в кольцо портупея с пистолетной кобурой. Капитан то и дело вздрагивал и что-то бормотал во сне. От него несло самогонным перегаром. Глушко подошел и медленно достав кобуру вытащил оттуда пистолет ТТ, засунул себе в карман бушлата.

— Спит собака! Пьяный вдрызг! Вот собака! — покачал головой Глушко. — А ну посмотрим, что за птица? — сержант достал из нагрудного кармана у капитана воинскую книжку и какие-то документы.

— Ага, значит так, капитан Самохвалов Илья Сергеевич. Командир двадцать пятой отдельной стрелковой роты сорок второй дивизии. Туды его в коромысло, так,… значит наступление тут было, вот как, эта ж рота стояла за нашим полком, она на марше вроде как была, в резерве. Значит, вот бросили ее в бой,… командир значит. Спит собака! — разозлился Глушко. — А ну Леша тащи его из сундука!

Мамонтов попытался достать офицера из сундука, но это у него не получилось. Пьяный капитан стекал как кисель из рук и снова падал на дно кованой коробки. Глушко грубо выругался и повесив автомат за спину, бросился помогать. Кое-как им удалось извлечь из сундука пьяного вдрызг капитана. Когда офицера бросили на пол, он замычал и приоткрыв правый глаз, недовольно буркнул:

— Кто тут меня шевелит?!.. Олег, ты, что ли, а ну, пошел вон!

Глушко пнул его ногой и грубо крикнул:

— А ну вставай собака! Вставай, посмотри, что с ротой твоей стало! Вставай!

Но капитан в ответ лишь перевернулся на бок и положив руки под голову, сладко захрапел.

— Так пусть проспится, потом потолкуем с этим командиром мать его! — махнул рукой Глушко. — Пошли Леша во двор может еще кого отыщем, что бы он рассказал, что тут произошло? Может местные есть живые! — сержант направился к выходу.

Мамонтов пошел за ним. За углом хаты их ждал Анисимов, он сидел на сложенных в стопку дровах, рядом с рядовым Щепенем. Парень немного пришел в себя, хотя громко икал.

Разведчик махнул на него рукой и сказал негромко:

— Вот командир, немного все становится ясно. Дело было так, вроде как эту роту бросили отбить немецкую колонну с продовольствием, которая остановилась в этом селе. Вроде как по данным разведки значит. Машин десять везли продукты, одежду спиртное и прочие подарки для армии, что в кольцо под Сталинградом попала. Ну, вот эта рота вроде как и от била колонну. Постреляли и немцы драпака дали.

— И что дальше? — насторожился Глушко.

— Ну а дальше пусть вон Ваня расскажет, его в оцеплении вроде выставили. Говори Ваня! — толкнул солдата в плечо разведчик.

Щепень всхлипнул и тихим и неуверенным голосом произнес:

— Ну, отбили колонну! Радости было! Никого даже не ранили, немцы сразу сбежали их, человек двадцать всего было, убежали куда-то в поле, мы за ними и не гнались, зачем? Ведь главное машины отбить была команда! Ну и на радостях командир разрешил всем немного продуктов взять! Полезли… там шоколад… И вина много было…

— Шнапса что ли? — переспросил Глушко.

— Нет не шнапса, нет. Такое красное… в бутылках… сухое вино,… нет, шнапса не было. Ну, вроде все сначала хорошо было, выпили вина многие, понравилось,… шоколадом там и консервами разными заели. Ну, все вроде хорошо, потом… нас молодых выставили… машины охранять, сказали ночью сменят. А сами пошли на постой устраиваться к местным… в хаты. Вот и все…

— Как все? А дальше.

— А что дальше? — шмыгнул носом паренек. — Дальше мы стоим с ребятами в оцеплении, а они там праздновали,… орали полночи,… потом вроде улеглись,… я пошел просить, что бы нас сменили, ну не всю ночь же стоять!

— И что?

— Ну и ничего,… никого поднять не смог,… командира будил, а он не в какую. Спят все! Пьяные были!.. Я назад вернулся!.. А потом,… потом немцы пришли,… ночью,… тихо так,… — паренек опять зарыдал, он наклонил голову и задергался в судорогах.

— Эй, командир тут еще есть живые! — окликнул Глушко Мамонтов.

В этот момент из темноты появились человек восемь девять солдат. У всех в руках были винтовки, а у одного ручной пулемет Дегтярева. Глушко осмотрел подошедших и сурово спросил:

— Кто старший?

