Оглавление

1. Гори, гори ясно
2. Фуга с огнём
   1. Экспозиция
      1. 1
      2. 2
      3. 3
   2. Разработка
      1. 4
      2. 5
      3. 6
      4. 7
      5. 8
      6. 9
   3. Реприза
      1. 10
      2. 11
      3. 12
      4. 13
   4. Кода
      1. 14
      2. 15
      3. 16
      4. 17
3. Гори, гори ясно
   1. 1. Выставка
   2. 2. Незримый сфинкс
   3. 3. Краем глаза
   4. 4. Не оглядываться
   5. 5. Зазеркалье
   6. 6. Мадам де Помпадур
   7. 7. Знак качества
   8. 8. Медосмотр
   9. 9. Чёрная метка
   10. 10. «Да» и «нет» не говорите
   11. 11. Магический квадрат
   12. 12. Кошелёк Фортуны
   13. 13. Кошка, которая гуляет сама по себе
   14. 14. Меланхолия
   15. 15. Зеркало треснуло
   16. 16. Тайник
   17. 17. Научный проект
   18. 18. Манок
   19. 19. Они живут
   20. 20. Выгодное предложение
   21. 21. Тёмные тропы
   22. 22. Клетка Фарадея
   23. 23. Медосмотр
   24. 24. Встреча
   25. 25. Число зверя
   26. 26. Математическое ожидание
   27. 27. Невероятность
   28. 28. Тихий вкрадчивый голос
   29. 29. Такси
   30. 30. Новый Год
   31. 31. Соглядатай
   32. 32. Гори, гори ясно!
   33. 33. Стражи зазеркалья
   34. Послесловие

Фуга с огнём

Экспозиция

1

Менее всего я чаял встретить графа Льва Николаевича Толстого. Так бы и внимания не обратил, прогулки по «Пентагону» не доставляют особого удовольствия, но порой приходится появляться и в этом логове чиновников. Шёл по коридору за очередной подписью, да прошёл мимо кабинета. И заметил — боковым зрением.

Вздрогнул даже. Граф словно сошёл со страниц хрестоматии. Не в суконной-посконной одежде, нет, он был в элегантном сером шалоновом сюртуке и строгом галстуке, но всё прочее — как в учебнике. Длинная борода, лучащиеся участием глаза с затаившейся в них искоркой мудрости.

Мать честная!

Я посмотрел на табличку. Та самая дверь, сюда мне и нужно. И что тут делает этот ряженый? Готовится к конкурсу двойников исторических личностей?

Слух словно включили. Граф всё это время говорил по телефону. И телефон-то старинный, как в фильмах про революцию! То есть под старину, по виду понятно как тяжела трубка, и как приятно держать её; аппарат для господ, сразу показывает, что с хозяином надо считаться.

— И проверю лично! — повысил граф голос. — Делайте что хотите, но чтобы студию вернули владельцу! — Он аккуратно положил трубку и пригладил бороду. И отечески улыбнулся. — Вы ко мне? Садитесь, садитесь, голубчик, сейчас всё решим. Господин Бирюков только что звонил, я в курсе вашего дела. У вас ведь литературная ассамблея?

— Конвент, господин граф. — Вырвалось само собой. Что за чёрт! — Литературный конвент. В этом году мы остались без спонсоров.

— Без титулов, — он вновь отечески улыбнулся. — Просто Лев Николаевич, а ежели вам угодно формально, то — господин Толстой. Да, так вот, ассамблея. Доброе, доброе дело. Губернатор поможет, а как же. Я лично ему доложу, что нужно поддержать. Сибирь богата талантами, верно, господин Ерёмин?

— Очень богата. Можно просто Константин Николаевич. — Вновь сказалось как бы само собой. Граф наложил резолюцию на бумаги и поднялся, протягивая руку.

— С преогромнейшим удовольствием, — отозвался он. — Вот моя карточка, звоните, если будут чинить препоны. Доброго дня.

Я вышел из «Пентагона» в полном расстройстве чувств, и сам не зная почему, направился в «Странник» — кофейню, недавно открывшуюся на ближайшем перекрёстке. Было чувство, что я только что спятил.

* * *

По дороге домой я заглянул в книжный. Специально прошёл туда, где стояла классика, захотелось посмотреть на «Войну и мир». Просто посмотреть. Может, я что-то упустил, и сейчас юбилей? Но почему он так спокойно отнёсся к своему титулу? Разыгрывает?

И ведь верно, меня направили за резолюцией в департамент культуры и образования к Л. Н. Толстому. Даже мысли не возникло!

Взгляд споткнулся о название книги на стеллаже для новинок, а следом споткнулся и я сам.

«Подвижник» значилось там. На обложке человек, стоящий на трибуне, и, похоже, это Ульянов-Ленин. Автор — граф Лев Николаевич Толстой. Новинка и бестселлер этого сезона. Я взял книгу, пролистал. Точно, тот самый человек! И в предисловии есть вставка лично от губернатора, где он восхищается тем, что оплот литературы, меценат и борец за могущество русского языка избрал поприщем своим работу в администрации, ибо поддержка талантов…

Я захлопнул книгу. Ощущение, что сошёл с ума, стало отчётливым. Сам не зная почему, я купил том и побрёл домой. Лето, солнце, а мне было зябко и холодно.

2

Дома сразу же нашлись неотложные дела, надо было сходить в магазин и сделать еще массу мелочей. Впрочем, Мария сразу же заметила, что со мной что-то не так — едва я уселся за компьютер, перевести дух и собраться с мыслями.

— Что такое? — Она выпроводила близнецов в их комнату — пусть посмотрят свои мультики — и прикрыла дверь в спальню. — Что случилось, Костя? На тебе лица нет.

— Вот. — Я положил на стол бумаги. — Сегодня добрался, наконец, до «Пентагона».

— Умница! — Она поцеловала меня в макушку, и лицо её посветлело. — Я же говорила, что граф заступится!

Так.

— Тебя не удивляет, что граф Толстой, автор «Войны и мира», сегодня поручился за наше начинание, и будет лично выбивать средства на конвент?

Она удивилась. На самом деле удивилась, неподдельно.

— А что такого? Это очень образованный и культурный человек. Ну да, со странностями, ну и что?

— Маша, когда жил граф Толстой?

Она присела, чтобы заглянуть мне в глаза.

— Сиди. — Ушла на кухню и принесла стакан минералки. Вот всегда знает, что мне нужно, не отнять! А потом стащила с полки том энциклопедии.

Если бы я уже не сидел, точно бы упал. Родился девятого сентября тысяча девятьсот пятьдесят первого года… Мама дорогая! Что происходит?!

— Костя, ты перетрудился! — Она снова поцеловала меня в макушку. — Ну нельзя же дни напролёт бегать по чиновникам! У тебя, между прочим, я и дети есть! А завтра суббота, и ты обещал, что поедешь с нами!

