автордың кітабын онлайн тегін оқу  Жемчужина, выпавшая из короны

Илья Тамигин

Илья Тамигин

Жемчужина, выпавшая из короны

Роковая страсть, приведшая поручика Орлова, героя Отечественной Войны, к разорению и отставке, путешествие на Гавайские острова в составе дипломатической миссии, участие в интриге по вовлечению маленького королевства Атувай в состав Российской Империи (реальное событие!), неожиданное провозглашение Орлова богом местного пантеона, новая любовь к прекрасной островитянке, оказавшейся преображенным ангелом, выполнение главного предназначения в жизни… Всё это (и не только!) Читатель найдет на страницах нового романа Ильи Тамигина «Жемчужина, выпавшая из короны»!

Битва с пиратами, кровавые схватки с людьми и зверями, странные сны о будущем, в которых Орлов становится значкистом ГТО и получает реальную сабельную рану на Русско-Японской войне 1905 года, заботливый домовой, не побоявшийся последовать за хозяином из уютного барского дома аж на Гавайи, а также прочие приключения делают повествование захватывающе интересным. Автор раскручивает интригу на протяжении всего романа, догадаться, чем всё закончится, невозможно, не дочитав до последней строчки!

Империя (от лат. imperium— власть) — большое многонациональное образование, управляемое из одного центра принятия решений в интересах всего политического пространства.

Википедия

Три четверти планеты —

Моря и океаны!

А остальное — острова,

Остальное — острова!

«Остальное — острова», песня. Музыка О. Фельцмана. Стихи Е. Долматовского

 

От Автора

Все действующие лица, названия населенных пунктов, адреса и явки, секретные карты и снадобья, шифры и чертежи изобретений, а также синий цвет — есть вымысел Автора. Исторические события, описанные в сем романе, имели место в действительности, но, в угоду сюжету, изложены весьма вольно. Ну, так получилось!

И ещё: Автор не разделяет верований, а также взглядов и теорий, излагаемых его персонажами!

Пролог: Первая встреча. 1778 год

Щедрое, роскошное, сияющее раскаленным золотом Солнце величаво садилось в океан, покидая наливающееся густой синевой безоблачное небо и окрашивая волны в цвет вина — древний грек Гомер так и выражался: винноцветное море, а уж он-то, по отзывам современников, в вине знал толк! Наступил «Час Вечернего Уиски» — именно так, с большой буквы «Ч», очень уважаемый момент среди всех британских джентльмэнов. Натянувшийся якорный канат корабля «Resolution» слегка вибрировал. Казалось, что паруснику не терпится снова отправиться в путь, резать волны форштевнем, упруго претворяя энергию ветра в движение. С только что открытого тропического острова, лежащего в двух кабельтовых по левому борту и сверкающего золотистым пляжем, окаймленным пышной зеленью пальм, доносилось вечерним бризом тонкое благоухание цветов сандалового дерева, гибискуса и, пардон, плюмерии, а также других, ещё не известных европейским ботаникам. Матросы, за время долгого плавания сильно утомленные целомудрием, волновались на палубе, гадая, обитаем ли остров. Ведь, если там живут люди, то половина из них — женщины!!! Все были бы рады новым знакомствам!

В капитанскую каюту вошел стюард с подносом закусок и бутылкой. Штопор ввинтился в пробку и она негромко чмокнула, покинув горлышко. Янтарная струйка мелодично зажурчала в серебряные стаканчики, и по каюте распространился (нежный, соблазнительный, манящий, искушающий, желанный — нужное подчеркнуть!) аромат выдержанного шотландского уиски.

С вожделением пошевеливая густо заросшей волосами ноздрёй, капитан Джеймс Кук принял из рук стюарда дозу сего животворного эликсира. Другую ёмкость взял вахтенный офицер — второй помощник Диксон. Поставив поднос с закусками на стол, стюард вышел из каюты. Джентльмэны чокнулись и выпили. За короля Джорджа III. Занюхав ароматами острова, выпили, не задерживаясь, по второй — за Англию. Закусили. И только потом выпили за красивыe островa, волею Провидения открытыe сегодня.

— Как Вы изволите назвать этот архипелаг, сэр? — спросил второй помощник, выжидательно склонившись над бортжурналом, — Сии острова воистину полны очарования, поэзии и романтики!

Держа в руке сэндвич с солониной, капитан Джеймс Кук задумался лишь на секунду. Затем, сдвинув на затылок треуголку, решительно сказал:

— Пишите, Диксон: Сэндвичевы острова!

— Вы серьёзно, сэр? Так и писать? — второй помощник был разочарован такой прозой.

Судно качнуло.

— Мой высокий покровитель, Сэр Джон Монтегю, Первый Лорд Адмиралтейства, четвертый граф Сэндвичский, разве не заслуживает чести быть увековеченным на географической карте?

— О, в его честь, значит! Тогда, конечно, сэр… Я просто подумал, глядя на Ваш сэндвич…

— Да! Это он его изобрел! Однажды, за игрой в криббедж, чтобы не отходить от ломберного стола, ибо пришла хорошая карта, сей достойный джентльмэн приказал положить на ломоть хлеба салат, майонез, ветчину и сыр. А чтобы не пачкать пальцы, велел накрыть это сооружение другим ломтем хлеба. Гениально, не правда ли?

— Оу, йес, ит из, сэр!

С палубы вдруг раздался многоголосый радостный вопль, и через секунду в каюту влетел боцман.

— Сэр! Прошу прошения, сэр, но там… Там люди, сэр! Множество лодок плывут сюда!

Капитан Кук прожевал сэндвич, поправил треуголку и произнес историческую фразу:

— Вау!

Часть первая

Стечение обстоятельств, приведшее к…

Глава первая

Началом нашей истории можно считать конец Заграничного Похода Русской Армии. Ну, это когда союзники — русские, пруссаки и австрийцы (и отчасти — англичане) захватили французский город Париж и Александр I Благословенный вынудил Наполеона Буонапарта отречься от престола, хотя тот и не хотел. Свергнутого императора англичане тут же определили на жительство в последнем его владении — острове Эльба. Но речь пойдет не об этом, а вот о чём: в походе сем принял посильное героическое участие и подпоручик от артиллерии Леонард Федорович Орлов. Со своей батареей оный офицер прошел через всю Европу, паля в ворогов с похвальною скорострельностью и меткостью, за что был неоднократно отмечен благодарностями командования, выражавшихся обычно в дополнительной выдаче водки пушкарям. Но однажды главнокомандующий, впечатленный мастерством нашего героя, проявленным в бою под Малоярославцем, презентовал золотой брегет с дарственной гравировкой:

«Артиллеристу Божией Милостию подпоручику Л. Ф. Орлову от фельдмаршала М. И. Голенищева-Кутузова. 1812».

И, знаете — не зазнался подпоручик! Так, почванился немного — и пошел дальше воевать. Значит, мерз Орлов в палатке, мок под дождем на марше — и сибаритствовал на перинах в захваченных городах, ел кашу из солдатского котла или бараньи котлетки а ля Дижон со сложным гарниром, буде случалась такая возможность, пил бургундское и коньяк, а ежели не случалась — то не гнушался и обычной русской водкой. Ну, на войне, как на войне!

А при осаде Парижа на его батарею налетела тяжелая конница Мюрата, предварительно смяв правое крыло русского авангарда. О, то был опасный момент! Захвати они батарею и разверни пушки, вся история Европы могла бы соскользнуть на другие рельсы! Но, как было сказано выше, подпоручик палил метко, а главное — добился от своих пушкарей отменной скорострельности! Французы, порубив в фарш пехоту, устремились к пушкам… и нарвались на сюрприз: вместо двух ожидаемых залпов они получили целых три! Выкосив три четверти бравых кирасир картечью, пушкари отбивались от остальных холодным оружием: банниками, тесаками, оглоблями и чем попало, а сам Орлов — саблею и пистолетами. А тут и сикурс подоспел, наши славные гусары — два эскадрона! Французы, поняв, что супротив объединенных сил артиллерии и кавалерии не выстоять, предприняли ретираду. Сей подвиг был замечен командиром полка, и на подпоручика ушло на высочайшее имя представление к награде. Сам государь-император вручал Орлову в свежезахваченном Париже Георгиевский Крест!

Но долго в Париже погулять нашему герою не пришлось. В апреле 1814 года Высокое Начальство, мудро посчитав, что после взятия города Парижа нужда в артиллеристах уменьшилась, а в инженерах, наоборот, возросла (а Орлов был инженер-артиллерист!), перевело Леонарда Федоровича в Белокаменную, в Его Императорского Высочества Великого Князя Константина Николаевича Тверской Инженерный Полк, повысив, впрочем, в чине. Был подпоручиком — стал поручиком!

Прибыв в Москву, которая тогда бурно отстраивалась после пожара, двадцатитрёхлетний неискушенный светскою жизнью Лёня слегка растерялся. Размах, однако! Шампанское здесь пили не иначе, как дюжинами. Офицеры по улицам ходили из чувства патриотизма только в парадных мундирах. Ставки на бильярде исчислялись сотнями рублей! Соответствовать этому образу жизни офицерского жалованья и присылаемых дядей доходов с имения, вообще-то, хватало. Но было непривычно и нескромно тратить чуть ли не впятеро больше, чем обычно. И жизнь поручика текла легко и беззаботно, пока через две недели в Москву не приехала некая Ванда, затмившая всех местных дам, как восходящее солнце затмевает звёзды на небосводе.

Ванда Леопольдовна, жена полковника барона фон Брауде, была красавица. Нет, не так! Она была красива красотой не человеческой, но ангельской! Тонкое и нежное, как на полотнах средневековых итальянцев, лицо, огромные бархатные глаза редчайшего фиалкового цвета, ресницы, на которых мог бы отдохнуть воробей, улыбчивые губы сердечком, лебединая шея, умопомрачительные матовые плечи, дивная грудь, поспорив о форме коей, кавалергард Иваницкий стрелялся на дуэли с камер-юнкером Стрепетовым и ранил того в… впрочем, неважно, во что. Талию баронессы, ежели в корсете, возможно было обхватить пальцами, а то, что располагалось ниже, ласкало даже самые взыскательные мужские взгляды идеально-сферическим совершенством формы. А голос! Когда она пела, у слушателей просто сердца временно останавливались! Но главное — особый взгляд, которым сия дама могла покорять, поощрять и уничтожать мужчин. Имелось в том взгляде что-то эдакое, мистическое и необъяснимое. Было ей двадцать пять лет, а мужу-полковнику — шестьдесят один год. С половиною. Говорит само за себя, г-м. Сие зело часто приводило к несоответствию желаний и возможностей на брачном ложе. Кроме того, он злоупотреблял водочкою и на этой почве страдал ипохондрией вперемешку с меланхолией.

Полк, которым командовал барон, был инженерный — тот самый, в который перевели Орлова! Сам понимаешь, Читатель, что полк на месте не стоял: фортификационные сооружения нуждаются в ремонте постоянно, не говоря уже о постройке новых, на предмет обороны от супостата. Но, куда бы не забрасывала судьба и служба государева, Ванда Леопольдовна не скучала. Всегда находились поклонники, готовые на все, на любое безумство, чтобы развлечь сию даму. Многочисленные обожатели придавали ей ещё больше сияния и обожания. Клеопатра и Цирцея в одном лице. И все сходило с рук! Муж, конечно же, ни о чем не догадывался.

Уже на следующий день после прибытия дамы в Москву мужское население города и окрестностей забулькало, забурлило и запузырилось вулканическою лавою восхищения. В честь очаровательницы слагались оды, панегирики и дифирамбы. Дважды в неделю, сопровождаемая небольшой группой (человек десять — двенадцать, не больше!) самых ярых поклонников, она выезжала на прогулку верхом на вороном арабском жеребце с белыми носочками, и все воздыхатели выстраивались по сторонам улицы, бросая под копыта коня цветы. Некоторые, зачем-то, пытались бросаться сами. Каждый вечер легконогая баронесса порхала в танце на балах, частенько устраиваемых специально ради неё. Русские столбовые дворяне, венгерские, немецкие и австрийские аристократы, ну, и польские шляхтичи чуть ли не каждый день нещадно кромсали друг друга саблями и шпагами, а также дырявили пулями на дуэлях, вспыхивающих, как порох, из-за борьбы за улыбку красавицы, право пригласить на тур мазурки или просто поцеловать ручку. Прямо, эпидемия какая-то!