— Ну, я! — неохотно ответил коренастый боец.

Он смотрел сурово изподлобья. Глушко оценил солдата взглядом:

— Как фамилия?

— Младший сержант Корноухов!

— Ну, рассказывайте младший сержант! — Глушко уселся на поленницу и закурил папиросу.

— А что рассказывать, я командир первого отделения, меня начальником караула назначили, вот девять бойцов было! Сказали ночью сменят. Но никто не сменил, а потом на машины немцы напали. Много немцев, человек тридцать! Лезли как черти, но они нас врасплох-то не взяли,… вот рядовой Щепень… предупредил, он ходил справиться насчет смены. Ну пришел,… говорит смены наверное… не будет… там мол пьяные все… и ротный… и взводные… и политрук тоже… в общем мы разозлились! Они там самогон жрут, а мы тут мерзни! И хорошо вовремя разозлились… Замерзли,… глядим немцы ползут… тихо так! Ну, мы стрельбу сразу открыли, но они гады с пулеметами и давить нас, пару гранат кинули,… я дал команду отступить,… — солдат осекся. — А че? Че я мог сделать! Нас бы всех покрошили! Я понял так, подмоги не будет! От кого ждать?!!! Они ж пьяные все! — возбудился Корноухов, боясь, что его обвинять в том, что он струсил и дал неправильную команду.

— Да нет, нет, Корноухов все правильно сделал, дальше, дальше рассказывай, — успокоил его Глушко.

— А, что дальше?! Отползли, заняли оборону, а они гады, стреляют… головы поднять не дают, а сами меж тем машины завели и все… уехали… вот и все,… а тут вы. Вот мы вот стреляли, как могли… Зато у меня никого в карауле не убили, никого потерь личного состава нет! — гордо закончил рассказ Корноухов.

— Да, сначала отбили обоз. Потом его профукали… вернее пропили,… — грустно бросил Глушко.

— А вы сами-то, кто такие?! А?! А, то тут дознание ведут, а сами не знай кто?! — вызывающе сказал Корноухов.

— Я командир разветгруппы семидесятого полка сержант Глушко! Мы совершаем рейд по тылу противника. Вот и на вас наткнулись, — сурово сказал Глушко. — А если кто сомневается, то я ему устрою хорошую очную ставку в особом отделе дивизии у майора Ситника! Слушали про такого?

— Да ладно, ладно слышали, слышали, — боязливо забубнили солдаты.

— Ну, вы нас извините, товарищ сержант, сами видите какая ситуация! — виновато бросил Корноухов.

Он явно испугался, после того как Глушко назвал фамилию Ситник. В этот момент раздались крики со двора:

— А сволочь! Сволочь!

Затем раздалась очередь из ППШ.

Ба-ба-ба.

Все бросились туда. Возле сарая рядовой Подольский бил одного из пленных эсэсовцев. Второй, что был худой и длинный растерянно стоял рядом. Глушко и Мамонтов подскочили первыми. Они оттащили фрица.

— Вот сука, сука! Вы знаете, что он кричал. Он драться лез товарищ сержант! Он кричал такое, ужас! Он на нашего вождя товарища Сталина всякие обидные вещи говорил! Я его пристрелить хочу! Товарищ сержант! Можно?!

— Отставить истерику! Что тут такое?! — Глушко сурово посмотрел сначала на одного фрица потом на другого.

Низенький эсэсовец вновь заорал и начал дергаться, связанные сзади руки не позволяли ему делать резкие движения. Эсэсовец кричал дико и в завершении своей гневной тирады он изловчился и плюнул в Глушко. Слюна попала прямо в лицо. Сержант утерся и мрачно сморщил лоб. Все стояли и ждали развязки этого скандала. Глушко посмотрел на Мамонтова, затем на Подольского и гневно сказал:

— Значит так, расстрелять этих мразей. Вот там за сараем, там вроде как овраг есть. Они нам точно теперь обузой будут и раз вот так ведут себя, мы их не доведем точно — суеты много будет!

Эсэсовцы замерли. Низенький растерянно посмотрел на своего товарища высокого обер лейтенанта. Тот грустно опустил голову и совсем сник.

— Значит так, слушай мою команду! Стройся!

Солдаты неуклюже начали выстраиваться в шеренгу. Сорокалетние мужики рядовые, которые не стояли в карауле и были пьяные, скромно примостились в конце строя. Кстати оба заметно протрезвели, понимая, что им сейчас лучше вести себя примерно. Глушко посчитал их взглядом, без Мамонтова и Подольского в шеренге стояло двенадцать человек.