— Поеду, — подтвердил я, и захлопнул том. — Ты права.

Я постарался забыть о графе и его резолюции хотя бы до завтрашнего утра. Тем более что Главный успел набросать материалов: ознакомиться, отобрать, сопроводить рецензией. Основную мою работу в редакции никто не отменял. Так что время прошло в привычных трудах, и светлый образ графа-чиновника стал мало-помалу блекнуть. Вечером мы всей семьёй сходили в кино, и настроение стало преотличнейшим. На витрины «Книжного Ряда», мимо которых мы шли в кинотеатр, я всё равно предпочитал не смотреть.

Приснилось мне уже под утро, что я, вместе с графом Толстым, Владимиром Ульяновым-Лениным и отчего-то Степаном Разиным пробираюсь по низким тёмным катакомбам. Помню только, что мы должны были доставить крупную сумму денег своим товарищам по революционной борьбе. И всё. Проснулся я, едва впереди прохода забрезжил свет, и донеслись бодрые голоса с одесским выговором.

— Чёрт, приснится же такое! — пробормотал я по пути в ванную. Давешней книги — «Подвижника» — на столе уже не было; это так обрадовало меня — не передать словами. Должно быть, я действительно перетрудился.

Суббота — лучший день недели. Во-первых, завтра всё ещё выходной. Во-вторых, и сегодня всё рутинно-рабочее можно отправить подальше. В субботу я работаю, если можно так сказать, на себя. Пишу и выверяю не чьё-то, а своё.

Детям повторно обещали кино, туда мы и отправились. Естественно пошли пешком — и так слишком много ездим. Близнецы обожают кататься в машине, но в этот раз единодушно поддержали идею прогуляться и выйти на полчаса раньше. Так мы и шли; Мария поглядывала, чтобы вовремя пресечь чрезмерное озорство, держала меня за руку и улыбалась.

Мы прошли возле давешнего книжного, и я подавил желание отвести взгляд. Наоборот, внимательно посмотрел на витрину и ничего особенного не заметил. Ничего такого, что вызвало бы возражение рассудка.

На обратном пути было почти то же самое, за тем исключением, что теперь близнецы восторженно обсуждали фильм и уже играли отдельные сцены из него с погонями и перестрелками. Мы совсем немного не дошли до книжного: Мария легонько потянула меня за руку и позвала близнецов.

— Вадим! Максим! Хотите сюда?

«Сюда» — это в детский городок. Приятнейшее место, хотя и не из самых дешёвых. Близнецам дай волю, они здесь бы и жили. Ну конечно они согласились, но подождали — что папа скажет? Папа не возражал. Если честно, папа просто не понял, что это вдруг мама так расщедрилась: последнюю неделю близнецы вели себя несносно, и уже лишились многих увеселений. В порядке воспитательного воздействия.

Мария посмотрела мне в глаза и указала мне за спину.

— Я позвоню, — произнесла едва слышно. Так, чтобы только я услышал. — Не скучай!

Я повернул взгляд в сторону, в которую она указала, и остолбенел. Натурально остолбенел почти на минуту. Хорошо, что Мария с детьми уже успела уйти с улицы.

За одним из столиков летнего кафе, его всегда открывают прямо у витрины книжного, расположились двое, они оживлённо разговаривали. Один сидел ко мне спиной, и его я не мог узнать. Вторым был граф Толстой. Всё в том же шалоновом сюртуке, при галстуке и прочем.

— Господин Ерёмин! — он помахал мне рукой. — А мы только что о вашей ассамблее говорили. Идите, идите к нам!

Граф упорно называл наш конвент «ассамблеей», но да бог с ним, лишь бы помогал, а то без помощи сверху дело наше застревало в самых неожиданных местах. Его собеседник повернулся ко мне лицом, и я едва не остолбенел повторно.

Это был Ульянов-Ленин. Герой книги «Подвижник», которую я так и не прочитал. Да, передо мной был вождь мирового пролетариата.

3

То, что граф Толстой и господин Ульянов — старинные друзья, меня уже не очень удивило. Мир вокруг сходил с ума, и, только приняв это как данность, я мог сохранить свой рассудок. Ладно, раз идёт такая странная игра — пусть играют. А дома я всё-таки возьму энциклопедию и восстановлю торжество истины в одной отдельно взятой голове.

Господин Ульянов говорил знакомо: так озвучивали Ленина в стародавних фильмах. Я пару раз ущипнул себя за руку под столом, не помогло. Так они и сидели оба, не пропадали.

Поначалу они продолжали старый спор между собой. И вновь я удивился: говорили они хлёстко, употребляли отнюдь не парламентские выражения, но при том не ругались, не злились друг на друга. Однако! Мало-помалу, из обрывков их разговора, я начал понимать особенности того, как именно свихнулся окружающий мир.

Господин Ульянов, приверженец крайне либеральных взглядов, таинственным образом объединял смелость мышления о новом с защитой многих традиционных ценностей. В круг его попечительства в пределах Новосибирской губернии входила и культура. И стало понятно, отчего граф назвал собеседника подвижником: господин Ульянов радел за повторное приучение народонаселения к грамоте и любви к печатному слову. При этом практически по всем прочим пунктам согласия у спорщиков не намечалось.

— Да-с, так вот! — посреди шумной полемики граф неожиданно взял меня за руку и энергично пожал. — Мы совсем забыли о нашем молодом собеседнике. Рекомендую: господин Ерёмин. Третий год уже занимается организацией и проведением литературной ассамблеи. У нас, у нас.

— Рад знакомству, господин Ерёмин! — рукопожатие Ульянова оказалось не менее крепким. — Так вот, значит, кто этим занимается!

— Вообще-то нас много, — я слегка смутился. Так ведь и есть, проведением конвента занимается множество людей. — То, что я всё это координирую, не означает, что все лавры непременно мои.

— Не стоит скромничать, — добродушно прогудел граф. — В таком сложном деле как никогда нужны подвижники. — Ульянов вздохнул и выразительно развёл руками. — Полноте, батенька, и вам нет нужды скромничать. Лучше посоветуйте молодому человеку, к кому обратиться на сей раз. Я помогу, чем смогу, но инициатива должна исходить от народа. Власти должны увидеть, что культура сама пробивает себе дорогу!

— Охотно, охотно, — покивал Ульянов и добыл портсигар. — Курите? Нет? Замечательно. А я вот не смог пока отвыкнуть. Ну так вот, начну с тех, к кому вам ни за что не следует обращаться за помощью…

* * *

— Ты у меня молодец! — Мария сияла. Близнецы шумно и весело играли у себя с двумя дворовыми друзьями. — Теперь не только граф, но и сам Ульянов будет содействовать! Теперь точно всё получится!

