Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Часть первая

ГРОЗА

Пролог

 

Сразу за густыми зарослями камыша на правом берегу Ишима лежал степной город. Осевшая за ночь пыль густо покрыла улицы и переулки серым налетом, и от этого город казался суфийским дервишем, свернувшимся в клубок под своим шерстяным плащом. Утром, когда грохот первых торговых повозок раздастся на базарной площади и зычный голос Махмута-муэдзина позовет на азан, дервиш проснется и в безумной пляске раскроет свой плащ. Закружатся в диком хороводе миллионы поднятых в небо пылинок, чтоб повиснуть над городом ржавой, глухой и душной пеленой.

Но пока тихо, дервиш спит. Спят, словно слепые разномастные кутята, сбившиеся у сиськи матери, и городские кварталы. Все как один, растянулись они по правому берегу реки, рядами выходя к Северному выгону.

Вот рыжая, как стог соломы, Рабочая слобода. Дома здесь, втыкаясь низкими саманными стенами в пологий бок Шубинской сопки, перекидывают плетеные огороды на репейные заросли бурьяна и плеши, идущие до Грязного булака1. От самана — глины, мазанной с камышом, — и цвет слободы: цвет выгоревшей под солнцем степи. До старой крепости застроилась слобода, подпирая будто специально подготовленными для поджога скирдами центральную, купеческую часть города.

Если жухлая и худая слобода еле-еле дотягивается до сиськи, то развалившийся кудрявый увалень — Купеческий квартал — сполна получает свое. Тут и храм, и базарная площадь, и каменные и кирпичные дома в два этажа, и даже мостовая с фонарями и лавками имеется. Вдоль мостовой — женское училище, а при нем не так давно театральную труппу организовали, по воскресеньям спектакли показывают. В самом центре квартала — городская управа из красного кирпича. Вокруг управы ровными застройками стоят бакалеи, банки, питейные заведения, гостиницы да обменные по пушнине и шкурам. За ними, в сторону речки, мощными, на века вколоченными в степную землю фундаментами усажены купеческие особняки, а в самом их центре — кубринская усадьба с флигелем и садом, построенная на английский манер.

За Купеческим кварталом — Татарский городок. Дома тут двойные, спаренные, с резными деревянными ставнями и наглухо закрытыми передними воротами. Низ домов каменный, второй этаж — бревенчатый. Здесь на краску не скупились: одна улица — словно жар-птица крыльями машет, другая — как ящерица африканская переливается, и только третья, где дома вокруг мечети стоят, поспокойней будет — зеленая. Поболее, чем у соседей, настроено в Татарском городке лавок да торговых домов, и хоть небольшие, зато на каждой улице — мясные, мучные, хозяйственные. Что ни улица, то торг, мантышные да кумысные. Сам квартал, если окинуть взглядом, раза в три шире Купеческого, в два раза Рабочую слободу обгоняет, без мала в тиски забрал правого своего соседа — казаков.

У Казачьего стана выход на Северный выгон только через Чистый булак и остался. Казаки свои срубы на нем специально ставили, чтоб татары кольцом не сжали. Избы казачьи крепкие, с подворьями не чета слободским. И амбары, и для скотины сараи поставили. Бани круглый год дымом небо коптят. Вокруг церкви плотнее всего застроились, а сама церковь куполами своими над избами висит — вроде как оберегает. Казачий стан, хоть и самый дальний сосед слободки, зато самый родственный: много кто в слободу на отставку переезжает, заново быт налаживает.

Между Ишимом и двумя булаками и разбил Шубин крепость. От той крепости одни осколки остались, станица в город выросла, а в Акмолинск теперь четыре главные степные дороги ведут и в нем же сходятся.

Глава 1

«КАРАВАН ПРИБЫЛ-С»

Уездный начальник Акмолинска полковник Андрей Иванович Тропицкий с утра был нездоров. Оно и понятно: всю ночь играли в карты. В общественном собрании, что проходило вечерами в доме купца Сипатова, уже неделю шла большая игра. Играли против англичанина в бридж. И надо признать, местные купцы летели в пух и прах. Горный инженер из Тоттенхема успел за короткое время выиграть чуть ли не у всей достопочтенной верхушки Акмолинска. Купец второй гильдии Калистрат Силин дважды залез в долг к сартовским2 ростовщикам и все же не смог отыграться. Его партнер по скотопромышленному торгу, по совместительству думский гласный Иван Егоров и того круче попался — заложил векселя с правом недельного выкупа. Неделя заканчивалась, выиграть местные так и не смогли. Сам Тропицкий не устоял и то ли от азарта, то ли от обиды за своих влез в игру, о чем нынче сожалел, растирая коркой лимона гудевшие виски. Он посмотрел на массивные, обитые коваными вензелями часы. И вправду, лечись не лечись, а на работу пора, хоть бы и с несвежим дыханием.

Тропицкий аккуратно отодвинул тарелку с основательным завтраком — яичница с кровяной колбасой, приправленная тушеной капустой, — и нарочито громко крякнул.

— Не дам, и не просите, Андрей Иванович, — раздался из-за двери женский голос, — вы потом сами жалеть будете. В том месяце мне строжайше наказали не слушать вас по утрам. Не дам. Не просите.

— Смилуйтесь, матушка, — сказал Тропицкий, хмурясь от головной боли, — вам ли не знать, что сегодня за день… Ведь не смогу на людях стоять — задрожу.

Двери в обеденную залу, служившую в доме Тропицких одновременно и гостиной, открылись, и в комнату вошла женщина невообразимо больших размеров, напоминавшая фигурой самовар, готовый вот-вот лопнуть. В ее руках был зажат поднос с графином и хрустальным бокалом.

— Воля ваша, Андрей Иванович, но если вы опосля снова изволите умирать и просить меня кланяться этим противным бухарцам, знайте — не бывать тому!

Тропицкий молча вздохнул, перекрестился и, откупорив графин, наполнил бокал до краев.

— Фу… — выдохнул он и запрокинул наголо бритую голову, заливая в себя спасительный напиток.

— Была бы Матрена Пална жива, да разве бы такое позволила, — с сожалением проговорила женщина и, не дожидаясь, когда бокал вернется на поднос, развернулась на выход.

— Теперь можно и на работу.

Тропицкий отер пшеничные усы. Он и впрямь оживился. Помолодел. Вытянулся в струнку.

