Оглавление

Пролог

Закатный полумрак затопил нутро небольшого рабочего кабинета, и как следует разогнать его слабому свету одной свечи было не под силу. Хозяин сей обители чернил, перьев, исписанных тетрадей и свитков широко распахнул окно, впуская свежий летний ветер, несший ароматы десятка душистых трав, особенно сильных сейчас, в последние часы отгорающей красноватой зари. С удовольствием вдохнул — медом пахнет. И речной влагой.

Посчитав света от одной свечи недостаточным, зажег еще несколько. В окно влетел сонный мотылек, закружил бестолковой тенью, пометался и вылетел прочь, отогнанный взмахом ладони от губительного пламени. Теперь уже можно было и приступать к спокойной и неторопливой работе, которую он откладывал слишком долго.

Книга подготовлена, чернильница и перо лежат, ждут своего часа. Сколько можно оттягивать? «Я должен это все записать. Я просто не имею права оставить все как есть, только в своей голове»

Глубоко вздохнув и пригладив рукой взъерошенные влетевшим в окно ветром черные густые пряди, взялся наконец за перо, погрузил остро очиненный кончик в чернильницу. Он писал споро, но отнюдь не торопливо — рука его двигались с быстротой и легкостью ученого мужа, исписавшего за свою жизнь не один пергамент. Что же до слов — о, он давно обдумал каждое из них, и теперь они лились из-под пера без запинок и пауз.

Убористым аккуратным почерком на гладкую поверхность текли чернильные завитки и изящные линии, складываясь в слова, а те — в историю… нет, в жизнь.

Иногда

«…Сложно понять все тонкости игры Богов и духов, что зовем мы Айулан, Властителями Стихий. И еще сложнее их правильно трактовать, и практически невозможно эти трактовки в последующем рассказать простым людям. Так случилось, что наш мир стал местом свершения многих загадочных, великих и страшных событий, важных не только для нас, живущих в нем от самого своего рождения.

Что есть море? Что есть земля, и что — воздух над нами? Что такое огонь — и равен ли огонь в очаге огню, что пылает в небе и зовется Солнцем, если правит ими обоими айулан Айтир? Ответ есть — но ведом немногим, очень немногим.

Правда, чтобы узнать, что такое — воля моря, не обязательно годы сидеть над учеными трактатами, познавая суть вещей.

Можно просто неосторожно пожелать однажды хотеть знать больше, чем тебе отведено.

С этого я и начну свой рассказ…

Глава 1. Рудольф Счастливчик

Море было безжалостно к кораблю.

Шторм упал внезапно — точно воплотился из ниоткуда.

Всю ночь капитан и его команда пытались обуздать ярость ударов стихии, но Аймира, повелительница соленых волн, оказалась куда более своенравной — всласть поиграв с кораблем, как с мячиком, она выбросила его на каменистый берег, подобно тому, как капризное дитя бросает наскучившую игрушку. Выплеснула вместе с очередной волной, разбив о скалы и раскидав экипаж и пассажиров по берегу. Увы, как я позже узнал, выжить при этом удалось лишь мне. По счастливой случайности, или милости владычицы морей и шторма — то мне неведомо.

Да и как я выжил, не знаю, точнее, не помню. Я почти ничего не помнил — сначала думал, что только из того злополучного плавания.

Когда я очнулся, в голове у меня было лишь имя.

Ру́дольф.

Моё имя? Или чьё-то другое? Название корабля ли? Нет, совершенно точно это имя. Вся моя жизнь промелькнула передо мной в этом шторме, и улетела вместе со своенравной повелительницей моря. Оставив мне лишь это полузнакомое «Ру́дольф».

Что же такое море у меня забрало, раз оставило жизнь? Я постарался вспомнить что-нибудь из прошлого на пробу. Ничего не вышло. Ну, кроме, разве что, совсем детских воспоминаний, вроде первого успешно сотворенного заклинания розжига огня, или первого пропущенного удара тренировочным мечом (в боку в этот момент кольнуло). Ни кто я, ни откуда я плыл, ни куда плыл и на каком корабле… Так. Стоп.

А где я, собственно, нахожусь?

Берега, что приняли меня, были незнакомыми. По крайней мере, я не смог их вспомнить. Кусты, деревца в отдалении, песок и камни… хм. С некоторым трудом, но я вспомнил, что вот те кустики зовутся дроком, чуть дальше — шиповник, он колючий и цепкий, но дарит неплохие красные ягоды по осени, да и у всех деревьев тоже были свои названия — сосны, дубы, ивы… Я все их знал. Что ж, все не так плохо. Море и небо, земля и имена всяких вещей остались со мной — но не более того.

От безнадежных попыток вспомнить больше голова отчаянно загудела. Это усилилось удушающей жаждой и болью в боку. Кажется, ребро, всё-таки я сломал. Во рту было горько и солоно, и почему-то сухо, как от песка, хотя провел я в воде явно немало времени.

Упав обратно на спину, я попробовал перевести дыхание. В висках пульсировало так, будто не кровь шла по жилам, а конная армия на галопе.