— Получится, — согласился я. Была у меня мысль поинтересоваться у Марии, кто такой Ульянов-Ленин, когда жил и чем знаменит. Но вовремя пришла в голову идея этого не делать. Улучив момент, я добыл том энциклопедии… и да, значился там господин Ульянов. И всё, что я сегодня узнал, превосходно согласовывалось с написанным. Я на всякий случай решил не уточнять дела давно минувших дней: если честно, я побоялся новых неожиданных открытий. Графа Толстого и Владимира Ульянова пока было более чем достаточно. Про революцию 1917 года я потом как-нибудь узнаю.

Так что это, сон? Или явь? Судя по тому, что я проснулся именно там, где заснул (рядом с улыбающейся во сне Марией), это был не сон.

«Повод, — сказал граф. — Нужен веский повод. Что-то такое, что является символом культурного величия Сибири». Кандидатов много; в конце концов, есть множество выдающихся деятелей: писатели, художники, скульпторы. Однако нужно нечто особенное — такое, чего не было нигде.

Разработка

4

— Костя, так нельзя! — Мария протянула руку и выключила монитор. Ведь знает, что ничто не может разозлить меня сильнее. — Всё. Всё, я сказала! Сейчас же встань!

— Встал, — сердиться отчего-то не получалось. — Что дальше?

Она расплакалась, прижавшись ко мне. Вот этого я никак не ожидал. Мне стало так неловко, не передать словами.

— Слушай, — она не сразу отпустила меня. — Ты изводишь себя. Знаю, знаю, что этот ваш конвент совсем скоро. Ты хоть заметил, что иногда всю ночь сидишь за компьютером, а днём спишь у себя в офисе? А я? Я уже не нужна? А дети?

Вот как. И снова стало неловко — ещё труднее передать, чем пару минут назад. Я отступил и неловко опустился на стул.

— Не извиняйся, — она шагнула ко мне и обняла за плечи. — Не умеешь. Тебя что-то тревожит, Костя. И… с того дня, как граф подписал тебе бумаги, ты по-другому ко мне относишься. Что случилось?

И я рассказал. Никто не мешал — близнецы были у бабушки с дедом, строили очередной звездолёт, чтобы лететь на нём в далёкую галактику. Мы дома одни, не считая кошки Заразы.

Мария внимательно всё выслушала. Не смеялась, не смотрела, как на полного идиота. А я рассказал всё, что знаю о графе Толстом, об Ульянове-Ленине, о Петре Столыпине и ещё десяти исторических персонах, которым здесь было нечего делать, но которые жили здесь, в двадцать первом веке, и самозабвенно трудились на благо России. Вот такие пирожки с котятами.

— Вот, — мы с ней сидели на кухне. — Хочешь — верь, хочешь — не верь, но для меня всё именно так.

— Потрясающе! — Она смотрела мне в глаза. — Я верю, Костя. Мы же восемнадцать лет знаем друг друга. Ты знаешь, когда я привираю; я знаю, когда врёшь ты. Ты не врал. Ты считаешь, что говоришь правду.

Ну да, а что она ещё может сказать?

— Слушай. — Она сжала мою ладонь. — Смотри, все эти люди имеют отношение к конвенту, верно? Может, это просто переутомление? Ты так много над этим работаешь, больше остальных, вместе взятых! Не спорь! Может, это знак такой?

— К-к-какой знак? — я не заикался с семи лет. А до семи заикался так, что от сверстников спасения не было.

— Что это действительно очень важно. Смотри, мы во всех энциклопедиях смотрели! В Интернете всё отыскали, что могли. Все эти люди, которых, как ты думаешь, не должно здесь быть, на самом деле здесь. У тебя одного другая версия, верно?

Похоже, что так.

— Костя, — села она мне на колени. — Мы с тобой оба хороши. Я тебя иногда не замечаю, ты — меня. Уже себя не переделать. Но я хочу тебе помочь.

— Как именно?

— Просто помочь, и всё, — она улыбнулась и поцеловала в макушку. — Ты ведь часто говорил, что мало людей, на которых можно положиться. На меня можно положиться.

— А как же… — начал я, но так и не высказал свою мысль вслух. Мария дизайнер, и чёрта лысого её так просто отпустят с работы: по её словам, она там тоже за пятерых пашет.

— А никак. Зачем такая жизнь, где мы друг друга только по утрам и замечаем? За меня не бойся. Берёшь в помощницы?

Такого взгляда я давно не помнил. Раза три или четыре в жизни она так смотрела. И становилось ясно, что впереди испытания, но мы прорвёмся. И всегда прорывались. С боями, но прорывались.

— Беру, — согласился я, и был награждён её счастливым смехом. Возможно, раньше и обиделся бы. Но не сейчас.

— У нас ещё два часа. — Она смотрела мне в глаза. — И если ты попробуешь сказать, что не думаешь о том же, о чём и я, я тебя покусаю!

5

Много чего случилось после того разговора. Главное, что мы стали действительно замечать друг друга. В эту пору их жизни близнецам родители всё больше докука и элемент ненужной строгости. Им со сверстниками сейчас куда интереснее.

А вот мы стали замечать друг друга. И не только в смысле близости, она уже тоже как бы естественно покидала нашу жизнь, хотя ничего естественного в этом не было. Просто научились замечать друг друга. Казалось бы, как просто спросить: «Не нужно ли чего?». А спросишь — и сразу чувствуешь, что и тебе приятно — и тому, кого спрашиваешь. Как такое могло забыться?

Мария работала, наверное, ещё больше меня. Мы отыскали ноутбук, «складной компьютер», как его называла Мария. Его она брала с собой в командировки, чтобы почитать книги и посмотреть фильмы в дороге. Теперь и ему найдётся работа. И мы искали, искали, искали…

Конвент под скромным названием «Terra Incognita» основала группа студентов, помешанных на фантастике, впоследствии к ним примкнул и стал вдохновителем известный только в академических кругах прозаик Бирюков Сергей Федорович. А теперь эстафету подхватил его сын Борис. Правда, пишет он не под своим именем, а пользуется псевдонимом. То, что Сибирь во многом ещё неизвестная земля, не спорил никто, но как найти повод, эмблему? Бирюков-старший давно уже отошёл в лучший мир, да и при жизни был мало кому известен. При всём уважении к его работам, знают его и могут оценить его труды очень немногие. Чей талант тогда мог бы стать поводом к очередному конвенту?

Именно Мария отыскала кандидатуру — Пётр Шилов, который, в отличие от прочих кандидатов, был довольно известен своими работами в языкознании и философии далеко за пределами нашей губернии.

