Оглавление

Пролог — Память

Был прекрасный майский день, воздух, словно переполненный цветением сирени, источал мягкий приглушенный аромат. Легкий ласковый ветерок, набегающий со стороны низкого берега реки Жабай, шуршал молодыми листочками тополей, а те отвечали ему игрой светлых листочков, какими они бывают только весной. Сергей сидел на парковой скамье, на бывшей парковой аллее, в бывшем городском парке районного города Атбасар.

Здесь он родился в далеком уже 1961 году в мае месяце, на тогдашней станции одноименного города. Он очень любил свою родину за ее бескрайнюю степь, усыпанную благоухающими тюльпанами, красотой и вкусом которых он всегда безмерно наслаждался. Где, как не здесь, можно было искупаться в море цветов, когда от горизонта до горизонта ты видишь благоухающее разноцветье крупных жёлтых, красных, белых тюльпанов, которые покоряют тебя с первого раза и навсегда. Степной ветер приносит к тебе запах разнотравья, пьянящий твои ноздри, а ковыль, как мягкое ласковое одеяло, стелется перед тобой, покачиваясь большими перекатами и, как волны морей, зовет тебя в свои бескрайние просторы.

Весна, особенно ее последний аккорд — май — всегда пленяли воображение Сергея, рождали в нем новые мысли и мечтания. Еще он очень любил осень, особенно теплую, сухую и продолжительную. Она дарила непревзойдённые запахи пшеничных полей, таких же бескрайних как сама степь, буйство красок в парках и скверах, по которым он так любил ходить, оставаясь один на один со своими чувствами и самой природой. Именно прохаживаясь здесь, вдали от сует городских, он отчетливо понимал Пушкина и его поэзию.

Казахстан, где волей судьбы ему посчастливилось родиться, научил его очень многому, что так пригодилось ему во всей жизни. Его разнообразные красоты всегда притягивали и поражали. Восточный Казахстан с его изумительными пейзажами лесов и предгорий, с хрустально чистой водой в скромной горной речке Ульба, которая весной вдруг становилась могучей и широченной, и с ревом и грохотом катилась в низину. А закаты и восходы солнца над «Медвежьей горой» в маленькой затерянной деревушке Черемшанка дарили такую неописуемую красоту, что хотелось стоять и смотреть на это явление, не отрываясь, боясь пропустить любую крупинку парящего в лесной глуши счастья. Все невзгоды и неприятности пропадали в эти минуты, земные заботы становились мелкими и незначительными перед этой величественной природой. А служба, проходившая в этом живописном месте, уже не казалась чем-то обыденным и нудным. Особую экзотику придавало само население деревеньки, люди здесь жили крепкие и умелые, потомки раскольников петровской поры, не принявшие новое учение церкви — старообрядцы. Они любили все, что было вокруг них, и эту любовь передавали из поколения в поколения. А южный Казахстан, особенно со своей жемчужиной Алма-Атой, которая лежала как драгоценный брильянт в оправе Заилийского Алатау, и горы своей широкой статью создавали в городе особый микроклимат. Тенистые аллеи дарили щадящую прохладу в знойный день, а многочисленные парки и скверы летом просто поражали красотой клумб и их обилием. Чем выше к горам подымался путник, тем ароматнее и ароматнее становился воздух. Особенно радовала дорога на Медео, где в изобилии цвели сады с райским яблоком «Апорт», гордостью местных селекционеров. Вкус и запах этого яблока не передать словами, его можно только попробовать, но раз вкусив, вы уже никогда его не позабудете и навряд ли какое-либо яблоко на земле может соперничать с алма-атинским «Апортом».

Алма-Ата — как много чудесных, сказочных дней подарила она ему, как он ее любил преданно и нежно, словно сдержанный юноша гордую и недоступную красавицу. Она щедро одаривала его прохладой вечерних улиц и проспектов, живительной влагой своих фонтанов, коврами своих роз и вершинами седых гор, но всегда оставалась чарующе манящей и загадочной, как ослепительная царица для своих подданных. Здесь он закончил 8 класс средней 101 школы, которую тоже очень любил, здесь он бежал почти ежедневно на занятия в секции бокса, испытывал самые благоговейные чувства ученика перед своим учителем-тренером, который воспитывал мальчишек настоящими мужчинами, и чьи уроки остались с ним на всю его жизнь. Жаль, что он так мало прожил в этом благодатном городе, в котором так любит бывать.