Впрочем… перестук копыт мне не почудился. Всадники действительно приближались к месту крушения корабля, но их было всего четверо.

Один из всадников спрыгнул, только его конь остановился и подлетел к ближайшему телу.

То есть, ко мне.

— Хвала Айулан! Есть уцелевшие! — его голос был звонкий, что только усугубляло головную боль. В этот момент я даже пожалел, что выжил, пожалуй.

Шумный всадник помог мне подняться и сесть.

— Воды, — прохрипел я, кашлянув и удивившись своему незнакомому голосу. Всадник снял с пояса керамическую флягу в витой кожаной оплетке и протянул мне. Вода. Свежая вода. В тот момент она показалась мне величайшим творением богов, пусть и пытавшимся меня убить накануне…!

Остальные всадники осматривали место крушения в поисках других уцелевших. Но тщетно.

— Как тебя зовут? — спросил мой «спаситель». Я сделал еще глоток, не столько от жажды — она уже проходила — сколько от желания оттянуть время в надежде вспомнить свое имя.

Имя.

— Рудольф, — хрипло выговорил я, не вспомнив ничего другого.

— Я бы назвал тебя Счастливчик, — невесело ухмыльнулся всадник, приняв от меня полупустую флягу. — Ты вроде бы единственный. Мы уже весь берег объехали, никого не нашли. На коне усидишь?

Я пожал плечами:

— Попробую.

Он с сомнением покачал головой.

— Не волнуйся, мой желудок пуст после вчерашней качки, — попытался пошутить я.

Всадник засмеялся.

— Шутишь? Это хорошо, значит живой, — он помог мне встать и довел до коня, — Меня зовут Менгор, я капитан стражи в Д’Лагрена.

— А где я? — задал я, наконец, главный вопрос этого утра, ну, после «как меня зовут», конечно, с этим мы более или менее разобрались.

— Новый Этен, — ответил Менгор, взобравшись в седло позади меня. — Жемчужина Марбод Мавканта[1] и преемница Эльфиза. Ты сам разве не оттуда?

Что было самое страшное для меня в этот момент — я ничего этого не помнил. Я не узнал ни одного названия, больше того — я даже понятия не имел, о каких местах и странах он говорит. Для меня то были… просто абстрактные названия. Как в витиеватой книжке, выдуманные, несуществующие, не описанные пока что даже сочинителем. Хотя Эльфиз… на этом слове что-то смутно мелькнуло в душе, но я не сумел ухватить. Зато… ярко, мощно осветило мой разум изнутри некое иное воспоминание — так ярко, что виски снова заломило. Мне вспомнились страшные дни 665 года, ммм, Третьего Рассвета. Я вспомнил, как в город, где я был тогда, принесли вести о «начале вторжения». Жуткое дело. Всплыло два названия — Кортуанск и Краймор. Страны, большие. Да, я помню. Только вот где это — Краймор и Кортуанск — я не смог бы сейчас сказать. Подумав, я решил не уточнять у нашедших меня.

— А что с Эльфизом? — невзначай брякнул я.

— Ну ты даёшь… — услышал я бурчание позади себя. Всадники собрались, мы выдвинулись в путь. — Ты что, с неба упал?

«Из моря выплыл» — подумал я про себя, но промолчал.

— У парня память отшибло, не видишь, что ли? — вмешался второй всадник, поравнявшись с нами.

— Сгорел поди Эльфиз, как и собственно Краймор. Да что Краймор, ни одного города не осталось, наверное. Война, брат. Эргесенналло сжег дотла, до чего дотянулся, мы тут так думаем, потому что ни путников, ни вестей оттуда давно уже нет. Осталось, пожалуй, несколько безопасных мест, вроде самых глухих провинций Краймора, но это вопрос времени, и до туда этот демон доберется.

Я обдумал услышанное. Эргесенналло… Это имя показалось мне знакомым, но спрашивать я вновь не стал. Не хотелось показаться слишком навязчивым, ну или слишком странным. В этот момент седло качнуло и в голове отдалось еще большим звоном. Не знаю, связано оно было с попыткой вспомнить и это имя, или от общего моего состояния.

Пока мы ехали, я рассматривал нашедших меня всадников-стражей. И они были такие же, как я — мы, запоздало сообразил я, говорили на одном языке, да и с лица тоже явно дети одного народа. У нас были чуть удлиненные пропорции черт лица, светлая кожа и светлые глаза с почти одинаковым классическим разрезом «миндальное зерно», и одежду, помимо доспехов, мы носили похожего вида. У Менгора еще и волосы, как у меня — черные, прямые. Вот, видимо, поэтому у меня и спросили, не земляк ли я им, собственно. Я обрадовался — может, я возвращаюсь если не домой, то в место, что считал себе почти что домом?

Задал себе этот вопрос — и не получил ответа.