На первый взгляд, дело было безнадёжным. О самом Шилове известно примерно столько же, сколько о Гераклите: есть портрет, известно несколько интересных мыслей, да название фундаментального труда этого философа — «Основ», которых никто толком и не читал. В ту пору, когда Шилов завершал его, в России началась война, потом пришла революция, за ней было много других потрясений. Так и сгинули «Основы». По версии, которую озвучил один преподаватель из Университета: «Пошли те основы на самокрутки. Это если повезло, могли и в туалете на гвоздике оказаться».

Я, помнится, не удержался от иронической улыбки, едва расслышал имя. Но Мария, как ни странно, не посмотрела уничтожающе, не укусила (насчёт укусов она не шутит), она даже не ответила в том же стиле. Просто добавила:

— А ты у графа спроси.

— И спрошу, — я поднялся на ноги. Действительно, господин Толстой сам рекомендовал обращаться. Правильнее было бы позвонить Ульянову, который ведал административными сторонами подготовки, но мне было боязно. Уж не знаю, почему.

Граф оказался в добродушном настроении, и такого его ответа я, признаться, не ожидал.

* * *

— Шилов? — он откинулся на спинку кресла, и я уже ждал снисходительной, но всё равно неприятной улыбки, однако граф просиял и выпрямился.

— А идея отменная! — пояснил он. — Я уверен, что «Основы» вовсе не пропали. Вы ведь читали выдержки? Замечательно. Да, это отличная кандидатура. Мы очень мало знаем о нашей, российской философии. Крайне мало, я бы сказал, непозволительно мало…

Я внимательно слушал, кивая. По его же словам, графа порой заносит, но обрывать его не хотелось — хотелось слушать. Чем-то он мне напоминал другого известного деятеля, а именно Дизраэли. Толстой обладал определённым даром убеждения, и немалым.

— Решено, — граф поднялся из роскошного кресла. Поднялся и я. — Действуйте, господин Ерёмин. О Шилове мы знаем крайне мало, а надо знать больше. Нужны факты. Если потребуются ресурсы, люди, специалисты — обращайтесь.

«Вот ещё, — подумал я. — Хотя нет, я обращусь. Но только тогда, когда своих сил будет недоставать. Мы с Марией сами поднялись на ноги, и никогда не просили помощи. Но и не отказывались, когда предлагалась. Именно так и добились всего, чем и гордимся».

— Спасибо, — ответил я на словах, принимая протянутую руку. — Как будут новости, сразу же сообщу.

6

Легко сказать — искать.

Я не один ведь такой умный, кому пришла в голову идея собрать сведения о Шилове. Искали целые институты и другие организации, на эту тему даже написаны монографии и диссертации. Шутка ли, человек, сыгравший такую роль в просвещении, переводчик множества интереснейших работ по философии и языкознанию, а о нём самом почти ничего не известно, и труд всей жизни утерян!

У истории своеобразное чувство юмора.

Дома мы с Марией устроили мозговой штурм. Конечно она собрала всё то, что было по Шилову в открытом доступе, и даже договорилась о встрече с древним профессором исторических наук Самарским Николаем Давыдовичем, который из всех мирских благ ценил редкий сорт чая. И вот я потратил почти трое суток, добывая именно такой чай. Словно пароль, не возьмёшь с собой — встречи не будет.

Почему именно Самарский? По словам Марии, профессор неоднократно упоминал, что видел того самого Шилова своими глазами. Судя по возрасту профессора, отметившего столетний юбилей несколько лет назад, это вполне возможно.

* * *

Для человека ста пяти лет от роду Самарский сохранился очень и очень неплохо. Я был морально готов к встрече с человеком, уже плохо понимающим, кто он, где он и почему. Но двери мне открыл низенький, седовласый, но в целом очень крепкий мужчина. Естественно были и морщины, и прочие неизбежные признаки старости. Но я сразу заметил стоящие у дивана в гостиной пудовые гири, и не думаю, что они пылятся там по забывчивости, или же просто украшают собой интерьер.

Да и рукопожатие профессора оказалось стальным. Вот бы к такому возрасту остаться таким же крепким!

— А, вижу-вижу, вас уже проинформировали, — для человека невысокого и, прямо скажем, не атлетического сложения голос профессора неожиданно оказался густым басом. — Проходите, господин Ерёмин. Что ж, начнём с домашнего задания.

Я растерялся на долю секунды.

— Простите, с чего?

Профессор рассмеялся и дружески похлопал меня по плечу. Я постарался, чтобы на лице ничего не отразилось. Гири явно не скучают неделями у дивана, такой силы я не ожидал.

— Ну как же. Вам рассказали, насколько я эксцентричен. Рассказали, конечно же, про чай. И предупредили, что я требую полного знания о том, что мне дарят. Верно?

Прямое попадание по всем пунктам.

— Ну, не меняйтесь так в лице, а проходите за мной. Я вас чаем угощу. Не беспокойтесь, другим. Красным. Полторы ложки заварки на чашку, без сахара, но с чем-нибудь вприкуску. Печеньем, например. Верно?

Я чуть не сел прямо на пол. Откуда он знает??

Профессор благодушно рассмеялся.

— Я тоже стараюсь наводить справки о тех, с кем буду общаться. Идёмте, идёмте. Руки можете вымыть вон там.

* * *

Шилов предлагал другой путь познания окружающего мира. Не то чтобы по сути своей путь был оригинальным, поскольку принцип «познай себя» был неоднократно высказан за много тысяч лет до рождения Шилова.

Оригинальным было в какой-то мере обоснование, почему человек, не ведущий здоровый образ жизни, не сможет приблизиться к пониманию сути своих взаимоотношений с окружающим миром. И почему человек, не ведущий здоровый образ мышления, не сможет вести здоровый образ жизни.

— Разумеется, Шилов хорошо знал буддизм, — пояснил профессор. — Он потратил много сил и средств, чтобы лично знакомиться и общаться с выдающимися мыслителями своей эпохи. Кстати, он не признавал никакого опосредованного общения как способа получить подлинное знание. Только личное общение.

Интересно! О таком факте биографии Шилова я не знал. Нигде не нашёл об этом ни слова. Откуда профессор знает?

— Лично встречался, — пояснил Самарский, наливая ещё чая. — Это только кажется, Константин Николаевич, что дети ничего не помнят. Я запоминал всё. На меня он произвёл огромное впечатление уже тогда.

Профессор ничуть не возражал против диктофона: на память я не жалуюсь, но держать оригинал беседы под рукой куда удобнее. Картина прорисовывалась не очень радужная.

По словам профессора, Шилов, помимо всего прочего, был большой любитель розыгрышей и шуток. Несгибаемый оптимист, он прошёл вместе с Россией все периоды смуты, и каким-то чудом выжил, невзирая на то, что его недолюбливали все противоборствующие силы.