Когда наш скромный поручик увидел Ванду Леопольдовну впервые на балу в дворянском собрании, он сначала решил, что ослеп, ибо свет померк в очах его. Затем три дня лежал в нервной горячке, насилу денщик Данила отпоил водкою на черносмородиновых почках. Стрела Амура поразила Леонарда в самую середину сердца, застряв там в митральном клапане болючей занозой, и ни о чем другом, кроме предмета своей страсти, он думать уже не мог. Придя в себя, послал Данилу за цветами, велев купить самый расшикарный букет на все деньги, отложенные на хозяйство, что нашлись в кошельке. Денщик вернулся с букетом розовых роз размером в добрый сноп, горько посетовав барину, что цветы сильно вздорожали, денег не хватило, и ему пришлось добавить собственную пятерку. Он давно служил у Орлова, и на этой почве иногда забывался и был излишне фамильярен с хозяином.

Взявши розы, Леонард надел парадный мундир и пошел на Тверскую, чтобы увидеть своё божество. До выезда Ванды было ещё три часа, но он был готов ждать и дольше. Занял удобное место напротив её ворот, где уже топталось с полдюжины поклонников — от гимназистов до генералов. Все были знакомы между собой, курили, вступали в разговоры. Леонард же абстрагировался от окружающего мира: весь был нацелен исключительно на появление предмета своих чувств. Пошел дождь, все опытные поклонники раскрыли зонтики или завернулись в плащи, но Орлов стоял, не замечая, что струйки текут по лицу и за шиворот. За три часа толпа выросла многократно. Дождь кончился. Мужчины выстраивались с букетами, букетищами и букетиками по обеим сторонам улицы. И вот!

Распахнулись высокие кованые ворота и на мостовую выехали два гайдука. Протрубили трижды в фанфары, возвещая появление мадам фон Брауде. За ними потянулась кавалькада конных воздыхателей. Ванда Леопольдовна была в тот день в сиреневой амазонке, из под которой выглядывал кончик ботинка, украшенного жемчужными пуговками. Шляпка, похожая на корону, увенчивала гордую головку. Каштановые кудри посверкивали в солнечных лучах искорками, как полированная медь. Толпа закричала «Виват!», и баронесса улыбнулась. Взгляд её упал на на молодого высокого кудрявого блондина в насквозь мокром мундире поручика с Георгиевским крестом на груди. В его пламенном взоре (фи, ну и штамп!), пардон, в пылающих очах (ой, тоже штамп, ещё и более затертый! Надо что-нибудь посвежее придумать!), в общем, в выражении лица читалось не восторг, не обожание, не восхищение, но страсть. Это было редкостью! Именно таких, страждущих, сходящих с ума, а не просто так влюбленных, Ванда и выбирала себе в аманты.

Она остановила жеребца, вынула батистовый платочек с вышитой монограммой, и нежно вытерла лоб и щеки своего нового избранника, после чего уронила платочек ему на эполет, поощрительно улыбнулась и проследовала далее по маршруту, осыпаемая цветами.

Ноги у Леонарда подкосились, он замер в неловкой позе, не зная, что теперь делать и как жить дальше. Свободной рукой он схватил платок и прижал его к губам. Тонкий запах незнакомых духов проник в ноздри… Спохватился: букет! Букет не вручил, болван! И даже на мостовую не бросил, растяпа! Но было уже поздно: не бежать же вслед…

Кто-то дернул его за рукав. Оглянулся: рядом стоял пожилой генерал в австрийском уланском мундире. По подбородку генерала текли слюни вожделения.

— Господин поручик, — обратился он к Орлову, скверно выговаривая французские слова, — Не продадите ли платок мадам фон Брауде? Я дам Вам за него тысячу червонцев!

Даже не обидевшись на фетишиста, Леонард покачал головой, повернулся, и, как во сне, двинулся домой. Данила, увидев, что барин вернулся с цветами неадекватный, осторожно забрал розы и вернул их торговцу за треть цены — чего ж зря добру пропадать! Орлов этого даже не заметил.

Два дня он мучился, вспоминая каждый миг мимолетной встречи с богиней его сердца. Затем — была не была! — написал ей письмо на восемнадцати страницах, в котором выражал желание увидеть её вновь, чтобы припасть к ногам… ну, и тому подобное. Сумбурное это письмо немало позабавило очаровательницу, получавшую до трёх сотен таких писем ежедневно. Сама она их не читала, конечно, никакого времени не хватило бы. Читала камеристка, выбирая самые интересные или смешные. Письмо поручика попало ей на глаза из-за того, что он догадался вложить в конверт драгоценный платок.

На следующий день с городской почтой пришел ответ! Ответ! Поручика Орлова приглашали на файв-о-клок барон и баронесса фон Брауде.

Леонард был храбрецом. Воином. Прошел всю кампанию 1812 года, участвовал в Заграничном Походе 1813–1814 годов, дошел со своей батареей до самого Парижа, где её едва не захватили кирасиры Мюрата, получил Георгиевский крест в награду за этот бой. И были в его жизни бабы, женщины и девки, даже и две дамы. Но тут он оробел. Предстояло идти на чай к командиру полка, которого он видел всего один раз, представляясь по прибытии на службу. И там будет Ванда! Вандочка! Что прикажете делать? В смысле, как сдержать себя в присутствии мужа? Прямо, хоть очки с синими стеклами надевай, чтобы скрыть горящие высоким чувством взоры!

Кинув взгляд на каминные часы, Леонард заторопился, отбросив сомнения. Времени на подготовку оставалось в обрез. В баню! Срочно!! Ибо не мыт уже три дня!!!

— Данила! Бельё! Чистые чулки! Живо! В баню иду! — страстно озаботил он денщика.

— Ваше благородие, чистые чулки кончились! — виновато отозвался тот.

— Убью! — прорычал Орлов жутким голосом, — Достань, где хочешь! Даю минуту! Время пошло!

Чулки явились как по волшебству, ибо Данила хотел жить.

Сходивши в баню, где его подстригли, побрили, отдраили мочалкой до скрипа и сбрызнули Кёльнской Водой, влюбленный поручик с помощью Данилы облачился в парадный мундир и самые лучшие свои сапоги, сиявшие, как два черных жирных солнца. Взял извозчика, проехал мимо цветочной лавки, купил на сей раз скромный, но ужасно дорогой букет изысканных голландских тюльпанов, и, без одной минуты пять, слегка дрожащей рукой постучал в дверь жилища фон Брауде.

Горничная провела его в столовую, где он несколько неуклюже вручил Ванде букет и был допущен к ручке. Поцеловать осмелился лишь самые кончики пальцев. От восторга и запаха кожи любимой женщины поясницу свело судорогой, едва распрямился. Баронесса томно улыбнулась и поблагодарила за цветы. По русски она говорила с чарующим акцентом — в нашей эпохе с таким говорит Эдита Пьеха. Полковник был индифферентен, но, впрочем, умеренно доброжелателен.

— Вообразите, Пьер! Я уронила на улице платочек, а Леонард Федорович его нашел и любезно прислал мне! Мне захотелось познакомиться поближе с таким благородным человеком, тем более, что он офицер нашего полка! — ворковала Ванда Леопольдовна.

— Это Вы правильно, поручик! — пожал руку Орлову фон Брауде, — Платок — он тоже денег стоит. Чай, не меньше пяти рублей за дюжину. А вышивка! Ещё по полтине на платок кладите.

Отец-командир был по немецки скуповат.

Сели втроем пить чай. Орлова заставили рассказывать о своей службе, учебе, семье. Сначала он запинался, затем разговорился.

— … Сирота я. Папенька отдал Богу душу в турецком плену когда мне было три года, маменька ещё раньше преставилась от холеры. Дядя Всеволод Никитич меня вырастил и воспитал. Я его единственный наследник.

— Много ли душ у дяди? — спросила Ванда вкрадчиво.

— Тысяч пятнадцать. Да в моем имении десять, — беззаботно поведал поручик, — Им тоже дядюшка занимается.

Лёгкая тень алчности пробежала по прекрасному лицу баронессы, но тут же исчезла.

— Это вы из каких Орловых? Легендарный светлейший князь Григорий Орлов вам не родственник? — поинтересовался барон.

— Дальний. Как мужики говорят, нашему плетню троюродный забор, — тонко пошутил Леонард, — А, вообще-то, мы калужские. И имение у дяди в Калужской губернии.

Ванда негромко рассмеялась. Смех её был подобен аккордам небесной арфы! От сего чарующего звука сердце и без того потерявшего голову поручика не выдержало напряжения и оборвалось, с шумом рухнув в сапоги, а мозг заволокло туманом счастья. Забыв, где он находится, Орлов не глядя нашарил подвернувшуюся бутылку со стола и налил себе полную чашку. Выпил залпом. Оказалось — ром. Глаза хозяйки удивленно расширились.

— Знай наших! — восхищенно крякнул полковник, — Ну-ка, я тоже!

— Пьер! — запротестовала супруга, — У Вас же диэта!

— Ер-рунда! — парировал бравый вояка, и выпил.

Затем, без перерыва и закуски — ещё одну. И ещё.

Орлову сделалось неловко. Он понял, что, сам того не желая, спровоцировал милейшего Петра Иоганновича на запой. И сделать уже ничего было нельзя, процесс соскочил с зарубки: командир вошел в раж, и перешел с рома на коньяк. Леонард даже не пытался за ним угнаться. Через час таких упражнений пришли два гайдука и унесли бесчувственную тушку барона в спальню.

— Увы! Вечер испорчен… — грустно посетовала Ванда, — Вы извините его, Леонард Федорович. Он так устает на службе! Ответственность… и вообще… А мне теперь до самой ночи скучать одной!

— Я… Позвольте мне… Я… Это… С Вами посижу… или постою… то-есть, побуду, — бессвязно забормотал Леонард, сжигаемый тайной надеждой, что удастся задержаться ещё хоть немного.

— Любите ли вы стихи, Леонард Федорович? — вдруг спросила Ванда деловито.

— О, да! Люблю… — несколько удивился тот.

— Прекрасно! Приходите в четверг, в семь. У меня будет несколько любителей поэзии, этакий литературный салон. Почитаем друг для друга… Викторина будет, конкурсы разные… Придёте? — Ванда лукаво наклонила головку.

Не в силах вымолвить единое слово от радости, что увидит её вновь, Орлов часто-часто закивал.

— Ну, вот и отлично! А сейчас Вам пора… — богиня протянула руку для поцелуя.

Поцеловав оную уже чуть более смело, наш герой с поклонами удалился, и до самой ночи бродил по улицам: переживал. Стихи он читал редко, наизусть знал только из гимназического курса. Но дело поправимое! До четверга ещё два дня! Он успеет выучить наизусть что-нибудь… эдакое.

 

Все утро следующего дня он рыскал по книжным лавкам, доводя приказчиков до белого каления своею придирчивостью и неспособностью точно выразить, что ему потребно. Наконец, в четвертой по счету лавке, нашелся тоненький сборник стихов Роберта Бёрнса, в переложении на французский. Оригинальный текст был слева, перевод — справа. Представлялся удобный случай прослыть интеллектуалом: мало кто знал английский. А Леонард языком островитян владел! Прочитать стих, затем — французский перевод!

Придя домой, засел за зубрёжку. Дело было непростое, но справился: к ночи выучил четыре стихотворения! Выпил бутылку охлажденного рейнского, чтобы остудить раскалённый от непривычных усилий мозг, и, довольный, уснул.

В среду пришло письмо от дяди. Врач посоветовал старику отправиться на воды в Карлсбад, поэтому деньги он племяннику высылал сразу за полгода вперед. Ну, не замечательно ли?

Весь четверг бормотал английские и французские стихи, боясь забыть и оконфузиться. В семь, снова отмытый, выбритый, с напомаженными закрученными усами и в чистых чулках (а как же!), Леонард прибыл на литературный кружок.

Члены кружка Ванды Леопольдовны оказались людьми солидными. Все в чинах не ниже полковника. Всего, считая Орлова, их насчитывалось восемь человек. Председательствовал Варшавский предводитель дворянства князь Яблонский, толстяк лет пятидесяти с носом картошкой. После представления Леонарда присутствующим, Ванда, одетая в наимоднейшее, черное с серебром, платье с глубоким декольте, объявила:

— Итак, господа! Сегодня каждый читает одно стихотворение. Затем производится тайное голосование, и победитель получает от меня приз! Все просто, как видите!

И вечер поэзии начался. Полковник Родионов прочитал собственного сочинения оду Диане-охотнице, в которой без труда угадывалась хозяйка. Рифма у полковника хромала, размер — тоже. Но, тем не менее, он сорвал аплодисменты, сравнив румяную щечку богини с розою. Очень, знаете ли, нетривиальный литературный ход!

Затем читались стихи на французском, польском, русском и немецком языках, как свои, так и чужие. Дошла очередь и до поручика. Он встал на табуретку и прочитал «В моей душе покоя нет…» с большим чувством и выражением (Читатель! Ты знаешь это произведение! Песня из кинофильма «Служебный Роман»!). Все присутствующие впечатлились и аплодировали особенно громко.