В скором времени показался город. Он был, на мой взгляд, не так уж и велик, но стар и основателен. Дома — каменные, чаще всего в два этажа, тянущиеся ввысь. Светлый камень центральных мостовых, коричневатые стены, острые крыши и почти везде небольшие балкончики на вторых этажах. Улицы были на удивление просторны, и зелены от густо натыканных тут и там кустов диких роз и вишен. В городе хватало и деревьев — рябины, платанов, каштанов, кленов. Мне смутно почудилось в этом безыскусном, но приятном своей строгой простотой городе что-то родное, близкое. Каштаны и вишни, коричневатый и серый камень, острые крыши и размеренное течение жизни — город не так уж и мал, но в нем спокойно, привольно и легко. Город стар…. Где, на каком месте я из созерцания реально окружающих меня вещей впал в то ли фантазии, то ли смутные воспоминания –я не сообразил. Очнулся я только когда Менгор взял меня за плечо:

— Слезай, приятель, можно сказать — приехали.

«Куда?» — хотел было спросить я, но решил, что неловких и неумных словес с моей стороны на сегодня достаточно. Даже понимая мое состояние — получил ли я по голове падающей снастью или врезался ею, многострадальной, в камень на морском берегу — они явно не обязаны были выслушивать такие вопиющие глупости. Куда, куда… наверняка — городское управление стражи, здание, потемневшее от времени, грозное и суровое, увенчанное парой башенок. За ним толпились приземистые дома — оружейная, казармы, лекарская палата… да.

Туда-то меня в первую очередь и отправили. Лекарская как лекарская — я был уверен, что по всему миру они мало чем от друг друга отличаются. Светлый лен да хлопок, легкие занавеси, запах трав и мыла, мокрых скобленных досок чистого пола, да еще недавно сваренной каши на молоке. Лекари — пожилая дама да мужчина неопределенных (скорее всего, не таких уж и юных) лет — осмотрели меня, напоили какими-то зельями, смазали мазями ссадины, порезы и ушибы да велели спать, сколько спится, и без дела не болтаться. Я послушался. Надел застиранную рубаху, что мне выдали, содрал полную песка одежду с себя и нырнул под крапивное одеяло. Сон, как ни странно, не шел сразу.

Запах пшеничной каши меня неотступно преследовал — слабый, но неотвязный. Да, очевидно, на молоке. Соленая, с травами — или с сушеным яблоком и медом? Я поворочался. Странное чувство — то ли тошнота подступает, то ли дикий голод от этого запаха. Так и не решив, я воткнулся носом в подушку и в конце концов провалился в сон.

Когда меня разбудили — то ли я проспал больше суток, то ли всего половину хода солнца по небу — то принесли той самой каши и питья из шиповника, меда и красного вина. Каша была соленая, с сыром и корицей, и изрядно остывшая. А вот питье — теплое, почти горячее.

Есть я хотел зверски, поэтому проглотил и то, и то.

А еще, покуда я спал, мне успели туго перетянуть повязкой грудь — значит, ребро все же сломал. В остальном я чувствовал себя весьма неплохо.

Только покончил с трапезой — еще новости:

— Счастливчик, эй, ну ты, с корабля! С тобой тут начальник стражи хочет говорить, и Менгор пришел, пойдешь с ним? — мальчик-помощник лекарей, Жан, что ли, его звали — всунулся в дверь.

— Пойду, — кивнул я. Похоже, судьба выдала мне новое имя.

Жан выдал мне мою одежду — ее почистили и, как могли, починили, но все равно я чувствовал себя оборванцем. Собравшись, вышел на крыльцо. Поглядел на ожидающего меня Менгора, снаряженного добротно и опрятно — и пошутил, что хоть ради новой одежды записывайся в стражу. Тот ишь дружелюбно пожал плечами:

— А почему нет? Меч, лук держать умеешь?

— Умею, — чуть удивленно отозвался я, поняв, что действительно умею. И уверенно закончил: — И копье, и двулезвейник даже. А вот что-то кроме — наверное, придется учиться.

Менгор покосился на меня с не то удивлением, не то одобрением, и кивнул.

Впрочем, я не собирался пока ничего решать. Зачем я вообще про стражу ляпнул, я не особенно понимал. Вспомнить бы, что ли, здесь я жил или нет? И чем вообще занимался? Умение фехтовать говорило еще мало о чем, скорее всего.

Так или иначе, а разговор с главою стражи Д'Лагрена вышел скомканный — я мало что мог связно рассказать, мои смутные измышления он вытягивал из меня, как рыбак лососей, по одному, в конце концов махнул рукой и предложил пару мест, где я мог попытать удачи с добычей жилья и денег на первое время, если решу остаться в городе.

Выбор не то что бы впечатлял: зеленщица, которой требовалась помощь в тяжелой работе по саду, торговая лавка — заниматься подсчетами, таверна, которой нужен охранник… все в таком духе. Я сперва думал, что мне все равно, чем заняться — но оказалось, нет.

Несколько дней я бесцельно бродил, знакомясь с городом и не самыми широкими возможностями устроиться в нем, предложенными мне лордом Галвэном — стражу города возглавлял именно он, и он же входил в число тех, кто городом управляет. Не единолично, конечно — но в городской совет он входил. Город мне, скажем честно, нравился. И чем дальше, тем больше крепло то первое мое чувство… знакомого. Видимо, я правда жил или прямо здесь, или в месте, очень похожем на Д'Лагрена. Увы, моя память отказывалась меня снабжать хоть каким-то намеком на то, нахожусь ли я на правильном пути. Даже имя города ничем не отзывалось в душе — как, впрочем, почти все названия городов и стран, что я слышал от народа после того, как очнулся на морском берегу.