По словам Самарского, на так называемых простых людей Шилов производил впечатление чуть ли не святого. Следуя своему принципу здорового образа мышления, Шилов быстро и чётко приводил в порядок умы тех, с кем общался. Неважно, был ли у человека пустяковый вопрос, не дававший покоя, или же серьёзный кризис, Шилов за несколько минут общения помогал найти решение. Не сам находил, а что-то такое делал с человеком простым разговором, что человек сам в себе разбирался.

И всё это Самарский запомнил, когда ему было шесть или семь лет? Поверить трудно.

— А что бы вы сказали, господин Ерёмин, если бы я заявил, что неоднократно встречался с Петром Шиловым уже в конце двадцатого века? — спросил Самарский неожиданно, внимательно глядя на моё лицо. Странно, но на моём лице ничего такого не отразилось. После вторжения в мою реальность графа Толстого и Ульянова-Ленина меня не так-то просто удивить. Я улыбнулся и развёл руками.

— Спасибо за вежливый ответ. Так вот: среди прочего, Шилов утверждал, что человек, с которым общаешься долго и ярко, остаётся в тебе. Остаётся как часть тебя. В материалистическом понимании, а Шилов был, как ни странно, убеждённым материалистом. То, что составляет личность — Шилов понимал это как неосязаемую, но материальную часть мира — сплавляется, смешивается с вашей. Вы как бы получаете возможность общаться с таким человеком впоследствии. Словно он остаётся с вами, даже если его физическое существование прекратилось.

— Всё это вы сумели запомнить почти сто лет назад?!

— Не только. Я читал «Основы». Не все, только часть. Вас ведь интересует, куда делся этот труд? Это было делом всей жизни Шилова. Вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что он позволил бы ему пропасть без следа.

7

Мария выслушала «отчёт» о визите к Самарскому очень внимательно. Основная мысль, которую Самарский высказал почти сразу, теперь не давала покоя. Шилов предвидел возможные потрясения и позаботился о том, чтобы «Основы» их пережили. То, чему он учил, вряд ли могло понравиться каким бы то ни было властям; Шилов был твёрд в следующем убеждении: «Народ должен быть образованным».

Ну и если вдуматься, кому нужен образованный и разбирающийся в происходящем народ?

Разумеется, особняк Шиловых исследовали не раз. Просвечивали и простукивали, искали тайники и прочее. Ломать его не позволили: высокий чиновник новой власти облюбовал особняк, и проводить подробные исследования запретил. Не позволили и впоследствии, когда в особняке последовательно помещались школа, библиотека, краеведческий музей и, наконец, музей самого Шилова. Где и лежат сейчас все немногие сохранившиеся личные вещи философа.

В особняке, возможно, искать нечего. Вначале я вместо «возможно» сказал «очевидно», но после короткой, но жаркой полемики с Марией признал, что ничего очевидного нет. Шилов любил розыгрыши. От Самарского я привёз фотографии пяти переписанных страниц «Основ» — всё, что осталось от труда. Ну и диктофон, где лежало всё остальное.

Итак, где искать «Основы»? И, главное — когда? Я припомнил, что оба, Ульянов и Толстой, предлагали административные ресурсы. Может, пора ими воспользоваться?

И мы сели думать, как лучше всего воспользоваться упомянутыми ресурсами.

* * *

Граф Толстой внимательно выслушал все пришедшие к нам в голову идеи. Собственно, Самарский сказал практически прямым текстом: «Идите в народ. Езжайте по деревням. Ещё сохранились те, кто был при Шилове, ещё живы люди, или их потомки, которые видели его лично. Там и узнавайте. Если что и можно узнать, только там».

— Мы с супругой провели исследование, — заключил я. — Вот деревни. Нам хотелось бы объехать их все, расспросить людей. Я думаю, будет лучше, если с нами не будет никого из представителей власти.

Граф покивал, и я заметил азарт в его глазах.

— Замечательная идея, господин Ерёмин! А ведь верно, когда нам нужна помощь, когда что-то следует восстановить или исцелить, куда мы идём? В народ! Оттуда все наши силы, там источник нашей стойкости. А культура, за которую мы с вами радеем, она откуда? Всё от народа и для него. Я всё понял. Сейчас, если не возражаете подождать…

В дверь коротко постучали.

— Как всегда вовремя, — просиял граф. — Господин губернатор, позвольте вам представить. Супруги Ерёмины. Те самые, усилиями которых возрождается литературная ассамблея в Новосибирске.

— Очень приятно! — рукопожатие губернатора было стальным, а взгляд — твёрдым. Я знал, что это один из немногих высокопоставленных чиновников, который не на словах помогал грядущему конвенту.

Одно меня поразило, но поразило, похоже, это только меня. Как и многие другие открытия за прошедшие дни с момента первого разговора с графом.

Губернатора звали Петром Аркадьевичем Столыпиным.

* * *

— Не буду кривить душой, — губернатор быстро ознакомился со всеми бумагами, которые не так давно я подал графу на резолюцию. — Господин Бронштейн, заместитель министра культуры, каждый день радует меня своими звонками. Он требует, чтобы мы именно министерству поручили проведение конвента. По его словам, — губернатор смотрел мне в лицо, и я старался не выказывать никаких чувств, — мы не можем позволить передать судьбу конвента в руки дилетантов. Скажите откровенно, господа Ерёмины, — и Мария выдержала его взгляд не моргнув и глазом. — Справитесь? Короткий ответ, пожалуйста.

— Справимся, — слаженным хором ответили мы, словно репетировали.

Губернатор кивнул.

— Мы поможем вам с расселением гостей и транспортом. Всё остальное — ваша забота, господин Ерёмин. Бронштейн убеждал меня, что вы будете просить у властей денег, что сами ничего не сможете сделать. Говорите открыто, господин Ерёмин, вы приходили к господину Толстому, чтобы получить финансирование?

— Если предложат, мы не откажемся. Но просить не собирались.

Губернатор вновь кивнул и пожал руки всем присутствующим.

— Удачи! Держите меня в курсе. — И был таков.

Граф вздохнул.

— Я опасался чего-то подобного. Господин Бронштейн, если можно так выразиться, моя персональная оппозиция. Я не удивлён, что он захотел взять всё в свои руки. Не будем медлить! Итак, вам нужен транспорт. Это мы решим очень и очень быстро.

* * *

Никогда я ещё не видел, чтобы «штаб», все двенадцать «людей-дилетантов», занимавшихся конвентом, собирались так быстро и с таким воодушевлением. Впервые Мария сама предложила пригласить их к нам домой, и впервые близнецы не пытались всё внимание перевести исключительно на себя, а наоборот: вели себя очень прилично и больше слушали, чем говорили.

Мы распределили поручения, кому куда ехать, вкратце рассказали, что и каким образом следует искать. Уже заканчивался второй чайник чая, когда раздался звонок. Городской номер. На него нам звонят разве что родители, остальные предпочитают мобильную связь.

