Оглавление

Книга состоит из двух частей. Первая часть написана в жанре православное фэнтези“, но несмотря на это „Планета «Мешалкина» основана на реальных событиях, а герои повести взяты из современной действительности. Главная героиня борется за жизнь своего ребёнка. Ее испытания тесно связаны с внутренними переживаниями и отражаются в её снах. Видения иного мира становятся отражением духовного пространства, где добро и зло постоянно сталкиваются в жесткой борьбе. Героиня пытается жить по законам христианской любви. Её искренняя вера, молитва и неравнодушное отношение к чужой беде помогают преодолевать собственные проблемы.

Вторая часть книги состоит из рассказов, объединенных под названием «Иверский снег». Это своеобразные зарисовки из жизни верующих людей. Здесь проявляется другая сторона автора, как художника. Будто кистью, быстрыми и точными мазками, пишутся на бумаге образы разных персонажей. Автор старается вдумчиво и по-доброму относиться ко всему, что происходит вокруг и, особенно, к каждому человеку, встречающемуся на жизненном пути.

Планета «Мешалкина»
Почти реальная повесть

Над поверхностью густой, буро-зеленой воды, стелился молочный полупрозрачный туман. Он то взвивался вверх рваными облаками, гонимый воздушными потоками, то стремительно падал вниз, рассыпаясь пушистыми, курчавыми локонами вокруг нашей лодки. Но самого ветра не ощущала. Однако ветер присутствовал и это было заметно поведению тумана. Сейчас он мирно плыл, создавая впечатление, что мы находимся на небе и далеко внизу я вот-вот увижу очертания земли высоты птичьего полета. И мгновенно туман начинал резко метаться, побуждаемый этим «неосязаемым» ветром, на летевшим как будто из другого мира. Тогда все происходящее, как мне помнится, было странно. Все как бы перемешалось, поменялось местами. И временными, и пространственными.

Мы с дочкой видели признаки ветра, но не ощущали его. Мы плыли в лодке, и в тоже время парили между небом и землей. Мы ёжились от холода, испытывали тревогу и растерянность, не могли понять, как мы оказались здесь. Некое отстраненное, надмирное состояние позволяло спокойно наблюдать происходящее стороны. В этом таинственном действе мы были одновременно и участниками, и наблюдателями.

Наш кормчий был едва различим сквозь пелену тумана. Он стоял на другом конце лодки и правил огромным шестом, упираясь в дно. Иногда туман рассеивался и можно было боковым зрением увидеть его фигуру. Он был очень высок, сухощав. За спиной жестко торчали большие темные крылья. Сами крылья, как и плащ были какие-то рваные, даже на вид колючие, как иголки ежа. Вид его был мрачный и явно недоброжелательный. Хотя он, как мне тогда казалось, изображал полнейшее равнодушие к своим пассажирам. Смотреть в его сторону а тем белее разглядывать — не дозволялось, отчего было очень жутко.

— Мы скоро приедем, вернее — доплывём?

Мой вопрос потонул в пустоте и не был слышен в пространстве, в котором мы оказались. Кормчий и бровью, наверное, не повел. Хотя лицо его было скрыто от меня туманом, я чувствовала его холодное безразличие к происходящему даже сквозь разделяющую нас бездну. Именно — бездну! Признаюсь, тогда мне было не до анализа собственных ощущений. Позже, гораздо позже, возвращаясь в эти события спустя лет, я смогла многое разгадать и понять, что же там на самом деле происходило.

Холодно?

Дочка вопрос услышала, незаметно кивнула мне в ответ, но не придвинулась ближе.

Мы обе понимали — двигаться и что-либо делать было строго запрещено. Мне разрешили её проводить. Проводить до конца. Вернее, до входа иной мир.

В ИНУЮ РЕАЛЬНОСТЬ

Лодка слегка накренилась, покачнулась и заскрежетала дном по речной гальке

— Приехали, прощайтесь! — это было первое и единственное, что произнес наш проводник.

Он изо всех сил уперся шестом о дно, и лодка залезла носом на скалистый берег.

Мы прильнули глазами друг к другу. Что-то надо было сказать, чем-то её ободрить.

— Я тебя люблю, всё будет хорошо.

Я хотела еще что-то добавить, но поняла, что мои слова снова тонут в пустоте и никому не слышны. Она уже стояла на берегу. Светлое платье развивалось на ветру, который не чувствовался. Она чуть приподняла ручку и шевельнула пальчиками. Средний при этом приподнялся выше и чуть согнулся, прижавшись к указательному. Как в детской игре, когда мы делали крестики двумя пальцами со словами «Чур меня»!