За долгую службу он не сгорбился, в полку, считай, самый высокий был, да и в руках сила осталась: когда не болел, то двухпудовую гирю по утрам с дюжину раз кидал. На вид и пяти десятков не дашь, а ведь уже шесть с гаком. В этом году на ярмарке, что по весне у брода разбивают, с приезжим борцом-башкиром состязание устроили. Борец не Хаджимукан, конечно, но тоже титулованный. По чину самому Тропицкому бороться не пристало, так фельдфебель Кривец предложил на руках силой померяться. И что? Положил борца, хоть и схитрил немного (за стол придерживался), но ничего: если кто и заметил, промолчал.

Уф… полегчало!

Обычно Андрей Иванович пить осторожничал. Знал, что остановиться трудно. Избегал: в компаниях порой и в ковер лил, и за плечи вымахивал. Но раз на раз не приходится, да и случаи, опять же, бывают, что отказать грех али совсем нельзя. На первых годах службы, еще при генерал-губернаторе Колпаковском, в Омске, пили-то как — сутками, да с куражами… Но тогда дело было молодое, многое организм вытягивал, а где сбой давал, там баня с девками помогала.

Потом остепенился. Женился, двое сыновей родилось. Должность получил — не ахти какую, конечно, по сравнению с обещанными санкт-петербургскими портфелями: умер Колпаковский, а новый генерал-губернатор Таубе старую гвардию не жаловал — отправил Тропицкого в киргизские степи да и забыл про него. Но и тут жизнь есть. Худо-бедно, но город в порядке держится, и с купцов прибыток есть. Жить можно, если разумно.

Сыновья выросли, уехали в Москву. Андрей Иванович тоже было за ними собрался, но жена, Матрена Павловна, слегла. Два года лечили-лечили в уездной больнице, место за счет городской казны держали, не помогло — померла… Вот и остался один в Степном краю.

— …С верной Никитишной, — прервал свои мысли Тропицкий. — Верно же говорю, а? Никитишна?

Не дождавшись ответа бывшей няньки детей (а теперь уже и самого Тропицкого), он снял халат, надел военный мундир, присобачил к ремню саблю, разгладил усы и натянул до блеска натертые сапоги.

— Каждый день тру-тру их, — неожиданно оказалась рядом Никитишна, — а толку? В этом городе грязь да пыль одна, пошто, спрашивается, их так натирать? Было б куда ходить, то еще ладно.

— А куда ходить? — поинтересовался Андрей Иванович. — В синему ты ни ногой, чертей боишься. Сколько раз билеты давал, все одно твердишь «Свят, свят!». И платье тебе купил, и платок.

— Да разве в синему вашу нормальный пойдет? В театр — другое дело. Я бы с радостью.

— Не-ту у нас театров в городе!

— С такими начальниками и не… — осеклась Никитишна.

— Разговорчики в строю! — сказал Тропицкий и, взяв фуражку, вышел во двор.

До управы по грязи идти два переулка. Сначала Церковный, с построенным на личные пожертвования самого императора Николая Второго собором Александра Невского, и затем Конюшный, в котором ничего, кроме конского помета, примечательного и нет вовсе. За переулками начинался Купеческий квартал с его каменными белыми особняками и парковыми аллеями. За ним место службы — городская управа, стоящая в самом центре города.

Привычно перепрыгивая через лужи, Тропицкий быстро добрался до первых купеческих домов и зашагал вдоль самого большого, с кудрявыми грифонами на парапете, кубринского особняка. Кубрин, как и подобает городскому главе, обнес свой дом крепким кованым забором, дабы никто не шастал по разбитому внутри уютному дворику в английском стиле. Не задерживаясь возле купеческих построек, Тропицкий вышел к управе, проскочил мимо откозырявших начальству писаря-казаха и фельдфебеля и зашел в свой кабинет.

Лет десять как построили каменную управу взамен старой из сруба, а не пришлась по душе: чужая какая-то, холодная, словно склеп. По ночам одному там жутко, будто воет в стенах кто-то. Потому и сердце не лежало обживаться: казенный стул со скамьей, стол из мастерской по дереву, что на Шубинской сопке, приволокли да шкаф соорудили для бумаг — вот и весь кабинет. А Тропицкому больше и не надо — служить ходил, но подолгу не засиживался.

Сегодня, впрочем, дел многовато, придется поработать. Приказ о мобилизации местного населения на германский фронт — окопы рыть. Считай, по всем аулам да джайлау теперь гоняются с казаками за этими новобранцами, ловят. Приказ дурацкий, необдуманный, на кой они там нужны, киргизы, — непонятно. Недовольство со стороны местных растет с каждым днем. На Тургае бандит местный, из кипчаков, Иманов, армию собирает: вслед за казаками по аулам скачет, народ подбивает на бунт.

Запрос в Омск уже отправлен, нужно усиливать Акмолинский гарнизон. Иманов — заноза, но сами виноваты: не раздавали бы таких приказов, не было бы проблем.

В дверь постучали.

— Заходи, Кривец, — опередил входящего Тропицкий, — новостей за ночь много?

— Здравия желаю, ваш благородие, — по-военному отчеканил дежурный фельдфебель, поправляя сползающую с плеча винтовку, — вы соколом пролетели, не успел доложить. Извиняюсь, значитца.

— Говори.

— Особо, значитца, немного. В слободе пара упырей друг друга ножом покромсали. В лазарете померли. Сарты мантышную после намаза открывают. Вы добро им зимой давали.

— Джалил? — сняв фуражку, спросил Тропицкий. — Куда им столько мантышных, кто ест эти манты?

— Пить-то им нельзя! — весело ответил Кривец. — Я, значитца, напомнил им, чтоб с вами согласовали. Точка в добротном месте, у мечети Татарской сразу. Эти сарты, если им не напоминать, все вмиг забывают. Как ни приду за деньг… — вовремя остановился фельдфебель, — ну, за нашим напоминанием, значитца, то всегда глаза — во! — он сложил пальцы колечками над носом. — Ей-богу, сычи.

— Еще что? — хохотнул Тропицкий. — Тебе, Еремей Петрович, в цирке хорошо выступать. Как Вертинский. Петь умеешь?

— Нет, — посерьезнел дежурный, — после окопов голос отсырел… Еще что… А, вот. Караван прибыл-с.