— Значит так, — покосился Глушко, — Старшим назначаю младшего сержанта Корноухова!

— Есть! — радостно отозвался солдат.

— Всем сейчас пройти по домам сосчитать, сколько человек убито! Если есть раненные их в отдельную хату перенести, убитых всех сюда на полянку тащите и аккуратно складывать, документы что бы все честь по чести было, каждого человека что бы учли! И еще! Двое самых шустрых нужны! Корноухов назначит двух шустрых!

Корноухов выскочил из строя и крикнул:

— Остапов, Молотнюк на два шага вперед выти из строя!

Из шеренги вышли два солдата. Оба высокие. Оба боязливо покосились на Глушко, мало ли куда теперь пошлет этот сержант- разведчик!

— Этих, Корноухов, послать в штаб полка, тут недалеко, километров двадцать. И что бы привели сюда особиста и еще кого из офицеров. Что бы те подмогу с собой взяли. Доложите, все как было! Ясно?

— Так точно, — вяло отозвались солдаты.

Идти по ночи зимой, конечно им было не охота.

— А что бы шли шустрее Корноухов найдешь им хлеба, тушенки, если осталась она после пьянки и еще чего там пожрать и вперед! Ясно? — гаркнул Глушко.

— Так точно!

— Все. За дело, я в этой хате буде. Может там ваш капитан, в себя пришел. Надо с ним погутарить. Сволочь положил роту! Поскуда! — плюнул сержант. — А вы что стоите! А? — недовольно крикнул он Мамонтову и Подольскому, ведите этих гадов пристрелите быстро у оврага и ко мне, вы мне нужны! Вы что забыли, что у нас еще наши ребята там с баранами сидят? А?!

Мамонтов нерешительно толкнул в плечо высокого эсэсовца, тот вздрогнул. Подольский саданул прикладом низенького фрица, он опять начал, что-то кричать и ругаться по-немецки.

— Иди сука! Сейчас успокоишься! — Андрей поставил пинка немцу.

Мамонтову стрелять фашистов не хотелось. Одно дело в бою, а так,… расстреливать противно, словно на бойне,… нет, как-то не по-человечески. Если уж взяли в плен надо их в живых оставить. Алексей тяжело вздохнул.

Глушко уже было двинулся к хате, как неожиданно высокий и худой обер лейтенант заговорил на чистом русском:

— Товарищ сержант, погодите не уходите. Товарищ сержант мне нужно вам что-то сказать! Погодите это очень важно!

Сержант удивлено остановился. Посмотрел на эсэсовца и прищурил глаз:

— Хм, смотри этот фазан еще и по-русски вразумляет. Что так молчал-то? А? Гнида фашистская, что сказать-то хочешь, наверное понял, что стрелять тебя поведут?

Худой эсэсовец замахал головой и заикаясь затараторил:

— Не расстреливайте меня сержант. Не расстреливайте, я вам еще пригожусь, ой как пригожусь?

— Хм,… пригодишься, а на что ты нам? Мы что тебя в качестве мясной приправы сможем использовать?

— Нет, сержант нет, тут шутки не уместны, я вам точно пригожусь и к тому же расстреляете меня, а приедет особист, спросит пленные были, вы, что ему ответите? А? И что он вам потом скажет когда узнает, что вы расстреляли двух обер лейтенантов эс эс, которые могли знать ценные сведения? А? Сержант он по головке-то не погладит, более того потащит вас в свой особый отдел. Будет показания выбивать и все такое! Дело сошьют! А вам это надо сержант? А? Подумайте!

Глушко нахмурился, пожал плечами, задумался. В это время второй эсэсовец напрягся и замер. Он внимательно смотрел то на своего сослуживца, то на Глушко, пытаясь понять, о чем говорит этот высокий обер лейтенант, который еще минуту назад был его товарищем, а сейчас стал предателем и просит пощады.

Глушко брезгливо покосился на эсэсовца и ответил:

— А ничего я этому особисту и говорить не буду. Потому как меня тут не будет, у меня другое задание. А пусть потом тут эти, вот кто остался в живых и распинаются перед особистом и все! А кто там, как в расход кого пустил, это уже дело третье. Да и к тому же мы же вас в расход пустили, а не отпусти! Вот! Так что пусть, если хочет, потом меня этот особист ищет по всему фронту, думаю ему не до этого будет. А таких как ты фазанов, я знаешь сколько из-за линии фронта вывел? Нет! Так что, одним фрицем больше, одним меньше!