Моё тело налилось свинцом, онемело. Я запоздало поняла, что могла выскочить вслед за ней из лодки и спасти её. Но сейчас это было невозможно. Неимоверная тяжесть сковала тело, не позволяя двигаться и говорить. Кто-то страшно гоготал от злорадства. Этот противный смех звучал где-то очень далеко. Но его колкие, хлесткие звуки резали мое сердце, причиняя сильнейшую боль.

Неимоверным усилием я подняла руку, пытаясь попрощаться. Лодка уже отчалила и удалялась от берега. Дочка тоже молча прощалась со мной, без грусти, без слез. Просто стояла и улыбалась. Тишина и легкая грусть царили в этот момент, овевая, будто успокаивая, теплым и нежным ветерком. Вот он сейчас ощущался на самом деле! Морозное утро согревалось его теплым дыханием, разгоняло человеческую боль разлуки, превращая мучительные страдания в тихую улыбку утреннего рассвета. Эту улыбку молча отражала моя дочка. Наконец туман полностью скрыл из вида её фигуру, и я потеряла всякую ориентацию.

***

Проснувшись в больничной палате, вся мокрая и уставшая, как после долгой изнурительной работы, я долго не могла прийти в себя. Отдельные отрывки недавнего сна начинают мучительно о чем-то напоминать. Дочка!? Слава Богу — в палате, никуда не исчезла! Соскочив с кровати, босиком бегу к ней и прислушиваюсь.

— Еще спит? — медсестра протягивает в приоткрытую дверь градусник и радостно кивает, — Доброе утро, хорошо спали?

— Спасибо, всё нормально. Ничего не меняется сегодня?

— Да нет, всё по плану. Вы не волнуйтесь! Я Вам сейчас за валерьяночкой сбегаю, так и мне спокойнее будет.

— Ну, давай, выпьем малость с утра, перед дорожкой!

— Вы всё шутите, а я такие истерики тут иногда вижу! Мамочки перед операцией с ума просто сходят, у-у!

Она для подтверждения слов округляет глаза и прикладывает руку к губам, убегает.

Мне невероятно повезло с медсестрами. Даже самые сердитые кажутся здесь в самые ответственные моменты настоящими Ангелами. С ними только надо уметь разговаривать. Поговоришь о их проблемах, посочувствуешь — и они оттаивают. Только здесь я научилась этому и поняла, что спрашивать надо без лукавства, и как о себе самой волноваться. Главное — искренне, всем сердцем сопереживать. Такие вещи понимаются и приходят только с опытом, через болезненное сострадание. Как только запустишь к себе их мучение, примешь на себя часть их боли — происходит чудо преображения. Люди проникаются тогда ответной любовью. Даже самые уставшие и озлобленные.

Маша, так звали эту девушку, была на редкость доброй и отзывчивой. Главное — была трудолюбивой. Сейчас я даже подозреваю, что в больничном отделе кадров, прежде чем взять девочек на работу, их пропускали через специальный аппарат. Что-то вроде рентгена. Посмотрят, что душа и сердце в порядке: — Принята! Иначе здесь и не могло быть. Или в скором времени все становились бы бесчувственными роботами или совсем бы обезуметь могли, рассудком повредиться. Как на войне! Необходима профилактика или правильнее сказать — специальное тестирование! Отбор строжайший и… здесь была своя «мешалкинская» тайна. В России как известно, без тайны — ни шагу. Это уж у нас так заведено, национальная особенность!

Вот с такими мыслями и начался мой главный день в больнице «Мешалкина».

Маша была совершенно права. Для мамочек этот день, когда их больных малюток увозили в операционную, был великим днем испытаний. Не секрет, что сейчас с сердечными патологиями рождается немалое количество детей. Кому из родителей повезет, те достанут денег, найдут спонсоров или еще как — и едут с малютками в такие больницы, как наша известная «Мешалкина».

Если Москва и Питер славится своими столичными больницами, то Новосибирская «Мешалкина» гремит на целый свет своей особенной, уникальной славой. Не просто славой — большим превосходством. И главное здесь — люди! Тот медперсонал, который подбирается самым таинственным, непостижимым образом. Конечно, надо отдать должное самому основателю Института — «пионеру кардиохирургии», великому ученому и хирургу Евгению Николаевичу Мешалкину. Затем сделать земной поклон перед его женой Еленой Евгеньевной Литасовой. Ей перешло первенство и почетное право возглавить Институт патологии кровообращения (после кончины её супруга). И самое главное — сохранить его в лихие 90-е! Доходят слухи, что на это место метили другие, не менее достойные кандидатуры. Приписывали ей всякие ухищрения и даже магические способности, помогшие стать на место главы «сердечного института». Но на самом деле — всё было предопределено. На таких постах не бывает случайных людей. Здесь вершатся судьбы многих больных. Десятки, сотни и тысячи детей и взрослых проходят через клинику такого высочайшего уровня и всемирного масштаба.