Когда все закончилось, Ванда Леопольдовна предложила приступить к голосованию. Леонард с изумлением увидел, как любители поэзии достают толстые конверты с деньгами и вкладывают в них маленький листочек с именем того, за кого голосуют.

— Георгий Михалыч, — шепотом спросил он Родионова, — Это… деньги-то… зачем?

— А! Сии средства суть пожертвования на благотворительные цели. Мы соберем, а Ванда Леопольдовна передаст: на сиропитательный дом, или там… на призрение инвалидов. Да мало ли! — также, шепотом ответил тот.

— А сколько, пардон, жертвовать? — растерялся поручик.

— Это уж на Ваше усмотрение. На размер души, — пожал плечами Родионов.

Прикинув на глаз толщину конвертов конкурентов, достал все, что было в бумажнике — более трёх тысяч сотенными и пятисотенными, оставив только несколько империалов и серебро. Написал из благодарности фамилию Родионова на четвертушке бумаги, вложил всё это в услужливо поданный горничной конверт и положил, как и другие, на поднос.

Подали шампанское. Хозяйка, она же секретарь избиркома, стала вынимать из конвертов и зачитывать фамилии кандидатов. С изумлением и восторгом Леонард услышал, что набрал наибольшее количество голосов! Целых три!

— Леонард Федорович! Поздравляю! — проворковала Ванда, — Извольте получить приз!

В руке у неё была маленькая бархатная коробочка.

— И разрешаю Вам поцеловать меня, куда захотите… — здесь она сделала лукавую паузу, — хоть в запястье! — рука с коробочкой оказалась на уровне его губ.

Припав к запястью долгим поцелуем, распираемый гордостью и любовью, Леонард взял приз. Что бы это ни было, отныне он будет хранить сей подарок богини, как самую драгоценную реликвию! Все зааплодировали. В коробочке оказался янтарный мундштук ценою рубля в три…

Через полчаса все разошлись. Леонард получил приглашение на очередное заседание кружка через месяц, многообещающий взгляд из-под ресниц, и — отдельно! — приглашение на чай в понедельник. Душа его пела! О, этот взгляд! Это легкое рукопожатие! Безусловно, он ей симпатичен…

 

Через два дня в газете «Московские Ведомости» появилась заметка. Благотворительница, баронесса фон Б., пожелавшая остаться неизвестной, пожертвовала весьма значительную сумму на больницу для неимущих. Ванда действительно послала пятьсот рублей. А остальные… Читатель! При наличии скупого мужа и многочисленных нуждах (не ходить же в рубище и босиком!) надобно как-то экономить! Кому из очарованных жертвователей придет в голову проверять, сколько на самом деле внесено в кассу больнички?

 

Придя домой, Леонард застал у себя старинного знакомца капитана Петровского. Тот непринужденно сидел на диване в гостиной и освежался хозяйским коньяком.

— Лёня! Душа моя! — возопил он, как будто они не виделись, по крайней мере, год, — А я вот, соскучился, дай, думаю, зайду!

Орлов слегка удивился, ибо виделись они всего три дня назад, но виду не подал.

— Молодец, что зашел! — широкая улыбка озарила гостиную, ибо настроение было прекрасное.

Присев к столу, плеснул коньячку и себе — так, за компанию.

— Вообрази, Лёня! — воодушевленно вещал Петровский, — Намедни сели в покер играть. Игра такая новая, североамериканская. Я, Оболенский, Назаров — ну, ты их знаешь, — и какой-то прыщ, паж, по фамилии Малевич. Он из Петербурга приехал недавно, служит сейчас у генерал-губернатора. Натурально, играем. Мне прёт карта! Через час уже во-от такая куча денежков передо мною (капитан показал руками, какая)! Очередная сдача (кстати, сам сдавал!), смотрю свою руку — батюшки-светы! Четыре короля! Назаров спасовал, Оболенский покраснел весь, двигает пятьсот, Малевич поднимает на тысячу, а у самого пенснэ запотело. Понятно, что у них тоже карта пришла! Я отвечаю и поднимаю на две! Оболенский карты бросил. Малевич отвечает две и поднимает на пять! Я — отвечаю, но поднять уже не могу, нечем. Малевич — дальше пять. Я говорю: открываюсь! А он: а пять тыщ? Я: а в долг! Паж согласился. Я свои четыре короля на сукно. Он свои карты положил — и у меня аж в глазах потемнело: четыре туза! И это я, своею собственной рукой, так сдал!

Петровский выпил ещё коньяку, рыгнул.

— Выручай, брат! Одолжи денежков! А я, как из имения пришлют, месяца через два, сразу отдам!

Обычная, в общем история.

— Рад бы, да не могу. Не при деньгах я нынче, Вася! — развел руками Леонард, — Через неделю перевод должен прийти, тогда — милости просим!

— Куда ж ты их дел? — искренне удивился капитан, — Актрисок не содержишь, рысаков не покупаешь, не играешь, балы не задаешь…

— Да вот, так получилось… — промямлил поручик. Ему было очень стыдно, что нет возможности помочь старому товарищу.

Петровский вздохнул.

— Ну, через неделю, так через неделю. А пока придется опять родовое гнездо заложить.

Особнячок его, один из немногих, уцелевших на Москве после пожара, стоял у Покровских Ворот. Закладывал его капитан уже четырежды.

Посидели, поболтали о пустяках. Данила принес из ресторации ужин, ибо от коньяку разыгрался аппетит.

— Слыхал я, что ты мадам фон Брауде очаровался, — вытирая усы салфеткой, констатировал капитан, — Видели тебя на Тверской с букетом, под дождем, да!

Леонард не ответил, но нахмурился.

— Смотри, Лёня, будь осторожен! — вдруг тихо и серьёзно посоветовал Петровский, — На минное поле вступаешь.

Леонард сжал кулаки так, что согнул вилку и не заметил этого.

— Вай! Сейчас зарэжэт! — заслонился крышкой супницы капитан в притворном испуге.

— Не надо о Ванде Леопольдовне, ладно? — проговорил влюбленный, остывая.

— Как скажешь, Лёня, — пожал плечами старший товарищ.

Вскоре он ушел, а Леонард улегся спать. Сон не шел. Слишком много случилось в этот вечер. Взбудоражило душу. Вынул мундштук, полюбовался, поцеловал: его касались её руки! Вспомнил, как пахла кожа на запястье — цветами. Это духи… духи такие… Уснул.

 

Шестикрылый Серафим Перун из-под модных кустистых бровей обвел взглядом подчиненных и провозгласил:

— Совещание закончено. Все свободны.

Херувимы и Архангелы дружно встали из-за покрытого красной скатерью стола заседаний и потянулись к выходу, сопровождаемые референтами-ангелами.

— А Вас, Архангел Гавриил, я попрошу остаться.

Упомянутый Архангел, начальник над духами, оказывающими помощь людям, остановился и вопросительно посмотрел на начальство. Перун жестом показал на стул. Архангел сел, изящно полураскрыв крылья, чтобы не помялись.

Зал опустел. Перун плеснул себе Боржому, отпил, и сказал негромко, но значительно:

— Наверху есть мнение, что на Атувае назрела необходимость в проповеднике. Язычество пора сворачивать. Подбери подходящего человека.

— Может быть, волевым решением? — почтительно осведомился Гавриил.

— Нет. Не будем нарушать принцип свободы воли. Но заинтересовать кандидата необходимо. Пусть стремится туда попасть, пусть захочет работать с населением. Я думаю, интерактивные сны — это то, что нужно… для начала. Распорядись насчет спецдопуска в мир Атувая с произвольными временными координатами. Операции присваивается кодовое название «Островитянин».

— Будет исполнено, Ваше Шестикрылое Серафимство! — отсалютовал Архангел Гавриил.

 

Сон Леонарду приснился странный: смуглые крепенькие девушки с цветами в волосах и шуршащих длинных травяных юбках плавно изгибаются в танце и поют на певучем незнакомом языке, а на заднике сцены — по кумачу белыми буквами написано: «Привет участникам смотра художественной самодеятельности ананасоводов!». Среди зрителей преобладали такие же смуглые, крепкотелые черноглазые люди.

Танец закончился, на сцену вышла пожилая женщина в неприлично коротком платье до колен и громовым голосом проревела:

— Антр-ра-акт!

Зрители зашумели и потянулись вон из зала в фойе, где был накрыт буфет. Толстые бабы в нечистых белых халатах быстро разливали напитки, выдавали тарелки с закусками. Очередь двигалась быстро, и вскоре поручик оказался около прилавка.

— Пиво? Шампанское? Лимонад? — отрывисто спросила рыхлая толстуха с веками, выкрашенными в сине-зеленый цвет, и ярко-карминовыми губами, — Бутерброды?

— Шампанское, пожалуйста… — неуверенно промямлил сбитый с толку Орлов.

— Двести? — деловито кивнула буфетчица.

Леонард не понял, но сказал:

— Бутылку!

Баба сунула ему в руки серебрящееся фольгой горлышко и граненый стакан.

— Семь пятьдесят! Следующий!

Сыпанув на поднос горсть монет, нашедшихся в кармане панталон, поручик отошел в сторонку и принялся рассматривать бутылку. Надпись на этикетке гласила: «Советское Шампанское. Сладкое. Горьковский завод шампанских вин». Присутствовало и изображение нескольких золотых и серебряных медалей. Поперек этикетки был синий штамп: «Атувайский республиканский трест кафе и ресторанов». Марка была незнакомая. Хлопнув пробкою, открыл сосуд. Налил полстакана, осторожно принюхался: пахло виноградом. Отпил. Фи! Сладкое, как сироп! И тёплое!

— Пардон, сударыня! Нет ли сухого, и похолоднее? — робко протиснулся он обратно к прилавку.

— Что с базы УРСа завезли, тем и торгую! — неожиданно грубо рявкнула буфетчица, — Сухого погрызть захотел, хаоле! Холодильник третий день чинят, а этот: похолоднее!

— Хлебай, что дают, бледнолицый! — кто-то фамильярно хлопнул Леонарда по плечу, и он проснулся.

Проснулся в недоумении, долго думал, что это может значить. Не придумал. Списал сие сновидение на коньяк и нервное возбуждение. Поворочавшись, снова уснул, уже без снов. До утра.

 

В пятницу и субботу рыскал по всей Москве в поисках подарка для мадам фон Брауде. Дело было непростое: во-первых, предмет должен был быть достоин красавицы, во-вторых — должен был отражать тонкий вкус дарителя, в третьих — не вызвать подозрений и дурных мыслей у мужа. В конце концов в антикварной лавке в Охотном Ряду нашел кумплект шахмат: белые фигуры из матово-искристого, как иней, серебра, черные — тоже серебряные, но искусно чернёные. И доска: слоновая кость и эбеновое дерево. Антиквар божился, что сей шедевр — работа самого Бенвенуто Челлини. Но доказательств авторства не было, поэтому уступил недорого: всего за две тысячи с половиною, и согласился подождать с деньгами недельку. Подарок, по всем меркам, был царский. Смущала только мысль: а играет ли прекрасная Ванда в сию игру? Подумав, Орлов решил, что, ежели и не играет, то он её научит! А пока будет учить, мало ли, что удастся выиграть!

Чай в понедельник пили вдвоем: барон все ещё изволил пребывать в запое. Подарок был принят благосклонно. После чая сыграли партию. Выяснилось, что Ванда Леопольдовна играет довольно-таки неплохо: к эндшпилю Леонард пришел с преимуществом всего в одну пешку и благородно согласился на предложенную дамой ничью. Много разговаривали об искусстве, об отречении Наполеона и ссылке его на остров Эльба. При расставании пылкий влюблённый отважился поцеловать ручку на полвершка выше запястья.

Потекла череда дней. Все мысли поручика были заполнены только одним: как увидеть любимую женщину вновь? Купил гнедого ахалтекинца и присоединился к группе конных поклонников. Встало в копеечку! Чай по понедельникам каждый раз сопровождался теперь подарками, стремительно истощавшими кошелёк: то картина (Рембрандт!), то старинная книга в украшенном драгоценными камнями переплете, то стальная шкатулка, украшенная гранением под бриллианты. (Увы! Подарки эти — почти все — Ванда отсылала в Варшаву, где доверенный маклер продавал их…). Заседание литературного кружка потребовало нового могучего благотворительного взноса. Ну, и всякие мелочи: цветы, духи, торты… Деньги таяли, как сугроб в апреле. Но все окупалось возможностью видеть свою ненаглядную и целовать восхитительную руку все выше. Через месяц исхудавший от любви Леонард был уже в полувершке от локтя!