Пару дней я занимался разной ерундой, питался абы как, зачастую вообще забывая, что мне это необходимо, — а на третий пришел обратно в Стражу.

Я понял, что шутка, которой я поделился с Менгором, не была шуткой. Почему-то из всех, с кем мне удалось свести знакомство, он сам да лорд Галвэн вызывали у меня наибольшее доверие. И — как ни поверни — а идти мне было по сути некуда. И… не хотелось. Вот это «не хотелось» меня смутно тревожило, если честно. Вероятно, некоторая апатия моя произросла и от того, что я не только проскользил по самой границе жизни и смерти, но и уже слишком долго не знал, куда приложить свои силы и самого себя, чтобы… быть нужным? Полезным? Делать что-то нужное для всех? Наверное, да. А раз так — что ж, еще один стражник не будет лишним. По крайней мере, я и правда умею фехтовать. Да и ребра скоро срастутся, до следующей луны сниму повязку, а там хоть на дальних трактах разбойников ловить — лишь бы при деле быть.

И вот — меня записали в добровольцы, и я сменил свою потрепанную одежду на форменное облачение. Теперь у меня были темно-серая туника, коричневые штаны, крепкие ботинки с высоким верхом, и двухцветный, наполовину серо-голубой, наполовину темный, вайдово-синий капюшон-худ с широкой, лежащей на плечах, круглой пелериной, украшенной городским гербовым шевроном.

На следующий день я уже заступил на службу. Знакомиться с городом по-настоящему, как пошутил капитан Менгор. И знакомство это началось с дежурства на стенах.

Стены Д’Лагрена росли кругом от древней башни-крепости, той, что была первой заложена на месте будущего города. Обнимали скорлупою ореховое ядро города, защищали его — явно не только от холодных ветров из с севера. Они были из серого камня, довольно-таки высоки и крепки. Новый Этен ни с кем не воевал — нынче, по крайней мере — но стены… стены. И крепость. Мы привыкли к угрозам, мы не могли жить без стен — я сейчас уже говорю «мы», потому что, пусть я и не помню, но я чувствую, что это так. Менгор и его отряд, лорд Галвэн и я были одной крови, не только как дети одного народа, но и как те, кто знает, зачем нужны крепости и оружие. Мы привыкли к мечам, стрелам и стенам. Что ж. Я не знаю, жили ли мы — наш народ — когда-либо иначе. И жил ли вообще кто-то иначе в этом мире. Мне казалось это само собой разумеющимся — наверное, не останься я без доброго куска своих воспоминаний, я бы даже не задумался об этом.

Сегодня со мной отправился в дежурство Тезвин — один из парней, что вместе с Менгором нашли меня тогда на берегу. Он был дружелюбным и неболтливым малым, этот Тезвин — и нас в последствии часто станут ставить дежурить в паре, мы здорово сработаемся… но это будет позже. Пока что для меня его лицо было был малознакомым, но не совсем чужим, а я для него, судя по всему, являл весомый источник любопытства.

Тез был темно-рус, ростом пониже меня и малопримечателен с виду — лицо спокойное, если не сказать сонное, глаза вроде как даже не смотрят на собеседника, губы строго сжаты. Но неприветливым или сердитым он не кажется — такому бы в разведку, подумал я уверенно. Если не всматриваться внимательно, так и не увидишь, что за полусонными серыми глазами — взгляд цепкий, как орлиные когти.

— Грозу надует скоро. Покружило-покружило давешний шторм, да снова к нашим берегам гонит, — Тезвин сощурился в горизонт.

Мы стояли на стенах, посматривали на дороги, бегущие песчаным шелком лент прочь от города.

— Авось выдохся уже. Шторм-то, — заметил я.

— Да хорошо бы, — Тез пожал плечами тогда. — Только гроза точно будет. Надеюсь, обойдется без еще кораблей на камнях! Мало кто еще окажется таков, как ты — Счастливчик!

Я засмеялся — прозвище, походя прилепленное Менгором, явно собиралось стать моим вторым именем. Я не был в особенном восторге, но возражать не стал — что же, может, судьбе виднее.

Я снова окинул взглядом округу: и небо, баюкающее в себе грядущую грозу — густая синь у горизонта, густые высокие шапки облаков, где белизна и индиго перемежают друг друга; и сухие покуда светлые полотна дорог, прорезающие зелень луговин, полей, перелесков — сквозь густую зелень садов за городом они текут, ныряют и петляют, ползут по ним пятна облаков; и роскошь тех самых садов — о, как они, верно, цветут по весне! Да и сейчас, в первой половине лета, тоже приятно взглянуть — вон яблони, их кроны круглы, и они точно прячут в листве плоды, что еще не налились. А над вишнями машут шестами мальчишки — гоняют птиц. От вишен ломятся прилавки на рынке, год нынче изобилен — и чтоб изобилие это тянулось дольше, мелькают привязанные к шестам обрывки тряпок и платков.