Эсэсовец понял, что его уговоры не действуют. Он отмахнулся, как мог это сделать со связанными руками от Мамонтова и шагнул вперед, что бы подойти поближе к Глушко:

— Случайте сержант! Я сотрудник Киевского управления НКВД, я капитан НКВД. Вот! Моя фамилия Павленко! Вот! В августе сорок первого я попал в Киеве в плен. Ну и сами понимаете. Чтобы со мной было… Вот… предложил немцам вроде как свои услуги, чтобы ввести их в заблуждение! Поступил к ним на службу! Смалодушничал,… но предавать я не хотел, думал при случае убегу! Вот и представился, как говорится случай! Вот!

— Хороший случай… ты в меня ж обойму из своего «парабеллума» выпустил, нет… две обоймы. Что ж ты не сдался сразу, а? — ухмыльнулся Глушко.

— Нет, сержант нет, все не так, я стрелял специально выше… в воздух, более того этот вот второй… он меня все время на контроле держал и я не мог,… он вообще заставлял меня представиться им, а он что б представился мной! Хотел запутать! Вот! Даже форму хотел с меня снять и свою надеть!

— Ну, ты и врешь! — махнул рукой Глушко. — Как жить-то хочешь гнида?! Ты же сука, простая сука, ты с легкостью нас в сорок первом предал,… морда, а так же с легкостью вот, когда жаренным запахло… их в срок третьем предал! Поганая твоя морда! Тебе же веры никакой!

— Сержант ты не прав! — закричал эсэсовец — энкавэдешник.

— Прав не прав, нас история рассудит! — махнул рукой Глушко.

— Нет, сержант нет, я, правда, много знаю! Ну, зачем тебе меня стрелять?! А?! Ну, зачем? Меня ж все равно, если надо… чекисты к стенке поставят! Ну, я им успею еще рассказать много! Я полтора года у них служил и вот видишь… до обер лейтенанта дослужился, сержант! Зачем стрелять меня? А? Ты же разумный человек? — эсэсовец опустился на колени.

Второй фриц понял все, он кинулся к своему сослуживцу и что есть силы, пнул сапогом по лицу. Длинный эсэсовец ойкнул и рухнул в грязь. Низенький фриц дико заорал и кинулся на Глушко. Подольский еле успел схватить немца за плечо, но тот как-то ловко отмахнулся, хотя руки его были завязаны, и побежал куда-то в поле.

— Стреляй этого гада! — заорал Глушко.

Мамонтов вскинул автомат и дал очередь в сторону убегающего фрица. Тот рухнул как подкошенный. Подольский, подбежал к убитому фашисту и заорал:

— Сука! Это вам за все! — разрядил в труп почти пол обоймы, буквально изрешетив тело.

— Эй, Подольский выговор тебе! Ты что патроны не бережешь?! Их на живых фрицев надо беречь! А что толку мертвых потрошить? — рассердился Глушко. — Ладно, ведите этого козла, куда, ни будь и закройте. Мамонтов ты за него в ответе! Сторожить будешь, сейчас мне не до него! — кивнул Глушко на валявшегося в грязи эсэсовца.

 

Мамонтов проклинал этого человека! Этого фашиста эсэсовца — энкавэдэшника, предателя перебежчика, двойного причем! Этот мерзкий человек в эсэсовской форме он проблема для всех! И вот сейчас для него рядового Мамонтова. Когда через час остальные солдаты собрав убитых на полянке перед хатой ушли в дом греться, он должен сидеть и охранять этого предателя. Нет! Не справедливо. Эсэсовец сидел нахохлившись на поленнице и временами смотрел на своего сторожа.

Мамонтов презрительно смотрел на пленника.

А ведь простой человек. Такой же, как все, и вот тебе на — предатель! Страшно! Как там получилось, что он стал предателем? Смерть, она напугала. Смерть самый страшный преступник на свете и вовсе не потому, что убивает! Она из людей может сделать животных. Простые люди становятся животными вот так как он, этот человек в эсэсовской форме мразь и подонок! А ведь у него есть родные, возможно родители, отец с матерью, дети, жена, как же они, они думают, что он воюет с фашистами, а он? Нет, лучше им вообще не знать, пусть думают пропал без вести, чем такое возвращение! Проклятая война!