Читатель! Это тебе не современные нравы, которые показывают по телевизору в сериалах! Герой, дескать, пригласил героиню в кафе, а в следующем кадре они уже в койке кувыркаются! В описываемое время ухаживали за дамами вдумчиво, не торопясь. Кстати, о локте: по неписанному кодексу волокитства, следующий после локтя поцелуй мог быть (подчеркиваю: мог быть, а мог и не быть!) уже в губы! А это, знаете ли…

Не только поручик осознавал важность локтя, как некоего рубежа. Ванда, дитя своей эпохи, тоже знала неписаные правила развития любовной интриги, нарушать которые считалось неэтично. Порядочная женщина (в смысле, не застуканная мужем с любовником и не подвергнутая осуждению обществом, как Анна Каренина из одноименного романа графа Л. Н. Толстого) всегда ведет себя порядочно: и по отношению к мужу, который даже догадываться ни о чем не должен, и по отношению к очередному аманту, которого сама же поощряла. Леонард нравился ей. Красивый блондин, сильный, высокий, синеглазый, щедрый — что ещё надо? Опять же, не просто влюблён, а обуреваем страстию! Времени на подготовку ушло достаточно, чтобы не выглядеть легкодоступной вертихвосткой. Значит, пора сделать вид, что покорена, не может долее сопротивляться нахлынувшему урагану чувств… и рухнуть в его объятия, а то поручик может дольше не выдержать и наделает глупостей: стреляться задумает, или, того хуже, другую бабу найдет! План завтрашнего решающего свидания был составлен уже давно, каждая мелочь учтена. В нужное время дома никого не будет: муж, недавно принявший православие, и прислуга отправятся в церковь: Троица, будет крестный ход. Ванда, как католичка, имеет полное право остаться дома. Леонард, конечно же, предпочтет провести время с нею, нежели в храме. Письмо с просьбой скрасить одиночество всеми покинутой, томящейся в пустом доме, изнывающей по ласковому слову дамы было заготовлено ещё утром. Вечером его доставят пылкому кавалеру…

Глава вторая

— Ваше благородие, письмо!

Голос денщика отвлек поручика от увлекательнейшего занятия: он, высунув от усердия язык, рисовал по памяти портрет Ванды. В стиле Ню. Роскошные формы получились вполне правдоподобно, но лицо никак не давалось, каррамба!

— Надобно говорить: Вам письмо, Ваше благородие! — досадливо поправил он Данилу, беря маленький, надушенный уже знакомыми духами конвертик.

— Знамо, Вам! Нам оно нахрен не нужно… — пробурчал под нос солдат, поворачиваясь, чтобы поскорее уйти: у него стыл чай.

Ножичком из слоновой кости Леонард вскрыл письмо.

«Милый Леонард Федорович!

Завтра Троица, и все уйдут в церковь: и Петр Иоганнович, и прислуга. Я, конечно, опять останусь дома совсем одна. Зная Ваше доброе ко мне расположение, я прошу Вас помолиться за меня, когда пойдете в храм. Но если, паче чаяния, Вы решите пропустить богослужение, то, может быть, зайдете на минутку разделить со мною завтрак и одиночество? Это будет одиночество вдвоем! Ваша В.»

Ваша! Слово прошуршало от глаз внутрь черепа и там взорвалось немыслимою радостию.

Ваша! В смысле — НАША! Моя! Поручик закружился по комнате, выбрыкивая ногами в шлепанцах. Моментально пришло решение: в церковь завтра не идти, хоть и собирался! Потом отмолит грех. Страдающая от одиночества Ванда сейчас важнее!

Всю ночь ворочался, уснул только под утро. От перевозбуждения опять приснился странный сон: смуглые мужики лезут на купол церкви, стоящей посреди пальмовой рощи, пилят крест, который падает на паперть, вздымая тучу песка. Другие сбрасывают с колокольни жалобно звякнувший колокол. Толпа, состоящая из таких же смуглых мужиков, в большинстве по пояс раздетых из-за жары, и баб с яркими цветами в волосах, дружно ахает и крестится. Молодой бледный парень в кожаной тужурке и картузе с красной пятиконечной звездой вместо кокарды, вспрыгивает на ящик. Триумфально вскидывает руки, и, с криком: «Бога нет!», смачно харкает в небо. Толпа гудит, из неё вылетает кокосовый орех. За ним другой, третий — множество. Один кокос ударяет парня в кожанке в плечо, он падает с ящика, но пятеро военных в странных мундирах песочного цвета и картузах с красными звёздами, палят из ружей с примкнутыми багинетами поверх голов и оттесняют толпу…

Проснувшись весь в поту, Леонард встал и жадно напился.

«Надобно к доктору сходить… Пусть пропишет какой-нибудь микстуру от нервов! Или капли…» — подумал он, — «Приснится же этакая пакость!»

Больше уснуть не удалось. Так и ходил из угла в угол до самого восхода.

 

Утром, под доносящийся со всех сторон первопрестольной колокольный перезвон, наш герой пешком отправился на свидание. Народ в праздничном платье заполнил улицы, город, украшенный березками, благоухал свежестью. Леонард шел переулками — для конспирации. Вот и дом полковника! К нему Орлов подобрался из-за угла. Постучал. Через несколько невыносимо долгих минут дверь открылась. Ванда, свежая, как родниковая водица, в утреннем платье и с искусно распущенными волосами, стояла и улыбалась ему. Под легкой тканью не было корсета! Эге!

— Я рада, что Вы смогли выкроить время, и навестить меня, несмотря на праздник, Леонард Федорович! — протянула она руку для поцелуя.

Вот он, миг, к которому он шел целый месяц! Рубикон, перейдя который, он увидит новые горизонты и небо в алмазах! Медленно, благоговейно, поручик припал горящими губами к ямочке на локте.

— Ай! — рука отдернулась, — У Вас что, жар? Вы обожгли меня!

— Нет… Я здоров… — удивленно и растерянно, севшим голосом ответил Леонард.

— Тогда — милости просим!

В столовой стол был накрыт на двоих. Английский завтрак: тосты, масло, мармелад, овсянка. Кофий со сливками. Ничего особенного. Перед тем, как сесть, вручил очередной подарок — гравюру Дюрера «Адам и Ева» в раме под стеклом и с подписью автора. Дорогая вещь, восемьсот целковых плачено! И с намеком!

— Вот, позвольте Вам презентовать сию безделицу, Ванда Леопольдовна! В честь месячного юбилея нашего знакомства…

— Но, Леонард Федорович! Вы меня балуете! — Ванда взяла подарок, полюбовалась: скромненько, но со вкусом!

«Пьер нипочем не догадается, что ценная вещь!» — подумала она, практично прикинув, что сия гравюра потянет в Варшаве на тысячу рубликов. Очень хорошо!

Осторожно поставив предмет искусства на каминную полку, повернулась и быстро поцеловала дарителя в щеку. Тот мгновенно обалдел до полного одеревенения! Слегка покраснев (все-таки, баронесса была порядочной женщиной, несмотря на семь предыдущих любовников!), Ванда села за стол.

— Ухаживайте же за мной, Леонард Федорович! Положите овсянки! Теперь полейте сливками!

Лёня вышел из ступора и завтрак начался. Он намазывал тосты мармеладом и глотал их не жуя и не чувствуя вкуса. В кофий забыл положить сахар, выпил залпом, чуть не обжегся. На вопросы хозяйки отвечал невпопад, из-за чего сильно смущался. Ванда, наоборот, была сама уверенность.

После завтрака воцарилась несколько неуклюжая пауза. Как пловцы, знающие, что пора прыгать в незнакомую реку, оба медлили. Разговор увядал. Ванда встала первая, Леонард поспешно вскочил следом.

— Пойдемте в будуар, Леонард Федорович! Я Вам спою. А потом Вы споёте для меня! Только, чур, то, что я захочу!

И они пошли в будуар. Петь песни, конечно.

Будуар был в отделан вишневых тонах: и обои, и бархатная кушетка, и кресла. В углу — клавесин красного дерева. При виде кушетки наш герой напрягся. Ну, не весь. Частично. В смысле, некая часть его организма сильно напряглась.

Усадив слегка одеревеневшего от предвкушения (угадайте, чего!) Орлова в кресло, Ванда, аккомпанируя себе на клавесине, спела парочку модных романсов, чем повергла своего поклонника в бурный восторг, выразившийся в громовых аплодисментах и неуклюжей попытке поцеловать исполнительницу в… (угадайте, куда!). Она жеманно отстранялась, дразня кавалера.

— Теперь Ваша очередь, господин поручик!

Леонард сел за инструмент.

— Что прикажете спеть? — спросил он, перебирая в уме свой не очень богатый репертуар.

— Да уж не «Марсельезу»! Спойте мне строевую: «Бережок» — лукаво сощурилась искусительница.

Певец поперхнулся и покраснел до самых ключиц от неожиданности.

— Но, Ванда Леопольдовна… это же… там неприличности! — залепетал он.

— Ничего-ничего! Мне про эту песню рассказывали. Пойте! — настаивала дама, — Так хочется неприличного! Да не стесняйтесь, здесь ведь, кроме нас, никого нету!

И поручик (куда же деваться!), аккомпанируя себе мажорными аккордами, запел срывающимся голосом песню, слышанную им от донских казаков в Париже. Мелодия сильно напоминала «Yellow Submarine», которую Пол Маккартни напишет полтора века спустя. Странное, необъяснимое совпадение!

На Хопре, Хопре реке,

На зеленом бережке

Спал в тени казак младой,

Белотелый и нагой.

Три сестрицы мимо шли,

Казака они нашли.

Уд евонный увидав,

Бечь собралися сремглав.

Но решили подождать,

И принялись обсуждать

То, что есть у казака,

А у девок нет пока!

Припев:

Меньшая коснулася — говорит: червяк!

Средняя помяла — и сказала: жила!

Старшая схватилася — и сказала: кость!

Что ж сие на самом деле было?

А казак проснулся вдруг,

Увидал девиц вокруг,

Потянулся и сказал:

Я приятный сон видал!

Девки тут же убежали,

Только пятки засверкали!

Для них тайной осталось:

Червяк, жила или кость!

Припев:

Меньшая коснулася — говорит: червяк!

Средняя помяла — и сказала: жила!

Старшая схватилася — и сказала: кость!

Что ж сие на самом деле было?

Ванда хохотала, упав на кушетку. Леонард не мог поднять глаз от стыда.

— Ой, не могу! — донесся до него томный голос, — Прямо, дышать нечем! Леонард Федорович, помогите же мне, ослабьте застежку!

Леонард устремился на помощь страждущей. Встав на колени, расстегнул одну пуговицу на лифе, затем другую, третью… Две очаровательные полусферы, увенчанные розовыми коронами сосков, вдруг упруго высвободились из корсажа. Ой!

Белые, сдобные руки Ванды обвили шею Орлова. Последовал поцелуй, долгий, как вечность, крепкий и сладкий, как ликёр «Доппель-Кюммель». Затем ещё один, и ещё. Много поцелуев! Через некоторое время, сочтя артиллерийскую подготовку достаточной, Леонард предпринял штурм Ворот Счастья. Взметнулись кружева нижних юбок, обнажились стройные ноги в шелковых чулках…

Неожиданно красавица вывернулась из-под него и села, тяжело дыша и раскрасневшись.

— Подождите! — прошептала она, — Наденьте вот это!

Леонард непонимающе воззрился на маленький бумажный конвертик в её руке.

— Кесь ке се? — пробормотал он смущенно.

— Сие есть презерватиф (preservatif, — презерватив, иначе — кондом. Авторский перевод с французского)! — пояснила баронесса совершенно естественным тоном.

— А… пуркуа?

— Вы были во Франции, а там — французская болезнь! Спали же Вы там с женщинами? Спали-спали, не отпирайтесь! Я не хочу рисковать! Да и от зачатия нежелательных детей предохраняет.

Наш герой слышал об этом изобретении краем уха. Презерватифы изготавливались из специальным образом обработанных аппендиксов слепой кишки ягнят. Стоили они очень дорого, и широкого распространения в народе не имели. Пользовались ими, в основном, супружеские пары, когда, по мнению врача, женщине было опасно для жизни иметь детей: порок сердца, почечная недостаточность, узкий таз, сахарная болезнь и т. п. В словах Ванды был резон: французская болезнь — штука темная, мало ли: сегодня здоров кавалер, а завтра — уже нет! Да и беременность, конечно, явление нежелательное…

Однако лично сим изобретением пытливой человеческой мысли наш бравый поручик ранее пользовался, а потому слегка растерялся.

— Но… Дорогая… Я… Я не умею! — выпалил он, покраснев.