Мир вокруг был прекрасен — я смотрел сейчас на него так, как будто долгие годы сидел в подземельях. На все — на птиц и шесты, сады и облака, дороги и дальние поля, перелески и синюю полоску горизонта, за которым… а что за которым?

— Дорога на Наран, — я ткнул открытой ладонью в сторону одну из лент на пути.

— Ага, — Тез согласился со скучающей ленцой.

А я через миг едва не подскочил на месте, осознав, что только что произошло. Я вспомнил! Название! Вспомнил название и место!

— Погоди, так ты что-то помнишь? — Тезвин понял, отчего я рывком подался вперед, приник к зубцу стены, сильно свесившись через край, и прикипел взглядом к расстилающейся впереди панораме.

— Я… не знаю. Я не знал, что это дорога на Наран, пока не сказал этого. И ты подтвердил, и значит — я правда помню! — Я ликовал.

— Отлично же! — напарник ободряюще улыбнулся. — Ну вот, а говорил…

— Но, кажется, это все, — я погасил свою радость, когда на попытку выдрать из-под темного полога забвения еще что-то память вновь ответила молчанием. — Например, вот что там? Я не знаю.

Я махнул рукой в противоположном от самой южной ленты — дороги на Наран — направлении.

— Горы? — предположил я.

— Верно. Аскалонские горы, — кивнул Тезвин. — А говорил!

— Я просто угадал. Там густая синева и оттуда тянет холодным ветром который день. Горы. На севере всегда положено быть горам, — я пожал плечами. — Разве нет?

— Если ты вырос в Этене, то да, — Тезвин кивнул. — Ты здешний, Рудольф?

— А похож?

— Похож.

— Наверное. Может быть. Я не помню детства — ты знаешь, не то что бы совсем. Но ворованные яблоки из чужого сада и пригоршни спелых слив по осени, верно, были в жизни каждого мальчишки!

Тезвин усмехнулся:

— Да уж, не густо. А вот у меня в детстве была собака — такой здоровенный черно-подпалый кобель с рыжими бровями, я его звал Тангу…

— Нет, собаки у меня не было, — с сожалением отозвался я. Почему-то мне сделалось неприятно говорить об этом, ветру одному ведомо, почему.

Разговор увял вовсе, когда я, заметив вдали на одной из дорог повозку, постучал в медный блин, вделанный в пол, пяткой копейного древка. Внизу, на ближайших воротах, услышат, и будут готовы к гостям. Всего-то торговая повозка — селянин с возком ранней капусты и прочей нехитрой снеди, уплатил малую монетку и отправился дальше, но я отчего-то прилип взглядом к этой простой сценке и наблюдал за собравшимися внизу так, точно от их поведения зависела моя жизнь. Как поселянин — нестарый еще человек — кивает соломенной шляпой на слова старшего на воротах, как неспешно передает им положенную плату, как машет рукой куда-то себе за спину, наверняка рассказывая некую новость, как один из стражей спрашивает что-то и приезжий снова кивает, а на второй вопрос уже отрицательно качает головой, как взбирается обратно на возок и правит своей серой некрупной лошадью… Может, я пытался вспомнить еще что-то, да только ничего особого так и не вспомнил.

Махнул рукой, снова поглядел — дорога на Наран. Горы к северу — если ты вырос в Этене, то они обязаны там быть, непременно.

— Тезвин, — позвал я.

— Можно просто — Тез, — отозвался он.

— Расскажи про свою собаку. Про детство, про город. Или… или вообще про что угодно. Я же почти ничего не знаю, только вот как себе подобных бить чем потяжелее, — я тряхнул копьем.

Мне здорово надоело играть в засланного шпиона в, судя по всему, действительно родном мне краю, и решительно взялся это исправлять.

— Давно бы так, — Тез улыбнулся и принялся рассказывать, а я внимательно слушал. Это будет не первое и не последнее наше такое дежурство.

В одиночку я выйду на улицы или на стену еще ох как не скоро. Но когда этот день настанет, я буду твердо уверен — я действительно этенец. Это мой дом. И я в него вернулся.

Я, Рудольф, и на самом деле Счастливчик.

 В переводе с Корту — «Новые Королевства».

Глава 2. «Вы меня помните?»

Д«Лагрена, пусть и не сразу, но стал моим домом, даже если никогда ими не был раньше — я так и не смог решить, а уж тем более вспомнить, прав ли я в этом своем желании называть этенский древний городок родиной.

Все говорило за это — мне было просто и понятно почти все, что происходило вокруг, люди и мои соотечественники были таковы, как я обычно представлял себе, я занимался тем, что умел, и умел неплохо. У меня появились друзья — Тез и Менгор, Энер и Нан, такие же стражники, как и я.

У меня было все, наверное — кроме прошлого. Меня никто не помнил. Никто не знал, кто таков Рудольф-мечник, никто так и не узнал моего лица — ни в Д'Лагрена, ни в тех соседних поселениях, когда я наконец выбрался из серых надежных стен древней крепости на побережье.