Тропицкий привстал и впился глазами в Кривца.

— Какой именно?

— Бухарский, тот, что весной повел Халил по Туркестанскому тракту.

— Где он?! Да что ж ты ни мычишь, ни телишься?! — резко сорвавшись, заорал Тропицкий на смутившегося фельдфебеля. — Живо коляску мне!

— Ваш благородие, так я же сразу, значитца, к вам, известить! Как передали, я сразу к вам. В город только зашел.

— Кто с караваном? — чуть ли не простонал от нетерпения Тропицкий. — Сам Халил?

— А кто ж еще, — удивленно развел руками Кривец, — сам идет. Ну, верблюды, известное дело, с ним.

— Верблюды? — озадаченно переспросил Тропицкий. — Какие вер… еще кто-то есть?

— Неведомо… вроде нет! Точно — нет! Он со стороны слободки идет. Схомутать?

— Зачем? — потер виски Тропицкий. — Зачем… Китайца точно нет?

— Я, ваш благородие, сразу к вам! Как только узнали, значитца, как вы и велели, сразу… Китайца?

— Сразу к вам… Заладил одно и то же. Готовь коляску, — чуть успокоившись, сел обратно на стул Тропицкий.

Прибывший караван спутал все карты. Стало сразу не до Иманова, не до англичанина с проигравшими купцами и не до отчетов в генерал-губернаторство. Караван ждали уже как месяц. И вот он прибыл. Быстро собрав бумаги со стола в портфель, Тропицкий спустился с крыльца и сел в коляску.

— К Кубрину, на дачу, — сказал он кучеру и подтолкнул того рукой, — живо!

Глава 2

В БУХАРУ И ОБРАТНО

Возвращаясь с караваном, Халил всегда ночевал на Чубарке. Отсюда и город видно, и до Черного брода рукой подать: за утро выйдешь, к обеду брод перейдешь и в самый разгар базарного дня товар на зеленых рядах Акмолинска уже можно показывать. Правда, в этот раз везти было нечего. Бухарские товары разобрали еще в Спасске: и перец, и курага с финиками, и зандона3 в рулонах и тюках в обозы семипалатинских татар перекочевали. А те уж через неделю втридорога на Ирбитской ярмарке продадут все, что у Халила взяли практически без торга.

А что торговаться? Товар не его. Свой бы он ни в жизнь татарам не отдал, вез бы до Атбасара или Петропавловска, а то и до самого Омска добрался бы. Но велено продавать — продал! Три верблюда с бумагой до Акмолы доставить велено — три верблюда на Чубарке стоят, воду ишимскую тянут, горбы наполняют. Сказано — сделано! За то караванщику и платят. А китаец… Халил посмотрел на лежащий в камышах труп с разбитым черепом. Арсен сказал, сам его схоронит. Сейчас главное — груз Тропицкому отдать и вторую половину за дорогу получить. Два месяца дома не был. Хадиша уже и родить могла… Халил дождался, когда верблюды поднимут головы от воды и качнут горбами, мол, все, сыты, напоены, и двинулся к Черному броду.

В свои двадцать пять лет он уже не первый раз вел караван из Бухары. Еще до Царской войны, когда в степи было спокойно и на тихие джайлау налетали лишь ветра с Тарбагатая, он повел свой первый караван по древнему пути. Верблюды, навьюченные акмолинской белоснежной мукой и выскобленными добела шкурками соболей, неспешно покачивая горбами, друг за другом двинулись в степь, как сотни и тысячи лет назад шли этим же путем с севера на юг.

Заказчиком тогда был сарт Джалил. Из тех, кто, прознав об отсутствии в Акмолинске царских акцизов и сборов на торговлю, снялся с теплой и щедрой Бухары и уехал в холодные степи. Джалил держал мантышные и торговые лавки с курагой и тканями. В лавках тех, помимо торговли, несмотря на запрет займов по мусульманским законам, время от времени занимали в долг под проценты. Татары, казахские купцы, уйгуры с башкортами такого сторонились, а вот сарты не брезговали. За это их и не любили.

Джалил долго торговался с Халилом за работу, все выспрашивал, сможет ли дойти без отца, без Хабибулы, а если не дойдет, кто товары вернет? Кто за него поручиться может? Помог Карабек, мулла татарской Зеленой мечети. Свое имя на договоре поставил за Халила. Покойный отец с Карабеком дружбу водил, с каждого каравана в мечеть относил часть прибыли, вот и помнил Карабек добро. Хотя, может, и что другое помнил. Карабеку лет сто скоро, в городе самый старый, еще Шубина застал, лицо, словно маска бездвижная — сразу и не поймешь, зачем мулла то или иное делает.

Уговором тогда от Карабека было взять в дорогу его человека — иштяка4 Кривого Арсена. Хоть и не нужен был Халилу такой помощник, а куда деваться? От отца остались верблюды, тюки, карты, погонщики да имя. Но он-то ведь не Хабибула, свое имя зарабатывать надо, хоть и на отцовских верблюдах, а свое. Вот и согласился.

Первый свой караван в Бухару Халил привел в срок, как и оговаривалось. По джалиловской расписке сдал товар купцу и, получив от него тюки со специями и сладостями, выдвинулся обратно. Правда, задержался на день в древнем городе — покинув шумные базары и заплатив стоянщику в сарае, сходил в хамам — на севере их не было. Хотя ничего интересного там Халил так и не увидел: пар, камни, вода, хна с басмой… посетители развалились, укрытые простынями, банщики мнут им спины. Караванщик сам худой, жилистый, волос кудрявый, борода лишь слегка щеки закрыла — красить пока нечего, да и мять разве что кости. Долго не задержался в хамаме, побежал обратно в сарай, верблюдов в дорогу готовить.

С закрытым черной повязкой левым глазом, редкой жесткой бородой и бритым черепом Кривой Арсен больше походил на лихого разбойника. В дороге иштяк не мешал, тихо пел о чем-то, плетясь позади каравана. Зато когда нарвались на бродяг возле угольных копей, он вмиг оживился. Выхватив кнут, одним щелчком выбил из рук детины в лохматой шапке огромный топор и следующим ударом ожег его по щеке. Лохматый, схватившись за щеку, громко вскрикнул, падая на землю. Остальные разбежались, прячась за высокими черными отвалами. Халил с удивлением посмотрел на Арсена, а тот, пожав плечами, вернулся на свое место, вновь напевая какую-то тягучую песню.