Алесей пытался согреться, дул за озябшие руки. Очень хотелось кушать и спать. Спать хотелось даже больше… Глаза слипались. Не пугала страшная картина — целая гора убитых солдат, которых сложили штабелями. Просто все погибшие на земле, на полянке перед хатой не помещались.

Когда посчитали, ужаснулись — пятьдесят шесть трупов! Почти вся рота! Все с ножевыми ранениями. Немцы резали сонных и пьяных красноармейцев как баранов, методично и хладнокровно. Среди этой кошмарной ночной резни чудом удалось выжить, лишь троим, их фрицы в темноте попросту приняли за мертвых, настолько они были пьяны. Среди таких «трупов» и оказался командир роты капитан Самохвалов. В итоге от боеспособной роты осталось личного состава всего пятнадцать человек из семидесяти одного!

Какая несправедливость! Эти парни эти мужики они погибли не в бою, не в атаке, а по пьянке! Как же так? Они пошли защищать Родину и вот итак глупо и нелепо! Просто сгинуть тут в донских степях! Нет! Этого не должно было быть! Не должно!

Мамонтов уже начал клевать носом, как вдруг послушался хруст ветки. Где-то рядом шел человек. Алексей насторожился и передернул затвор автомата:

— Кто тут! Стой стрелять буду!

Эсэсовец тоже насторожился и встал с поленницы.

— А ты сядь сволочь! Сядь на место, пока я пулю не пустил! — кивнул на него стволом ППШ Мамонтов.

В этот момент из темноты вышел седой старик, тот самый, что стоял на крыльце дома на окраине села, когда они вели пленных эсэсовцев.

— Стой, кто такой! — вновь окрикнул его Алексей.

— Доброй вам ночи солдат, я к вам по делу… можно? — вежливо и опасливо сказал дед.

Мамонтов опустил оружие. Старик медленно подошел и протянул Леше какой-то маленький узелок, свернутый из тряпки.

— Вот, возьми добрый человек, що есть!

Алексей взял узелок и развернул. В нем были завернуты меленький кусок черного хлеба и почему-то половина луковицы. Мамонтов посмотрел на подношение, потом на старика. При виде хлеба невыносимо засосало в желудке, но Алексей нашел в себе силы и оттолкнул руку деда, в которой он держал провиант:

— Нет, спасибо уважаемый. Я не могу взять. Вы, наверное, сами тут не жируете и вам самим пригодится. Мне мои товарищи что ни будь, найдут поесть. Спасибо.

— Возьми сынок, — тяжело вздохнул дед. — Возьми тебе сейчас нужнее.

— Нет, спасибо, — махнул головой Мамонтов.

Но тут встрял в разговор пленный:

— Да возьми ты хлеб! У них в закромах жратвы навалом! Возьми, эти сволочи хитрые! Возьми не жалей! — воскликнул эсэсовец.

— А ты заткнись! Сядь, а то пристрелю! Это вы собаки только грабить умеете! Грабить и разбойничать!

— Да ты что солдат?! Тебе сталинская пропаганда совсем мозги разъела! Они при нас,…- пленный осекся, видно понял, что причислив себя к немцам, допустил ошибку, и тут же поправился. — Они при немцах… жили лучше, чем при большевиках! Конечно не все, те кто козни строил, тех они уничтожали, а те кто на рожон не лез, коммунистов сдавал, политруков, так те и землю в надел получали и иногда даже продукты и семена. Так ведь дед? А? Скажи солдату. Пусть правду знает, или стыдно!

— А ну заткнись мразь. Заткнись! Не посмотрю, что Глушко мне велел стеречь тебя пущу пулю! — зашипел на эсэсовца Алексей.

— Поготь сынок,… поготь сынок, постой. Не горячись,… есть в его словах правда, есть… были люди, що немцев с радостью встретили, были,…

Мамонтов оторопел. Он удивленно уставился на старика. Тот словно винясь, опустил глаза и спрятал за спину так и не взятый Алексеем сверток с хлебом.

— Да, сынок да,… многим советская власть беды натворила,… разорила,… в голод обратила,… только вот предателей этих меньше… чем людей що фашистов поханых гнали из своих хат! Сынок, Родина хоть у нас с тобой и жестокая мамка,… но все же она мамка и предавать ее грех. А этот,… — дед кивнул на эсэсовца. — Таж он навоз смердящий,… вроде тепло дает, а капни его… вонь от него и все,… — вздохнул старик. — Я що пришел к тебе сынок, ты бы со своим командиром заглянул ко мне у хату на краю… Я б вам показал,… — сказал дед загадочно.