Казахстан, Казахстан такой разный и такой прекрасный, хранящий в себе так много памяти и событий — его родина, страна его детства, юности, молодости. Именно он подарил ему лучшего друга — Виктора, который прошагал с ним всю свою такую небольшую по человеческим меркам жизнь. Был его сослуживцем в армейские годы, его свидетелем на свадьбе, с которым после армии сдружились уже семьями и с которым мечтали как-то приехать сюда, на свою родину, пройти по улочкам родного Атбасара, где оба родились, откуда ушли в армию. Куда первым вернулся Виктор, а затем, после годичной разницы, и сам Сергей, где так спорно-благополучно протекала их жизнь, вплоть до отъезда Виктора с семьей в Германию.

Всматриваясь в реку их так далекого детства, Сергей думал, как причудливо складывалась их с Виктором жизнь, словно два ручейка, имеющие разные начала, в некоем месте вдруг сошлись в одном мощном русле, пробежали совместно какую-то определенную кем-то дистанцию и, словно вынырнув перед высоким порогом, обошли его каждый своим индивидуальным путем, надеясь соединиться там, где река делала крутой поворот, но, к сожалению, не все учли. И прежде всего внешние обстоятельства, окружающую среду, и, конечно, собственные силы. Сергей встал на этом берегу, он оказался один — его друг по независящим от него причинам не смог стоять с ним вместе. Они после этого высокого порога в их жизни как две параллельные линии, бегущие в бесконечность рядом, там за горизонтом. А может, вопреки законам геометрии, линии в бесконечности сходятся?

Мы оказались здесь разными путями, разными народами, прожившими где-то одинаковую, где-то разную жизнь. Нас то вела нужда, то гнали власти. Мы то были счастливы, то несчастны, но, главное, на этой земле в нашем Казахстане родилась какая-то уникальная общность. Мы научились выживать в этих суровых условиях. Эту природу мы уже не воспринимали как какие-то выселки, мы приняли эту землю всем своим сердце, мы считали ее своей родной, своей родиной и нам не было ущербно в этой степи, так далеко от цивилизованных центров. В нашем маленьком пятидесятитысячном городке мы старались жить полнокровной жизнью, ценить то, что имели, и не гнаться за сверхжеланиями, не замыкаться в собственном эгоистичном мирке, а быть открытыми для всего такого интересного и увлекательного мира. Нам было достаточно съездить в отпуск к морю или в какой-то большой или сверхбольшой город. Мы не чувствовали себя ущербными от того, что живем в нашем маленьком городе, потому что долгие годы отлаживался определенный ритм жизни, выстраивались определенные правила, многое или почти все вокруг нас было понятно и предсказуемо, мы могли планировать. Мы никогда и ни в чем не зацикливались на так называемых мировых проблемах, не стремились кого-то учить жизни, мы просто жили. Здесь и сейчас. Мы растили своих детей и желали им лучшего будущего в соответствии со своими представлениями о таком будущем. Мы были теми, кем сделали нас наши родители, а они — теми, кем сделали их наши деды и прадеды, неся на себе весь опыт предшествующих поколений. Этот опыт был разный, но часто говорил об одном. Можно бесконечно говорить: «такое время, такие люди», однако сама жизнь подсказывает то, что несмотря на разные эпохи, столетия, года, во все времена, во всех обстоятельствах недостойный человек только и ищет, и находит себе оправдания «на все случаи жизни», а сильная настоящая личность остаётся ею на века, и над нею не властно время. Таким и был Виктор, его лучший друг, который незримо стоял с ним плечом к плечу и любовался их общей родиной.

Всматриваясь в прошлые года и столетия, Сергей силился понять, как так случилось, что на этой благодатной земле Казахстана в исторической перспективе сошлись судьбы многих народов, репрессированных и прибывших сюда по доброй воле, в период столыпинских реформ, и всех эта земля приняла и взрастила, дала кров и убежище, пропитание и сочувствие. Именно здесь родилось такое явление как равенство и уважение к культуре любого народа, живущего по соседству. Интересный опыт исторической ассимиляции европейцев, в частности, немцев, реже иных европейских народов, представляющей целый пласт судеб, берущий свое начало с «указов» российской императрицы Екатерины II, получившей нарицательное имя — «Великая» и одинаково уважаемой как на западе, так и на востоке. И как хочется помнить о том, что ту историю — историю золотого Екатерининского правления — творили конкретные люди, в том числе и переселенцы с тогда еще раздробленной Германии.