Так и вернулись в Акмолинск. Больше мулла не отправлял Кривого Арсена с Халилом.

— Он свое дело сделал, — объяснил старик, — про тебя теперь в дорогах знают. Можешь смело ходить.

За первым караваном потянулись следующие: то в Самарканд к узбекам, то уйгуры на Кашгар наймут, то купцы в Семипалатинск отправят — за пять лет исполосовал Халил степь вдоль и поперек, даже к Халха хаживал. Но такого, как этот, каравана у него еще не было.

Встречу тогда Тропицкий назначил странную: без предварительных переговоров о цене, под вечер, и не у себя в управе, а в пекарне «Миткинъ и Ко», что стояла на Думской улице напротив пожарной каланчи. Пекарня имела вывеску с позолоченными вензелями и тучным амурчиком, который был стилистически выведен из первой буквы «М». В «Миткинъ и Ко» пекли пряники. Пряники, сразу сказать, вкусные, но для господ состоятельных. Слободские и люд с Казачьего стана больше на витрины заглядывали, дивились, и ведь было на что рот разинуть. Тут и тульские печатные, шириной с цельное колесо телеги, и французские — с фигурками собак да птиц. А уж к английским (их пекли по праздникам) вообще очередь собиралась.

С чего бы Тропицкому назначать встречу в этом заведении, Халил уже не пытался понять, больше недоумевал от условий заказа.

— Туда налегке пойдешь! — Тропицкий слегка отхлебнул чая из фарфоровой чашки и, заметив удивленный взгляд Халила, добавил: — За это тоже заплатим, конечно… как за основной путь. Главное, в Бухаре остановиться в караван-сарае «Эмирский сад», — уездный начальник вдруг сделался еще больше, чем он был на самом деле, и надулся, будто поднимал штангу. — Придет Асана-сан…

Достав из внутреннего кармана сюртука фотокарточку, он протянул ее Халилу вместе с запиской.

— Только точно, чтоб этому отдал! Никому другому!

Халил выдержал паузу, тоже взялся за чашку, оттопырив мизинец в сторону, подул на чай. Так его еще ни разу не нанимали. Тысяча верст пустого ходу. Вместо расчетных таблиц — что и где купить и по какой цене, чтобы потом сверить, — какая-то фотокарточка. Он глянул на фотографию. С нее смотрел щеголеватый японец или, скорее всего, китаец, который хотел сойти за японца. Разница видна: вот здесь глаза чуть уже, рот не такой широкий, а самое главное, лицо не круглое. Интересно. Записка. Но записку не прочесть, зашита и сургучом красным с печатью уездной залеплена. Получается, даже не знаешь, что грузить.

Тропицкий словно прочитал его мысли.

— Груз основной сдашь в Спасске. Примерно на три верблюда весу. Сюда — бумагу.

— Бумагу? — по инерции переспросил Халил, хотя какое ему, собственно, дело. Платят не за интерес его к товару, а за доставку. Однако бумагу из Бухары, наверное, тысячу лет назад в последний раз возили. Сейчас или из Оренбурга, или из Казани идет. За дурака держат, понял Халил. Ладно. Пусть держат. Главное, чтоб за святого не приняли. Он назвал цифру.

В Бухаре было жарко. Это на севере, в степях весна осторожничает — сугробы только подпалила грязью да изъела их, словно ржой, а здесь, на подступах к древнему городу, уже вовсю цвели деревья. В невысоких рядах урюк раскрылся нежными бело-розовыми лепестками. Куда ни бросишь взгляд, все в округе засажено деревьями да кустарниками. Торчали даже пальмы, за которыми, по всей видимости, ухаживали особо — каждая была ограждена сбитыми жердяными треугольниками.

Халил в очередной раз зачарованно смотрел на разбитые у городских стен сады и огороды дехкан. Он было повернулся по привычке назад, чтобы указать помощникам на деревья, но увидел лишь горб третьего верблюда Буя, крайнего в караване. Одним из требований Тропицкого было: «Помощников не берешь. Цифру, которую ты назвал, я удвою».

Ходить без помощника трудно. Одному путь держать, верблюдов на ночлег укладывать, кормить, чистить. Очень трудно. Хорошо еще, пустой караван, товара нет, не нужно вьюки на стоянках снимать. По сорок верст в день вымахивают верблюды под пустыми седлами. После пяти-шести дней пути — отдых, чтоб подошвы не стерлись. Взял только трех верблюдов: Буй и Бой, нары-восьмилетки, и толстогорбый кез-нар Бура, потомок туркменского дромадера. Каждый на себе по тридцать пудов нести способен, а Бура и все сорок берет. Если и идти без помощника в дорогу, то только с такими нарами. Вот только зачем Тропицкий пустой караван в Бухару гонит, почему не дал груза захватить в южный эмират?

Да и уездный глава, по степной иерархии, не его заказчик. Что Кубрин, что Силин, что Егоровы с Байщегулом — все они у Терехина в транспортной фирме заказы делают. «Терехин и братья» — компания старая, с опытом. Не верблюдами, а быками и тяжеловесами грузы перемещают. На всех основных пересылочных пунктах филиалы имеют. Обозы перепрягают да дальше на свежих идут. А тут верблюды… Правда, Терехины до Бухары не ходят — по пескам никак на обозах. Так заказал бы до Верного или Аулие-Аты на быках, а там местных караванщиков нанял, они бы с радостью подхватили. Сейчас заказов все меньше, со всех сторон железные дороги маршруты захватили — с ними уже не потягаешься! Одно получается: уездный секретно доставить бумагу хочет. Поэтому и своим не отдал заказ, и из Бухары не нанял никого. Бухарским доверия никогда не было. И в товар заглянут, и при случае откажутся от недостачи. Что ж это за бумага такая, за которую ему двойную цену заплатили, да еще наперед больше половины дали? Загадка…

Как и оговаривалось с Тропицким, через месяц нелегкой дороги, по прибытию каравана в Бухару, человек с фотокарточки встретил Халила в «Эмирском саду». Ни на какой сад, естественно, и тем более на эмирский, караван-сарай не был похож. Желтое трехэтажное здание с огромным двором, разделенным на столбовые отсеки для верблюдов. В углу двора небольшая чайхана с тканевыми занавесками — от зноя и лишних глаз, в нее и позвал Халила хозяин гостиницы, сообщив, что его там ожидает друг.