Я поначалу часто спрашивал горожан — помнит ли кто-то меня? Мое имя, мое лицо?

Со временем перестал — ответы не отличались разнообразием. Собеседники обычно честно пытались мне помочь, но помощь их обычно заканчивалась на чем-то вроде «имя-то знакомое, знаешь, но оно не так часто встречается у нас. Если бы я лично знавал какого-то Рудольфа, я бы запомнил» или «прости, но я не был знаком с тобой раньше, я бы помнил, обличье-то у тебя, господин стражник, не из тех, что легко спутать с другими. Я думал, ты из Корту приехал, разве нет?» Итак, я ничего и не узнал.

Что касается внешности — не знаю, не знаю, самому мне судить сложно — всю жизнь я полагал себя обыкновенным. Но здесь я уже трижды услышал, что внешность у меня вполне себе запоминающаяся, и не видел причин моим собеседникам меня обманывать. Даже Менгор подтвердил — если бы у меня были близкие знакомцы, они бы вспомнили меня. А жить в городе, не заведя таковых, все же сложнопредставимо. Ответ был очевиден.

— Наверное, я только собирался к вам перебраться, — сказал тогда я. — Ну что же, я выполнил свою задумку, пусть и таким странным образом.

Город принял меня не тем, кто вынырнул из моря с пустой памятью, но тем, кем я стал уже здесь — стражником Рудольфом, мечником, любителем старых стихов, верным товарищем для новых друзей. И, по словам тех самых друзей, настоящим Счастливчиком.

Я закопал свою старую одежду на дне шкафа в моей комнате, что отвели мне при гарнизоне — пригодится разве что надеть, когда стану крышу чинить, если после дождя прохудится, да для какой работы еще. Подстригся по примеру Тезвина — оставил волосы до плеч вместо той косы, что была при мне поначалу, и стал носить их на пробор сбоку. На прямой сейчас мне не особенно нравилось, ибо от удара по голове, что я заработал при кораблекрушении, на лбу, у самой границы роста волос, остался совершенно неромантический круглый шрам — он через пару лет сойдет, конечно, но пока что красоты мне эта штука не добавляла. Болотницы с ним, подумал я, не болит и славно. Носил чаще всего форму — да на жалованье разжился еще кое-какими вещами, впрочем, без особого рвения. Вещи меня интересовали мало, мне хватало того, что есть. Порой я покупал книги — когда оставалось время их читать. Добром не оброс, зато знакомствами — вполне.

Узнал город — не вдоль и поперек, конечно, но неплохо — в конце концов, старые города до последнего закоулка могут знать только те, кто прожил в них всю жизнь. Я же провел в Д'Лагрена всего-то три луны пока что. Три луны! Иногда мне казалось, что почти пол-жизни, но я никогда не забывал настоящего положения вещей. Море швырнуло меня на этенский берег в самом начале лета, сейчас же оно клонилось к исходу. В полях пшеница налилась светлым золотом, а те самые сады за городом в самом деле гнулись к земле от яблок, и яблоки те были сладки и краснобоки, и царили на рынке, как перед ними — вишни и ежевика. Мальчишки сменили шесты на корзины, и каждое утро, я знал, собирали падалицу — из нее наварят сидра, и по осени будет целый фестиваль этого напитка, по всему Этену, не только у нас.

Мне нравилась моя новая жизнь.

Даже когда выдавались дежурства вроде сегодняшнего — муторные и тяжелые.

Это с моих слов сейчас можно подумать — мирная тихая заводь, а не страна, живи себе, в ус не дуй! Как бы не так — в любой заводи не обойдется без змей или зубастых рыбин, так и норовящих оттяпать что получше. Иными словами — и разбойники встречались в наших краях, и буйные наемники, едущие на север — или же с севера, оттуда, где неприветливый Аскалон и горные перевалы, и пронырливые тхабатские жулики… своих, местных жуликов хватало тоже.

Впрочем, жулики это неизбежное зло в нашей работе. Стража вечно разбирается с этой напастью — где бы эта стража не обитала.

Позднее лето. Под утро ложится глубокий, густой туман — близ города полно озер, и с моря все сильнее тянет влагою. Я пол-ночи ловил ушлого взломщика, устал и взмок, как беговой жеребчик, но дело сделал — сам пред очи лорда Галвэна не повел его, сдал встреченным в переулках Тезвину и Ронану. С поимкой до туманов я управился, и это славно. Сейчас мне ужасно не хотелось торчать в крепостных стенах, а необходимые бумаги я напишу, когда хоть немного отдохну. И лучшего отдыха, чем спокойное, неспешное патрулирование укрытых наползающим призрачным молоком улиц, я себе не мог сейчас пожелать. Только вот я ошибся на счет «тихого». Оставалось всего с пяток лучин до окончания моей смены, а туман загустел до такой степени, что я едва видел вытянутую перед собой руку, когда я споткнулся о что-то мягкое и тяжелое. В нос остро шибануло горькой солью и ржавчиной… и тяжким духом убоины. «Что-то» совсем недавно было живым. Под ногами глянцево взблеснула темная лужа, чуть дальше раскинулись какие-то перепутанные толстые веревки, мокро отливающие скупым бликом… требуха. Под ногами у меня валялось мертвое тело, и кровь, и внутренности курились паром — мертвое недавно было живым.