— Господин Ерёмин? — услышал я незнакомый голос. — Лев Давидович Бронштейн, заместитель министра культуры Российской Федерации. У вас найдётся несколько минут для разговора?

Видимо, Мария всё поняла по моим глазам. Она сделала знак присутствующим — молчать! — и включила громкую связь.

— Да, господин Бронштейн, найдётся.

Изумлённые взгляды явно подтвердили, что все в курсе, кто такой господин Бронштейн.

* * *

Я долго не мог заснуть в тот вечер. Странный, на редкость короткий разговор с заместителем министра не давал покоя. «У меня есть возможность содействовать вам, господин Ерёмин. Вы, так сказать, свой человек. Если потребуется, обращайтесь» — вот основная мысль, которую он выразил.

Это мало походило на то, о чём говорили губернатор и следом за ним граф. С чего это вдруг господин Бронштейн не сказал ни слова по существу? Может, это вообще не он звонил?

Последняя мысль показалась весьма логичной. Действительно, надо проверить с кем именно я говорил. Но проверка, увы, подтвердила, что именно с ним я и говорил.

Итак, мало того, что сама задача была практически невыполнимой, теперь нам предстояло координировать свои действия с представителем министерства культуры. «С вами свяжутся», — сказал он. Ни имени не назвал, ничего. Шпионские игры, честное слово. Я некоторое время колебался, стоит ли сказать графу Толстому о произошедшем, но в итоге решил промолчать. Малодушным показалось. Подумаешь — чиновник, не впервые чиновники путаются под ногами!

8

В Мусохраново мы с Марией поехали на своей машине. Поехали, конечно, с детьми и не только ради предполагаемого разговора со знавшими Шилова людьми: погода стоит прекрасная, вот мы и решили совместить приятное с полезным. Чёрт, но я не имел ни малейшего представления, с чего начинать! Просто заходить в каждый дом?

А что делал Шилов? Заходил в каждый дом. Сам заходил, своими собственными ногами. Это современному человеку подобное поведение может показаться диким, а для того времени это было вполне естественным.

Надо вести себя естественно. Однако я рано обрадовался, Мусохраново казалось вымершим. Точнее, брошенным. Радуя глаз стояли дома, не было признаков запустения, но и людей не было видно. Я для пробы попробовал постучать в ворота ближайшего дома, мимо которого лежал наш путь, но ничего не произошло. Даже собака не залаяла, хотя вон её конура, и конура эта выглядела вполне обитаемой.

Ничего не понимаю!

— Попробуем ещё раз на обратном пути, — предложила Мария, когда седьмой дом подряд встретил нас всё той же дружелюбной тишиной.

Я согласился; на всём обратном пути к автомобилю и далее через посёлок нас не оставляло ощущение пристального, пытливого и настороженного внимания.

* * *

Мы поехали побыть среди гор один день, а если близнецам не наскучит, то два. Я опасался, что им наскучит. Пусть даже детей не допускали к телевизору, чтобы не засоряли себе мозги, дома для них всё равно интереснее.

Но как я ошибся!

Не без труда уговаривая их поехать проветриться и посмотреть пусть не очень высокие, но настоящие горы, я думал, что придётся в тот же день спешно возвращаться домой. Но я сильно заблуждался. Самым приятным образом. То ли воздух, то ли природа, то ли что ещё — мальчишек было не увести «с улицы». Мы не одни расположились на отдых, Мария категорически потребовала не погружаться в глушь, боялась. Не уточняя, чего именно. Но и предгорий вполне хватило, чтобы произвести впечатление на подрастающее поколение.

Они резвились, обегая под присмотром матери окрестности, а я читал собранное и думал. Послезавтра, когда «штаб» вернётся из первых поездок, мы соберёмся и подведём первые итоги.

Выяснилось, что поблизости в палатке расположилась семья одноклассника Марии — тоже с детьми. Наши двое моментально нашли общий язык с ними, а когда четыре искателя приключений убежали на поиски этих самых приключений (под пристальным вниманием взрослых), Мария отвела меня в сторонку.

— Езжай, — просто сказала она, глядя мне в глаза. — Езжай. Только возвращайся засветло.

«Она права, — я думал о том, чтобы вернуться в Мусохраново. — Не зря ведь Самарский несколько раз упомянул его в разговоре. Да. Мы с Марией определённо стали понимать друг друга лучше».

И я отправился.

* * *

Мусохраново выглядело так же, но если ехать домой, дальний справа двор не был пуст. Седовласый бородатый старик рубил дрова. А чёрный пёс, головастый и коренастый, смотрел на всё это, не забывая и о службе: он тихонько зарычал и гавкнул, когда я подошёл к калитке. После чего посмотрел мне в глаза и… отбежал в глубину двора.

— Доброго дня! — зычно окликнул меня дед, не переставая колоть поленья. Судя по размерам топора и тому, что каждое полено разламывалось с первого же удара, силы деду не занимать. — Что-то потеряли?

Я ожидал чего угодно, но только не подобного вопроса. Свой собственный ответ в первую очередь удивил меня самого.

— Я ищу человека, — ответил я почти сразу же. И не сразу понял, что ответил словами Шилова, именно так он отвечал, когда интересовались, что потерял. Хозяин дома отложил топор и внимательно посмотрел мне в глаза.

— Проходите, — указал он направление. — Собака умная, вас не тронет.

Не только не тронула, но подошла, учтиво так обнюхала и проводила, виляя хвостом.

Дальше было всё, как во сне. Точно помню, что перед тем как войти в избу, я оглянулся. И не очень-то удивился, заметив, что окрестные дома все исполнены жизнью. Люди кололи дрова, работали в огородах, заботились о скотине, словом, жизнь шла спокойно и размеренно.

И почему я не замечал этого несколько минут назад? Словно глаза кто отвёл.

* * *

— Костя, это не смешно! — повторила Мария немного резким голосом. В палатке пока были мы двое; близнецы гостили в соседней палатке, у знакомых. — Что значит «не помнишь?».

В том-то и дело, что не помню. Не помнил, но едва она сказала, что это не смешно, словно что-то включилось в голове. И я вспомнил всё: от момента, когда переступил порог избы и до момента, когда выходил из калитки. Говорили мы с хозяином избы. Хотя имени Шилова не упоминалось, в том не было нужды, но первое, что сделал хозяин, после того как угостил меня — передал мне книгу: не что-нибудь, а рукописный фрагмент «Основ». Книге на вид было лет сто; как и должно быть, собственно. Фотографировать страницы владелец не позволил: «Или читай здесь, добрый человек, или…».

Или вот он, порог, что было понятно. Я сел читать. И вот теперь я начал вспоминать. Не зря говорят, что память у меня фотографическая. Я закрыл глаза и принялся вспоминать. А Мария, умница, не забыла достать и включить диктофон.