— Ничего! Я помогу! — дама поощрительно поцеловала его в губы и принялась за дело.

От прикосновения нежных пальчиков то, что увяло во время сего диалога, снова расцвело и зазвенело. Процесс облачения Красноголового Воина в броню возбудил и Ванду: ланиты порозовели, глаза заблестели, придавая ей ещё больше очарования. Завязав кокетливым бантиком крепежные тесемочки презерватифа, и убедившись, что он не сползет, задышала глубоко и учащенно. Носом. Последовал ещё один поцелуй и шепот:

— Только никогда не трогайте меня за мой нижний бюст, хорошо, милый? Я этого не выношу!

— Хорошо… — последовал хриплый ответ, и Ворота Счастья впустили героя.

После четырех нелегких раундов восхитительной борьбы Победитель и Победительница оторвались друг от друга и привели в порядок одежду.

— Вы умеете ставить самовар, Леонард Федорович? — улыбнулась Ванда, ещё более обольстительная, чем прежде, — А то более некому!.

— О, конечно! — улыбнулся в ответ Леонард, подкручивая растрепавшиеся усы.

— Тогда давайте пить чай! Страшная, знаете ли, жажда!

За чаем хозяйка щебетала, как ни в чем ни бывало, гость же несколько смущался. Следующее свидание было назначено на понедельник, то-есть — на завтра. Но муж… Как быть с ним? Ванда обещала придумать что-нибудь, дабы полковник не мешал общаться.

Когда, после шестого стакана (тоже в кишках пересохло!), Леонард собрался уходить, Ванда прильнула к нему всем телом, крепко поцеловала в губы и прошептала доверчиво:

— Теперь я Ваша женщина… Вы будете заботиться обо мне, Леонард Федорович?

Поручик пылко пообещал заботиться, не очень хорошо представляя, впрочем, как он это будет делать.

На улице подумал и зашел все-таки в церковь, помолился, хотя и недолго. Раздал на милостыню всю мелочь нищим на паперти. Скрюченная в дугу полуслепая бабка, получившая полтину, перекрестила Леонарда и прошамкала беззубым ртом:

— Спаси тя Христос, барин, за щедрость твою! Помолюся за тебя. Дела тебе грядут большие: Веру Православную людям нести. Бог в помощь!

— Я, бабка, вообще-то, военный… — растерянно ответил наш поручик, относившийся к религии, скажем так, не очень ревностно.

— Нынче-то военный, а станешь — кахуна! — веско, но непонятно произнесла бабка, — За морем-окияном, где хлебушко на деревьях растёт.

«Спятила старая!», — понял Леонард, — «Как это: хлеб на деревьях растет? И, какая-такая кахуна?»

Хотел переспросить, но бабки уже не было. Исчезла, как дым растаяла.

Пожав плечами, двинулся своей дорогой, и, вроде бы забыл даже про странную бабку, но предсказание зацепилось в голове остреньким крючочком.

Время было далеко за полдень, и есть хотелось, как из ружья. Ещё бы, после стольких физических… нет, скорее, физиологических усилий! Решил зайти в ресторацию, ибо денщик Данила был отпущен на весь день по случаю праздника и дома кушать было абсолютно нечего, кроме холодных закусок: всяких колбас, ветчин, сыров, паштетов, солений-варений-маринадов и сырых яиц. Не стряпать же самому!

Подходящее заведение отыскалось неподалёку. Затейливая жестяная вывеска, явно стоившая хозяину немалых денег, возвещала: «Ресторация «Европейская». Ниже, более мелкими буквами: «Французская, немецкая, русская кухня». Недавно открылись, допреж их тут не было. Ну-ка, ну-ка…

Швейцар с поклоном отворил дверь и голодный путник мгновенно погрузился в ядреную душноватую атмосферу дразнящих кухонных запахов. Подлетел метрдотель:

— Милости просим, Ваше благородие! Прикажете отдельный кабинет-с? Или в зале столик?

Из-за столика под пальмой в кадке уже махал только что вышедший из мужской комнаты капитан Петровский. К нему Орлов и направил свои стопы. В компании обедать не в пример веселее!

Расцеловавшись троекратно по случаю праздника, друзья сели. Приблизился лакей во фраке и белых нитяных перчатках:

— Чего изволите-с?

Посовещавшись, офицеры патриотически заказали все русское: икорку, грибы в сметане, селедку с отварным молодым картофелем, солянку московскую с растягаями, поросенка с гречневой кашей, мороженое. Ну, и напитки, а как же!

Услужающий налил водочки из запотевшего графинчика — не трактир, чай, где брякнут заказанное на стол, а далее — сам справляйся. Молодцы, борются за культуру обслуживания! Выпили за государя, затем — за праздник. Закусь была замечательная!

— Жизнь прекрасна, не так ли? — принюхался к принесенным растягаям Петровский, — Во всяком случае здесь и сейчас! Я, пожалуй, приду сюда и вечером. Покутить немножко с Шарлоттой.

Шарлотта Листневская был псевдоним его содержанки, в прошлом инженю-кокетт заезжего Львовского театрика. По паспорту она была Ганна Скоропад. Вот уже три месяца они жили душа в душу, и капитан не мог нарадоваться: нежная, страстная, отлично умеющая экономить, сия черноглазая мадемуазель, тем не менее, одевалась с умопомрачительным шиком, прекрасно соответствуя своему блестящему Васе.

— Аксиома есть утверждение очевидное, не требующее доказательств, — кивнул Леонард, чьё простое физиологическое счастье многократно усилилось крепкою водочкою и вкусною пищею.

— Во-во! — оживился Петровский, — Без доказательствов! Играли мы намеди в Аглицком Клобе. В Блэк Джэк, ну, ты знаешь. Я, Назаров, Мещерский, какой-то штатский шпак из казначейства… забыл фамилию. Назаров с Мещерским к полуночи упились, унесли их. Игра, в общем, по нулям: ну, может, тыщу проиграл, не более. Штатский заскучал, ушел в нужник и не вернулся. Тут подходят двое англичан — флотские, в синих мундирах. Что уж они в первопрестольной делают — ума не приложу! Ведь отсюдова до морей хоть на юг, хоть на север — далеконько скакать. Спрашивают, значит: сыграем? А, давай! На кон по сотенке поставили. Они, значит, вдвоем, на одну руку. Я банкую. Моряки просят вторую карточку, третью, четвертую. Остановились. Я открываю свою: туз! Вторую — шестерка! Семнадцать! Довольно с меня, говорю. Британцы: у нас — двадцать! И денежки сгребают. Я обалдел: показать бы надо, да? А они, эдак надменно: сэр! Джентльмэнам верят на слово, сэр! И тут, — капитан драматически выдержал паузу и понизил голос, — Тут… кэ-эк поперла мне карта! Веришь ли, за два часа все свои недоимки отыграл!

С видом триумфатора он достал бумажник толщиною с оглоблю и отсчитал шесть пятисотенных.

— Вот, прими с благодарностью!

Три тысячи, одолженные почти месяц назад, вернулись к Орлову. Тот вытаращил глаза, ибо так скоро их не ожидал.

— Так что, ежели в денежках нужда случится, завсегда к нам обращайтесь, Ваше благородие! — довольный произведенным эффектом, Петровский захохотал.

— Благодарю, Базиль, пока не нужно, — улыбнулся Леонард.

Выпили за удачу. С энтузиазмом. Лакей принес поросенка.

— Слушай! — пришурив нетрезвые глаза, воззрился на блюдо Василий, — Вроде похож на кого-то! Не пойму только, на кого!

— Брось, Базиль! — хрустя соленым огурцом возразил Леонард, — Это же свинья! К тому же — жареная.

— Показалось, значит… Нет! Все-таки похож! На покойного полковника Юсупова. Такие же глаза: маленькие и раскосые… Покинул сей грешный мир два года назад, — Петровский махнул рюмку и перекрестился.

— Пал в бою? — без особого интереса поднял бровь Леонард, — Или?

Упомянутого полковника он не знал.

— О, брат! Такая история! — капитан проглотил поросятину, запил розовым анжуйским, — Был у него роман. С кем — не скажу. Замужняя дама, г-м. За год разорила нашего татарина дотла!

— Правда, что ль, татарин? — искренне удивился Леонард такому обороту.

— Да нет… Нормальный русак. Предки у него были из Золотой Орды, отсюда и фамилия. Э, о чём бишь я? Ага… В долги влез огромные. Имение, дом в Петербурге — все пошло с молотка. И дама, значит, говорит: адьё, мон шер, мерси за всё! И бросила воздыхателя. Как жить человеку? Без денежков ещё кое-как можно. А без любви? И из семьи он ушел. Гол, как сокол, и голову приклонить негде. Ну, и застрелился наш Юсупов. Вот! А на похоронах шепоток прошел, что полковник — четвертый, кто с сей роковой дамой разорился. Три предыдущих случая — в Риге, в Варшаве и в Гельсингфорсе.

— Неужто тоже застрелились? — поразился поручик, широко распахнув глаза.

— Да нет… говорят, сдержались. Только живут на одно жалованье, представляешь? — Петровский передернулся, — Жалкое существование!

В молчании доели поросенка. Затем Леонард решил посетить туалетную комнату — шесть стаканов чая, выпитые в гостях, настырно просились на свободу.

«Надо же, какие женщины бывают… прямо паучихи! Высосут все до капли — и бросают жертву! Какая уж тут любовь, одна корысть! Притворщицы!» — думал он по пути.

В туалете обнаружил, что забыл снять презерватиф. Мысли сразу же заискрились, радужно заблестели. Ванда… Что же ей, чаровнице эдакой, подарить завтра? Осторожно стянул полупрозрачный чехольчик, прополоскал под рукомойником. Завернул в носовой платок. Пригодится ещё!

Вернулся к столу и с аппетитом принялся за мороженое. Петровский же больше ковырялся ложечкой, вылавливая цукаты и орешки.

— Завел бы ты себе подругу, Лёня, — не поднимая взгляда, вдруг сказал он серьёзно, — Знаешь, как мне с Шарлоттой здорово! Заботится обо мне… и вообще… Уют создает! У неё подруга есть, Ниночка, тоже актриска. Хорошенькая, спасу нет! Давай, познакомлю, а?

— Мерси, не надо, Базиль. У меня все в порядке по этой части.

— Замужняя? — капитан по прежнему смотрел в стол.

Леонард не ответил.

— Смотри, Лёня. С замужней всякое может быть, особенно с… красавицей. Вон, Юсупов…

Поручик побагровел:

— Я Вас попросил бы, господин Петровский…

— Всё, всё! Молчу! — вскинул руки тот, — Проехали и забыли! Эй, человек, подавай кофий!

Обед закончился нормально, но намек старшего товарища, едва не приведший к ссоре, оставил в душе Леонарда неприятный осадок. Впрочем, кратковременно.

При расставании капитан предложил собраться вечером здесь же, гульнуть от души.

— Я с Шарлоттой прибуду, она Ниночку приведет тебе для компании! Мне на ушко шепнул услужающий, что вечером цыгане приедут! Шампанского заморозим пару дюжин, а? И на полную катушку: Ой, ручеек мой, ручеек! Ходи шибчей, черноголовый! Ромалэ! Эй, чавэла! И сделаемся пьяные и веселые!

— Цыган люблю… Но сегодня в офицерское собрание хотел пойти, там холостяцкий ужин полк устраивает. Неудобно пропустить, я же новенький, — отговорился поручик, вспомнив о воинском долге.

Петровский только вздохнул.

 

Придя домой и отдохнув пару часиков, Леонард вновь озаботился темой подарка. К антиквару не пойдешь, закрыто всё по случаю праздника… Стал рыться в ящиках письменного стола. О, вот это подойдет, пожалуй! Открыл шкатулку с маменькиными драгоценностями: среди серег, брошек и прочих колье и перстней там лежали золотые дамские часики с золотой же витой цепочкой — музыкальный брегет в форме сердечка с бриллиантовой буквой «Веди» на крышке (матушку крестили Варварой). Венецианская тонкая работа, не Китай какой-нибудь! И цены немалой: дядя рассказывал, что двадцать шесть душ крепостных папенька за них отдал вместе с хутором. Осторожно завел часы ключиком, приложил к уху: идут! Тикают! На секунду засомневался: все же, маменькина память… Но представил, как улыбнется Ванда при виде подарка, её поцелуи и объятия — и сомнения отпали. Нашел подходящую бархатную коробочку, завернул в цветную бумагу и перевязал розовою ленточкою. Полюбовался: вышло замечательно.

Хлопнула дверь, и на пороге кабинета появился Данила. Был он изрядно выпивши, но на ногах держался, и даже умудрился доложить заплетающимся языком, что рядовой Прухин из увольнения прибыл. Откозырял кривовато левой рукой. Что поделаешь, праздник есть праздник!