— Дохлая коза, леший побери, — выругался я от неожиданности, убрав руку с эфеса меча.

Я хотел было окликнуть кого-нибудь, да погромче, но острый, пронзительный крик прорезал туманную тишину. Потом раздался топот, я вновь схватился за оружие.

Но оно не понадобилось. На меня выскочила парочка перепуганных горожан — парень и девушка, молодые, чуть ли не подростки.

— Там! Там, господин стражник! Мертвая голова на углу валяется, и кровь кругом!

Я двинулся за ними — девушка едва ли не заикалась от испуга, парень храбрился, но тоже явно был под впечатлением. Его, впрочем, хватало на то, чтобы указать тот проулок, где обнаружилась голова. Я успел передумать уйму всякого, пока шел за ними.

— Коза. Дети, э, граждане свободного Д'Лагрена, это коза, — я чуть не рассмеялся от облегчения, когда обнаружил указанную голову. — Там в улице, где вы меня нашли, собаки загрызли козу, и вот наверняка оттащили голову… вы слышали что-нибудь?

— Нн… нет, господин Ру… Рудольф, верно? — паренек меня, оказывается, узнал. — Мы не особенно прислушивались, так вышло. Я провожал Энору домой, мы болтали обо всяком, пока она не…

— Не наступила в лужу крови, — закончила девушка, наконец совладав с собою. — Я удивилась — почему мокро? А потом мы увидели, что это голова…

— И побежали. И не рассмотрели, что она козья, — закончил я, усмехаясь самым дружелюбным образом. — Давайте я провожу вас, что ли. Обоих.

— Мы на одной улице живем, — парень кивнул.

Молодец, не стал изображать героя, подумал я. Я бравировал перед ребятами, потешаясь над их страхом козьей головы, но про себя думал совсем не об этом. Что за собака такая разодрала козу… бесшумно? Или это я просто настолько провалился в собственные мысли, что не слышал возни? В любом случае, не слишком хорошо, когда по городу носится собака, грызущая чужой скот. И что скот болтается в ночи по улицам — тоже не дело. Надо выяснить будет, чья это коза была.

Я довел парочку до их улицы, долго стоял и вслушивался в сонные скрипы и вздохи городского раннего утра… ждал чего-то. Тихого цокота собачьих когтей или шумного дыхания. Или серой тени за белесым маревом. Мне было… не по себе. Не страшно, нет — это чувство напоминало назойливую соломинку под рубашкой, скребущую, щекочущую кожу — то под лопаткой, то в боку, то в районе живота, пока ощущение не собралось где-то за ушами. Щекотка в мыслях, точнее, в самом преддверии мыслей — и я не мог дать ей названия. Это было неприятное, тревожное ощущение… и ужасно знакомое. Когда я вернулся за козой, ее уже не было. Зато у меня в мешке была голова. Мешок всегда болтался в сумке любого стражника, выходящего в ночную стражу — мало ли зачем пригодится. Ну что ж, пригодился.

Надо спросить будет у Менгора, бывают ли у нас тут бешеные собаки. Если да, придется что-то с этим делать.

Продолжения «козьей» истории ни назавтра, ни через день не последовало — Менгор хоть и не поднял меня на смех, но высказался в том смысле, что я излишне много придаю значения мелким происшествиям. После похвалил меня за поимку взломщика и посоветовал пару дней отдохнуть от ночных дежурств, списав подозрительность мою на утомление. А голову, хоть и не посоветовал выкинуть сразу, все же счел погрызенной обычной собакой — покрутил, вздохнул и вернул мне со словами:

— Вон, отдай служкам, пусть сожгут или закопают эту падаль. Ничего особенного — если пес и был бешеный, он живо объявится, там и пристрелим. Из-за одной козы шум поднимать нету смысла, да и народ в городе не так уж и глуп — поди еще сами отловят.

На пару с Тезвином мы все же выяснили, что козу убрать велел своим слугам хозяин ближайшего дома — его разбудил поднятый перепуганными прохожими шум. Коза же принадлежала соседу предприимчивого горожанина. И больше никто, ничего и нигде — не видел, не слышал и не знал.

Я готов был смириться с тем, что оказался излишне мнителен, и во всем согласиться с Менгором. Я — да, но вот все та же соломинка, вертящаяся где-то у затылка — нет.

Три дня я честно отдыхал от ночных дежурств. Скучал на стене, любуясь садами, рыжеющим к осени разнотравьем лугов и синей полоской горизонта, болтался по рынку, хрустя яблоками и пирогами с сыром — торговцы часто подсовывали стражам угощение «просто так», а на самом деле в надежде, что нынче за их добром присмотрят получше, чем за чьим другим.

Пил вино с друзьями по вечерам, обсуждая сплетни — пока в этих сплетнях не прорезалась снова тема загрызенного мелкого скота и каких-то бестолковых, хаотичных нападений на чужие дворы — там пропала собака, сям — пяток куриц, где-то в щепу изгрызли калитку или испортили корзину.