Процесс укоренения новых подданных Российской империи нес в себе значительные трудности и даже трагедии, но, несмотря на это, европейские крестьяне и ремесленники решились на переселение, и прежде всего их гнала нужда и бесперспективность собственной жизни. Они осваивали Россию не менее трудно, чем «Старый свет» осваивал Америку, но здесь они обходились без насилия по отношению к местному населению. Создаваемые ими колонии позволяли ему сохранять собственную культуру и язык, в тоже время они не могли быть полностью защищёнными от влияний местных культур народов, проживающих вокруг, на конкретной территории расселения. Следовательно, возникал процесс обмена культурными традициями, так сказать, некая территориальная субкультура — явление на редкость интересное и до настоящего времени не получившее должного внимания общества. При этом, живя колониями, немцы были вынуждены много информации, касающейся истории своих родов, передавать устной речью, путем бережного пересказывания «из уст в уста», такой информацией изобилует любая семья немцев — колонистов — переселенцев — репатриантов. Интерес также вызывает исторический опыт немцев как разделенного народа, особенно с 1917 г. по 1991 г., когда данный народ не имел реальной возможности к воссоединению. За этот период немцы понесли наиболее тяжелые потери, связанные со Второй мировой войной, и, как следствие, «Отечественной войной Советского Союза 1941—1945 годов, повлекшей ликвидацию «Поволжской» республики немцев, их массовую депортацию в Казахстан и значительные ограничение в гражданских правах.

На протяжении многих лет, особенно после «оттепели 60 годов», 22 съезда партии, на котором Н. С. Хрущевым была объявлена борьба с «культом личности Сталина», немцы добивались от центральной власти своей реабилитации, возрождения «Поволжской» республики немцев. Наконец, в 1979 году ЦК КПСС была создана комиссия для решения данного вопроса, и было принято решение о создании на территории Казахстана, в Целиноградской области, Ерментауском районе, немецкой автономной области. Однако данное решение не было воплощено в жизнь из-за начавшихся в 1979 году в ряде областей Казахстана националистических выступлений казахов против такого решения властей. В значительной степени это и послужило основным спусковым крючком для массового отъезда немцев на историческую родину в Германию. Сам процесс этот шел трудно с частыми столкновениями с откровенным криминалам и саботажем местных властей. К тому времени возникло множество смешанных браков немцев с представителями других национальностей, что порождало, в том числе, дополнительные трудности при подаче документов на выезд. И, конечно, в жизни немецкого народа на территории Российской империи, Советского Союза, Казахстана, Федеративной республики Германии, как и в любом другом, всегда тесно сосуществовали: любовь между мужчиной и женщиной, профессиональные успехи и достижения, межличностная конкуренция, дружба и благородство, ложь и предательство. Конечно же, не обходилось без внутрисемейных конфликтов, конфликтов между семьями и целыми фамилиями. Одним словом, всего того, что так красочно и всестороннее наполняет человеческую жизнь, делает ее осмысленной и продуктивной, а к преклонным годам позволяет с гордостью оглянуться назад и прозорливо вглядываться в будущее!

«И всё-таки как же это все было», думал Сергей и напряженно вглядывался в даль ушедшего двадцатого столетия. Обрывки услышанных рассказов. сведений и пересказанных легенд выстраивались в четкую линию событий, за которыми мелькали конкретные люди, знакомые и не очень, но настолько интересные, что он не мог отделаться от мысли о том, что они продолжают существовать пусть сейчас только в его голове, и ему казалось, что многое из того, о чем он точно знает, они пытаются донести до своих потомков, увлеченных действительностью, погруженных в такой быстро меняющийся мир новых технологий и возможностей. Но для того, чтобы этот мир состоялся, им, ушедшим в историю, еще как пришлось потрудиться и пережить не одну трагедию в своих собственных жизнях. А так хочется своих потомков предостеречь от вольного и не уважительного отношения к их многотрудному опыту.

Екатерина II

Всматриваясь в широкие окна дворца, молодая Екатерина перебирала мысли о своем будущем в этой пока еще чужой, но чем-то манящей стране — России. Она видела, как огромна ее территория, неровность развития отдельных частей, слабость науки и современных методов развития. Образ Петра Великого не давал ей покоя, как сумел он провести, казалось, немыслимые реформы. И как дело его рук постепенно угасало и скатывалось на зыбкую почву державного блаженства. Ее муж, увенчанный однобоким копированием чужого опыта, был сосредоточен на себе, своей, наконец-то наступившей вольности — свободе. Но отчего, думала Екатерина — от женского давления, ограничений, указаний, дождавшись периода абсолютной власти, он оказался неспособным к ее ношению, человеком, не видящим далее своего дворца, щедро раздаривавшим завоевания своей армии, не щадящим чувств собственного народа. Ему было достаточно собственной власти и собственного величия, он не соединял его с судьбой своей империи и судьбой своих поданных — народа. Можно ограничиться ролью правящей императрицы, хорошо жить и сладко спать, размышляла молодая Екатерина, но ей очень хотелось править сильным, могучим государством, которое бы уважали соседи, которое могло бы влиять на политику и развитие мира. С таким мужем этого не достичь, может, попытаться его переубедить, может, не все потеряно, думала Екатерина и тут же натыкалась на ответ: «Нет, муж испил власть, проявил первый опыт ее применения и не желает меняться, его уровень — это уровень захолустного правителя-самодура и ничего большего не желательно».