— Иди, проспись, пьяница! — добродушно приказал хозяин, — Чтобы утром был трезвехонек, у меня завтра дел много.

— Так точно, Ваше бл… блгродие! Данила — кремень мужик, не подведет! — с чувством ответил денщик, и сев, почему-то, за письменный стол, уснул.

Бывает, Читатель, что нет сил дойти до постели, г-м.

Выругавшись, Леонард задумался. Не тащить же на себе в койку! Не барское это дело. Да и не поднять такого борова в одиночку. (Вот ты, Читатель, пробовал ли когда-нибудь поднять пьяного? Согласись, очень тяжело: все равно, что бочку воды поднимать. Только без бочки!) Но и за столом оставлять — не дело.

У дверей зазвонил колокольчик. Открыв, Леонард увидел сослуживца по батальону — поручика Михайлова. Тот был уже навеселе.

— Лёня! Готов ли ты? Проезжал мимо, дай, думаю, зайду, вместе поедем! — загрохотал он, — И носовой платок одолжи, силь ву пле, я свой потерял.

Его большой нос, формой напоминавший картошку, шевельнулся над усами.

Рассеянно вынув из кармана платок, Леонард протянул его товарищу.

— Я сейчас, только денщика разбужу. Уснул, скотина, за моим письменным столом.

— Ну, так дай ему в ухо!

— Не поможет, его сейчас хоть ножами режь — не проснется. Попробую водичкой!

Но и вода не помогла. Данила только мычал и ворочался, уронил со стола чернильницу.

— Ещё поливай! — азартно посоветовал Михайлов, — Уши потри, помогает!

— Да куда ещё лить-то? И так уже целое болото… — загрустил Леонард.

— А, слушай, так до завтрева провозимся, а там офицерики все вкусное съедят! Нукася… — могучий Михайлов присел, и, протяжно пукнув от натуги, взвалил на себя Данилу, — Показывай, куда его!

Пьяного кулем свалили на койку в его каморке.

— Ну, все! Поехали! Но, Лёня, в ухо ты ему завтра все-таки дай!

— Всенепременно! — отозвался Леонард, поправляя на товарище съехавший эполет.

И они, сев в коляску терпеливо ждавшего извозчика, покатили веселиться.

 

Вечер прошел задорно. Офицеры пили и закусывали. И опять пили. Шампанское лилось рекой. Окрупоривали бутылки дюжинами и получался залп! Многие получали пробками в лоб, но не обижались. Капитан Ольшанский из второго батальона, известный своею меткостию, на пари пробкою погасил свечу на десяти шагах! Правда, забрызгал пеной всех зрителей вокруг, ибо для пущей мощности выстрела бутылку надлежало взболтать. Выиграв ящик рому, он сразу же угостил всех желающих. Тут общественность удивил лихостью комполка, заявив, что изобрел необыкновенно вкусную смесь, которая пьется, как олимпийский нектар! И продемонстрировал незамедлительно, смешав ром пополам с портвейном в пивной кружке. После чего сразу же выпил. Залпом! Повторить никто не рискнул.

Устроили также и конкурс неформальной песни, где призом был ящик коньяку. Выступив с песней «Бережок», Леонард сорвал бурные аплодисменты, но приза не получил. Приз был вручен Михайлову, исполнившему песню, текст которой Автор не решился здесь привести из опасения скверно повлиять на нравственность Читателя. Достаточно упомянуть, что название песни состояло из трёх слов, и приличным из них был только соединительный союз «И». Приз был, конечно же, тут же распит присутствующими.

Короче, все в конечном итоге сделались пьяные и веселые, чего, собственно, и добивались.

Домой Леонард вернулся в четвертом часу утра. Кое-как раздевшись, завалился в постель. В окно, моргая и щурясь от проплывающих облаков, таращился любопытный молодой месяц. Несколько комаров, тоненько зудя, попытались употребить поручика в пищу, но с отвращением отпрянули, с трудом сдерживая рвоту: кровь была зело разбавлена спиртом. Из-под печки вылез домовой Зиновий, поворчал в бороду, собрал раскиданную одежду, аккуратно сложил в углу, поставил сверху сапоги — так ему представлялось правильнее.

 

Сон навалился на Леонарда и сразу ошеломил яркостью красок и нереальностью происходящего. Он стоял на длинной овальной доске совершенно голый и мчался вдоль гребня огромной волны со скоростью призового рысака. Волна неслась, заворачиваясь пенным гребнем, к золотому пляжу, окаймленному уже знакомыми пальмами. Балансируя и изменяя положение тела, наш герой с лёгкостью свернул в сторону, избежав перевернутия. Волна прошла под ним и, шипя, рассыпалась по пляжу длинным пенистым языком. Леонард лёг на живот и, высмотрев другую подходящую волну, сильными гребками двинулся навстречу. Когда упругий солёный гребень подхватил его, легко встал на ноги и заскользил, как на санках с горы. Солнце, стоявшее в зените, припекало голову и плечи, мигом высушив кожу, на которой выступила соль. Мельком глянув на свою грудь и руки, Леонард поразился: обычно белый, как сметана, он сейчас был золотисто-смуглым, почти коричневым! На миг он отвлекся, и коварной стихии этого оказалось достаточно. Доска ушла из-под ног, тело перевернуло вверх тормашками, солнце, пляж и пальмы — все исчезло. Перед глазами была только синева океанской воды, поток которой норовил закрутить тело в узел. Было не определить, где верх, где низ, но страшно не стало. Только бешеный восторг переполнял душу! Водяной вал рассыпался и аккуратно вынес Леонарда на плотный песок. Множество крабов, возмущенно жестикулируя пухлыми клешнями, выразили своё неодобрение сему бесцеремонному вторжению. Встав на ноги, поручик побрел на сухое место передохнуть, волоча за собой доску, привязанную к запястью тонкой веревочкой.

Потом снилась всякая ерунда: какие-то дельфины, дружно выпрыгивающие из моря и плюхающиеся обратно, странный лес с огромными яркими цветами и щебетом птиц, высоченная гора с заснеженной вершиной, сверкающей яко сахарная головка под лучами солнца…

Вдруг из кустов высунулась огромная волосатая лапища и, схватив Леонарда за плечо, крепко встряхнула, аж зубы лязгнули:

— Барин! Ваше благородие! — раздался громовой рык — и поручик проснулся.

 

— Пора вставать, Ваше благородие! Солнышко уже на три дуба поднялось! — бубнил Данила, распространяя суровый перегар можжевеловой водки.

— А? Чего? Ты зачем? — забормотал Леонард пересохшим ртом.

Небритая физиономия денщика являла мощный контраст с ярким сном.

— Вставать, говорю, пора! — Данила протянул ему кружку с рассолом.

Живительный напиток с шипением всосался в измученную сушняком глотку, не достигнув желудка. Пришлось выпить ещё. Организму полегчало.

— Ну и начудили Вы, барин! — ворчал денщик, помогая одеваться, — Почто штанины и рукава у мундира узлами завязали, раздемшись? И подштанники тож… А сапоги грязные сверху поставили — натюрморт преестественный!

— Сам хорош! — вяло отругивался Леонард, — Уснул за письменным столом, чернильницу уронил… Хорошо, Александр Борисыч зашел, перетащил тебя в койку, ибо добудиться не могли!

— Какая-такая чернильница? — притворно удивился Данила, быстренько, ещё утром, отмывший пол в кабинете, — Приснилось Вам!

Выпив две чашки крепчайшего черного кофию, поручик почувствовал себя готовым к новым свершениям. Погода была прекрасная, день выходной, в крови бурлило предвкушение встречи с любимой женщиной. Припомнив вчерашний вечер, Леонард подумал, что Петр Иоганнович, скорее всего, впал в новый запой. А значит, мешать свиданию не будет!

— Данила! Сходи за цветами!

Глава третья

Настенные часы дребезжаще пробили четыре. Пора было собираться в гости, чай пить и вообще… Надевши мундир и выдавив прыщик на лбу, Леонард тщательно причесался перед зеркалом. Оставалось только взять подарок из кабинета — и в путь! Но перевязанной ленточкою коробочки на письменном столе не было. Не было её и в ящиках! И вообще в кабинете.

«Может, я её на камин положил?» — прикинул влюблённый, выходя в гостиную.

Но коробочки не было и в гостиной… И в спальне!

— Данила! — нетерпеливо воззвал Леонард, топая ногой.

В дверном проёме возник помятый лик денщика.

— Убирался утром, коробочки, ленточкою перевязанной, не видал ли?

— Никак нет… Не было никаких коробочков!

— Ищи! Коробочка вот такая, махонькая, и ленточка розовая!

С помощью денщика суетливо обыскал всю квартиру. Дважды. Ну, нету!

— Вы, барин, сами её задевали куда-то, всё уж облазили, даже в нужнике смотрели! — ворчал Данила.

— Ищи! Ищи, как хлеб ищешь! — раздраженно, на грани истерики, крикнул Леонард.

Денщик вздохнул:

— В таких случаях помогает сказать: «Черт, черт, поиграл-поиграл, да и отдай!»

Леонард зажмурился и произнес сие заклинание. Когда открыл глаза, перед ним стоял пунцовый от сдерживаемых эмоций Михайлов со свежей царапиной на носу.

— Ну, ты мне и удружил вчера! — загремел он вместо приветствия, — Прихожу домой, ложусь баиньки, а утром моя Ненила швыряет мне в похмельную рожу вот это! — он потряс в воздухе презерватифом с оторванными завязочками, — И вот это! — он протянул злосчастную коробочку, без оберточной бумаги и ленточки, — Сцена ревности, куда там сочинителю Шекспиру! Дездемона убивает Отеллу веником по голове! И по морде когтями схлопотал, а как же! Нипочем не желала верить, что сии предметы не мои!

Ненила была сожительница бравого поручика и его же крепостная. Румяная красавица богатырского телосложения, этакая «девушка с веслом», она обладала властным и ревнивым характером и держала хозяина-любовника в кулаке. Если тому и случалось гульнуть иногда на стороне, то приходилось делать это крайне осторожно, ибо у Ненилы расправа была короткая: в бубен — раз! И отлучение от тела на срок до месяца — два! Поручик все это вынужден был терпеть, ибо имел к сей Богатырке-Синеглазке сильное влечение, перетекавшее в любовь, в чем он себе не хотел признаться. Безусловно, презерватиф (использованный!) и часики, явно предназначенные для подарка, явились в глазах ревнивой бабы доказательством очередной измены!

— Саня! Да, как же так? Я тебе этого не давал! — выдохнул с облегчением Леонард.

— Как не давал?! Платок я у тебя попросил, помнишь? Ненила говорит, презерватиф в нем завернут был!

— А коробочка?

— Не знаю, слушай, может, вместе с платком, случайно! Да, какая разница! Мне-то теперь как оправдываться? — досадливо схватился за голову Михайлов, — Даже ежели ты лично к ней припожалуешь и крест поцелуешь, что сии дела суть твои — не поверит! Мало того, что носяру расцарапала, так ещё месяц к себе не подпустит, а мне терпеть воздержание трудно…

— Ну, Саня, да мало ли баб! Неужто ты так строго верность блюдешь? — с некоторой подковыркою спросил Леонард.

— Понимаешь, — вздохнул Михайлов, — Не могу я с мелкими, с субтильными! Мне надо, чтоб сиськи — горой! И задница — во! — он довольно широко развел руки, показывая, какая именно, — Но и толстых тоже не люблю. А такая стать, как у Ненилы, редкость большая…

М-да, ситуация.

— Подарок надо ей дать! — заявил Леонард, снова торопливо заворачивая коробочку в цветную бумагу и перевязывая ленточкой, — Хор-роший такой подарок, чтоб сразу простила! Что она любит?

— Пряники она любит, — угрюмо поведал Александр, — Думал уже! Не меньше, чем пуд придется покупать, и то, не уверен, смягчится ли…

— Пряники! Фи! Ты вот что, Саня: купи ей шелковое бельё и чулки! Не удержится, померяет. А шелк на теле так приятен! Разнежится, а ты её и… Ага?

— Идея хорошая! — оживился Михайлов и почесал в затылке, — Только где я такой размер найду?

— Ой, да на заказ тебе сошьют! Дороже немного выйдет, наверное. Извини, я тороплюсь! — Леонард нетерпеливо подтолкнул товарища к двери.

— Как думаешь, ежели из алого шелку бельё заказать, лучше будет? — задумчиво спросил Александр, спускаясь с крыльца.

— Почему — алого? — удивился Лёня.

— Ну, как же: что сладко — то вкусно, что красно — то красиво! — бесхитростно объяснил богатырь.