Друг был действительно китайцем, одетым в английский суконный костюм кремового цвета и котелок, плотно натянутый на лоб. Китаец то и дело постукивал тростью по дощатому полу чайханы и с подозрением смотрел на Халила.

— От кого приесали? — прищурился он. — Сто мне передали?

Проверяет, решил Халил, но виду не подал и, достав из кармана халата фотокарточку, сверил лица. Тот! Вот и левый глаз чуть закрыт у разреза, шрам то ли от ножа, то ли от штыка. Нижняя губа оттопыривается. Тот!

— Уездный начальник, — решил все же схитрить Халил. Мало ли что. А документ с сургучом передавать кому попало не резон. Вторая часть за караван не получена. Отсюда кто его наймет? Полгода можно простоять, все потратить. — Знаешь такого?

Тут китайцу пришлось открыть все карты.

— Трописька!

Халил прыснул в кулак и, еле сдерживая смех, закивал в знак согласия. Он достал из кармана запечатанный конверт и положил его на столик. Чайханщик вовремя принес чай. В горле пересохло, и ароматный, с медом и лимоном, зеленый напиток был как нельзя кстати.

Китаец, внимательно проверив ногтем сургучную печать, пару раз щелкнул по ней и убрал документ во внутренний карман сюртука.

— Застра приду. Будить готовы крузится, — сказал он, поднимаясь из-за стола, так и не попив чаю.

В Бухаре, в отличие от Акмолинска или даже Омска, было на что посмотреть. В самом центре сказочного города разноцветной мозаикой пестрят величественные усыпальницы султанов и падишахов. Ханские дворцы вперемежку с минаретами мечетей возвышаются возле каждой площади. Медресе, мавзолеи, сады с диковинными растениями, торговые залы и бани. От того, что постоянно смотришь вверх, кружится голова. От покрытых глазурью стен и причудливых узоров кружится голова. От манящих запахов специй, фруктов и самсы тоже кружится голова. От всего в этом городе может закружиться голова, главное — не поддаться соблазну и не потерять ее.

Халил успел до наступления темноты сходить на базар, где купил саженец дерева. Сколько можно любоваться видами чужих оазисов и садов? Хватит, пора самому посадить. И пусть сладкоголосый Бабур-дукенщик сочиняет сказки про урюк и алычу, пусть всучивает хурму и гранат. Разве они вырастут на степной земле, выдержат акмолинские морозы? А вот черный тополь, кара-терек, сможет. Теперь довезти только до дому. Не было еще в Акмолинске такого дерева. А теперь будет!

Утром китаец заехал за Халилом. Нары уже стояли с наброшенными на горбы срощенными жердями, готовые для погрузки вьюков. Караванщик расплатился с хозяином за ночлег и повел своих верблюдов по узким улочкам города. Китаец, в неизменном котелке и костюме, ехал впереди на арбе, запряженной ослом.

Грузились рядом с банями. Народ уже начинал толпиться возле центрального входа в каменные хамамы. Китаец, наняв двух грузчиков, перетащил из склада два увесистых вьюка-чувала и дорожные ящики.

— Это для Трописька. Осень вазный груса! Понятно? — он с недоверием посмотрел на Халила. — Никто не долзен снать! В ясика ткани в Паска.

— Спасск? — переспросил Халил, рассматривая пузатые чувалы.

— Да! — китаец вплотную подошел к Халилу и, сузив глаза, произнес: — Но я поеду с тобой. Плана мала-мала паминяли.

Он быстро переоделся, сменив светлый английский костюм на дорожный камзол поверх свободной длинной рубашки. На ногах оказались мягкие восточные туфли с загнутым носком.

— Не было такого уговора, чтоб тебя везти, — спокойно сказал Халил, — у меня и свободного верблюда нет для этого.

— Тода я забирай веси. Ты не получис груса.

— Забирай.

Халил сделал знак, и нары легли на землю.

Китаец, подойдя к одному из верблюдов, стал сбрасывать ящики, забитые тканями, на землю. Скинув все, он, кряхтя и тужась, развернул их в сторону склада. Народу у бань собралось уже много, и очередь начала обращать внимание на сумятицу, возникшую возле верблюдов. Любопытные показывали пальцами на караван, который сначала грузят, а потом сразу же разгружают. Китаец, заметив это, неожиданно заговорил на чистейшем русском языке:

— Все уговоры заключаются здесь. Когда тебя нанимали, были другие планы, сейчас иные. Я думаю, господин Тропицкий предложил нормальную цену. Я могу остаться здесь. Но и ты останешься без денег. Груз в Акмолинск ты сейчас навряд ли хороший сыщешь. Не сезон.

— Дело не в цене, — удивившись такому обороту, ответил Халил, — я не могу везти столько груза и китайца, который на самом деле…

— Для всех я китаец, и для тебя тоже. За неудобства доплачу. И вот, — он ногой ткнул в ящики с тканями, — эти в следующий раз заберу. Давай договоримся. Я не задаю тебе вопросов, ты не спрашиваешь меня. Ты и так теперь знаешь больше, чем нужно, караванщик. Я обязан ехать с этими документами в чувалах. Тебе этого достаточно?

— Мне платят за вес, а не за вопросы. — Халил указал еще на один ящик: — Тоже оставляем.

— Может, другой? Тут дорогие товары.

— Тяжелый, — Халил приподнял рукой ящик, — дорога тоже не легкая. Не берем его.

Китаец чертыхнулся и, не прося помощи у Халила, стал перетаскивать ящики обратно в склад. Халил попытался помочь, схватил ящик, тот, что потяжелее, но китаец почему-то запретил ему.

— Я сам. Готовь верблюдов.

Перенеся все ящики, китаец вышел из склада с какой-то тряпкой, вытер об нее руки и, проверяя крепления груза на верблюдах, увидел саженец.

— Черный тополь. Такие влагу любят. Побольше на корни намотать нужно, — он свернул свои тряпки и стал оборачивать ими саженец, — если смачивать не забывать, вода долго держаться будет. Главное, эти тряпки в дороге не снимать, чтоб корни не оголились.

Халил, махнув рукой в знак согласия, приказал верблюдам встать. Те с недовольным ревом поднялись с колен, мотая из стороны в сторону головами так, что с губ падала пена.