Мамонтов удивленно посмотрел на старика. Тот, явно что-то хотел сказать, но боялся. Тут Алексей подумал, а ведь в селе были местные жители, вернее и сейчас есть, они-то как? Их-то фашисты тронули или нет? Страшные слова старика, о чем он говорит? Какую тайну знает, что так боится?

— Так я это дед. Видишь на посту, пока там мои товарищи с документами управляются и прочее, мне вон стеречь надо этого козла! Не уйду же я с поста!

— А що его стеречь? А! — улыбнулся старик. — Давай его у курятник посадим, он оттуда не за що не вырвется!

— В курятник? Это как? А вдруг он там стену проломит и убежит.

— Не, не убёгнет! — махнул рукой дед.

Эсэсовец при слове курятник насторожился. Ему явно не нравилось предложение старика.

— А где этот курятник? — Алесей глазами искал, что-то наподобие сарая или свинарника.

— Таж вот! — старик кивнул, куда-то в темноту двора.

— Где? — не понял Мамонтов.

Кроме какой-то собачей будки свитой из лозы он ничего не видел. За изгородью в темноте едва виднелась лишь высокая трава… да поле. Эсэсовец тоже внимательно смотрел по сторонам. Его пугало заявление деда.

— Слушай отец, где курятник? — пожал плечами Мамонтов.

— Таж вот! — еще раз указал рукой старик… на собачью будку из лозы.

— Это что ли? — удивился Мамонтов. — Странные, какие-то у вас тут на Дону курятники, маленькие.

— Таж зачем же больше? — усмехнулся дед.

— Ну ладно, а как он туда влезет? Он же не поместится? — кивнул на высокого и худого пленного Алексей.

— Да поместиться! Затолкаем! — злобно сказал старик.

— Нет, я туда не полезу! Не полезу!

— А тебя никто спрашивать не будет! А ну пошел! — приказал ему Мамонтов.

Эсэсовец медленно поплелся к будке-курятнику. Он обреченно хныкал на ходу:

— Вы не имеете право издеваться над пленными, не имеете!

— А когда ж вы издевались гады,… имели право? — зло спросил старик, который шел рядом.

Вталкивать эсэсовца в маленькую будку из лозы пришлось минут десять. Сначала пленный забрался в эту конуру ногами, но вот потом не как не мог пристроить свое длинное и худое тело, наконец, когда он все же залез в этот мини-курятник, оказалось что голова торчит на улице. Эсэсовец жалобно смотрел из дырки на своих мучителей:

— Как я тут лежать-то буду? Скорченный, голова на улице! Снег пойдет — замерзну ведь!

— А ты постарайся не замерзнуть, — язвительно ответил ему Мамонтов. — Если конечно жить хочешь! — он смотрел на будку, из которой торчала лишь голова и понимал одному из этой ловушки пленному никогда не выбраться.

— Вы бы мне хоть руки развязали! — ныл обер лейтенант.

— Нет, никаких поблажек.

— Да сынок. А щоб он точно не убег, давай его ещо петлей прихватим! — предложил озорно старик и полез куда-то за будку — курятник.

Дед достал оттуда веревку и смотав ее в петлю, накинул фашисту на голову, затем притянул к стенке курятника. Положение у эсэсовца было можно сказать вообще хреновое. Мамонтову даже на секунду стало жаль его, вдруг замерзнет!

— Да не жалей ты этого гада! Не жалей, ничего с ним не будет! Они ведь собаки живучие! — словно прочитав мысли Мамонтова, подбодрил его дед. — Пошли со мной. Пошли!

Мамонтов махнул рукой и сжав свой ППШ, двинулся за дедом. Они шли молча по задворкам словно крадучись. Впереди показалась хата старика. Дед сначала остановился и осмотрелся, затем махнул рукой показывая, что можно идти. Алексею все больше не нравился этот ночной рейд. Но делать было нечего, раз уж пообещал старику, надо довести до конца.

В хате натоплено. В темноте сначала было ничего не видно, но потом глаза привыкли. Алексей стянул сапоги и снял вещмешок. Расставаться с автоматом он не стал, мало ли чего. Их встретила старуха в рваной стеганой безрукавке, длинная юбка и платок на голове. Совсем желтое лицо изрезанное глубокими морщинами. Хозяйка ничего не говорила, прижав одну руку к губам, второй крестилась и почему плакала. Старик кивнул на табуретку:

— Сядь, посиди трошку, я сейчас, — предложил он Алексею. — Мать дай ему чай що ли, и хлеб вот возьми.