— Точно! Алого шелку панталоны, лиф и рубашку! И чулки тоже! — хлопнул его по плечу Леонард и вскочил в коляску проезжавшего извозчика.

— На Тверскую! Гони, что есть мочи!

— Полтинничек, Ваше благородие! — стриженный в кружок мужик заломил шапку на затылок.

— Хорошо, хорошо! — нетерпеливо отозвался седок.

— Будьте в надёже, барин, мигом домчим! — приосанился извозчик, предвкушая чаевые, ибо седок явно опаздывал в гости — вон, и букет у него!

Он встал, гикнул, засвистал по разбойничьи, тряхнул вожжами. Лошадка, тяжко вздохнув, потрусила неспешной рысцой.

— А быстрее? — закипая самоваром, спросил поручик.

— Дык, быстрее никак невозможно! С рассвету катаемся, устал Савраска-то, — доходчиво объяснил погоняла, — Жалею я ево!

Выругавшись, Леонард выхватил у него кнут и огрел животное по крупу. Конь всхрапнул, обиженно покосился лиловым глазом, и сменил аллюр на корявый галоп.

— Ну вот, а ты говорил! — проворчал жестокий седок, протягивая мужику рубль, — Сие — надбавка за скорость.

Возница не ответил, спиною выражая сильнейшее неодобрение. Рубль, впрочем, взял.

Когда Леонард скрылся за дверью жилища фон Брауде, извозчик слез с козел и протянул коню морковку.

— Все торопятся, понимаешь, всем быстрей надоть, — бормотал он, гладя конскую морду, — А того понять не хочут, что конь — он тоже живой, тварь господня. Нешто ему не больно, кнутищем-то? Нешто он не устамши за день? Почто его надрывать зазря? Не на пожар, чай, и так бы доехали! Ну, может, на минутку подольше… А ты кушай, кушай, Саврасушка милый! Ишо часок-другой покатаемся — и домой. Ужо тоды и отдохнем…

Конь хрупал морковкой и благодарно тыкался замшевыми губами в щеку хозяина.

 

Представ пред светлые очи баронессы, поручик вручил букет и был допущен к ручке, кою он, воровато оглянувшись на мужа, поцеловал чуть ли не в плечо. Барону было ни до чего, он смотрел в другую сторону. Собственно говоря, в разные стороны, ибо, похмелившись с утра, крепко продолжил к полудню и фокусировать взор уже не мог. Разговаривал он исключительно междометиями, был ликом зелен, аки огурчик, и вскоре покинул гостя и жену, объяснив, что ему надо срочно обдумать план реконструкции некоего военного объекта. При этом, уходя, зачем-то прихватил бутылку рому и рюмку. Более они его в тот вечер не видели.

Через несколько минут Леонард вручил свой подарок, выразив надежду, что новая хозяйка брегета, взглядывая на сии часики, будет вспоминать иногда своего верного рыцаря.

«Вот, правильный мужчина!» — думала Ванда, разглядывая ювелирное изделие, — «Не мелочится, тыщ пять отвалил, если не больше! И даже с моим вензелем, надо же!»

Даритель был награжден поцелуем в губы. Незамедлительно сей знак любви был возвращен с гигантскими процентами! Затем поручик начал вольничать руками.

— Пойдемте в будуар! — сбивчиво бормотал он, распираемый любовным желанием (особенно в одном интимном месте!), — Я жажду обладать Вами, бесценная моя! Богиня!

Ванда тоже испытывала сладкое томление и стеснение в груди, которая из-за этого вздымалась с каждой секундой все более бурно.

— Хорошо, пойдемте! — снисходительно согласилась она, — Но ненадолго! И помните, что Вы мне обещали, Леонард Федорович: не трогать мой нижний бюст!

Попочка у Ванды была изумительно круглая и пикантная, руки так и чесались её осязать! Но, как говорится: давши слово — держись, а не давши — крепись!

В будуаре они упали на кушетку, снова зашелестели юбки, Ворота Счастья открылись, чтобы впустить героя. Но вдруг…

— А презерватиф, Леонард Федорович? — громом среди ясного неба прогремел строгий вопрос.

— Ой… Я… Я его потерял! — растерянно отозвался наш герой, у которого, фигурально выражаясь, авангард уже захватил плацдарм.

— Как потерял? Но, без него же нельзя! А другого у меня нет, они, между прочим, немалых денег стоят! — Ванда резко села на кушетке и одернула подол, — Извольте в следующий раз иметь сей предмет!

Наступление на Ворота Счастья было отбито!

Леонард был убит, раздавлен и размазан по пейзажу. Свидание было сорвано. Конечно, он обзаведется презерватифом, но когда это будет! Слияние с богиней откладывалось, и из-за этого молодой человек едва не зарыдал. Плечи его сгорбились, Красноголовый Воин зачах. Попытка уговорить даму на соитие без презерватифа потерпела сокрушительный отпор. Ванда была тверда в своих убеждениях, как кремень. Удовольствие — удовольствием, но не в ущерб же безопасности здоровья! Пришлось ограничиться платоническою любовью, сиречь, петтингом…

— Завтра в полночь! — прошептала красавица, прощаясь с неудовлетворенным кавалером, — Ждите меня за углом, в переулке. Я выйду, и мы поедем к Вам. Будьте готовы!

— Всегда готов! — молодецки выпятил грудь Леонард.

 

Весь день Данила драил полы и окна, выбивал ковры, вытирал пыль, обметал паутину по углам. Даже под печку совал швабру, чем вызвал у домового немалое раздражение. Срочно были куплены шелковые простыни и изрядное количество роз, чтобы усыпать ложе любви душистыми лепестками. В кондитерской были закуплены пирожные восьми сортов. В лавке татарина Керима — рахат-лукум с халвою. На леднике стояло шампанское, в буфете — ликеры, которых Леонард не любил. Самовар был начищен мелом и страстно сверкал, норовя затмить блеском небесное светило.

Вечером, осмотрев диспозицию и оставшись доволен, Леонард приказал Даниле ночевать в казарме. В утешение и за труды ему был выдан целковый. Денщик задумался, куда потратить капитал, не придумал, и решил его копить. Но копил недолго, потому как, выйдя за ворота, увидел невдалеке кабак…

В полночь поручик, в широкополой черной шляпе и черном же плаще, терзаемый мощным телесным вожделением, сидел в засаде. В смысле, в извозчичьей пролетке, припаркованной в переулке напротив черного хода дома фон Брауде. Извозчик Емельян, которого Леонард подрядил ещё днем, нервничал. Сия таинственность ему не нравилась. Странный седок посулил огромные деньги: десять рублей! Но за это приказал вымыть пролетку с мылом, выкупать лошадь (тоже с мылом! Виданное ли дело?) и расчесать гриву и хвост, а самому сходить в баню. Чтобы, значит, не воняло. И одеться в черное! Емельян сидел тихонько, но непрерывно бормотал молитвы и крестился: ему было боязно. Все черное, ночь… Вдруг энтот барин нечистой силе служит? Слух был на Москве о каких-то масонах, которые обедню задом наперед служат и распятие вниз головою вешают. А знак у них — звезда пятиконечная, да! И что тут, в переулке, делать ночною порою? Ой, а под плащом в штанах у пассажира непонятно что топорщится… Хвост? Ну, попал ты, Емелюшка! Чур меня, чур!

Скрипнула калитка. Легкая фигура, тоже в черном, цокая, как показалось извозчику, копытами, устремилась к пролетке. Емельян обмер и не донес до лба занесенную для крестного знамения руку — так вдруг ослабел. Чудом удержался, чтобы не замочить портки. Седок выскочил, схватил фигуру на руки. Ф-фу-у! Вот оно что! Баба! Все сразу встало на свои места, страх прошел. Экипаж потихоньку тронулся с места.

— Леонард Федорович! — прошептала Ванда после первых жарких поцелуев, — Вы презерватиф купили?

— О, да! — шепнул ей в нежное ушко поручик, скупивший весь наличный запас (восемьдесят три штуки!) в немецкой аптеке.

Высадив странную парочку и получив золотой империал, Емельян припустил домой, решив, что завтра работать не будет, а будет лечить нервы. Народным средством, сиречь — водкою.

Квартира Орлова Ванде понравилась. Особенно шелковые простыни, усыпанные лепестками роз. В столовой был сервирован стол: кофий, пирожные, ликеры, шампанское в серебряном ведерке. В люстре оплывали свечи. Все, как у людей!

После томительно долгого ужина (Ванда от жадности попробовала все пирожные, а те, которые не смогла съесть — понадкусывала!), любовники, наконец, переместились в спальню. Там Леонард вознамерился раздеть свою зазнобу догола, чтобы насладиться сполна красотой её тела. Но Ванда воспротивилась и осталась в рубашке, несмотря на настойчивые уговоры.

— Как Вы не понимаете, Леонард Федорович? Я стесняюсь!

Это была ночь, полная экстаза! Страсть, переполнявшая поручика, выплеснулась мощным фонтаном счастья. Неоднократно, да! Ванда тоже не скучала, получая услаждение плоти. Слияние тел всегда приводило её в хорошее настроение, кровь бежала по жилам быстрее, голова сладко кружилась. Сегодня было особенно здорово — Леонард поднял её на такие высоты, что она едва удержалась от крика, а между бедер стало влажно. Совершенно новое ощущение! Ранее не испытанное, г-м.

Около четырех утра, потягивая холодненькое шампанское, чтобы освежиться, она притянула Леонарда к себе:

— Мне так замечательно с Вами, Леонард Федорович! Но, прежде, чем мы расстанемся, хочу обсудить с Вами кое-что.

— Я слушаю Вас, Ванда Леопольдовна! Всецело к Вашим услугам!

— Я решила обновить гардероб… Не ходить же мне в новом сезоне в прошлогодних тряпках?

— Конечно, нет! — пылко воскликнул поручик, и поцеловал её в грудь.

— Ой, вот Вы один меня понимаете! А Пьер жадничает. Не дает достаточно денег. Хорошо, что Вы обещали заботиться обо мне!

— Ну? — Леонард не понимал, куда она гнёт.

— Подкову гну! Мне не хватает расплатиться за заказ. Девять тысяч шестьсот пятьдесят рублей и восемьдесят две копейки! — Ванда уткнулась носиком в его шею, чтобы скрыть алчный блеск фиалковых очей.

Леонард слегка растерялся. Нет, конечно, он готов на любые жертвы ради своей богини! Но… десять тысяч единовременно? Без малого, г-м. Деньги, присланные дядей и так уже изрядно подтаяли… На что жить прикажете ещё почти пять месяцев? На жалованье поручика? Смешно-с!

Ванда игриво куснула его в шею, поторапливая с ответом.

— Ай! Да, конечно, Ванда Леопольдовна… но у меня нет сейчас при себе столько. Надобно снять со счета! — он поцеловал её протянутые губы и сразу забыл о своих сомнениях.

Ерунда! Он что-нибудь придумает, ну, займет у друзей в крайнем случае, перебьется, одним словом!

— Ну, тогда в понедельник? — уточнила Ванда, ласково поглаживая уши кавалера, — Не позже, хорошо?

— В понедельник, ага! — подтвердил Леонард, осторожно укладывая её на спину, ибо от поглаживания ушей страсть вспыхнула в нем с новою силою.

Через много-много лет ученые исследуют сей феномен через микроскоп, сделают все анализы — и откроют эрогенные зоны. И не только на ушах!

 

В понедельник, придя на чай с букетом и новомодным тортом «Наполеон», Леонард вручил Ванде пачку ассигнаций толщиною в энциклопедический словарь. Полковника не было дома — задержался на объекте.

— О, звезда моя! Вот, десять тысяч! — гордо похвастался он.

Радость баронессы была бурной, как Черное море в марте! Страстные объятия и жаркие поцелуи красавицы быстро довели поручика до полного восторга! Схватив кокетливо брыкающуюся Ванду на руки, он уже знакомой дорогой понес её в будуар…

За благодарностью!

 

На десяти тысячах дело не кончилось. Аппетит у прекрасной баронессы только разыгрался! Теперь, помимо подарков, без коих влюбленный поручик считал невозможным предстать пред ясные очи Ванды свет Леопольдовны, приходилось в кавычках заботиться о её многочисленных нуждах. Через три недели Леонард купил ей выезд: двух шикарных рысаков и карету. Четырнадцать тысяч, как одна копеечка! Ещё через месяц помог обновить занавески на окнах, а заодно и всю мебель. Двенадцать тысяч, г-м! И тому подобное, не считая щедрых взносов на благотворительность во время заседаний литературного кружка. Но было плевать на деньги! Главное — Леонард имел бесперебойный доступ к своей богине и был регулярно осыпаем её ласками. Он похудел, ибо любовная страсть сжигала его, аки огонь лучину. Разумеется, о его романе с полковничихой перешептывался весь город, ибо конспираторы они оба были неважные. Но барон чудесным образом оставался в неведении!