Из города выехали через час. Попетляв по улицам, вырвались вновь в сады урюка и пригородные бахчи. Оазис кончился к вечеру, а наутро караван уже шел по такыру — сухой, потрескавшейся от солнца и дождей глиняной дороге. Желтые бесконечные пески Сандыклы потянулись со всех сторон, барханами переходя в прозрачное небо. Жара раздавливала, выжимая из путников последние капли влаги.

Китайцу все время чудились водоемы и колодцы, и он оживлялся, настойчиво указывая к ним путь. Халил, завернутый в плотный ватный халат, неторопливо выводил верблюдов к основному Туркестанскому тракту, не обращая внимания на выкрики попутчика. Сколько раз миражи уводили караваны в пустоту, сколько людей покоятся в этих песках. Поверишь призраку — сам им станешь. Бура на то и потомок коспака5 и туркменского дромадера, что воду чувствует за десятки верст. В ту сторону, куда показывает китаец, ни разу не повернул голову. Идет, не сбиваясь с шага, перетирая подошвами горячий песок.

К концу третьего дня такыр закончился, и на земле появились островки травы. На тракте было уже спокойней. Китаец постоянно крутился рядом с грузом, то и дело проверяя его сохранность. Не забывал он также и о саженце.

— Засохнет. Слышишь, Халил. Воды ему надо.

— Дойдем до первой реки, будет ему вода.

До реки шли еще двое суток. С первыми аулами и стойбищами появились и бродячие отряды.

Бандиты назывались то ибрагимовцами, то асановцами, то чомолаковцами, требовали платить им за дорогу, заверяя, что больше каравану опасаться нечего. Но через два перехода вновь появлялись на стоянках, вызывали Халила на разговор. Слушая и кивая, что оплата уже была и что караван не настолько загружен, чтоб платить всем и вся, упрямо требовали мзду.

— Я дважды уже давал, — упирался Халил, стоя перед верблюдами, — вы если так будете за дорогу брать, то кто по вашей земле ходить будет? Кто главный?

— Я, курбаши6 Юсуп, — блеснул дулом револьвера лысый, с мясистыми ушами чомолаковец. — Чего упираешься, караванщик? Чего на рожон лезешь? Все платят, и ты будешь. А нет — вьюки заберем.

— А те отряды тоже твои? Раньше за всю дорогу от песков до перевала один раз платили. С чего правила поменялись?

— У кого оружие, — курбаши приподнял револьвер вверх, — тот и правила устанавливает. Я на своей земле, другие — на своей. Я к ним не лезу, они ко мне. Мне платят, я пропускаю. Десятую часть отдаешь или нет?

— Если нет? — Халил посмотрел в глаза курбаши. — Завтра у всех оружие появится. Всем платить, что ли? Одну и ту же землю на куски порвали и себя хозяевами назначили, а дальше и ее кромсать начнете? За каждый шаг моего нара деньги брать будете?

— Ахмад, Азиз, — крикнул Юсуп, — этого связать. Не хочет по-хорошему.

На пути к Халилу помощники Юсупа остановились, увидев, как наперерез к ним бежит китаец. В руках у него были рулоны ткани. Китаец бросил к ногам Юсупа товар и упал перед ним на колени.

— Вот, — воскликнул курбаши, — хоть и китаец, а умнее тебя оказался. Ахмад, Азиз, товары заберите и по коням. А ты запомни, караванщик, оружия у всех не может быть. Только у сильных. Ты слабый, тебе оружие не нужно. Что ты с ним делать будешь, ворон стрелять? Сажай вон лучше деревья, — он заметил привязанный к верблюду саженец, — и плати исправно.

— Запомнил, — ответил Халил, — без оружия справлюсь как-нибудь.

Когда чомолаковцы уехали, китаец поднялся с колен, отряхнулся и зло произнес:

— Чуть груз не потеряли из-за тебя. Чего ты с ними в спор вступаешь? Тебе какое дело до моего груза? Отдавай и все. И где тебя такого Тропицкий нашел, ума не приложу.

— Никто, наверное, без помощников ехать не согласился, — честно ответил Халил, — вот и пришлось меня нанимать.

— Ладно, — похлопал его по плечу китаец, — не злись. Вспылил. Ночуем здесь?

Халил на это ничего не ответил. Встал возле Буры, расстегивая седло.

— Значит, здесь, — пробурчал китаец себе под нос и, достав из кармана платок, высморкался, — в этом деле ты хозяин.

Весь следующий день караван шел по перевалу. Бура не спеша вел за собой привязанных к его седлу верблюдов, те мирно шагали следом, пожевывая вечную жвачку и шурша мозолями по камням.

За перевалом жара спала. Нары двигались по степному тракту день и ночь, все ближе и ближе подбираясь к железным горам Сары-Арки. Остался позади Балхаш с его прозрачной водой и землями, пропитанными мертвой, черной солью. Прошли святые места, горы Бектау и Акшатау.

Уже по Нуринским землям потянулся караван, когда со стороны стоящей впереди сопки Иткыр неожиданно налетел отряд всадников в грубых степных тулупах. Всадники мигом окружили наров, посматривая на чувалы и ящики с товаром. Халил сбросил с лица накидку, защищающую от мошкары, и остановил своего верблюда.

— Не ты ли, Халил? — узнав караванщика, громко крикнул рослый всадник с ярко-желтым лисьим малахаем на голове. — Сартовские товары?

Вовремя толкнул китайца Халил: тот уж было открыл рот, чтоб своими назвать. Лучше не надо… Халил надавил на бедро китайца локтем.

— Молчи! — шепотом подсказал он и тут же крикнул: — Алимбай, пусть солнце светит тебе всегда! Рад тебя видеть! Джалиловские, конечно.

— А чего так мало? — недоверчиво спросил Алимбай. — Боится торговать? Его товарам у нас всегда дорога открыта, — он ухмыльнулся, словно волк оскалился перед броском, — точно его?

Алимбай соскочил с коня и подошел вплотную. Поводил носом, словно вынюхивая, правда ли ткани везут. Затем подошел к завернутому в халаты китайцу. Тот сидел на верблюде, плотно замотав лицо повязками и платками. За долгий путь китаец так замучался от мошкары, постоянного недосыпания и тряски, что сидел на горбу уже не так ровно, как в Бухаре, — валился на бок. Он приоткрыл лицо и поклонился Алимбаю.