Если по началу жаловались горожане — те, кто жил на окраинах, как и хозяин первой козы — то потом все больше поселяне из окрестностей.

Звучало несколько раз словцо из корту — «чакабре».

Его я слышал впервые, но выяснить не успел — один из постояльцев трактира, где мы сидели тогда — он назывался «Зеленое Яблоко» — возразил: «чакабре» -де, во-первых книжная выдумка, а во-вторых, этот зверь не грызет, а как бы высасывает кровь из жертв, хотя да, предпочитает лакомиться козами или телятами. Оставалось верить, что говоривший — с виду и сам из Корту — знал, о чем вел речь. С ним многие согласились тогда, и общая версия выплавилась в предположение о собачьей стае, забредшей в город.

Никого это особенно не удивило, но радости в этом тоже никто не выдел.

— Одно худо, — подумав, сказал я в один из таких вечеров, когда снова поднялась тема распоясавшихся собак. — Скоро урожай снимать. Яблоки, хлеб, тыквы в поле. Как бы не разошлись эти самые собаки не к месту. Люди опасаются, вон калитки уже начали охранными рунами разрисовывать.

— Хлеб снимать или в полях работать всегда народ ходит со сторожевыми да пастушьими собаками, потому что волков в округе, друг мой Рудольф, всегда было в избытке. Это в город и в сады они не лезут, — возразил мне Нан, и Тез поддержал его кивком.

Я мимоходом вяло отметил про себя — надо же, а я и это успел забыть. А ведь и правда.

— Зато в садах могут те самые собаки навести шороху, — не отступал я. — Да и не нравится мне само то, что стая откуда-то взялась вообще.

— Это как раз не диво, — Тезвин пожал плечами. — Да, сам Новый Этен не воюет уже не один десяток лет, а вот у наших соседей — Марбод Корту, Аскалона и Тхабата — никогда не было согласия меж собою. Граница, дружище. Не так далеко. Могли и забрести после заварушки какой. Налетели, скажем, тхабатцы на поселение. Устроили там грабеж и разорение, пожгли сколько-то дворов — и люди, например, снялись и уехали, кто куда. Не все потащили с собой собак, не все собаки и до той поры имели дом, но кормились из милости подачками. А тут не стало кому подавать — и собирайся, кочуй куда глаза глядят и лапы несут тоже.

— Только их нигде не ждут, везде уже кто-то да живет, — закончил я, поняв, к чему Тезвин клонит. — Звучит логично. Ну и что делать будем?

— Как что? Народ попросит — прочешем сады. А нет — что Менгор, ну или сам лорд-командир скажет, то и будем, всего делов! — рассмеялся Нан. — Мы, Руд, мужи невеликой воли, мы стража. А стража делает то, что велено. За нас вон пусть капитаны думают.

Я ухмыльнулся, но не ответил — потому что считал немного иначе. Да, что скажут, то и делаем. Но свою-то голову, честь и совесть никто не отменял! Да и то сказать — Менгор, другие капитаны или паче того, лорд Галвэн, вряд ли за всем досмотреть успеют. Даже если у них работа такая. Я подумал еще и сказал:

— Ну, как хотите. А я Менгору расскажу, пожалуй, и про «чакабре», и прочие измышления народа.

На меня замахали руками, потом предложили еще заказать пирог и выпивки, да и сменить тему. Я не стал отказываться.

Впрочем, стоило мне вознамериться подокучать нашему капитану, как оказалось, что за меня это сделали наши же горожане. Едва я раскрыл рот, заикнувшись про неведомую чакабре, как тут же сполна получил менгорова раздражения и недовольства:

— Слушай, ну вот стража только собакам хвосты не крутила! На собак довольно и пятка крестьян с вилами да пары охотников с луками! Ты предлагаешь сорваться и прочесывать пригородные сады в поисках, прости, зверушки из книги? Или обычного десятка отощавших собак?

Я опустил голову. Мне было стыдно. И одновременно соломинка в затылке превратилась в раскаленную иглу острейшего беспокойства. Никогда мне еще не было так… неуютно.

— Рудольф, у нас есть дела посерьезнее. Видимо, нам в самом деле придется готовиться к более серьезным вещам, чем собаки или ловля мелких воришек — если ты слушаешь сплетни про неведомых зверушек и обгрызенные калитки, то я слышал кое-что посерьезнее. И не только я, если на то пошло. Совет города сейчас занимают вопросы того, что творится у кортов, гораздо больше.

— Всегдашняя война в Корту имеет отношение к нам?

— Может начать иметь, — сухо заметил Менгор. — У тебя есть какие-то более серьезные аргументы по поводу твоих, хм, измышлений?

— Я не могу объяснить, — очень тихо произнес я. — Я не знаю, что и как, но мне не по себе. Мен, скажи мне как друг, а не как командир — как думаешь, я похож на того, кто стал бы тревожить тебя попусту?

— Ты больше похож на того, кто стал бы разбираться, влипнув в какую-нибудь пакость, — отозвался Менгор. — Но я сам тебя прозвал Счастливчиком, знаешь ли. П