— Но ведь мне, мне лично, этого мало, слишком гнетет прошлый опыт, этот уровень я прошла, в нем ничего привлекательного нет. Да, я немка, и народ, которым я управляю, мне изначально чужд и непонятен, но я привыкаю к нему, к его культуре и быту. Я вижу его таланты, сердечность, привлекательность. Кем и чем! Кем и чем, — думала Екатерина и тут же отвечала: — Народом, дарованным мне богом! Я, именно я, хотела бы править просвещенной и сильной империей, раздвигающей свои границы и преуспевающей в мире. А для этого нужны головы, руки, способные принести новые опыты, современные уровни труда, повести за собой окрестное, работящее население. Как это сделать, как?

Екатерина до боли всматривалась в окно, а мысли бежали и бежали, то теряясь вдали, то всплывая ясным образом первостепенных дел. В такие мгновения Екатерина понимала, что для реализации задуманного ей нужна полнота власти и надежные, разумные соратники.

— Ах, если бы, — думала Екатерина, — ах, если бы… Но Петр, нет, это невозможно, — тяжелый вздох сдавливал ее красивую грудь, она энергично спускала и подымала руки, и все же в ее голове все зрело и зрело убеждение, что и как нужно делать с Россией. Ее Россией, сильной и развитой, уважаемой соседями…

Фрицы

Еська от своего друга Роберта услышал о приезде в соседнею деревню вызывателя. Роберт скороговоркой стрекотал о том, что русская императрица зовет работящих немцев, французов, голландцев и других в свою империю, на работу по освоению земель, коих в России великое множество, что за это она готова платить деньги, и немалые. Всего, что говорили в соседней деревне, Роберт пересказать не смог, слишком невнимательно слушал, но главное он понял четко — привилегии переселенцам обещались немалые.

Любопытство так и распирало Еську, наскоро собравшись, он отправился в соседнюю деревню Альхольт, через час он уже рассматривал вызывателя Щульца в небольшой группе людей — местных крестьян. Вызыватель был человеком крепкого телосложения, одет он был скромно, в зеленый камзол с красными отворотами, на голове был белый парик. Шульц размахивал какими-то бумагами, часто тыкал в них пальцем и заострял внимание слушателей на материальных выгодах предприятия.

— Это Указ русской императрицы Екатерины II, — говорил Шульц. — Она обещает каждому переселенцу свою защиту и покровительство, обещает, что все желающие поселиться в России и добывать себе лучшее пропитание обработкой плодородных, но еще невспаханных земель, могут обратиться к русским посланникам, которые и отправят их в Россию. Ныне сим объявляется, что все являющиеся во Франкфурте-на-Майне русскому комиссару и им принятые в колонисты, будут пользоваться следующими выгодами: на прокормление будет выдано ежедневно взрослому мужчине 16 крейцеров, взрослой женщине и каждому подростку, обоих полов, — по 10 крейцеров, и ребенку — 6 крейцеров. Отправленные в Любек колонисты будут пользоваться бесплатно квартирой, а в пути для женщин и детей будет дана подвода. В Гамбурге или Любеке колонисты также будут размещены по квартирам и довольствованы кормовыми деньгами до посадки их на суда для отправки в Россию, причем на суда будет также доставлен провиант. По набору в Любеке достаточного количества колонистов будет нанят для них особый корабль, на который, кроме колонистов, никаких пассажиров допущено не будет. Также гарантируется доставка до места за счет казны, гарантируется свобода вероисповедания, освобождение от воинской повинности и беспрепятственное возвращение на Родину.

Сказанное ласкало слух и манило перспективой. Еська дождался конца выступления вызывателя, а также окончания всех расспросов местных крестьян. Как только вызыватель остался один, Еська подступил со всей решительностью узнать больше и точнее о кампании.

— Скажите, — бегло протараторил Еська, — а выделенные деньги не надо будет возвращать?

— Нет, — ответил вызыватель и продолжил, — ведь они идут на твое обустройство, то есть ты их проживешь. Как же ты их сможешь вернуть?

— А как же тогда вы узнаете, что я их употребил по назначению? — парировал Еська.

— Видишь ли, — неспешно отвечал вызыватель, — страна у нас большая, чтобы по ней даже вернуться обратно, нужно будет их приумножить, а приумножая, мы уверены, ты, естественно, втянешься в работу. Осядешь, заживешь лучше, чем здесь и, поверь мне, ты и сам не захочешь бросить все, что приобрел, и уехать, да и к чему, к той вот твоей нищете?