— У! — увидев лицо китайца, оскалился Алимбай. — Жукоед!

Стоявшие полукругом сарбазы хором рассмеялись, натягивая узды своих коней, чтоб те от неожиданности не рванули вскачь.

Халил по заранее оговоренной плате передал подготовленные ткани степняку, и Алимбай, еще раз обозвав китайца жукоедом, достал бурдюк с кислым молоком. Открыв его, он протянул напиток Халилу.

— Зачем этого с собой везешь? — спросил, косо посматривая на китайца. — Кто он? Ты же помнишь правила. Если мои узнают, что это жукоеда товары, то все заберут.

— К Джалилу торговать едет. Вроде дела у них аптечные. Травы да мази продавать будут.

— Травы? — подозрительно спросил Алимбай. — Ну-ну… Халил… — Алимбай слегка наклонил бурдюк ниже, чтоб Халил нагнулся за ним, и сразу зашептал. — Что за груз, Халил, ты везешь? Сам хоть знаешь?

— Что-то для города, — сознался Халил, — какие-то бумаги. Тропицкий нанял.

— Странно все это, — закачал головой Алимбай, — предчувствие плохое. Не пропускать бы тебя…

— Не сейчас, Алимбай, — попросил караванщик, — в городе ждут. Вот-вот Хадиша должна родить.

— В Акмолинске скоро гроза будет. Тебя по-дружески предупреждаю. Уходи из города. Скоро начнется…

Остальные сарбазы, заметив, что у верблюда о чем-то шепчутся, стали сжимать круг. Алимбай, резко засмеявшись, выхватил бурдюк у Халила и закричал:

— Смотри, Халил! Скоро сам китайцем станешь. Небось, уже улиток кушал? Уходим! Алга! Джалил свою часть отдал.

Он вскочил на коня и, вдавив тому пятками бока, рванул обратно в степь. За ним вдогонку умчались остальные, поднимая клубы пыли.

— Надо было больше дать, — глядя на уезжающих вдаль сарбазов, предположил китаец.

— Зачем? — поднимаясь на верблюда, спросил Халил. — От этого только подозрение. Зачем больше давать?

— Дорога чтоб открыта была. В Бухаре дали. В Ташкенте дали. По Туркестану всем давали. Все тихо было! Через день опять бандиты придут.

— Не придут. Здесь не Ташкент и не Бухара. Покажешь, что товар так отдаешь — все заберут. А договорено раз об оплате всего пути, значит, договорено — никто не тронет!

Верблюд Халила, словно подтверждая слова своего хозяина, двинулся дальше, степенно вышагивая по еще не совсем сожженной июньским солнцем траве. Не выходили из головы слова Алимбая про грозу. Какая в Акмолинске гроза может быть? Зачем из-за нее уходить из дома, да и куда?

До Спасска по прямому Акмолинскому тракту добрались быстро. Пару раз их застал дождь, и тракт, превратившись в сплошное месиво грязи и соломы, стопорил верблюдов. Халил срезал через степь, идя вдоль Нуры.

Уже в Спасске, при торге с семипалатинскими татарами, Халил окончательно убедился, что ткани — лишь прикрытие. Видимость каравана, чтоб в дороге никто не лез с расспросами, зачем и куда идут. Поэтому китаец так легко раздавал драгоценную зандону на стоянках, поэтому и здесь отдал за бесценок остатки. Дальше без нее можно. От Спасска до Акмолинска никто не сунется к ним. Казачьи разъезды стоят через каждые пять верст. А как угольные залежи нашли, то и англичане с французами своих отрядов нагнали — не дорога, а крестный ход с огнями и свечками! Зачем уже лишнее везти — китаец все просчитал. Ладно, его дело, его и Тропицкого. Халилу до Хадиши быстрее бы добраться да черный тополь посадить, пока он корнями совсем не обсох.

Ровно через пять суток верблюды встали на небольшой речке, булаке Ишима — Чубарке. Халил с каждой дороги останавливался тут, разбивая последний лагерь.

В городе нужно появляться свежим, не показывать усталость. Так отец учил. «Помыться, выспаться, переодеться и потом только в город заходить. Тебя же ждут дома? Какого ждут? Живого, это понятно… А еще? Красивого или неумытого, грязного? Всегда нужно возвращаться, как будто праздник. Твое возвращение и есть праздник! Можешь сто раз с ног валиться, усталым да без настроения в дороге быть. А как к дому подходишь, чтоб родные только радость видели. Понял? А если понял, то и про подарки не забудь», — смеялся отец. Халил это на всю жизнь запомнил и уже грел в котелке воду для умывания. Ночь переночуют и брод перейдут. Китаец без задних ног спал, отказался мыться.

…Сквозь кваканье лягушек Халил спросонья услышал легкий шорох. Так и не поняв, кто это — выдра или дикий кот, он слегка перевернулся на циновке и почувствовал жесткое, хриплое дыхание у себя над головой. Внезапно кто-то накинул на его голову тряпку и крепко сжал пальцами горло, все сильнее и сильнее, выдавливая кадык наружу. Халил захрипел и что есть мочи дернулся ногами вверх. Бесполезно. Нападавший плотно придавил его к земле, перебравшись на грудь. И душил уже не сзади, а сверху. Халил со всей силы попытался отодвинуть его, но тоже безрезультатно. Руки уперлись в плечи, бей не бей, до лица не достанешь… Вдруг натиск душившего ослаб, сам он, словно тюк зандоны, завалился на правый бок, и что-то жидкое и липкое пролилось сверху. Халил, сорвав тряпку, вскочил с земли и ошарашенно стал озираться. Китаец с окровавленной головой валялся возле его ног, а чуть поодаль, возле потухшего костра, вытирал кинжал Кривой Арсен.

Халил прижал руки к горлу, пытаясь вернуть дыхание и, присев на корточки, жадно глотал воздух.

— До Тропицкого к Карабек-хаджи зайди. Он тебя ждет. Этого сам позже схороню.

— Ийх, — только и сумел выдавить Халил, и зашелся глухим кашлем.

