Александр Галин

...Sorry

Комедия в двух действиях

Действующие лица

Инна Рассадина

Юрий Звонарёв (Йорик)

Действие первое

Подвал городской больницы, блеклое, сырое помещение. Звонарёв стоит у стены, держит в руках листы исписанной бумаги, читает вслух.

Инна сидит за столом, напряженно слушает.

Звонарёв. «Я еврей. Я стал евреем не от хорошей жизни. Но я не жалею ни о чем. Двенадцать лет я живу в Иерусалиме. Я скитался по свету, жил в Америке и в Австралии. Всё это время страна, в которой я когда-то родился, обходилась без меня и много чего успела, и даже поменяла не только свой исторический выбор, но и название. Я приехал сюда две недели назад. Я был три дня в Ленинграде, в этой пустой колыбели. Не знаю, кем меня похоронят, но сейчас перед вами еврей. Жизнь меня сделала евреем, но если в конце концов она сделает меня испанцем, я не буду сопротивляться. Почему бы нет? Я был недавно в Испании. Я понял, что рожден я идальго, скромным и бедным идальго, со старым кастильо на скале. В этой картине не хватало только подагрической сеньоры, и тогда я вспомнил, что где-то на Ледовитом океане похоронены останки моей сокровенной Инезильи. Что делает идальго, который в то же время продолжает оставаться евреем. Он предпринимает некоторые усилия и, отправившись в Америку, тут же снова пересекает, в обратном направлении, океан и приземляется в Москве в виде доверенного лица известного капиталиста Эрика Кофмана, на полном его довольствии, в образе писателя, знатока русского потаенного характера и русского языка. Всем кажется, что Юрий Звонарёв делает на своей скорбной родине маленький эмигрантский бизнес. Но Звонарёв, до того как стать евреем, был все-таки русским. Он никогда не будет обладателем пакета акций и даже ваучеров, которые уже трижды за эти две недели пытались ему втюхать на автобусной остановке россияне. Единственный пакет, на который могут рассчитывать его дети, это пакет новых мирных инициатив. Но детей Звонарёв не родил. А мог бы зачать стада!..»

Инна. Почему? Тебе еще рожать и рожать. Еще успеешь. Читай, читай. Начало ничего.

Звонарёв. Я приехал за тобой. Повернись. Смотри сюда. Сюда-а-а! Здесь стоит поэт из Иерусалима, в девичестве Юрий Звонарёв. Он обращается к Инне Рассадиной. Пока она не вросла в вечную мерзлоту и не разбила его измученного сердца... (Подходит, кладет листы на стол.) Смотри: он двадцать лет таскал по свету прядь твоих волос. Вот погляди. (Показал.) В этом медальоне два маленьких саркофага. Тут — волосы с головы, а эти, помнишь, я срезал безопасным лезвием с твоего незабвенного лобка. Ты помнишь наши последние встречи? Позволь мне выпить за твой фантастический лобок!

Налил себе и ей. Выпили.

Инна. Лобки, лобки... — всё одно и то же на языке. Звонарёв, знаешь толковать о лобках хорошо, когда ничего другого на уме нет. Я спрашиваю тебя: куда ты меня везешь? Зачем я тебе? Я в ум не возьму, зачем я тебе понадобилась. Зачем ты сюда приехал? Что ты обещаешь? Не шути, я ведь поверю. На словах все красиво выглядит, как в кино. Прощай. Я днями и ночами мучаюсь, не знаю, как все это брошу, а он — «лобки»! Комнату у меня отберут, останусь я вообще без площади. Знаешь чего мне стоило комнату получить?

Звонарёв. Тебе сорок лет, мне сорок два года. Мы обвенчались в церкви сегодня... и хоть голова гудела с похмелья, я запомню этот день. Ты кончай тут прикидываться дурочкой, уже все мосты сожжены. Уже куплены билеты, у тебя есть виза в Святую землю, завтра в пять двадцать самолет должен взлететь вместе с тобой. Ничего с собой не бери, я все куплю тебе там. Если Эрик Кофман, миллионер из Бостона, спросит у меня, что за инвалида я вывез из страны победившего Октября, я скажу: «She`s my wife». В последний московский вечер я хотел собрать близких моему сердцу людей, чтобы отметить нашу запоздалую свадьбу. Кто знает, может быть, мы никогда их больше не увидим! Я из Ленинграда заказываю зал в вашем лучшем кабаке на всю оставшуюся пятницу с возможным захватом субботы, я попросил тебя только позвонить сокурсникам... Ты позвонила? Почему их нет?