— Может що покрепче? — робко спросила старуха.

— Ты самогон будешь сынок? Трошки? Для сугрева? — стыдливо предложил дед.

Алексею совсем продрог и понял, что ему сейчас небольшая доза спиртного не повредит:

— Ну, если только немного.

Бабка засуетилась и достала откуда-то из-за печки бутылку самогона. Поставила граненый стакан и налила. На столе дед развернул тот самый узелок, в котором был хлеб и лук. Алексей, немного стесняясь хозяйки, взял кусок хлеба. Откусив, он быстро прожевал и потянулся за стаканом. Самогон был вонючим, Мамонтов сморщился и зажмурив глаза, сделал три глотка. Пищевод обожгло алкоголем. Через секунду стало приятно и тепло. Алексей закусил еще хлебом и луком. Он сидел, жуя угощенье и смотрел на старуху. Она тоже внимательно наблюдала за солдатом. Тут Алексей услышал, что где-то за печкой раздались глухие удары. Старик не то рубил дрова, не то забивал гвозди. Мамонтов насторожился и потянулся за автоматом, который стоял у него между ног.

— Да ты не бойся сынок, не бойся, выпей еще и закуси, — сказала ласково и жалобно старуха.

Но Алексей больше пить самогона не стал, ведь даже от небольшой дозы он опьянел, за сутки это был первый кусок хлеба, а на голодный желудок алкоголь может здорово ударить в голову.

— Нет, мать спасибо, я хлеб доем и лук.

Через пару минут из-за печки вышел старик. Он внимательно посмотрел ан Алексея и махнул рукой.

— Ну, пошли, глянь там…

Алексей встал. Голова немного кружилась от алкоголя, хотя внутри приятно жгло. Мамонтов медленно зашел за печку. В углу он увидел небольшой люк, вернее дырку в полу. Внизу горел слабый огонек. Старик подтолкнул гостя и сказал:

— Иди не бойся и спускайся там лестница…

Алексей подошел к дырке и заглянул внутрь, но ничего кроме земляного пола и лестницы не увидел. Осторожно вступив на нее Мамонтов, медленно спустился в подпол и осмотрелся. Эта была какая-то небольшая нора,… в углу этой земляной пещерки на деревянном топчане лежал человек с забинтованной головой. Алексей встав на колени, иначе передвигаться по этому помещению было просто нельзя, подполз к незнакомцу. Человек лежал закрыв глаза и тихо стонал. На белой тряпке, которой был замотан его лоб, виднелась проступившая кровь. На человеке надета грязная вся в бурых пятнах гимнастерка с голубыми петлицами и двумя красными шпалами в них.

— Это летчик, его самолет упал недалеко от нашего села еще несколько месяцев назад, — тихо прозвучал голос сзади.

Старик сидел у лестницы и внимательно смотрел за Мамонтовым.

— Их трое было, людей-то в самолете энтом. Такой большой с двумя винтами на крылах. Я шибко-то в этом не разбираюсь. Он летел куда-то на Восток кажись. Уже вечером,… вдруг на него налетели как супастаты черные такие малые аэропланы. Их самолет большой загорелся и упал. В двух верстах за оврагом, но там место такое що невидно. Мы боялись сначала идти туда. Вроде не взорвался аэроплан-то этот большой, но все равно боязно. А потом приехали полицаи из волостного управления и требовали указать, где самолет упал. Но у нас в деревне никто не сказал… Полицаи уехали и сказали, що воротятся с эсэсовцами и они-то уж заставят нас гутарить где самолет упал, и уехали. Вот вечером мы с бабкой-то и решили сходить побачить, мы-то бачили, где самолет упал. С нами соседка пошла и муж ее, фамилия у них Гаврилко, и пошли мы вчетвером, взяли волокуши. Там в самолете они все живы были только ранены. Двое-то сильно, а один, так то ж ногу сломал. Вот мы их и приперли в деревню…

— И что еще где-то есть летчики? Тут в хатах? — спросил Мамонтов.

— Нет, — грустно ответил дед.

— Что другие умерли что ли?

— Нет, не помёрли, их Гаврилки себе в свинарник занесли, там схоронили, а потом полицаи приехали и три вот таких в черных мундирах… що в курятнике лежит…

— И что нашли что ли?