Глава 3

ЛИТВИН

Грудь сдавливало. Словно через плечи на нее надели тугой железный хомут, усыпанный десятками мелких шипов. Каждый вдох давался с трудом, и Литвин, свесив с кровати голову, перехватывал воздух отрывистыми, хриплыми глотками. Приступ «легочной» начался под утро — от сырости саманного дома, запаха плесени и чертовой пыли, забившей все бронхи. Последний раз он задыхался три года назад в Москве, когда «легочная» неожиданно (а она всегда не ко времени) настигла его на конспиративной квартире анархической группы Фрадиза. Перед подготовкой к акции вся группа сидела за столом, а он, с приступом, так же лежал на кровати и, задыхаясь, пытался отговорить товарищей от завтрашней операции.

— Карлов, — Фрадиз, приподнявшись над столом, с сожалением посмотрел на задыхающегося, — вы бы лучше силы поберегли. Маша, сделайте ему еще отвара!

— Не ходите, — тяжело от нехватки воздуха произнес он, — без меня не справитесь.

— Милый Карлов, — Маша протягивала ему в железной кружке отвар чабреца с медом, — вы не беспокойтесь, нервничать вам нельзя! Мы справимся, — она перевела взгляд на вытянувшегося за столом Фрадиза, и тот утвердительно кивнул.

Не справились.

В самый ответственный момент, когда требовалось перегородить дорогу и застопорить движение генеральской кареты, все пошло не так. Фрадиз, сидевший на козлах под видом кучера, наехал полозьями с разгона на сугроб и завалил возок набок. И вместо неожиданной (в этом и состоял план) бомбовой атаки вышла кутерьма. Из дверей возка кубарем вывалились господа-анархисты, держащие в руках так и не зажжённые фитили с гремучей смесью. Охране генеральской понадобилось меньше минуты, чтоб все они оказались вдавлены лицами в грязный снег.

— Молодые все, — генерал Алтурьев удивленно разглядывал девушку-анархистку. — Сергеев, убери колено, пусть встанет.

Машу подняли, и она, спокойно глядя в глаза Алтурьеву, сказала:

— За нас отомстят!

— Кто? — в очередной раз удивился генерал. — И за что? Впрочем, вы сами, наверное, не знаете. Уезжаем, Сергеев, — он задумчиво покачал головой и пошел к карете.

«Легочная» прошла на третьи сутки, а на четвертые Карлов исполнил обещание Маши. Карета взорвалась в аккурат перед банями — так и не успел помыться генерал Алтурьев, сатрап и убийца свободных людей, анархистов и других революционеров. В тот же самый день, четвертый после приступа, Карлов стал Баргаусом и уехал на поезде в Санкт-Петербург, получать новое задание… Три года прошло, столько имен сменил, столько акций выполнил, за стольких людей отомстил, а «легочной» хоть бы хны — нет разницы, Литвин ты или Татарин, товарищ или господин. Задушит и не спросит.

К новому псевдониму привыкать долго не пришлось. В Омске документ состряпали, в ячейке легенду написали, и теперь он Литвин Артем Андреевич, мыловаренных дел специалист, направлен в Акмолинск по коммерческим делам. Литвин так Литвин, согласился он и через Петропавловскую ветку добрался до Акмолинска. Основным делом было, конечно, не мыло. Мыло так, для отвода глаз любопытствующих и жандармского управления. Да и не разбирался он в мыле особо: ну жир топят, варят, парят, какие-то ароматы кладут, сушат, в этикетки красивые оборачивают, но на этом его знания и заканчивались. Не это важно, а дело основное — главное задание! Вот только приступить к нему никак не мог — «легочная», будь она неладна.

Литвин натужно выкашлялся и вытер рот. На тыльной стороне ладони алела полоска крови. Он достал из кармана платок и отер руку. Не хватало еще помереть здесь, на окраине империи. Сама империя жива, а он, столько сил и времени отдавший для борьбы с ней, помрет в богом забытом месте, посреди бескрайних желтых степей, самана и камыша, и, что самое плохое, так и не выполнив задания ячейки.

В дверях показались тени, и сквозь висящую вместо двери штору он услышал голоса.

— Может к Байдалину его, в уездную? — спросил хриплый голос. — Уколы какие… Хотя бы временно? Или лучше врача сюда. Помрет же! Денег с кассы возьмем. Почков пусть выдаст!

Собеседник хриплого немного подумал и шепотом произнес:

— До дохтора? Сойдет!

Литвин, правой рукой схватившись за спинку кровати, приподнял себя на подушку.

— Что за Байдалин? — строго спросил он. — Врач местный?

Занавеска в проеме сдвинулась влево, и в комнату, наклоняя головы под дверным косяком, зашли двое. Оба русые, плечистые, рубашки кушаками подвязаны, а поверх рубах — пиджаки. Первый, что с хрипотцой в голосе, в кулак откашлялся — кулак размером с кузнецкую наковальню. Второй за железную кровать схватился — чуть перекладину не вырвал, и не помеха ему, что на левой руке трех пальцев нет, как краб клешней держит. Литвин сам просил девок и студентов в помощь не давать, из рабочих лучше помощники. Вопросов мало задают, при деле пользы больше.

— Феодос, — беспалый кивнул на своего друга, — до дохтора предлагает. Вы ж тут того… А мы потым як? — он, не мигая, смотрел на Литвина, словно оценивал, сколько тому времени отмерено еще жить.

— К доктору, конечно, — подтвердил хриплый, — с Нестором все сделаем!

Литвин без сил сполз с подушки и лишь кивнул в ответ.

Доктора привезли быстро. Уездная больница, стоявшая со стороны Купеческого квартала, находилась недалеко, и Нестор бегом, не останавливаясь ни на минуту, успел получить деньги от Почкова и минут за десять до открытия больницы уже был возле дверей врача.

— Дышить дурно, — сообщил он доктору, — як жаба в грудях свистит!

Байдалин только и успел переодеться из халата в черный драповый костюм и захватить с собой медицинский саквояж, как Нестор уже заталкивал его в нанятую бричку.

— Спокойней, спокойней! Если так торопиться, то забуду чего-нибудь! — рукой приостанавливал его врач.

— Што там? — удивленно посмотрел на рыжего, с очень светлой, практически белоснежной кожей врача Нестор. — Сбегаю, если што! Помирает! Шибчей!

Больной и вправду умирал. Закончивший Томскую медицинскую академию земской врач Байдалин Темирбай Тулегенович еще раз прослушал