Инна (тихо). Звонила, звонила.

Звонарёв. Но ты выходишь в ночную смену в день нашей свадьбы. Сидишь в бреду, повторяешь: зачем ты уезжаешь? ты теперь потеряешь место... Какое место ты боишься потерять? Этот подвал ты боишься потерять? Да в уме ты или нет? Я предлагаю тебе на выбор страны и континенты. Я не шучу и не выдумываю. Выбери континент. Долго не придется оставаться на Ближнем Востоке... Я устал повторять географию пятого класса... Назови материк, дура! — и ты его получишь! Я был уверен — ты приготовишься к отъезду...

Инна. А что мне готовить? Ты видел, как я живу. Я готова.

Звонарёв. Не шмутки! Не шмутки — душу свою озлобленную ты должна была приготовить! А не сидеть сейчас с лицом задроченной шизофренички и думать: правильно ты поступаешь или нет?

Инна. «Приготовить душу»!.. Что у тебя с языком стало? Писатель!

Звонарёв. Ты за своим последи, поэтесса!

Инна. Я санитарка.

Звонарёв. Каждый день я звонил из Иерусалима и сообщал, как идут дела. Я нашел нужных людей, я приготовил все бумаги, тебя уже ждут. Разве ты не могла сказать мне раньше о своих сомнениях? Сегодня утром мне вручили твой паспорт с визой, за который я заплатил валютой вашим козлам, и за билет я плачу валютой. В церкви ты мне ничего не говоришь — только плачешь. Я мчусь как сумасшедший в гостиницу принять душ, перевести Эрику последние протоколы, заказать ему в номер украинский борщ, достать водки на свадьбу, но меня уже ждет весть, что невеста уехала дежурить в ночь и на смену невеста заступает с вечера до утра. Но s o r r y! — хотелось мне крикнуть, — мистер Звонарёв мечтал последний вечер в Москве провести с живыми! У него впереди медовый месяц. Он хочет гулять по Ленинским горам, крепко держать ее за руку. Может быть, пронесет невесту по Красной площади на руках. Пройдет по старым маршрутам, найдет те скамейки, которые он помечал своей горячей спермой в дни юношеского сухостоя. И та, что в этом ему помогала, должна быть рядом. Женщине, которая отдавалась тебе в парках в рабочее время, когда страна рвалась как ненормальная в космос и строила атомные бомбы, — можно доверять такой женщине? Да, такой женщине можно доверять!.. Но вместо этого мне дают адрес больницы... Я сделал всё. Завтра мы уедем. В Иерусалиме сделаем тебе паспорт, станешь ненадолго еврейкой. Ничего, потерпишь. Станешь Хасей или Цилей...

Инна. Нет. Этого не будет. Имя я не отдам.

Звонарёв. S o r r y, какое у тебя имя?

Инна. Я Инна Рассадина.

Звонарёв. Посмотри сюда. Я должен написать заглавными буквами на стене. (Достает ручку и пишет на стене, произнося вслух.) Америка. Америка подходит? Все как сумасшедшие рвутся в Америку... Не подходит? Понимаю: ты пресытилась демократией, пусть американцы сами едят свою кукурузу... Америка далековато, и слишком много дуализма. Вы уж определитесь, товарищи: или звезды, или полосы... Мы поедем в Европу. Европа — это шкатулочка, в которой бегают маленькие золотые мерседесы, и в них сидят маленькие золотые клопы... Ничего-ничего, подождите, придет время, и мы тоже нальемся кровью рабочего класса... Я вижу, что сеньоре не по душе Альпийские предгорья... И с Амстердамом что-то не сложилось?.. Сеньора потянулась за папиросами «Беломорканал»... Может быть, юг Франции?.. А, понимаю, немного тесновато и шумно в июле в Ницце?..

Инна. Так меня там и ждут, на юге!

Звонарёв. Прошу на север. Финны? Отличный сервелат на другой стороне Финского залива, и все как один молчаливы... Нет? Вдумайся: ни одного слова в ответ. Глоток горячего вина,

...