— Тебя как зовут-то? — спросил вызыватель.

— Иосиф — гордо ответил Еська.

— Послушай, Еська, сколько человек у тебя в семье? — спросил Шульц.

— Так семь со мной будет, — ответил Еська.

— И что же, вы хорошо живете, всего вдоволь? — продолжил вызыватель.

— Да живем как-нибудь, хотелось бы лучше, но все так живут, — ответил крестьянин.

— Хотелось?! Так я тебе и предлагаю самому сделать что-то для этого. Воспользуйся Указом императрицы, с нажитым-то везде хорошо, а вот наживешь ли ты что-то здесь, я сомневаюсь! — убеждал Шульц.

Беседа длилась еще полчаса, за которые Еська успел хорошо ознакомиться с Указом, условиями и личностью Шульца. Желание попробовать щекотало ноздри, голова и руки Еськи покраснели, сердце колотилось в тревоге и восхищении. Видя томительное терзание Еськи, Шульц покровительственно улыбнулся и почти распевно сказал:

— Ну, ты, парень, поговори с семьей-то, я в харчевне Кляйна еще два дня буду, решитесь, приходи, оформим, ну, а нет, думаю, прогадаете, но дело ваше.

С этими словами Шульц резко развернулся и пошел по направлению к харчевне.

— Бывай, — бросил он Еське.

— До-сви-да-ния, — протянул Еська и заспешил домой.

Отец Еськи был уже дома, когда тот вошел в дом.

— Пап, можно с тобой поговорить, — протянул Еська.

— Что еще? — сурово спросил отец.

— Я был в деревне Альхольт, там слушал вызывателя, так вот он от имени русской императрицы Екатерины II приглашает в Россию, осваивать земли.

Отец Еськи был человеком рассудительным и сметливым, но, к сожалению, не сумевшим выбиться из бедноты. Его рыжеватые волосы слегка вздернулись, натруженные ладони раскрылись, и он медленно произнес:

— Ну-ка, ну-ка расскажи, а мы послушаем.

Остальные домочадцы с интересом переглянулись. Еська быстро, как умел только он, передал весь рассказ вызывателя, посвятил в суть вопроса, добавил свои комментарии и замер, ожидая реакции отца.

— Да…, — заманчиво ответил отец, — только, видишь ли, сынок, здесь мы у себя дома, а там, в этой земле, кому мы нужны?!

— Папа, но ведь там у нас будут деньги на подъем, а здесь, когда мы хоть что-то подобное заработаем, сколько пройдет лет? — убеждал Еська.

— Так-то оно так, но все же здесь наша Родина, здесь мы все знаем — обычаи, порядки, природу. А там? — возражал отец.

В голове Якова бурлили мысли, они то вспыхивали ярким пламенем, то гасли падающей звездой. Он понимал, что его старшему сыну хотелось вырваться из беспросветной бедности, ощущать себя более свободным человеком. А если ничего не получится, если эти радужные надежды только на бумаге царского указа да в устах вызывателя, всего-то выполняющего свою работу за деньги. А ты тронешь семью из девяти человек, семеро из которых дети, а старшему всего-то 16 лет. Что тогда? А если ты ошибаешься, и твой старший сын прав, и должно и нужно попробовать, может быть, это шанс для всех нас, и он единственный в этой жизни, а ты его отсечешь, загубишь? Что тогда? А как узнать? Не попробовав, как понять? А пробовать боязно, такая ответственность на твоих плечах. Он взглянул на свою жену Марию, которая из-за тяжелого труда раньше времени постарела, куда-то ушла ее румяная девичья краса, улыбка, руки загрубели и, самое главное, не видно никакой перспективы сегодняшнего положения. Мария и дети его самое большое богатство. Он бился и жил ради них.

— Что поделать, что? — думал Яков. Наконец он поймал на себе взгляд жены.

— Решать тебе.

Этот взгляд он понимал давно с первых дней совместной жизни. Яков втянул в себя воздух и медленно выдыхая, проговорил:

— Ну, вот что, Еська, завтра сходи в Альхольт, встретишься с вызывателем, я подойду позже, как закончу работу, вечером примем решение… Мария, давай ужинать!