— Здорово! — прошептала она, когда у меня во рту пересохло, и ничего нового я уже не смог вспомнить. — Тайное общество, да? Он раздал части книги разным людям? Но как им искать друг друга? Как найти того, у кого другой фрагмент?

— А как мы нашли Мусохраново? Почему именно сюда поехали?

Мария задумалась.

— И верно. Надо понять! Ведь не случайно поехали! Начинаем всё вспоминать, всё с момента, когда ты вошёл к графу в кабинет!

9

Мне показалось, что я заснул, хотя на самом деле просто глубоко задумался. Меня осторожно потрясли за плечи, и я вернулся в реальность. Первым делом посмотрел на часы, двенадцать тридцать на циферблате.

— Половина первого ночи, — Мария поцеловала меня в макушку. — Ложись отдыхать. Пойдёшь умываться, посмотри на свои глаза!

Я посмотрел. Да, глаза красные, смотреть страшно.

В общем, мы не поняли, отчего именно Мусохраново. Разве что причина в том, что только эта деревня не меняла названия с того момента, как её посетил Шилов. Все окрестные были переименованы, а некоторые неоднократно. А вот эта оставалась неизменной. С точки зрения стороннего наблюдателя, текла там неторопливая, ни на что не обращающая внимание жизнь. Снаружи деревня могла показаться заброшенной, а дома нежилыми. А на деле, если присмотреться повнимательнее, все дома крепкие, везде чистота и порядок. Просто не всем это дано видеть.

Вот как. И всё равно непонятно, почему именно мы приехали именно сюда. Вроде бы выбирали честно; написали названия населённых пунктов и устроили небольшую такую лотерею.

«Значит, судьба такая», — сказал я сам себе мысленно, и тут всё встало на свои места. Не то чтобы я верил в предопределения, наверное, именно мне это было нужнее всего.

Как выяснилось, не только мне.

* * *

Утром следующего дня я направился в приёмную графа Толстого — отчитаться, если можно так сказать. Никто из команды, кроме меня, не нашёл серьёзных свидетельств о Шилове. Что неудивительно; уже считающуюся мифической рукопись искали многие годы, и люди там вряд ли были глупее нас. Но ведь не нашли!

Что вновь заставило меня задуматься: «А чем таким отличался именно мой маршрут?».

Что неприятнее, хоть убейте, я не мог вспомнить, что же я там читал, в той избе! Помню, что читал. Но теперь не мог вспомнить ни слова. Совсем с ума схожу? Позвольте, а как же граф Толстой, Ульянов-Ленин и господин Бронштейн, в моей версии прошлого более известный как Троцкий? Это что, если не сумасшествие?

Стоп. Прочь эти мысли. И я вошёл в кабинет графа, у которого уже стоял несколько минут подобно памятнику.

* * *

Теперь «штаб» стал собираться у меня дома несколько раз на неделе. Похоже близнецы знали гораздо больше, нежели предполагалось; папа с мамой и их друзья ищут что-то интересное. Клад! Давно спрятанный! Естественно, что они в меру воображения включились в процесс. А вечером, когда гости расходились, увлечённо отыгрывали в своей комнате свои версии происходящего. Там фигурировали и пришельцы с Марса, и люди из другого времени.

Однако пришельцем с Марса ощущал себя в основном я сам. Меня уже не могло удивить изменение в истории, происходящее всякий раз, когда я докладывал графу о находках.

И — первое открытие. Из разговора с давешним стариком я отчётливо помнил фамилию Самарского. Тот ли самый? Если да, это уже не совпадение. И я отправился читать труды профессора. По счастью, почти всё можно было приобрести в электронном виде, но читать я всё предпочитал именно в виде книг в самой большой библиотеке за Уралом.

Пришлось настроить будильник в телефоне, чтобы напоминал, что пора и честь знать, домой ехать. Пожилая улыбчивая женщина, в прошлом преподаватель литературы, помогала мне в поисках. Её не удивило упоминание о Шилове, хотя и она внесла свою лепту неверия: «Ничего не найдёте».

Целые армии учёных перерывали книги, искали намёки. Все знают, что Шилов мастерски разыграл свою смерть, когда стало понятно, что его просветительская деятельность не согласуется с тем, что нужно новой власти. Но он не уехал за границу, а остался здесь, растворился в том самом народе. Только когда он умер, уже в середине сороковых, его «выдали». Но шла война, и похороны философа прошли незамеченными. То, что похоронили именно Шилова, выяснили много позже.

Больше всего отсылок к Шилову я нашёл… в макулатуре. Причём буквально: возвращаясь как-то раз из санитарно-гигиенического закутка, я свернул не туда и почти по-настоящему заблудился; подвалы в библиотеке не то чтобы бескрайние, но выглядели настоящим лабиринтом. Дверь в одном из тупиков была приоткрыта. Как потом пояснила библиотекарша, там складывали книги, судьба которых была под вопросом. Там собирались книги или ничего толкового не содержащие, или уже не подлежащие восстановлению. К моему (и библиотекарши) удивлению, я увидел на самом верху стопок сочинения современников Шилова. Ничего никому уже не говорящие имена; едва я открыл первый же том, наткнулся на почти подробное пояснение привычек Шилова: «уходил в народ и говорил со всеми, кому был нужен совет». Причём без указания имени. Нечего и говорить, что почти все книги из той стопки были при мне реабилитированы и отправлены на реставрацию.

Значит, он ушёл в народ вместе с книгой. Остальное ценное, чем он дорожил, было у Шилова в голове. «Всё моё с собой ношу», — мог бы сказать он; и, вероятно, говорил.

Так-так… я листал переписку одного из литературоведов того времени, на монографии которого ссылался Самарский, и взгляд словно споткнулся.

В письме явно упоминался эпизод из жизни Шилова, о котором любил повторять Самарский. Когда к Шилову явились представители власти и предложили работать в комиссариате, ведать вопросами просвещения, Шилов категорически оказался. «Мы хотим учить народ разному, — был его ответ. — Пусть он сам решит, чья наука ему милее».

Наивный человек. Его многие полагали наивным, ведь словно воду в песок выливал; все эти его походы в народ, попытки организации школ, всё прочее — ушло ведь всё, сгинуло, расточилось бесследно.

Или не бесследно?

Я опомнился, только когда телефон напомнил, что пора домой. А ведь я нашёл что-то новое! В этой книге ни слова о Шилове, но ведь говорилось именно о нём!

А если нашлась одна ссылка, отыщутся и другие.

Это понимание придало силы всем нам.

Реприза

10

Как-то между делом пришло сообщение, что господин Бронштейн был назначен министром. С повышением, значит. Я уже отчасти привык к тому, что он интересуется нашими поисками. И когда я сообщил, что несомненно нашёл ссылки на Шилова в письмах и трудах его современников, министр приехал к нам сам.