При последующем директоре Караськове Александре Михайловиче Институт закупил новейшее оборудование, по «высшему пилотажу» обустроил палаты, хирургические отделения. В короткий срок усовершенствовали работу на всех уровнях, начиная от регистратуры и кончая операционными блоками. А о том, как здесь кормят — можно написать отдельный рассказ. Аналогов таких больниц в Новосибирске практически нет.

Не забывают и о старых кадрах. Ведь главное — сохранить и действенно пользоваться накопленным опытом. Елена Литасова по сей день числится почетным директором, ведет активную жизнь, посещая международные симпозиумы, форумы, работает по другим направлениям.

Полагать, что место директора такого учреждения, как Институт «Мешалкина» может занять случайный человек — непростительное невежество, граничащее с безумием!

Другая нелепая крайность, это подозревать, что новый избранник в чем-то будет уступать предыдущему. Коллектив профессионалов, что называется «от Бога», поднимает деятельность института на высочайший, достойный уровень, который и не снился зарубежным клиникам, как бы нас не старались в этом разубедить! Никакая посредственность, кто бы не стоял за ее спиной, не сможет возглавлять такой блестящий врачебный коллектив, не удержится… Но, вернемся в больничную палату того решающего дня.

***

На постели, держа в руке тонометр, сидел анестезиолог, который имел непосредственное, а в отдельных моментах — решающее участие в операционном процессе.

— Так, давление в норме, покажи мне язычок, так, хорошо…

Что смеешься?

Анестезиолог был самым неординарным человеком в отделении. Беззастенчиво картавил, имел огромный нос и часто излучал восхитительный аромат импортного парфюма. Наверно наивно полагал, что тем самым скрывал запах коньяка и виски, посылаемых особенностью его профессии. Но про него ходили легенды. Дать правильную дозу анестезии, так рассчитать, чтобы хватило на всё время операции и не привело к летальному исходу — было делом настоящего гения. Если анестезиолог был обычный смертный, не гений, то мор в больнице — обеспечен.

— Да, я из тех людей, кому все показывают свои языки и мне при этом совсем не обидно! Так-то вот! Что, вы уже собрались? Ну и славненько. Я зайду к Вам попозже! — это он обращался уже ко мне.

Понятно, не все выдерживали неизбежность и длительное время операции в томительном ожидании. Часто медсестры и врачи приводили в чувства уже самих родственников, спасая от сердечных приступов после перенапряжения и многочасовых ожиданий.

Не забалуешь у нас! — смеялся носатый анестезиолог. — Всем укольчики наставим! Так, что, я не прощаюсь.

Когда за ним закрылась дверь, я поняла, что никакой паузы или мучительного ожидания не должно быть и в помине.

— Так, давай проверим, куклы на месте, платочки тоже… — надо было что-то говорить, делать. Возникшая ситуация была столь напряженной, что звенело в ушах, когда воцарилась тишина в палате.

Я очень боялась этой минуты. Сколько раз представляла: вот, заходят врачи, делают укол, кладут на каталку, привязывают и увозят… Но произошло совсем просто и даже неожиданно весело.

— Скоренько, скоренько! — Маша буквально влетела с полотенцем и салфетками в палату и подлетела к дочке. — Покажи ручки, помыть успела? А то доктор мне, у-у-ух, как накостыляет!

Они еще смеялись, когда в палату, почти как Маша, так же «скоренько» залетел молодой хирург, пряча за спиной огромный шприц. Мгновенно сделал в вену укол. Дочка и охнуть не успела.

— Наркотик — высший класс! От себя, можно сказать, с трудом оторвал! — хихикнул молодой врач, но тут зашел другой хирург и строго погрозил:

— Ты мне народ то с утра не порть, а то подумают, у нас тут что попало происходит! — однако сам тоже улыбался во весь рот.

Отвлекать они умели. Вдвоем быстро закинули дочку на каталку и, не дав никому опомниться, чуть ли не бегом поехали по коридору.

— Расступись, народ честной, едет дядька молодой! — громко пел молодой хирург и, оглянувшись, подмигнул мне. — Если что, заходите вечерком, кофе попьем, поболтаем.

Врач постарше хотел его стукнуть фонендоскопом, но шутник увернулся. Открылись створки служебного лифта.

Весельчаки скрылись за автоматическими дверьми, поскрипывая колесами каталки. Уехали. Воцарилась горькая тишина.

***

Я унеслась памятью на несколько месяцев назад. Вот наша квартира, наши друзья, разделяющие с нами нашу беду. Дети, всегда активные и шумные, сидели тогда смирно, старшая тихонько читала книжку. Несколько часов назад был объявлен приговор — медлить с операцией больше нельзя! На канун поставлен вопрос жизни — пошел отсче