Семья мгновенно ожила и стала привычно занимать свои места за столом…

Циммерманы

Дорога до Санкт-Петербурга показалась довольно утомительной, семья Циммерман, состоящая из пяти человек, двоих взрослых и троих детей, с интересом вглядывалась в чужую страну, в ее просторы, нравы и обычай. Ганс, глава семьи, был отменным плотником, но на родине, в Германии, еле сводил концы с концами, прокормить троих детей было сложно, а с женой, милой его сердцу Матильдой, они мечтали о большом количестве отпрысков. Ганс решился на такое резкое изменение только после совета с женой, он ее очень любил, дорожил ею и поэтому в сложных вопросах всегда прислушивался. Матильда была женщиной, что называется, с характером. Черные как смоль глаза, упругая талия и озорной характер делали ее привлекательной невестой. Но, к сожалению, ее семья не была зажиточной, и потому она могла рассчитывать только на себя. Ганса она заприметила далеко в детстве, уж больно ловко он работал руками, трудолюбивый и доброжелательный, он еще тогда понравился Матильде, хотя она всячески скрывала это. Даже когда от парней стало не продохнуть, а случилось это после наступления 16 лет, когда Матильда расцвела, как нежный бархатный цветок и от нее всюду распространялось благоухание, поражающее парней наповал, то ей стоило немало хитрости и усилий для того, чтобы расшевелить застенчивого Ганса, подвигнуть его на ухаживания, вступление в соперничество с другими крестьянскими детьми с целью завоевания ее внимания. Ганс был застенчив и не так поворотлив, как хотелось, лишь «случайные» встречи и «случайные» разговоры с красавицей Матильдой смогли зажечь робкое пламя зарождающейся любви в сердце Ганса. А это пламя надо было уберечь от встречного ветра, от бурь и порывов, а также от иных неожиданных опасностей на деревенских тропинках. Матильда терпеливо и изобретательно выстилала начальную тропинку их жизненной дорожки россыпью своего смеха, улыбок, движением грациозного девичьего тела. И лишь убедившись, что условия созданы достаточные, предоставила право Гансу действовать самостоятельно. Ганс и не заметил, как в его сердце разгорелось настоящее пламенное чувство к Матильде. Теперь он надеялся только на одно, на ее желание ответить ему взаимностью, теперь он не мог уже отступить, он был готов сокрушить любую преграду на этом пути. Матильда была желанной и труднодостижимой целью. Но это лишь подзадоривало Ганса. И он смело шел вперед, пока не добился сватовства и женитьбы на Матильде. Поэтому, когда семья стала расширяться и средств к проживанию стало не хватать, Ганс ухватился за возможность обустройства на новом месте в России.

— Вот заработаю и вернусь, — планировал он, — и тогда мы заживем!

Наконец они прибыли до места своего расселения — среднего течения Волги, и стали обустраиваться. Благо для трудолюбивого Ганса работы было не то, чтобы достаточно, ее было так много, что делать — не переделать. Колонисты подселились в крестьянских избах местного населения, предстояло построить жилье для колонистов-немцев, вдали от стоящих деревень, на выделенных участках земли. Так как основным материалом был лес, коего было выделено в изобилии, плотницкой работы было предостаточно. Дети Ганса были еще сравнительно малы, мальчикам было по 3 и 5 лет, девочке 7 лет, конечно, работники с них были пока неважнецкие. Пришлось собирать бригаду из местных крестьян и своих соплеменников-колонистов. Спасало умение работать слаженно и верно. Так как Ганс был человеком терпеливым и добросердечным, к нему охотно шли в помощники, ведь иметь хозяина работ незлобливого и справедливого всегда большая редкость. Первым делом на сходе немцев-колонистов поделили границы выделенных земель, расположение административных и вспомогательных зданий общей надобности.

Так рождалось немецкое хозяйство, включающее в себя элементы общего и индивидуального пользования. Начальство, отряженное на положение немцам, всячески старалось помочь, ведь оно отвечало за то, чтобы крестьяне, население укоренилось, расширилось и стало верными поданными империи. Сами немцы поначалу рассматривали эту экспедицию в далекую Россию, как временное явление, главной задачей которого является благосостояние, способствующее удачному возвращению на Родину с иными возможностями для доживания своего века в сытой и удобной старости. То есть, в основной массе немецкие обездоленные крестьяне и мастеровые прибыли на российские просторы попросту на заработки, на временную вахту.