К октябрю деньги у поручика Орлова кончились. Дядя все ещё лечился водами, и помочь не мог. Пришлось отпроситься из полка и съездить в имение, благо всего сотня с хвостиком верст.

На требование хозяина срочно найти хотя бы тысяч двадцать, управляющий Ганс Фридрихович Мюллер впал в ступор. Выпив двойную дозу лавровишневых капель, отживел, и с гроссбухом в руках весь вечер доказывал невозможность оного волюнтаризма. Денег в хозяйстве было только восемь тысяч с половиною.

— Прикажите меня высечь батогами или, даже, расстрелять, Леонард Теодорович, но выше головы не прыгнуть! — брызгая слюной вопил Мюллер, — Ежели я Вам все эти деньги сейчас отдам, хозяйство без единого пфенига останется! Ведь, развалится всё!

— Может быть, продать что-нибудь ненужное? — уныло предложил Леонард, в сельском хозяйстве разбиравшийся слабо.

— О, йа! Дас ист фантастиш! — всплеснул руками управляющий, — Коровушек голландских, например? Наше млеко покупает сам боярин Шереметев для своей сыроварни! Сие приносит до одной осьмой валового дохода имения! Или гусиную ферму? Шесть московских и две калужских ресторации регулярно закупают наших гусей, лучших в губернии! Из них половину мы откармливаем… как сказать по русски… Фуа-гра… Чтобы отрастилась печенка! Ещё одна осьмая дохода! Или прикажете продать колбасный заводик? Или лес?

— Понимаю… Но деньги сильно нужны! И срочно! — упрямо заявил наш горе-помещик.

Мюллер сдвинул проволочные очки на кончик длинного носа:

— Ежели Вы настаиваете на сем безрассудстве, то я буду увольнять себя!

— Ну уж, так сразу и увольняться! Подумайте, Ганс Фридрихович, может, все-таки, придумаете что-нибудь!

— Ну, хорошо, хорошо! Мне надобно два дня. Прикину, где можно сэкономить… — грустно сдался немец.

Два дня Леонард с Данилой мрачно пьянствовали, ибо заняться более было нечем. Из напитков в доме нашлись только домашние настойки, от которых болела голова и расстроился кишечник. А Даниле — хоть бы что! Погода стояла ненастная, даже погулять было не выйти. Леонард бесцельно слонялся по комнатам, уставленным мебелью в чехлах, разглядывал портреты на стенах, завернутые в кисею люстры. В гостиной над камином висела коллекция старинного оружия, собранная ещё дедом и дополненная отцом.

«Ежели сии железяки продать, то потянут тыщи на четыре, а может, и поболее!» — прикинул поручик рассеянно, повертев в руках тронутый ржавчиною двуручный меч.

На третий день пришел Мюллер.

— Шесть тысяч двести пятьдесят рублей! — твёрдо отчеканил он, — И ни копейки более!

— Ладно, давайте! — вздохнул Леонард обреченно.

Сумма, конечно, недостаточная, но месячишко перебиться хватит. А там и дядя из Карслбада вернется, поможет. Коллекцию клинков решил прихватить с собой, равно, как и несколько картин, книги, а также кое-какие мелочи.

В полдень, стоя на крыльце родительского дома, Леонард скучливо оглядывал неказистый, мокрый от дождя пейзаж, пустую псарню и конюшню. Бывал он здесь в детстве редко, даже не каждый год, а с последнего посещения минуло целых шесть лет. Родителей не помнил, только по рассказам няни и дяди, поэтому ностальгических чувств к своему имению не испытывал. Для него сии палестины были только источником дохода.

Мужики паковали вещи, сноровисто постукивая молотками, покряхтывая, грузили ящики на телегу. Среди них прошел слух, что барин крепко проигрался в карты.

— … Скока, скока?

— Стока! Двадцать тыщ! Прикатил к немцу-то, и давай требовать. Маланья самовар им несла, сама слыхала.

— С нами крестная сила! Двадцать тыщ! Да, поди, на всем воскресном базаре товару на стока не наберется!

— А двадцать тыщ — много, батя?

— Ну, вот, к примеру, Силантий: армяк — полтину стоит. Ежели всем в нашем селе по два армяка купить, как раз и выйдет двадцать тыщ заплатить!

— Это где ж ты, Мирон, за полтину армяк покупал? Из парчи, что ль, пошил? Я, однако, за двугривенный себе справил!

— М-да, баре… Высоко летают, как бы падать больнёшенько не пришлось!

— Эй, потише! За такие слова кнута вваливают!

— А я думаю: отобрать бы все у бар, да и поделить!

— Во, ещё один Пугачев Емеля нашелся! К топору Русь зовет!

 

Управляющий Мюллер слышал сии речи и много лет спустя рассказал о них своему знакомому, некому Карлу Марксу. Проанализировав содержащиеся в разговорах мужиков идеи, тот написал: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма!»

 

Наконец, возок поручика да телега с предназначенными для продажи вещами тронулись в путь. Из-за осенней распутицы до Москвы добирались пять дней. Приехали грязные, усталые и мокрые по самые уши, ибо тяжело груженую телегу то и дело приходилось выталкивать. Несмотря на принятые меры профилактики простудных заболеваний, сиречь, водку, поручик маялся насморком. Чихал как из пушки. Поэтому первое, что он сделал, сняв пудовые от грязи сапоги, было написание письма Ванде Леопольдовне с извинениями за пропущенный чай в минувший понедельник, и объяснениями своего болезненного состояния, препятствующего их встрече в понедельник грядущий. Из восьми страниц письма шесть были заняты комплиментами и клятвами в любви. Ответ от баронессы пришел уже к вечеру. В своем письме она сетовала на долгую разлуку, намекала, что сильно соскучилась, и выражала надежду на скорейшее Леонардово выздоровление. С письмом была прислана баночка собственноручно сваренного малинового варенья!

Леонард аж задохнулся от умиления!

— Сама, своими нежными ручками, варила! — гнусаво бормотал он, разглядывая драгоценный дар богини.

Данила притащил самовар.

— Давайте, барин, лечиться! Подержите ноги в горячей водице с горчицей! — предложил он, наливая кипяток в тазик.

— О, да ты в рифму заговорил! — рассмеялся хозяин, — Сии вирши надо будет записать!

Даила озадаченно почесал затылок:

— И в мыслях у меня не было никакого вольнодумства! А Вы ножки-то, ставьте в тазик!

В теплом халате, с ногами в горячей, насколько можно терпеть, воде с горчицей, Леонард пил чай с малиновым вареньем и ромом. Пылал, постреливая березовыми дровишками, камин, наполняя комнату сухим приятным теплом. Уютно тикали часы на камине. Насморк дрогнул и начал отступать, не в силах противостоять превосходящим силам противника.

У дверей позвонили, и Данила впустил поручика Михайлова.

— Ага, вернулся! — загромыхал он радостно, — А с ногами что? Рюматизм?

— Да нет, Саня, насморк. Садись, выпей со мной чайку! — пригласил его Леонард.

— Насморк в носу, а ты ноги паришь? — гулко захохотал товарищ.

Отсмеявшись, Александр сел, принял чашку. Зачерпнул ложечкой варенья из вазочки, поморщился:

— Переварено! Вот, я тебе пришлю своего, Ненила варила — объедун и благорастворение воздухов!

— Гран мерси! — поблагодарил друга больной, незаметно отодвигая в сторонку драгоценное варенье, — А как, кстати, у тебя с Ненилой после того случая? Ты мне не рассказывал!

— О! Твоя идея насчет шелкового белья! Заказ только через десять дней исполнили, и все десять дней моя дулась, несмотря на пряники. Зато уж, когда бельё принесли — смягчилась сразу, аки воск от лица огня! Час целый перед зеркалом вертелась, а я, глядя на такую красоту, слюнями истек. Допустила до себя, ага! Шутила, что за такой подарок она мне авансом ещё половинку измены прощает! Теперь живем душа в душу.

Леонард хрипло захохотал, едва не расплескав чай.

Александр придвинулся ближе и спросил вполголоса:

— Слушай, Лёня! Тут такое дело… Ненила хочет еться с презерватифом, по благородному, значит. Запало ей, понимаешь? Ты их где покупал?

— Да в немецкой аптеке! — удивился Леонард, — На Кузнецком Мосту!

— Был я там! — огорченно ёрзнул на стуле Михайлов, — Нету у них! Говорят, кто-то весь запас скупил, целый город без презерватифов оставил, а новый завоз не раньше декабря. У тебя не найдется ли?

— Ну… могу дать… один, — неохотно протянул наш герой-любовник, которому сии предметы были дороги, ибо без них, как мы помним, Ванда Леопольдовна не давала.

— Выручи, а? А то не хочет Ненила быть в постели крестьянкой, хочет быть благородной мадамкой!

— Каламбур! — хихикнул Леонард и полез в шкапчик.

Получив просимое, Александр спросил застенчиво:

— А как им пользоваться-то? Я, знаешь, допреж никогда…

— Вот, надевается и раскатывается на всю длину, — со знанием дела объяснил Леонард, — А потом тесемочки завязываешь, чтобы не сваливался, только не слишком туго. Лучше, если Ненила надевать будет — так приятней! Потом снял, прополоскал, смазал, свернул — и до следующего раза.

— А смазывать чем?

— Да постным маслом или салом топленым, все равно.

Повертев с интересом конвертик, Михайлов спрятал его за обшлаг мундира. Налил себе чаю в блюдечко, по простому, хлюпнув, отпил. Осмотрелся:

— А ты зачем в деревню ездил, Лёня? Вон, гляжу, и ящики у тебя везде.

— Да вещи привез… Картины, книги. То, да сё… Коллекцию дедовскую, клинки всякие. Чего им зря пропадать?

— Ну-у?! — воодушевился гость, — Я ведь тоже собираю! Покажешь?

Позвали Данилу. Тот пришел с кислым лицом, ибо его оторвали от самовара, штофа вишневки и соседской кухарки, заглянувшей на огонек. Настроение денщика ещё больше ухудшилось, когда пришлось ворочать и вскрывать тяжелые ящики с железяками. Эх, жизнь подневольная!

 

— Нет, ты только посмотри! — вскричал Александр, хватая один меч, — Сарацинский «Огненный» клинок! Мавры в Гранаде такие ковали!

— А почему такая странная форма? — провел пальцем по волнистому лезвию Леонард.

— Сей меч совмещал достоинства прямого обоюдоострого колющего лезвия с изогнутой саблей кочевников, более приспособленной для рубки, — доходчиво объяснил знаток, — В бою с закованными в панцырь рыцарями очень себя оправдал!

Он почтительно взял другой:

— Типичное оружие крестоносцев, двуручный обоюдоострый меч. Полагаю, времен Карла Великого, г-м!

Но более всего его взволновал короткий прямой клинок с невзрачною бронзовою рукоятью.

— Да это же меч римского легионера! Впрочем, скорее центуриона, у рядовых попроще были, с деревянной рукоятью! Первый век от Рождества Христова… ну, может, второй. Однако!

— Дорого может стоить? — поинтересовался Леонард, относившийся к оружию равнодушно.

— Не знаю, слушай… Посоветоваться надо! — Михайлов смотрел на железяки, как дитя на леденец, — Лёня, душа моя! Я у тебя всю коллекцию куплю, только подожди пару дней!

— Да подожду, мне не к спеху… — кивнул хозяин сокровищ.

— Значит, договорились! Я все разузнаю, и цену тебе дам справедливую.

Уговор запили доброй порцией рома.

Посидев ещё полчасика и наговорившись досыта, Михайлов отправился домой. Ублажать Ненилу по-благородному, да!

 

После ножной ванны, чаю с ромом и доброй беседы самочувствие поручика улучшилось, настроение поднялось. На улице шел дождь, по осеннему нудный. Ветер шевелил ветки старого клёна, и они стучались в окно, будто приглашая жильцов на прогулку. А может, наоборот, прося впустить дерево погреться?

Данила приготовил постель, согрел медной угольной грелкой простыни. Затем, по традиции, поставил под печку плошечку с молоком, ломтем хлеба и кусочком сахару: для домового. Тот довольно улыбнулся в бороду.

Позевывая и крестя рот, денщик доложил, что постель готова. Леонард, наскоро прочитав молитву, улегся. Хотел почитать на ночь, и даже взял одну из привезенных с собою книг — что-то о путешествии в Африку, но день был тяжелый, и, задув свечу, он погрузился в сон…