Я и не ожидал его увидеть лично, но увидел. Слабая, но ещё живая часть меня, которая возмущалась самому допущению, что граф Толстой и прочие могут быть современниками, похоже окончательно сдалась, едва я увидел господина министра в старомодном пенсне, с тонкими губами, изящно подстриженными усами и стальным, непреклонным взглядом.

— Рад встрече, господин Ерёмин, — приветствовал он меня коротко и энергично. И сразу же взял быка за рога, вежливо попросил ознакомить его со всем, что найдено.

Не со всем, но ознакомил. Что-то подсказывало мне, что опыт поездки в Мусохраново я пока не стану доводить до всех, слишком уж это личное. А вот нашедшиеся упоминания (без явного указания имени), отсылки в художественных книгах, сборниках писем, учёных трудах — несомненные указания на Шилова — произвели на министра большое впечатление.

— Ходили слухи, что Шилов принял меры, чтобы при любом развитии событий его основной труд уцелел. — Министр снял пенсне (отчего взгляд его ощутимо утратил жёсткость и грозность) и аккуратно протёр нарочитым платком (им, как я уже знал, и только им, он протирает свою зрительную снасть, ничего более тот платок не касается). — Чутьё подсказывает, что вы ближе многих других подошли к пониманию того, как он это сделал. Но примите мой добрый совет: когда отыщете «Основы», не спешите их публиковать для широкой публики.

Он сказал «когда». Не «если», а «когда».

— Можно узнать почему, господин министр?

— Можно просто «Лев Давидович». Это сложная книга, Константин Николаевич. Неоднозначная. Она и тогда успела наделать дел, да и сейчас может.

Вот это пироги с котятами! Министра пугают ставшие уже мифическими «Основы»?!

— Простите, каких дел?

— Разных, господин Ерёмин, разных. Крестьянские бунты были самым безобидным последствием. Разумеется, книгу нужно сохранить, снять копии, но не торопитесь её публиковать. Пусть вначале изучат специалисты.

— Одно обещаю, что дам вам знать, если найду, — поднялся я из-за стола. Особого настроения продолжать свидание с господином министром у меня не было. — Остальное обсудим потом.

— Верное решение, господин Ерёмин, — улыбнулся министр и отбыл без суеты столь же стремительно, сколь и появился.

Я долго ещё сидел над очередным томом, в котором нашёл ссылки на Шилова. Уже телефон повторно напомнил мне, что домой пора, а я всё сидел и думал. Я отчётливо понял, что хотел сказать министр. «Если книга найдётся, то она уже с гарантией никогда не должна увидеть света». Именно это он имел в виду, я чувствовал подлинный смысл в его взгляде. Но с кем посовещаться на эту тему?

Я решил, что разговор с Ульяновым и графом Толстым не повредит.

* * *

Ульянова не было поблизости, но граф Толстой охотно согласился поговорить.

— Я слышал мнение специалистов, — отозвался он, едва я закончил рассказ, — что сама книга не содержит по сути ничего особо нового. Шилов был великим психологом, хорошим оратором и демагогом. В этом вся суть.

— Простите?! — удивился я. — Демагогом?

— В первоначальном значении, господин Ерёмин. Демагог, сиречь тот, кто умеет говорить с народом. Суть всегда в человеке, а не в книге, но книги могут менять многих людей, могут научить их думать. Возможно, министр опасается именно этого.

Дичь какая-то. У нас что, средние века? Примерно так я и спросил.

Граф загадочно улыбнулся и развёл руками.

— Люди, с которыми Шилов общался непосредственно, изменили мышление сотен и тысяч иных людей. Выстояли против великих испытаний, они являются опорой нашей державы, хотя держава и не выражает им должного уважения. Шилов учил, как научиться уважать и понимать себя, и как выстоять против всего, что уготовила судьба. Хотя он и не был фаталистом. Ну-с, давайте ближе к делу. Вы отыскали сведения о Шилове? Поразительно! Я не ошибся в вас, господин Ерёмин. Несомненно, это открытие! Я тотчас же помогу вам связаться со специалистами в этой области. Вас что-то тревожит?

Несомненно. Меня тревожило, сколько раз Шилов ставил дом, малую родину человека, во главу угла. Все найденные, разрозненные и неупорядоченные, цитаты всегда указывали на дом. И только сейчас до меня дошло, что первоначальный дом Шилова находится здесь, в Новосибирске.

Естественно, его осматривали и обыскивали, только что по досточкам не разбирали. И ничего не нашли. Может и мне стоит посмотреть? Скорее всего, книгу Шилов раздал по главам доверенным людям. Я общался только с одним из них, а сколько их всего? И как их искать? Неизвестно. Но в доме Шилова определённо стоит побывать.

— Дом Шилова. Его готовят к сносу, — пояснил я. Граф побагровел.

— К сносу?! Когда? Кто посмел?! — он бросился к телефону, сухо и вкратце дал несколько указаний. Забавно, что у него на столе стоит компьютер, причём из очень современных, но на моей памяти граф никогда к нему не прикасается. — Спасибо, что предупредили, господин Ерёмин! Это возмутительно. Поразительно, на что только ни пойдут чиновники ради взятки! Езжайте тотчас в дом Шилова. Все бумаги и прочее я сейчас же подготовлю. На вас, и на всех, кому вы доверяете. Не медлите!

11

Что и говорить, идея посетить дом Шилова привела Марию в восторг. Близнецов она обрадовала куда меньше, поначалу родители обещали им, что летом будут чаще проводить время с ними, и вот на тебе — взялись за какие-то поиски! То есть сами поиски — это классно и здорово, но проводить все дни роясь в книгах? В скучных беседах о философии? Наконец, близнецам было заявлено, что родители ищут клад. Естественно, мальчишки потребовали участвовать в процессе. А как иначе? Кто, кроме них успел так много узнать про то, что такое клад, и где именно их ищут?

Однако их энтузиазм приугас, когда выяснилось, что нет ни острова сокровищ, ни оставленных щедро знаков, а самое главное, что мы не первые, и даже не вторые из тех, кто пытается найти пресловутый клад. Ну разве так бывает?! Если клад искали тысячи других, там и искать-то уже нечего! Пришлось напомнить им про «Остров сокровищ», где клад нашли только те, кому он и достался.

Я не стал до поры уточнять, что кладом может быть просто книга. Тем более без картинок и разговоров, а следовательно, неинтересная. К великому облегчению меня и Марии, близнецы великодушно поручили нам самую скучную работу, но пришлось обещать им, что когда клад найдётся, они возьмутся за самую важную — его изучение.

На том и порешили. К дому Шилова мы приехали сами; дом выглядел неважно. Как водится во времена перемен, стоило только открыть ограду (пусть днём всё вроде бы и под присмотром) как начали добро растаскивать. До сих пор не могу