Вот и Ганс поставил перед собой цель заработать побольше средств и вернуться с детьми и Матильдой в Германию, более мягкую по климату, привычную по мышлению и хозяйствованию. Где, конечно же, будет лучше детям расти в своей среде. Но, как говорится, «человек предполагает, а господь располагает», так и у Ганса работа захлестнула его с головой, по мере накопления колонии соплеменниками он почувствовал комфорт в этом оазисе немецкой культуры на обширных русских просторах. Колорит местного населения не пугал, а даже обогащал. Люди вокруг были отзывчивы и доброхотливы, а блага цивилизации постепенно проникали и сюда. Никаких препонов в развитии местной власти не имели. Дети росли дружными и здоровыми. Матильда расцветала все краше и краше, одним словом, жизнь потекла размеренно и спокойно…

Миллеры

На мелкой речке, одном из многочисленных притоков Волги, в среднем течении располагалась мельница семейства Миллеров. Вся дружная семья была занята работой на ней. Одни обеспечивали подвоз сырья — пшеницы, скупаемой у соплеменников: жителей немецкой колонии, переселившихся сюда в конце 18 века, другие члены семейства обеспечивали сбыт муки, полученной в качестве оплаты помола. Дело спорилось до тех пор, пока русский император Николай II не объявил войну Германии. Сразу же после этого в окрестном коренном народе, испытывающем и без того значительные тяготы и лишения, появилась настороженность по отношению к ним. И хотя зажиточные крестьяне и другие миряне хорошо отличали причину войны, но беднота стала смотреть искоса. А когда ситуация на фронте ухудшилась, из деревень пошел массовый рекрутский набор в действующую армию, от которого немцы-колонисты были освобождены по указу Екатерины II, прозванной в народе Великой, то отношение многих из окружающего населения и вовсе стало недоброжелательным. По слухам, в Санкт-Петербурге даже прошли немецкие погромы. Народ искал причину своих бед и несчастий, пытался заглушить боль от потери сыновей, мужей и отцов. Лишь достойное поведение местного начальства да провинциальная послушность позволяли удерживать ситуацию в норме. Глава большого семейства Иоганн был из мужчин не робкого десятка, смышлёный и предприимчивый, он с детства был приучен к труду. Знал многих успешных немецких колонистов, поставивших свое дело на широкую ногу. Эти примеры были для него притягательные, он стремился к ним и мечтал построить еще несколько мельниц и расширить производство, обзавестись складами и транспортом. Его родственники в Германии, которых он изредка посещал, жили значительно скромнее и не имели больших перспектив. Поэтому Иоганн свое будущее связывал с Россией, не забывая свою историческую родину, благо жизнь немецкой колонии позволяла сохранить историю, культуру и язык своего народа и не давала повода оторванности от него. Вот и сейчас Иоганн вместе с двумя сыновьями и несколькими местными подсобными работниками ловко управлялся с очередной партией поставленной пшеницы, как вдруг неожиданно дверь открылась, и на мельницу вошел Иван — один из подсобных рабочих, воскликнув:

— Хозяин! В Петербурге революция, царь отрекся! Мужики сказывают, Временное правительство у власти. Что будет, не знаю, мужики говорят, прежние порядки менять будут.

Сердце Иоганна сжалось в предчувствии чего-то смутного, еще неизведанного и поэтому страшного, непредсказуемого.

— Ну, чего ты несёшь? Как это царь отрёкся? Что за новые порядки? Работать надо, вон еще, сколько зерна на телегах. Не мути народ, и так проболтался пол-утра, — ответил Иоганн.

— Так я чё, я же давеча отпрашивался, теперь вот прибег. Правду, мне кажется, говорят, уж больно начальство озабочено, — ответил работник.

Сыновья Иоганна замерли, подняли глаза на отца, как бы вопрошая, что делать-то?

Перехватив их взгляд, Иоганн твердо сказал:

— Ну, чего опешили, работаем, хлеб — он всегда нужен, что бы и где бы ни происходило, работаем, — пробормотал, и, не вдаваясь в подробности, стал подниматься на верхние этажи мельницы. Шаги глухо отдавались под ногами, тонули в общем шуме вращения колеса, движения жернова и шума зерна и пшеницы. Поднявшись наверх, Иоганн всматривался в сторону большака, идущего по дороге на Москву, словно пытался понять, что ждать от своего будущего. Зимой у Иоганна работала мельница, приводимая в движение силой течения реки. Зерно из запасов поступало круглый год, это позволяло обеспечивать работой свою семью и окрестное население круглый год, и вроде бы все наладилось, отстроилось и действовало в привычном ритме, так надо же этой проклятущей войне начаться, теперь это отречение царя. Столько надежд и планов словно упали на зыбкую почву без фундамента.

— Что делать, — думал Иоганн, — жаль, если все сломается.

Он до боли вглядывался в заснеженную даль большака, словно хотел увидеть, не идет ли оттуда из Москвы, Петербурга какая-либо беда, но лишь морозный свежий воздух отвечал ему покоем и размеренными порывами. В природе ничего, абсолютно ничего не предвещало перемен. Народ вокруг тоже вроде бы всё делал, как всегда, но внутренняя тревожность появилась у всех. Пришла осень, октябрь.