— Нашли сынок, нашли… и увезли… куда не знаю, наверное в Цимлянскую… А Гаврило… их обоих повесили… у их дома… у колодца… мы уж сняли потом,… похоронили как могли… хотя полицаи приказывали не снимать до лета…

Мамонтов замолчал, ему стало больно и противно за себя. Еще несколько минут назад он пожалел эсэсовца, что тот замерзнет,… Алексею стало стыдно. Он посмотрел на измученное лицо летчика, который был судя по всему, без сознания и тихо постанывал, у него выросла борода пока он лежат тут в подполье, старику-то со старухой брить пилота, наверное было некогда да и нечем.

— А этого как удалось спасти?

— А этого,… у меня тут вот видишь погреб не дорытый был, я его копать весной сорок первого начал… да видно не судьба, а люка даже не было, я дырку только сделал. Так я его в погреб и спрятал, а пол забил досками. Два дня мы к нему не спускались, пока полицаи по селу рыскали. Но не нашли, а кабы нашли нас бы со старухой тоже как Гаврилок вздернули сынок… во так, — рассказал дед и вздохнул. — Его бы срочно к врачу надо, помирает он сынок. Вы бы взяли его и увезли. Помрет он.

Мамонтов тоже вздохнул. Летчика нужно в медсамбат везти. Но как? Ни машины, ничего.

— Ладно, де пусть он пока тут полежит, а мне нужно к командиру сходить, рассказать доложить.

— Ты сходи, сходи сынок, только уж помоги человеку, плохо ему, голова у него ранена, мы как могли уж, да только что у нас есть со старухой?

— Ладно, отец. Поможем, что ни будь придумаем.

Мамонтов выбрался из подпола и надев сапоги, взял вещмешок, направился в хату в центре села, где был Глушко. По дороге он решил зайти к мини-курятнику, чтобы проверить, как там лежит пленный эсэсовец. Когда он подошел к будке, то увидел, что голова обер лейтенанта торчит по-прежнему. Только глаза закрыты, лицо бледное. Мамонтов подумал, что фашист умер — замерз. Но как только он подошел к курятнику, пленник вздрогнул и ожил.

Он зло и противно крикнул:

— Вот он мой мучитель, вот он!

Из темноты выскочил Подольский, он испуганно зашептал:

— Ты что Леха! Ты куда делся? Пост оставил… Глушко злой. Мы уж думали, сбежал ты. Иди к нему в хату. Там пожрать нашли, иди поешь мы там тебе консервов и хлеба оставили, самогон есть…и поспать надо. Меня сменишь потом. Меня видишь, вместо тебя поставили, этого козла охранять… Да, Леха, а Глушко понравилось, как ты этого козла в будку засунул!

Мамонтов двинулся в хату в центре села, перед которой лежали убитые красноармейцы. Тела уже аккуратно сложили и кого смогли накрыли тряпками. Алексей покосился на трупы, все равно, даже сейчас все выглядело жутковато, больше полсотни убитых! Мамонтов на секунду представил, что их всех надо похоронить. Но как зимой выкопать такую большую могилу? Но иначе-то нельзя, не бросать же их тут просто так?!!!

Страшно!

А сколько их погибших сейчас гниет в полях по всему фронту, тысячи, десятки тысяч!!! А может сотни?!!! И для всех для них нужно копать могилу! Нет, это война оставит после себя самою большую в истории могилу! Какая же она будет по величине? Что это за гигантская яма?! Может быть, те, кто начинал это войну, увидев какую могилу, придется рыть и вовсе не захотели воевать?

Когда Алексей зашел на крыльцо, то услышал, что внутри дома кто-то ругается. Мамонтов дернул дверь и шагнул в сени. В них сидели два солдата, один из них Щепень, второй какой-то незнакомый парень. У обоих винтовки с пристегнутыми штыками, сразу видно людей определили на пост. Рядовые встали, вид у них был испуганный.

— Что там еще? — хмуро спросил Мамонтов.

— Там, это… наш капитан проснулся, вернее очухался,… а ваш сержант его пытается арестовать,… — робко ответил Щепень.

— Ладно, разберемся, — хмыкнул Алексей и потянул за ручку двери.

Внутри хаты были сильно накурено, так сильно, что резало глаза. Алексей даже сразу не разобрал, кто есть кто, в свете маленькой горелки. На табуретке в центре комнаты сидел какой-то человек, рядом стояли два солдата. В углу, у стола сидел еще кто-то. Когда Мам

...