Урожай этого года получился неплохой. Временное правительство вроде бы декларировало неплохие лозунги, но в народе появилось брожение. То там, то тут замелькали агитаторы, ратующие за свержение Временного правительства, окрестные крестьяне стали более жестки и несговорчивы, особенно дерзко вела себя беднота, среди неё появились горлопаны и многого не умеющие, но ратующие за передел собственности, установление других порядков, более справедливых с их точки зрения…

Гееры

Октябрьская революция в России для немецкого населения была как гром среди ясного неба. Вот и для семьи Гееров, Питера и Марии, мелких торговцев, она стала полной неожиданностью. Проживая в немецкой слободе губернского города Саратова, Гееры совсем не строили каких-либо далеко идущих планов. Но неожиданно для себя были вовлечены в самую гущу революционных событий. В городе быстро заполнялся вакуум власти, когда старая власть, не сумевшая сориентироваться и поэтому допустившая полное бездействие, пала, а ей на смену пришла вовсе не окрепшая власть рабочих и крестьянских Советов. Питер счел за благо примкнуть к инициативной группе, создавшей на базе немецких колоний-поселений Немецкую Коммуну. Эта идея столь понравилась немецкому населению, что она стремительно стала искать поддержку у новой власти, тем более, среди немецких колонистов, как и положено, со временем появилось социальное расслоение, неизбежное по человеческой природе. Одни колонисты стали более успешными, превратившись во владельцев мануфактур и фабрик, другие, менее успешные, выполняли роль наемных работников, профессионалов в своем деле, но не более того. То не хватало таланта на более высокое положение, то попросту недоставало средств для своего внутреннего развития. Так как прежней власти уже не было, а необходимость выживать в новых условиях стала невероятно актуальна, то думы были как у всех людей в подобной ситуации, когда бросить всё жалко, да и не известно, как и на что вернуться в Германию. Жить дальше можно было только приняв новую действительность и найдя место в ней. Обширное местное немецкое население среднего Поволжья к тому времени разрослось и укрепилось, а Советская власть была хрупка и неустойчива. Она явно нуждалась в союзниках любого плана, только бы удержать зыбкую власть. Поэтому создание Немецкой Коммуны было принято большевистской верхушкой «на ура». Среди немцев тоже прошёл раскол на имущих и неимущих. Первые ретировались, так как официальная власть их записала в эксплуататоры. И, следовательно, их имущество подлежало национализации. Но какое бы время ни приходило, любой власти нужны были специалисты, знающие и умеющие наладить любое конкретное дело. Именно здесь и пригодилось умение мелкого торговца Геера Питера налаживать и организовывать доставку и распределение, с элементами торговли, различной продукции, в которой была нужда новой власти. А сюда входило несметное количество разного товара. От продовольственного, до самого что ни на есть разнообразного. И здесь, как нельзя кстати, пригодились профессиональные навыки Питера и его жены Марии. Нельзя сказать, что Питеру и его супруге новая действительность сильно нравилась. Однако выбирать не приходилось, надо было выживать самим и помогать выживать многочисленным родственникам. Дело, вначале показавшееся непонятным и временным, постепенно становилось интересным. Питера очень ценили новые товарищи, немецкая коммуна крепла с каждым годом, помогала предприимчивость и основательность немецкого характера, те качества, которые, может быть, в других условиях были бы препятствием в развитии, такие, как педантичность и органичность, в данном случае сыграли ключевые роли. В совокупности удачливые решения Коммуны, а также значительное распространение среди немецких коммунаров грамотности и деловитости, подкрепленное ленинским лозунгом «Каждый народ имеет право на самоопределение» и стали краеугольным камнем в основании возможности возникновения в Среднем Поволжье Автономной Советской Социалистической Республики немцев Поволжья в 1922 году. В это время Питер уже на основании завоеванного авторитета занимал должность в Наркомате промышленности Республики и его личные дела шли как нельзя лучше. Мария стала учителем немецкого языка, у них росли пятеро здоровых ребятишек. Питер и Мария виделись по времени очень мало, всё время отбирала работа, которой супруги отдавались самозабвенно. Однако, устоявшаяся традиция воспитания детей в больших немецких семьях, где роль старших, как и уважение к ним, традиционно были высоки, позволяла совмещать удачный карьерный рост с должным воспитанием детей. Мария и Питер были крепкой семейной парой, сдержанно эмоциональной, ограничивающей проявление обоюдной симпатии достаточностью и необходимостью, умеющей сдерживать чувственные проявления в рамках дозволенности и благоразумия. Создавалось впечатление о том, что семья Гееров живет строго по определенному сверху циркуляру, не позволяющему никаких вольностей. И хотя иногда казалось, что такая жизнь довольно однообразна…